"Калинин" - читать интересную книгу автора (Толмачев Анатолий Васильевич)

ПЕРВАЯ ТЮРЬМА И ССЫЛКА

Этот никак не похожий на тюрьму дом на Шпалерной Калинину был знаком только с улицы. Его называли Домом предварительного заключения. «Предварительного»… Будто в насмешку! Владимир Ульянов просидел тут более четырнадцати месяцев, прежде чем его сослали в Шушенское.

Хлопнула дверь камеры, лязгнул замок. Михаил осмотрелся, хмыкнул. «Скучновато будет… Ну да ничего, жить можно». Маленькое оконце, железная, привинченная к полу кровать. С одеялом! Стол, табуретка. «Интересно, дадут ли книги? Если дадут, совсем хорошо».

Пока надзиратель выяснял возможность политическому (политическому!) Калинину пользоваться книгами тюремной библиотеки, Михаил начал понимать, что такое тюрьма. День — ночь, день — ночь… И все одно и то же. Пять шагов туда, пять обратно. Двадцать четыре часа давящей тишины. Привыкшие к труду руки нетерпеливо ныли. Как же так, сильные, молодые руки — и вдруг без работы? Но трудней всего без книг. Скоро ли придет на них разрешение? Придет ли?..

Разрешение, наконец, пришло. Не веря в успех задуманного, Михаил составил длинный список книг.

Где-то в середине, чтоб не очень в глаза бросалось, вписал: «К. Маркс, Капитал, том I».

Надзиратель не успевал менять книги беспокойному политическому. Когда он их прочитывает? Одна толще другой: «Обоснование народничества» Волгина, «Геология» Лайеля, курс истории… Дошла очередь и до «Капитала». Ничего себе книга. Поди, разбогатеть решил Калинин — про капитал читает.

В 1895 — 1897 годах «Капитал» был запрещен цензурой. За первым томом гонялись, как за величайшей библиографической редкостью. Букинисты на Сухаревском рынке в Москве заламывали за него баснословные цены, доходившие до двадцати пяти рублей!

Лишь в 1897 году царская цензура сочла возможным снять запрет с этой книги под условием исключения из издания предисловий автора. Такая «либеральная» мера объяснялась просто. Цензоры полагали, во-первых, что столь серьезный экономический труд не будет доступен широкой публике, а, во-вторых, выводы Карла Маркса давно вошли во все читаемые курсы политической экономии.

Однако расчеты цензоров не оправдались. Это великое сочинение стало настольной книгой, компасом для десятков и сотен рабочих-революционеров. Стало оно таковым и для Калинина.

Сначала многое было непонятно. Не сразу разберешься, что к чему. Без словаря не уразумеешь смысл фразы. Но чем дальше читал, тем яснее становилась мысль автора.

«Природа, — читал Михаил, — не производит на одной стороне владельцев денег и товаров, на другой стороне владельцев одной только рабочей силы. Это отношение не является ни созданным самой природой, ни таким общественным отношением, которое было бы свойственно всем историческим периодам. Оно, очевидно, само есть результат предшествующего исторического развития, продукт многих экономических переворотов, продукт гибели целого ряда более древних формаций общественного производства».

Каждое слово било не в бровь, а в глаз. «Вот бы нашим, в Троице, разъяснить эту мысль доступно! Там ведь как раз считают, что все от бога, все от века неизменно было, есть и будет. Простая мысль, а сколько глубины, сколько содержания!»

Мысли Маркса, вначале казавшиеся такими трудными и непонятными, становились все ярче и все прозрачнее. Не надо только ослаблять внимание и ни в коем случае не пропускать ничего неясного. И он сидел, сидел над книгой, забыв обо всем, заставляя себя вникать в глубокий смысл каждой фразы.

Шли дни, недели… И надзиратель удивлялся все больше: то в день по книжке читал, а «Капитал» и возвращать не думает. Когда ни поглядишь в глазок, арестант читает, не шелохнется.

И вот, наконец, последняя страница.

