Любовь Салимова Когда время вернется

— Что ты все торчишь у окна? — это мама.

— Я бабушку жду.

— Лучше делом займись. Порешай задачки.

Сегодня мама мной недовольна. Утром мы с ней ходили в школу. Тестироваться в первый класс. И я провалился. Значит, в этом году я в школу не пойду. А в следующем мне будет уже почти семь лет. Буду, наверное, старше всех в классе.

Вообще-то я неплохо отвечал. По крайней мере, ответил на все вопросы. Но иногда замечал на лицах дяденек и тетенек, которые меня тестировали, какое-то нетерпение и раздражение. Они спрашивали:

— Вот представь, что у тебя в кармане четыре конфеты. Бабушка дала тебе еще пять. Одну ты сразу съел. Сколько у тебя теперь конфет?

И я сразу представил, как я прихожу к бабушке, и она достает с полки «волшебный кувшин» (это мы его так называем; когда я был совсем маленьким, я верил, что кувшин сам «варит» мне конфеты и прочие сладости. Теперь-то я знаю, что это бабушка кладет их туда заранее, но все равно каждый раз удивляюсь, когда что-нибудь там нахожу). Так вот, бабушка снимает с полки кувшин, и я достаю оттуда пять конфет — своих любимых, с вафельками внутри, и сразу одну разворачиваю, кладу в рот, и вафельки так приятно хрустят на зубах…

— Так ты не знаешь, сколько у тебя конфет? — услышал я строгий голос тети в очках — видно, что она здесь самая главная.

— Восемь.

— Надо отвечать быстро, — это уже сказал пожилой дядя — мягким голосом, но с нетерпением.

Потом я слышал, как главная тетя говорила моей маме, что на мое тестирование пришлось потратить слишком много времени, что из-за меня, возможно, не успеют сегодня протестировать всех. И еще она говорила какие-то умные слова, из которых я только понял, что слишком медленно думаю, и что мне еще рано в школу, потому что я буду тормозить какой-то там процесс.

Вот поэтому мама на меня немного сердится. Я и сам огорчен, потому так жду бабушку. Она всегда умеет сказать что-нибудь такое, от чего сразу становится легко. Вообще-то она не моя бабушка, а папина, а мне она, выходит, прабабушка. Но я всегда называл ее бабушкой, потому что мои настоящие бабушки живут очень далеко, в других странах, и я их знаю только по голосу в телефоне. Папа говорит, что когда-нибудь, когда будет больше времени, мы поедем в гости к этим бабушкам, и я с ними познакомлюсь по-настоящему. Когда будет больше времени… Вот только кажется, что его никогда не будет больше. Наоборот, его становится все меньше. Об этом каждый день говорят по телевизору, да и везде все говорят. Когда-то, когда моя бабушка была еще молодая, времени было очень много, и люди никуда не торопились и многое успевали. Говорят, тогда в сутках было 24 часа, хотя в это трудно поверить. А потом что-то произошло, время стало сокращаться, и с каждым годом его становится все меньше. Никто не может объяснить, почему это случилось. Одни говорят, что из-за сильного землетрясения Земля стала вращаться по-другому, другие — что во всем Космосе что-то изменилось. Даже ученые ничего точно не знают и только пожимают плечами. А моя бабушка знает, только ее никто не слушает. Когда-то она говорила об этом, но я тогда был еще маленький, и плохо запомнил. Надо будет расспросить ее об этом. В этом году в сутках только 16 часов и 24 минуты. Поэтому все всегда торопятся, бегут куда-то, и все равно ничего не успевают. Сколько раз я просил маму, чтобы она со мной погуляла. Но ей все некогда. Правда, папа иногда гуляет со мной. Конечно, у него тоже мало времени, ведь он работает, но он сам говорит, что ему нравится иногда «оторваться от времени», не думать о нем. «Это, конечно, преступление — так разбрасывать время, — говорит он. — Но как приятно иногда побыть преступником.» Мне смешно. Папа — преступник. Преступники грабят и убивают, а мой папа хороший. «Вот я и убиваю время, — говорит он. — Но знаешь, иногда в такие минуты мне кажется, что оно будто растягивается.» Мне тоже так кажется. Мы так гуляем и разговариваем минут 20-30, а кажется, что проходит много-много часов. Не пойму, в чем тут дело.

