"Калинин" - читать интересную книгу автора (Толмачев Анатолий Васильевич)

БАРОМЕТР ПОКАЗЫВАЕТ БУРЮ

Четыре города на земле носят название Портсмут. Три из них находятся в Соединенных Штатах Америки. Один из этих американских Портсмутов вошел в историю как город, закрепивший позорное поражение царизма в русско-японской войне. В сентябре 1905 года тут был подписан унизительный для России мирный договор.

Глава царской делегации председатель Комитета министров граф Сергей Юльевич Витте хорошо понимал, что уступает Японии слишком многое, но он понимал и безвыходность положения. Надо было во что бы то ни стало кончать с затянувшейся бесперспективной войной, чтобы развязать руки для борьбы с разраставшейся революцией.

Сергей Юльевич был умным и хитрым царедворцем. Он не уважал императора и презирал императрицу Александру Федоровну. Но он был монархистом едва ли не большим, чем сам монарх. Он жаждал крепкой, сильной царской власти. При этом он, однако, полагал, что лучше уступки, чем революция… Он надеялся, что после успешного выполнения задания царя — во что бы то ни стало заключить мир! — тот будет более внимательно прислушиваться к его советам. С такими мыслями он возвратился в Петербург.

Город был неузнаваем. Да что Петербург! «Вся Россия пришла в смуту, — написал Витте в своем дневнике, — и… общий лозунг заключался в крике души: «Так дальше жить нельзя», другими словами, с существующим режимом нужно покончить. А для того чтобы с ним покончить, явились борцы действия и мысли во всех без исключения классах населения, и не единичные, а исчисляемые многими тысячами. Большинство же, не двигаясь, совершенно сочувствовали действующим».

Что верно, то верно! Граф умел смотреть и на неприятные вещи трезво.

Революционная обстановка в России накалилась до предела. Достаточно было искры, чтобы страна вспыхнула пламенем восстания. Вот в такие дни почти одновременно с графом вернулся в Петербург Михаил Калинин. Вернулся после многодневного вынужденного пребывания в Верхней Троице.

За это время немало воды утекло, немало событий совершилось. Главное событие — III съезд партии, принявший резолюцию о вооруженном восстании и утвердивший первый параграф Устава в ленинской формулировке. После съезда Ленин стал во главе единого полноправного партийного центра — ЦК и центрального органа — газеты «Пролетарий».

Родились первые рабочие Советы, произошло такое грандиозное событие, как восстание на броненосце «Потемкин», был опубликован царский манифест о созыве Государственной думы, проект которой сочинил министр Булыгин.

Петербург энергично готовился к вооруженному восстанию.

На фабриках и заводах рабочие изготовляли оружие: из напильников — наконечники пик, из стальных полосок — кинжалы. Литейщики Путиловского отливали оболочки для бомб.

Барометр показывал бурю. Именно так и написал в одной из своих статей В.И. Ленин.

Связавшись с большевистской организацией, «товарищ Никанор», как называли Калинина товарищи, с головой ушел в партийную работу. Ожидание близких перемен подхлестывало энергию, предчувствие крупных событий действовало опьяняюще. Радостно думалось: «Вот оно! Наконец-то дождались!»

В течение двух месяцев «товарищ Никанор» разъезжал по фабрикам и заводам города, призывал людей бойкотировать булыгинскую думу и готовиться к вооруженному восстанию. Он видел, какой живой отклик находят в сердцах рабочих большевистские лозунги, какой непреклонной решимостью светятся глаза рабочих.

В октябре началась всеобщая политическая стачка.

Утром 17-го числа, выйдя на улицу, Калинин увидел толпы людей. У заборов, возле круглых тумб с. объявлениями, на остановках конки — всюду толпился народ.

Высокий мужчина, сняв цилиндр, читал радостным голосом какую-то бумагу, наклеенную на стену. До Калинина долетели обрывки фраз: «Смуты и волнения в столицах и во многих местностях империи нашей великою и тяжелою скорбью переполняют сердце наше. Благо российского государя неразрывно связано с благом народным, и печаль народная его печаль…»

Подошел поближе, протер очки, прочитал: «Манифест». Быстро пробежал текст: «Хм… неприкосновенность личности, свобода совести, слова, собраний и союзов…»

Толпа ликовала.