«Монополия капитала становится оковами того способа производства, который вырос при ней и под ней. Централизация средств производства и обобществление труда достигают такого пункта, когда они становятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она взрывается. Бьет час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют».

Закрыв книгу, Калинин долго молча сидел над ней. Вошел надзиратель, поставил на стол глиняную миску с похлебкой, положил кусок хлеба и с опаской взглянул на притихшего заключенного. Кто его знает, о чем он думает…

Для того чтобы отдохнуть от чтения, Михаил писал на волю письма. Ох, уж эти письма!.. Надзирателя они приводили в неистовство. Попробуй прочитай письмо в десять-пятнадцать страниц, да еще написанных мельчайшим бисерным почерком! Принимая очередное письмо, надзиратель заметил:

— Изведете вы меня, Калинин, вашими письмами.

Михаил усмехнулся:

— А вы поменьше читайте.

Жандарм серьезно ответил:

— Не могу-с. Правилами предписано прочитывать всю переписку заключенных.

— Ну, так извольте читать,

И жандарм читал.

Если б сохранились эти письма, много интересного узнали бы мы о жизни Калинина и его товарищей в то время. К сожалению, случайно уцелело лишь одно. Отрывок из него мы привели в предыдущей главе.

Менялись пейзажи за маленьким тюремным оконцем. Голубое летнее небо сменилось серым, пасмурным. Унылый дождь стучал по стеклам. Потом стекла украсились морозными узорами. Пришел новый, 1900 год. А Михаил Калинин в своей камере все читал. И с каждой книгой яснее осознавал, что стал на правильную дорогу.

К апрелю, когда настала пора покинуть тюрьму, в библиотечном формуляре Калинина числилось сто шестьдесят книг!

«В тюрьме, — напишет он позже, — человек располагает большим временем: здесь работать не только не заставляли, но политикам даже было запрещено, и поэтому эти десять месяцев были целиком посвящены, если можно так выразиться, на просвещение».

Михаил не знал еще, что, пока он отсиживал свой первый срок, Дмитрий Петрович Мордухай-Болтовский пытался его выручить. Лично явился вместе с Марией Ивановной в жандармское управление. Сказал, что считает себя морально ответственным за Калинина, что знает его как честного человека и патриота и думает, что он, вероятно, попал в политические по несознательности.

Жандарм внимательно выслушал Дмитрия Петровича и вместо ответа показал ему список книг, прочитанных Калининым в тюрьме. Дождался, пока генерал внимательно ознакомится с добросовестно составленным реестром, и произнес многозначительно:

— А вы говорите — несознательный!.. Приходила и «Елена Петровна». Ее арестовали несколько раньше Калинина, но вскоре выпустили.

— Побойтесь бога, — говорила она начальнику жандармерии, — Калинин — рядовой рабочий, а вы его в тюрьме держите!

Хмурый жандарм даже глаз не поднял.

— Не беспокойтесь, таких, как вы, он десятерых на ниточку навяжет и поведет за собой.

Однообразие тюремной жизни Калинина нарушали только вызовы на допросы. Следователь, молодой еще мужчина, с важным видом повторял одно и то же: назовите сообщников, главарей, назовите…

Калинин молчал. Иногда отвечал нехотя:

— Да, я убежденный социал-демократ… действовал один… виновным себя не признаю…

Равнодушно слушал уговоры повиниться, раскаяться, снять грех с души, а сам краем глаза читал лежащую на столе справку. Перевернутые буквы читать было трудно, но можно. «Дознанием установлены сношения Калинина с другими обвиняемыми, а также устройство в своей квартире сходок, на которых одна из обвиняемых («Елена Петровна»!) читала приносимые с собою нелегальные издания и давала по содержанию их объяснения.

По обыску у Калинина были обнаружены сочинения тенденциозного характера…»

Калинин молчал и, наконец, был вознагражден за свою выдержку.

12 апреля 1900 года ему было объявлено: он освобожден, жить в Петербурге ему впредь не дозволяется, но он волен выбрать себе место для постоянного поселения.

