"Правда «Черной сотни»" - читать интересную книгу автора (Кожинов Вадим Валерианович)Глава 5 Истинная причина травли «черносотенцев»Уже после того как предыдущая глава («Правда о погромах») была опубликована, я познакомился с содержательным обзором изданной в 1992 году Кембриджским университетом пространной (почти 400 страниц) книги, посвященной именно погромам в России; этот коллективный и международный по составу авторов научный труд озаглавлен так: «Погромы: противоеврейское насилие в новейшей русской истории»{1}. И я, признаюсь, с глубоким удовлетворением воспринял тот факт, что основные выводы авторов этого новейшего труда во многом совпадают с выводами, предложенными мною в главе «Правда о погромах». В труде, о котором пойдет речь, весьма критически оценено большинство предшествующих сочинений о погромах в России. Как говорится в обзоре, «в устоявшейся десятилетиями историографии этого вопроса (вопроса о погромах. — Так, историк из Израиля Михаэль Аронсон доказывает, что как раз напротив, «погромы явились неожиданными» и для правительства России, и для «черносотенцев». Вполне понятно, что ни о каком «руководстве» не может быть и речи, если погромы, по словам Аронсона, явились неожиданностью и для царя и его министров, «посчитавших погромы делом рук анархистов… и даже для редакторов антисемитских газет (о понятии «антисемитизм» еще пойдет речь. — Я писал в главе «Правда о погромах», что погромы в России начались в силу экономической ситуации, создавшейся через два десятилетия после реформы 1861 года. М. Аронсон говорит то же самое; по его определению, причина погромов — «ускоренная модернизация и индустриализация, проходившая в России между 1860 и 1880 гг.» (там же). Правда, много лет активно пропагандируемое «мнение» не преодолено в рассматриваемом труде до конца. Так, один из авторов труда, Роберт Вайнберг, всерьез воспринимает прозвучавший в 1906 году в зале Государственной думы из уст либеральничавшего князя С. Д. Урусова анекдот, согласно которому полицейский ротмистр Комиссаров заверял: «Погром можно устроить какой угодно, хотите — на десять человек, хотите — на 10 тысяч». Особенно забавно, что на той же странице обзора совершенно верно утверждается (как и в моей главе «Правда о погромах»): «Правительство страшилось любого народного насилия, включая погромы, видя в них угрозу существующему порядку» (там же). И, конечно же, офицер полиции, действительно предлагавший «устроить погром», был бы по меньшей мере уволен со службы. Но, несмотря на «отрыжки» прежнего долго господствовавшего «мнения», общий итог труда формулируется так: «И все же скорее не правы «историки-традиционалисты» (Дубнов, Гринберг, Моцкин), писавшие о «погромной политике царизма»…» (с. 233–234). Как видим, в этом выводе есть смягчающие «оговорки» («все же», «скорее»), но нельзя не учитывать, что потребовалась, если угодно, своего рода смелость для опубликования такого вывода, ибо несогласие с «мнением» о якобы имевшей место «погромной политике царизма» еще и сегодня вполне может быть квалифицировано как «махровый антисемитизм»! Ведь об этой «политике» в течение нескольких десятилетий постоянно и категорически писали многие авторитетные в еврейских кругах историки. В цитируемом обзоре совершенно верно сказано, что «мнение» о руководящей роли «царского правительства» и Союза русского народа в погромах «безраздельно господствовало», а шло оно, это мнение (цитирую) «от статей революционных публицистов-современников, а также Нестора русско-еврейской историографии — С. Дубнова и вплоть до маститого недавно скончавшегося израильского историка Ш. Эттингера» (с. 232). Здесь я не могу не высказать определенные полемические соображения. Если верить приведенной цитате, до появления нынешнего труда все еврейские и либеральные авторы, писавшие о погромах в России, возлагали вину за них на правительство и Союз русского народа. Не знаю, как это получилось, но в данном случае выявляется недостаточная историографическая осведомленность авторов труда. В моей главе «Правда о погромах» цитировались работы и наиболее серьезных «революционных публицистов-современников» — В. Обнинского и В. Левицкого, и видных еврейских ученых начала века — Д. С. Пасманика и Ю. И. Гессена, которые отнюдь не разделяли «мнение» об организации погромов правительством и Союзом русского народа. Авторы нынешнего труда, в сущности, возвращаются к этой объективной точке зрения, отказываясь от версии, которая стала «безраздельно господствовать» позднее, после 1917 года. И еще одно частное полемическое замечание. В вошедшей в труд статье исследователя из США Александра Орбаха «Развитие российской еврейской общины в 1881–1903 гг.» речь идет о долгой подготовке решительного еврейского сопротивления погромам. Так, А. Орбах утверждает, что «немедленные ответы на Кишинев, активная самооборона… были… плодами более чем двадцатилетних усилий» (с. 235). Под «немедленными ответами» на погром в Кишиневе, разразившийся в апреле 1903 года, имеются в виду прежде всего активнейшие действия хорошо вооруженного еврейского отряда в Гомеле в августе того же года. Тема боевого сопротивления погромам весьма важна, ибо, как показано в моей предыдущей главе, именно здесь кроется причина сотен человеческих жертв в погромах начала XX века, которые нередко из погромов в истинном смысле этого слова превращались в сражения. Следовало бы только сказать (и в этом мое замечание), что вооруженное сопротивление евреев имело место и в Кишиневе, но оно было плохо организовано, и потому евреев погибло намного больше, чем разъяренных их выстрелами невооруженных погромщиков. А всего через четыре месяца в Гомеле дело обстояло уже обратным образом: убитых и раненых погромщиков было больше, чем евреев. Говоря о новейшем труде еврейских историков, нельзя не упомянуть о «русоведе» Уолтере Лакере, чьи нелепые россказни рассматривались в предыдущей главе. Едва ли стоит сомневаться в том, что и после выхода в свет этого труда Лакер и ему подобные по-прежнему будут распространять свои абсолютно лживые рассуждения и о «погромной политике царизма», и о якобы прямом предшественнике нацизма — Союзе русского народа, который-де ставил своей задачей в «организуемых» им (по словам Лакера) «жестоких погромах» уничтожить шесть с лишним миллионов евреев, живших в тогдашней России. После издания кембриджского труда особенно неприглядной становится фигура этого враля, облеченного тем не менее почетными научными титулами и должностями. Естественно возникает вопрос: как воспринимают его писания объективные историки, хотя бы те, которые приняли участие в кембриджском труде? Мне хорошо известно, что идеологический тоталитаризм в США, хотя он во многих отношениях совсем не похож на тоталитаризм коммунистического образца, имеет огромную силу и влияние, и никакое даже самое авторитетное сообщество ученых не способно ему противостоять. И все же хочется надеяться, что профессиональные лжецы в обличье историков когда-нибудь получат в США прямой отпор объективных исследователей. Итак, обвинение «черносотенцев» в организации противоеврейских погромов — чистейшей воды блеф, что признают сегодня, как мы видели, и еврейские историки, стремящиеся к действительному изучению проблемы. И вот