"Хpоники российской Саньясы. Том 1" - читать интересную книгу автора (Лебедько Владислав)

Глава 12. Игорь Чебанов

Познакомиться с Игорем Чебановым советовали очень многие. Я некоторое время откладывал эту встречу. Добраться до Красной Горки (глубинка под Псковом), где с начала девяностых обосновался Игорь, без машины было сложно. Да и на машине нормальная дорога — только летом.

Но вот, наконец, в начале июня, я договорился со своим приятелем Юрой Андреевым, что он отвезет меня в Красную Горку. (Юра и сам давно хотел увидеть живого представителя «эзотерического христианства»). Перед отъездом я позвонил известной уже читателю Вере, у которой там тоже был дом; с Чабановым они были старыми друзьями:

— Завтра собираюсь к Чабанову!

— На машине?

— Да.

— Возьмите тогда и меня. Две недели уже жду оказии, чтобы уехать туда на лето!

— За тем и звоню!

Итак… машина и проводник были готовы, и мы поехали…

Возле дома, на пригорке, стоял мужчина, лет сорока с небольшим, среднего роста. Мне сразу бросились в глаза его короткие зеленые брюки и ярчайшие апельсиновые штиблеты «в дырочку». Мы с Юрой поднялись на пригорок и поравнялись с ним:

— Здравствуйте!

— День добрый!

— Не вы ли, часом, Игорь Чабанов?

— Я Игорь, а вы кто?

— А мы — ходоки из Питера, пришли вот к вам, — правду о жизни послушать:

— Ну что ж, пошли в дом.

Мы вошли в просторную избу и уселись на лавку. Несколько минут сидели молча. Хорошо было сидеть. Потом, когда молчание как-то естественно исчерпалось, Игорь улыбнулся и с какой-то особой теплотой в голосе произнес:

— А вы водочки-то привезли?

Юра отправился к машине за водкой, а мы с Игорем опять какое-то время сидели в очень мягкой, непринужденной тишине. Пришла жена Игоря, — поставила чайник, достала стопки, стаканы для чая, хлеб и варенье. Потом вернулся Юра и мы, прихватив все необходимое, пошли в небольшой соседний домик. Единственная комната была темная, у стены стоял стол и три стула. Сели, посидели молча еще минут пять, — как-то очень спокойно внутри и улыбка просится. Игорь разлил водку:

— Ну что, за встречу!

Сидим, задавать вопросы не хочется, — все как-то просто и понятно. Тишину опять нарушил Игорь:

— Давай, включай свой магнитофон, — расскажу вначале о себе…

12.6.1999

Игорь: — До двадцати или до двадцати двух лет я был совершенно далек от чего-то Духовного. Родители мои были вне всего этого, не было ни друзей, ни знакомых, через которых хоть что-нибудь до меня доносилось бы. И книг никаких не встречалось на духовные темы. Отслужил я в армии, — было это году в семьдесят шестом, а потом поступил на БиоФак учиться, в Университет.

Но вот подспудно, и тогда, и позже было искание какой-то:, как бы это сказать, — основы жизни. Я хотел как-то к этому подойти через биологию, через какое-то научное знание. И вот, два года я отучился, — первый год был интерес к биологии, а потом я понял, что наука, это луч познания очень такой определенный, конкретный и узкий. И все больше и больше на втором году обучения у меня складывалось ощущение, что ничего глобального, никакой Истины и Сути наука не принесет. Постепенно я потерял живой интерес к учебе, и возникла апатия и прострация. Учеба стала просто механическим действием. Вырисовывалась перспектива, что да, будет объем знаний, понимания определенной глубины, какая-то работа, и — все! За этим пустота и бессмысленность!

И вот, на втором курсе, когда я находился в этом состоянии упадка и растерянности, на мое счастье мне встретился человек. Этот человек оказался моим братом. Братом не прямым, а сыном моего отчима. Он тоже БиоФак окончил, но лет на шесть — семь раньше, — Сергей Чабанов. Мы до того никогда не общались, но я слышал, что он где-то есть. Он шел как-то по Университетскому коридору, увидел в списках мою фамилию и разыскал меня, — решил посмотреть, что у него за брат. Он-то первый до меня и донес кое-что. Мы тесно года полтора общались, и мне стало ясно, что существует правда жизни и глубина, иная, чем научная. У него был знакомый, — востоковед, буддолог, он давал мне книги по буддизму. Когда я их читал, то как-то во мне откликалось, что это на порядок глубже, настоящнее, хотя еще непонятно было, как и что, каким образом все это впитать и каким быть…

А у Сергея Чабанова был такой коллектив, который назывался «Семинар по теоретической биологии». Под новый год в разных местах: в Тарту, в Приозерске, — устраивались встречи, куда съезжались многие интересные люди. Это были люди разного образования, различных интересов, вот, например, Лев Николаевич Гумилев там был, известный астроном Козырев и многие другие неординарные ученые. Они как бы находились на стыке науки, философии и религии. Общим мотивом этого семинара было осмысление того, что все эти вещи: наука, философия и религия, — они в свое время разошлись, чтобы встретиться. Задача Сергея Чабанова была в том, чтобы донести как можно до большего числа людей тот факт, что за наукой, философией и религией стоит что-то очень глубокое и жизненное, некая парадигма, которая все объединяет. Причем объединяет именно внутри самого человека, — Сергей хотел, чтобы как можно большему числу людей это стало ясно. Большие семинары проводились раз в год, а так Сергей в Университете собирал людей раза два в неделю. Скорее всего, он и сейчас в этом направлении работает, хотя мы давно уже не виделись.

Так вот, от Сергея я впервые услышал и познакомился с буддизмом, йогой, которой потом некоторое время занимался, и вообще, можно сказать, с Духовным аспектом бытия. За полтора года плотного общения в коллективе, который собирал Сергей, у меня накопился какой-то объем самой разнообразной не переваренной информации, и я понял, что хорошо бы побыть какое-то время одному и все это переварить и осознать. Я взял академический отпуск и уехал путешествовать на Кавказ. И вот, в Тбилиси я жил у одного человека, — Жоры, а у него была Библия. Я Библию до того не читал, а там начал читать. Когда я прочитал заповедь: «Возлюби Бога всем сердцем своим, всей душой, всей крепостью своей…», то для меня вдруг наступила полная ясность. Весь сгусток знаний, исканий, который к этому времени накопился, то во мне, что начало тогда пробуждаться и оживать, — все это вдруг… — как бы это сказать… — произошло замыкание всего на эту заповедь, все стало абсолютно ясно.

Я осознал себя как некий тяжелый еще сгусток, как бы свинцовый шар такого наличного бытия, а эта заповедь была как тоненький просвет, тоненький лучик, соединивший меня с Творцом. Я внезапно понял, что заповедь эта — необычайно живая, что для того чтобы Жить — вообще больше ничего не надо, кроме нее. Ничего не нужно реализовывать в себе, никаких проблем с личностью выяснять. Еще во время общения с Сережей и его друзьями я как-то подспудно знал, что для меня главное — найти что-то Истинное, и тогда все остальное, — оно просто отпадет и рассеется. И когда это нашлось, — все! — дальше была только мера соответствия найденному. С тех пор я жил и живу только этим.

Три года я жил в свете этой ниточки, в свете этой заповеди. К тому времени я по жизни как-то еще ничего не успел накрутить, да и не хотел, но все равно, чувствовал себя, как такой тяжелый шар. И три года я провел в постоянной молитвенной Обращенности, — собственно все, что приходило в душу, все желания, помыслы, вообще, все, что воспринималось, — проходило сквозь меня, пережигалось, переплавлялось в этот луч.