Мама выключает стиральную машину и включает гладильную. Машина достает слегка влажное белье из стиральной и с тихим жужжанием начинает гладить. Мама сидит на табурете и быстро-быстро листает какой-то толстенный цветной журнал.

Из своей комнаты выходит папа. Мама перестает листать и говорит ему, показывая страницу журнала:

— Вот, это то, о чем я тебе говорила, помнишь? Самоходный пылесос. Его можно запрограммировать на всю квартиру, на каждый уголок. И он сам будет убирать.

— И он так тебе нужен? — не понимает папа. — Ведь этот, — он кивает в сторону пылесоса, который стоит в углу и прикидывается собачкой, — этот тоже все делает сам.

— В том-то и разница! Я должна за ним бегать по всему дому с пультом. И это занимает целых 16 минут! В это время я могла бы…

Что она могла бы сделать за 16 минут, я уже не слышу, потому что через двор идет бабушка, и я бросаюсь к двери. Бабушка не очень часто к нам приходит, у нее болят ноги. Ведь она уже старенькая. Но сегодня ей лучше, и она пришла, чтобы забрать меня к себе на два дня, потому что у родителей дела, и им не до меня. А бабушке всегда до меня, и потому я так люблю бывать у нее.

Мама начинает рассказывать бабушке, как я провалился в школе. Но бабушка ничуть не удивляется, она смотрит на меня и говорит:

— Ничего страшного, он вовсе не тугодум, и ничуть не глупее других. Просто ребенок много думает, а если в голове сразу много мыслей, как же может мозг их быстро обработать?

От этих слов я сразу вырастаю в собственных глазах. Оказывается, это я просто такой умный! И даже маме нечего возразить. Каждой ведь маме приятно, когда ее ребенка хвалят.

Мы с бабушкой идем по улицам, через старый парк со скамейками, на которых никто не сидит, и давно заржавевшими качелями. Мы идем медленно, и не только потому, что у бабушки больные ноги. Мы просто любим ходить медленно, все рассматривать и обо всем разговаривать. Бабушка показывает мне разные места и рассказывает, что там было раньше. Например, на этих скамейках когда-то сидели разные люди: старушки крошили хлеб голубям, дяденьки играли в такие игры — шашки и домино, мамы качали в колясках младенцев, а на качелях и на площадке рядом с ними играли дети.

— Так раньше люди проводили свои выходные дни, а не носились как угорелые, — говорит бабушка. — А вот здесь был кинотеатр, — показывает она на здание, в котором сейчас большой магазин.

— Кинотеатр? Это что такое?

— Там показывали фильмы. Люди приходили в зал, где гасли лампы, и на большом экране показывали кино.

— Разве у них не было телевизоров?

— Это же совсем другое. — Бабушка задумалась. — Как же тебе объяснить? Ну, допустим, кто-то хочет приятно провести вечер после работы, или выходной. Вот он звонит другу или подруге и приглашает его в кино. Они собираются, выходят из дома, встречаются, пьют кофе в каком-нибудь кафе, разговаривают… Потом идут в кино. Знаешь, это ведь совсем не то, что присесть перед телевизором на десять минут с пакетиком чипсов… Нет, ты, наверное, не поймешь. И фильмы тогда были другие. Они шли полтора-два часа…

— Это я знаю.

— А, ну конечно. Ведь папа тебе разрешает их смотреть?

— Иногда. Когда мама ему разрешает мне разрешить.

