13. МАССОВЫЕ РЕПАТРИАЦИИ В ИТАЛИИ, ГЕРМАНИИ И НОРВЕГИИ

Вопреки инспирированным или просто слухам, ходившим в те годы, никто из казаков никогда не воевал против англичан или американцев. Но одно "русское" формирование действительно сражалось в Италии, в составе армий Кессельринга и фон Фиттингофа, – это была 162-я Тюркская дивизия, сформированная из жителей Кавказа и Средней Азии, которые либо оказались в немецком плену, либо бежали на Запад после Сталинградской битвы. Летом 1944 года, после обучения в Силезии, дивизия была отправлена на итальянский фронт и, потерпев вначале несколько поражений, впоследствии прекрасно проявила себя в странной войне, развернувшейся на итальянском фронте, где калмыки из среднеазиатских степей воевали против американских японцев *693.

По мере постепенного продвижения кампании на север Италии многие солдаты дивизии сдались союзникам добровольно либо были взяты в плен. На протяжении 1944 года таких пленных перевозили пароходом в Египет, а затем переправляли в СССР через Ближний Восток. Но весной 1945 года появилась возможность использовать более прямой путь – через Дарданеллы и Черное море, и 22 марта группа из 1657 бывших солдат дивизии отплыла в Одессу из Таранто, где находился большой лагерь для советских пленных и освобожденных союзниками советских граждан, под началом советской репатриационной миссии генерала Судакова. По прибытии в лагерь солдатам выдавали английскую форму, снабжали палатками и едой, в остальном же они были предоставлены самим себе и развлекались как могли, например, устроили самодеятельный театр, где можно было увидеть в великолепном исполнении киргизские пьесы и сванские танцы или послушать осетинский хор. Но 22 марта большинство обитателей лагеря поднялись по шаткому трапу на борт английского судна "Арава". С палубы за ними наблюдали майор Грамасов из советской репатриационной комиссии и капитан Деннис Хиллс, старший офицер английской охраны, говоривший по-русски.

Хиллс вспоминает, что пленные шли на судно вполне охотно *694, заминка возникла лишь однажды, и то, как объяснили Хиллсу, просто потому, что один из репатриантов был пьян. Вскоре все были на борту, и "Арава" вышла в море. Лишь когда корабль пересек Эгейское море и шел через Дарданеллы, некоторые начали выказывать смутное недовольство, волноваться, не зная, что ждет их на родине. Хиллса засыпали вопросами. Многие говорили, что воевали в антифашистских партизанских отрядах. Их жалобы были робкими, хотя и горькими. Но большинство – люди малообразованные, а то и вовсе неграмотные – с чисто восточным фатализмом ждали неизбежного. Хиллсу их страхи казались преувеличенными: ведь, судя по тому, что он читал и слышал о СССР в последние четыре года, правительство этой страны считало делом своей жизни свержение деспотии и осуществление демократических свобод, и он живо представлял себе, с каким почетом встретит родина вернувшихся солдат.

Но на мрачной одесской набережной – ставшей для многих противоположным берегом Стикса – прибытие английского судна было встречено молчанием и равнодушием, а советская комиссия по встрече военнопленных состояла из канонерской лодки, которая проводила их в гавань. Первые два дня судном вообще никто не интересовался. Наконец, на третий день началась высадка. Майор Грамасов сверял по списку имя каждого, покидавшего корабль. На набережной они построились и строем ушли, а Деннис Хиллс, которому изрядно наскучила жизнь на борту "Аравы", получив пропуск, ринулся в опустевший порт.

На площади он наткнулся на своих подопечных: стоя под гигантскими портретами Сталина, они выслушали речь какого-то партийного оратора, потом строем ушли. От прохожих, шнырявших по площади в надежде раздобыть курево, Хиллс узнал, что военнопленных отправляют в специальный концентрационный лагерь за городом. Потом он не раз встречался с русскими на Западе, но это первое знакомство с Советским Союзом на многое открыло ему глаза.

Когда "Арава" пустилась в обратный путь, на её борту находились освобожденные из немецких лагерей французы, которых корабль доставил в Марсель. Здесь на борт поднялись 1950 русских из близлежащего лагеря *695, и "Арава" снова направилась на восток. Но Деннис Хиллс сошел в Таранто и в Одессе больше не бывал. Весь этот эпизод оставил у него крайне неприятное впечатление. Кстати, переводчиком на судне был эмигрант, с детства живший в Италии, но в Одессе советские его похитили, и никто его больше не видел.

