"Диспетчер" - читать интересную книгу автора (Смирнова Наталья)6Анна никак не могла успокоиться из-за диспетчера. С Петровичем она примирилась, поняв, что человек был не в себе, но диспетчер замолчал. Больше не разговаривал, а только смотрел. Взгляд был тоскливым, как у больной собаки. Кроме того, должна была прийти Сашка, а как оправдываться за порезанную картину, Анна не имела понятия. Дочь явилась сама не своя. И только сели за стол чай пить, как явился Петрович. – Олег Петрович Зубов, – представился он на пороге. – Только этого не хватало, – вскочила Александра. – Вам тут делать нечего, Олег Петрович! Идите, откуда пришли. Анна оцепенела от Сашкиной дерзости. – Если вы из-за картины… Старик сморщился, как от зубной боли, но решительно снял ботинки, прошел в кухню и сел на табурет. – Я Анне Григорьевне уже говорил, что готов компенсировать ущерб… – Да? – удивилась Сашка. – И чем же? – Ну… в общем… Как скажете… – Вы нам полсада сожгли, – заявила Сашка. – Квартиру разгромили. Лишили ребенка отца. Майского завезли в лес… И после этого заходите в дом как ни в чем не бывало! Чем вы собираетесь это компенсировать? Петрович потерянно оглянулся на Анну, а Сашка продолжила: – Ну да это ладно, дело прошлое. Сейчас другое. У вас семь картин Ганшина. – Шесть. Одна копия. – Вы же взрослый человек, – тихо проговорила Саша. – Это авторский повтор, сделанный самим художником. Та же самая картина. Той же кистью, той же рукой. Поймите, это не подделка. – Не бывает одинаковых картин, – хмуро отозвался Зубов. – Одна – ненастоящая. Саша вдруг вспомнила, как однажды в Крыму незнакомый парень пожаловался, что она испортила ему отдых. Что до странности похожа на его невесту. Он тут гулял перед свадьбой, а Саша мешала, упрекая всем своим видом. У каждого есть двойники. Бог пишет историю буквами, его буквы – люди, птицы, камни, деревья. Если она буква “Ф”, то ей встретится не так уж много дублеров и копий, а если “А”? – А близнецы? – возразила она. – Один ребенок тоже ненастоящий? В природе так бывает. – Тут не природа. Они осознанно. – Осознанно. Пусть. Вы когда-нибудь бывали в безвыходном положении? Петрович поднял на нее усталые глаза и снял очки. – Во всяких бывали. Не учи меня, ладно? Сорвался я, причинил вред, – он покосился на Анну, – хорошей женщине. – Проси компенсацию. Ей не хотел, хотел наказать. – Вас утешит, если я скажу, что художник бросил писать? Что он… Петрович положил свою руку на Сашину. Она смолкла. – Тихо. Не заводись. Неделю нервами мучился. Сейчас отпустило. Резанул – и понял, что все зря. Картин я все равно не понимаю. Ни детям моим, ни внукам они не нужны и вряд ли пригодятся. Мне только напоминают про обман. Зря я их покупал, да еще надули. Слушал советчиков. Посуди сама. Петрович повернулся к Анне и разговаривал с ней. – К примеру, “Цирк”. Зрители в масках, дети жирные, тоже в масках, а лошадь на арене худая, белая, страдает. И на спине у нее клубок людей, тоже в масках. Намек понятен, кто зверь, кто человек. Или “Яблоки и цветок”. Приглядишься: яблоки – груда черепов, а сломанный цветок – птица с длинной шеей. Тоже намек. И все мрачно. А “Дерево и две лодки”? Говорить нечего. Смотришь – такая тоска за горло берет, что хоть вешайся. Зачем это мне? Зачем в картинах такая тоска? Анна согласно кивала, а Саша думала, ну какой же идиот Майский. Какой дурак! Он воображает, что Бондаренко с Зубовым сцепились из-за картины! – Ну, в общем, – подвела итог Саша, – вы отдаете нам эти картины, а мы вам дачу. – Да ты что? – возмутилась Анна. – У меня их три… – сказал Петрович. – Три дома за городом. У меня же трое детей. – Саша, – не вытерпела Анна. – Ты, часом, не заболела? Вид-то никудышный. И говоришь пустяки одни… – Пусть забирает, – вздохнул Петрович. – Безделки это. Кастрюли германские тоже могу отдать. Анна после ухода дочери не знала, что и думать. Только глядела на Петровича с грустным