"Корни в земле" - читать интересную книгу автора (Аверченко Аркадий Тимофеевич)Аркадий Аверченко Корни в землеТолстый человек, отдуваясь и тяжело дыша, утирал громадный лбище громадным клетчатым платком и, делая после каждого слова антракт, в виде глубокой передышки, говорил: — Это (передышка) как же (передышка) будет (передышка) теперича? — А что? — недоуменно поднял я голову. — Значит, это выходит, что жить не по-хорошему нужно, не в браке, а в разврате — да? В гнусности — да? — Именно? — Раз свадьбы не сделаешь — что ж оно выйдет? Ясное дело. — Какой свадьбы? — Какая бывает. Между двумя. — Которыми? — Вообще. Барышня, скажем, и кавалер. — Ну? — Между ими, говорю. — Так кто ж им мешает жениться? — Без свадьбы-то? — Со свадьбой! Толстяк охнул и, как кит, выпустил из ноздри струю воздуха, поколебавшую гардину на окне. — Где-же это вы, скажите на милость, свадьбу теперь увидите? — А что? Пост? — Тоже вы скажете — пост. Пост дело проходячее: пост ни при чем. — А что не проходячее? — Читали, что всякое питье хотят уничтожить? — Читал. Прекрасная мысль. — Умники вы!.. Новомодные танцоры. Шаркуны, трам-блям… Вот и выдумываете бо-зна-что! — Однако, при чем тут свадьба? — О, Господи-ж! Да какая христианская душа без выпивки свадьбу справит? Ведь куры ж засмеют. Господи, Господи! — Какой вздор. Обряд бракосочетания не требует выпивки. — Так-с. Вы по-умному все, по-балетному рассуждаете. А дозвольте вас спросить: вернумшись? — Что такое — вернумшись? — Вернумшись с этого бракосочетания, как вы выражаетесь, что они должны делать? — Молодые? — Да-с. И молодые, и старые. — Чай пить. — Это на свадьбе-то?! Да пригласи меня человек на такую свадьбу — я и ему и его невесте всю прическу чаем ошпарю! — Пусть не приглашает. — Это меня-то? Дядю-то? Кто его после такого поступка лечить будет? — Однако, согласитесь сами, что таким образом для вашего племянника создается безвыходное положение. — То-есть для племянницы. И верно, что безвыходное. Где уж тут замуж выходить при этом самом! Позорь один, смехота. — Не понимаю, почему. Будто все дело в выпивке. — Ну, вот и говори с ним. Свадьба это али нет? — Свадьба. — Музыка должна быть? Туши она должна играть? Под какой же дьявол она будет играть туши, ежели выпить нечего? За мое-то здоровье, за дядюшкино, должны пить или, может быть, скажете — не должны? За молодых должны пить или не должны? Керосин пить будут, клюквенный сироп? Молодым должны кричать горько! или не должны? А где ж тут горько? От чего? От чего?! Ora моржовой воды?!! — Что это за моржовая вода? — Лечебная. С пузыречками. Орел на этикетке. — Боржом! — Это все едино. Пить я его не буду… — Ну, и что же? — Так вот, при таких обстоятельствах, я вас спрашиваю, что это получится: свадьба или похороны? Чем молодые потом такой день вспомнят? Похороны? Да теперь и похороны тоже… Доведись на меня — никогда бы я при таких делах не похоронился. — Похоронят! И спрашивать не будут. — Разве что. А только вот уж всякий на таких похоронах скажет: Собаке собачья смерть. И действительно! Он всплакнул в платок, высморкался и обратил на меня маленькие покрасневшие глаза. — Простите вы меня, сырой я. Так вот вам какие похороны. Певчие без водки злые, как собаки, петь будут безо всякой чувственности, поминальщики за блинами, за пирогами не поплачут, как раньше, а еще по трезвому делу так ругнут, так обложат покойничка, что он, как шашлык на шампуре, завертится в гробу. А детки!.. Эти, ангелочки малые… Он снова полузаплакал в платок, полувысморкался. — Детки, говорю я… Так некрещеными им, значит, и ходить? Ни нашим, ни вашим, да? — Ну, уж крестины, простите… — Нет, это уж вы мне простите! Не желаю я вам прощать — лучше уж вы мне простите! Это какие же такие крестины должны получиться, когда за здоровье младенца, за евонную мамыньку, за крестных — так уж и не выпьет никто?! Это вы как понимаете? Да ведь после таких крестин младенец и лапки кверху задерет. Я засмеялся. — Выживет. — Выживет? Почему выживет? Потому что пусть лучше некрещеным бегает, чем… Очевидно, глаза его устроились в свое время на