Мне очень нравится смотреть эти старые фильмы. Это — папина работа. Он укорачивает фильмы. Приносит их домой, смотрит, а потом вырезает куски. Так, чтобы осталось самое главное, но чтобы фильм шел не больше двадцати минут. Ведь люди не могут тратить больше времени на фильм. Потом эти сокращенные фильмы показывают по телевизору. А я люблю смотреть целые, длинные. Папа тоже. Я однажды сказал ему, что он, наверное, очень любит свою работу, ведь это так интересно — смотреть такие длинные фильмы. Но папа сказал: «Если бы только смотреть…» И я понял. Ему тоже жалко их обрезать. Иногда он очень долго думает над каким-нибудь фильмом, решает, что вырезать, а что оставить. А я собираю вырезанные куски. Я храню их в своем компьютере, в специальной папочке, и иногда просматриваю. Некоторые куски интересно смотреть даже отдельно от фильмов. А мама не понимает, зачем это надо — сокращать фильмы.

— Ведь снимают очень много новых, коротких фильмов, — говорит она.

Но бабушка все понимает.

— Люди сейчас тоскуют по прошлому, когда времени было больше. Поэтому они хотят смотреть те фильмы, которые смотрели тогда.

А эти новые фильмы совсем не интересные. Там очень много говорят, и почти ничего не происходит. И говорят так быстро, будто боятся, что не успеют сказать все, что нужно до конца фильма.

Мы с бабушкой подходим к ее дому. Это самый обыкновенный дом, не очень новый, девятиэтажный. Но когда заходишь в бабушкину квартиру на третьем этаже, кажется, будто попадаешь в какой-то другой мир. Здесь все не так, как у других. Во-первых, кот. У бабушки живет настоящий кот. Я слышал, что раньше люди любили держать дома котов, собак, попугаев и прочих зверушек. А потом на них не осталось времени, ведь за ними надо ухаживать, кормить, выгуливать, воспитывать. И почти все отказались от животных. Папа говорил, что потом по улицам бегало очень много бездомных кошек и собак, их отлавливали специальные машины и куда-то увозили. Там они жили, а потом умирали. Но я думаю, что многих просто убивали, потому что взрослые, когда говорят об этом, не смотрят на меня. Наверное, не хотят меня травмировать, потому что я ребенок, и у меня слабая психика. Теперь кошек и собак осталось очень мало, и почти никто не держит их дома. А бабушка держит этого рыжего кота, и мне очень нравится с ним играть. Я бы хотел тоже, чтобы у меня был кот, а еще лучше — собака, но даже говорить об этом бессмысленно. Мама никогда не разрешит.

Еще у бабушки есть хлам. Это забавные старинные вещи. Например, веник. Это такая штуковина, раньше ее использовали вместо пылесоса. Еще есть утюг и электрическая плита. Бабушка даже сама готовит на ней еду. Мне эта еда нравится, она приятно пахнет. А та, которую мама покупает или заказывает, а потом разогревает, не пахнет ничем. Но мама говорит, что глупо тратить время на приготовление еды, и уговаривает бабушку выбросить весь этот хлам. Но мне жалко, мне этот хлам нравится. Там еще есть цветы в горшочках, книги, пластинки с музыкой, старые фотографии, на которых разные люди все время улыбаются. Я люблю все это рассматривать и нюхать. Мне кажется, что в этих вещах есть что-то спокойное, неторопливое и доброе. Может быть, в них прячется время?

Я сижу за столом и ем бабушкины блины. Нет, не ем. Просто заглатываю. Видела бы это мама! Бабушка стоит у своей старинной плиты и печет, печет, еле успевая мне подкладывать. На столе передо мной — банка меда и банка варенья. Один блин я намазываю медом, другой — вареньем. Бабушка поворачивается ко мне и смеется. Ей нравится, когда ребенок хорошо кушает.

— Вот бы мама научилась такие блины печь, — говорю я, проглотив очередной блин.

— Всем бы от этого было только лучше, — говорит бабушка.

— То есть, мне и папе?

— Нет, всему человечеству.

Я не понимаю. Все человечество пришло бы на мамины блины, что ли?

— Если бы все мамы начали печь блины, а все папы по утрам сами чистили бы свои ботинки, — говорит бабушка, — возможно, время вернулось бы.

