"Там, за рекою, — Аргентина" - читать интересную книгу автора (Ганзелка Иржи, Зикмунд Мирослав)

НАПЕРЕГОНКИ С ПАРОХОДОМ

— Если вы хотите попасть в Бразилию, вам следует поторопиться.

Представитель пароходной компании откладывает в сторону расписание движения пароходов и сообщает нам малоутешительные вещи.

— «Крус де Мальта» отплывает сегодня утром и в понедельник на рассвете будет в Пузрто-Игуасу. Там она выгрузит несколько ящиков и сразу же пойдет дальше, до Фосае она могла бы взять вас с собой. Это единственная возможность перебраться на другую сторону. Вам нужно спешить…

— Но ведь на карте аргентинского автоклуба отмечен регулярный перевоз через реку Игуасу.

— На карте — да. А на реке это будет через десять лет. Поверьте мне, я все время езжу на пароходе до Фоса!

Было субботнее утро. Нам предстояло основательно осмотреть машину. Затем — формальности, получение необходимых сведений, покупка пленки, продовольствия, горючего и — более 500 километров пути по аргентинским субтропикам. Взгляд на карту провинции Мисьонес не оставлял никаких сомнений. Горы и леса, прорезанные петлями и поворотами старой заброшенной дороги, о которой ни один из шоферов в Посадасе ничего не знал, кроме того, что он на своей машине по такой дороге ехать не рискнет. «Крус де Мальта» уже поднимала якоря.

Посадас, столица провинции Мисьонес, — это воплощение тех чаяний и надежд, которые вся Аргентина возлагает на свои девственные субтропики. Молодой, быстрорастущий город этот резко отличается от своего собрата на парагвайском берегу реки, от Энкарнасьона. Там вас охватывает чувство, будто вы в затерянном уголке мира. Здесь, в Посадасе, бурное брожение рождающейся жизни, новые мастерские, полные товаров магазины, сотни новых каменных домиков. Там всего-навсего пять легковых автомобилей. Здесь оживленное движение транспорта по недавно заасфальтированным центральным улицам. На парагвайском берегу — вялая сонная апатия; на аргентинском— засученные рукава первопоселенцев, которых не остановило отступление тех, кто разочаровался и потерял силы. И вот в этой обстановке вокруг нас, словно появившись за ночь из-под земли, собралась колония земляков.

До сочельника оставалась неделя. За эту неделю «татре» предстояло в неравном состязании обогнать пароход, переплыть на нем в Бразилию и перенести нас за две тысячи километров через дремучие леса и пастбища, плантации и горные хребты Серра-ду-Мар вплоть до столицы бразильской федерации.

— Ребята, не нужно никуда ехать, — уговаривают нас новые друзья. — Ведь это же сумасбродный план. Отдохнете, а после праздников отправитесь дальше.

Земляки на чужбине. Земляки, у которых даже долгие десятилетия тяжелой борьбы за существование не смогли изгнать из сердца искреннего чувства к отечеству. Повстречались они с посланцами старой родины — и тут же пытаются свои воспоминания воплотить во что-нибудь полезное. Приглашают нас погостить недельку. Пустяк. Что такое неделя по сравнению с вечностью?

— Где-нибудь наверстаете, — один за другим убеждают они нас.

— Друзья, не сердитесь на нас. До Мексики далеко…

В мастерской аргентинского автоклуба, где «татра» набирает сил для нового этапа пути, собрались все до одного земляки из Посадаса. Они расспрашивают, советуют, мешают и рассказывают. Сколько всего хотелось бы им услышать, и каждый с радостью готов был открыть нам свое сердце!

Машина уже стоит готовая к старту; последние рукопожатия и…

— Постойте! Постойте! — пробивается к нам Кучек, земляк из Остравы. — Стало быть, счастливого пути, а когда подъедете к двести третьему километру, остановитесь у Пепы Коваржа! Хороший парень, вот только с табаком у него хлопот много…

Очертания Посадаса расплылись в тучах пыли. По щебню дороги мы пробиваем себе путь к синеватым зубцам гор, которые медленно поднимаются из-за горизонта на северо-востоке. Стрелка спидометра держится где-то около 10 километров, иногда забегает на 15; в этом хаосе ухабов и камней мы не можем пустить ее выше. Для такой скорости на первом этапе состязания с пароходом нам не хватает только похоронного марша.

Мимо нас, за окнами, проплывают, покачиваясь, виды обширных плантаций чайного куста и йербы. В шелковом блеске темно-зеленых листьев отражаются лучи предвечернего солнца. Повсюду вокруг земля, покоренная неимоверным трудом, потом и страданиями и покорно отдающая человеку щедрый урожай.