Основной состав Тюркской дивизии сдался в плен в районе Падуи после капитуляции немецкой армии в Италии в мае. Союзные офицеры не раз возмущались тем, что эти не немецкие солдаты рейха воевали до последнего, и этот довод часто приводился для оправдания сурового обращения с пленными *696. В действительности некоторые дезертировали до окончания боев, а тот факт, что многие в отчаянии продолжали воевать, не удивителен. Они знали, что ждет их, если они сдадутся. Один из солдат дивизии, азербайджанец, за несколько месяцев до описываемых событий попал в плен к американцам, был отправлен в СССР через Ближний Восток и оказался в лагере в Сибири, откуда его вскоре послали на фронт, в штрафной батальон. Штрафные роты занимались в основном очисткой минных полей: в опасные места высылались под автоматными дулами группы, одна за другой очищавшие поле от мин ценой собственной жизни. Азербайджанец, о котором мы рассказываем, ухитрился ускользнуть от охраны и пересечь линию фронта. После допроса ему позволили присоединиться к его прежней дивизии, воевавшей в Италии. Там он рассказал о случившемся с ним, чем, естественно, отбил у своих однополчан желание перебегать к союзникам *697.

После сдачи в плен солдат 162-й Тюркской дивизии перевезли поездом в Таранто, и через несколько недель они отправились на корабле в Одессу. Это путешествие уже не было таким безоблачным, как то, что описывал Деннис Хиллс. Перед отправлением один мулла сжег себя в знак протеста против репатриации, многие утопились в Черном море, предпочтя смерть исправительно-трудовому лагерю *698; некоторым помешали покончить с собой – в их числе был врач-азербайджанец, оказавшийся впоследствии в лагере на Воркуте *699. Все бойцы дивизии получили по 20 лет. Большинство попало на самые трудные и опасные работы по расчистке затопленных немцами донецких угольных шахт. Об этом Деннис Хиллс узнал в 1948-49 годах от допрашиваемых им по долгу службы немецких военнопленных, вернувшихся на Запад.

Но были и такие, кто не попал ни на Воркуту, ни в Донбасс. Осенью 1945 года Хиллсу было поручено сопровождать группу русских военнопленных, выписанных из военного госпиталя в Удине в северной Италии. Госпиталь был "очень мрачным местом", там лежали в основном тяжелораненые, подорвавшиеся на минах, у большинства были ампутированы конечности, от многих, страдавших раком или туберкулезом, исходил неприятный запах. Относительно этих несчастных была достигнута договоренность с советской миссией: Советы настаивали, чтобы госпиталь был им передан целиком, со всем оборудованием, но англичане твердо стояли на своем, и Советам досталось то, чего они, судя по всему, домогались в последнюю очередь, – одни раненые.

Раненым была предоставлена возможность выбрать, возвращаться на родину или нет. Они решили вернуться – наверное, считая, что дома за ними будет лучший уход. В санитарном поезде их перевезли в советскую оккупационную зону Австрии. Отстояв в Земмеринге локомотив, который Советы, как у них было принято, попытались захватить, англичане довезли своих подопечных до австро-венгерской границы. Там несчастным страдальцам пришлось целые сутки промучиться в ожидании советских представителей, а когда те наконец появились, выяснилось, что разгрузка начнется только после того, как капитан Хиллс подпишет документ, удостоверяющий дурное обращение англичан с ранеными. Это требование рассмешило Хиллса, и он прямо сказал советским представителям, что они сами, задержав свой приход на сутки, виноваты в ухудшении состояния раненых. Впрочем, вслед за тем он их удивил. Не скрывая презрения к служакам идеологии, не способной существовать без подобных обманов, жестоких и в то же время явно рассчитанных на дураков, он преспокойно подписал обвинительный документ. Раненых сгрузили на телеги, запряженные лошадьми. Многие были без сознания. С теми, у кого не было конечностей, не церемонились: эти обрубки бросали вповалку, одних на других. Погрузка кончилась, телеги потащились в гору, и несчастные жертвы порочного круга борьбы между схожими идеологиями – национал-социализмом и социализмом в одной отдельно взятой стране – скрылись из поля зрения Хиллса.

Впрочем, не всегда репатриация проходила по плану. В лагере в Аверсе, под Неаполем, находилось 800 чеченцев, ингушей и других советских мусульман. Комендантом лагеря был полковник артиллерии Чарлз Финдлей. Вскоре после дня победы пришел приказ доставить этих советских граждан в Легхорн для отправки их домой советской репатриационной комиссией. В поезде пленных сопровождали два офицера – американец и англичанин Джордж Хартман, бывший белоэмигрант; от него и получены эти сведения. Полковник Финдлей, человек и по наружности, и по характеру недюжинный, с явным неудовольствием воспринял поставленную перед ним задачу и выполнил её совсем не так, как предполагали в военном министерстве, тем более в МИДе. Правда, в Легхорн поезд прибыл по расписанию, но оттуда на всех парах пошел назад. В Неаполе пленных быстро погрузили на корабль, направлявшийся в Египет, где бывшие советские граждане были переданы под защиту короля Фарука.