сыром, болотистом месте. При легоньком нажатии платка в этих двух кочках проступала обильная вода. Высморкавшись особенно щеголевато и громко, он сказал с грустной мечтательностью: — Ну, конечно, что же это за жизнь. Так и будут ходить — некрещеные, невенчаные, непогребеные… И помирать скверно и жить не сладко. И вдруг, вспомнив что-то, с новой энергией застонал толстяк: — А праздники!! А Рождество и Пасха?! Пришел ко мне, скажем, Семен Афанасьич. Драсьте — драсьте. Понравилась ли вам заутреня? Пожалуйте к столу. Крякнет Семен Афанасьич, потрет руки, пригладит усы, подойдет к столу… (он всхлипнул), подойдет это он к столу — ветчина тут, поросеночек, колбаса жареная, птички разные разрумяненные… И что же! Все это по столу стелется, все это низко, простите! А где же вершины духа человеческого? Где же эти пирамиды, обелиски, радующие взоры и уста! Как же может Семен Афанасьич съест поросеночка? Как ему в глотку полезет жареная колбаса? Как у него подымется рука золотистенький грибок в рот отправить? Да не сделает же этого Семен Афанасьич! Не такой это он человек. Выронит вилку, шваркнет хлебцем, уже заранее для первой рюмки приготовленным — в поросенка, плюнет на стол и уйдет. Это Рождество, по-вашему? Это Пасха? Это колокольный звон или ваше трам-блям?!! Нечистый возрадуется — и горько восплачем мы! Да я в такой праздник сейчас же работать, как в буденный день, пойду. Знаете вы это? Что мне такой праздник? Да вам самим лучше меня занять работой в такой праздник, а то ведь я на людей бросаться буду, кусаться буду, землю ногами рыть!! Ведь раньше, вы подумайте, что было: с утра собираешься, чтобы пить, потом пьешь, потом опохмеляешься, тошнит, значит, тебя, голова болит — ан, смотришь, день и прошел. А нынче что я буду делать? Пойду да Семену Афанасьевичу стекла и побью. — Это зачем-же? — удивился я такому странному заключению. — А с досады. Двадцать лет мы с ним вместе пьем — так это как вынести? Да уж что там о праздниках говорить… А будни! А моя работа?! — подрядами я занимаюсь. Как же я с нужным человеком дело сварганю, как я его удоблетворю — лимонным сюропом или голланцким какаом? На голову он мне выльет сюроп. Да ну вас!!! — вдруг махнул он рукой. — Пойду. Доведете вы меня когда-нибудь до кондрашки… Ушел, не забыв надавить красным платком свои водоточащия кочки… Вчера этот толстяк явился ко мне, размахивая огромной простыней петроградской газеты. — Сдаетесь? — улыбнулся я. — Это как же-с? — А что же это вы белым флагом размахались? Он был светел. Сиял. — Нет, уж пусть кто другой сдается. А мы еще повоюем. — С чего это так возсияли? — А вот. Видали? (ткнул в газету пальцем, похожим на старую морковь). Сказано, что в скором времени открывается продажа водки для технических целей!!! — Так ведь для технических же? Он призадумался, немного обеспокоенный. — А это что-же, по-вашему, обозначает? — Значит, не для питья. — А куда ж ее? — Ну, там… для научных препаратов, для парфюмерии, для лекарств. — Толкуйте! Тогда бы о спирте говорилось, а тут ясно сказано: водка. Я не хотел сдаться: — Все-таки, для технических целей сказано. Я еще понимаю, если бы продавали крепкие виноградные… Тогда бы… — Попались, батенька! Вон что дальше сказано: будет допущена продажа крепких виноградных вин для технических целей… Какие же это, простите, технические цели — для мадерцы, токайского или мартеля, три звездочки. Одна только техническая цель — купить бутылочку и высмоктать ее. Я смутился. — Да… Это что-то непонятное. Впрочем, если сказано: для технических целей, то, очевидно, зря никому из частных лиц продавать не будут. Он прищурился. — Так-с? А кому же будут? — Очевидно, техникам. — Так поздравляю вас! — захихикал он. — Отныне, значит, вся Россия техниками обрастет. — Каким образом? — Для водки-то? Да для водки любой человек таким техником сделается, что только руками разведете. Ну, прощайте! Бегу. — Куда? — А к другим техникам — новость сообщить. Эй, Глаша! Скажи технику Гавриле, чтобы подавал. Поеду к технику Семену Афанасьичу. Спасибо, Глаша! Воть тебе на технику полтинник!.. |
|
|