Необозримый ковер свежей зелени, вытканный узорами плантаций, постепенно поднимается к предгорьям Серро-Асуль — Голубых гор. Изрезанный первыми клиньями леса, стремительно набегает он на горы. А где-то там, правее, в нескольких километрах от дороги, за стеной горного леса лежит селение Серро-Асуль, третий островок, населенный чешскими и словацкими крестьянами, третий после Саэнс-Пеньи в Чако и Кармен-дель-Параны в Парагвае.

Предвечерним покоем дышит земля. И все же мы — на поле битвы, на переднем крае борьбы человека с нетронутой природой. К самому лесу подступают и останавливаются у его зеленой стены ровные ряды чайных кустов. А среди них лежат обгорелые стволы вековых деревьев-исполинов, торчат могучие пни, с которыми не справилась сила человека. Отступая, лес оставил тут своих павших бойцов, но не сдался; напоследок он поглотил все вокруг, даже дорогу с одинокими путниками.

Но нет! И здесь, в отрогах гор, природа не смогла противостоять человеку, изголодавшемуся по клочку земли и гонимому сюда мечтой о ломте хлеба и крове над головой, когда в этом ему отказала, — а во многих местах еще и по сей день отказывает, — старая родина. Ибо мало уже в Европе таких народов, которые бы не нашли в аргентинских лесах Мисьонес горсточки своих соплеменников. На редких лесных полянах жмутся к склонам гор их жилища, срубленные из плохо подогнанных бревен и окруженные полянами молодых кустов табака и чая.

Путаница шоссе, проселочных дорог и ответвлений от них к отдельным долинам редеет с каждым километром. И все равно выбирать не из чего. Карта скудно сообщает только о пикадах. Португальская пикада, Финская пикада, Африканская пикада, пикада Одиннадцатого ноября. И никакого намека на обычную дорогу с указателями. Солнце уже давно заползло за волнистый горизонт, и свет фар еще беспощаднее обнажает ухабы и выбоины.

В глухой деревушке Леандро-Алем на широкой площади под деревьями беседуют люди. В ответ на наш вопрос они машут руками, показывая куда-то вперед:

— Да, да, там начинается Рута Насиональ 14, автострада…

Дорога вскоре действительно сворачивает влево, и в первобытных дебрях появляется нечто чуждое лесу — широкая лента каменной дороги, также изрытая выбоинами и канавами и покрытая кучками щебня.

Обера. Закрываем путевой дневник, который пополнился несколькими краткими записями: «627-й км, высота над уровнем моря 310 м, 21 час, температура 19°C, от Посадаса проехали 117 км, средняя скорость 29 км в час».

До Пуэрто-Игуасу остается более 400 километров — один день пути — и надежда, что «Крус де Мальта» опоздает…

Провинция Мисьонес на карте Южной Америки уподобилась костлявому пальцу, пытающемуся отковырнуть от Парагвая весь юг. Это буферная территория между Парагваем и Бразилией, защищенная с обеих сторон естественной границей — широкими потоками рек Параны и Уругвая.

Во всех аргентинских справочниках и туристских путеводителях упоминается об этом глухом уголке, куда в начале XVII века подалась многочисленная группа испанских иезуитов, чтобы здесь постепенно основать ряд редукций — укрепленных миссионерских поселений. Впоследствии от этих миссий и получила свое название вся обширная провинция. Из тридцати редукций половина была рассыпана в девственных лесах между реками Параной и Уругваем, восемь осталось на правом берегу Параны, на территории нынешнего Парагвая, а остальные семь приютила нынешняя Бразилия. Полтора века иезуиты строили свои храмы, вырубали леса, закладывали огромные плантации йербы— и все руками целой армии рабов-индейцев. А потом стали продавать йербу с такой прибылью для себя, что это возмутило даже двор испанского короля. Обогащение на йербе и было одним из главных пунктов обвинения, которое привело к изгнанию многих иезуитов из всех областей Южной Америки, принадлежащих испанской короне. Иезуиты ушли, а их храмы стали прибежищем для ящериц, змей и туканов, пока лес не поглотил и не разрушил их. Последние остатки иезуитских построек в районе Сан-Игнасио на реке Паране до сих пор служат приманкой для романтически настроенных туристов. Моторная лодка доставляет их прямо на место, и они, получив несколько часов на фотографирование монастырских ворот, считают, что вступили на самую древнюю землю в истории Аргентины.

Воскресное утро, встающее над Оберой, вернуло нас к действительности.

— Откажитесь от гонки, — с улыбкой говорит руководитель и единственный представитель филиала автоклуба в Обере, последнем бастионе аргентинского автомобилизма на севере страны. — Край наш очень гористый, на пути много поворотов, дорога плохая. Я бы не советовал вам ехать ночью. Четыре сотни километров вам за день не проехать…

«Татра» стала пробиваться через горы.

В Кампо-Вьере среди нескольких деревянных лачуг и как раз напротив полицейского участка суетится кучка людей с деревянными стремянками, кольями, подпорками и канатами примитивного подъемника. Огромная, длиной метров в двадцать колода, подвешенная на цепях блока, остается в наклонном положении, и люди бегут к нам. Это украинцы. Они радуются, как дети, когда мы заговариваем с ними по-русски.