Я совсем ничего не понимаю. При чем здесь ботинки? Бабушка наверняка что-то знает.

— Расскажи мне про время, — прошу я. — Почему оно сокращается?

Бабушка только этого и ждет. Она садится за стол напротив меня.

— Когда-то, давным-давно, людям приходилось делать все своими руками. Они строили дома, пахали, сеяли, убирали урожай… Конечно, все очень уставали от тяжелой работы, и потому радовались, когда можно было отдохнуть. Тогда они ходили друг к другу в гости, разговаривали, пели песни, рассказывали детям сказки, любовались природой. Потом появились разные машины, которые помогали людям делать их работу, и жить стало легче. Свободного времени появилось больше, и люди могли заниматься своими любимыми делами. Потом появились еще более хитрые, быстрые и умные машины, они стали все делать за людей, и времени оставалось еще больше. Людям стоило бы радоваться и использовать это время…

— А они не использовали?

— Они захотели зарабатывать больше денег, чтобы покупать все новые машины и разные вещи. И столько времени тратили на это, что ни на что другое его просто не оставалось. Они думали так: «Сначала надо заработать побольше денег, купить, все, что надо, а потом можно будет жить в свое удовольствие». Но появлялись все новые вещи, людям хотелось их купить, и конца этому не было. Все ходили на работу, а после нее носились по магазинам и покупали новые, не очень уже нужные, но модные вещи.

— Ну, а дальше?

— А дальше — время обиделось.

— Обиделось? Разве время — живое?

— Значит, живое.

— Почему оно обиделось?

— А ты бы не обиделся, если бы все стали говорить, что тебя нет? А именно так и происходило. Вот если ты просишь маму сходить с тобой в лес, что она говорит?

— «Времени нет».

— Вот видишь? Все стали говорить, что у них нет времени на разные глупости.

— Значит, люди забыли о времени? Забыли, что они сами хотели, чтобы его было больше? И оно обиделось?

— Ну да, примерно так. Обиделось и стало сокращаться.

— Выходит, можно его вернуть, если правильно с ним обращаться?

— Я уверена, что можно. Нужно совсем немного. Радоваться ему. Хоть иногда остановиться, никуда не спешить, о чем-то задуматься…

— Ну вот ты ведь никуда не спешишь.

— Да, и ты тоже — пока. Возможно, есть в мире еще такие. Надеюсь, что есть. Но нас слишком мало, чтобы удержать его…

Так вот почему мне кажется, что время идет медленно, когда я гуляю с папой или смотрю с ним фильмы. И если…

Мне кажется, я слышу, как мысли начинают шуршать в моей голове.

Вечером я уже знаю, что надо сделать, и мне не терпится вернуться домой. Бабушка это замечает и удивляется — я никогда не спешил покинуть ее. И когда утром, раньше намеченного времени, за мной приезжает мама, я быстро собираюсь и бегу в машину.

Дома папа обрабатывает фильм — завтра он должен сдать очередную партию. Я все время верчусь рядом, и когда он заканчивает, выпрашиваю, как всегда, вырезанные куски. Папа устал, он разрешает мне самому их собрать. Но на этот раз вместе с кусками я потихоньку переписываю себе и то, что осталось от фильма. Этот фильм я недавно смотрел вместе с папой. Там про медведя, которого пытались поймать охотники, но потом отказались от этого, потому что медведь оказался умнее и добрее людей — он пожалел и отпустил одного из охотников, когда тот оказался без оружия, и медведь мог запросто его задрать. Ну, это вкратце — то, что осталось после папиной обработки, а на самом деле там показывают всю жизнь этого медведя, еще с того времени, как он был медвежонком, и погибла его мама. Там мало говорят, но очень интересно смотреть про приключения этого медведя. Там даже показывают, что ему снится.