тут мы впрямую сталкиваемся с исторической «загадкой»: почему и зачем «черносотенцев» превратили в нечто чудовищное, в каких-то прямо-таки титанических злодеев, которые, по уже цитированному определению «Малой советской энциклопедии» 1931 года, «залили страну морем крови»? Ведь ничего подобного не было и в помине, и если уж говорить о «крови», то во время наибольшего подъема «черносотенного» движения ее беспощадно лили как раз всякого рода красносотенцы, которые, по убедительным подсчетам историка из тех же США Анны Гейфман, убили в 1900-х годах около 17 тысяч человек{4} («черносотенцам» же приписывают, как было показано выше, максимум три убийства). Конечно, 17 тысяч — незначительное количество в сравнении с убитыми после 1917 года, но все же нельзя не задуматься о поистине диком несоответствии: красносотенцы убивают тысячи и тысячи людей, а в общественное сознание вбивается заведомая ложь о «море крови», пролитом «черносотенцами»… Итак, ради чего же всячески клеветали на «черносотенцев», превращая их в как бы ни с чем не сравнимых чудовищ? Из изложенных в этой моей книге (в ее целом) фактов естественно вытекает вывод: «вина» Союза русского народа и «черносотенцев» вообще заключалась не в каких-либо действиях (ибо если не все, то абсолютное большинство их «акций» выдумано их противниками), но в Да, «вина» этих чудовищных «черносотенцев» состояла, по сути дела, в том, что они говорили (как впоследствии стало вполне очевидно) Видный «черносотенный» деятель П. Ф. Булацель обращался в 1916 году к либеральным депутатам Думы: «Вы с думской кафедры призываете безнаказанно к революции, но вы не предвидите, что ужасы Французской революции побледнеют перед ужасами той революции, которую вы хотите создать в России. Вы готовите могилу не только «старому режиму», но бессознательно вы готовите могилу себе и миллионам ни в чем не повинных граждан. Вы создадите такие погромы, такие варфоломеевские ночи, от которых содрогнутся даже «одержимые революционной манией» демагоги бунта, социал-демократии и трудовиков!»{5} Можно издать несколько томов, состоящих из таких провидческих высказываний «черносотенцев». Но либералы (не говоря уже о революционерах) с пеной у рта оспаривали эти точные прогнозы или просто высмеивали их. Вместе с тем речи и статьи «черносотенцев» представлялись им очень опасными для их целей; они полагали (и, кстати, как будет показано ниже, совершенно напрасно), что «черносотенцы» способны убедить широкие слои народа в необходимости сопротивляться «прогрессу»; при этом, как уже говорилось, «черносотенцы» относились к «прогрессу» гораздо более непримиримо, чем российские власти. Именно поэтому на «черносотенцев» и обрушивался непрерывный град всяческих «разоблачений», именно потому их стремились всеми возможными способами дискредитировать и шельмовать. Разумеется, «черносотенные» идеологи в своей борьбе против Революции проявляли нередко крайнюю резкость, и, конечно, далеко не каждое их утверждение было справедливо и точно. Но, во-первых, они вели все же именно Говоря об этом, не могу не коснуться вопроса, который поставил в своем письме один из моих читателей. Он выразил недоумение по поводу того, что, несмотря на совершенно очевидную ныне правоту «черносотенцев», вполне ясно предвидевших, к чему приведет страну Революция, последняя все же победила. Позволю себе сказать, что читатель этот недостаточно внимателен. Мне представляется, что в главе «Что такое Революция?» я достаточно определенно и доказательно писал о безусловной Разумеется, цели и интересы этих сил были нередко глубоко различны, но их объединяла уверенность в том, что для осуществления их постоянно растущих вожделений необходимо разрушить или хотя бы коренным образом изменить сложившийся за века строй бытия России. Впрочем, не буду повторяться и просто отошлю недоумевающих к указанной главе этого моего сочинения. Рассмотрю только одну очень выразительную историческую ситуацию. С апреля 1906 года по февраль 1917 года в России имело место двоевластие — власть правительства во главе с царем и, с другой стороны, власть — правда, это была в большей мере власть над общественным сознанием, чем практическая, — Государственной думы. Вначале Дума выступала как почти открыто революционная сила, затем правительство предприняло различные меры для того, чтобы в состав каждой новой Думы (их было четыре) попало как можно меньше «левых» депутатов. Но вот что в высшей степени показательно: в конечном счете каждая Дума оказывалась все же в оппозиции к правительству — притом, по мере течения времени, нараставшей оппозиции. При этом необходимо учитывать реальный механизм формирования правительства и Думы. Первое создавалось — при всех возможных оговорках — как бы из самого себя, по воле царя и немногих ближайших к нему лиц. Думу же — опять-таки при любых оговорках — создавала все же Эта ситуация приобретает особенную ясность при сопоставлении с нынешним соотношением правительства и Думы (ранее — Верховного Совета). Нередко те или иные современные публицисты предпринимают такое сопоставление, но, как правило, почему-то не замечают Нынешняя Дума (ранее Верховный Совет) все-таки — при любых возможных оговорках — тоже создавалась Но это ведь означает, что и страна ныне (в отличие от ее устремлений в начале XX века) «консервативна», что она против того «прогресса» (в действительности, конечно, совершенно мнимого), который, скажем, уже поставил экономику «на уровень краха» (по выражению самого тов. Ельцина, полагающего, вероятно, что его слова нужно воспринять не как порожденное неожиданным испугом В дальнейшем я специально обращусь к сопоставлению двух исторических ситуаций — перед 1917 годом и нынешней. Пока скажу только, что вопреки многим поверхностным и невежественным (хотя и всячески рекламируемым) сегодняшним идеологам, твердящим о какой-то близости или даже родстве этих ситуаций, они в действительности прямо противоположны по самой своей сути. И это, в частности, с очевидностью обнаруживается в прямой противоположности соотношения между «программами» правительства и, с другой стороны, Думы (и страны) перед 1917 годом и сегодня. Перед 1917 годом у «черносотенцев» не было ровно никаких «шансов» на победу. И, как уже отмечено, опасения и подчас даже откровенный страх либералов перед угрозой мощного «черносотенного» отпора были совершенно беспочвенными. В этих опасениях лишний раз выражалась недальновидность либеральных идеологов, их неспособность понять реальный ход истории. В отличие от них, многие «черносотенные» идеологи уже с конца 1900-х годов более или менее ясно сознавали свою обреченность на поражение, что совершенно открыто высказано в их личных дневниках и письмах (в менее прямой форме это сознание проступало в их статьях), — например, в недавно опубликованных шестидесяти письмах, о которых я уже говорил выше{6}. Достаточно внимательно прочитать эти письма, чтобы убедиться: целый ряд их авторов шел по своему пути, вовсе не рассчитывая на победу. Их заставляло говорить и писать чувство патриотического долга и, во-вторых, вера в то, что в конечном счете — может быть, уже не при них, а при их потомках — Россия преодолеет катаклизм, через который ей неизбежно предстоит пройти… Глубокое понимание