Для меня было ясно, что все импульсы, все грехи не только собственные, но и всего мира, — они внутри каждого из нас. Тут, в принципе нечего реализовывать, незачем как-то глубоко в себя углубляться, копаться в своей личности, грехах: Когда приходит какой-то импульс, то просто сразу ясно, что это не то, — не тот лучик Обращенности, не то, что несет в себе заповедь…

Это на словах просто, но те три года для меня были наполнены очень высокой активностью сознания, постоянным блюдением себя, — душа-то все время чем-то наполнялась, все время импульсы-то разнообразные приходили, и сквозь все это содержание души проходил стержень — сохранять соответствие заповеди.

Практически для всех людей, с которыми я общался и общаюсь, важен личностный момент, то, что я называю «наличное бытие» личности, со своими потенциальными наклонностями, особенностями и тому подобным. А все это к Истине не имеет никакого отношения! Все можно пережить прямо и просто, без попыток что-то делать, достигать и реализовывать. Есть заповедь, которая дает совершенно четкий и однозначный ориентир, — что делать каждый миг своей жизни! У многих подсознательно работает такая штучка, что, мол, дойду сначала дотуда, а оттуда будет ясно, куда идти дальше. А это в корне не так! Так происходит при отсутствии горения, отсутствии жажды: Получается, что сам по себе Духовный Путь становится самоцелью, что ли, а Истина при этом отодвигается на второй план. При этом душа питается и новым общением и новым наполнением, а Истина где-то в стороне:

Или многие еще говорят так, что, мол не получается что-то или получается, дается или не дается. А эти слова в корне содержат ложь. Дается или не дается, получается или не получается что? — Опять же — наполнение. А кто получил или не получил? Это такой глобальный вопрос, который изначально либо очевиден, либо не очевиден. Ну вот, есть ты, кроме тебя — людей миллиарды, живых существ миллиарды, и каждый живой, и каждый — личность. И есть источник жизни, родник жизни, податель жизни. И, собственно, ты, вот эта вот единичка среди миллиардов других единичек, — сколько на нее не нанизывай знаний, пониманий, состояний, — любого наполнения, — все это бессмысленно в глобальном раскладе. Личность сама по себе замкнута, и, с этой точки зрения, получить что-то, чтобы у тебя что-то получалось или там понималось, — это все не важно. А важно принадлежать и соответствовать Истине, не зависимо от того, получаешь ты при этом что-то или не получаешь, наполняешься чем-то или не наполняешься.

Влад: — Но ведь все равно встает вопрос, — как соответствовать? Да, я хочу соответствовать, но день за днем меня отвлекает от этого одно, другое, третье: Я просто забываю об этом и тому подобное. Так вот все-таки КАК?

И: — Так вот на этот вопрос ответ тебе совершенно прямой и конкретный: «Возлюби Бога всем сердцем, всем умом, всей душой, всей крепостью своей»! Вот тебе предельная однозначность и ясность. Именно осуществление всей полноты, чтобы соответствовать всей начинкой своего ума, души, крепости:, - это и есть предмет заботы, реальной заботы, — так, чтобы все другое было бы пережжено этим и затмилось бы этим.

В: — Теоретически это понятно, но как это осуществить? Тот же ум, душа, они же все время выбиваются, — жизнь все время выбивает из соответствия. Как удержаться? Вот я, предположим, попал на минуту в соответствие, в этот момент для меня очевидна Истинность того, что ты говоришь, но в следующий момент что-то случилось, и я забыл:

И: — Видишь, ты сам свидетельствуешь за себя. Было, а потом, — хоп! — забыл. А каждый момент, каждый момент нужно гореть этим! Жить этим! Вот ведь в чем дело. Должна быть глобальная перестановка, — что жизнь, — что не жизнь. «Я есть Путь и Истина и Жизнь». А то, чем мы занимаемся, — это не жизнь. Это существование, псевдожизнь. Ты не живой, — ты условно живой, пока нет глобальной перестановки. Пока ты сам предмет своих деяний и заботы, — это не жизнь.

В: — Как дойти до этого понимания так, чтобы оно вошло в плоть и кровь?

И: — Как это происходит, как в сердце сеется то самое «горчичное зерно», — это уже не человеческое, а Божье дело. Это — призванность.

В: — Ты говорил про молитвенную Обращенность. Что это было? Было ли это какое-то специальное молитвенное делание?

И: — Нет, просто жизнь в этом. У многих ведь как получается. Вот жизнь — жизнью, а Духовность является точкой притяжения, но в виде:

В: — Некой отдельной специальной практики?

И: — Да. Но понять-то нужно, что как раз это не жизнь, а жизнь — то, а это просто некий фон.

В: — У тебя осознание этого произошло как-то внезапно, как Озарение?

И: — Это произошло моментально после прочтения высшей заповеди. Я ведь до этого читал много и по Буддизму, и по Дзен, и по Йоге, и все это входило в мое сердце, отзывалось в нем. Но подспудно я подозревал, что все должно быть предельно просто и конкретно. А когда высшую заповедь в Библии прочитал, — тут-то все и схлопнулось. Или раскрылось, наоборот:

Для многих высшая заповедь есть радость или еще что-то там, а для меня это стало единственным конкретным указанием КАК ЖИТЬ. Стало ясно, куда всего себя, все свое наполнение обращать. И никто тут не помошник тебе…

В: — Нужно ли постоянное волевое усилие, чтобы противостоять отвлекающим факторам?

И: — Тут воля нужна какой природы? — Поскольку Истина — она затмевает все твое естество, то воля нужна техническая. Обычно считают, что воля — это себя нужно куда-то, для того, чтобы: Тут же КУДА и ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ясно, просто нужна воля противостояния. Вот такой образ: Ты стоишь на берегу потока и тебе нужно идти на другой берег. И вот тебе мешают струи сбивающие тебя, мешающие, отвлекающие. Река неглубокая, но тебе нужно все время прикладывать реальные усилия, чтобы перейти на тот берег.

Вот еще есть понятие: «обрезание крайней плоти сердца». Обычно понимают, что да, — душа греховна и она не то в себе несет, но вот сердце — уже то и все, что велит сердце, — чисто. А на самом деле, в сердце мы тоже злы, и сердце тоже несет злобу. Но в сердце есть то самое «горчичное зерно», крохотное. Вот смотри, — этот стол, — сердце, а душа, — так это вообще вся комната. А «горчичное зерно» — это такая малюсенькая крошка (Игорь бросает на стол хлебную крошку). И вот «обрезание крайней плоти сердца» означает, что все, что от сердца, в основном тоже не то. И только самая — самая маленькая крупинка в сердце, если ее найти и убрать все лишнее, вот это будет Истина.

(К этому времени бутылка водки была уже почти пуста, причем мы с Юрой выпили только по одной стопке).

В: — Игорь, как после тех трех лет, о которых ты рассказывал, складывалась твоя жизнь. Удавалось ли тебе с тех пор всегда соответствовать тому осознанию или были какие-то отклонения?

И: — Да, были отклонения, были. А было все так: в восьмидесятом году я осознал высшую заповедь и три года я постился и жил очень праведной, аскетической жизнью, поскольку был только в Обращении. Можно сказать, что даже не жил, а пребывал.

В: — Это сопровождалось Благодатью? И вообще, какой был для тебя критерий меры соответствия?

