"Направить в гестапо" - читать интересную книгу автора (Хассель Свен)

V. Порта и эсэсовец

Лейтенанта Ольсена совершенно неожиданно арестовали. Обвинили в связи с группой попавших под подозрение офицеров и в произнесении дискредитирующих фюрера слов. Впоследствии мы узнали, что донесла на него жена.

Утром за ним явились двое рядовых и лейтенант из полиции вермахта; они тихо проскользнули в лагерь так крадучись, что тут же привлекли к себе внимание. Несомненно, целью их было взять Ольсена с минимумом суматохи и увести до того, как потребуется отвечать на многочисленные вопросы, но мы, к счастью, узнали об их появлении и смогли предупредить оберста Хинку. Поделать почти ничего было нельзя, но по крайней мере мы могли устроить хорошую бучу. Некоторых офицеров мы бы с радостью увидели арестованными, но лейтенант Ольсен не принадлежал к их числу. Он командовал ротой больше двух лет, служил в полку с тридцать восьмого года, и мы не собирались безучастно стоять, глядя, как его уводят.

Услышав эту весть, оберст Хинка тут же отправил адъютанта арестовать двух полицейских при выходе из штаба роты. Часовых предупредили, и все выходы были закрыты. Покинуть здание не мог никто.

Адъютант учтиво улыбнулся офицеру полиции.

— Лейтенант, оберст Хинка хочет поговорить с вами. Если соблаговолите пойти со мной, я провожу вас в его кабинет.

Лейтенант и оба полицейских пошли за ним, упрямо таща с собой Ольсена. Он представлял собой добычу, которую им велели доставить, и у них не было намерения отпускать его на этой стадии дела.

В кабинете оберста разразилась буря. Хинка, взбешенный тем, что какие-то невесть откуда взявшиеся полицейские хотят арестовать без его разрешения офицера полка, поклялся, что никто не выйдет из лагеря, пока дело не будет улажено к его удовлетворению. Он сел за телефон и позвонил в комендатуру Гамбурга. Там сразу же сказали, что не имеют к этому никакого отношения. Позвонил в Ганновер, но там никто не ответил. Позвонил в абвер, но там ничего не знали. Наконец в отчаянии он дозвонился в Управление личного состава армии в Берлин и потребовал, чтобы его соединили с генералом Рудольфом Шмудтом.

Разумеется, такая активность в казалось бы обычное утро не укрылась от вечно бдящего ока гестапо.

В скором времени подъехал серый «мерседес» привычного вида с двумя унтершарфюрерами СС и невысоким штатским, одетым во все черное. Штатский выглядел нездоровым и вместе с тем зловещим. Блестящей черной фетровой шляпой, толстым черным пальто, перчатками, шарфом и зонтиком, узкими сутулыми плечами и шаркающей походкой он напоминал банковского служащего, отправляющегося на похороны бабушки; а маленькими, близко поставленными глазами, тайком бегающими из стороны в сторону, блестящими, как алмаз, и такими же твердыми, ничего не упускающими и постоянно настороженными — крадущуюся за кроликом ласку.

Гауптман Брокман едва поверил своим глазам, когда разминулся с поднимавшимся по лестнице этим причудливо одетым существом. Посмотрел ему вслед, затем быстро подошел к дежурному сержанту.

— Что это за шут, черт побери?

— Не знаю. Я спросил у него пропуск, но он, будто и не слышав, пошел к лестнице. Как привидение.

— Привидение! — Гауптман издал отрывистый смешок. — Скорее беглый сумасшедший. Никто в более-менее здравом уме не станет разгуливать в таком нелепом наряде.

Он резко снял телефонную трубку и набрал номер.

— Клаус, тут расхаживает по-хозяйски какой-то тип, одетый с головы до ног в черное. Пусть его арестуют и приведут ко мне.

Положив трубку, он потер руки и засмеялся. Кто бы ни был этот маленьких черный псих, они над ним позабавятся. Гауптман Брокман пользовался в полку репутацией острослова и шутника, хотя иногда заходил, по общему мнению, слишком далеко. Всего месяц назад он преуспел в доведении лейтенанта Келера до самоубийства. Но вряд ли кого будет волновать, что случилось с этим бродящим по зданию траурного вида ничтожеством с зонтиком и сутулыми плечами.

Брокман позвонил нескольким самым близким друзьям офицерам и пригласил их придти, поразвлечься.

Незванного гостя остановил в коридоре фельдфебель и повел вниз, в кабинет гауптмана Брокмана. Тот повиновался безропотно, лишь с язвительной улыбкой и блеском предвкушения в ярких как алмазы глазах.

Брокман поджидал его, широко расставив ноги и держа руки на бедрах, друзья гауптмана сидели развалясь в мягких креслах, курили и готовились поглядеть на потеху.

— Ну? — выкрикнул Брокман, чуть качнувшись вперед на носках, от чего заскрипела кожа сапог. — Какого черта шляешься по казармам, словно это общественный парк? Штатским воспрещен вход сюда без специального пропуска — и даже если пропуск у них есть, они должны предъявлять его дежурному сержанту, а не проходить молча мимо. — Он подался вперед еще больше и заскрипел весь, словно парусник в бурю. — Ты что, глухонемой? Почему не ответил, когда сержант попросил предъявить документы?

Штатский стоял, свесив голову и с любопытством глядя на пол. Брокман взял с письменного стола хлыст для верховой езды и щелкнул им по голенищу. Потом завел его за спину, стал покачиваться с пятки на носок и помахивать им из стороны в сторону, задевая шпоры, чтобы те позвякивали. При этом старательно высасывал зуб с дуплом и весело поглядывал на друзей офицеров. Те курили и ободряюще улыбались.