своей обреченности, присущее многим «черносотенцам», раскрыто на основе архивных материалов в изданном в 1990 году очередном обстоятельном исследовании Ю. Б. Соловьева «Самодержавие и дворянство в 1907–1914 гг.» (ранее вышли его книги, посвященные изучению соотношения тех же сил в конце XIX века и в 1902–1907 годах). Правда, Ю. Б. Соловьев в этом своем рассказе не избежал соблазна всячески раздуть распри и интриги в среде «черносотенцев» — как будто таких явлений не было во всех других тогдашних партиях — от октябристов (чего стоит, например, история одного из главных октябристских лидеров — А. Д. Протопопова!) до большевиков. И ведь в конце концов именно сознание безнадежности борьбы обостряло отношения между самими «черносотенцами» и подчас толкало их к различным авантюрам. Но так или иначе историк впечатляюще показал, что, полностью осознавая неизбежность поражения, видные «черносотенные» идеологи Л. А. Тихомиров, А. А. Киреев, Б. В. Никольский, А. Б. Нейдгардт (брат супруги П. А. Столыпина), К. Н. Пасхалов все же продолжали идти избранной ими дорогой, являя собой, в сущности, своего рода донкихотов; Ю. Б. Соловьев, понятно, не употребляет это определение, но некоторые либералы, до 1917 года проклинавшие «черносотенцев», позднее, уже в эмиграции, называли их именно донкихотами{7}. Могут возразить, что это определение, как правило, несет в себе иронический смысл, однако ведь «черносотенцы», в отличие от «типичных» донкихотов, знали о своей грядущей судьбе! И стоит еще раз повторить, что даже и в этом ясном предвидении поражения выразилось превосходство «черносотенцев» над либералами, страшившимися победы своих непримиримых противников и постоянно занимавшимися их «разоблачением» и дискредитацией. Но самое примечательное и вместе с тем загадочное состоит в том, что и после победы Революции, когда «черносотенцы» оказались в полном смысле слова объявленными «вне закона» и их без всяких «формальностей» расстреливали, продолжалась — и продолжается до сих пор! — оголтелая атака на них, в ходе которой вдалбливается в умы представление, согласно которому «черносотенцы» были опаснейшими и сильнейшими злодеями, залившими — или, по крайней мере, пытавшимися залить — Россию «морем крови». Выше цитировалась, например, статья из «Правды» 1921 года, в которой «русские трудящиеся массы» запугивали уверением, что «черносотенцы» готовятся отправить эти массы «на плаху». При этом имелись в виду всего несколько десятков спасшихся от расстрелов и собравшихся в немецком городке Рейхенгалле «черносотенцев»… Позднее было бы уж совсем нелепо писать о подобной прямой «угрозе», но «черносотенцев» продолжали при каждом подходящем случае проклинать и преподносить как нечто устрашающее. И, как становится вполне очевидным при изучении всех обстоятельств, главной причиной столь долгого — вплоть до наших дней — и неослабевающего натиска на «черносотенцев» являлись не выступления против Революции, но та часть их речей и статей, в которых они обращались к еврейской проблеме. Об этом неопровержимо свидетельствует уже тот факт, что, согласно нынешним представлениям преобладающего, даже, пожалуй, абсолютного большинства людей, «черносотенцы» боролись не против Революции, но именно и только против евреев. Здесь необходимо уяснить, что к моменту начала «черносотенного» движения в силу целого ряда различных обстоятельств и тенденций установилось такое положение, что любое — именно любое — критическое суждение в адрес евреев оценивалось в интеллигентской среде как нечто совершенно недопустимое; те, кто «позволял» себе высказать публично такие суждения, становились поистине отверженными. Об этом правдиво и ярко сказал в 1909 году в письме своему другу, известному тогда литератору Ф. Д. Батюшкову (внучатому племяннику поэта) Александр Куприн. Говоря о негативных сторонах деятельности еврейства, писатель констатировал: «…мы об этом только шепчемся в самой интимной компании на ушко, а вслух сказать никогда не решимся. Можно печатно иносказательно обругать царя и даже Бога, а попробуй-ка еврея! Ого-го! Какой вопль и визг поднимется… И так же, как ты и я, думают — но не смеют сказать об этом — сотни людей» (из числа литераторов). И закончил Куприн свое послание так: «Сие письмо, конечно, не для печати и не для кого, кроме тебя. Меня просит Рославлев подписаться под каким-то письмом ради Чирикова (русский писатель, которого тогда травила еврейская печать; см. об этом воспоминания Евгения Чирикова в «Нашем современнике», 1991, № 6. — Кто-либо может предположить, что Куприн все же преувеличивал. Но вот чрезвычайно выразительные суждения по поводу того же «дела Чирикова», опубликованные в том же 1909 году одним из крупнейших еврейских деятелей XX века В. Е. Жаботинским. Он писал, что когда Чириков и Арабажин (критик, его поддержавший) «уверяют, что ничего антисемитского не было в их речах, то они оба совершенно правы. Из-за того, что у нас считается очень distingul (благовоспитанным. — Такая, в сущности, абсурдная «ситуация» была создана к началу XX века. Ныне, в конце XX века, это положение поистине доведено до предела во всех так называемых «цивилизованных» странах, исключая разве только Японию, где, впрочем, почти нет евреев. Можно бы привести бесчисленные примеры прямо-таки идиотских случаев обвинения тех или иных людей в «антисемитизме». Сошлюсь только на один. Много лет плодотворно работает русский историк Р. Г. Скрынников, изучающий главным образом явления и события второй половины XVI — начала XVII века. Он, без сомнения, является сегодня наиболее значительным исследователем этого периода истории России. И вот в США в журнале «Russian Review» (Ohio) появляется отклик на работы Р. Г. Скрынникова. Как сообщается в № 2 «Вопросы истории» за 1994 год, адъюнкт-профессор Техасского университета Честер Даннинг, характеризуя одну из книг историка, «отмечает наличие полезных фактических уточнений, но в целом считает ее малооригинальной… Даннинга шокируют места в книге, звучащие антисемитски» (с. 189; нет сомнения, что вторая фраза «объясняет» низкую оценку вполне заслуживающей одобрения книги). «Антисемитскими» являются в глазах рецензента следующие «места» в книге Р. Г. Скрынникова «Смута в России в начале XVII в.» (Л., 1988, с. 201–202), посвященные самозванцу Лжедмитрию II («тушинскому вору»), претендовавшему на русский престол в 1607–1610 годах: «Иезуиты произвели собственное дознание о происхождении самозванца и… утверждали, что имя сына Грозного принял некий Богданка, крещеный еврей, служивший писцом при Лжедмитрии I. Иезуиты весьма точно описали жизнь самозванца в Могилеве… После восшествия на престол в 1613 году Михаил Романов официально подтвердил версию о еврейском происхождении «тушинского вора»… Филарет Романов (двоюродный брат последнего царя-Рюриковича — Федора Иоанновича и отец первого царя династии Романовых Михаила Федоровича. — Р. Г. Скрынников сообщает также, что перед своим «превращением» в сына Ивана Грозного будущий самозванец прислуживал в доме священника в Могилеве… За неблагонравное поведение священник высек его и выгнал из дома… В этот момент его и заприметили ветераны московского похода Лжедмитрия I. Один из них, пан Меховецкий, обратил внимание на то, что голодранец «телосложением похож на покойного царя» (с. 194), то есть Лжедмитрия I, и уговорил его стать самозванцем. Несомненно, есть немалые основания объявить эти сообщения Но каким образом в изложении почерпнутых из достоверных источников (к тому же независимых друг от друга) биографических сведений об одном жившем почти 400 лет назад еврее усматривают «антисемитизм» — это, в сущности, непонятно. А особенно странно и даже возмутительно, что выходящий в Москве журнал «Вопросы истории», сообщая об инсинуации техасского адъюнкт-профессора, никак не выразил своего отношения к ней и тем самым фактически к ней присоединился… По-видимому, редакция журнала хотела продемонстрировать свою принадлежность к современной «цивилизации», которая напрочь запрещает публиковать какие-либо не могущие вызвать чувства восторга сведения, относящиеся к евреям. Это историографическое отступление достаточно ясно показывает, до каких «крайностей» дошла ныне «борьба с антисемитизмом», широко развернувшаяся в России еще в начале XX века. И вполне очевидно, что главная «вина» всех тогдашних «черносотенцев» состояла именно в том, что они не подчинялись запретам и осуществляли Таким образом, дело шло именно и только о свободе слова в одной из очень существенных проблем общественной жизни России. И в глазах нынешних «обличителей» главная «вина» всех «черносотенцев» — их несогласие с запретом на любую критику евреев. В настоящее время это понемногу начинают признавать все стремящиеся к сколько-нибудь объективному освещению событий авторы. Так, в издающемся сейчас правительственном (учрежденном в 1992 году Государственной архивной службой Российской Федерации) журнале «Исторический архив» читаем: «20 сентября 1918 года Меньшиков (речь идет о выдающемся «черносотенном» публицисте. — Стоит отметить, что авторы этого текста, В. Ю. Афиани и М. В. Бельдова, раскрывая истинный смысл жесточайшего послереволюционного террора против «черносотенцев» (на тех же «основаниях», что и М. О. Меньшиков, были тогда расстреляны Б. В. Никольский, А. И. Дубровин, священник И. И. Восторгов и многие другие), вместе с тем в избранной ими формулировке «настигла месть» (речь идет о расстреле за уже давние статьи!), по сути дела, оправдывают палачей, которые к тому же — о чем умалчивают авторы — убили М. О. Меньшикова «на глазах… шестерых малолетних детей…»{11} Как уже говорилось, необходимо разобраться в самом этом слове, этом термине «антисемитизм», который издавна употребляют в качестве почти безотказного оружия. В словарях «антисемитизм» определяется как «вражда», «ненависть», «непримиримое отношение» к евреям, — подразумевается, понятно, к евреям вообще, то есть всем людям, имеющим, так сказать, «несчастье» принадлежать к этой национальности, — совершенно независимо от их воззрений и поступков. Вполне естественно, что антисемитизм в этом действительном значении сего слова неприемлем для преобладающего большинства людей мыслящих, способных подняться над охватившей их в силу каких-либо жизненных обстоятельств чисто эмоциональной настроенностью, — хотя, конечно, были и есть люди, порабощенные такой настроенностью. Были этого рода люди и в орбите «черносотенцев», однако те, кто обвиняет в антисемитизме движение в целом и его основных деятелей, заведомо лгут или в лучшем случае заблуждаются. Это становится ясно хотя бы из следующего достаточно знаменательного факта. В своем уже не раз упомянутом обстоятельном обзоре событий 1905–1908 годов левый кадет В. П. Обнинский писал, как в разгар революционных событий влиятельный «черносотенец», богатый рыботорговец И. И. Баранов произнес речь, в которой «уверял, между прочим, что «евреи в члены Союза (русского народа. — Нельзя исключить, что «непросвещенный» купец Баранов был антисемитом в точном, собственном смысле слова. А поскольку он финансировал «черносотенные» организации и даже назывался «казначеем», он мог себе позволить высказывать свое «особое» мнение; по некоторым сведениям, выдвинутое им «требование» даже было введено в один «черносотенный» документ. Но тем не менее факт остается фактом: евреи, о которых писал Обнинский, играли исключительно существенную роль в «черносотенном» движении. Через 80 лет после Обнинского о них писал уже известный нам советский историк А. Я. Аврех. Процитировав опубликованную редактором газеты «Россия» И. Я. Гурляндом статью, которая в глазах этого историка имела заведомо антисемитский характер (о ней еще пойдет речь), А. Я. Аврех с не совсем ясной целью добавил: «Комментарии, как говорится, излишни, но стоит сказать, что Гурлянд был евреем, как и знаменитый Грингмут — первый основатель первого «Союза русского народа» (правда, под другим названием)»{13}. О В. А. Грингмуте уже говорилось в предыдущих главах; все же будет уместно напомнить, что он действительно был основоположником и главой первой по времени политической «черносотенной» организации — Русской монархической партии (впоследствии она почти целиком влилась в Союз русского народа) и редактором наиболее основательной «черносотенной» газеты «Московские ведомости». Его литературная деятельность была весьма значительной, и составители современного биографического словаря «Русские писатели. 1800–1917» сочли необходимым посвятить ему солидную статью. Правда, принципиально объективный тон, присущий в целом этому словарю, в статье о В. А. Грингмуте (как и о других «черносотенных» литераторах) не выдержан; говорится, например, что «имя Грингмута стало нарицательным, обозначая рьяного черносотенца, погромщика (!) и обскуранта». К тому же составители предпочли «завуалировать» национальную принадлежность В. А. Грингмута, назвав его «выходцем из Германии»{14}. Роль В. А. Грингмута в «черносотенном» движении невозможно переоценить. Его неожиданная смерть в конце 1907 года (ему было всего 56 лет) нанесла непоправимый ущерб движению. Тот же А. Я. Аврех сообщал, что даже много позднее, «8 апреля 1915 года один из руководителей черносотенного движения С. А. Кельцев писал: «Первоначально в Союзе (имелся в виду Московский Союз русского народа. — Очень важное значение имела для «черносотенцев» и деятельность И. Я. Гурлянда. Он родился в 1868 году в Бердичеве в весьма известной еврейской семье: отец его был главным раввином Полтавской губернии, дядя (брат отца) — видным историком еврейской культуры и раввином Одессы. Отец, который позднее занялся юриспруденцией, удостоился звания почетного гражданина. И. Я. Гурлянд получил превосходное образование, окончив знаменитый Демидовский юридический лицей в Ярославле. В тридцать два года он уже был профессором этого лицея и издал ряд ценных работ по истории права; на некоторые из них историки ссылаются и в наше время. Кроме того, он опубликовал несколько незаурядных произведений художественной прозы и удостоился одобрения самого Чехова. В 1904 году И. Я. Гурлянд перешел на государственную службу и с 1906-го стал одним из главных соратников П. А. Столыпина, о чем говорится в любом исследовании, посвященном этому великому государственному деятелю. В 1992 году появилась первая статья о Гурлянде — А. В. Чанцева в уже упомянутом биографическом словаре «Русские писатели. 