И: — А нет. Вот так вот было, что просто настолько еще начинка моей души, вот эта свинцовая оболочка, которую я чувствовал, была живая и властная, что просто три года мне надо было этому всему, всяким импульсам противостоять. Что я и делал и никуда не отклонялся. А через три года эта оболочка стала размягчаться, расслабляться, таять. Она стала более легкая, чистая и менее властная. И тут как раз случился соблазн и беда. Вот появилась легкость и радость жизни и впитание каждой секунды стало таким легким, таким прозрачным: И так получилось, что я начал балансировать на такой грани, — появилось ощущение, что если раньше я жил только одной Обращенностью, то теперь можно как бы возвращаться, — то приятно бытовать в мирской жизни, то возвращаться: Ведь молитвенное Обращение, молитва, — она какое — то время безответная, а потом она делается ответной, не в словах, конечно же, а просто ты чувствуешь, что какая-то ответность есть, ты чувствуешь, — согласие Того, к кому ты Обращаешься или несогласие. Короче говоря, начинаешь различать, — что можно, а что нельзя. А тогда у меня была, и есть до сих пор, любимая женщина, Валя, с которой мы еще в Университете встретились. Она была сначала мне другом. Еще когда в начале второго курса Университета у меня была потерянность, и начались метания, то возникали всякие импульсы, ну, скажем, недостойные, что ли. И Валя меня все время корила, она видела во мне две натуры: глубокую и мелкую, и она меня корила, когда появлялись всякие недостойные импульсы. Я чувствовал, что она меня правильно корит, и вообще, общение с ней взращивало во мне глубокую мою сторону. Потом мы года два не общались. А уже после того, как я осознал высшую заповедь, Валя стала мне очень близкой и родной. И мы с ней стали общаться. Без всякого там секса, просто была такая платоническая любовь. А вот когда мне далась легкость и радость жизни, и я стал балансировать на грани между тем, что желательно и тем, что нет: Как бы три года у меня оба глаза были направлены к Богу, а тут только один, а второй — в мир. Но я чувствовал все импульсы не истинные и им противостоял. И вот случилось у нас с Валей такое эротическое общение, хотя было чувство, что «не надо». Но я это чувство внутренне отодвинул, типа «ну ладно». А на утро я встаю и чувствую, — все! Все, что было, как будто закрыто стало. И три месяца я жил без ЭТОГО. Было ощущение, как будто меня в угол поставили, как в детстве. Страшнее всего было то, что я понял, что ОНО не возвратиться больше. И не в том было дело, что у нас с Валей там что-то было, а в том, что я пропустил импульс, направленный не туда, отодвинул то внутреннее чувство, которое говорило «не надо». Перестал я соответствовать, — вот в чем беда была, а не во внешних каких-то действиях. Ужасно я все это время маялся:

В: — Как все восстановилось?

И: — Восстановилось вот как… я тогда работал «сутки — через трое», сантехником. Ну, знаешь, время тогда такое было, — все, кто Искал, работали кто дворником, кто кочегаром. И вот я маялся как раз эти три месяца, да еще вдобавок у нас с Валей ссора произошла. У нас с ней была договоренность, я ей сказал, что я не буду жить с ней, как с женщиной, а буду пытаться вновь искать Обращенность. Она это приняла. Ну и так мы как-то жили в таких отношениях. А потом по какому-то пустяку поссорились и расстались. У меня опять выбор встал: я понял уже, что ТО больше не вернется, и начал думать, а не помириться ли мне с Валей и не зажить ли как все обычные люди, жениться и так далее? Колебался я, колебался и вдруг совершенно твердо и определенно для себя решил, что пусть ТО не вернется, но как бы там не было, а я сяду, образно говоря, перед закрытыми дверями и буду ждать. И пусть они никогда не откроются, но я все равно буду ждать. Стоило мне так решить, как вдруг стало так спокойно — спокойно. И Валя сама вдруг позвонила и помирилась. И вернулось все. А внутренне я понял, что Бог принял меня и как бы его голос сказал: — «Ты не вспоминай больше то, что ослушался». Так все опять и вернулось. И молитвенная Обращенность, жизненный луч восстановился. И ощущение ответности. И с тех пор никаких колебаний я уже не допускал. Есть внутри камертон, я его все время слышу и никуда уже от него не отклоняюсь.

А дальше было так: вся внешняя праведная жизнь, когда я постился, не пил, не курил, — такая жизнь стала постепенно привычной, радостной и счастливой. И в какой-то момент я почувствовал, что Бог как бы обращается ко мне: — «Не усердствуй». То есть, диапазон моих внешних проявлений стал все шире и шире, но это не противоречило молитвенной Обращенности, я не отклонялся от камертона, не изменял высшей заповеди. Вот ты видишь сейчас, что я пью, курю, поступаю иногда как-то странно, но внутри-то с тех пор я ни разу не оступился. Все время, каждый день и час я блюду соответствие высшей заповеди. А почему внешне все так вроде бы странно — я не знаю. Такое у меня Предназначение…

Сначала такой поворот внешней жизни был для меня неожиданен и неприятен, потому что душа привыкла уже к внешне праведному, целомудренному бытию. Я подумывал либо в монастырь уйти, либо просто жить праведно без ухода в монастырь, но все развернулось иначе.

В: — Игорь, ну вот сейчас ты выпил водки. А сохранилась ли молитвенная Обращенность?

И: — Да, полностью.

(Я без колебаний поверил Игорю. Не было пьяной рисовки. Он соответствовал! Я, конечно, говорю, исходя из своих ощущений. Не было ни малейших сомнений, хотя ситуация для меня была парадоксальная. То же самое испытывал и Юра, — мы с ним потом обсуждали эти моменты.)

В: — Почему ты уехал сюда из Питера и, вообще, как появилась идея уехать и создать здесь коллектив?

И: — Это по натуре видимо так. Город мне никогда не был приятен. Я и в Москве жил, а с шестьдесят седьмого — в Питере. Но город мне совершенно не близок. Если подходить к этой теме издалека, то не лишнее, наверное, будет сказать, что у меня натура такая, что я все время стремился к чему-то запредельному и, поэтому у меня было много самоломаний.

Например, первое было такое. В девятом классе еще. Я в школе был самый маленький по росту и хилый был. А у нас во дворе был турник и я вечерами выходил подтягиваться. Я для себя решил, что каждый день буду подтягиваться, сколько можно, — до предела. Пока могу сдвинуться хоть чуть — чуть. И один раз было такое: я так напрягся, что мне как будто сзади по голове дали дубинкой, — я упал, лежал долго. Потом недели две боялся любых напряжений. И это был не единичный случай. Я много еще в школе над собой экспериментировал и все время как-то до предела шел.

Потом, когда я уже занимался йогой, это было уже после армии. Я тогда от родителей уехал и снимал комнату. Я прочитал какую-то самиздатовскую книгу «Третий глаз» и упорно занимался медитациями на этом «третьем глазе». Занимался я этим буквально от рассвета и до заката, почти без перерывов. Это меня довело до нервного тика. Я ходил и все время дергал головой.