— Царь сдался! — кричал какой-то детина.

— Нет больше самодержавия, — вторила ему пышная барышня с толстой косой.

«Как бы не так! — подумал Калинин. — Просто поняли, что на рожон лезть не следует, лучше уступить, а то не ровен час сотрут царя вовсе».

В этот день на митинге «товарищ Никанор» говорил о манифесте, призывал не верить ему, предупреждал, что это лишь маневр, который нужен царскому правительству для того, чтобы выиграть время, собраться с силами и нанести сокрушительный удар по революции.

Но как бы там ни было, а после манифеста последовала амнистия политическим. Калинин вздохнул свободнее и пошел устраиваться на родной Путиловский.

Шесть лет он не видел завода, шесть долгих лет. Все эти годы были для него суровой и жестокой школой революционной борьбы. Ушел он отсюда начинающим революционером, вернулся стойким, опытным большевиком-ленинцем.

Снова, как и шесть лет назад, Михаил Иванович поселился в одной квартире с Иваном Дмитриевичем Ивановым. С его же помощью начал входить в курс дела. Калинина поразил политический рост путиловцев: эти сразу поняли, какова настоящая цена царского манифеста! И вожаки у них оказались неплохие — Василий Буянов, Николай Полетаев. Оба депутаты Петербургского совета. Василий Буянов возглавлял, кроме того, Нарвский районный совет. Под руководством большевиков путиловцы энергично вооружались, вели активную борьбу с меньшевиками, выступавшими против вооруженного восстания. При районном комитете партии была создана боевая дружина путиловцев.

Калинин оказался в центре кипучей напряженной жизни района. Вскоре большевики избрали его членом районного комитета партии. Здесь он выступил одним из инициаторов создания легального рабочего клуба Нарвского района. Нередко и сам выступал в клубе с докладами, беседовал с рабочими, распределял нелегальную литературу.

Здесь как-то раз он увидел незнакомого человека — невысокого, с большой лысиной, обрамленной рыжеватыми волосами.

Быстрой походкой человек подошел к Калинину, протянул руку.

— Здравствуйте, «товарищ Никанор». Очень рад познакомиться. Ульянов…

Так просто и буднично произошло знакомство Калинина с Лениным.

Царское правительство готовилось учинить зверскую расправу над присоединившимися к революции кронштадтскими моряками и солдатами. В знак протеста против расправы Петербургский Совет объявил стачку. Десятки тысяч рабочих тут же бросили работу. Остановился и Путиловский.

Не присоединились к бастующим рабочие городской конки. Тогда рабочие-дружинники вышли на улицы, чтобы остановить движение конки. Однако, вместо того чтобы агитировать кондукторов, дружинники останавливали вагоны, выгоняли пассажиров и опрокидывали конку вместе с полицейскими, если те отказывались выйти из вагонов.

Некоторым большевикам-дружинникам казалось, что они делают очень полезное для революции дело. Так они и говорили на одном из заседаний Нарвского райкома партии. Калинин выслушал их и заметил:

— Полицейских в вагонах кувыркать, конечно, хорошо. Но здесь слишком восторгаются этим. Ну, опрокинули конку, перепугали кондукторов, а дальше что? А по-моему, конки конками, но главное внимание надо направить на занятие боевых дружин, на стычки с черной сотней и полицией, на то, чтобы добывать оружие. Надо расширять стачку, делать ее всеобщей. Надо сделать так, чтобы кондуктора сами остановили движение во всем городе…

Отряды черной сотни представляли серьезную опасность для революции. Толпы черносотенцев, вооруженных огнестрельным оружием, а подчас просто ломами и дубинами, набрасывались на рабочих, убивали их вожаков.

Разнузданным бандитам, пользующимся поддержкой полиции, можно было противопоставить только силу. Поэтому Калинин энергично сколачивал боевую дружину на заводе.