1800–1917», а затем, в 1993-м, — более пространный очерк А. Лихоманова в «Вестнике Еврейского университета в Москве». Очерк этот, впрочем, проникнут духом «разоблачения»: И. Я. Гурлянд без каких-либо доказательств характеризуется здесь как «снедаемый огромным честолюбием человек»{17}, именно поэтому-де и ставший непримиримым и опасным врагом своих одноплеменников-евреев. Как нечто совершенно недопустимое преподносится в этом биографическом очерке тот факт, что «завязывается дружба И. Я. Гурлянда с В. М. Пуришкевичем… Лидер «Союза Михаила Архангела» поддерживает с Ильей Яковлевичем переписку, они дружат семьями» (с. 150). Сразу же после прихода к власти в 1917 году Временного правительства началось систематическое преследование всех имевших отношение к «черносотенству». Как сказано в биографическом очерке А. Лихоманова, «Гурлянда допросить не удалось. Бросив семью, не успев уничтожить компрометирующие его документы, он бежал за границу в первые дни после Февральской революции… у него были весьма веские основания срочно покинуть страну после революции, и его позиция по еврейскому вопросу сыграла тут не последнюю роль» (с. 142, 152). Скажу еще о малоизвестном: в 1921 году И. Я. Гурлянд издал в Париже повесть в стихах «На кресте», в центре которой драматическая судьба еврея — патриота России. Внимание к таким деятелям, как В. А. Грингмут и И. Я. Гурлянд, важно потому, что позволяет с особенной ясностью понять проблему пресловутого антисемитизма. Как уже говорилось, значение этого термина нельзя истолковать иначе как непримиримость к евреям как таковым, то есть любым людям, явившимся на свет в еврейской семье. По-видимому, именно так относился к евреям упомянутый выше купец-«черносотенец» Баранов, не соглашавшийся сотрудничать и с теми евреями, которые «исповедовали православную веру». Нет сведений о том, как он воспринимал активнейшее участие в «черносотенном» движении Грингмута и Гурлянда. Но были и другие лица, разделявшие «позицию» Баранова. В 1908 году, как радостно сообщается в нынешнем «разоблачительном» очерке об И. Я. Гурлянде, «орган «Союз русского народа» газета «Русское знамя» поместила передовую статью «Гг. государственные журналисты», где говорилось и о «внезапно возвысившемся юрком еврейчике Гурлянде»…» (с. 150). Но следует сообщить, что именно в 1908 году В. М. Пуришкевич направил П. А. Столыпину записку, в которой призывал его обратить внимание на тот факт, что «Русское знамя», по его определению, «получило характер за последнее время совершенного уличного листка, стремясь не возвысить читателя духовно, а действовать на инстинкты…»{18}. Очевидно, что В. М. Пуришкевич под «инстинктами» имел в виду и антисемитизм в собственном, действительном смысле этого слова — в том числе и нападки газеты на его друга И. Я. Гурлянда, вызванные уже только тем, что он родился в еврейской семье. Нет сомнения, что в среде «черносотенцев» были антисемиты в точном значении этого слова. Но поистине нелепо обвинять в антисемитизме движение в целом и его ведущих, обладавших правом решать те или иные важнейшие вопросы деятелей, ибо эти деятели тесно сотрудничали с евреем И. Я. Гурляндом и избрали еврея В. А. Грингмута одним из главных руководителей своего движения (он, в частности, был «председателем Русского собрания и 1–4-го съездов русских людей»{19}, в которых принимали участие делегаты всех «черносотенных» организаций). Нетрудно предвидеть, что у иных живущих «инстинктами» нынешних читателей рассказ о В. А. Грингмуте и И. Я. Гурлянде вызовет крайне отрицательное отношение: эти евреи, скажут они, были специально засланы в «черносотенство», чтобы разлагать его изнутри. Но следует задуматься хотя бы над тем, почему и сегодня, хотя прошло уже около столетия, этих деятелей продолжают рьяно «разоблачать» в еврейских кругах? Кстати, в этих кругах наверняка не согласятся с утверждением, что само наличие в среде «черносотенцев» евреев, игравших к тому же первостепенную роль, подрывает обвинение «черносотенства» в антисемитизме (в истинном значении этого слова). Мне возразят, что И. Я. Гурлянд и В. А. Грингмут были, так сказать, вырожденцами, выступавшими как злейшие враги своих одноплеменников, как «евреи-антисемиты». И. Я. Гурлянд в цитированном выше нынешнем очерке представлен в качестве человека, который превратился во врага своих одноплеменников ради блистательной карьеры. Но это явная неправда. Так, став уже в 1906 году ближайшим и влиятельнейшим соратником председателя Совета министров П. А. Столыпина (что может быть истолковано как огромный успех на карьерном пути), И. Я. Гурлянд позднее завязывает дружбу с В. М. Пуришкевичем, которая никак не могла способствовать карьерным интересам, — хотя бы уже потому, что Столыпин относился к Пуришкевичу весьма двойственно (ведь последний, например, откровенно заявил на одном из заседаний Думы, что видит «в правительстве П. А. Столыпина, стремящегося ввести у нас конституционный строй, политического противника»){20}. И, уж конечно, заведомой ложью является приписывание И. Я. Гурлянду — как, впрочем, и другим виднейшим «черносотенцам» — антисемитизма в собственном смысле этого слова. Любопытно, что до 1910 года, хотя И. Я. Гурлянд уже был к тому времени теснейшим образом связан с «черносотенцами», его не обвиняли во вражде к евреям. В том же 1910 году в «Еврейской энциклопедии» была помещена вполне «положительная» статья о нем (как и о его дяде-раввине), завершавшаяся так: «Гурлянд проводит идею полного присоединения евреев к началам русской государственности, отнюдь не отказываясь от своих вероисповедных и национальных стремлений» (т. VI, с. 851). Однако уже после выхода в свет этого тома кто-то почему-то решил «исправить ошибку», и в нераспроданную часть тиража была внедрена вклейка, в которой, в частности, говорилось: «В последние годы Гурлянд изменил этим взглядам в связи с реакционным направлением своей деятельности: руководимый им орган «Россия» выступает со всевозможными обвинениями против евреев и поддерживает репрессивную политику правительства по отношению к ним»{21}. Возможно, в редакции «Еврейской энциклопедии» вызвали негодование какие-либо передовые статьи газеты «Россия», которые обычно писал сам И. Я. Гурлянд. Выше говорилось о статье 1911 года, цитируемой историком А. Я. Аврехом в качестве образчика гурляндовского «антисемитизма». Вот что сказано в ней о незадолго до того убитом П. А. Столыпине: «Виднейший представитель национальной идеи был, конечно, ненавистен радикальной адвокатской балалайке, как и всему национально-оскопленному стаду полуинтеллигентов и интеллигентов-неудачников, являющихся командирами революционного стада и состоящих на инородческо-еврейском содержании»{22}. А. Я. Аврех преподнес эти суждения именно как возмутительный пример антисемитизма, исходящего от вырожденца-еврея. Однако никакого антисемитизма в истинном значении этого слова здесь нет и в помине. Чтобы доказать это, приведу цитату из статьи другого автора, опубликованной двумя годами ранее — в 1909 году. Вот ее начало: «Передовые газеты, содержимые на еврейские деньги и переполненные сотрудниками-евреями…» — так писал человек, которого в антисемиты зачислить не удастся, ибо это уже упомянутый крупнейший еврейский деятель — В. Е. Жаботинский, кстати, хорошо знавший положение в «передовых газетах», так