— А что это такое? — спрашиваем мы, указывая на их строительную площадку.

— Памятник, — кратко поясняют они. — Он простоит века!

— Какой памятник? Люди пожимают плечами.

В одних местах памятники сооружают из мрамора, в других— из бронзы; кое-где на строительство пригоняли тысячи людей, чтобы в течение долгих десятилетий укладывать миллионы тонн камня в бессмысленные пирамиды. В провинции Мисьонес валят одно из миллионов вековых деревьев, обрубают сучья, перетаскивают его на несколько сотен метров и устанавливают в центре поляны, где еще год назад стоял девственный лес. Памятник чему? Лесу? Он простоит века…

— До свидания! — люди машут нам на прощанье и бегут устанавливать памятник.

Совершив один из головокружительных спусков, «татра» с трудом взбирается по крутому склону. И вдруг перед нами оказывается грузовик, стоящий посреди дороги и осевший набок. Шины снятого заднего колеса «жарятся» на солнце. Около машины валяется несколько пустых бутылок и кучка окурков. Под кузовом, закинув ногу на ногу и подложив под голову свитер, лежит на спине креол и листает иллюстрированный журнал с фотографиями голливудских красавиц.

— Вам нужна помощь?

— Нет, — повернув голову, небрежно роняет креол, продолжая лежать под машиной. — У нас сломалась ось. Товарищ еще позавчера пошел за новой. Вероятно, он вернется с ней во вторник.

Осторожно объезжаем грузовик, стараясь не поцарапать своей машины. Креол перевернулся на бок, с интересом следит за нашим маневром, а потом снова принимается рассматривать кинозвезд.

Paciencia! — Терпение!

К чему спешить? Он еще денька два полежит себе под машиной, около него появится несколько пустых бутылок и вырастет кучка окурков.

Может, во вторник, а может, и позже, кто знает?

— Наберите бензину, сколько можете; здесь его достаточно, — настаивает наш земляк Коварж и доливает бак, пока бензин не показывается в горловине. — Здесь у вас последняя возможность, господа; до самого Пуэрто-Игуасу вы больше нигде не достанете ни капли!

— Никакие мы не господа, да и все мы трое молоды еще, чтобы называть друг друга на «вы». Сколько вам лет?

— Двадцать восемь, — скромно признается Пепа Коварж. — Я приехал в Америку в тридцать шестом году, когда окончил промышленную школу в Кромержиже. Мне, собственно, хотелось немного попрактиковаться, ну и посмотреть мир. Я начал с Парагвая, он всегда встречает иностранца с распростертыми объятиями. Да только эти объятия столь «сердечны», что потом из них трудно вырываться, вам это известно, — вздохнул Коварж. — Лишь во время войны табачная компания перевела меня в Аргентину, и теперь я, как агроном, отвечаю здесь за целую табачную плантацию. Хотите посмотреть, как мы тут работаем?

Мы ходили по плантациям, слушая спокойный рассказ специалиста о выведении саженцев табака, о посадке молодых растений и уходе за ними, о заломке цветов и поэтапной уборке, о сложном процессе сушки и классификации табачного листа. Но вот в рассказ Коваржа просочились другие заботы: неуверенность, вызванная резким колебанием цен табака на мировом рынке. А потом вдруг он перешел на личное и заговорил о своих делах, о долгом одиночестве, о тоске по родине, о планах, мечтах и надеждах. Рассказывать, описывать, объяснять можно на многих чужих языках, но выражать вслух свои чувства можно только на родном.

Мы сидели за чашкой кофе у Коваржа, в его лесном доме, в простой бревенчатой избушке. Это были последние минуты перед расставанием, когда мало говорить не хочется, а сказать многое не хватает времени. Тягостное молчание нарушил голос Пепы Коваржа.

— Знаете, я всегда жалел, что покинул родину. Там бы мне никогда не пришлось так надрываться, как здесь, и я бы жил среди своих. Молодость никому не верит, пока сама не обожжется. Но с этим уж кончено, — он провел рукой по лицу. — Еще годик я здесь как-нибудь выдержу, чтобы не ехать домой с пустыми руками. Но ни за что на свете не останусь тут.

Таков Коварж. Один из многих…

И вот уже снова шуршат шины по щебню горной дороги. Камни отлетают от колес и барабанят по днищу машины. В рокоте мотора еще не отзвучали воспоминания о беседе с нашим молодым земляком, как вдруг руки у нас словно одеревенели.