Король Фарук, муфтий Иерусалимский, секретариат Арабской лиги и другие мусульманские руководители, пытаясь помочь оказавшимся в опасности единоверцам, решили, что каждая арабская страна примет определенное число советских мусульман. Через много лет после войны Деннису Хиллсу стало известно, что группа из 100 кабардинцев, которых он при проверке гражданства спас от выдачи в СССР во время операции "Восточный ветер" (май 1947 года), попала в Дамаск и живет там до сих пор. Точная цифра спасенных неизвестна, но в 1946 году на Западе находилось предположительно около 80 тысяч мусульман, и непохоже, чтобы их насильно репатриировали *700.

Уже в начале мая 1945 года было решено "в принципе принять предложение Вышинского о перевозке пленных по суше". 22 мая представители советского высшего командования, с одной стороны, ВКЭСС и штаб-квартиры союзных войск, с другой, встретились в Галле *701 и подписали соглашение, в котором говорилось:

Далее перечислялись приемно-передаточные пункты и подчеркивалось: "Выдача должна начаться через 24 часа после подписания этого документа...".

Еще до соглашения советским властям было передано около 20 тысяч человек *702. Бывший капитан Красной армии вспоминает, как американцы выдали Советам через Эльбу 3 тысячи человек из лагеря в Плавене. 14 мая за пленными прибыла "огромная колонна студебеккеров". Никакого сопротивления или организованного протеста не было: лагерь находился в руках "партийного комитета" *703. Бежать, судя по всему, удалось только этому капитану.

Подписание Галльского соглашения придало процессу ускорение. К 4 июля в советскую зону Германии было передано не менее полутора миллионов русских *704. Вряд ли нам когда-нибудь станет доподлинно известно, сколько из них возвращалось добровольно, сколько было принуждено к этому и насколько союзные офицеры были в курсе желаний репатриируемых. Но из свидетельств участников этих операций складывается довольно стройная картина. Русские напоминали людей, вышедших на яркий солнечный свет после заточения в пещере. Ошарашенные и сбитые с толку, они покорно шли, куда их вели. Времени для раздумий не было, а рассказы о том, что ждет их на родине, до них пока не дошли.

В середине апреля 1945 года американская армия передала лагерь для русских перемещенных лиц в Гисене в распоряжение генерал-майора Бевина Вильсона, работавшего для Международной Комиссии помощи беженцам (МКПБ). Его воспоминания о жизни обитателей лагеря нисколько не напоминают рассказы тех, кто описывает страх или жестокость. В бараках жило около 5 тысяч человек, и почти все они дружно занимались разграблением окрестных деревень, активно участвовали в операциях черного рынка, пели, танцевали и вообще всячески развлекались. Вильсон пишет:

Впрочем, и здесь, как почти повсюду, где собирались русские, многие предпочитали любви – выпивку, но её нелегко было достать. Вильсон вспоминает:

Наконец пришло время им возвращаться в Россию. На американских десятитонках их доставили на железнодорожную ветку в лесу и посадили на поезд. 6 июня отбыла последняя группа. Все они, по воспоминаниям генерала, возвращались охотно. Впрочем, в отличие от генерала Вильсона, они вряд ли представляли себе, что ждет их на родине *705.

Через несколько недель после дня победы границы восточной и западной оккупационных зон в Германии и Австрии были пересмотрены. 29 июня американский генерал Клей встретился в своем штабе с маршалом Жуковым для обсуждения деталей соглашения.

Это был удобный способ сбыть с рук большое количество русских, не используя и без того скудные транспортные средства. О том, как соглашение проводилось в жизнь, рассказал капитан Н.Ф. Чоунер, отвечавший за один из таких лагерей. Лагерь находился в Мекленбурге, и среди его обитателей было 2 тысячи русских. На Чоунера они произвели впечатление простых, неприхотливых людей. Но он знал, что уготовило им советское правительство, так как еще до продвижения в этот район советских войск из лагеря увезли несколько групп русских. Их сопровождал знакомый Чоунеру офицер. Он рассказал затем, что еще до того, как поезд с русскими пленными прибыл в район расположения Красной армии, он был окружен вооруженной охраной, и пленных (почти все они были вывезены немцами на принудительные работы) увели в соседний лес. Вскоре оттуда послышалась стрельба, не смолкавшая в течение нескольких минут. И основательно поредевшая колонна вышла из леса. А на границе между зонами висели приветственные плакаты, и оркестр играл веселые мелодии.