как до 1903 года он был членом РСДРП и даже входил в состав ее Одесского комитета; в 1903 году он порвал с РСДРП. Но продолжим цитату из его статьи: «…до сих пор, несмотря на наши вопли, игнорируют еврейские нужды… Когда евреи массами кинулись творить русскую политику, мы предсказали им, что ничего доброго отсюда не выйдет ни для русской политики, ни для еврейства»{23}. (Не исключено возражение, что Жаботинский был сионистом и не может считаться защитником интересов всех евреев. Но я привожу его высказывание не для присоединения к его убеждениям, а для того, чтобы выяснить истину; тот факт, что и «еврей-антисемит» Гурлянд, и еврей-сионист Жаботинский в разных целях, но согласно говорят об издаваемых на еврейские деньги революционных и либеральных газетах, весомо подтверждает правоту этого «диагноза».) Конечно, В. Е. Жаботинского заботила судьба еврейства, а не «русская политика», но так или иначе под последней из его процитированных фраз, без сомнения, с удовлетворением поставил бы свою подпись И. Я. Гурлянд, выступавший, вопреки утверждению «Еврейской энциклопедии» (как и другие виднейшие «черносотенцы»), не «против евреев», но против активнейшего В уже упоминавшемся нынешнем очерке о И. Я. Гурлянде приводятся — опять-таки в качестве выражения его антисемитизма — следующие его суждения, относящиеся к 1912 году: «…годы смуты определили, что еврейская молодежь с головой окунулась в политические заговоры против исторических устоев Русского государства… натиски со стороны международных еврейских организаций показали, что с еврейским вопросом связан вопрос о политическом и социальном перевороте в России»{24}. Но и В. Е. Жаботинский почти одновременно, в 1911 году, писал о том же: «…под каким ужасом воспитывается наша молодежь. Мы уже видели таких, которые помешались на революции, на терроре, на экспроприациях…»{25} И вообще, иронизирует Жаботинский, «все, в ком только было достаточно задору, все побежали на шумную площадь творить еврейскими руками русскую историю» (с. 48). Конечно, в отличие от И. Я. Гурлянда, он не беспокоился об «исторических устоях Русского государства»; его волновали «устои» еврейства. Но вот весьма выразительное противоречие: В. Е. Жаботинский, решительно возражавший против — по его определению — «несоразмерного» участия евреев в Революции, которая не даст им «ничего доброго», не считается антисемитом, а между тем И. Я. Гурлянд, говоривший о том же самом с точки зрения интересов России в целом (в том числе, конечно, и российских евреев, к коим принадлежал он сам!), клеймится как враг и предатель евреев, как патологический еврей-антисемит. И эта клевета печатается в «Вестнике Еврейского университета в Москве» в 1993 году — когда, казалось бы, всем уже ясно, чем была Революция, против которой и, в частности, против непомерного еврейского участия в ней (а не против евреев!) боролся И. Я. Гурлянд. В связи с этим стоит отметить один по-своему замечательный «вывод», к которому — по всей вероятности, не вполне осознанно — пришел современный историк Владлен Сироткин (о нем уже шла речь выше), опубликовавший не так давно две «разоблачительные» статьи о «черносотенцах». Он клеймил их за «антисемитизм», но в какой-то момент словно бы «прозрел» и написал следующее: «Для идеологов черносотенства (тогда, как и сейчас) «евреи» — категория не национальная, а политическая»{26}. Тем самым В. Сироткин, по сути дела, полностью снял с «черносотенцев» обвинение в антисемитизме, то есть именно в национальной ненависти, хотя едва ли он ставил перед собой такую цель. Тем не менее Сироткин здесь же привел одно достаточно весомое «доказательство», сообщив, что «при «Союзе русского народа» открыли филиал для тех самых гонимых евреев», и даже «власти зарегистрировали в Одессе устав общества евреев, молящихся Богу (разумеется, своему Богу. — Это были, очевидно, люди, которые понимали или хотя бы предчувствовали, что революционный катаклизм не даст им счастья, — чего никак не понимали, например, в конечном счете уничтоженные созданным ими же строем Г. Е. Зиновьев или Л. Б. Каменев. В. Сироткин с явным одобрением писал об уже знакомом читателю моей книги А. Я. Аврехе, который до самой своей кончины в декабре 1988 года превозносил Революцию и проклинал «черносотенцев»: «…историк Арон Яковлевич Аврех (которого я лично знал), не считавший себя ни евреем, ни русским, а только марксистом-интернационалистом…» Существо этого типа людей точно и глубоко раскрыл выдающийся мыслитель Л. П. Карсавин (1882–1952, умер в ГУЛАГе), чьи труды, слава Богу, публикуются теперь в России. Владлену Сироткину — как и другим нынешним обличителям «черносотенства» — следовало бы внимательно изучить и прочно усвоить основные положения написанной еще в 1927 году — как бы к десятилетию победы Революции — работы Л. П. Карсавина «Россия и евреи». Он начал ее характернейшим замечанием: «Довольно затруднительно упомянуть в заглавии о евреях и не встретиться с обвинением в антисемитизме…»{27} И, конечно, он «встретился» с таким обвинением, хотя в работе четко проведено разграничение трех слоев (или, как определяет сам Л. П. Карсавин, «типов») еврейства: «Мы различаем… религиозно-национальное и религиозно-культурное еврейство… евреев, совершенно ассимилированных тою либо иною национальною культурою… и евреев, интернационалистов по существу и революционеров по природе. Вот об этом последнем типе евреев мы до сих пор и говорили… признание того, что он существует, описание отличительных его черт, даже оценка его с точки зрения религиозных и культурных ценностей являются не антисемитизмом, а научно-философскими познавательными процессами. Научное познание не может быть запрещаемо и опорочиваемо на том основании, что приходит к выводам, для нервозных особ неприятным» (с. 414). Далее Л. П. Карсавин говорит, что исследуемый им «тип» — это «уже не еврей, но еще и не «нееврей», а некое промежуточное существо, «культурная амфибия», почему его одинаково обижает и то, когда его называют евреем, и то, когда его евреем не считают (!); он определяется «активностью», которая неизбежно оборачивается «нигилистической разрушительностью… Этот тип является врагом всякой национальной органической культуры (в том числе и еврейской)…» (с. 412, 413, 414). И «практический» вывод Л. П. Карсавина таков: «…денационализирующееся и ассимилирующееся еврейство — наш вечный враг, с которым мы должны бороться так же, как оно борется с нашими национально-культурными ценностями. Это — борьба неустранимая и необходимая» (с. 416). Нельзя не сделать здесь одно принципиальное уточнение: из работы Л. П. Карсавина в целом ясно, что речь идет отнюдь не о борьбе с «денационализирующимся» еврейством вообще, в целом, но лишь с той его частью, теми его представителями, которые проявляют свою «разрушительную активность» прямо и непосредственно в сфере Да, речь идет о тех, о ком В. Е. Жаботинский не без презрения писал еще в 1906 году, что они задорно «побежали на шумную площадь творить еврейскими руками русскую историю». К ним, конечно же, совершенно не относятся пусть даже самые «денационализированные», но не вторгающиеся с «разрушительной активностью» в устои того или иного национального бытия люди, занятые общеполезным профессиональным