"Записки старого киевлянина" - читать интересную книгу автора (Заманский Владимир)

«НАМ ВЕСЕЛО ЖИВЕТСЯ, МЫ ПЕСЕНКУ ПОЕМ…»

Порою эту славную песенку насвистываем и мы, старики. А ведь появилась она не в самые веселые времена. Не помню, рассказывал ли я, как в 1946 году накануне какого-то советского праздника десятиклассник из соседнего дома, украшая свой школьный класс, взял портрет Сталина и задумчиво сказал: «Куда бы его присобачить?» Парень вышел из заключения в 1956 году. И, тем не менее, в те годы мы радовались жизни не меньше, чем сегодня.

Самым популярным развлечением было кино. Один и тот же фильм шел практически на всех экранах. Если «Кубанские казаки» или «Падение Берлина», то и в центре, и на окраине те же казаки и то же падение. Но хитом был четырехсерийный «Тарзан», самая настоящая нелицензионная продукция, замаскированная под военный трофей. Перед началом каждой такой картины шли титры: «Фильм взят в качестве трофея». Герой, дикий человек, но в душе благородный, качался на лианах и оглушительно орал. Этот вопль мы повторяли в школе, дома и на улицах.

Там, где теперь Майдан Незалежности, тогда площадь Калинина, на месте нынешнего Дворца профсоюзов стояло более скромное здание с мемориальной доской, свидетельствовавшей, что в гражданскую войну здесь был штаб Щорса. Помимо каких-то учреждений там располагался и Дом учителя с небольшим концертным залом, где регулярно давались концерты. В них участвовали самые разные люди - фокусник и сопрано, куплетист и чтец-декламатор. Однажды меня изумил жонглер. Кидая свои булавы под аккомпанемент рояля, он вдруг остановился и заговорил нецирковым голосом: «Нет, Петр Николаевич, я так не могу! Ну что это такое!» И ушел со сцены.

Невидимый Петр Николаевич выслал на сцену маленького человечка с железкой в руке, человечек отодвинул аккомпаниатора, сидевшего за роялем, и стал настраивать инструмент. После чего жонглер снова вышел на эстраду и исполнил свой замысловатый номер уже без остановок.

Помню певицу с прекрасным голосом, но шепелявую. «Помнифь ли ты, - пела она вся в бальном туалете, - как улыбалофь нам фястье?»

Чтецы-декламаторы с особенным успехом читали Зощенко, пока его не запретили, Чехова и Шолом-Алейхема. Последний пользовался особым успехом, поскольку зал наполовину состоял из евреев. Знаменитый артист Эммануил Каминка читал еврейские рассказы по-русски, но время от времени вставлял туда словечки, по которым чувствовалось, что он мог бы прочитать рассказ и в оригинале. Зрители просили еще, но чтец отказался: «Не могу же я все время читать Шолом-Алейхема». Артисты и публика общались по-домашнему.

А однажды на сцену Дома учителя вышли два молодых и никому не известных эстрадника. Один - в рабочем комбинезоне, второй - при галстуке. Тот, что поменьше - электромонтер по кличке Штепсель. Второго звали Тарапунька. Это были незабвенные Юрий Тимошенко и Ефим Березин. Монтер Штепсель установил на столе у Тарапуньки несколько телефонов, поскольку тот стал начальником, и одного телефона ему было мало. Но разговаривать было не с кем, и он стал названивать кому попало и молоть всякую чушь. Это было так смешно, что публика лезла под стулья, у меня болел живот от хохота. Под конец Тарапунька дозвонился до самого себя, Штепсель вышел из-за кулис и позвал его к другому телефону. Артисты ушли под рев зала.

Уже много позже, когда они стали знаменитостями, номер отсняли на кинопленку. Было смешно, но совсем не так, как в ободранном зале Дома учителя.

Через много лет к нам на телевидение пришла на работу дочка Березина, милейшая девочка. Как-то веселой компанией мы пришли к ней домой. Папы не было, нас приняла мама. Я сразу сказал, что пиво будем пить на кухне. «Ну, зачем же! - сказала мама с консерваторским образованием. - Идемте в комнаты». В комнатах стояла немыслимая по тем временам мебель, обитая немыслимой тканью. Влажная бутылка пива выскользнула у меня из рук, ударилась о столик и не разбилась, а взорвалась, залив мебель такой пеной, словно это был огнетушитель. «Ничего страшного», - сказала деликатная мама, увела нас на кухню и в комнаты уже не выпускала.

С Тимошенко я познакомился примерно в то же время. Наши дети учились в одном классе, и Юрий Трофимович объявил нас братьями по классу. Это был необыкновенно остроумный человек и изумительный рассказчик. От его устных импровизаций даже искушенная публика помирала со смеху. Хотя говорил он, например, о том, как в доме отдыха познакомился с бывшим партийным, потом советским, и, наконец, профсоюзным работником. Появись этот рассказ в печати, он был бы вовсе не смешным. Но подобно тому, как царь Мидас все обращал в золото, так Тимошенко делал смешным все, к чему прикасался.

Правда, тогда уже и сама жизнь стала не трагической, как «в ревущие сороковые», а по-хрущевски и по-брежневски комичной.