Вскоре после этого стало известно, что 4 июля район займет Красная армия. За несколько дней до этого в лагерь явились люди в штатском (несомненно, сотрудники СМЕРШа) и начали принимать дела. Показательно, что одним из первых пострадал от их недовольства некий активист, назначивший себя в лагере "комиссаром". Он постоянно превозносил советский режим и уговаривал обитателей лагеря вернуться на родину, но ничего не помогло: первую ночь пути на родину он провел среди своих соотечественников во рву. Его дальнейшая судьба нам неизвестна.

Среди перемещенных лиц, людей по большей части малообразованных, выделялся русский инженер, вывезенный немцами вместе с женой. Понимая, что после репатриации их с женой сразу разлучат и отправят в разные лагеря, он умолял англичан разрешить ему и жене присоединиться к группе нерусских пленных, уходившей вместе с английскими войсками. Чоунеру очень хотелось помочь этому симпатичному человеку, но приказ не давал ему такой возможности, и инженеру пришлось разделить участь прочих обитателей лагеря. О судьбе таких, как он, сведения отсутствуют, однако один из офицеров, коллег Чоунера, покидавший лагерь в числе последних, вспоминает, что новоприбывшие комиссары в это самое время уже руководили возведением огромных виселиц. Виселицы были весьма подходящим символом коммунистической власти, и предназначались отнюдь не для украшения. А вот бывшие жители прибалтийских республик, оккупированных СССР, не подлежали репатриации, и капитан Чоунер специально проследил за тем, чтобы их своевременно вывезли из лагеря *707.

Для Верховного командования союзных войск наличие такого огромного числа русских представляло большую проблем) и не только потому, что их надлежало кормить и обеспечивать крышей над головой. В воспоминаниях о первых месяцах мира неизменно повторяются рассказы о повальном пьянстве, о насилиях и грабежах, которыми занимались освобожденные русские. Около русского поселения русских рабочих, например, была зверски изнасилована и изуродована дочка фермера, – и таких историй было немало *708.

Британским и американским военным, занимавшимся репатриацией, последняя должна была казаться единственным способом управиться с этой дикой ордой. Да и что другое могли предложить союзники? Многие понимали, что жить в Советском Союзе трудно, даже страшно. Но как было не прийти к выводу, что таких людей способен держать в узде только жесткий режим! С друге стороны, лишь немногие русские решительно отказывались возвращаться. Вероятно, многие догадывались о том, что ждет их в СССР, но уж слишком были они замордованы, слишком привыкли к тому, что их все время куда-то гонят, награждая вместо объяснений ударами и пинками, и поэтому не представляли себе, что могут чего-то добиться протестами. Нередко сами обстоятельства отбытия этих русских подтверждали их неизбывное варварство. Генерал Вильсон и другие очевидцы вспоминают:

Вильсон объясняет эту страсть к разрушению ненавистью ко всему немецкому. Однако нам представляется более правдоподобным объяснение поляка, длительное время соседствовавшего в камере на Лубянке с русским. Поляка поразило отсутствие у его соседа инстинкта собственности и уважения к вещам, непригодным для немедленного употребления. Это в какой-то степени может объяснить, почему советская армия разрушает все на своем пути. Солдаты просто не отдают себе отчета в ценности плодов труда поколений и не понимают, что, уничтожая такие вещи, наносят непоправимый вред цивилизации. Эта варварская точка зрения дает им большие преимущества в войне. *709.

Точно в таких же словах еще Геродот мог бы описать какое-нибудь дикое племя гиперборейцев.

Варвары ли в России установили режим или режим породил и воспитал варваров – особый вопрос. Как бы там ни было, но большинство английских и американских офицеров с облегчением воспринимали отъезд своих необузданных подопечных, нимало не задумываясь над их дальнейшей судьбой. Сомнения и раздумья возникли после первых, проведенных в спешке, майско-июньских операций. Число перемещенных лиц значительно сократилось, а сопротивление репатриации стало более открытым – быть может, потому, что каким-то образом просочилась информация о судьбе репатриированных, а может, напоследок остались те, кто был особенно тверд в решении не возвращаться. До сих пор случаи открытого сопротивления среди перемещенных лиц были относительно редки. Полковник Верной МакТукин, в мае 1945 года назначенный штабным офицером в американскую 94-ю пехотную дивизию и отвечавший, помимо прочего, за 55 тысяч русских перемещенных лиц, вспоминает, что большинство возвращалось на родину добровольно и в мае 1945 года американским солдатам не пришлось применять силу *710.