трудом. Как ни прискорбно, в эпоху Революции в еврейской среде оказалось чрезвычайно большое количество людей, одержимых этой самой разрушительной активностью. Причину этого вполне основательно и убедительно раскрыл И. Р. Шафаревич в своей работе «Русофобия», созданной в 1978–1982 годах и опубликованной впервые в 1988-м. «В конце XIX века устойчивая, замкнутая жизнь религиозных общин, объединявших почти всех живших в России евреев, — писал И. Р. Шафаревич, — стала быстро распадаться. Молодежь покидала религиозные школы и патриархальный кров и вливалась в русскую жизнь — экономику, культуру, политику, все больше влияя на нее. К началу XX века это влияние достигло такого масштаба, что стало весомым фактором русской истории… оно… особенно бросалось в глаза во всех течениях, враждебных тогдашнему жизненному укладу. В либерально-обличительной прессе, в левых партиях и террористических группах евреи, как по числу, так и по их руководящей роли, занимали положение, совершенно несопоставимое с их численной долей в населении». Этот, как пишет далее И. Р. Шафаревич, «прилив… почти точно совпал с «эмансипацией», началом распада еврейских общин… Совпадение двух кризисов (в России в целом и в российском еврействе. — Работа И. Р. Шафаревича вызвала совершенно беспрецедентную волну всякого рода нападок и обвинений — что ясно свидетельствует об ее высокой значимости. Разумеется, его на разные лады обвиняли в антисемитизме. Но для этого каждый его обвинитель предпринимал более или менее грубое искажение действительного содержания «Русофобии». К сожалению, этим грешили подчас даже и стремящиеся к объективности авторы. Среди них оказался и пишущий в основном о проблемах Православной церкви публицист Александр Нежный. В своей книге «Комиссар дьявола», рассказывающей прежде всего о главном «воинствующем безбожнике» Ярославском, Александр Нежный не побоялся называть реальными и полными именами и этого разрушителя, и его «биографа» Минца и заявить, что в своем сочинении о Минее Израилевиче Губельмане (то есть Ярославском) «брызжет восторженной и чрезвычайно глупой слюной Исаак Израилевич (Минц. — Александр Нежный здесь явно «переборщил», определив ненависть к разрушителю и палачу русской Церкви и его одописцу именно и только как «юдофобию»; ведь не является же, скажем, глубокая симпатия русских людей к Исааку Элиевичу Левитану «приступом юдофилии»… Почему же в отношении Губельмана и Минца возмущение обязательно должно принимать характер юдофобии? А через несколько страниц Александр Нежный «переборщил» в прямо противоположную сторону, обвинив в юдофобии И. Р. Шафаревича: он зачислил его в стан «охотников представить русскую (шире и точнее говоря — российскую) трагедию (имеется в виду Революция. — Далее Александр Нежный преподносит более конкретное обвинение: «Непостижимым образом русские террористы оказываются у него (И. Р. Шафаревича. — Признаюсь, меня глубоко удивили цитируемые фразы Александра Нежного, и я обратился к нему с вопросом, почему он до такой степени исказил смысл работы И. Р. Шафаревича. И Александр Иосифович признался, что он вообще-то не читал эту работу, а только слышал рассказ о ней от одной из своих приятельниц… Словом, давно знакомый мотив: «Я Пастернака не читал, но протестую против его клеветнического романа». Что же касается множества других «критиков» работы И. Р. Шафаревича, о них и говорить не хочется: это заведомые лжецы и клеветники. Участие евреев в Революции было, конечно, огромным и, уж разумеется, никак «не соразмерным» (по определению В. Е. Жаботинского) с долей евреев в населении России. Вместе с тем, как писал в уже цитированной работе Л. П. Карсавин, «глупо» утверждать (хотя это и ранее делали, и теперь делают многие), что «будто евреи выдумали и осуществили русскую революцию. Надо быть очень необразованным исторически человеком и слишком презирать русский народ, чтобы думать, будто евреи могли разрушить русское государство» (с. 415). Характеризуя «тип» ассимилирующегося еврея с его «разрушительной активностью», Л. П. Карсавин оговаривал, что «этот тип не опасен для здоровой культуры и в здоровой культуре не действенен. Но лишь только культура начинает заболевать или разлагаться, как он быстро просачивается в образующиеся трещины, сливается с продуктами ее распада и ферментами ее разложения, специфически его окрашивает и становится уже реальной опасностью» (с. 414). Кстати сказать, сегодня множество «борцов» с пресловутым антисемитизмом прямо-таки обожают приписывать своим противникам тезис, согласно которому именно и только евреи устроили русскую революцию. Конечно, существуют малосведущие или не способные к серьезному размышлению люди, которые говорят нечто подобное. Но даже самый что ни есть «черносотенный» идеолог Н. Е. Марков писал о роковом феврале 1917 года: «Тут за дело взялись не бомбометатели из еврейского Бунда, не изуверы социальных вымыслов, не поносители чести Русской Армии Якубзоны, а самые заправские российские помещики, богатейшие купцы, чиновники, адвокаты, инженеры, священники, князья, графы, камергеры и всех Российских орденов кавалеры»{30}. Н. Е. Марков почему-то забыл прибавить к этому перечню и ряд членов самой императорской фамилии — в том числе великого князя Кирилла Владимировича (прадеда сегодняшнего «претендента» на Российский престол юного Георгия Михайловича), который уже 1 марта явился в качестве единомышленника в «революционную» Думу, причем «на его шинели красовался алый бант»{31}. Роль евреев выросла до предела уже Я много думала над этим. И, поверьте, это были мучительные раздумья. И вот до чего я додумалась — изложу это очень коротко. Октябрьский переворот для евреев Российской империи, с ее еврейскими резервациями-местечками, с ее страшными погромами, ограничениями в правах, невозможностью для молодых евреев получить высшее образование — конечно, этот переворот стал для них своего рода национальным освобождением. Они приняли революцию, потому что не могли ее не принять: она подарила им надежду выжить…»{32} Из этого рассуждения с неизбежностью следует, что евреи хлынули в Чрезвычайные комиссии по борьбе с контрреволюцией (и позднейшие «органы»), поскольку, мол, в случае победы этой самой контрреволюции было бы ликвидировано их «национальное освобождение» в октябре 1917 года, и, более того, они-де вообще погибли бы: ведь якобы только после Октябрьского переворота у них появилась «надежда выжить». Буквально все положения, выдвинутые в приведенной цитате Евгенией Альбац, порождены ее невежеством (у меня нет оснований думать, что она вполне сознательно фальсифицирует историю). Во-первых, «ограничения», касающиеся евреев, были целиком отменены сразу после Февральского (а не Октябрьского) переворота. Во-вторых, нелепо утверждать, что до 1917 года у российских евреев не было-де даже «надежды выжить»: в новейшем демографическом труде показано, что у еврейского населения Российской империи «были исключительно высокие темпы прироста, которых не знала Остается еще два пункта: в-четвертых, о «еврейских резервациях» и, в-пятых, о «невозможности получить высшее образование». Начну с, последнего. Еще в 1877 году Достоевский заметил, что евреи имеют «больше прав или, лучше сказать, возможности ими пользоваться, чем