Другой момент: после Университета я ехал частенько в Дом Культуры Ленсовета. Там была такая «Зеленая гостиная». Я там сидел, читал. Однажды наткнулся на объявление о лекции на тему «Западная парапсихология». Пошел туда. А в то время на такие лекции еще не так просто было пройти, — только по приглашению. Но я прошел как-то. Там, после лекции докладчику было много вопросов, и, вот один вопрос был про йогу. Лектор поначалу отнекивался, что доклад о Западной парапсихологии, а не о йоге, но потом все-таки рассказал, что ему удалось побывать в Индии у одного йога, который все вопросы сводил к теме нравственности. Мне это как-то запало. Я тогда как раз ходил с нервным тиком. Мне запало, что, оказывается, нравственность, — это корень и основа. Что без этого основания, всякие упорные медитации и упражнения — это не то.

А любви-то у меня не было долго очень. Все это для меня было очень далекое. У меня и с девушками-то особых отношений не было. Вроде бы — пора, а внутренних посылов каких-то нет. Когда я возвратился из Армии, то познакомился с девушкой. И вот я ее даже обнимал и искал в себе насильно какие-то сексуальные чувства. Какие-то нежные чувства были, а сексуальных, — нет. Это — редкий вариант. Потом, на первом курсе института, конечно были уже какие-то общения в этом смысле, но, тем не менее, я не чувствовал в этом какой-то доминанты, как это было у моих сверстников. Вообще, когда я бывал в каких-то компаниях, я сидел, обычно, обескураженный. Мне непонятно было, зачем все эти разговоры, всякая ерунда. Терялся смысл и я никак не мог понять зачем это все, вообще, кто я и зачем: Жизнь начинала гасить какой-то мой юношеский огонь и высокое искание. А я смотрю, — ребятам интересны все эти темы: выпивка, девочки и тому подобное, и они даже кичатся этим. И вот, выходишь из такой компании полностью потерянный, одинокий, опустошенный и, опять же с вопросом: как быть? — как жить?

В: — Я все-таки хотел бы вернуться к вопросу — как возникла идея уехать жить в деревню?

И: — Так вот, в городе у меня все время были ломания. Я думал, что привыкну. А нет. Годы идут, а чувствую, что город — чужой мне. А в деревне я никогда не жил. Но, я помню одно переживание: еще в детстве, когда я попал в деревенский дом, меня поразило буквально все, — и стены и простая обстановка, все эти лавки, даже мусор в доме, — да, мне даже нравится деревенская грязь. Как-то запала мне вся эта фактура бытия деревенского. Здесь весь быт дышит жизнью. Есть здесь что-то настоящее, родное и близкое.

Потом получилось, что мои друзья — Рома и Вася приехали в эту деревню. В восемьдесят восьмом году, в журнале «Огонек» была статья про вымирающие деревни. И вот в этой деревне, в Красной Горке тоже жил один человек всего, — бывший школьный учитель. К нему приехал корреспондент журнала «Огонек», взял интервью и написал об этой умирающей деревне. Вася, мой друг хотел давно уже в какую-нибудь уединенную деревню, и, как раз, наткнулся на эту статью. И вот Вася и Рома договорились в сельсовете и купили здесь дома. Я тогда тоже чувствовал, что деревня — это хорошо, но еще не было ни готовности, ни благоволения на это. И я года два еще жил в городе. Там как раз началась всякая коммерция, кооперативы, — и я зарабатывал деньги, покупал все, что нужно было для деревни, — там материалы, инструменты и тому подобное, и привозил сюда. Но сам еще здесь не жил. А в девяносто первом году почувствовал, что внутренне с городом развязался, приехал сюда и с тех пор уже здесь живу.

Поначалу-то я хотел жить в Литве. Вот Вирга (тогда — жена Игоря Калинаускаса) выросла в деревенском быте и ей близка была хуторская жизнь, и, когда мы все последний раз виделись в Вильнюсе, то как-то решили, что в Литве купим домик и я туда перееду. Но это не состоялось. А приехал я сюда в Красную Горку, и чем дольше живу, тем больше мне здесь все нравится, и все по душе.

Вот Валя-то, про которую я рассказывал, — мы с ней женились и жили вместе семь лет очень счастливо. А потом мне встретилась Надя. Она выросла в Дальнегорске. Это на Дальнем Востоке, в Приморском Крае. Там есть шахта и вот этот городок при шахте. И расклад там дикий и ужасный. Все, что там есть, — это жлобство, пьянство, в общем, бытие самое гнусное. Надя оттуда уехала. Она думала, что неужели так вся жизнь пройдет? Мы с ней когда встретились она была совершенно потерянная, пьяная: Рассказала мне про свою жизнь, про то что все условия ее бытия, — они просто невозможные, а она жаждет чего-то иного. И что мне после этого делать, — сделать вид, что не заметил и жить себе дальше? И я обратился к Богу и пришло мне, что нельзя ее отстранять, а необходимо принять. И дальше, на протяжении лет четырех была внешне такая драма: я жил с ней, но и Валю не оставлял. Но потом я почувствовал, что Валя уже готова к самостоятельной жизни, а она все как-то привязана ко мне была, что ей же и во вред: И случилось, что с Валей мы расстались, сейчас живем с Надей, жизнь очень непростая. Так сильна в ней была старая Дальнегорская закваска, что вот она уже вроде бы все понимает, но настоящее в ней то проснется, вспыхнет, то погаснет. Доходило до критических моментов. Два раза она попадала в трагические ситуации, и со здоровьем и в дорожную аварию год назад, после чего она инвалидом первой группы стала. А происходило это почему? — Вот она соглашается с чем-то высоким, Духовным, но не соответствует. Человек, который слышит и соглашается, но не соответствует, — к нему мера у Бога другая. Спрос другой. Вот она попадает в самые сложные ситуации и всякий раз чудом остается жива. По натуре она — разгильдяйка. Согласится с тем, что я ей говорю, а делает, как привычно. Ей чуждо каждодневное, позитивное созидание. Это же требует определенного напряжения. Сейчас она уже в такой ситуации, что дальше некуда совсем. И сейчас, как мне кажется, она все-таки задумалась и переоценила все, хотя бывает еще и по-старому. Все, что с ней происходит, это полезно. Это приводит в конце концов к осознанию.

В: — Что свело Вас с Калинаускасом?

И: — А с Калинаускасом свел Гриша Рейнин. А с Гришей вот как было. Первое мое общение с ним было в семьдесят восьмом году. Я тогда занимался каратэ, а Гриша был одним из инструкторов. И мне он запомнился тем, что как-то в раздевалке говорил что-то очень интересное, — о Духовности там что-то, конкретно я не помню. А потом мне Рома, мой друг, как-то говорит: — «Я тут познакомился с таким интересным человеком — Гришей, у него разные интересные способности, типа — из тела выходит и летает и разные другие. У меня и самого при общении с ним что-то необычное произошло. Вдруг я стал как-то неестественно — четко видеть у сидящих рядом людей всякие каналы энергетические, Все это очень странно». Я тоже захотел с таким человеком встретиться, и Рома привел Гришу ко мне на работу, — туда, где я сантехником, сутки — через трое работал. Оказалось, что мы знакомы, и я у него каратэ занимался. Мы так с ним пообщались, посидели так хорошо. А потом, вдруг, через месяц, Гриша домой ко мне приезжает и говорит: — «Мне приснился сон, как будто течет горная река, и мы едем на плоту и отталкиваемся от берегов. Река очень бурная, очень трудно плыть по ней. И голос звучит, говорящий, что вот, мол, это — ваша юность. А потом река входит в долину, становится спокойной и ровной и это уже как бы наши зрелые годы. И голос этот мне говорит, что, мол, за истинным объяснением всего этого иди к Чабанову». Я ему и говорю: — «Конечно, истинное объяснение я тебе как раз и расскажу!» И я ему рассказал тогда много чего.