В соглашении, заключенном Клеем и Жуковым 20 июня, оговаривалось, что в районах, подлежащих передаче в советскую зону оккупации, советские граждане остаются в местах пребывания; помимо этого, в советскую зону будет переведен новый контингент перемещенных лиц, находившихся западнее. Артиллерийский офицер Джеффри Данн руководил "перевозкой русских... в Магдебург, тогда еще входивший в британскую зону; там их разместили в лагере, где им предстояло дожидаться передачи этого района советским властям по окончательном уточнении границ оккупационных зон" *711. Всего союзники перевели в район, ставший 4 июля советской оккупационной зоной, 165 тысяч таких советских граждан, и через 10 дней утроба советского государства поглотила их. Всего к этому времени союзными войсками было выдано 1584 тысячи человек, и число выдаваемых ежедневно становилось все меньше и меньше *712. В то же самое время союзные офицеры стали замечать, что некоторые репатрианты не желают возвращаться. Вот что пишет английский лейтенант Майкл Бейли:

Поведение советских представителей в западной зоне могло бы послужить прекрасной иллюстрацией официальной советской позиции. Офицер инженерных войск майор У. Томпсон занимал в ту пору пост, который давал ему идеальную возможность для того, чтобы составить самое широкое представление о репатриационных операциях летом 1945 года. В его задачу входило поддержание связи со штатом немецкой железной дороги, поставляющей подвижной состав для перевозки тысяч русских рабочих из Рура. Их сажали на поезд на сортировочной станции в Вуппертале. Местом назначения был Магдебург, который теперь находился в советской зоне. Томпсон пишет:

Сообщение майора Томпсона о трудностях с перевозкой репатриируемых подтверждается многими военными, служившими тогда в Германии. Капитан Дж. Перейра, командир взвода, охранявшего лагерь в районе Кельна, весьма смутно представлял себе прошлое и будущее своих подопечных. Он вспоминает:

Конечно, многие действительно выражали желание вернуться на родину. Одна полька описала мне свое посещение лагеря в районе Бергдорфа. Она "видела, как людей с вещами сажали на армейские грузовики, и их явно радовала возможность вернуться назад на родину, начать жизнь сначала". Еще примечательнее в этой связи рассказ Н. Ламберта, служившего в районе Бремена. В 1944 году он "познакомился с двумя русскими, которые после революции 1917 года жили в Париже. Они сказали мне, что рвутся назад, на родину, им не терпится принять участием в создании новой России". Да оно и странно было бы, если б никто не предпочел возвращение на родину неопределенному существованию в лагерях для перемещенных лиц или не поддался на широко разрекламированное обещание всеобщей амнистии. Когда у русских перемещенных лиц в Лихтенштейне была возможность свободно выбирать – остаться на Западе или вернуться домой, – многие предпочли возвращение. Генерал, имевший дело с этими людьми, объясняет их решение вернуться ностальгией, страхом перед одиночеством изгнания и верой в обещанную амнистию *716.

Но, независимо от личных пожеланий, чаяний и надежд репатриантов, тех из них, кто оказался в руках своих соотечественников, ждала примерно одинаковая судьба. Многие военнослужащие союзных армий имели возможность краешком глаза подсмотреть, что происходило у них под боком, за незримым занавесом, разделявшим оккупационные зоны. Так, капитан Энтони Смит зимой 1945-46 был переведен из своего артиллерийского полка в некое, по-видимому, неофициальное формирование, в котором было равное количество английских и советских частей... всего около тридцати... Мы должны были оказывать помощь Советам в репатриации их граждан из английской оккупационной зоны в советскую. Районом их операций была область к юго-востоку от Гамбурга. Почти все русские, за которыми они охотились, были вывезены в Германию на принудительные работы. Поначалу капитан Смит отнесся к своим новым обязанностям как к приятному разнообразию в монотонной службе. Но вскоре ему пришлось участвовать в событиях, которые навсегда оставили след в его душе – он до сих пор не может говорить о них спокойно:

Капитан Смит и его солдаты стали свидетелями жестокостей, на которые, как им до сих пор казалось, способны только самые отъявленные эсэсовцы:

От стариков попросту избавлялись – зачем они государству трудящихся...

После этого рапорта капитан Смит, по предложению своего старшего сержанта, ввел систему обмана советских коллег.

Майор Джек Вулф, начальник гражданской полиции в Дель-менхорсте, под Бременом, вспоминает не менее ужасные сцены. Однажды к нему в кабинет явились в сопровождении английского офицера майор и лейтенант из советской репатриационной комиссии. Они должны были провести проверку и репатриацию советских граждан в большом лагере для перемещенных лиц. Около 2-х часов ночи у обнесенного проволокой лагеря остановились английские и советские военные машины. В условленный момент они разом включили фары, ярко осветив лагерь. Его обитатели в панике бросились из бараков – их встретил пулеметный огонь советских охранников. На глазах у майора Вулфа и его солдат с десяток мужчин, женщин и детей были убиты на месте. Раненых было много больше. Уцелевших отвели в ближайшую церковь и заперли там. В 10 часов утра советские офицеры и их английский коллега пришли туда для проведения "проверки", которая заключалась в том, что советский майор, без всякого участия со стороны англичанина, просто сам решал, кто из перемещенных лиц является советским гражданином.