Калинин выбрал Тифлис.

Пять последующих дней прошли как в лихорадке. Надо было восстановить подпольные связи, уточнить явки, адреса для переписки.

Семнадцатого апреля Михаил Калинин выехал на родину, в Верхнюю Троицу.

Ноги сами несли к родным местам, к берегам Медведицы. Вот она, родная река, старый, покосившийся домишко! И мать на пороге, предупрежденная о приезде сына вездесущими ребятишками. Обнялись. Мария Васильевна глядела на сына со слезами на глазах. Побледнел, постарел.

Смущенно вытирала краями платка глаза, ее-то ведь тоже жизнь не украсила.

Отец лежал больной. Сестра Надежда замуж вышла. Брат Семен в город жить уехал. Девятилетняя Прасковьюшка кружилась по избе, не понимая, что это за кутерьма вокруг чужого дядьки. Последний-то раз видела его, когда лет пять было. Отец спросил:

— Надолго ли?

Михаил объяснил, что и как.

— В ссылку значит?

— В ссылку.

Мать всхлипнула.

Две недели прожил Калинин в Верхней Троице. Помог, чем успел, по хозяйству, переговорил со всеми односельчанами, которые уж давно его мертвым считали. В деревне ходил упорный и страшный слух, что всех политических в петербургских тюрьмах мелют жерновами на мелкие кусочки и спускают в Неву. Повидался со старыми приятелями. Долго думал, стоит ли заглянуть в Тетьково. Воспоминания детства потянули по знакомой дорожке. К тому же скоро ли еще удастся тут побывать?

Генерал Дмитрий Петрович вышел навстречу, повел в комнаты, куда собралась и вся семья.

Когда прощались, генерал сказал:

— Вижу я, Миша, что человек ты благородный и взялся за благородное дело. Однако не забывай: лбом стенки не прошибешь…

Только Митя как-то по-особому стиснул руку на прощание. И Михаил уловил в этом рукопожатии искренность.

В Тифлис Калинин отправился через Казань, куда незадолго до него приехала Юлия Попова. Пробыл здесь недолго — ровно столько, чтобы успеть уточнить явки и адреса для переписки.

Лето в Тифлисе было непривычно жарким, но город Михаилу понравился. Понравилась быстрая и мутная Кура, буйная зелень на улицах, величественная гора Давида, дома с бесчисленными верандами и балкончиками, духаны с пахучими шашлыками.

Поселился Михаил в квартире-коммуне ссыльного туляка Ивана Назарова. Через него и его жену Дуню познакомился с другими ссыльными, а их в то время было немало в Тифлисе: Зиновий Литвин-Седой, Иван Лузин, Ипполит Франчески, Владимир Родзевич, Клавдия Коган, Анна Краснова, Сергей Аллилуев. Среди ссыльных были и деятели «Петербургского союза борьбы за освобождение рабочего класса», такие, как Николай Полетаев. Они привезли с собой в Грузию опыт революционной борьбы. С их помощью грузинские революционеры познакомились с ленинскими трудами «Развитие капитализма в России», «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?», «Объяснение закона о штрафах, взимаемых с рабочих на фабриках и заводах», «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве».

Калинин быстро включился в революционную работу. Уже на третий день по приезде он выступил с докладом о первом съезде РСДРП и о деятельности «Петербургского союза борьбы» на нелегальном собрании рабочих.

Работать он устроился в Главные мастерские Закавказских железных дорог.

Среди рабочих грузин было немного, преобладали люди пришлые, главным образом солдаты, отслужившие срок в войсках местных гарнизонов. Работали в мастерских по двенадцать-четырнадцать часов, ве-черами при свете висячих керосиновых ламп, то и дело задуваемых ветром, врывавшимся в щели и разбитые окна. Нередко заставляли работать и сверхурочно. Подчас даже на сон времени не оставалось.