— Понимаешь, что я мог бы посадить тебя в камеру, оставить там гнить — и никто бы не заинтересовался твоей судьбой? Такой старый черный ворон, как ты, может представлять собой опасность. Откуда мне знать, может, у тебя в карманах бомбы с часовым механизмом, и ты собираешься взорвать все казармы?

Штатский поднял взгляд. Спокойно посмотрел в лицо Брокмана, вид у него был отсутствующий, расчетливый, словно все происходящее его не касалось и он обдумывал более важные проблемы.

Брокман указал хлыстом на большой черный зонтик.

— Есть у тебя разрешение на эту штуку?

— Нет, конечно, этот человек диверсант! — решил лейтенант Берни, загасил окурок и подошел, чтобы получше разглядеть его. — Слепому видно. Обычная одежда диверсанта.

Все засмеялись. И принялись ходить вокруг штатского, разглядывая его со всех сторон, отмечая зеленоватый отлив шляпы, тощую шею, сутулые плечи, нелепое длинное пальто и уродливо свисавшие из рукавов громадные перчатки.

— Ему бы полезно послужить в армии, - объявил лейтенант Райхальт. — Побывал бы в боях, скованность как рукой сняло бы.

Правда, сам Райхальт в боях не бывал. До войны он был виноторговцем и теперь купил себе безопасность шампанским и коньяком. Война не доставляла ему беспокойства. Он приобрел репутацию волокиты, у него никогда не бывало меньше трех любовниц одновременно, через несколько недель он их бросал и находил новых троих.

— Брокман, думаю, тебе надо бы проверить его документы, — сказал Шмидт, он заведовал продовольственным складом, и война шла для него так же благополучно, как и для Райхальта.

У Шмидта было много не женщин, а продуктов. Он жил ради них. Не только ел продукты, но еще крал и продавал мяснику на Любекерштрассе. Мясник торговал почти исключительно украденным у солдат продовольствием. Шмидт был не единственным его поставщиком.

— Может быть, обнаружится, — добавил Шмидт, — что он хитростью уклонился от военной службы. Ему надо бы служить по крайней мере в территориальном резерве. Тебе там понравилось бы, — сказал он бесстрастному штатскому. — Принесло бы громадную пользу.

Штатский продолжал молчать. Шмидт недоуменно на морщил лоб.

— Вам не кажется, что он тронутый, а?

Раздался стук в дверь, и прежде чем кто-либо успел ответить, она отворилась и в комнату вошел унтершарфюpep СС. Крепко сложенный, звероподобный, ростом под два метра. На рукаве у него были буквы «СД», на кепи, небрежно сдвинутом на затылок, поблескивал серебряный череп. Не обращая внимания на Брокмана, унтершарфюpep подошел прямо к штатскому. Молодцевато откозырял.

— Хайль Гитлер, штандартенфюрер[33]! Мы только что получили сообщение из РСХА по радио в машине. Приказано немедленно передать его вам - команда номер семь только что успешно завершила операции.

Штандартенфюрер удовлетворенно кивнул. Глаза его блеснули за линзами очков.

— Отлично, Мюллер. Передайте, чтобы арестованных держали в строжайшей изоляции. Пусть их никто не допрашивает до моего приезда. Через минуту я буду с вами.

Мюллер снова откозырял и вышел. Штатский обратился к собравшимся офицерам.

— Благодарю за прием, господа. Он был в высшей степени познавательным. Сейчас я должен идти, но не сомневаюсь, что мы встретимся снова. Хайль Гитлер!

И следом за Мюллером вышел из комнаты.

Офицеры, уже далеко не так уверенные в своем всеведении, опасливо переглянулись.

— Что все это значит, черт возьми? — произнес Брокман. Подошел к двери, распахнул ее и крикнул:

— Сержант!

— Я!

— Выясни, кто этот человек, и доложи через пять минут, если не хочешь иметь неприятностей.

— Слушаюсь.

Брокман вернулся в комнату и положил хлыст уже отнюдь не столь твердой, как до того, рукой.

Шмидт облизнул губы.

— Гестапо? — испуганно предположил он.

И по молчанию друзей догадался, что попал в точку. Это наверняка было гестапо. Шмидт утер пухлой розовой рукой лоб, и у него внезапно стеснило грудь. Он приготовил к отправке на Любекерштрассе несколько ящиков колбасы и ветчины, итальянской фасоли и еще кое-чего — а с появлением гестапо нельзя чувствовать себя в безопасности…

Пробормотав извинения под нос, Шмидт вышел из кабинета и поспешил на толстых дрожащих ногах в свои владения. Через несколько минут весь склад оказался перевернут вверх дном, подчиненные Шмидта бросили все дела и бросились исполнять новые приказания. Через двадцать минут из городка выехали две грузовые машины, доверху наполненные ветчиной и фасолью. Они отправились к коллеге Шмидта в артиллерийском полку; вся операция стоила ему нескольких фунтов собственного веса и девятнадцати ящиков шампанского. Это шампанское свело на нет всю прибыль, какую он наживет на ветчине.

Не все в городке знали, что там появилось гестапо. И даже среди тех, кто знал, не все впали в панику. Некий обер-ефрейтор, которому полагалось стоять на часах у входа, даже дружелюбно болтал с водителем «мерседеса». Они обсуждали деловые вопросы с тех пор, как штандартенфюрер вошел в здание.

— Ну, давай! — поторопил собеседника водитель эсэсовец. — Говори! Сколько хочешь за… — Огляделся с подозрением по сторонам и понизил голос. — За них? — состорожничал он. На правой руке у него была белая повязка с буквами «PCXА»[34].