Клуб в это время размещался на квартире Ивана Дмитриевича Иванова. Здесь хранилась литература, оружие. Сюда приходили отдыхать дружинники. Их насчитывалось уже семьдесят. Дружина готовилась возглавить рабочих во время восстания.

В эти напряженные, отчаянные дни 1905 года в жизни Калинина произошло важное событие: он встретился с Катей.

Как-то узнал, что ревельская большевичка Татьяна Словатинская в Петербурге. Через товарищей установил адрес и отправился в гости. Был приятно удивлен, встретив многих знакомых. Но были и незнакомые — парни, девчата. Среди них Катя Лорберг.

Тридцать лет стукнуло в ту пору Калинину. Нельзя сказать, что до сей поры не нравились ему девчата, но такого еще не бывало. И началось-то все вроде с пустячных, незначащих фраз. Кто-то вспомнил о маевке возле озера Юлемисте. Катя с оживлением начала рассказывать, что и она там была, что эта маевка для нее, по сути дела, явилась боевым крещением, началом пути в революцию.

Калинин слушал, и вдруг странное чувство к этой худощавой, стройной девушке шевельнулось в сердце: «Экая милая да маленькая — ей бы танцевать да хороводы водить с девчатами, а — поди ж ты! — наш человек, революционерка».

Разговорились. Общая тема для разговоров была: Ревель, его люди, улицы. Катя рассказала о себе, о том, как работала в Ревеле ткачихой, как бастовала вместе со всеми, как, спасаясь от преследований полиции, вынуждена была с сестренкой уехать в Петербург…

Михаил вспоминал о «Крестах», о Повенце, о Тифлисе. Рассказывал о страшных вещах, а сам улыбался: в душе все пело.

С того дня стали встречаться часто: то у Словатинской, то у Лорбергов, а то просто на улице. Михаил сразу понял, что это не шутка, что полюбил на всю жизнь. Поняла это и Катя…

События в стране развивались. Начавшаяся по постановлению большевистского Московского совета забастовка в Москве перерастала в восстание. Древний город покрылся баррикадами. Петербург был готов восстать также. Фабрики и заводы забастовали. Три дня стоял Путиловский. Атмосфера для восстания была самой подходящей. Все ждали, что скажет Петербургский Совет. Но в отличие от Московского Петербургский Совет был меньшевистским. Меньшевики дружно проваливали все предложения большевиков, направленные на развитие восстания.

Незадолго до начала всеобщей политической стачки в Москве Петербургский Совет рабочих депутатов был арестован. Рабочие попытались выбрать новых депутатов. В их числе от путиловцев был избран токарь Калинин. В создавшихся условиях Совет не мог собираться в Петербурге. Михаилу Ивановичу только один раз удалось побывать на заседании Совета, состоявшемся в Териоках.

Меж тем генерал-губернатор столицы Трепов готовил к отправке в Москву Семеновский полк…

На очередном собрании боевого центра Нарвского района, куда наряду с большевиками входили и эсеры, Калинин предложил взорвать мост через Николаевскую дорогу и не пустить составы с солдатами, в Москву.

Предложение обсудили, согласились с ним. Но где взять взрывчатку? Один из входивших в боевой центр эсеров заявил: «Динамит есть, и мост беремся взорвать сами, только понадобятся люди».

В ночь с 11 на 12 декабря в небольшом доме на Петергофском шоссе, где жил Калинин вместе с Ивановым, никто не спал: ждали представителя эсеров, который должен был принести динамит. Ждали до рассвета.

Но представитель не пришел… Ранним утром 13 декабря Путиловский огласился топотом солдатских сапог. В первые же дни взяли Полетаева. Искали Буянова, но тому удалось скрыться. Аресты следовали один за другим, а после подавления Московского восстания полиция вовсе обнаглела — хватала всех, кто под руку подвернется.