— Остановись! Скорее аппарат! Или револьвер! Пяти-шести секунд явно недостаточно для того, чтобы повернуться к вещам, уложенным на заднем сиденье, приподнять краешек большого брезента, защищающего приборы от вездесущей пыли, открыть футляр, вскочить на сиденье, высунуться из открытого верха машины, навести фокус, заслониться от солнца и успеть щелкнуть, сделав снимок. Но будь у вас времени вдвое больше, все равно его не хватит, если вдруг из лесной чащи на дорогу выползет, как допотопное чудище, метровый ящер. Вас охватит чувство страха и отвращения, когда перед вами окажется похожая на крокодила сухопутная тварь темно-серого цвета, со светлыми поперечными полосами на спине, с омерзительной приплюснутой головой и неуклюжими дергающимися движениями. Да, это был лагарто, лесной ящер, обитающий в бассейне реки Параны. И мы не успели опомниться, как зеленая чаща сомкнулась и скрыла его.

Вот уже третий час мы окружены лесом, безжалостно сжимающим узкую каменистую дорогу, пересекающую глубокие поперечные долины. Он давит, душит, рвется на самую середину дороги, а местами расщепляет ее на две светлые полоски пыли и камней, между которыми разрастается высокая щетка колючего кустарника. Окончательно исчезли продвинувшиеся далеко в глубь леса плантации чая, тунга, йербы и табака. Сюда уже не отваживаются проникать даже гринго, новые поселенцы, которых все время выгружают пароходы внизу, в портах.

Стрелка высотомера колеблется между 600 и 700 метрами. Вверх и вниз, как перпетуум-мобиле. Каменистые склоны способны прокормить здесь бесчисленное множество сорокаметровых тимбо, гуатамбу и лапачо, тысячи других редких и менее редких пород деревьев. Но простого человека с котомкой за плечами эти склоны не прокормят. Можно выбиться из сил, выжигая лес и корчуя пни, а в результате увидеть, как первый же ливень смел с таким трудом посаженные ряды йербы и табака. Только непроходимая чащоба девственного леса может устоять: там ствол подпирает ствол, сплетение лиан ведет к солнцу молодую, еще слабую поросль, как шесты— хмель; там не видать земли, так как она покрыта плотным ковром зелени.

Строители дороги через провинцию Мисьонес не слишком утруждали себя такими пустяками, как серпентины[51], пока в них не было острой необходимости. Большую часть поперечных ложбин они пересекли напрямик, без объездов. Для шофера пустой легковой машины с сильным двигателем не составляет никакого труда преодолевать склоны. На спуске чуть тормозишь первой скоростью и одновременно ножным тормозом. Если же в следующее мгновение начинается крутой подъем, то вполне достаточно оставить ту же первую скорость и дать полный газ. Только щетка колючек между колеями вселяет страх при мысли, что в ней может быть скрыт острый камень. А что же делать водителям грузовиков, перегруженных лесом? Им не останется ничего другого, как преодолевать самые крутые склоны на буксире, в паре с пустым грузовиком.

Глухое селение Фракран. Мы отмечаемся в полицейском участке. Отношение к нам аргентинских полицейских можно почти без исключений выразить формулой геометрической прогрессии. Их вежливость, услужливость, радушие и дружеская любезность возрастают пропорционально квадрату расстояния от Буэнос-Айреса. Пропорционально тому же квадрату убывает их чванливость, высокомерие властителей страны и своенравие бюрократов.

В Буэнос-Айресе они готовы разобрать вашу машину на составные части, лишь бы узнать, что в ней есть и чего нет. В Чако, в тысяче километров от Буэнос-Айреса, они довольствуются тем, что приглашают вас в сыскное отделение — sección de investigaciones. Там они предлагают вам длинный анкетный бланк и стоят над вами до тех пор, пока вы не выложите на бумагу сведения о всех своих родственниках и о всех родственниках своих родственников. После этого они пожелают узнать, сколько у вас с собой денег, каких и почему, что вы делаете в Аргентине, как делаете, зачем делаете и с кем делаете.

И только после этой процедуры следует гвоздь программы: они приносят дощечку с типографской краской в пяти желобках, намазывают ею все ваши десять пальцев и оттискивают их один за другим на листе картона с десятью графами. Один, второй, третий, как для альбома преступников.

В 1500 километрах от Буэнос-Айреса они уже опускают половину вопросов, а после снятия оттисков пальцев приносят пузырек бензина и аккуратно обмывают один ваш палец за другим комочком очищенного хлопка.

В 2 тысячах километров от Ла-Платы они запишут ваши имена, посмотрят карнет и международные водительские права, спросят, откуда и куда едете, отдадут честь и щелкнут каблуками. В 2200 километрах от столицы они только дружелюбно улыбнутся и разве что махнут рукой, увидев, что вы вытаскиваете из сумки документы. Еще через 100 километров они пригласят вас в казарменное помещение, чтобы вы помыли испачканные руки, дольют питьевой водой все ваши фляги, дадут кое-какие сведения о дороге и пожелают хорошего настроения и доброго пути.

