"Верни мне мои легионы!" - читать интересную книгу автора (Тертлдав Гарри)

IV

Находясь в Минденуме, Люций Эггий пил больше пива, чем вина. Пиво варили местные жители, поэтому оно было дешево, а каждую амофору вина везли через всю страну из Ветеры, и алчные маркитанты драли за него втридорога. Вар, конечно, мог позволить себе самые изысканные напитки, что же касается Эггия — будучи префектом, он, конечно, не бедствовал, но средств у него было куда меньше, чем у наместника провинции.

— Я вот что тебе скажу, — заявил он, когда светловолосая служанка принесла ему новую кружку. — Сперва это пойло кажется ослиной мочой, а потом к нему привыкаешь.

— И все-таки, — возразил другой римлянин, — это дикарское пойло. Иначе как пойлом его и не назовешь. И вот тому доказательство: даже проклятые германцы покупают вино, когда могут себе это позволить.

— Просто вино вошло в моду, — заметил Эггий. — С модой всегда так. Каждый римлянин, который считает себя не последним человеком, учит греческий, чтобы все видели, как он умен. Потому и германцы пьют вино — чтобы считать, будто они ничем не хуже нас. Вот почему они это делают.

— Сколько же надо вылакать, чтобы до такого додуматься! — ввернул другой командир, и легионеры в таверне покатились со смеху.

— Ладно вам насмешничать, — хмыкнул в свою кружку Люций Эггий. — Варварам и вправду нравится обезьянничать. Это всем известно и иногда бывает нам на руку. Например, недавно один здешний заправила явился к Вару с жалобой на то, что кто-то у кого-то украл женщину. Германец подал в суд, вместо того чтобы затевать войну, не то нам пришлось бы вмешаться.

— Боюсь, вмешаться нам все равно придется: без драки они не разберутся, — возразил младший командир по имени Калд Кэлий. — Отец девицы по здешним меркам — большая шишка, но и парень, который сбежал с девушкой, — тоже. Значит, один из видных германцев в любом случае останется недоволен.

— Это похоже на сюжет из Гомера, — вдруг раздался голос Валы Нумония.

Эггий и не заметил, как командир конницы вошел в таверну, не то воздержался бы от насмешек над римлянами, любящими прихвастнуть своей греческой образованностью. Нумоний был как раз из таких римлян, что тут же подтвердил, продемонстрировав свое знание «Илиады»:

— Что заставило греков пойти на Трою? Бегство Париса с Еленой, вот что. А что вызвало гнев Ахилла? То, что Агамемнон оставил себе Брисеиду, хотя не имел на нее никаких прав.

— Да, и все это вылилось в кровавую войну, — заметил Эггий. Как и любой римлянин, он, разумеется, понял, о чем речь. — Но нам здесь такая бойня вовсе ни к чему.

— А по мне, так пусть варвары передерутся между собой, — заявил Калд Кэлий. — Чем больше дикарей поубивают друг друга, тем лучше. Да пусть бы они все друг друга перерезали! — выпалил он.

Но, бросив взгляд на статную белокурую служанку, поправился:

— Ну, во всяком случае, все мужчины.

— Молодец, сынок, — промолвил Эггий. — Когда ты думаешь не головой, а тем, что у тебя промеж ног, здорово получается. Продолжай в том же духе.

Воины загоготали. Кто-то запустил в префекта ячменной лепешкой, но, продемонстрировав отличную сноровку, тот поймал ее на лету и отправил в рот. Было бы здорово обмакнуть лепешку в оливковое масло, да только в Минденуме оно было редкостью. Германцы пользовались вместо него сливочным маслом, и если к пиву Эггий кое-как привык, то коровье масло не лезло ему в глотку.

— Отец девушки — римский гражданин. Как и тот человек, который с ней сбежал, — сообщил Вала Нумоний.

— Выдающийся римский гражданин, — вставил другой командир, вызвав новый взрыв хохота.

Нумоний, однако, не обратил на это внимания, продолжив свою мысль:

— Значит, Квинтилию Вару в любом случае следует разобраться, кто прав, кто виноват.

Не приходилось удивляться тому, что Нумоний, явившийся в Германию вместе с Варом и связывавший с ним свои надежды на повышение, делает ставку на своего начальника. Так уж устроен мир. Эггий это прекрасно понимал. Это понимал каждый, кто не вчера родился. Однако пиво сделало свое дело, и Эггий все-таки не удержался от колкого вопроса:

— И как поступит премудрый Вар? Велит разрубить девицу пополам, чтобы каждый получил свою долю?

— Подобная история однажды случилась у евреев, только с младенцем, — заметил Вала Нумоний. — В Сирии их полным-полно, этих сумасшедших евреев.

Значит, он служил с Варом и раньше, смекнул Люций Эггий.