само коренное население»{34}. И он был вполне прав. Так, «Еврейская энциклопедия» сообщала, что в 1886 году, когда евреи составляли немногим более 3 процентов населения Российской империи, в общей численности студентов университетов их было (притом В современном еврейском издании приведены более поздние и более конкретные сведения о (как там определено) «представительстве» студентов иудейского вероисповедания в главных университетах России. В 1911 году в Петербургском университете это «представительство» равнялось 17,7 процента, в Киевском — 20 процентам, в Новороссийском — 34 процентам, в Харьковском — 12,6 процента и сравнительно меньше было в Московском — 10 процентов{35}. Конечно же, на меня может обрушиться обвинение, что я-де сторонник «ограничений» для евреев. В действительности же я убежден, что введение правительством Российской империи пресловутой «процентной нормы» выражало слабость — и, надо сказать, постыдную слабость — этого правительства. Если его беспокоило несоразмерное (с долей населения) «представительство» студентов иудейского вероисповедания в императорских университетах, оно должно было создать поощряющие стимулы для православной молодежи разных сословий, а не пытаться — явно тщетно — ограничить количество студентов-иудеев. Но в то же время нельзя не сказать и о том, что суждения Е. Альбац (как и множества других авторов), «оправдывающие» несоразмерное участие евреев в Революции и даже в «органах» мнимой «невозможностью» получить высшее образование, заведомо несостоятельны. Приведенные цифры свидетельствуют, что люди иудейского вероисповедания добивались необходимого для них «представительства» в российских университетах без победы Революции и без ВЧК — ОГПУ… Это ясно, в частности, из следующего: в 1928 году, когда абсолютно никаких ограничений для евреев в сфере высшего образования не было, их доля в общем количестве студентов составляла 13,5 процента{36} — то есть не больше, чем до 1917 года. Ведь даже в 1886 году, за тридцать лет до победы Революции, доля студентов иудейского вероисповедания составляла 14,5 процента; нельзя не учитывать при этом, что евреев среди студентов было еще больше, ибо крестившиеся евреи не входили в статистику. Для ясности напомню, что «нормы», которые безуспешно пыталось навязать правительство, составляли для Петербурга и Москвы всего 3 процента, для Центральной России — 5 процентов, а для территорий, находящихся в так называемой «черте оседлости», — 10 процентов. К этой «черте» мы и обратимся. В связи с ней постоянно утверждается, что до 1917 года евреи были «загнаны в гетто», в некие «резервации» или даже своего рода концлагеря… Но, во-первых, территория, входившая в «черту оседлости», превышала территории Германии и Франции вместе взятых. Далее, никто не «загонял» евреев в места их проживания на этой территории, перед нами очередной миф, начисто разоблаченный, например, тем же В. Е. Жаботинским, который писал в 1936 году: «…я тут разочарую наивного читателя, который всегда верил, что в гетто нас силой запер какой-то злой папа или злой курфюрст (или в России — злой царь. — Не исключено, что это утверждение Жаботинского будут оспаривать, однако никак нельзя оспорить следующее: евреи расселились на польских, украинских, белорусских землях (которые впоследствии, на рубеже XVIII–XIX веков, вошли в состав Империи) в далекие времена — за пять-шесть и более столетий до нашего, XX века, — и создали здесь свою, своеобразную экономику, быт и культуру. Продолжу цитату из В. Е. Жаботинского: «Все мы слыхали про то, что своеобразие и односторонность еврейской экономики являются последствиями угнетения… Это правда, но не вся… гораздо важнее был «гнет» самой силы вещей, гнет самого факта диаспоры. Еврей сам инстинктивно сторонился от экономических функций, захваченных «туземцами»…» (с. 153–154; странно, впрочем, здесь слово «захваченных», ибо не ясно, у кого и что «захватили» населявшие эти земли задолго до прихода евреев восточнославянские племена?!). Но так или иначе ко времени возвращения отторгнутых Польско-Литовским государством западных земель в состав России жившие на этих землях евреи были, в сущности, таким же постоянным — «оседлым» — населением, как украинцы и белорусы (кстати, слову «оседлость» без всяких на то оснований придали сугубо негативный, даже «страшный» смысл). После же исчезновения государственной границы между этими землями и Российской империей в целом евреи — в отличие от украинцев и белорусов — обнаружили страстное стремление переселяться в центр Империи, и прежде всего в главные ее города, в том числе в столицы. Это стремление объясняют и как бы полностью оправдывают тем, что многие евреи жили на бывших землях Польши и Литвы «тесно» и «бедно». Тяга к лучшей жизни понятна и естественна, но едва ли какое-либо государство может спокойно отнестись к своевольному (совсем другое дело — поощряемое государством перемещение украинских и других крестьян на пустующие земли в Сибири) перемещению того или иного этноса из одного региона страны в другие и тем более в столичные города. За примерами не надо ходить далеко: в наши дни российские власти предпринимают достаточно жесткие меры, чтобы препятствовать перемещению в Москву (с территорий их «оседлости») многочисленных представителей тех или иных этносов, но мало кто усматривает в этом проявление некоего безобразного насилия. Между тем политика российских властей, направленная на «удержание» еврейского населения на той территории, где оно жило столетиями, оценивается именно как беспримерное насилие, как создание «резерваций» и чуть ли не концлагерей. Конечно, вполне можно понять стремление евреев улучшить свою жизнь, переселившись в центр Империи, но следует понять и власть. Ее сопротивление массовому переселению евреев в Центральную Россию толкуется как навязывание будто бы особого, не распространяемого на другие этносы режима. Между тем в действительности как раз евреи стремились к утверждению Завершая эту главу моего сочинения, предвижу, что иные читатели «найдут» в ней пресловутый «антисемитизм». Но с этим никак нельзя согласиться, ибо все, что сказано на предыдущих страницах, явно не вызвало бы протеста ни у такого национально мыслящего еврея, каким был В. Е. Жаботинский, ни у русского по духу еврея И. Я. Гурлянда. Я был, например, в дружественных отношениях с очень разными людьми — М. С. Агурским (1933–1991), видным деятелем и идеологом еврейства, и с Н. Я. Берковским (1901–1972), всем существом служившим России, автором книги «Мировое значение русской литературы» — безусловно лучшей книги на эту тему (и об Агурском, и о Берковском я не раз высказывался в печати){38}. И у меня не было каких-либо трудных разногласий «по еврейскому вопросу» ни с тем, ни с другим. Резкие разногласия возникают лишь с тем охарактеризованным Л. П. Карсавиным «типом», который и не еврей, и не «нееврей» (то есть в условиях русской жизни чуждый ее основам), но в то же время самым активным образом стремится воздействовать на русскую политику, идеологию, культуру. Именно такие люди готовы везде усматривать «антисемитизм», хотя критике подвергается отнюдь не национальная сущность евреев, а только разрушительная деятельность одного межеумочного слоя. |
||
|