В 2400 километрах от столицы они приютят вас в лесном лагере, позовут ужинать и даже приготовят вам постель в своей палатке. А в 2500 километрах от устья Серебряной реки, на границе с соседней страной, они вежливо попросят вас встретить вместе с ними в этой глуши рождество.

И все они, вместе взятые, носят одну и ту же форму, говорят на одном языке и имеют одни инструкции. Они — аргентинские полицейские…

По подсчетам ботаников, в Аргентине насчитывается 14 тысяч различных видов растений. Четыре с половиной тысячи из них приходится на провинцию Мисьонес. Из 54 различных видов аргентинской мимозы в Мисьонесе их 39.

Мисьонес — огромный ботанический сад. Взгляд на ее богатейшую флору переносит вас в глушь Центральной Африки, в непроходимые дебри первобытных лесов Конго, в щедрую зелень Танганьики. Деревья-великаны склоняются над вами, и кажется, будто их ветви тихонько нагибаются, чтобы разглядеть незаметно серебряного жука, который наделал столько ненужного шума, нарушив их священный покой.

Приходится призывать на помощь карту и холодную рассудительность, чтобы осознать, что в то время как один житель этой страны стирает пот со лба под тропическим солнцем, другой кутается в меха среди снегов и льдов на границе с Антарктидой; что один за всю свою жизнь не узнал ничего, кроме бесконечных памп до самого горизонта, даже и не думая завидовать другому аргентинцу, который ежедневно может любоваться величием горы Аконкагуа, семикилометровой королевы всех трех Америк[52]. Да, Аргентина — это удивительная сокровищница природных красот и богатств. А провинция Мисьонес — далеко не самая последняя из ее драгоценностей. К бьющей через край неразберихе наших впечатлений она прибавила много новых.

Мы молча пробивались вперед, поднимаясь с холма на холм, считали каждый километр, вели по карте красную линию на радость глазам и для успокоения совести и поглядывали на часы. Но вот в глазке спидометра показался 816-й километр и заставил нас забыть о нашей гонке.

Мы остановились.

Лес глухо молчал, выдыхая после знойного дня сырую прохладу. До захода солнца оставались считанные минуты, из чащи ползли тени. Высоко над темнеющей зеленью поднимались изящные зонты очаровательных стройных красавиц Мисьонеса.

Араукарии.

Pinhos brasileiros.

Бразильские «сосны».

Плоские чаши их крон ловили последние поцелуи заходящего солнца. Нижнее освещение придавало им сказочную пластичность и подчеркивало правильность их круглой формы.

Машина не спеша отсчитывала все новые и новые километры. На чистой лазури неба появлялись один за другим новые зонты, поддерживаемые сорокаметровыми красноватыми стволами, проплывали над прямоугольником открытой крыши «татры» и поворачивали назад свои гибкие шеи.

Ровно в 300 километрах от Посадаса начинается сплошная полоса араукарий. И как раз в этих местах находится самая высокая часть территории Мисьонеса. Несколько речек лучеобразно расходятся с этого водораздела на запад, в бассейн Параны. Река Пепири-Гуасу направляется к югу, там вскоре соединяется с водами верховьев Уругвая и устремляется рядом с Параной, будто ее родная сестра, вниз, к Атлантическому океану. В этом же нагорье берет начало Рио-Саи-Антонио, затем она сворачивает на север и недалеко от места своего рождения обогащает и без того богатые воды Игуасу. Этот горный кряж, образующий водораздел, как бы выполз с бразильского нагорья и вклинился в территорию Мисьонеса, словно авангард субтропических лесов Бразилии с миллионами араукарий — бразильских «сосен».

Ибо pinho brasileiro, стройная красавица девственных лесов, любит высоту и солнце.

— За Сан-Педро дорога еще хуже. Каменистая. И большой подъем.

Полицейский прикладывает руку к козырьку, и станция под названием «Альто Уругуай» исчезает в сумраке за нами.

Мы боремся с самими собой. С утра почти за целый день мы проехали 200 километров, впереди еще 200. Глаза болят, но погоня за пароходом требует продолжать путь, пока позволяют покрасневшие глаза и тяжелые веки. Может быть, «Крус де Мальта» опоздает на часок. Утром, до рассвета, выедем…

— Посмотри, сколько осталось бензина!

Стрелка бензомера уже опустилась ниже половины и быстро склоняется к четверти. Правда, под сиденьем осталась канистра с 20 литрами, которых вместе с остатком в бензобаке при других обстоятельствах хватило бы на расстояние в два раза большее. Но здесь все расчеты и предположения отбрасываются в сторону. Одна гора за другой. С утра мы не включали прямую передачу; роскошь третьей скорости мы позволили себе всего лишь раз пять, на несколько секунд. Все это время на первой или второй скорости, вверх, вниз…

— Жаль, что и здесь тоже воруют!

— О чем это ты?

— Можно было бы где-нибудь в лесу набрать двадцать литров бензина, а заплатить в Пуэрто-Игуасу.