— По мне, что евреи, что германцы — и те и другие безумные варвары. Они друг друга стоят, — заявил Эггий.

— Несомненно, — подтвердил Нумоний. — Но мало того что германцы безумны, они самые упрямые варвары, каких только видел свет.

Он вздохнул.

— Забери меня фурии, если я знаю, как их вообще можно превратить в настоящих римлян. Хотя, наверное, все же стоит попытаться.

— Конечно! — Эггий допил последнюю кружку пива и завертел головой в поисках служанки.

Но оказалось, что ей что-то упорно пытается втолковать Калд Кэлий. Однако девица не знала латыни, кроме нескольких фраз, напрямую относившихся к ее работе, а римлянин не мог связать и пары слов на ее языке. Эггий не знал, выйдет ли когда-нибудь из служанки настоящая римлянка, но было ясно, что Кэлий старается всячески ускорить этот процесс.

Когда Кэлий полез ей под юбку, девушка вылила кружку пива ему на голову. Легионер выругался, фыркая, как тюлень, но товарищи не дали ему по-настоящему разозлиться. Их страшно развеселило случившееся, и, отплевавшись, Кэлий рассмеялся сам. Не ссориться же с приятелями!

К тому же приставать к девице на дюйм выше его ростом и не уже его в плечах было не самой удачной затеей. У девушки вполне мог иметься нож — Эггий знал, что у здешних дикарок принято не расставаться с ножами, — поэтому назойливый ухажер еще легко отделался.

Вздохнув, Эггий поманил служанку к себе; та подошла и наполнила его кружку. В отличие от Кэлия он и не подумал ее лапать, за что удостоился кивка — в Германии это значило очень много.

Люций Эггий снова вздохнул и продолжил наливаться пивом.

Когда перед ним открылся вид на Минденум, Арминий стиснул зубы.

Нет, он не увидел ничего нового: в Паннонии он вдоволь насмотрелся на римские лагеря. Правда, этот был побольше прочих, его разбили для большего числа людей, но в остальном все такие лагеря были похожи друг на друга, как два ячменных зерна.

Арминия возмутило, что огромный лагерь стоит на германской земле — римляне разбили его так, будто имели на это полное право. Точно так же они поступали и в Паннонии. Теперь, правда, тамошние жители пытались их выгнать, но Арминий не рассчитывал, что им удастся это сделать. Римляне слишком прочно пустили там корни.

И если позволить им пустить корни здесь, выкорчевать их будет очень и очень трудно. Арминий нахмурился. Будь он проклят, если позволит какому-то носатому римлянину указывать ему и его сородичам, что им делать. Будь он проклят, если позволит римлянам распинать на кресте тех своих соотечественников, которые, как и он, предпочтут не повиноваться чужакам!

«Осторожней, — сказал он себе. — Нельзя показывать им, что ты думаешь. Если они об этом узнают, тебе отсюда не выбраться!»

Вообще-то германцы привыкли к откровенности, привыкли не таить своих мыслей и намерений и делать все открыто. Но римляне сами научили их тому, что ложь имеет свои преимущества. И теперь Арминий покажет Квинтилию Вару, какой хороший из него вышел ученик.

Арминий направил лошадку вперед, и та устало вздохнула, почти как человек. Лошадь была маленькой, а седок — крупным мужчиной. Носить его было нелегко. Но бремя, которое наложит на Германию Рим, будет куда тяжелей.

Арминий направился к северным воротам лагеря, зная, что шатер Вара должен находиться именно у этих ворот. С запада к лагерю подъезжали подводы с припасами: хитроумные римляне, зная, что перевозить грузы по воде легче, чем по суше, сплавляли их по Люпии, но, поскольку Минденум находился восточнее русла реки, прямо в сердце Германии, с берега припасы доставляли по суше.

«Будь у нас сейчас война с римлянами, перерезать пути их снабжения было бы раз плюнуть», — подумал Арминий.

Правда, какой от этого был бы толк? Легионеры просто вернулись бы к Рейну, разорив при отступлении всю страну. К тому же на реке у них стояли укрепления, по ней ходили суда. И в Германии Рим сосредоточил немалые силы — по слухам, целых три легиона. Недаром лагерь такой огромный! Да, прервать его снабжение просто, но это лишь разъярит римлян, а не уничтожит. Лучше такого не допускать.

— Стой! Кто идет? — окликнул часовой: сперва на латыни, потом, с ужасным акцентом, на германском наречии.

Римляне держались настороже. Что ж, в Германии у них не было другого выхода, иначе им перерезали бы глотки. И они это понимали. Как бы то ни было, римляне — великолепные воины. Иначе их бы сюда не занесло и они не представляли бы собой такой угрозы.

Арминий остановил лошадь.

— Я Арминий, сын Зигимера, — ответил он на армейской латыни. — Я римский гражданин и принадлежу к сословию всадников. Меня призвал Публий Квинтилий Вар, наместник Германии.