И в таких условиях революционеры все-таки умудрялись собирать марксистские кружки, вести разъяснительную работу, поднимать людей на борьбу. Эти кружки возглавляли Владимир Кецховели, Иосиф Джугашвили, Миха Цхакая, Александр Цулукидзе.

1900 год в Грузии был годом массовых революционных выступлений трудящихся. Назревала забастовка в железнодорожных мастерских. В подготовку к ней активно включился и Михаил Калинин. Он посещал рабочие кружки, делился своим опытом.

Сохранилось отношение прокурора Тифлисской судебной палаты Хлодовского во временную канцелярию при министерстве юстиции по производству особых уголовных дел, в котором говорится: «С июля месяца 1900 года рабочие Савченко и Калинин, образовав кружок, в состав коего вошли железнодорожные рабочие, стали устраивать сходки, собираясь для этого на квартирах. На сходках этих Савченко и Калинин говорили о тяжести положения рабочих, о необходимости борьбы с правительством, об устройстве демократической кассы для оказания помощи рабочим при забастовках; сверх того они читали разные нелегальные издания и объясняли прочитанное».

Как ярко иногда строчки подлинного документа характеризуют человека!

В редкие свободные минуты Калинин являлся в гости к Сергею Яковлевичу Аллилуеву. Сергей Яковлевич с женой Ольгой Евгеньевной и детьми жили в поселке Дидубе на Батумской улице. Стоило показаться невысокой фигуре Калинина во дворе белого домика, как навстречу бросались старшие дети — Аня и Павлик.

Михаил Иванович брал их за руки и вел гулять в старинный тенистый парк Муштаид, аллеи которого были сплошь засажены тутовыми деревьями.

— Дядя Миша, — просил Павлик, — потряси дерево.

Дядя Миша, смеясь, тряс. Сладкая тяжелая, похожая на черную малину тута сыпалась на землю.

А потом он без устали бегал с ребятами по аллеям. Игра в «салочки» — самая излюбленная.

Детям и невдомек, что веселый дядя Миша, который приходит будто лишь для игры с ними, революционер, человек, опасный для правительства.

Однажды ночью Калинин вместе с Аллилуевым отправился в горы. Сергей Яковлевич шел уверенно, несмотря на полную темноту. Калинин старался не отставать от него. Временами из-за кустов раздавался приглушенный вопрос:

— Пароль?

Аллилуев отвечал, и они двигались дальше. На условленном месте собрались рабочие. Они пришли, чтобы договориться окончательно о времени и порядке забастовки. Настроение было боевое. Многие вообще не видели никаких трудностей, были уверены в легкой победе.

Калинин попросил слова.

— Надо правде смотреть в глаза, — сказал он. — Пока мы готовимся к забастовке, полиция и жандармерия тоже не спят. Возможно, они не преминут произвести среди нас аресты, внести замешательство в наши ряды. Готовы ли мы к этому? — спросил Михаил Иванович.

Десятки людей, слушавших его, дружно ответили:

— Готовы!

— Да, мы готовы, — решительно продолжал Калинин. — Ничто не должно нас пугать и не испугает. Мы, социал-демократы, знаем, что всякая борьба требует жертв, а наша борьба — это священная борьба за дело рабочего класса, класса созидателей, класса тружеников.

Калинин оказался прав. Буквально через день-два, в ночь с 31 июля на 1 августа, полиция произвела массовые обыски в квартирах рабочих. Пятеро организаторов, в том числе Сергей Аллилуев, были арестованы.

В этот день Калинин пришел в цех раньше всех. Собирал рабочих группами, рассказывал, что произошло. После завтрака в цехе вдруг наступила тишина. Остановились паровые машины. Рабочие хлынули в центральный пролет. Навстречу им в широко распахнутые двери вливались вагонники,

Кто-то крикнул!

— На митинг, товарищи!

Толпы мастеровых собрались возле поворотного круга. «Толпа держала себя сдержанно, — говорилось в одном из донесений прокурора, — и было видно, что рабочие действуют по обдуманному плану, так как из среды ее не выделялся ни один вожак».