На улице уже стояли три английских трехтонки. Узников разделили на три группы: дети до 16 лет, мужчины и женщины от 16 до 60, люди старше 60. Каждая группа села в свой грузовик. Сразу по пересечении границы советской оккупационной зоны вторая группа была отправлена в трудовой лагерь, а детей и стариков отвели в сторону и расстреляли.

Майор Вулф вскоре уехал из Дельменхорста, но когда он вернулся туда через шесть месяцев, эти страшные операции все еще продолжались. Ему пришлось присутствовать при нескольких массовых расстрелах. В ответ на его рапорт полковник Питер Лейн из разведки ответил, что такова политика британского правительства и ничего тут поделать нельзя.

Кроме масс русских, застрявших в западных зонах Германии, с востока постоянно сочился тонкий ручеек перебежчиков из Красной армии. Джордж Лакий, украинец из Польши, служивший в английской армии, был переводчиком при офицере разведки штаба 5-й дивизии в Брунсвике. За время его службы там около ста красноармейцев попросили убежища в 5-й дивизии. В отношении этих несчастных применялась "Операция Нью-йорк": "их держали под арестом и, выведав на допросах незначительную военную информацию, везли на контрольный пункт в Хельмштедт и там передавали Советам... навстречу верной смерти". Правда, как вспоминает профессор Лакий, он делал то, что граничило с нарушением приказов. По тайной договоренности с моим командиром, офицером разведки, я провез контрабандой некоторых из них в лагеря перемещенных лиц и спас им жизнь. Это было нелегким делом, поскольку перебежчики требовали, чтобы их передали британским властям.

Эти примеры дают представление о, так сказать, "человеческом факторе" крупных репатриационных операций в Германии. К 30 сентября поток репатриируемых фактически иссяк. К этому времени из западных оккупационных зон Германии и Австрии советским властям были переданы около 2035 тысяч перемещенных лиц. На территории, оккупированной Красной армией, Советы в тот же период обнаружили еще 2946 тысяч человек *718. По сведениям, полученным британским журналистом из советских источников, примерно 40% этих людей хотели остаться на Западе *719. Как красноречиво показывают свидетельства, у них имелись к тому все основания.

Пока в Германии шло это колоссальное переселение народов, в Норвегии разворачивалась другая крупномасштабная операция. Немецкие оккупационные силы до самого конца войны сохраняли полный контроль над страной. После капитуляции Германии немцам было приказано пока оставаться на своих постах, в частности, они должны были по-прежнему заниматься администрированием и охраной в лагерях. Они выполняли это с поразительной педантичностью, что вызвало восторг английских офицеров – пока те не начали обнаруживать следы немецких преступлений против несчастных пленных, и восторг сменился отвращением.

Как только в штабе ВКЭСС стало известно, что среди пленных около 76 тысяч русских, там приступили к разработке мер по их скорейшей репатриации. Рассматривалось два возможных маршрута: "морем из норвежских портов в СССР" и "сушей в шведские порты, а оттуда морем в СССР". ВКЭСС приказал обеспечить транспорт и начать переговоры с нейтральным шведским правительством для получения разрешения на проезд по территории Швеции *720. Последнее не представляло никаких проблем. Шведы пошли навстречу советским властям и предложили им транспортные средства с той же готовностью, с какой в 1940 году помогали нацистам оккупировать Норвегию. К 20 мая согласие Швеции было получено *721, и в начале июня советские и шведские представители и представители ВКЭСС собрались в Осло для обсуждения деталей *722. Английский майор Айен Николе, вылетевший для сопровождения репатриируемых по морю, через несколько дней узнал, что "Швеция предложила 3-й класс [железнодорожного транспорта] для солдат и 2-й класс для офицеров, но советские настояли на вагонах для скота, поскольку в СССР нет других средств для их перевозки".

19 июня Николе сопровождал один из таких товарных поездов за шведскую границу. Он рассказывает:

В западной прессе никаких описаний этого путешествия не появилось. По требованию Межсоюзной комиссии в Осло, имевшееся у шведских журналистов разрешение описать операцию было в срочном порядке отменено. "Согласно хорошо информированным источникам, и советские, и западные союзники по разным причинам возражали против гласности" *724.