Калинина с завода, конечно, уволили. Не дожидаясь ареста, он решил на месячишко податься в Верхнюю Троицу. Вновь он вернулся в Петербург в начале февраля 1906 года, когда полиция успокоилась немного, решив, что все вожаки схвачены. Арестов стало меньше, но устроиться на работу было нелегко. Заводское начальство как огня боялось революционеров и старательно допытывалось, кто это поступает на завод, откуда он, чем прежде занимался. К. Бедняков, бывший в то время одним из руководителей питерских большевиков, поручил рабочему-большевику по фамилии Маслюк устроить Калинина на Трубочный завод. Завод был военный. В опытных людях нуждался. Однако когда Маслюк попросил начальника 8-й инструментальной мастерской Перского принять на работу его «дядю», тот первым делом спросил:

— А где он шатался в 1905 году?

Все же Маслюк уговорил Перского побеседовать с Калининым.

Михаил Иванович пришел на беседу, обрядившись в короткий ватный пиджак, подстриженный по-деревенски — под скобку. Мужик — только что из деревни. Перский изумился:

— Это разве токарь?

Но сделать пробу разрешил. Калинину же только это и нужно было. Увидев выточенные Михаилом детали, Перский без лишних слов отдал распоряжение: на работу зачислить.

В Петербурге в эти дни шла подготовка к IV Объединительному съезду партии. На собраниях партийных организаций горячо обсуждались тактические платформы большевиков и меньшевиков. На многих собраниях выступал Ленин.

Большевики Трубочного избрали Калинина членом Василеостровского районного комитета партии, а вскоре и членом Петербургского комитета. Когда вплотную встал вопрос о делегате на съезд от Трубочного завода, большевики единодушно назвали «товарища Никанора».

Съезд намечалось созвать в конце апреля, и Калинин решил заблаговременно взять отпуск. Подал заявление, что болен.

Накануне отъезда зашел к Кате. Уж когда прощались, сказал, что должен на некоторое время опять уехать из Петербурга.

Катя тревожно посмотрела на него.

Михаил спросил:

— Если что — навестишь в тюрьме?

Катя ответила:

— Навещу.

— Но посторонних не пускают, — с надеждой сказал Михаил и услышал в ответ желанные слова:

— Ну что ж… Скажу, что невеста.

Огромная радость захлестывала Калинина, когда он ехал в Хельсинки, или, как его тогда называли, Гельсингфорс. Погода стояла чудесная, впереди была интересная дорога, интересный съезд, делегатом которого он был наравне с вождем партии Лениным.

Из Гельсингфорса на пароходе, зафрахтованном специально для делегатов, выехали в Стокгольм.

На пароходе собралось немало видных большевиков и меньшевиков. Днем и те и другие любовались дивными морскими видами, и никаких разногласий на этот счет между ними не было. Но стоило зайти солнцу, как в кают-компании вспыхнула дискуссия. Темой ее был аграрный вопрос. Калинин впервые находился среди таких крупных партийных работников и немного стеснялся. Но спор увлек и его.

В разгар дискуссии пароход вдруг сильно вздрогнул и остановился, словно наткнулся на стенку. Одновременно погас свет. В кромешной тьме посыпались с полок люди и чемоданы.

Когда свет, наконец, зажгли, капитан — суровый, неулыбчивый финн — объяснил, что пароход напоролся на риф, но что он послал радиосигналы и, возможно, их спасут.

Несколько минут все молчали, но потом, убедившись, что спать в залитых каютах все равно нельзя, возобновили прерванную дискуссию.

К опасностям Калинин давно привык, и это происшествие не сильно взволновало его. Вместе со всеми участвовал он в оживленном споре и не заметил, как прошла эта тревожная ночь.

Утром подул ветер, и все — матросы и пассажиры — обеспокоились: стоило кораблю сняться с каменного рифа, как он, залитый водой, перевернулся бы. Но тут кто-то увидел дымок на горизонте: из Гельсингфорса на подмогу шел пароход. Вскоре все перебрались на него. И через несколько часов Михаил Иванович увидел первый в своей жизни заграничный город — Стокгольм. Гельсингфорс был в то время российским городом.

На пристани прибывших встретили представители шведской социал-демократии. Они проводили делегатов в помещение, отведенное для съезда, — огромное здание Народного дома.

На съезде Михаил Иванович внимательно вслушивался в каждое слово Ленина.