изумлением и еще радовалась, что Сашка пропустила мимо ушей слово “резанул”. Петровича она почему-то жалела и с тоской глядела в окно напротив, когда он не приходил. Там, под его кухонным абажуром, шла обычная жизнь, изо дня в день одна и та же. Подрастали дети, делали ремонт, приносили на Новый год елку, мыли посуду, ссорились, и потом все сначала, по кругу, пока старики не оставались вдвоем, и этот союз двоих, еле справляющихся с жизнью, и было все, что от нее оставалось. Две сухие пустые скорлупы от ореха, съеденного дочиста. Не дай бог, если твой старик умрет, тогда и былого нет. Ничего не доказать – то ли жил, то ли привиделось. Анна поежилась, вспомнив Ленины похороны. Полное кафе жующих и пьющих, и никому нет дела. Никто не заплакал, не загрустил… – Ты, Петрович, зачем картины отдал? – Неживое это, – отмахнулся он. – Никчемное. Анна встала, молча принесла из комнаты “Диспетчера” и поставила перед ним. – А это тогда как понимать? Уже и без лупы было видно, что мужик на картине исхудал, заострился лицом и теряет облик человеческий. – Краска некачественная, осыпается, – заявил Петрович и хмуро отвернулся от картины. – Конечно. Если ножом чиркать… – Сто раз уже сказал, что компенсирую… Чего тебе еще? – взмолился Петрович. – Давай ужинать, – вздохнула Анна. Зубов ел пшенную кашу и раздумывал, сказать Анне или не сказать, что он уходит из дому. Невестки между собой каждый день лаялись и мужей заводили, поэтому сыновей с дочерью тоже мир не брал. Дома, что он им расписал, оказались неподходящие. Всем было мало, все несправедливо, все не так и не эдак. И для кого он покупал огромную квартиру, чтобы вместе жить? Для кого не женился, чтобы не приводить детям мачеху? – У меня дома ад, – сказал он, глядя в тарелку. – Зависть, склоки. Жить нельзя. Старому так вообще невмоготу, а моложе я не стану. – Надо же, – удивилась Анна. – А я тебе из окна завидую, мол, семья у человека. – Зоопарк, – не согласился Петрович. – Картины я назло отдал. Уйду из дому совсем… – А где жить будешь? – удивилась Анна. – Где-где… В лесу с ружьем и собакой. – А я ведь тоже одна, – сообщила Анна. – Хочешь, на нашей даче живи, если свои растрепал. Муж покойный строил. Деньги платил, а картины отдал за просто так. Александра неизвестно, как с ними поступит, да только с добром попрощайся. Не вернет. У нее насчет картин пунктик. – Анна покрутила пальцем у виска. Петрович, глядя в кашу, считал, сколько всего случилось, чтобы им встретиться. Первое, чтобы его художник обманул. Второе, чтобы квартиры окна в окна оказались и он диспетчера увидел. И чтобы сегодня Александра взяла картины и не встревала в их отношения. Но главное, что женщина оказалась хорошая. Можно с ней спокойно и в парке гулять, и огород сажать, и водку пить с солеными помидорами. Случай правильно привел. Хотя вначале был обман. А повернулось хорошо. Но как вышло, что из всей бурной жизни, с войной, ваучерами, приватизациями, ЧОПами, которые он держал в городе, осталось только ружье, собака и женщина в красном халате, он постичь не мог. В голове не укладывалось. Когда Петрович ушел, задумалась Анна. К примеру, решили сносить здание – нет, нельзя: обнаружилось, что там Чехов останавливался по пути на Сахалин – дом нужно сохранить. Ее муж полжизни строил дачу. Дом из бруса, подвал, площадка под гараж и фундамент для бани. Инструмент в сарае, все в аккуратных карманах. Она так радовалась, отбирала каждый сорт – малина величиной со сливу, кабачки как тыквы, а огурцы – смотреть страшно! И кому теперь нужен этот дом без людей? Пусть хоть Петрович живет с собакой. А она будет его навещать, не сидеть же с Махмудом. Махмуд, тем более, начал гадить в квартире. Как Петрович появился, так и гадит. Ревнует, ассирийская душонка. Она прошла в комнату, вопросительно поглядела на диспетчера, но порезанный смотрел в никуда и молчал. Оболочка осталась, а жизнь ушла. |
|
|