И вот, как-то Гриша говорит мне, что приезжает из Вильнюса Мастер суфизма. Это был восемьдесят второй год. Мы собрались у кого-то на квартире. Этим Мастером оказался Игорь Калинаускас. Он тогда много рассказывал о Мирзобае, показывал слайды разные: А потом Гриша привел Калинаускаса ко мне на работу. Там были я, Гриша, Рома и еще такой Коля, который закончил ПсихФак. Сидим, пьем чай, ничего особенного не происходит. А у Коли был такой интерес: так как я ему рассказал, что придут необычные люди, то он ожидал, что они что-то необычное делать будут, какие-то чудеса. Коля нам и заявляет: — «Вы давайте — что-то там говорите и делайте, а я буду объективным экспертом». А Игорь ему отвечает: — «Ты не можешь быть объективным экспертом, ты им по природе своей не являешься». Коля затеял спор: — «Почему не являюсь?» — для него это было непонятно. Тогда Калинаускас говорит: — «Вот Игоря Чабанова я могу пригласить в объективные эксперты». А мы с ним друг другу ни слова до этого не сказали. Он это просто увидел. Коля не унимался. Он начал спрашивать: — «Как достигнуть Истины?», на что Игорь сказал: — «Ты, Коля никогда не достигнешь Истины!» Коля озадачился. Тут уже я вмешался: — «Все дело в том, что, действительно ты, то есть тот ты, который присутствует сейчас, ты, как наличное бытие, никогда Истины не достигнешь. Нужно самому стать Истиной, гореть Истиной, жить ей. Но это уже будешь не ты, который есть сейчас».

Потом мы поехали туда, где Игорь Калинаускас остановился, мы ели плов, и Калинаускас опять рассказывал про Мирзобая, и еще много всего. А потом, он вдруг мне и говорит: — «А ты, Игорь, что ты молчишь?». Я ему так ответил: — «Вот ты все говоришь о Мирзобае, напираешь все на личность Учителя, какой он необыкновенный, а тот же Мирзобай, да и любой Учитель был бы просто рад, если бы говорили не о нем, а том, чем он дышит, об Обращенности, а не о личности». Игорь обрадовался очень искренне моим словам, а потом подарил мне часы, со словами: — «Дарю тебе прибор для измерения того, чего нет!» Такое вот было наше первое общение.

С тех пор мы с Гришей и Игорем общаемся. Редко, правда. У них, у каждого своя траектория. Последний раз я с ним общался в девяносто первом году в Самаре. Там был у Калинаускаса тренинг по «Огненному Цветку» и там был и Гриша и я. У меня там было две или три лекции на тему «Истинный стержень жизни». И у Гриши там были лекции. Он мне тогда сказал — «Ты на мои лекции не ходи, а то я как посмотрю на тебя, мне так не хочется говорить ничего, вроде же и так все ясно, чего говорить!»

В: — Та жизнь, тот образ жизни, которую ты ведешь, называют «Эзотерическим Христианством». Ты согласен с этим определением?

И: — Да, полностью.

В: — Что это за парадигма — Эзотерическое Христианство?

И: — Это, собственно, и есть жизнь по высшей заповеди. Все остальное второстепенно. Кто живет по высшей заповеди, руководствуется только Живым Откровением Господа.

В: — То есть это жизнь вне канона, вне догмата и каких-то внешних ритуалов?

И: — Да. Вот я как только воспринял высшую заповедь, сразу захотел в монастырь пойти. Но это по душе было, а не по благоволению. А так нельзя. И, вскоре, от истинной Обращенности, мне стало ясно, что мне не надо уходить в монастырь. Так что каноны уважаются и принимаются, но к меньшему не можешь пойти, имея большее.

Вообще суть Эзотерического Христианства можно выразить так: это Живая Жажда к Живому Господу. И невозможность жить по-другому никак.

Вот у Христа было вначале более семидесяти учеников. Но он им сказал: — «Не призванные Отцом моим не войдут в Царствие Небесное». И многие отошли. Осталось двенадцать человек. Их Христос тоже спросил: — «Может быть и вы отойдете?», на что те ответили: — «Мы знаем, что мы призванные», — они просто осознавали для себя невозможность жить по-другому. И вот это самое осознание невозможности другого, является необходимым, хотя и не всегда достаточным критерием того, что человек «достучится» до Живого Откровения.

После некоторого времени Обращенности к Господу, — делюсь своим опытом, — возникает ответность, и жизнь по этому ответу — это и есть Духовная жизнь.

Здесь, в деревне, я часто объясняю следующую вещь: вот Авраам, как пример меры соответствия, — ему было уже очень много лет, когда родился единственный сын. По воле Божьей родился Исаак. И тут же Бог велит принести его в жертву. Если человек не дышит Господом, а просто живет, то для него ситуация удивительна, — как же Бог просит принести Исаака в жертву, если он его только что подарил Аврааму. Это не только трудно, а как-то бесчеловечно. И вот это предельное для человека действие Авраам сделал по слову Господа, а не по душе своей человеческой. И, тем самым, он явил предельную полноту служения и соответствия. Все это очень сложно. Так, то что высоко перед людьми, может быть мелочно перед Господом. Родственники могут быть первыми врагами, так как они особенно глубоко души нашей касаются. И это пережить и соответствовать Господу иной раз вопреки этому, даже, казалось бы, самому чистому, самому родному, — насколько это трудно. Это и есть «обрезание крайней плоти сердца».

Ну и тут, собственно, камень преткновения. Я об этом говорю здесь, в деревне, постоянно. Многие люди крутятся и вокруг Писания, но вот ситуацию Авраама они впитать и пережить не могут. Я им говорю: — «Пока вы это внутренне не примете, не переживете, — у вас другой Бог! Вы делаете какое-то свое дело». И они еще общаются друг с другом много, потому что они внутренне-то чувствуют, что они не в Истине. Им нужно общение. Это называется вообще-то «бандитский заговор», — когда человек человека поддерживает. Ведь сказано: — «Не ищите человеческого ободрения, а ищите ободрения у Бога!» А они ищут человеческого ободрения, — для этого им нужно общаться, потому что они этот запредельный для человека момент с Авраамом не пережили, они его не приняли, они от него как черт от ладана бегут. Я им это говорю, а они мне отвечают: — «Ну почему ты, Игорь такой жестокий? Почему ты все время на эту жестокость напираешь?» Потом передергивают и говорят: — «Ну, тогда я кого-нибудь замочу! Наверное, так нужно для Бога». Но сути они опять не понимают, о том, что необходимо соответствовать Господу, его Живому Слову, во всей полноте и не взирая на свои личные, душевные предпочтения. Это они впитать не могут. Поэтому они собираются и начинают говорить о Боге, говорить о Писании. Создается такая «Духовная атмосфера», которая никуда не ведет, а есть, по сути, Духовный онанизм. И, вообще, это «бандитский заговор». Это очень часто у людей происходит, и здесь, и в других местах. К несчастью.

В: — Игорь, а что является для тебя критерием Истинности, критерий того, что ты соответствуешь?

И: — А критерий только такой: Обращенность к Господу и ответность от него.

В: — Это переживание или что это?

И: — Нет, вот это само и есть: Обращенность и ответность. Переживание и наполненность, — они совершенно не важны. Это — отрыжка.

В: — Наполненность, — это некое снисхождение Благодати?