— Стоят они немало, — ответил Порта. — Лучше скажи, сколько готов предложить.

Эсэсовец заколебался. В глазах его появилось хитрое выражение.

— Тысячу?

Рука его нырнула глубоко в карман и появилась наружу с пачкой денег. Порта засмеялся ему в лицо.

— Спятил? — язвительно произнес он. — Здесь, по-твоему, что, богадельня? Тысячу! Шутишь?

Затем Порта сдвинул каску на затылок, поправил висевшую на ремне винтовку и сунул руки в карманы.

— Знаешь, никто тебя не неволит покупать товар, — добродушно сказал он. — Не хочешь — не надо. Я предложил его тебе, так как думал, что у тебя хватит сообразительности найти ему применение. Ни к чему отдавать его в руки лопуху, он наверняка не сумеет сбыть его и, скорее всего, втянет нас всех в беду. Но видя, что ты вроде бы человек бывалый…

— Слушай, я мог бы раздобыть эти чертовы штуки даром, будь они мне так нужны!

Водитель повернулся и с презрением плюнул на памятник славным павшим в Первую мировую войну.

— Вот как? — усмехнулся Порта. — Я не вчера родился. Не стоит думать, что меня можно провести за нос.

И, чтобы сквитаться, вынул из кармана одну руку, склонился над «мерседесом» и с силой высморкался на эсэсовский флажок, развевавшийся на капоте машины.

Эсэсовец притворился, что не видел. Снова повернулся и второй раз плюнул на доблестных павших Семьдесят шестого пехотного полка.

— Сдается мне, — сказал он, — что тебе невдомек, кто я и кого вожу. — При этих словах грудь его выпятилась. Лицо засияло наивной гордостью. — Это мой начальник только что вошел туда. Потолковать с вашими офицерами.

— Ну и что? — холодно спросил Порта.

— А то, что запоешь другую песенку, когда узнаешь, кто он. Иду на спор, до того струхнешь, что бесплатно отдашь мне свои драгоценные сигареты. — Эсэсовец неприятно улыбнулся и вытянул правую руку, демонстрируя буквы «РСХА» на повязке. — Меня можно купить — за определенную сумму, — признался он. — Скажем, за двенадцать сигарет с опиумом?

— Купить? — Порта подался вперед и плюнул на эсэсовский флажок. — На кой черт мне покупать охламона вроде тебя?

— Полегче, приятель. Ты покупаешь не меня, а мое молчание.

— Смех, да и только! — Порта снова плюнул. Флажок со свастикой, вызывающе развевавшийся несколько минут, назад, стал никнуть под тяжестью такого количества влаги. — Нужно мне твое идиотское молчание! Думаешь, меня беспокоит такая шваль, как ты?

Губы эсэсовца изогнулись в самодовольной усмешке. Он чувствовал себя очень самоуверенно. Высунулся из окошка «мерседеса».

— Лучше бы побеспокоился, вот что я тебе скажу — потому что если не будешь держать ухо востро, то можешь крепко погореть. Мой начальник — сам штандартенфюрер Пауль Билерт!

В голосе его прозвучала нотка ликующей почтительности. Глаза засверкали самозабвенной пылкостью миссионера, говорящего запойным пьяницам об Иисусе Христе.

Порта подошел вплотную к машине и плюнул на флажок еще раз.

— Вот что мне Пауль Билерт! — заявил он. — Пошел твой Билерт знаешь куда? Положил я с прибором на Пауля Билерта!

Эсэсовец сузил глаза и ошалело уставился на Порту.

— Ты смеешь так говорить о штандартенфюрере? — Он недоуменно потряс головой. — Должно быть, ты псих — настоящий помешанный — такие слова о Пауле Билерте не сойдут тебе с рук! Билерт, должно быть, самый большой зверюга во всей Германии! Он сделает подтяжки из твоих кишок, если узнает об этом. — В голосе его прозвучало благоговейное изумление. — Даже Гиммлер дрожит при звуке его имени. Я слышал только об одном человеке, который может противостоять ему, и это группенфюрер Гейдрих — а мы все знаем, что он представляет собой.

Порта привалился к машине и опустил взгляд на разошедшегося водителя.

— А как же тогда ты? — небрежным тоном спросил он. — Если он такой грозный, как говоришь, ты сам должен бояться его до жути.

— Его все боятся, — ответил водитель. — Ты тоже боялся бы, будь у тебя в голове хоть немного мозгов. И учти вот что, приятель: оно замечательно — браниться и задирать нос, стоя здесь, но ты не будешь таким дерзким, когда придет время!

— Время? — с наивным видом переспросил Порта. — Какое время?

— День расплаты, вот какое, приятель — день, когда будешь стоять перед штандартенфюрером.

— Почему ты думаешь, что буду?

— Я не думаю, я знаю — потому что могу пойти к властям, когда только захочу, и настучать, что ты торгуешь наркотиками. А когда встанешь перед Билертом, ты пожалеешь, что так испытывал судьбу. Он только вчера отправил на казнь девять человек — просто для удовольствия. А казнь — это отсечение головы на плахе. Девятерым за раз! Девять голов скатилось в корзину! Смотри, попадешь к нему в лапы — надежды нет никакой. Он посылает людей на казнь не потому, что они совершили преступление, а ради забавы!

— Тьфу ты, — с презрением сказал Порта, — это ерунда. Вот у меня был один офицер, прямо-таки сущий маньяк убийца. Фамилия его была Линденау. Мы прозвали его Папа Линденау — можно сказать, в знак привязанности. — Порта улыбнулся, словно смакуя особенно приятное.воспоминание. — Его сожгли дотла под Киевом. Я наблюдал за тем, как он горел. — Порта громко засмеялся, потом снова опустил взгляд на эсэсовца. — Поверь, Билерт грудной младенец по сравнению с Папой Лиденау.

— Откуда ты знаешь? — ревниво спросил водитель. — Ты ни разу не имел дела со штандартенфюрером.

— Это тебе так кажется. Ты поразился бы, узнав, с какими людьми я имел дело в свое время — и находился в личных отношениях.

— В личных? — Водитель нахмурился. — Как это понять?

— Люди в моем положении, — с достоинством ответил Порта, — ведут дела и с теми, кто наверху, и с теми, кто в самом низу. А когда ведешь дела с людьми, то вступаешь с ними в личные отношения — никуда не денешься, иначе вести дела невозможно, так ведь? То есть вы многое знаете друг о друге, понятно? Например, если я предложу тебе что-то, а ты купишь, можно сказать, что у нас личные отношения — надеюсь, тебе ясно.

Водитель молчал, ему не хотелось верить словам Порты, но он не мог их сразу отвергнуть. Порта закрыл один глаз, тщательно прицелился и, пожалуй, уже в десятый раз попал в цель. Водитель высунулся еще больше и возмущенно уставился на капот машины.

— Кончай плеваться! — заорал он. — Посмотри на мой флаг! Он испорчен!

— Да, — с ленивой улыбкой согласился Порта. — Вид у него такой, будто он побывал под ливнем.

Побагровевший водитель бросился к передку машины и безуспешно попытался отереть рукавом флажок досуха.

— Еще раз плюнешь, — сказал он, возвращаясь на место, — и наживешь неприятности.

— Думаешь, я боюсь? — насмешливо спросил Порта.

Эсэсовец захлопнул дверцу и, убрав голову из окошка, с подозрением взглянул на него.

— Ты правда имел дела со штандартенфюрером?

— Тебе ни к чему знать.

— Ну, я спрашиваю — скажи.

— Так я и сказал тебе. Может, побежишь к нему, как говорил, и выложишь свои жалкие сведения? Ты быстро поймешь, имел я с ним дела или нет — но хочу предупредить. — Порта наклонился к самому лицу эсэсовца. — Не стоит, если не мечтаешь о долгом пребывании в Торгау.

— Кто говорил о Торгау? — Водитель отвел голову и посмотрел на Порту с видом оскорбленной невинности. — Кто говорил о доносах штандартенфюреру?

— Ты. Только что. Вспомнил?

— Выбрось из головы. — Водитель пожал плечами. — Это был просто треп. Я не собирался делать ничего такого. — И попытался рассмеяться. — Ты вроде хотел рассказать про того офицера? Папу Линденау, который сгорел заживо под Киевом?

— Как насчет сигарет?

— Возьму, не беспокойся, возьму! — с жаром ответил водитель. — Только скажи свою цену — а я в придачу дам тебе адрес одного местечка.

— Что это за местечко?

— Очень классное. Превосходное заведение. — Водитель зажмурил один глаз. — Можешь мне поверить, на целую ступень выше обычного.

— Ладно, подумаю, — снисходительно сказал Порта. — Только больше никаких разговоров о беганьи к Билерту, а? Маленькие люди вроде тебя не должны соваться в такие вещи. Ты не представляешь, в какую историю можешь влипнуть. Взять, к примеру, меня. — Порта выпятил грудь. — Знаешь, в штрафной полк не попадают за здорово живешь. А вы в СС очень вольготно себя чувствуете. И размякаете. Я далеко не уверен, что поступаю правильно, предлагая тебе этот товар. Откуда мне знать, что ты не попадешься? А если такое случится, попомни мои слова, твой приятель Билерт не очень этому обрадуется. Он профессионал, этого у него не отнимешь. А ты, — Порта скривил гримасу, — ты лопух. Скорее всего, струсишь в последнюю минуту, и нам обоим придется несладко.

— Я никогда не трусил! — негодующе возразил водитель.

— Да, но это очень опасный товар. Я еще не продавал тебе такого.

Водитель облизнул губы.

— Слушай, я даю три тысячи вместо одной — и ящик порошкового молока в придачу. Что скажешь?

— Откуда это порошковое молоко?

— Из Дании, — с гордостью ответил водитель. — Стянул там из организации Тодта.

— Его не ищут?

— Нет, конечно. И дам адрес, который обещал. Справедливей и быть не может, так ведь?

Порта сделал вид, что размышляет. Почесал под мышкой, сдвинул каску с затылка на лоб. Задумчиво поцыкал одним из немногих оставшихся зубов.

Эсэсовец, теперь домогавшийся опиума больше всего на свете, пришел в отчаяние.

— Только что вспомнил, — сказал он. — У меня есть целая пачка фотографий, можешь взять, если хочешь.

— Фотографии? — пренебрежительно сказал Порта. — На кой они мне?

Водитель лукаво подмигнул.

— Их стоит иметь. Точно тебе говорю. — И сделал руками несколько непристойных движений. — Не обычное дерьмо! По настоящему художественные штуки. Все, о чем ты только мечтал. На все вкусы. Такие, что кастрированная обезьяна может приняться за рукоблудство.

— Кастрированных обезьян не знаю, — возразил Порта; но тем не менее эта идея как будто показалась ему привлекательной. — Где эти фотки?

— У меня при себе. — Водитель хитро улыбнулся. — Не та вещь, какую можно оставлять где попало.

— Дай-ка взглянуть.

Порта протянул грязную руку, но водитель ответил на смешливо:

— Черта с два! Думаешь, я вчера родился?

— Ладно. Сам знаешь, что можешь сделать со своими вонючими картинками!

Порта отвел руку, поправил винтовку на плече и собрался уходить.

Водитель тут же высунулся из машины и схватил его за руку.

— Не спеши — мы еще можем как-то договориться.

Оба недоверчиво смотрели друг на друга.

— Покажи картинки.

— Я буду показывать их тебе издали, — пошел на компромисс водитель.

— Знаешь, что? — презрительно сказал Порта. — Я мог бы продать эти сигареты где угодно, втрое дороже твоей цены. Предлагаю их тебе первому только потому, что у меня есть странное предчувствие — ты вскоре станешь одним из нас.

— Одним из вас? — Водитель бросил на него быстрый, встревоженный взгляд. — Это как понять?

— Одним из нашей части. Вот, взгляни на это так — ты прикладывал свои грязные ручонки к стольким темным делам, что когда-нибудь тебя выведут на чистую воду. Ловок ты недостаточно. Рано или поздно влипнешь, и, судя по тому, как ведешь себя, скорее рано, чем поздно. А когда это случится, приятель, думаю, мы будем наслаждаться твоим обществом — станешь маршировать вместе с нами, прятаться в траншеях вместе с нами. И тогда поймешь, что прибыл на конечную станцию. После небольшого срока в Торгау, само собой.

— Да? Думаешь? Так вот, здесь ты ошибаешься. Если наступит такой день, когда меня турнут из СС и определят в штрафной полк, то не в вашу грязную часть, а в кавалерию. Там есть свои штрафные полки.

— А, речь о Тридцать седьмом уланском, — сказал Порта. — Беда только в том, что ты совершенно отстал от жизни. Этого полка больше нет. Сорок девятая калмыцкая дивизия разнесла его в пух и прах. Уцелело всего человек десять, поэтому восстанавливать полк не стали, так что тебе не повезло[35].

Водитель так уставился на Порту, что глаза едва не вылезали из орбит.

— Это правда?

— Стал бы я врать?

Наступило долгое молчание. Порта стоял у машины, небрежно выковыривая грязь из под ногтей.

— Если я… э… попаду к вам, — заговорил наконец водитель, — как, по твоему, мне там придется?

Порта пожал плечами.

— Трудно сказать. Кто-то выживает, кто-то гибнет. Кого-то презирают, кого-то уважают.

— У вас в роте трубачи есть?

— Трубачом, значит, хочешь быть? — Порта посмотрел на него сверху вниз и усмехнулся. — Это перемена взглядов, не так ли? Минуту назад ты на нас даже смотреть не хотел. Теперь мы уже не столь самоуверенны, правда?

— Я никогда не был самоуверенным, — горячо запротестовал водитель. — Не такой дурак. В этом треклятом мире не стоит быть слишком уж уверенным в себе. Каждому понятно, что под начальством штандартенфюрера до старости не дожить. Шансов в вашей части будет, пожалуй, столько же. Если меня отправят к вам — сможешь ты как-то мне помочь?

— Помочь? — переспросил Порта, сразу же насторожась.

— Стать трубачом. Погоди, покажу тебе. — Водитель полез в перчаточный ящик и достал трубу, блестящую, с золотой кавалерийской ленточкой.

— Смотри. — Он указал на приклеенные к инструменту розочки. — Видишь? Я получил их на конкурсах. Где я только ни играл на этой трубе. Играл на одной пирушке у Адольфа, куда собрались все шишки. Играл для старого короля Кароля, играл в тридцать восьмом году, когда приехал Чемберлен и его замучили разговорами. В английских газетах даже напечатали мою фотографию. Указали фамилию и все прочее. Люди обращали на меня больше внимания, чем на Адольфа и Чемберлена.

— Неудивительно, — сухо сказал Порта. — Кому была охота слушать околесицу этих двух шутов?

— Ну, если не веришь мне…

— Да верю, верю, черт возьми! — Порта сердито отодвинул трубу, когда водитель поднес ее к губам. — Не труби в эту штуку, весь городок сбежится посмотреть.

— Я только хотел, чтобы ты знал…

— Не нужно. Подожди, пока это произойдет, тогда я посмотрю, что можно будет сделать.

— Поговоришь об этом со своими офицерами?

— Послушай, — сказал Порта, — у тебя неверные представления. Мне говорить ни с какими офицерами не нужно. Ротой, по сути дела, командую я. Раз говорю, что будешь трубачом, значит, будешь, вот и все.

Водитель с сомнением посмотрел на него. Порта с неожиданным дружелюбием обнял эсэсовца за плечи.

— Приходи как-нибудь к Поильцу Бернарду и прихвати с собой трубу. Покажешь нам, на что способен.

— А как с сигаретами?

— Что «как»? Нужны они тебе?

— Нужны — только все дело в цене. Если возьмешь мои фотографии, то, клянусь, не пожалеешь. Таких больше нигде не найдешь. Они сами по себе стоят двенадцати сигарет с опиумом. Вот, взгляни-ка.

Водитель достал из кармана бумажник и выбрал фотографию. Порта холодно посмотрел на нее, притворяясь равнодушным. Только блеск маленьких глаз выдавал желание завладеть ею, и водитель заметил его. Он плутовато сунул снимок назад и вынул другой, с изображением до того порнографически дерзкой сцены, что она удивила даже Порту. Будучи не в силах больше сдерживаться, Порта потянулся к нему. Эсэсовец усмехнулся и отдернул его.

— Ничего, а? И это еще одна из самых скромных — подожди, еще увидишь несколько других! — Он облизнул губы и подмигнул. — Целый месяц будешь кончать во сне!

Порта попытался вернуть утраченное достоинство. Отступил назад на шаг и хмыкнул.

— Я могу найти сколько угодно женщин, — сказал он. — Зачем мне картинки?

— Подожди, пока снова не окажешься на фронте. Там, иду на спор, с этим делом не так легко…

— Есть способы, — угрюмо ответил Порта.

— Да? Ну, как знаешь, дело хозяйское. — Эсэсовец стал быстро перебирать фотографии, иногда задерживая взгляд на некоторых и еще больше соблазняя Порту грубым смешком или поджатием губ. — Смотри, отказываешься от хорошей сделки. Мне казалось, ты умнее — в конце концов, надоедят они тебе, всегда можешь обменять их на другой набор или продать за хорошую цену. Хотя, если они не привлекают тебя, о чем говорить…

— Постой. — Порта протянул руку. — Дай ка, я их быстро просмотрю, хочу убедиться, что все они настоящие и стоящие, как ты говоришь. Меня однажды надули таким образом, и больше этого не случится.

— Как это было?

— Один хмырь продал мне тридцать пять фоток. Показал первые четыре, и я сдуру поверил, что остальные такие же. А когда вернулся домой, обнаружил, что оказался в дураках — на других были снимки всяких пейзажей, домов и прочего. Я потратил восемь дней, разыскивая этого гада. И до сих пор ищу — даже пообещал Малышу пару бутылок водки, если тот поймает его. И как-нибудь непременно встречусь с ним. Лиц я не забываю. А когда он попадется мне… — Порта наклонился к окошку машины, и в руке его внезапно появился нож; он быстро провел лезвием всего в двух сантиметрах от горла водителя. — Уже больше не будет продавать грязные фотки, можешь поверить.

— Верю, — сказал водитель, верхняя его губа подергивалась. — Демонстрировать не обязательно.

— Подумал, тебе будет любопытно узнать.

— Неужели полагаешь, я настолько глуп, что попытаюсь проделать этот номер? С другом? С таким человеком, как ты?

— Почему бы нет? — проворчал Порта. — Я бы, не раздумывая, проделал его с тобой, если б думал, что мне это сойдет с рук. И проделал бы с любым, у кого хватило бы дурости на него клюнуть. А мы с тобой, приятель, птицы одного полета. Что сделал бы я, сделал бы и ты, и мы оба это знаем. Так что дай-ка мне взглянуть на эти фотки, а потом уже что-то решим.

— Ну, не знаю… — Водитель почесал ключом зажигания мочку уха. — Давай так: я дам тебе быстро просмотреть фотографии, а ты дашь мне на это время одну сигарету. Просто подержать — для гарантии.

— Идет.

Обмен состоялся. Порта поспешил схватить фотографии. Водитель сидел, держа сигарету с опиумом и наблюдая, как меняется лицо Порты, когда его маленькие слоновьи глаза впивались в один снимок за другим.

— Нравятся? — небрежно спросил он.

Порта несколько раз сглотнул, откашлялся и попытался говорить нормальным голосом.

— Неплохие, — признал он. — Некоторые очень впечатляют. Думаю, — алчно продолжал Порта, — их можно будет давать напрокат, когда сам насмотрюсь — Малыш настолько глуп, что пообещает мне годовое жалованье, лишь бы подержать их немного в руках. Ладно, идет.

Оставшиеся одиннадцать сигарет перешли из рук в руки. Порта положил фотографии в карман, водитель достал три перетянутые резинками пачки денег. Порта стал флегматично пересчитывать их.

Водитель обнюхивал сигареты. Они были твердыми, плотно набитыми, таких превосходных он не видел уже давно. Подумал, будет ли стоить трудов и расходов как-нибудь подпоить Порту и попытаться выяснить, где он достает товар…

— Погоди-ка, — сказал Порта. — Тут не хватает ста марок.

— Не может быть. В каждой пачке по тысяче, я пересчитывал сам.

— Ну, так посчитай еще раз.

Водитель посчитал. Трижды. Ста марок недоставало. Он недоуменно потряс головой, но зов опиума был силен, и ему не хотелось рисковать из-за ста марок. Поэтому протянул еще одну банкноту.

— Так-то лучше. — Порта перехватил резиновой ленточкой все три пачки, сунул их в карман и застегнул его. — А еще ты обещал мне адрес.

— Сейчас дам. Это неподалеку от Альстера. Белый дом с черной крышей, бросается в глаза. — Эсэсовец написал что-то на листке бумаги и протянул Порте. — Заведение странного вида, раньше принадлежало каким-то китайцам.

— А они не оставили там своих девочек? Я бы не отказался от желтеньких. Говорят, — беспечно сказал Порта, — они могут делать это, стоя на голове и подняв ноги.

— Тут ничего сказать не могу, но деньги там потратишь не зря. Скажи только, что ты от Рудольфа. Рудольфа Клебера. Они меня знают. У них… — Не договорив, эсэсовец внезапно оцепенел. — Осторожно, он возвращается!

Рудольф мгновенно преобразился в образцового водителя, сидящего за рулем терпеливо и прямо, сигареты с опиумом он ловким движением руки отправил в потайной карман.

Порта быстро отступил назад на два шага и принял уставную позу часового. Выглядел он так, словно недвижно стоял там сотню лет. Двигались лишь его глаза, наблюдая за вышедшими из здания троими: Паулем Билертом, одетым в черное с головы до ног; унтершарфюрером СД, державшим руку на кобуре с пистолетом; и шедшим между ними лейтенантом Ольсеном. Они влезли в машину, и длинный, низкий серый «мерседес» величественно покатил от казарм.

Порта провожал его взглядом, пока он не скрылся. Задался на минуту вопросом, куда и зачем повезли лейтенанта, однако на уме у него было более важное дело. Вскоре он покинул свой пост, бросив казармы на произвол судьбы, и тайком вошел в гараж. Там, присев на корточки за железными бочками с горючим, стал жадно разглядывать свои трофеи. Перебрал фотографии, рассматривая каждую во всех подробностях, потом волнение стало невыносимым, и он отложил их ради более приятного занятия. Вынул пачку денег и пересчитал их снова. Потом достал из другого кармана банкноту в сто марок. С довольной улыбкой сунул ее под резиновую ленту к остальным. Это научит болвана Клебера смотреть в оба.

В конце концов он соизволил вернуться на свой пост, где обнаружил ждавшего Хайде.

— Где пропадал, черт возьми? — напустился тот на Порту. — Малыш ходил сюда уже дважды, и оба раза тебя не было!

— Пошел знаешь куда, — ответил Порта в своей обычной дружелюбной манере. — Надоел ты мне. У меня есть более важные дела, чем играть здесь в солдатики.

— Цыц! — прикрикнул Хайде. — Ты должен стоять на посту и будешь, черт возьми, стоять на посту. Ты получаешь приказания от меня, а не сам их выдумываешь!

— Кто сказал? — насмешливо спросил Порта.

— Я сказал! — выкрикнул Хайде. Сделал паузу и перевел дыхание. — Может, тебе невдомек, но сегодня здесь были гестаповцы. Шастали по казармам, как голодные волки. Не удивлюсь, если искали тебя. Я всегда говорил, что ты окончишь жизнь в петле.

— На сей раз нет, приятель. Они приехали, они уехали, и нужен им был не я.

— И все равно, — сердито сказал Хайде, — мне осточертело все время покрывать тебя. В следующий раз сам расхлебывай кашу и хоть отправляйся на виселицу, меня это не волнует.

— Ладно. Годится. Я могу позаботиться о себе.

Порта небрежно запустил руку в карман и достал фотографии. Принялся небрежно разглядывать. Перебирал их достаточно быстро, чтобы возбудить любопытство Хайде, но достаточно медленно, чтобы он мог мельком увидеть изображения. Хайде тут же забыл о своем недовольстве. И, вытянув шею, стал смотреть через плечо Порты.

— Где ты их взял?

— Полегче, полегче, — ответил Порта, сразу же сложив фотографии вместе и перевернув обратной стороной вверх. Приложил палец к своему деформированному носу. — Это не твое дело.

Хайде жарко задышал ему в шею.

— Дай посмотреть.

— С удовольствием. Если хочешь, можешь взять их на час.

Хайде тут же протянул руку, на скулах его вспыхнули красные пятна. Порта снова принялся небрежно перебирать фотографии.

— Потрясающие, а? Взгляни-ка на эти груди…

— Ну, хватит, давай их!

— Имей в виду, — рассудительно заговорил Порта, — овчинка выделки не стоит, если у тебя не будет времени как следует полюбоваться. На твоем месте я пошел бы с ними в сортир и заперся там на часок-другой. Тогда в полной мере…

Хайде прошиб пот.

— Сколько хочешь за них?

— Нисколько. Они не продаются. Я сам только что при обрел их.

— Тогда чего же… чего же…

Губы Хайде так подергивались, что он едва мог говорить.

— Можешь взять их напрокат, если хочешь. Сто марок в час за все, за отдельные по пятерке.

— Спятил? — К Хайде неожиданно вернулся дар речи. — Сто марок в час, чтобы посмотреть на жалких старых шлюх? Смеешься?

Порта, пожав плечами, спрятал фотографии в футляр от противогаза.

— Как знаешь, никто тебя не неволит.

И отошел, бросив Хайде разрывавшимся между желанием и возмущением. Вскоре тот догнал его и жарко за говорил ему на ухо.

— Ладно, давай. Держи сто марок. Надеюсь, понимаешь, что это грабеж средь бела дня?

— Ну, — взглянул на него Порта, — если тебе так не терпится посмотреть непристойные картинки, это не моя вина, верно?

С горящим от похоти и стыда лицом Хайде схватил фотографии, сунул их глубоко в карман и, не говоря ни слова, ушел. Когда его сменили на посту, он скрылся в уборной и не показывался оттуда целый час.

Как только Порта вернулся в караульное помещение, Барселона объявил:

— Гестаповцы забрали лейтенанта Ольсена.

— Да? Ну и что? — ответил Порта. — Он может позаботиться о себе. За что его загребли?

— Никто не знает, но могу сказать тебе вот что — все начальство бесится из-за случившегося.

— Много от этого проку…

— Хинка рвет и мечет, адъютант только об этом и говорит. По словам фельдфебеля Грюна, мы больше не увидим здесь Ольсена. Похоже, вскоре у нас появится новый ротный.

— Тут явно что-то серьезное, — сказал Легионер, он только что вошел и услышал последние слова нашего раз говора. — Я видел, как его увозили. Эсэсовский «мерседес» с этим педиком Билертом на заднем сиденье. Сами знаете, что это означает — отдел четыре дробь два А. Там занимаются только крупными делами.

— Что же он мог сделать? — недоуменно спросил я.

— Беда с дурачками офицерами, — равнодушно пожал плечами Порта, — в том, что они понятия не имеют, когда нужно прекратить треп — ля-ля-ля где попало, кто угодно может подслушать. Но они так влюблены в звучание своих голосов, что плюют на то, подслушивают их или нет. Им хочется, чтобы их слышали — черт, иногда они говорят так громко, что поневоле слышишь. А потом сидят на своих толстых задницах, с жестяными побрякушками на груди, и думают, что находятся в безопасности, что раз они офицеры, то никто не может их тронуть; похоже, не понимают, что когда доходит до дел с людьми вроде Билерта, тут никакой разницы, лейтенант ты или рядовой.

— Спорю на пять марок против щепотки грязи, — сказал Штайнер, — Ольсена мы больше не увидим.

— Это точно, — согласился Легионер.

Неожиданно Малыш с топотом ввалился в караульное помещение, создавая шума больше, чем обычно, и явно напрашиваясь на драку. Он швырнул винтовку в угол, бросил каску на ступни Барселоне и плюнул в чью-то чашку, проходя мимо нее.

— Какая муха тебя укусила? — проворчал Барселона, пинком отбросив каску к дальней стене.

— Скажу, какая! — проревел Малыш, словно бык в смертельной агонии. — Я провел все время на посту, улещивая дамочку возле заграждения под током…

— Что ты делал возле него? — с подозрением спросил Старик.

— Улещивал дамочку, как сказал. Я…

— Ты не имел права там находиться, — заявил Старик.

— А я был, и наплевать! — ответил Малыш.

— И что? — спросил я. — Она не согласилась?

— Согласилась как миленькая — злобно сказал Малыш. — Только мне тут жутко приспичило отлить…

— И что?

— И я начал отливать… — Он повернулся и беспомощно протянул руки. — Отливали когда-нибудь на проволоку под током?

Грянул оглушительный смех. Малыш нахмурился.

— Вам смешно! Я чуть не сгорел заживо — она стоит с трусиками в руках и лопается от смеха, а я хочу прекратить отливать и не могу — надо же такому случиться!

Разъяренный несправедливостью судьбы Малыш саданул о стол громадным кулаком.

— Дамочка в полной готовности ждет, чтобы ее отымели, а я стою и отливаю, аж живот сводит!

— Очень досадно, — сказал Порта. — Прими мои соболезнования. Я знаю, каково это. Со мной такое случалось. Не из-за проволоки под током, конечно — мы не настолько глупы, — но похожее положение дел…

— И теперь чувствую себя, как похотливый козел! — проревел Малыш.

— У меня есть как раз то, что тебе нужно, — сказал, подмигнув, Порта. — Набор фоток — все натуральные, все потрясающие — лучше самых лучших, какие ты только видел. Бери на час за сто марок, Хайде только что вернул их.

Малыш тут же забыл огорчение из-за проволоки под током.

— Можно в кредит?

— В кредит? — Порта уставился на него. — В кредит? — повторил он, возмущенно повысив голос на поло вину октавы. — У меня что, черт возьми, богадельня?

— Ладно, ладно, — торопливо сказал Малыш. — Нечего заводиться. Говоришь, сто марок?

— Сто, — подтвердил Порта.

— Беру! — Малыш бросился к двери. — Беру, даю слово! Не отдавай никому, пока не вернусь!

— Дайте-ка припомнить, — сказал Легионер. — Первый раз я участвовал в расстреле девятнадцатилетним. Было это под Касабланкой. Один идиот, прослуживший двенадцать лет в армии, вдруг спятил. Решил убежать бог весть куда — думал, дезертирство сойдет ему с рук, бедный дурачок. Конечно, потом я участвовал в сотне других, но первый почему-то никак не идет из памяти.

— Мне было всего восемнадцать, — сказал Барселона. — Произошло это в Мадриде, я тогда был в батальоне имени Тельмана. Нам пришлось расстреливать за скотобойней мальчишку примерно моего возраста. Он ничего не сделал, бедняга. У него был богатый отец, вот и все. Поэтому мы его расстреляли — и, господи, какая это была жуть! Ни подготовки, ни опыта — мы снесли ему половину черепа!

— Лично я никогда не волнуюсь из-за расстрелов. — Хайде презрительно пожал плечами. — Не вижу разницы — стрелять в человека, стоящего у кирпичной стены или прячущегося в траншее. Все сводится к одному. Это война.

— Помните, как мы расстреливали ту телефонистку? — спросил Малыш с обычным пристрастием к отвратительным сценам. — Вот потеха была! А все из-за Свена. Свена и Штеге. Разыгрывали из себя благородных, хотели избавить ее от ненужных страданий, и пока тянули канитель, она дала деру.

— Помню! — Порта издал отрывистый громкий смешок. — Нам пришлось бежать за ней в здание, носиться взад-вперед по треклятым коридорам…

— А старина Густав блеял у нас за спиной, просил, чтобы не убивали ее там, иначе мы испортим ему отчетность…

— Да-да, ее нужно было расстрелять по правилам, иначе бумаги были бы не в порядке.

— В конце концов мы вытащили ее, вопящую…

— Она была убийцей, — холодно сказал Хайде. — Я видел ее досье в кабинете гауптфельдфебеля Дорна. Убила ближайшую подругу.

— Да, но только потому, что эта ближайшая подруга увела у нее жениха, — запротестовал я.

— Какого там к черту жениха! Она просто спала с ним и тянула с него все, что только могла — он был богатым парнем, помнишь?

— На следующей неделе мы заступаем в Фульсбюттель, — неожиданно сказал Штайнер. — Я уже договорился, что слягу на всю неделю. Уже виделся в лазарете с фельдфебелем. Обошлось мне в две упаковки сигарет, но, думаю, оно того стоит. Я точно знаю, что на ту неделю намечено по меньшей мере пять расстрелов.

— Меня это нисколько не волнует, — заявил Малыш. — Раз нам доплачивают за то, что несем службу там, мне все равно, сколько будет расстрелов. Я смотрю на это так: не сделаем мы — найдется сотня других.

— Вот именно, — сказал Хайде. — И, как бы то ни было, мы солдаты. Выполняем приказ, и только.