До этого ему доводилось встречаться с Ильичей в легальном большевистском клубе Нарвского района. Калинин видел Ленина — стремительного, уверенного, всегда знающего, чего он хочет. Но здесь, на съезде, Ленин впервые предстал перед ним, как вождь партии, во всем блеске своего ораторского таланта, со всем своим умением полемизировать, отстаивать свою точку зрения. Казалось невероятным, что кто-то мог придерживаться иных взглядов. И все же перевес сил был на стороне меньшевиков. Они имели многочисленные организации в непромышленных районах страны. Многие же большевистские организации, поглощенные участием в вооруженном восстании, не смогли прислать своих делегатов. А численное преимущество меньшевиков на съезде обусловило и меньшевистский характер принятых резолюций. Руководство также было избрано меньшевистское. Объединение большевиков и меньшевиков в рамках РСДРП оказалось чисто формальным.

После возвращения из Стокгольма Калинин получил от Петербургского комитета партии задание — объединить металлистов Васильевского острова в профессиональный союз.

Профсоюзы в это время возникали повсюду десятками и сотнями. К 1907 году в России насчитывалось шестьсот пятьдесят профсоюзов.

Но не так-то просто эти организации рождались. Возникновению каждого профсоюза предшествовала большая работа десятков людей, работа в условиях слежки, преследования.

Трижды полиция разгоняла собрание инициативной группы, созданной Калининым для обсуждения вопроса о профсоюзе, и только на четвертый раз удалось спокойно условиться о разных организационных делах: членском взносе (пятьдесят копеек), делегатах на общегородские собрания, очередном районном собрании и т. п.

Очередное собрание состоялось через неделю после первого в помещении спасательной Галерной станции. Это собрание избрало бюро Василеостровского союза металлистов, а секретарем бюро — М.И. Калинина.

На общегородском делегатском собрании Михаил Иванович был избран членом правления Союза металлистов. Здесь он познакомился с секретарем правления Романом Малиновским — человеком, который сыграл в дальнейшем, пожалуй, одну из самых подлых ролей в истории нашей революции.

Калинину приходилось много часов, много дней уделять созданию профсоюзных организаций на крупнейших заводах столицы. Союз металлистов быстро разрастался. В июне 1906 года союз насчитывал 885 человек, а в следующем месяце число его членов превышало 9,5 тысячи.

В июне 1906 года Михаил Калинин и Катя Лорберг поженились. Событие было отмечено скромно. На чай с пирогами собрались близкие друзья новобрачных, которые пожелали молодым счастья и согласия.

Летом 1906 года пожар революции продолжал полыхать, хотя правительству кое-где удалось сбить пламя. Особенно бурные события происходили в деревне. Целые села и уезды отказывались от уплаты податей. В числе «бунтующих» оказалась и Верхняя Троица. Мария Васильевна сообщала в письмах, что мужики волнуются, ждут перемен. Писала также, что Иван Калиныч стал совсем плох. Исхудал, все больше на печи лежит, встает редко. Звала сына приехать, помочь по хозяйству.

А как приедешь, когда такое вокруг творится!

В эти дни Калинин целиком был поглощен подготовкой стачки в поддержку восстания кронштадтских моряков. Однако, прежде чем стачка началась, царское правительство подавило восстание.

Расправился царь и с моряками Свеаборга, Ревеля, поднявшими оружие против существующего строя. «Восстания подавлены, — писал Ленин, — но восстание живет, ширится и растет».

Чтобы окончательно расправиться с революцией, царь повелел распустить I Думу и объявил о подготовке к выборам во вторую.

Большевики решили на этот раз участвовать в выборах. По заданию партии Калинин в эти дни подробно разъясняет рабочим, в чем отличие избирательной платформы большевиков от платформы меньшевиков. Освободить крестьянство из-под влияния либеральной буржуазии, указывал Калинин, создать в Думе тесный союз представителей рабочих и представителей крестьян — вот цель большевиков. Меньшевики же хотят союза с кадетами, вводят народ в заблуждение, уверяя, будто можно завоевать свободу без вооруженного восстания.

Даже неискушенным в политике рабочим становилось все более очевидно, что своей тактикой меньшевики тянут партию в болото оппортунизма, приспособленчества, беспринципности.