И: — Да Благодать тоже не важна, понимаешь? Потому что, что есть Благодать? Вот есть я, ты и еще миллиарды существ. Ну какая разница, будет ли наполненность у некой единички, — личности? Важна не Благодать, а Жажда, Любовь и Устремленность!

В: — То есть, тебя в этой Обращенности, как личности нет?

И: — Верно, нет.

В: — Есть сама Обращенность и ответ на Обращенность. Так?

И: — Да.

В: — А кто Обращается и кто воспринимает ответ?

И: — А вот та мера отделенности, которая случилась, когда человек, перестав соответствовать, отградил себя от Бога. Пока мы в теле пребываем, то есть момент раздельности. Сгусток нашего бытия, доминанта нашего бытия здесь, а к Богу простираются лучи нашего внимания и любви и сердце наше. Как бы это выразить. Ну вот, образ: солнце там, наверху, а здесь его лучи, они нас касаются. В этом смысле мы уже солнце как бы. Но, по-настоящему, солнце все же там.

В: — Правильно ли я понял, что место касания солнечного луча нашей души, тела: — это и есть тот, кто Обращается и воспринимает ответ? То есть, точка соприкосновения лучика, обращенного к Богу и от Бога нашей души, это и есть я, — тот, кто все переживает. Вопрошающий и принимающий ответ — это проекция Бога, «солнечный зайчик», о котором ты говорил?

И: — Да. Можно продолжить этот физический образ. Вот есть источник света, а вот — некоторая структура, на которую он падает. И вот, в нас внедряются постоянно какие-то сбивающие моменты, помехи, заслоняющие луч от источника. Так, собственно, Путь заключается в том, чтобы ни за что не держаться и ничего не нести в себе, так что, как только возникает помеха, заслоняющая луч, — хоп! — и ты уже здесь, над ней! Ты ни за что свое не держишься. У кого есть что-то важное, — свое, то, что важнее света от источника, — тот не может перепрыгнуть. Он не понимает, что эта ценность, за которую он держится, на песке стоит и вообще не имеет никакого смысла. Источник света затмился, а он так и продолжает жить в темноте. И говорит: — «Ох, не получается. Все полосами идет, — то момент Благодати, то нет Благодати никакой». Он ведь сам свидетельствует себя! А то, что он почему-то не здесь: Если ты сам говоришь: — «Пришло и ушло», то почему ты сам не здесь? Момент! Момент задержки, когда он не поспевает за Благодатью, свидетельствует о том, что человек в этом какую-то ценность имеет, какую-то привязанность.

Вот тебе еще образ из одной известной притчи: абсолютно темная комната, там слон и его трогают много людей. Кто-то трогает хвост и говорит: — «Слон — это такая веревка с кисточкой». Другой трогает ногу и говорит: — «Слон — это колонна». Третий утверждает, что слон, — гофрированный шланг, четвертый, что это — непонятное массивное теплое тело. И вот кто-то идет от этого слона и людей, идет в темноту, ищет дверь, открывает ее, — оттуда льется поток света, и он все видит: и слона, и людей, которые его трогают: Так вот, мир — это как этот слон, и каждый трогает кусочек этого мира и имеет свое понятие о нем. А для того, чтобы пойти и зажечь свет Истины, нужно пойти неведомо куда. И вот тот человек, пошел от слона в «мертвую зону». Он порвал с людьми, которые трогают слона, общаются и делятся друг с другом впечатлениями, и они как бы живые. Может ли человек, который живет этой жизнью, отойти от всех? — Никуда! — Только тот, у кого есть уже начаток чего-то запредельного нечеловеческого, вернее, лучше сказать внечеловеческого. Истины, которая абсолютно полная, которая не потому внечеловеческая, что она бесчеловечна, а потому, что она полна настолько, что человек обычный ее вместить не может. И вот он уходит от людей, не потому, что он от них отталкивается или презирает, — он к иной полноте стремится, а в привычном общении он ее не чает, — ее нет там. И у него жажда и устремление накаляется настолько, что он готов разорвать со всем. Куда он идет? — В никуда! В небытие! В надежде и внутреннем чаянии, что там что-то есть! Неведомое, никем не поддержанное: Только его сердце к этому зовет. Он знает, что иначе быть не может. И, в лучшем случае, он находит дверь, открывает ее, и он все видит: свет попадает только для него. Только для того, кто дверь приоткрыл. И он все понимает! А эта вот «мертвая зона», — когда ты еще не здесь, но уже не там, и ты — никто: Просто какой-то неведомый луч в сердце и жажда тебя направляет, и ты, поэтому идешь. Без такой жажды нельзя оторваться, нельзя уйти, нельзя искать. Пока ты — личность, — личность всегда к чему-то тяготеет, перебивает твою жажду, требует внимания. Она не может без внимания взять и уйти в полный ноль, в никуда…

Водка закончилась. Подошла к какому-то порогу и наша беседа. Игорь сидел разомлевший. Только сейчас я почувствовал, что в маленькой комнатке жарко и душно. Мы с Юрой и Игорем посмотрели друг на друга, поднялись и обнялись. Пару раз за время нашего разговора заглядывала Вера, приглашая нас с Юрой в соседний дом, на встречу с жителями Красной Горки, которые уже давно собрались и ждали нас. Честно говоря, после разговора с Игорем не хотелось еще с кем-то общаться, а было желание просто погулять где-нибудь в поле. Но во дворе мы снова наткнулись на Веру. Она была настойчива, и мы пошли с ней.

В доме находилось четверо мужчин, пять женщин и несколько ребятишек. Нам налили чай, и с любопытством ждали, что мы скажем. Я попросил рассказать об истории Красной Горки. Одна из женщин начала было рассказывать, но после первых же предложений, как-то растерянно остановилась… Разговор перешел на Чабанова. Народ оживился. Чувствовалось, что его здесь не особенно любили. Один мужчина спросил:

— Вы с ним сколько выпили? — Одну бутылку? Ну, значит, вас он еще не отметил своим особым расположением. Вот когда выпьешь с ним бутылки три, тогда он, в знак своего особого расположения, может обоссать тебя.

Были еще какие-то реплики в том же духе. Мы не стали поддерживать эту тему. Разговор не складывался, да и собственно, не хотелось его продолжать. Я чувствовал (отдавая себе отчет в том, что это, может быть, какое-то мое субъективное искажение), что за всем, что эти люди говорят, стоит как бы попытка оправдаться. Оправдаться в том, что не получилось той жизни, за которой они приехали сюда десять лет назад. Да, был запрос на некую Духовную жизнь. Было какое-то представление, — чем она должна быть. И как ответ на этот запрос — приезжает Чабанов. И, конечно же, оказывается не тем, кого бы им хотелось. Духовность, которую они хотели, — построить эдакий райский уголок в Красной Горке, — не получилась, — вместо нее — то, что предложил Игорь, — совершенно непонятные, да и неприемлемые, — внечеловеческие отношения. Некоторые пробовали какое-то время, но не смогли, — слишком уж просто, — всего-то: «Возлюби Бога…». Не нашел Чабанов понимания у них и они у него не нашли…

Напившись чаю, мы распрощались и пошли с Юрой гулять. Ночь стояла удивительная, теплая. Мы забрались на самый высокий холм, с которого видна была не только вся деревня, но и ближайшая округа. А над деревней раздавался женский визг и крик, — это Игорь Чабанов бил свою жену, что, по словам жителей Красной Горки происходило регулярно, — всякий раз, когда Игорь бывал пьян.