«Главный вор среди ваших воров», — мысленно добавил Арминий, разумеется не произнеся этого вслух.

Часовые принялись вполголоса совещаться, а Арминий ждал, не пытаясь проехать. Будь он хоть сто раз римским гражданином, двинуться в лагерь без четкого разрешения означало попасть в беду. Германец отлично знал, как мыслит часовой: он — нечто вроде сторожевого пса, только с копьем. Поэтому требовалось подождать, пока пес решит, что получил достаточно большой кусок мяса.

Когда один из часовых повернулся к нему, Арминий понял, что победил.

— Тебя ожидают, сын Зигимера, — сказал воин.

Может, кто-то его и ожидал, только не эти люди.

— Один из нас проводит тебя к наместнику, — между тем продолжал часовой. — Проезжай.

— Благодарю, — промолвил Арминий и направил лошадку в ворота.

Внутри укрепленного лагеря римские воины занимались своими обычными делами. Похоже, они чувствовали себя здесь как дома, словно находились в своей империи. Впрочем, именно так они считали, ибо, по их глубокому убеждению, империя была там, где были они. Иными словами, куда бы ни пришли римские легионы, туда являлась и Римская империя.

Арминий все крепче сжимал поводья, пока не побелели костяшки пальцев.

Спокойная самонадеянность римлян бесила его больше, чем бесила бы откровенная враждебность. Среди воинов он приметил и работающих германцев. Кто они такие? Рабы? Слуги? Наемные поденщики? Вряд ли это имело большое значение. Они предали свой народ.

Хорошенькая женщина с развевающимися на ветру светлыми волосами вынырнула из командирской палатки, но при виде Арминия пискнула и юркнула обратно. Значит, еще не совсем потеряла стыд и не хотела, чтобы соплеменник узнал о ее позоре, о том, что она отдается захватчику.

Но Арминию было некогда отвлекаться на шлюх. Сопровождавший его легионер остановился и, указав на один из шатров, бросил:

— Наместник там. Ты можешь привязать свою нэг перед его шатром.

Этот римлянин тоже говорил не на литературной, а на армейской латыни. Вообще-то лошадь по-латыни называлась «эквис», но военные называли скакуна «кабаллус».[5] Арминий, говоря о римском боевом коне, тоже пользовался словом «кабаллус», но германская низкорослая лошадка на армейском жаргоне называлась «нэг».

То, что Арминия впустили в шатер, вовсе не означало, что он сразу предстанет перед Квинтилием Варом. Германец на такое и не рассчитывал. Римский наместник мог принимать в это время кого-нибудь другого; но даже если Вар ничем не был бы занят, он все равно заставил бы Арминия подождать, чтобы произвести на варвара впечатление своей важностью.

Матерчатые перегородки разделяли просторный шатер на несколько помещений. Человек, писавший что-то за раскладным столом возле входа, наверняка был рабом, но, поскольку он был рабом столь значительной персоны, как наместник, писца переполняла важность, отражавшая величие его господина.

— Ты кто такой? — спросил он Арминия, хотя наверняка уже знал, кто явился в шатер и зачем.

Судя по тону, писец ожидал услышать в ответ: «Я всего лишь жалкая овечья лепешка».

Германца, позволившего себе столь презрительную усмешку, Арминий вполне мог бы убить, но он уже научился играть по римским правилам, потому ответил писцу так же, как ответил часовому:

— Я — Арминий, сын Зигимера, римский гражданин из сословия всадников. А кто ты такой?

— Аристокл, педисеквий наместника.

Создавалось впечатление, что раб гордится своим положением больше, чем Арминий — своим отцом. Для германца, даже самого бедного и ничтожного, такое казалось немыслимым и некогда поражало Арминия, но он уже достаточно имел дела с римскими рабами и знал: этот — вовсе не исключение.

— Наместник скоро тебя примет, — сказал писец.

— Хорошо. Спасибо.

Арминий проглотил свой гнев, зная, что, когда имеешь дело с римлянами, нельзя давать волю чувствам. Иначе проиграешь, не успев толком начать игру.

Аристокл вновь занялся своей писаниной. Арминий понимал, для чего люди пишут, хотя сам, конечно, не владел грамотой. Понимал он и то, что Аристокл намеренно оскорбляет его, давая понять, что работа важнее внимания к визитеру. Еще одним оскорблением являлось то, что ему приходилось стоять, в то время как раб сидел.

Но тут, словно по волшебству, появился еще один раб с вином, хлебом и миской оливкового масла, куда следовало обмакивать хлеб. Арминий предпочитал сливочное масло, но признаться в этом перед римлянами было все равно что выжечь у себя на лбу клеймо «дикарь». Ему, как и другим служившим в Паннонии германцам, не раз приходилось слышать шуточки по этому поводу.