По требованию ряда партийных организаций, в том числе и петербургской, в апреле — мае 1907 года в Лондоне состоялся V съезд РСДРП, который по всем обсуждавшимся вопросам принял большевистские резолюции.

Работа съезда проходила в условиях спада революции. Было очевидно, что придется отступить: у рабочих и крестьян не хватило сил и организованности для свержения царизма.

В жизни многострадальной России наступала еще одна страшная полоса — полоса оголтелой черносотенной реакции.

Вслед за разгоном 3 июня 1907 года II Государственной думы последовали аресты, суды, репрессии. Находившийся долгое время под негласным наблюдением полиции Калинин (по протоколам охранки «Живой») также был арестован. Ищейки надеялись, что им удастся спровоцировать против него дело и надолго упрятать его куда-нибудь подальше. Однако годы борьбы не прошли для Калинина даром. Он в совершенстве овладел законами конспирация. Ничего компрометирующего его найти не удалось. Бессильная что-либо предпринять, охранка вынуждена была отпустить Михаила Ивановича, но глаз с него не спускала. Революционную работу приходилось вести крайне осторожно.

Но осторожность у Калинина никогда не соприкасалась с трусостью. Когда рабочие попросили его возглавить делегацию к заместителю директора завода, он, ни минуты не колеблясь, согласился, хотя и знал, что добром это дело не кончится.

Рабочие давно уже возмущались издевательскими обысками, которые ежедневно устраивались в проходной завода. Людей бесцеремонно ощупывали, толкали, всячески оскорбляли. Дошли до того, что стали пальцами лазить рабочим в рот.

Об этом Калинин, как глава делегации, рассказал заместителю директора полковнику Данилову.

Данилов, одновременно преподававший в ряде юнкерских училищ, привык к солдафонским нравам. Всем своим видом он говорил: «Что? Депутация? Не потерплю!»

Когда Калинин изложил требование — вернуть на завод рабочего, уволенного только за то, что он жаловался на грубый обыск, Данилов не выдержал.

— Вы не имеете права за таких людей просить, — заявил он. — Я навел об этом рабочем справки. Оказывается, он занимается агитацией…

— Сила на вашей стороне, — ответил Калинин. — Вы можете уволить любого из нас. Но лично я и пославшие меня товарищи, все мы считаем это увольнение несправедливым.

Полковник взорвался.

— А, вы пришли учить меня? Нотацию читать?! Не умеете разговаривать с начальством. Вон отсюда!.. А тебе, — он ткнул пальцем в Калинина, — штраф!

Потом полковнику показалось мало штрафа. Распоряжением по заводу от 30 ноября 1907 года он приказал рассчитать Калинина «за неуместный разговор со мною по вопросу, его не касающемуся»…

По рекомендации одного знакомого инженера Калинин поступил было на оптический завод Рейхеля, но и отсюда вскоре был уволен за демонстративный невыход на работу в день 1 Мая.

Калинину никак нельзя было оставаться безработным. Он теперь был человеком семейным. Дома его дожидалась не одна Катя, а и только что родившийся Мальчонка, которого назвали Валерьяном.

В этом же году из Верхней Троицы пришло известие о смерти Ивана Калиныча. Умер Иван Калиныч, оставив семью без хозяина. Все нехитрое, но тяжелое крестьянское хозяйство легло на плечи Марии Васильевны. Надо было что-то придумать, чтобы помочь матери. И Михаил Иванович решил переехать в Верхнюю Троицу.

Вместе с семьей Калининых отправилась и жена Ивана Дмитриевича Иванова — Мария Тимофеевна.

Каждый раз, когда Михаил Иванович приезжал в Верхнюю Троицу, сердце его кровью обливалось. Избу давно уже надо было новую ставить. Единственная лошадь того гляди сдохнет. Мария Тимофеевна оставила впоследствии свои воспоминания о жизни в семье Калининых.

«Семья Михаила Ивановича, — писала она, — ютилась в маленькой избушке в одну комнату с перегородкой. В хозяйстве была одна корова и лошадь. А семья — шесть человек: кроме Михаила Ивановича, его жена и сын, старушка мать и две сестры. Единственным работником-мужчиной был Михаил Иванович. Питались скудно: картошка, черный хлеб да постный суп, побеленный молоком».