В дом Веры мы вернулись около часа ночи. Полезли на чердак, чтобы достать матрацы. Тишину нарушил лай собаки, — к дому кто-то приближался. Вера чертыхнулась: — «Блин, Чабанов приперся! Ребята, слушайте, уведите его куда подальше, а то он привяжется на пол-ночи!»

Мы вышли навстречу Игорю. Было видно, что он еще добавил где-то около бутылки:

— Ну вот, ну вот. Вот вам и ситуация. Сначала вы ко мне пришли за правдой, а теперь я к вам, — попиздеть! Вот и думайте теперь, — Просветленный он или не Просветленный. Чего стоим, — пошли в дом!

Мы с Юрой переглянулись: Вера просила увести Чабанова, да ладно, пусть сами решают свои проблемы! Мы вошли в дом. Игорь сел возле Веры и начал свое обреченное на неудачу заигрывание: — «Ручку поцеловать…», «А в щечку, ну, один разик…». Вера вяло и, несколько раздраженно, отмахивалась. Было видно, что оба дурачатся, только Вере это все больше и больше надоедало. Так продолжалось минут десять. Игорь с Верой сидели возле стола, а мы с Юрой — метрах в трех, на возвышении сундука. Как в театре. Мне было вдвойне интересно: за день до этого я так же безнадежно и вяло пытался пристать к одной знакомой девушке, и теперь я просматривал эту сцену со стороны. Случайно или нет, но Игорь очень качественно изобразил меня в этой ситуации.

Наконец, Вере надоело придуряться и она предложила попить чаю и перекусить, на что все мы охотно откликнулись. Игорь вдруг продолжил разговор, завершившийся несколько часов назад, почти с того самого места, где он прервался, как будто не было длинного перерыва, заполненного разными событиями, а мы просто перешли из одной комнаты в другую. Я поспешил включить диктофон:

Игорь: — Прийти к Истине без жажды, без горения не получится. А что мы имеем? — Девяносто девять процентов людей живут всерьез. Они живут этой жизнью всерьез. Потому что жить в этой жизни женой, мужем, детьми не всерьез невозможно. Это внечеловечно и принять на себя это никто не может. Может принять это только тот, понимаешь, кто дышит и жаждет Истины. Другой-то никто не может это принять. И все, что у них получается, — это бандитский заговор! Они не себя тянут к Богу, а Бога пытаются притянуть к себе. И они, грубо говоря, пиздят о Боге, не ведая его и не соответствуя ему, и его притягивают к себе, чтобы он был ближе к ним, чтобы он был рядом с ними. Не чтобы они стремились быть рядом с ним, вопреки всему, а чтобы он был рядом с ними — в их коллективе, так ведь очень удобно. Им нужен коллектив и общение, чтобы друг друга поддерживать. Они ведь не жаждут того, как сказано: — «Не ищите ободрения среди людей, а ищите ободрения только у Господа!» А им нужно ободрение только среди людей. И они друг друга, так сказать, ободряют и поддерживают. Вру я или не вру?

Вера: — Нет, ты не врешь. Ты, Игорь, вообще, всегда правду говоришь:

Юра: — А ты сам Игорь, как живешь?

Игорь: — Как я сам живу? Я же рассказал все. Я не живу. — В смысле вашего понимания. «Я есть Путь, Истина и Жизнь». Это и есть моя жизнь: А в наличном бытии жизни нету. Это не жизнь!

Юра: — Как отличить одно от другого?

Игорь: — Когда всегда будешь отличать каждый день и каждый час, то такое отличение будет случаться и произойдет. Если каждый день и каждый час будет для тебя жизненной трагедией, и ты все время будешь ставить себе вопрос ребром: — Где ты? С чем ты? Ради чего ты? Если каждый момент бытия твоего будут эти вопросы ребром стоять, то вот тогда:

Влад: — А вот сейчас ради чего ты? Вот в данный момент?

Игорь: — Сейчас я ради того же, что и двадцать минут назад, что и час назад, что и день назад — ради того, о чем я говорю. И нет ни малейшего отвлечения. Так оно случилось, и историю эту я подробно рассказал: Так оно есть. Оно неведомо. Сердце человека не знает никто, кроме Господа. Я и курю и пью, но что это значит? — А ничего! Сердце человека никому не ведомо, кроме Господа. И все это очень стремно. И непонятно как это все происходит. И никогда вам не понять этого. И никому не понять. И, конечно, тут путь для шарлатанов открыт. А вам-то определить кто шарлатан, а кто — нет, это проблема. Работайте, работайте, ребята! Но вы хорошие, вы хорошие… Поймете, наверное…

Путь открыт и святого ничего нет! Нелюдь я, потому что не от мира сего! Как говорил Христос: — «Никто не знает меня, кроме Отца моего. Никто не знает Отца моего, кроме меня». Он же, когда по Иерусалиму ходил, у него же плоть никак явно не светилась, так, чтобы все это видели. Просто ходил человек, говорил что-то, причем сомнительное весьма, с обыденной точки зрения, типа: — «Разрушьте Храм, и я вам за три дня новый Храм построю!» — Ну что на это можно сказать? — Лжец! Искренне это ему говорили, от души человеческой: — «Ну какой ты лжец!» Как все его слова можно было воспринять человеческим естеством? Как? И фарисеи-то все эти были люди достойнейшие, — по человеческому разумению. А их упрекал Господь, что в главном-то они не правы: — «Сердце ваше далеко!» А они достойно, по человеческому разумению, жили, все честь по чести. Вели достойные, разумные разговоры о Боге. А сердце было далеко…

Юра: — То есть, был такой же «бандитский заговор» с их стороны.

Игорь: — Такой же бандитский заговор, такой же! Он везде сейчас. Этот бандитский заговор всегда и везде присутствует!

Юра: — Значит, от него никуда не деться?

Игорь: — Никуда не деться!

Юра: — Так значит, с ним надо смириться?

Игорь: — Хочешь, — смиряйся. Кто не хочет и не может смириться, — тот не будет. Тот будет жить запредельно. Просто можно жить либо запредельно, либо никак. А бандитский заговор, — это заговор человеков, ради человеческого.

То, что Духовная структура как-то дышит, — это факт. И она дышит на человеков, и человекам приятно быть в коллективе и еще, так сказать, вдыхать Духовный климат. И при этом общаться и друг друга поддерживать. И они еще в некотором наполнении и на плаву таком: И они думают, что что-то при этом происходит. Что происходит что-то хорошее и большое, и что что-то, по-видимому, будет! Что-то такое: А истинная суть для них, вот так вот, в обнаженном виде и строгом смысле, — для них она не осязаема, не достигаема, и они от нее бегут, как черт от ладана! Потому что она очень нечеловеческая: Ее не переварить во всех ее нюансах. Поэтому бандитский заговор, — он живет и будет жить…

Влад: — Вот, человек, который постиг уже и живет запредельно, у него ведь, наверное, есть возможность просто жить, пребывая в Обращенности, либо искать наиболее творческие возможности передачи другим людям своих Знаний?

Игорь: — Да нет, тут уже другого пути нет. Когда ты нашел, — ты уже потерял всякие возможности, уже потерял себя: Ты должен потерять себя, прежде, чем постигнешь. Дальше твоя жизнь уже не будет принадлежать тебе. И будет только то, к чему сподобляет тебя Господь. Ничего больше не будет, никакого осмысленного варианта бытия не может быть, потому что любой осмысленный вариант бытия возникает, только пока ты идешь туда. Тогда этот вопрос встает, в определенном месте и определенном времени. И человек жаждущий этот вопрос решает однозначным образом. Этот вопрос человеческий, вопрос дурацкий, потому что всегда будет так, как должно быть по Истине. Когда ты там, то уже идет то, что идет. У каждого что-то свое.

Вот я. Очень такой внешне несовершенный. Для многих очень неудобный. Как хочется меня многим здесь как-то облагородить, причесать.

(Игорь вдруг обращает внимание на диктофон): — Записываем, да? Уууу!!! (кричит в микрофон). — Ребята! Дуда-дуда-ду!

Понимаешь, Верка! (гладит ее по руке): — Приятно? Ну, приятно? Мне — приятно.

Вера (немного раздраженно): — Игорь, зачем ты все это сейчас говоришь?

Игорь: — А вот ты сама-то ответь, — зачем я это все говорю?

Вера: — А ты не знаешь?

Игорь: — Нет, как ты думаешь, зачем? Просто, потому что мне приятно?

Вера: — Я думаю, что тебе вообще приятно жить бывает? Ведь есть у тебя такое чувство?

Игорь: — Так ты большого-то не замечаешь, Верка!

Вера: — Да где мне большое-то заметить!

Игорь: — Вот видишь, — все время мимо! Все время мимо! Неужели тебе самой-то так не тошно, жить мимо все время?

Вера: — Тошно.

Игорь: — Эх, Верка, Верка! Не перейти эту тайну тебе. Не перейти чему-то человеческому! Смотришь ты на меня и не понимаешь: как так можно жить? Какой-то я стремный, непонятный, несуразный, смутный.

Человек всегда возвращается на круги своя и там-то он и пребывает. И все заботы о ком-то, — они бессмысленны:

Вера: — Для чего тогда Бог сотворил мир человеков? Для чего он поддерживает его существование?

Игорь: — Да вот видишь, Вера, — тебе своя мера, а мне своя мера. Все вот так вот и устроено. Понимаешь? Ты ведь живешь и не умерла от пустоты? — Значит, тебе это полно.

Вера: — Да нет, не так уж и полно.

Игорь: — Во! Вот и Надя так говорит. Она говорит: — «Мне либо очень плохо, либо просто плохо». Вот так, понимаешь, и живут люди. Не то, чтобы хорошо, — нет, а между тем, что очень плохо и плохо. А еще надеются, что временами будет чуть лучше. А что другое? — А другого выбора у них просто нету!

Вера: — Что ж, Игорь, ты думаешь, что тебя одного Бог любит. Ведь их-то Бог тоже любит.

Игорь: — Их-то Бог любит, а вот они его не любят! Вы то его не любите! — Не соответствуете!

Вера: — Ну, уж тут каждому как дано.

Игорь: — Вот именно! Правильно! Каждому что-то дано. Каждому своя мера. И поэтому, каждый сыт своей мерой.

Юра: — А разве слова меняют эту меру?

Игорь: — Да ничего они не меняют.

Юра: — Какой смысл тогда их произносить?

Игорь: — Нет в этом смысла. Я почему и приехал сюда из Питера. Там у меня было много встреч, общения всякого. Приходили люди, спрашивали, искали чего-то: Они думали, что встретятся с кем-то, и что-то должно произойти. Им мало того, что они встретились с Писанием. Им этого мало. Они хотят с кем-то встретиться, — с реальным каким-то носителем. И думают, что при этом они что-то приобретут колоссальное. А это все просто мера неведения. Мера неведения. Для кого-то и слова делают дело, а для кого-то нет.

Вера: — Ну вот, Христос, — исцелял людей, делал их свободными. С тобой, Чабанов, хорошо, но ты душишь чем-то! Почему так получается? Вроде бы ты все правильно говоришь:

Игорь: — Это опять в тебе говорит бандитский заговор людей ради людей. Вам так приятней и ближе. Вы хотите Бога притянуть к себе.

Вера: — Ну вот так уж нам дается. (Игорь гладит Веру по руке. Она улыбается): — Ты ведь знаешь все, Чабанов! Чего ты придуряешься?

Игорь: — Но ведь вы-то хотите большего!

Вера: — Все хотят большего. Лучшее — враг хорошего.

Игорь: — Почему ты тогда говоришь, что не можешь жить лучше? Откуда у тебя такая уверенность взялась?

Вера: — По факту, что называется. Раз не могу, — значит, не могу! Так и у всех: теоретически они могут, а по факту, — нет. Нормально все, Игорь, нормально. И ты тоже все правильно говоришь:

Игорь: — Ээ, вот ты говоришь, что я вас душу. А что вы друг друга душите, — ты этого не замечаешь. А вы друг с другом щебечите как бы, а, на самом деле, вы друг друга душите. Душите. А у вас это называется — легкий, хороший щебет. Общение светское. Разговоры о Боге. А когда я напираю на суть, — это ты называешь, что я вас душу.

Вера: — А ты не напирай! Тебе, по определению, нужно быть как-то помилосерднее, что ли…

Игорь: — Да я уж о-очень милосерден. Эх, Верка! Ты же не чужда мудрости. Что же ты такое с собой делаешь?

Вера: — Я буду стараться, Игорек. Я поняла.

Игорь: — Э-эх, поняла: (Безнадежно машет рукой).

Когда я печатал эти строки, я отчетливо вспомнил один странный эпизод своей жизни, которому не нашел никакого объяснения и основательно забыл. Я встречался с Игорем Чабановым в восемьдесят седьмом году! По крайней мере, того человека тоже звали Игорь и, сколько позволяет мне память, голос и весь облик были его, только, естественно, моложе. До сих пор эта встреча является для меня загадкой. А дело было так: как-то зимним вечером зазвонил телефон, — мужской голос назвался Игорем и попросил Владислава. Игорь сразу же предложил встретиться и пообщаться на философские темы. Предложение меня заинтриговало, — физика, психология и философия были основными моими интересами. Я тогда как раз заканчивал ЛИТМО, занимался в психоаналитической группе Эткинда и был убежденнейшим атеистом, причем убежденность моя подкреплялась солидным багажом знаний по психологии и, особенно, по физике. Понятия не имею, откуда Игорь узнал мой телефон и вообще, зачем именно я ему понадобился. Единственная гипотеза состояла в том, что кто-то из группы Эткинда решил либо подшутить надо мной, либо поспособствовать изменениям в моем мировоззрении. На следующий день после звонка мы встретились и долго гуляли по каналу Грибоедова. Вместе с Игорем пришла какая-то молодая женщина, — имени я не помню. Суть разговора состояла в том, что Игорь и его спутница пытались обратить мое внимание на Духовную сторону жизни, можно сказать даже, что я уловил в том, что они говорили намерение обратить меня в Веру. Хотя никакого давления не было, а само общение было очень тонким и мягким, — выслушивались мои контраргументы, чувствовалось уважение к моей позиции, приводились изящные, наполненные юмором примеры. Меня не уговаривали и не соблазняли, была лишь мягкая попытка обратить мое внимание туда, куда я его до того сознательно не обращал. Я чувствовал, что Игорь и его спутница принимают меня со всей моей воинственной атеистичностью. Беседа наша продолжалась достаточно долго, — несколько часов, временами переходя в горячий увлекательный спор по каким-то непринципиальным деталям, временами затихая, и тогда мы просто молча шли по пустынной набережной.

Я тогда не «сдался» и остался крепок в своей позиции. Но встреча эта оставила очень доброе впечатление, и кто знает, не была ли она одной из тех капель, которые подточили мое жесткое мировосприятие и изменили жизнь…