Я не могу дождаться вечера — кажется, что время действительно идет очень медленно. Но вот наконец я ужинаю и ухожу в свою комнату. Там я тушу свет и жду, стараясь не заснуть. И когда мамин и папин голоса затихают, я принимаюсь за дело. Дело очень трудное — мне надо вставить все куски фильма на место, так, как они были. Я долго вожусь, уже ночь, но спать мне совсем не хочется. Некоторые куски никак не хотят становиться на место, я просто забыл, где они были. Но наконец вставляю и их, не знаю, правильно ли. В следующий раз (если он будет, ведь наверняка мне здорово влетит, и больше фильмы смотреть не разрешат) надо будет все кусочки пронумеровать.

Закончив, я потихоньку крадусь в гостиную, где на полочке папа оставляет диски с фильмами, и просто меняю диск в коробочке с медведем. Теперь можно идти спать. Возвращаясь к себе, замечаю, что за небо за окном уже светлеет.

Всю следующую неделю я с волнением жду — фильм должны показать по телевизору в субботу. Мне хочется, чтобы скорее показали — интересно, что будет? Но и страшно. Ведь когда заметят, что я натворил… И еще я только сейчас подумал о папе — могут подумать, что он не выполнил свою работу. От этого еще страшнее. Но дело сделано, ничего уже не изменишь…

И вот — суббота. Папа с мамой собираются ехать в магазин за продуктами. Я уговариваю маму посмотреть про мишку, а поехать потом.

— Сколько фильм идет? — спрашивает она.

— Минут пятнадцать, — отвечает папа.

А фильм уже начался.

— Ладно, — соглашается мама. — Очень уж медведик симпатичный.

И она присаживается на диван, уже одетая, с кошельком в руках.

Проходит пятнадцать минут. Потом еще пятнадцать. Я нарочно все время поглядываю на часы. Но мама словно забыла и о времени, и о магазине. А папа хмурит брови. Я вижу, как по его лицу, очень быстро сменяя друг друга, пробегают мысли. Его лицо настолько выразительно, что я прямо могу их читать. «Я не сократил фильм» — «Но я же отлично помню…» — «Почему-то решили показать целый» — «Нет, не могли» — «Не может быть…» — «Несносный ребенок!» Тут он смотрит на меня так, будто собирается устроить мне хорошую взбучку, хотя никогда даже пальцем меня не трогал. И через секунду — новое выражение, и я читаю следующую мысль: «Как же я сам не додумался? Давно надо было…»

А я представляю себе, как во многих домах люди вот так же сидят сейчас перед экраном телевизора, переживают за медведя, и совершенно не думают, что надо куда-то бежать, что-то покупать, что времени в обрез, и чего-то они не успеют…

Наутро я просыпаюсь от какого-то необычного шума в квартире. Я слышу взволнованные голоса мамы, папы, и, кажется, бабушки. Я одеваюсь и выхожу в гостиную. Действительно, бабушка здесь, и все галдят, перебивают друг друга, переключают телевизор с одного канала на другой.

— Надо еще раз послушать!

— Скоро новости по первому. Но я утром сама слышала по радио.

— Нет, не может быть! Как это могло случиться? И есть ли надежда…?

— Тсс! Слушайте! — папа тыкает пальцем в экран, где дядечка собирается рассказывать новости. И вид у этого дядечки такой, как будто он сейчас взорвется, если не скажет всему миру чего-то важного.

И когда он начинает говорить, я уже знаю, что произошло. И от радости начинаю носиться по квартире, как сумасшедший. Только обрывки фраз долетают до моих ушей.

— Зарегистрировали… восемнадцатого апреля… шестнадцать часов и сорок три минуты… на девятнадцать минут больше…

Я врезаюсь во что-то мягкое. Это бабушка ловит меня.

— И что ты носишься, дурачок? — Она наклоняется ко мне и шепчет: — Я видела фильм…

И ее глаза сияют.

А я думаю о том, как будет хорошо, когда мне не надо будет учиться быстро думать, и когда мама пойдет со мной в парк, и когда мы поедем в гости к моим настоящим бабушкам… А еще, когда время вернется, у меня будет собака…