— В следующий раз!

Это достижение уже отошло в прошлое. Аргентинский автоклуб, который так образцово заботится о своих членах, в свое время основал в лесу бензозаправочные станции и нанес их на карты. Деревянная хибарка, в ней несколько запаянных банок с бензином и маслом, а рядом с ними записка: «Sírvase pagar a la municipalidad de Posadas o Puerto Iguazú» — «Будьте любезны заплатить в муниципалитете в Посадасе или в Пуэрто-Игуасу».

Были довольны водители, для которых отпала необходимость таскать с собой по труднопроходимой местности большие запасы горючего, был доволен автоклуб. Но вот пришла война, бензин был лимитирован. Запасы исчезли и вернулись на свои места только после войны. Но тут пришла новая беда. Какие-то негодяи вскрывали запаянные банки, но не утруждали себя платой за взятый бензин. И тогда автоклуб перестал заботиться о своих членах, затерявшихся в глуши аргентинских субтропиков.

Вот уже больше двух часов свет фар прорубает во мраке первобытного леса узкий тоннель, понемногу продвигает его вперед, подобно тому, как каменщики продвигают вверх леса на строительстве небоскреба, а задний свет безвозвратно стирает его. Ночью камни кажутся крупнее, чем днем, лес велик, конца-краю ему не видать…

— За последние восемьдесят минут мы проехали тридцать километров. Двадцать два с половиной километра в час.

— Это означает еще семь часов езды, если дорога не улучшится. Когда отплывает «Крус де Мальта»?

— Это зависит от капитана. Нам необходимо хоть немножко поспать, иначе где-нибудь налетим на дерево и — конец.

Глаза то и дело слипаются. Всего на секунду, потом вздрагиваешь, и тебе кажется, будто спал четверть часа.

В зарослях справа от дороги замелькал блуждающий огонек лагерного костра. Разбойники? Контрабандисты? Кому же еще искать счастья в такой глуши?

Однако контрабандисты не носят формы.

— Buenas noches!

— Buenas! Куда так поздно?

Перед фарами стоят двое полицейских, без ремней, без фуражек, как в отпуске.

— В Пуэрто-Игуасу. Не хотим задерживать «Крус де Мальту».

Дружеские улыбки.

— Вам же все равно нужно где-нибудь выспаться. Ведь это почти целый день езды. За ночь не доехать. Не хотите ли отдохнуть здесь? Правда, больших удобств тут нет, спим в палатках…

Костер манит. Сейчас десять часов, температура понизилась до пятнадцати, чувствуется холодок.

— У нас тут есть запасные одеяла, не замерзнете. Ночью в машине холодно…

«Татра» отъехала на несколько метров от дороги, и мотор ее затих. Достаем из машины спальные мешки и одеяла; люди, сидящие у костра, поднимаются и протягивают нам руки.

— Добро пожаловать, будьте как дома!

Куда-то вверх, под своды ветвей уносятся креольские песни. Лес слушает, храня достойное молчание. Лишь отблески огня перескакивают с лица на лицо и пропадают где-то в чаще.

Полицейский лагерь Тобунас среди девственного леса. И квадрат расстояния от Буэнос-Айреса.

— Мы их держим здесь, чтобы не было так скучно. Хотите взять с собой одного?

Два маленьких зверька с бурой шкуркой и быстрыми глазками схватываются друг с другом, катаются по мокрой траве и проказничают, как котята. Они похожи на маленьких енотов, но юрки и быстры, словно молния. Убегут друг за дружкой, а через мгновение снова видишь их у своих ног. Но только попробуй схвати их, как на руке сразу останется красный шрам. Зубы у них будто иголки.

— Мы их поймали в лесу неделю назад, когда подстрелили их мать. Это ирара. Ну что, не хотите?

— Так ведь через минуту они превратили бы нашу машину в захламленный сарай!

Солнце еще не взошло. Из лесу ползет ледяной туман. Сегодня мотору нужно время, чтобы прогреться. В коробке передач у нас густое масло, так как дневная температура держится около сорока градусов. Сейчас оно совсем загустело, превратившись в крутую кашу.

— Не отвезете ли вы наши письма в Пуэрто-Игуасу? Мы поедем туда лишь в конце недели, а так они будут в Буэнос-Айресе послезавтра. Завтра отправляется почтовый самолет…

— С большой радостью. За ночлег и вчерашние песни у костра.

Рукопожатия, последний взгляд назад, и молодые полицейские, начинающие свою службу в первобытном лесу, потерялись из виду.

Веера древовидных папоротников склоняются над дорогой. Каскады солнечного света низвергаются на их воздушные кроны, радужной палитрой сверкают в капельках росы и тонут в редеющих тенях поросли.