Может, Аристокл ждал, что непривычная пища смутит германца — недаром тощий коротышка то и дело поглядывал на него, но не тут-то было: Арминий ел и пил, всячески демонстрируя лучшие римские манеры. Может, по меркам этого раба они не были идеальными, но тем не менее совсем недурными для варвара.

Из-за перегородки доносились голоса — то тише, то громче; один из них наверняка принадлежал Вару. Арминий исподтишка прислушивался. Германец, никогда раньше не имевший дела с римлянами, приставил бы к уху сложенную ладонь, чтобы лучше слышать. Точно так же поступили бы многие легионеры. Но важные римские вожди и командиры играли по другим правилам, а поскольку Арминий сам являлся вождем, ему следовало демонстрировать знание этих правил.

Римляне обсуждали вопросы снабжения Минденума. Судя по их словам, со снабжением не было никаких затруднений… Но дело могло обстоять совсем иначе. Может, они специально позволили Арминию подслушать свой разговор, чтобы уверить германца: с поставками продовольствия у них все в полном порядке. Наверняка собеседники знали, что Арминий дожидается неподалеку, и понимали, что он прислушивается к разговору, хоть и не подает виду. Арминий скрывал свое любопытство. Римляне скрывали правду. И умолчание, и недомолвки, и прямой обман были в ходу у римлян куда чаще, чем у германцев.

Спустя некоторое время голос, который, как догадывался Арминий, принадлежал Вару, спросил:

— Что ж, забота о прикрытии лежит на тебе, так ведь, Нумоний?

— Так точно, командир, — отозвался другой римлянин. — Я усилю патрули. У меня и мышь не проскочит, обещаю.

— Я и не беспокоюсь. Знаю, что ты за всем присмотришь, — произнес первый голос. — А сейчас мне нужно потолковать с тем человеком, который сбежал с девушкой.

Раздался вздох, словно Арминий не стоил того, чтобы тратить на него время.

— Уверен, командир, ты как следует с ним разберешься, — заявил Нумоний, и Арминий чуть было не прыснул.

Римские подчиненные так открыто льстили своим начальникам, что германцев чуть не тошнило от этого. Если начальники верили столь беззастенчивой лести, они были сущими дураками.

Но вряд ли народ, которым командовали одни глупцы, смог бы создать ту грозную, победоносную армию, в которой служил Арминий; армию, разбившую укрепленный лагерь в самом сердце Германии. Значит, высокопоставленные римляне не могли верить всей этой подхалимской чепухе… Но тогда оставалось непонятным, зачем ее вообще произносили.

Единственный приходивший на ум правдоподобный ответ заключался в том, что римляне не считали себя великими, пока не получали признание со стороны других людей. Германец черпал чувство собственного достоинства в себе самом, римлянин же нуждался в одобрении со стороны. Ему нужно было слышать от окружающих, какой он чудесный малый, какой умный и храбрый. Тогда римлянин кивал, улыбался (разумеется, скромно) и говорил:

— Да, вообще-то я такой. Как мило, что вы это заметили.

Из-за перегородки вышел Нумоний: поджарый, невысокий, кривоногий — в нем с первого взгляда можно было узнать кавалериста. Он одарил Арминия кивком одновременно и небрежным, и вполне дружелюбным.

— Наместник скоро тебя примет.

— Спасибо, — отозвался Арминий.

Было бы невежливо признаться, что он подслушал чужой разговор; впрочем, на сей счет понятия германцев не слишком отличались от понятий римлян.

Аристокл торопливо удалился за перегородку, и оттуда донеслась греческая речь. В лагерях и казармах Арминий выучил пару ругательств на этом языке, но разговаривать на нем, разумеется, не умел. Потом раб вернулся и с весьма важным видом объявил, что имеет честь пригласить посетителя предстать перед наместником.

Арминий поблагодарил, хотя про себя подумал: «Давно пора!»

Многие из его соотечественников наверняка сказали бы это вслух. До того как Арминий отправился в Паннонию учиться римским обычаям, он сам, скорее всего, поступил бы так же. Но теперь, худо-бедно усвоив эти обычаи, германец собирался как можно выгодней воспользоваться приобретенными знаниями.

Публий Квинтилий Вар сидел в кресле со спинкой (в таких креслах восседали только по-настоящему важные персоны) и при появлении Арминия не встал. Германец приветствовал его по-военному, вытянувшись в струнку и выбросив вверх сжатый кулак правой руки.

Улыбнувшись, Вар жестом указал Арминию на табурет.

— Стало быть, ты тот самый молодой человек, который по уши влюбился и украл свою красотку, а? — сказал Вар.

Германец не понял — то ли над ним смеются, то ли предлагают посмеяться вместе. С римлянами у него нередко так бывало: вроде бы каждое их слово понятно, но поди уразумей, что они имеют в виду?

Так или иначе, Арминий решил говорить напрямик:

— Вовсе нет, командир. Все было не так. Сегест обещал девушку мне. Когда он забрал ее у меня и решил отдать Тадрасу, он тем самым нанес мне оскорбление.

— Решил отдать… Ммм-да.

Вар произнес последнее слово врастяжку и воззрился на Арминия из-под насупленных бровей.

— Этот Сегест… Он кое-что рассказал о тебе.

Арминий оценил и слова Вара, и тон, каким они были произнесены, и хмурый взгляд наместника. Римлянин казался ровесником отца Арминия, но был человеком совершенно иного типа. Зигимер был тверд и суров, как мореный дуб. Справедливости ради следовало признать, что среди римлян тоже встречались такие мужи, Арминий повидал их немало, но Вар к ним не относился. С точки зрения германца, наместник не походил на военачальника, ведущего людей в бой. У римлян имелись люди, занимающиеся только снабжением войск снаряжением и припасами, — так называемые интенданты. Германцам не приходило в голову организовать дело подобным образом, но в римской армии это срабатывало неплохо. Может, Вар больше подходил для роли интенданта, а не военачальника.

Однако, несмотря на свою внешность, он все же мог оказаться настоящим полководцем. По облику римлянина вообще трудно судить о его характере. Глядя на него, нелегко сказать, каков он на самом деле. Арминий встречал одного военного трибуна, который в обычной жизни вел себя, как женщина, но, оказавшись на поле боя, превращался в сеющего ужас демона.

Впрочем, сейчас для Арминия важнее всего было придумать ответ на слова наместника. Германцу показалось, что он нашел правильные слова. Пожав плечами и скрыв истинные чувства за улыбкой, он промолвил:

— Меня это не удивляет. Выставляя меня в дурном свете, Сегест думает, что скроет, кто он есть на самом деле — глупец, лжец и клятвопреступник.

— Это… э-э… Туснельда…

Вар с трудом выговорил имя женщины и употребил местоимение «это», словно речь шла не о человеке, а о неодушевленном предмете.

— Она счастлива с тобой?

— Так точно, командир.

На сей раз Арминий ответил сразу, без раздумий и колебаний.

Квинтилий Вар это заметил. Возможно, он не был хорошим полководцем, но наверняка был неглуп. В его темных глазах блеснула лукавая искорка.

— Понимаю. И верю. И ты тоже с ней счастлив, правда?

— Так точно, командир.

Арминий попытался растолковать римлянину, как именно обстоит дело.

— Забирая ее у отца, я не думал, будем ли мы счастливы. Меня тогда волновало другое. Но я рад, что ее забрал.

Искорка превратилась в улыбку — едва заметную, но все улыбку.

— Сколько тебе лет, Арминий?

Прежде чем ответить, германцу пришлось посчитать на пальцах.

— Мне двадцать четыре года, командир. А что?

— Я тебе завидую, — промолвил Вар, — Как легко быть счастливым с женщиной… Почти с любой женщиной… Когда тебе двадцать четыре. А когда тебе тридцать четыре, сорок четыре или пятьдесят четыре…

Он вздохнул.

Мать и отец Арминия принимали жизнь друг с другом как должное. В общем, им было хорошо вместе. Были ли они счастливы? Арминий никогда об этом не задумывался. Он знал, что законы позволяют римским мужам менять жен (а женам — мужей) почти так же легко, как меняют одежду. Его народ смотрел на это иначе. Может, потому германским мужчинам и женщинам, мужьям и женам приходилось просто мириться друг с другом, как с неизбежностью.

Ну а что касается пятидесяти четырех лет… Для того, кому двадцать четыре, прожить так много — значит совершить путешествие грандиознее, чем путешествие из Германии в Паннонию и обратно. Пятьдесят четыре — это великое путешествие во времени, длиннее, чем путешествие из Германии в Рим и обратно. Гораздо длинней, ведь Арминий более или менее мог представить себе поездку в Рим. Он видел римские города в Паннонии и вдоль Рейна и полагал, что сам Рим похож на один из них, только гораздо больше. А вот себя в пятьдесят четыре года он вообще не мог представить. Он что, будет немощным старцем с плохими зубами, страдающим одышкой? Правда, Вар отнюдь не выглядел таким древним, но наместник уже начал седеть и лысеть, и сразу было видно, что его лучшие дни позади.

Ощущая свою молодую силу, Арминий неожиданно проникся сочувствием — чуть ли не жалостью — к этому римлянину.

И он почти наверняка понял, о чем думает Вар. Скорее всего, римлянин хочет, чтобы германцы не изводили его своими проблемами. Наместник — не полководец, он человек мирный и хочет лишь мира и спокойствия на вверенной ему территории. И если ему это посулить…

— Я не хочу кровавой вражды с Сегестом, — заявил Арминий. — Я готов поклясться в том всеми богами, и моими и твоими. У меня есть Туснельда, и мне этого достаточно. Моя честь удовлетворена, и мне не нужно прибивать к дереву голову ее отца.

Губы Квинтилия Вара скривились, и Арминий слишком поздно сообразил, что последнюю фразу, пожалуй, произнес зря. Римляне поклонялись богам, принимавшим жертвенную кровь, но не человеческую. Странно, откуда у римских богов столько силы, если они отворачиваются от самой ценной еды?

Но Вар вдруг издал смешок, а потом расплылся в широкой улыбке.

— Ты, может, и римский гражданин, но во многом остаешься германцем, — заметил он.

— Так и есть, — согласился Арминий.

— Значит, ты просишь закрыть это дело, поскольку полностью удовлетворен? — настойчиво спросил римский чиновник.

— Я так сказал. И именно это имел в виду.

Вар снова улыбнулся — слегка печально.

— Да, все же заметно, что ты не совсем римлянин. Между тем, что мы говорим, и тем, что имеем в виду, зачастую большая разница. К сожалению, все обстоит именно так. Но на твои слова, сдается, можно положиться.

— Рад это слышать, командир, — сказал Арминий.

В чем-то римлянин был прав, но не до конца. Общаясь с соплеменниками, Арминий и вправду всегда говорил, что думал. Но вот общаясь с римлянами… Молодой вождь многому научился у захватчиков и знал, как обратить против римлян их собственные уловки. Он умел притворяться, не выдавая того, что в действительности у него на уме.

— Что ж, хорошо, — сказал наместник. — Отправляйся домой. Живи спокойно. Наслаждайся своей женщиной, этой… э-э… Туснельдой.

Германское имя опять далось Вару с трудом, но он все-таки выговорил его и продолжил:

— Я скажу Сегесту, что между вами не должно быть вражды. Он обязательно меня послушается.

«Он — твой пес», — подумал Арминий.

Но, несмотря на такие мысли, на лице его отразилось лишь удовлетворение.

— Я рад. И благодарю тебя, — промолвил он.

— Не за что, сынок, — отмахнувшись от благодарности, ответил Вар и задумался. — Знаешь, ты немного напоминаешь моего сына. Ростом ты выше, волосы у тебя светлее, но что-то в манере держать голову…

Он рассмеялся.

— И ты тоже умеешь сдерживать свои порывы, когда ведешь важный разговор.

Арминий встревожился, но лишь на миг. Римлянин не смог заглянуть в его сердце, а потому не увидел таящейся там ненависти к империи. Нет, Вар, пожилой человек, увидел в Арминий просто юношу, стремящегося жить, как ему хочется, а не по указке стариков. Для этого не требовалось быть провидцем, достаточно было вспомнить собственную молодость.

— Гай сейчас в Афинах, заканчивает обучение, — продолжал Вар.

Потом, чуть помолчав, добавил:

— Ты ведь и сам получил некоторого рода обучение, хоть и небольшое?

Как и чему может учиться в Афинах Гай Квинтилий Вар, Арминий даже отдаленно не мог себе представить, поэтому отозвался осторожно:

— Я многое узнал о римской армии.

«Узнал, насколько опасными вы можете быть».

— Ручаюсь, так и есть, — промолвил Вар, но продолжал улыбаться, вряд ли догадываясь, какие уроки извлек из своей службы Арминий. — Здесь, в Германии, нет ничего, напоминающего римскую дисциплину, верно?

— Верно, командир.

Тут Арминий не кривил душой, и как раз отсутствие дисциплины очень его беспокоило. Именно дисциплина давала римлянам превосходство над германцами, и свести это превосходство к минимуму можно было, лишь захватив римлян врасплох. Но как захватить их врасплох, если они повсюду рассылают лазутчиков?

— Я не удивлюсь, если вы, германцы, научитесь дисциплине и тогда сумеете кое-чего добиться, — сказал Вар. — Римляне нужны вам, чтобы научить вас тому, что следует знать.

— На службе я многому научился у твоих соотечественников.

И вновь Арминий не стал уточнять, чему именно.

Римский наместник его страны кивнул.

— Хорошо. Это хорошо. Мало-помалу германцы обязательно переймут римский образ жизни. Такое уже происходит по другую сторону Рейна. Некоторые из галлов, клянусь, теперь чаще говорят на латыни, чем на родном языке. А иные из них — да поразят меня боги, если я лгу! — даже начинают слагать латинские стихи.

Арминий попытался представить себе германцев, слагающих латинские стихи, и понял: если кто-нибудь из его соплеменников займется чем-нибудь подобным, это будет уже совсем другая страна. И такой страны он видеть не желает.

Квинтилий Вар снова кивнул.

— Ну, вообще-то я позвал тебя не затем, чтобы рассказывать, как изменится жизнь в Германии при следующем поколении. Раз твоя женщина с тобой по доброй воле и не желает тебя покидать, жалобу Сегеста можно отклонить. Но поскольку вы оба — римские граждане, моей обязанностью было во всем разобраться. Полагаю, ты это понимаешь?

— Так точно, — ответил Арминий.

— Вот и хорошо. Можешь идти.

Поколебавшись, Вар добавил:

— Надеюсь, когда-нибудь мы еще встретимся.

— Может быть.

«Может, я увижу тебя на коленях, умоляющим о пощаде. И пощады тебе не будет», — подумал германец, но лицо его осталось спокойным.

Арминий встал с табурета, поклонился, покинул отгороженную часть шатра, служившую Вару кабинетом, а затем торопливо вышел наружу. Никогда не давай человеку возможности передумать — таков был один из уроков, усвоенных им у римлян.

Вскочив в седло без посторонней помощи — Арминий скорее бы умер, чем попросил бы кого-либо из легионеров о подобной услуге, — он развернул невысокую лошадь и покинул лагерь в Минденуме через те же ворота, через которые сюда приехал.

— Он совсем еще мальчик, — произнес Вар слегка удивленно.

— Довольно крупный и мускулистый мальчик, господин, — заметил Аристокл.

— Совсем мальчик, — повторил Вар, не обратив внимания на слова раба. — Мальчик, потерявший голову из-за одной из белокурых германских девушек.

Он не сдержал похотливой усмешки. Германские женщины напоминали Вару римских шлюх, поскольку у него на родине, где было больше темноволосых, проститутки носили светлые парики, чтобы выделиться. Неудивительно, что при виде германских девушек, у которых от природы были светлые волосы, при одной только мысли об этих девицах в голову лезли непристойные мысли.

— Итак, ты решил оставить ему девицу, господин? — спросил раб.

— Да, конечно. Чтобы ее отнять, мне пришлось бы развязать войну. А она отнюдь не Елена, как и я — не Агамемнон, — ответил Вар. — Конечно, ситуация неприятная. Как ни рассуди, кто-то останется обиженным: если не Арминий, то Сегест. Но я стараюсь судить по справедливости. Девица была обещана парню, он похитил ее, не применяя силы, и теперь, похоже, счастлив с нею. Ну а если и девушка довольна, у ее отца нет серьезных поводов для беспокойства.

— Они все — варвары, — промолвил Аристокл, слегка поежившись. — А вдруг Сегест так на тебя обидится, что захочет убить, чего бы ему это ни стоило?

— Приятная мысль!

Вар бросил на раба кислый взгляд. Хуже всего — он не мог упрекнуть Аристокла в греческой въедливости, потому что в данной ситуации вопрос раба был вполне понятным, даже естественным.

— Маловероятно, — ответил Вар после недолгого размышления. — Сегест производит впечатление довольно цивилизованного человека — для германца, конечно. Что же касается Арминия, он показался мне похожим на Ахилла, даже если оставить в стороне историю с женщиной. Но Арминий скорее возьмется за оружие, чем станет дуться на обиду в своей палатке.

— Если речь идет о внешности, никакой он не Ахилл, — заявил Аристокл, неодобрительно отзывавшийся об облике каждого германца, с которым ему доводилось встречаться.

Суровый облик северян не нравился греку, поэтому Вар слегка удивился, когда тот добавил:

— Впрочем, не скрою, мне попадались германцы и противнее.

— Только не говори, что его облик запал тебе в душу! — со смехом воскликнул римлянин.

Аристокл выразительно затряс головой.

— Ну уж нет! Он слишком большой и волосатый, чтобы быть по-настоящему интересным. Но… Он не так уж плох. Я не ожидал увидеть такого в богом забытой глухомани.

— Германцы не одобряют подобных забав, как и галлы. Арминию лучше не слышать, как ты о нем говоришь, — заметил Вар.

— Дикари, — презрительно фыркнул Аристокл и криво усмехнулся. — Я уж как-нибудь обойдусь, господин: какое мне дело до тех, кто спит с женщинами.

Как и многие другие римские аристократы, Вар ради разнообразия время от времени развлекался с мальчиками, хотя обычно предпочитал другую сторону монеты.

— В общем, мне тоже понравился Арминий, — сказал он.

Аристокл круто изогнул бровь: как всякий умный раб, он знал, кого предпочитает в постели его господин.

— Не в этом смысле! — со смешком проговорил Вар. — Но он мне понравился. Он напомнил мне Гая.

— Шутишь! — воскликнул Аристокл.

Раб тоже иногда может попасть впросак, не сдержав вырвавшегося словца. Рабу следует внимательнее следить за своим языком: поддавшись порыву и выпалив что-нибудь наобум, он может сурово за это поплатиться. Однако Вар не отличался жестокостью и злобой. Конечно, у него имелись недостатки, но иного свойства.

— Во имя богов, я же не собираюсь его усыновлять, — проворчал римский наместник. — Просто он действительно напоминает мне моего мальчика, как один щенок может напоминать другого. Все они неуклюжие, с большими лапами и всюду суют свои носы, пытаясь узнать, как устроен мир. Арминию довелось обучаться у центурионов, а не у философов, иначе его манеры могли быть и похуже.

На сей раз рабу хватило ума промолчать. Лишь едва заметный изгиб левого уголка рта да слегка сморщившийся нос намекали на то, что думает грек о костяке римской армии. Вар не обратил внимания на мимику Аристокла: это рабу пристало внимательно следить за выражением лица господина, но не наоборот.

— Скоро мы начнем посылать воинов собирать налоги, — сменил тему наместник. — Пора германцам усвоить, что за право быть жителями провинции Рима надо платить.

— Представляю, в какой восторг они придут, — с иронией отозвался Аристокл.

Его господин лишь пожал плечами.

— Если ты сядешь на полуобъезженного коня, он обязательно попытается сбросить тебя и сломать тебе шею. Но, не объездив скакуна, ты не сможешь пустить его под седло, — и зачем он тогда вообще нужен? Если мы не покажем германцам, что эта провинция принадлежит нам, что они обязаны подчиняться нашим законам, нам лучше оставаться по другую сторону Рейна.

— Это было бы неплохо, — хмыкнул Аристокл. — Ветера тоже жалкая дыра, но Минденум… Тут гораздо хуже, не в обиду будь сказано нашим отважным войскам и их доблестным командирам.

Судя по тону, Аристокл задался целью оскорбить всех военных Римской империи.

— Что ж, осенью мы вернемся в Ветеру, — сказал Вар. — Я хочу, чтобы к тому времени местные обитатели как следует вбили в свои тупые головы: эта земля теперь наша, и жизнь здесь будет идти так же, как во всех других подвластных Риму землях.

— Чем скорее ты наведешь здесь порядок, чем скорее мы сможем вернуться в Рим или другое цивилизованное место, тем счастливее я буду.

На сей раз в словах раба не было и тени сарказма: он явно говорил совершенно искренне.

— Я тоже был бы рад оказаться в более приличном месте, — признался Квинтилий Вар. — Когда Август призвал меня к себе, я ожидал совсем другого назначения. Сам знаешь, Аристокл: приказ отправиться сюда стал для меня сюрпризом, причем отнюдь не радостным. Но такое назначение — все же своеобразный комплимент.

— Без которого вполне можно было бы обойтись, — пробормотал Аристокл.

— Верно, — отозвался Вар. — Я понимаю это, поверь, прекрасно понимаю. Беда в том, что я не мог отказаться, раз уж Август решил послать меня сюда. Может, это не самое приятное поручение, но очень важное, куда более важное, чем управление Сирией. Сирия — объезженный конь, а Германию, как я уже сказал, только предстоит объездить. И предстоит не кому-нибудь, а мне.

Он выпятил подбородок.

— Мне оказали такое доверие, потому что Тиберий застрял в Паннонии. Кабы не тамошний бунт, сюда послали бы его: он ближе к Августу, он уже стяжал воинскую славу, чего обо мне не скажешь.

— В море множество мелкой рыбешки. В армии множество других командиров, — заметил Аристокл.

— Но лишь немногим Август готов доверить командование тремя легионами, — возразил Вар. — Помнишь гражданские войны, которые полыхали во времена нашей молодости? Потом целых тридцать лет не было ничего подобного, а почему? Потому что Август не позволял удачливым полководцам сосредоточить в своих руках крупные силы. Военачальник, стоящий во главе трех легионов, в состоянии разжечь в империи мятеж. Август поручил мне командование не в последнюю очередь потому, что знает, как я ему предан.

Вар вытащил из поясного кошеля денарий и уставился на чеканный серебряный профиль двоюродного дяди своей жены. Что ты чувствуешь, когда твое лицо отчеканено на монетах, когда весь мир знает, как ты выглядишь? Сам наместник велел отчеканить «ВАР» на некоторых монетах, которые выдавал здесь легионерам, но это было другое дело.

Вар покачал головой. Если бы он бросил вызов Августу, он проиграл бы. Ни одному из тех, кто выступал против Августа, не удалось победить. Да у Вара и не было задора и боевого духа, потребных, чтобы воевать против своего благодетеля. По правде, ему не хотелось воевать даже против германцев, хотя он приготовился сделать это, если не будет иного выхода.

«Интересно, — подумал наместник, — поможет ли Арминий нашему делу? Хотелось верить, что так и будет. Ничто так не облегчает покорение провинции, как помощь добровольных прихлебателей, которые всегда находятся среди туземцев».