Короткий митинг — и мастерские опустели.

Забастовка длилась пятнадцать дней. И хотя требования рабочих удовлетворены не были, она сыграла свою роль: научила стойкости, показала силу солидарности, обогатила опытом. «…Это поражение, — писала газета «Брдзола» в 1901 году, — по своему значению и последствиям превышало многие победы».

…Калинин по-прежнему навещал Аллилуевых, утешал, как мог, Ольгу Евгеньевну. Иногда провожал ее с детьми до Метехского замка, куда посадили Сергея.

Детская память Ани Аллилуевой сохранила воспоминания об одном из таких походов.

«Я и Павлуша, — пишет она, — всю дорогу бежим впереди. Маме и дяде Мише не догнать нас. Останавливаясь, мы спрашивали:

— Далеко еще?

Пыльные немощеные дороги окраин остаются позади. Мы пересекаем каменную мостовую и выходим к. Куре. Она здесь такая же быстрая и мутная, как и в нашем Дидубе. Высоко на горе Метехский замок — тифлисская тюрьма. Мы переходим мост и останавливаемся против тюрьмы. Я не могу оторвать глаз от решетчатых окон. Вокруг толпятся люди — родные арестованных. Как и мы, в какой-то тщетной надежде пришли они под эти окна.

Мама расстилает на камнях платок и вытаскивает из мешка арбуз. Дядя Миша купил его по дороге. Мы рассаживаемся в кружок, а мама разрезает арбуз. Дядя Миша рукой чертит в воздухе знаки, и мы видим, как, отвечая ему, показываются руки из-за решеток тюрьмы. Нельзя на таком расстоянии разобрать лиц, и мы напрасно стараемся увидеть в окнах отца. Сумеет ли дядя Миша объяснить ему, что в бараньей голове, которую мы только что передали тюремщикам, лежит скатанная в комочек записка?»

Охранка долгое время не могла найти предлога для ареста Калинина, пока, наконец, не установила, что некое лицо, подписывающееся «Чацкий» и систематически переписывающееся с проживающей в Казани «Софией», и есть Калинин. В письмах «Чацкого» содержались сведения о местном рабочем движении. Охранка правильно догадалась, что эти сведения предназначались для нелегальной печати.

В сентябре начальник жандармского полицейского управления Закавказских железных дорог потребовал уволить Калинина без права поступления на какие-либо другие предприятия Тифлиса. За ним началась слежка.

Дело принимало скверный оборот. Трудно стало приходить на собрания кружка, трудно организовывать сбор денег на покупку марксистской литературы, распространять прокламации.

Посоветовался с друзьями и решил сменить место жительства. Написал прошение в жандармское управление: в железнодорожных мастерских работать не позволяют, частной службы найти не могу, средств для жизни нет, прошу разрешить выехать в Ревель.

Почему в Ревель?

Во-первых, это тоже крупный промышленный центр, а, во-вторых, рядом Петербург, где продолжают работу марксистские кружки, куда после ссылки возвратились многие социал-демократы, в том числе и Владимир Ульянов.

Михаил Иванович и не подозревал, что незначительная просьба безработного ссыльного докатилась до Питера, до министерства внутренних дел, откуда пришло распоряжение просьбу его «оставить без последствий».

Через две недели после этого отказа, в ночь с 22 на 23 декабря, Михаил Калинин вместе с Мироном Савченко (к тому времени они жили на Авчальской улице, 131) были арестованы и заключены в тот же самый Метехский замок, где сидел и Сергей Аллилуев. Но прямых улик против Калинина не нашлось, и начальство скрепя сердце вынуждено было в феврале 1901 года отпустить его. Почти одновременно последовало распоряжение «об учинении над ним гласного контроля полиции и запрещении проживать в университетских городах и промышленных центрах, в том числе и в Тифлисе».

Жандармский ротмистр Цисс облегченно вздохнул, выдавая документы на право проезда Михаила Ивановича Калинина в Ревель.