Большинство русских, находившихся в Норвегии, было отправлено домой под завесой секретности. Незначительное количество из лагерей на севере было вывезено морем в обход Северного Мыса *725. Первый конвой отплыл из Тромсе 23 июня. На борту норвежского пассажирского судна "Конг Даг", вместе с 600 русскими, находился майор Николе, который вспоминает:

Британские офицеры, отвечавшие за пленных на берегу, были твердо настроены доставить их на борт в целости и сохранности, поскольку советские представители все утро занимались тем, что составляли списки – "тех, кто воевал на стороне немцев, и других, кто не хотел возвращаться". Но большинство репатриантов радовались возвращению домой и завершению хождений по мукам. Первый день плавания прошел мирно и спокойно. Русские загорали на палубе, пели, всячески развлекались; появление в море китов вызвало всеобщее оживление. На другой день на горизонте возникла полоска русской земли. Пленные поспешно приводили в порядок свои отрепья, на мачтах весело трепетали советские флаги. Недалеко от Кольского полуострова стоял на якоре советский военный корабль "Архангельск". На палубе было полно моряков. При виде соотечественников, с которыми они столько времени были разлучены, пленные на "Конг Даге" пришли буквально в неистовство – стали радостно махать руками, что-то кричать. Ответом было зловещее молчание. "Архангельск" безмолвствовал. Неподвижно замершие на палубе моряки молча смотрели на проходящий мимо "Конг Даг". Недобрые предчувствия охватили пленных, бурная радость сменилась апатией и страхом, который отнюдь не рассеяло прибытие в Мурманск. Целую ночь они прождали, пока разгружался второй корабль, и только утром их судно пришвартовалось.

Едва спустили трап, как один из пленных вырвался из толпы и бросился к набережной, где его поджидала машина. Как выяснилось впоследствии, это был секретный сотрудник СМЕРШа, несомненно, подготовивший обычные в таких случаях списки. В отличие от прежних конвоев, которым устраивали торжественную встречу, "Конг Даг" избавили от этого потемкинского представления. На причале было полно военных и милиции, район высадки был обнесен колючей проволокой. После томительного ожидания – во время которого ни один советский представитель не подошел к кораблю – было дано разрешение на высадку. Все личные вещи приказали сложить в одну кучу на причале. После поверхностного медицинского осмотра всех пленных построили группами за колючей проволокой. Человек двадцать отделили от общей массы и посадили в грузовик с охраной. Затем, после очередного ожидания, всех пленных увели под вооруженной охраной – в исправительный лагерь, как объяснили майору Николсу переводчики. Больше он своих подопечных не видел.

В середине следующего месяца из Тромсе отошел еще один конвой с русскими пленными. Их ждал такой же прохладный прием. В досье английского МИДа хранится рапорт молодого английского офицера, бывшего на борту одного из судов. Он с ужасом описывает бесчеловечное обращение с несчастными, настрадавшимися в немецком плену людьми. Никто не помог им сойти на берег; калеки были вынуждены справляться собственными силами. Даже "молодые девушки в форме – как нам сказали, медсестры в ранге сержанта", относились к пленным равнодушно и жестоко. Такая бессердечность советских представителей явно озадачила автора рапорта. Он замечает, что простые английские солдаты, ставшие очевидцами этих сцен, "почувствовали это даже, может, сильнее, чем некоторые офицеры, и тут же сделали выводы" *726.

В составе этого конвоя было медицинское судно "Аба". На его борту находились больные русские, которых еще раньше забрали в Гулле. Сопровождал судно английский лейтенант из группы связи с советскими представителями, Владимир Бритнев, сам русский по происхождению. Он вспоминает, в каком ужасном состоянии были его подопечные:

В Тронхейме Бритнев сошел с корабля, его ждали новые обязанности, а на его место заступил уже знакомый нам Чеслав Йесман, работавший с русскими военнопленными в Англии. Он хорошо говорил по-русски и за прошедший год выслушал от пленных сотни историй о том, как тяжко им пришлось при немцах. В Тронхейме "Аба" взяла на борт еще какое-то количество больных русских (всего на корабле находилось 399 пациентов). А в Мурманске судно ждал обычный холодный прием. Для тех, кто не мог ходить, советские власти выделили несколько сломанных носилок, но одеял не дали. "Аба" простояла в Мурманске четыре дня, и когда она отходила в море, с палубы можно было видеть несчастных, все еще лежавших на набережной там, где их выгрузили в первый день. Многие умерли – некоторые от болезни, другие же, в буквальном смысле слова, от жажды. Английские матросы и медсестры с корабля делали все, что могли, чтобы помочь несчастным – хотя никто не просил их об этом, – но их возможности были крайне ограничены. Иногда посмотреть на раненых приходили молодые советские женщины в форме и с жесткими лицами. Йесману сказали, что это любовницы высокопоставленных офицеров. Лишь одна из них на минуту обнаружила интерес к происходящему: когда английский матрос обносил водой умиравших от жажды людей, молодая дама выразила возмущение некультурностью матроса, который поил всех с одной ложки.