Дорога возвращает нас к действительности. Она еще хуже, чем вчера. Крутой спуск, внизу невидимый издали поворот, устланный щебнем. Газ, первая, вторая скорость. Не успеваешь и два раза выжать сцепление, а машина уже разгоняется и несется как сумасшедшая. Буквально стоишь на тормозной педали, незакрепленный багаж обрушивается на спину, тормоза горят; крутой поворот, щебень скользит под колесами, машину заносит, и мы едва не задеваем задним крылом за каменную стену скалы.

Прошло несколько секунд в тишине, пока мы не съехали к полувысохшему броду и не начали взбираться по новому склону.

— Не желал бы я сунуть руку туда — между скалой и боковой стенкой машины. Каких-нибудь пять миллиметров…

Через открытый верх в машину влетела перламутрово-синяя бабочка из семейства morpho и расправила на руле переливчатую роскошь своих крыльев.

То, на чем трясет нашу машину целыми часами, совсем не похоже на дорогу. Это разворошенная свалка острых осыпавшихся камней на невообразимых склонах, которые порой переходят в сплошную отвесную скалу. Средняя скорость упала до 15 километров в час. Нечего удивляться, что стрелка бензомера словно прилипла к нулю. Выливаем последние капли из запаса и готовимся к самому худшему. Какой смысл будет иметь погоня за пароходом, если нам не хватит дыхания в пяти километрах от финиша?

Следующая полицейская станция — Берна рдо-Иригойен. Создается впечатление, будто вся территория провинции Мисьонес нашпигована полицейскими патрулями, как колбаса. Но ничего странного в этом нет. Мисьонес — это колбаса длиною в 500 километров, вытянувшаяся по прямой, не выходя за пределы стокилометровой ширины. С одной стороны — Парагвай, с другой — Бразилия. А 1000 километров границы нелегко охранять от контрабандистов, которым знаком каждый метр леса.

Беглый просмотр документов, традиционный снимок вместе с гарнизоном. Начальнику станции хочется запечатлеть эту необыкновенную машину и своим старомодным фотоаппаратом-ящичком; он гоняет с ним адъютанта с места на место, желая увековечиться в окружении своего штаба, опираясь ногою на буфер серебряного автомобиля, как на поверженного зубра.

— Впереди у вас, до Сан-Антонио, такое же свинство — una porquería, — говорит он на прощанье, — а потом до самых водопадов дорога вполне приличная. Не исключено, что в Сан-Антонио вы сможете достать каплю бензина. Но только по счастливой случайности. Так далеко в лес бензин никто не завозит.

Едем час. У дороги показываются четыре деревянные постройки. На следующем километре встречаем грузовую машину, первый автомобиль с отъезда из Посадаса, не считая охромевшего грузовика с терпеливым водителем.

— Сан-Антонио? Да вы только что проехали его. Какой там бензин, что вы! Там его нет ни капли по крайней мере вот уже месяц. Я езжу на нефти, а беру ее в Бразилии.

— Как так — в Бразилии?

— Вон там деревья, видите? Это уже Бразилия. В двух километрах от границы есть небольшой альмасен, там вам продадут бензина сколько угодно. Формальности много времени не займут. Через час вернетесь обратно.

Было одиннадцать часов.

Мы отказались от гонки. Если пароход еще не ушел, то он поднимет якоря не позднее, чем в полдень. До порта нам оставалось добрых сто двадцать километров, а на дне бака — всего лишь несколько литров бензина. Поезжайте за ним в Бразилию! На часок, не больше!

На аргентинской стороне люди предупредительны. Вы должны подождать, пока сходят за господином шефом: он вышел и вернется через полчаса.

Аргентинский флаг лениво полощется над полицейским пунктом; в 100 метрах от него развевается бразильский флаг. Поднимаясь ранним утром в лагере Тобунас, мы и не представляли, что в полдень окажемся в Бразилии, даже не переезжая реки.

Бразильские парни доверчивы. Они заполняют корявыми буквами бумажку, которую вы вернете на обратном пути. Паспорта? Зачем? Не стоит возиться, если вы едете на каких-то два часа. Отметитесь на следующей станции против альмасена, господин шеф поставит на бумажке печать, и все будет в порядке.

Прошло еще полчаса, пока хромой хозяин альмасена достал у соседей шланг, с помощью которого мы перелили из бочки в бак 30 литров бензина. Чтобы не тратить времени даром, Мирек берет паспорта и бумажку и идет к расположенному напротив деревянному строению на сваях.

— Bom día, — по-португальски отвечает человек в формена испанское «buenos días». Взгляд его скользит по голым коленям Мирека, лицо наливается краской и приобретает выражение деревенского стражника-глашатая, у которого отняли барабан.

— Где у вас длинные брюки? — с трудом улавливаешь вопрос в потоке официальной португальской речи. — В таком виде появляться в Бразилии нельзя. Ступайте и переоденьтесь!

Мирек категорически отказывается. От самого Асунсьона мы едем в коротких штанах и переодеваемся только при въезде в города, чтобы не подавать дурного примера ретроградам Латинской Америки.

Полицейский встает из-за стола и выходит с намерением хорошенько, как заморского зверя, осмотреть Мирека. К немалому своему изумлению, замечаешь, что полицейский бос.

— А без ботинок в Бразилии разрешается приходить в учреждения?

— Я здесь дома, — со злостью отрезает полицейский и влепляет печать на пропуск.

— Скажите, пожалуйста, как по-португальски «спасибо»? — спрашивает Мирек на испанском языке, чтобы разрядить обстановку.

— Muito obrigado, — отвечает босая форма, снизив голос на два тона.

— Muito obrigado, senhor, — повторяет за ним Мирек и скрывается в дверях.

Трудно поверить, как может изменить облик и нравы людей такой пустяк, как пограничный столб. И там и здесь одинаковый лес, одинаково плохая дорога, за шлагбаумом деревья цветут так же ярко, как и перед ним, и одно и то же солнце освещает их. Но люди — люди другие. За шлагбаумом полицейские попросят вас сняться вместе с ними, несмотря на то, что у вас короткие штаны, здесь же хозяйка поминутно заглядывает в дверь, чтобы в двадцатый раз увидеть, как выглядит мужчина с голыми коленками, и в двадцатый же раз захохотать, прикрывшись рукой. На аргентинской стороне вас накормят извечными асадо и пучеро — говядиной, жесткой как подошва. Здесь на захудалом бразильском постоялом дворе перед вами расставят на столе миски с пятью сортами мяса, с рисом, черной фасолью, соусом, поджаренными пальмовыми побегами, цветной капустой и смесью ароматных специй, которые видишь впервые в жизни. Проедете шлагбаум — и людей вокруг вас словно подменили.

Ибо дело не только в том, что этот шлагбаум на полметра врыт в землю…

Сильный толчок. Вслед за тем гулкий удар под днищем. Передняя часть машины подскочила.

— Все, аккумуляторам — крышка!

За машиной в щетке высокой травы между глубокими колеями осталось светлое пятно от камня.

— Вот он, смотри!

Острый камень, который мы сильным ударом высадили из дороги, откатился на 10 метров от места происшествия и остался в траве у обочины. Через минуту оба запасных колеса лежат на дороге. Деревянную крышку гнезда аккумулятора вышибло, и она лопнула по всей длине. Две фарфоровые пробки аккумулятора раздроблены, две другие выбиты с резьбы. Собираем осколки их между банками. Однако нигде не видно следов кислоты. Пробито лишь стальное дно.

Через минуту с ремонтом покончено.

— Вот это называется повезло!

— Да, таких аккумуляторов еще поискать надо!

Селение Десеадо.

Открываем последнюю из районных карт, которыми нас снабдили в филиале автоклуба в Обере. В конце листа — Пуэрто-Игуасу, несколько ближе отель «Катаратас-дель-Игуасу», цель сегодняшнего этапа. В порт нам можно не спешить: «Крус де Мальта» наверняка бороздит уже бразильские воды Параны к северу от Фоса. Мы меняем только порядок маршрута: вместо того чтобы осматривать водопады со стороны Бразилии, мы познакомимся с ними в Аргентине, а затем поищем возможностей переправы.

Стена гор постепенно понижается, открывая нам все более широкие просторы; склоны выравниваются, — а в глубоких колеях дороги, окаймленной первыми бамбуковыми рощицами, вместо острых камней появляется красноватая пыль. За несколько минут машина изменила свою окраску; под красно-бурым налетом камуфляжа никто бы не стал искать серебристую окраску металла. А пока мы прорывались сквозь завесу пыли за колонной машин, груженных лесом, цвет «татры» и всего, что было на ней и внутри нее, стал совершенно одинаковым. Покраснели наши светлые рубашки, словно их окунули в ванны с кармином мексиканских опунций[53], покраснели руки, волосы и лица, по которым в слое пыли прокладывали себе путь ручейки пота.

Девять километров до цели.

Хрустальный поток скачет по камням и, пробежав под каменным мостиком дороги, исчезает в лесу. Делаем остановку.

Целый час продолжается чистка и мытье машины и ее экипажа. Чистые фляжки, чистые рубашки, длинные брюки.

В сгущающихся сумерках замелькали зеленые и огненно-красные огоньки светлячков. В ветвях над головой задрожал знакомый журчащий звук: на светлом фоне угасающего неба отчетливо вырисовывались силуэты колибри, которые как бы зацепились трепещущими крылышками за колокольчики цветков.

Вечерний ветерок дохнул в наши лица эхом глухого гула. Еще и еще раз. И кажется, что это тяжелые и глубокие вздохи матери земли. Во тьме таинственно и величественно гремят низвергающиеся воды.

Южноамериканские водопады Игуасу. Самые могучие водопады нашей планеты…