Не лучше жили и другие крестьяне. Самое страшное, что и просвета не было видно в нужде безысходной. На чудо в деревне никто не надеялся.

Михаил Иванович впрягся в крестьянскую работу. Вставал в три-четыре часа утра — и в поле.

Мария Тимофеевна поглядела, как косит, — в горле комок стал. Худой, изнуренный непосильной работой на заводе, бесконечными арестами и тюрьмами, Калинин не сдавался — шел наравне с другими да еще находил силы шутить.

Вечером в избу набивался народ. Михаил Иванович приглашал всех на улицу. Мужики дружно, как по команде, свертывали самокрутки, отчаянно дымили потрескивающим крупным самосадом. Бабы стояли поодаль — не их дело политика, а послушать интересно. Вон он какой стал, Мишутка-то Калинин! У бар вырос, а против бар идет.

После очередного разговора кто-либо непременно вздохнет да и скажет:

— Скорей бы уж начиналось-то, что ли…

Под словом «начиналось» имелась в виду революция. Лет десять назад в таком случае среди мужиков непременно разгорелся бы спор. Немало нашлось бы таких, что принялись «заступаться» за царя-батюшку, которому, дескать, не все рассказывают о нуждах крестьянских. Стоит, мол, «пожалиться» ему, как все на свои места станет.

После пятого года слов в защиту царя на деревне что-то не стало слышно.

Ближе к ночи Мария Васильевна приглашала чай пить. На столе горделиво шипел большой медный самовар, украшенный вычеканенными медалями. В который раз уж хозяйка рассказывала, как чуть было не лишилась этой семейной реликвии.

Дело было так. Осенью 1906 года деревню навестили незваные гости — царские стражники. Навестили затем, чтобы заставить крестьян платить подати, а буде откажутся от таковых — конфисковать имущество.

Мария Васильевна, прихлебывая из блюдечка, говорила, с трудом сдерживая волнение:

— Вбегают, стало быть, стражники в избу — и к отцу. А он уж, больной вовсе, высох совсем. Лежит, едва головой шевелит. А стражники — к нему. «Ты что, — говорят, — старый черт, бунтовать вздумал?» Я им отвечаю: «Куда как страшно бунтует, на печи лежа». Тут один шубу мою увидал — и хвать ее! Я вцепилась. «Не отдам! — кричу. — В чем ходить-то буду?» Потянул он, потянул, да и плюнул. «Сын-то, — говорит, — я думал, в кого бунтовщик? Оказывается, в мать». Выругался скверными словами да пошел к двери. А самовар у порога стоял. Схватил он его, да и за дверь. Я им вдогонку: «Псы краснорожие! Последнее утешение унесли!» А отец говорит, где силы-то у него брались: «Не горюй, мать, полно тебе, выручим!» И правда, выручил. Встал, посчитал деньги и ушел. Смотрю я в окошко: шатается, а идет. А за окошком будто пожар в деревне. Стражники носятся, вещи тащат. Бабы за ними — вырывают. Скотина ревет. Ребята плачут… Как уж он там, с кем говорил — не знаю. Только вернулся с самоваром. — Мария Васильевна кончала рассказ и тяжело всхлипывала. Блюдечко дрожало в ее натруженных, грубых руках.

Все лето проработал Михаил Иванович в деревне. Из сил выбивался, но видел, что хозяйство без денег не поправишь. Приходилось подрабатывать. Еще в детстве научился он уголь жечь. Иван Калиныч был большой мастер этого дела. Вот теперь и занялся этим Михаил Иванович вместе с сестрой Прасковьей.

Прасковья Ивановна вспоминала впоследствии, как ездила с Михаилом в Кашин продавать уголь.

«Тридцать километров пути ехали ночью, а грязь была непролазная. Михаил Иванович почти всю дорогу шел пешком. Выручив копейки, возвращались обратно».

Мало что удавалось сделать для дома, а все-таки жизнь понемногу налаживалась.