Однако в целом советские власти не бездействовали. Мы уже убедились, что обычно офицеров, возвращавшихся на родину, расстреливали тут же по прибытии. Но среди жалких человеческих обрубков на борту "Абы" офицеров не было. Впрочем, сотрудники НКВД справились и с этой задачей: двух русских врачей и фельдшера отвели в сарай метров за сорок и расстреляли: ленинцы свято блюли свои заповеди. До Йесмана донеслись их крики и проклятья; позже он видел тела расстрелянных. Многие члены команды корабля тоже слышали приглушенный залп.

Покончив со всеми делами, "Аба" и сопровождавшие её суда вышли в норвежские воды. Рапорт о приеме, оказанном советскими властями больным согражданам, был передан в МИД, и Томас Браймлоу заявил, что все это "отвратительно и очень грустно" и рапорт может пригодиться для служебного пользования при подготовке ответа на утверждения генерала Голикова, будто родина принимает своих сынов с распростертыми объятиями *727. МИД, однако, не мог позволить себе такую "бестактность", как прямой упрек в адрес советских представителей.

Во время службы в армии Чеслав Йесман имел возможность близко узнать одного из своих коллег в советской миссии, сотрудника СМЕРШа майора Шершуна. Шершун был родом из Белоруссии и уверял, что знает тамошних родственников Йесмана. Йесман называет Шершуна то "честным разбойником", то "симпатичным крестьянином", но замечает при этом, что попасть к Шершуну на допрос ему не хотелось бы – это был настоящий убийца, хотя и не лишенный своеобразного обаяния. Йесман оказался с ним в одной каюте на пути в Мурманск и обратно. К Бритневу, который был попутчиком Шершуна на пути из Халла, советский майор отнесся с подозрением, но с Йесманом он разоткровенничался. Немногие, наверное, могут похвалиться тем, что лицезрели офицера СМЕРШа вне его служебной скорлупы, обиженным и в крайнем смущении. Пожалуй, Йесмана даже притягивала эта сложная личность.

Когда "Аба" под укоризненные взгляды калек и умирающих на причале отправилась в путь, Шершун вдруг раскрылся совершенно с неожиданной стороны. Как описано в последовавшем затем рапорте,

Чеслав Йесман вспоминает, как Шершун сидел на койке, закрыв лицо руками, и повторял: "Мне так стыдно". К несчастью, его критические высказывания дошли до ушей бдительных советских коллег. Его тут же обвинили в том, что он "нахватался заразы" у англичан, и приказали через три недели вернуться из Норвегии в СССР, пообещав "ликвидировать".

К возмущению дежурного английского офицера, в Тромсе на борт судна поднялись два офицера НКВД и увели Шершуна. Правда, СМЕРШевца не ликвидировали. То ли у него были высокопоставленные друзья, то ли ему удалось сыграть на своем обаянии, но он вновь всплыл на горизонте, и Йесман позже встречал его в Египте и Константинополе *728.

Вскоре Объединенный комитет начальников штабов сообщил, что:

Последние репатриированные – опять больные – были высажены в Мурманске 29 июля. Сопровождавший их английский офицер сообщал о том, что их приняли "точно так же, как в прошлый раз" *730.

Так закончилась эта забытая глава репатриационных операций. ТАСС при этом умудрился заявить, что англичане дурно обращались с русскими во время их пребывания в Норвегии *731, а 30 июля на Потсдамской конференции Молотов уверял, что многих русских все еще удерживают там помимо их воли *732. Оказалось, речь шла о прибалтийцах, поляках и других – тех, кого англичане советскими гражданами не признавали. Они не подверглись выдаче советским властям и были перед уходом английской армии из Норвегии перевезены в Германию. Агенты генерала Ратова, прибывшего из Англии проследить за операцией, в течение августа и сентября часто попадались на попытках похитить или убить кого-нибудь из этих людей *733. Задачи генерала Ратова, однако, не ограничивались возвращением "советских граждан". Как и в других местах, присутствие советской репатриационной миссии (и требование британского МИДа разрешить ей остаться там на неопределенный срок) было прикрытием для работы советских шпионских служб на Западе. И если бы советские власти решили, например, после ухода англичан в октябре, продвинуть свои оккупационные части, дислоцированные в Киркенесе, на юг и установить в Осло социалистический режим, присутствие Ратова и его 167 офицеров оказалось бы очень кстати *734.

Итак, за три летних месяца 1945 года мужчины, женщины и дети, численность которых почти равнялась населению Норвегии, были захвачены победоносными западными державами и переданы представителям СМЕРШа на пограничных пунктах зон или в портах Одессы и Мурманска *735. История эта имеет, однако, любопытный эпилог: