Глава четвертая. Признание дикаря и тревожные предчувствия

Начиная решающий допрос единственного свидетеля, в присутствии вождя Зукуна и других любопытствующих сородичей, Сиук нервничал и переживал. Но на неподвижном лице, раскрашенном желтыми полосками, сторонний наблюдатель не смог бы обнаружить и капли волнения.

Да, в первые дни, когда Сиук только узнал об исчезновении Вады, эмоции били через край. Но постепенно он сжал нервы в кулак. И сейчас демонстрировал поистине каменное спокойствие, как и положено настоящему воину. Разве что крылья носа раздуваются от ярости, но так воин и должен всегда испытывать ненависть к врагу, напавшему на его родное стойбище. А в остальном — спокойствие и терпение, терпение и спокойствие. Сиук понимал, что не может ударить в грязь лицом перед вождем и племенем, и дело было не только в его личной репутации. Речь шла о жизни его невесты, его маленькой Вады. Если сейчас он, Сиук, не получит внятной информации от этого ублюдочного дикаря, то поиски Вады станут бесполезны.

— Здесь вы напали вдвоем на мальчика, — медленно и раздельно начал допрос Сиук, активно жестикулируя. Он не надеялся, что дикарь его сразу поймет, хотя со слов спасенных сородичей знал: именно этот тупой олух выступал толмачом между людоедами и пленными вариями.

— Потом девушка убежала.

Сиук обошел вокруг шалаша, ведя за собой Дула, и продолжил:

— Вот отсюда она выскочила и побежала в лес. Понятно?

Дул для приличия с глупым видом выдержал паузу, затем кивнул. Выказывать излишнюю сообразительность, по его расчетам, было рановато.

Сиук не торопился радоваться — перетрусивший дикарь не внушал доверия. 'Следователь' повел рукой в сторону леса и повторил вопрос:

— Девушка побежала туда? Да? А ты побежал за ней? Так?

— Так, — еле слышно, сиплым от страха голосом, выдавил из себя Дул. И добавил для убедительности. — Я бежать за ней, да.

— И ты знаешь, куда она побежала? — с замиранием сердца спросил Сиук.

— Да, я знай, да, — проблеял Дул.

Сиук с торжествующим видом обвел изумленные лица сородичей.

Ну и мастер 'раскалывать', этот парень! И когда только научился? Виданное ли дело — глот заговорил на языке вариев, и даже огнем пытать не понадобилось. Чудеса!

Но Сиук радовался не только этой реакции. У него возникла уверенность, что раз уж немой и безмозглый дикарь вдруг разговорился, то теперь он непременно найдет Ваду.

Влюбленный парень даже не представлял, какие ужасные испытания ждут его впереди. Он поспешил продолжить допрос, в надежде получить от Дула необходимые подробности. И подробности последовали. К тому времени, когда дикарь закончил рассказ, около шалаша Уны собралось едва ли не все племя в полном составе. Еще бы, такое не каждый день услышишь!

Сведения, полученные от Дула в ходе допроса, оставляли надежду на то, что Вада жива, но в то же время создавали новые загадки.

Со слов дикаря получалось, что он упустил девушку, когда та перебралась через реку. Значит, поиски следовало начинать именно на берегу. Задача нелегкая, с учетом того, что после нападения глотов прошло изрядное количество дней, но это-то как раз вариев и не беспокоило. Представление о времени у них было достаточно условным.

Главное заключалось не в том, сколько идти, а куда. Если первобытный человек знал направление движения, то был способен двигаться в эту сторону практически бесконечно. Остановить его могли только смерть или иное, выражаясь современным юридическим языком, форс-мажорное обстоятельство. И таким 'препятствием непреодолимой силы' едва не явился ненаучно-фантастический рассказ Дула о превращении Вады в гигантского ящера.

Неудержимая фантазия Дула могла сыграть роковую роль не только в судьбе Вады, но и досрочно прекратить никчемную жизнь самого враля. Строго говоря, ему ни что не мешало закончить чистосердечное признание на том месте, когда он потерял след Вады на берегу реки. За язык ведь никто не тянул. Но это с позиций современного человека.

Сознание первобытного пра-человека, устроенное по-особому, не позволяло четко отличать реальность от вымысла, не говоря уже о возможности установления и членения сложных причинно-следственных связей. Сознание Дула, ничтоже сумняшеся, соединило в одну цепь два совершенно разных фрагмента — исчезновение следов Вады в реке и появление из реки ископаемого ящера (или кого там еще) — и родило в результате картину, в которую сам Дул свято верил. Потому он и изложил свою версию, как на духу. Тем более что присутствие аудитории нашего дикаря всегда вдохновляло на творческие подвиги.

История ввергла всех, кому довелось ее услышать, в ступор. Но не из-за того, что показалась невероятной. Возможность превращения человека в другое существо, не только в ящера, но и, например, в дерево, первобытными верованиями вполне допускалась. Ведь, так называемый, дикарь ощущал себя частью природы, а не неким идиотским 'венцом', как самонадеянно вообразили затем о себе его просвещенные потомки. Человек обращается в дерево? Почему бы и нет? По рассказу Дула действия Вады представлялись ее сородичам вполне разумными. Сначала она прячется в реке, оборачиваясь бревном, чтобы скрыться от преследования. Когда Дул хочет взять бревно, становится ящером, чтобы отпугнуть дикаря. Очень даже правильно и последовательно.

Смутило язычников другое. Если Вада стала ящером, то той Вады, которую они знали, теперь уже нет? Или она есть? Именно этот онтологический вопрос и заморочил слабые головы членов племени Леопарда, собравшихся у шалаша колдуньи. Отойдя от первого потрясения, сородичи вступили в ожесточенную перепалку.

Одни утверждали, что Вады больше нет, потому что они никогда не видели, чтобы какой-то зверь или растение превращались в человека. А ежели так, то и для Вады обратной дороги не существует.

Другие приводили не менее весомые аргументы. Например, колдуньи во время обряда охоты надевают звериные шкуры, разве они не превращаются на это время в зверей? Но потом ведь они снова становятся людьми. Разве не так?

Страсти разгорелись не на шутку. Привлеченные шумом, даже мамаши с грудными ребятишками притащились. Сторонники того и другого мнения разделились почти по родовому признаку. Представители 'черного' рода, к которому принадлежала и Вада, настаивали на том, что омана* девушки вселилась в ящера временно, а это значит, что Вада жива, и необходимо продолжить ее поиски. 'Желтые' убеждали, что, переселившись в тело ящера, омана Вады, тем самым, ушла в 'другой мир'. А оттуда, пеньку ясно, никто не возвращается. И лучше теперь с этой Вадой, ящером, то есть, не связываться.

Назревал серьезный внутриобщинный конфликт по родовому признаку, грозивший, как минимум, крупным мордобитием, а уж такого Зукун, как вождь, допустить не мог.

— Тихо! — крикнул он со всей мощью голоса и треснул древком копья по спине громко верещавшую особу в потертой заячьей безрукавке.

— Тихо! Замолчали все. Вождь будет говорить, — пронеслось по толпе, и она постепенно смолкла.

Вождь забрался на небольшой валун, валявшийся у шалаша колдуньи, и объявил:

— Поздно уже. Устали все. Сегодня наши воины вернулись с победой, разбив проклятых глотов. Такое дело надо отметить. Сейчас разожжем большой костер, будем плясать и пить муссу*.

Народ радостно загалдел, но Зукун поднял руку, требуя тишины:

— Завтра спросим у Оман Озары*, что нам делать дальше. Я, Уна и Ора будем лить воду. Все. Идем к костру.

Вождь племени Леопарда Бехи Зукун (Большие Лопухи) сидел на траве около своего шалаша и вяло, вполглаза, наблюдал за тем, как у костра веселятся сородичи. Ему шел четвертый десяток, что по меркам того времени считалось почти преклонным возрастом, но он был еще крепким и здоровым мужчиной. Его длинные черные волосы, скрученные в два узла по бокам головы, немного выше висков (такую прическу носили все мужчины-варии), открывали на общее обозрение огромные оттопыренные уши. Благодаря им, Зукун и получил после инициации свое 'говорящее имя'.

Изначально старейшины собирались назвать его по-другому. Но уже после того, как Зукун с честью выдержал последнее испытание, на одиночной охоте поразив стрелой оленя, перед заключительной церемонией один из старейшин стал делать Зукуну 'мужскую' прическу. Собрав волосы в пучок, при виде обнажившихся ушей, переживший всякое варий присвистнул и ошарашено произнес: 'Вот это лопухи!' Так будущий вождь неожиданно обзавелся совсем другим именем, впрочем, оказавшимся вполне счастливым.

Дотянув до тридцати с лишним лет, Зукун еще не потерял ни одного зуба, ни разу не свалился с каменной кручи, не попал на охоте под копыта рассвирепевшему кабану. И только однажды, будучи уже зрелым мужчиной и опытным охотником, он не сумел до конца увернуться от лапы медведя. Три когтя разъяренного зверя оставили неизгладимые следы на щеке Зукуна, к тому же располосовав его правое ухо на три части. С тех пор у Зукуна появилась привычка: нервничая, он начинал по очереди разминать пальцами каждую из частей разделенного уха, будто проверяя — все ли на месте.

Несмотря на солидный возраст, высокую должность и довольно-таки устрашающую внешность, вождь считался среди сородичей своим парнем, никогда не отрывающимся от широких масс. Вот и сейчас Зукун находился на виду, демонстрируя, что, вот он, я, рядом с вами, все вижу и слышу. Но сам в торжестве не участвовал, отдав управление праздником в руки глав родов, следивших за порядком. Собственно, проведение подобных локальных торжеств и не входило в его основные обязанности — так, ритуал соблюсти.

Социальное устройство племен вариев, исходивших из приоритетов семьи и рода, отличалось простотой. Заметим, что первобытная семья мало походила на 'ячейку общества', так хорошо знакомую всем нам, людям двадцать первого века. В племени Леопарда каждый из супругов продолжал жить в своем 'материнском' роду, поэтому семья состояла из матери и ее детей — братьев и сестер. Девочки вырастали и, достигая возраста половой зрелости, вступали в интимные отношения с мужчинами из другого рода, рожали детей. Так семья постепенно увеличивалась, обрастая горизонтальными и перекрестными родственными связями, и превращалась в большой род — клан. Таким родом или кланом управлял, по крайней мере, формально, старший в роду мужчина, а два рода образовывали племя.

Так как мужчины жили постоянно в роду матери, то их дети росли в чужом роду, а мужчины воспитывали племянников и племянниц. Старшая в роду женщина, приходившаяся остальным членам рода бабушкой, матерью, сестрой и тетушкой, по заведенной среди вариев традиции, выполняла обязанности колдуньи и знахарки. Эти обязанности с соответствующими знаниями передавались по наследству старшей дочери или младшей сестре.

Из-за своеобразной системы 'перекрестного опыления' все обитатели племени (за исключением, естественно, пришлых) состояли между собой в той или иной степени родства, что налагало свой отпечаток на специфику сексуальных контактов.

Вождем племени по очереди становились старейшины обеих родов. Смена власти происходила раз в год, ранней весной, в период цветения подснежников. Вождь командовал мужчинами племени во время коллективной охоты, а также при военных стычках и набегах, распределял добычу, возглавлял церемонии совместных обрядов и ритуалов, а также выполнял функции третейского судьи при конфликтах между членами разных родов. Все значимые для племени решения принимались на сходе взрослых членов сообщества.

Поэтому сегодня Зукун мог отдыхать — во время сабая* за порядок отвечали старейшины родов. Родом 'черных', из которого происходил и Зукун, на время, пока он возглавлял племя, формально управлял его младший брат Боха Руник (Быстрый Змей). Руник как раз шумел у костра, успокаивая перебравшего муссы сородича. Но Зукуну было не до отдыха. Хотя он еще не знал понятия 'каша', но 'заварил' ее по полной программе. И теперь не представлял, как выпутаться из ловушки, которую, по сути, сам себе и соорудил.

Прежде всего, его тревожила ситуация с Вадой. Надо заметить, что вследствие существовавших в племени брачных отношений (выражаясь ученым языком, у вариев процветал 'парный дислокальный брак'), невеста его сына Сиука, приходилась Зукуну родной племянницей. Так что, у вождя вроде бы присутствовали весомые основания для глубоких переживаний. И он действительно переживал и нервничал так, что не спал уже несколько суток. Но голос крови имел тут очень слабое значение. Если имел вообще. Сам Зукун к тому времени был женат уже шестой раз и давно бы, наверное, сбился со счета своих детей, не говоря о племянницах и племянниках, если бы вел такой счет. Тем не менее, именно судьба Вады беспокоила Зукуна больше всего. И он бы, не задумываясь, послал на ее поиски людей, если бы не одно роковое обстоятельство…

Проблемы начались с того дня, когда Зукун пригласил в гости, на заключительный ритуал, завершающий обряд инициации девушек, вождя племени 'волков' Бехи Вира (Большого Волка).

Обряд назывался 'сокуха'* и совпадал с наступлением половой зрелости. Ее приход определялся на глазок матерью юной девушки и колдуньей, и в основном зависел от появления вторичных половых признаков: растительности на лобке, увеличения грудных желез, формирования тазобедренной части тела. Процедура инициации проходила раз в году поздней весной.

Все девушки, получившие 'добро', селились в большой хижине, которая сооружалась отдельно от общего поселения. Там они жили две недели, соблюдая строгий пост. За это время каждая из девушек должна была сшить из заячьих или лисьих шкур рубашку-сорочку, в которой и появлялась затем на 'публике' в заключительный день церемонии. Пока 'кандидатки' жили в хижине, колдуньи посвящали их в хитрости общения с мужчинами, включая премудрости секса, обучали традициям и правилам, которые должны соблюдать взрослые члены племени.

Когда наступал последний день, всех, вступающих в 'новую' жизнь, приводили к жертвенному камню. Там каждой девушке прокалывали нос, 'пуская кровь', затем вели к водоему, где происходил ритуал омовения, после чего девушка 'взрослое' имя. Ну а дальше, как и положено, песни и танцы, под удары бубна.

Понаблюдать за этой заключительной церемонией сокухи Зукун, развивая традиции добрососедства, и пригласил вождя племени Волка. Но идея посиделок возникла не на пустом месте.

В племени Леопарда, и без того не самом многочисленном среди вариев, не хватало мужчин. Проблема обострилась не сразу, но Зукун и другие старейшины проворонили ее развитие. Все началось с того, что двое 'леопардов' погибли во время неудачно организованной засадной охоты на кабанов. Потом кто-то не вовремя подвернулся под лапу медведю около пчелиного улья, еще кого-то с летальным исходом укусила змея… Дело, так-то, обычное, в первобытном мире подобные 'естественные потери' происходили периодически, и демографический дисбаланс потихоньку бы выправился сам собой. Но тут у 'леопардов' случилась очень серьезная стычка с глотами, при которой варии потеряли сразу четырех воинов. И Зукун как-то в одночасье и неожиданно для себя обнаружил, что число женщин в племени значительно превышает количество мужчин.

Отчасти его можно было понять: считать Зукун умел только до трех и оперировать статистическими закономерностями, подобно сегодняшним социологам, не мог; о работах Мальтуса* в силу известных обстоятельств ничего не слышал и исходил только из собственного опыта. А его-то как раз и не хватало. Ситуация между тем выходила из-под контроля.

Преобладание своевольных, не привыкших стыдиться своих половых инстинктов, женщин над мужчинами, не способствовало, прежде всего, поддержанию здорового психологического климата в первобытном коллективе, и без того пребывающего в состоянии перманентного стресса. Пора промискуитета, то бишь, беспорядочных половых связей, не скрепленных узами парного брака, давно уже миновала, и обычаи требовали соблюдения хотя бы формальных приличий. А какие тут приличия, когда в стойбище все и вся на виду?

Любой мало-мальски стоящий мужичонка постоянно балансировал между Сциллой желания и Харибдой обычая. Как удержаться от соблазна, когда, находящиеся в самом соку, прелестные дамы стреляют глазами и активно крутят всеми выступающими частями тела? Выход только один — разрывать и без того далеко еще не священные узы первобытного брака и сочетаться новым. Некоторые особо отчаянные ловеласы умудрялись производить смену жам едва ли не по несколько раз за месяц, что приводило к полному бардаку.

Однажды, во время 'протокольной' встречи у костра, Зукун поведал о демографических неурядицах племени тогда еще 'доброму' соседу Вирону. Вождь 'волков' задумался. По иронии судьбы его племя столкнулось в то время с прямо противоположной проблемой.

Прошлой весной в племени возникла эпидемия простудного заболевания. Жертвами ее стали молоденькие девушки, которые, в соответствии с обычаем, как раз жили в то время в отдельной хижине, проходя сокуху. Получился своего рода 'изолятор'. Первой простыла одна из этих девушек и, в условиях скученности, моментально заразила остальных сверстниц. Инфекция за несколько дней выкосила целую возрастную категорию слабого пола, практически не затронув остальных 'волков'. Приглядывавшие за девушками колдуньи также не пострадали, видимо, обладая иммунитетом.

Последствия девичьего мора племя Волка почувствовало почти сразу, как только процедуру посвящения в мужчины прошли юноши соответствующего возраста. Вскоре возникли конфликты из-за невест, при этом молодежь стала отбивать жам у мужчин старшего поколения.

Кардинальный способ решения проблемы существовал лишь один — женщин требовалось отобрать у кого-то на стороне, а это было равнозначно объявлению войны. Мужчины племени роптали и требовали решительных действий, но старейшины воевать опасались. К тому времени, когда Вирон весной в очередной раз заступил на пост вождя, 'женский вопрос' в племени по-прежнему находился в подвешенном состоянии. И тут подоспел Зукун со своими заморочками.

— Хм, да, — многозначительно произнес Вирон после паузы. — Я не знал, что у вас так много женщин и так мало воинов.

И снова замолчал. Зукун насторожился — фраза показалось ему двусмысленной. На что это вождь 'волков' намекает? Но Вирон продолжил, и у Зукуна отлегло от сердца:

— У вас не хватает мужчин, а нашим воинам не хватает невест. Мы поможем.

Дальше Вирон предложил план, который показался осторожному Зукуну хотя и разумным, но слишком смелым. Как уже отмечалось выше, при парном дуально-родовом браке мужчины оставались жить в своем роду, вместе с матерью и сестрами. План Вирона предусматривал, что мужчины его племени заберут женщин из племени Леопарда к себе. Предложение выглядело здравым — стойбище 'волков' находилось на изрядном отдалении, не очень-то к женам набегаешься — но в то же время ломало все традиции.

Отдадим должное сообразительности и дальновидности Вирона: затевая социальное переустройство общины, он шел на риск, но риск оправданный. Забирая женщин из племени Леопарда, он не только выходил из сложной ситуации, грозившей конфликтом внутри своего сообщества, но и значительно увеличивал численность собственного племени. Современные политологи сказали бы — наращивает социальную базу. Да, Вирон был стратегом и в отличие от Зукуна имел далеко идущие планы. Что касается вождя 'леопардов', то его волновала только частная проблема избавления от 'лишних' женщин. Вот только обычаи… Зачем ломать то, что заведено давно и завещано предками? Если так происходило всегда, то разве может быть иначе?

— Ты правильно говоришь, Зукун, — согласился Вирон. — Перед тем, как стать воином, я получил в свою голову от старейшин всю мудрость. Я жил по этим правилам и всегда знал, как поступать. И теперь я сам старший в роду и говорю юношам: живите так, как жили мы. Но как быть, если те правила, которые есть в голове, молчат, когда я должен отвечать? Ко мне приходит воин и спрашивает: где мне взять жаму? Если я ему не отвечу, он подерется с другим воином. А если мои воины будут все время драться из-за женщин, то кто будет охотиться? И кто потом будет воевать с глотами, защищая племя?

Зукун вздохнул. У Вирона дерутся воины, это куда ни шло. Только накануне Зукуну пришлось разнимать драку сразу трех женщин. Он потрогал шею, где до сих пор саднила глубокая царапина, оставленная длиннющим ногтем одной из драчуний. Сколько раз уже им было говорено — обкусывайте ногти! Нет, все красоту наводят.

— Я понимаю, — протянул вождь 'леопардов' неуверенно. — И нашим женщинам нужны жамуши*. Но женщины всегда жили в своем роду. Вдруг они не захотят уходить?

— Объясни им, Зукун. Ты же вождь и старейшина. Женщины должны поступать так, как говорят мудрые мужчины. Какая им разница, где жить? В своем роде или чужом? Будет шалаш, будет костер, у нас одни обычаи, одинаковые слова. Еды в лесу много, пусть собирают. А мои воины хорошие охотники. А если не захотят… Мои воины знают, что в твоем племени много женщин. Если охотник видит добычу, кто ему помешает?

На этот раз намек прозвучал уже откровенней. Зукун мог и вспылить, но он не любил резких действий. Зачем ссориться с соседом? Может, как-то рассосется и устроится. Если Вирон заберет нескольких женщин к себе, пусть у него потом голова болит, что с ними делать.

И вождь 'леопардов' опрометчиво согласился с предложением Вирона, загоняя себя в ловушку.

Когда Зукун на общем сходе озвучил предлагаемые новации, первой реакцией племени было недоумение. Мужчины озабоченно переглядывались, пытаясь сообразить, чем им нововведение грозит.

С одной стороны женщин станет меньше — это плохо. Если одна надоест, где другую взять? С другой стороны, отдельные любвеобильные казановы за последнее время так запутались в своих интимных связях, что были бы не прочь насовсем от них избавиться.

С одной стороны, женщины собирают сладкие корни, грибы и ягоды — это хорошо для мужчин. С другой стороны женщины и дети просят мяса — это плохо. Дилемма, однако.

Так или иначе, окончательное слово в решении неоднозначного вопроса принадлежало женщинам.

Первой, как всегда, вылезла особа в потертой заячьей накидке с говорящим именем Боха Лала (Быстрый Язык), славная тем, что ни один мужчина не числился в ее жамушах дольше трех дней. Последний по счету жамуш был очень стар, глух на оба уха и вполне мог побить рекорд продолжительности брака с Лалой, но на четвертые сутки скоропостижно скончался, подавившись рыбной косточкой. С тех пор добрая женщина непрерывно скорбела, ибо по второму заходу связываться с ней никто из мужчин не желал.

— Это как же, скажи, Зукун, — визгливо произнесла особа, активно повиливая, несмотря на траур, грушевидным задом. — Это вот как? Выберет меня мужчина и скажет: пойдем со мной. А дети? Все знают, что у меня дети. Один, кстати, от тебя, Зукун.

— Дети останутся с тобой, — разъяснил вождь, игнорируя последнюю реплику. — Все женщины, кто пойдет к 'волкам', детей заберут с собой.

— А где мы будем жить?

— У всех будут свои шалаши. Вирон обещал — всем соорудят шалаши.

— А если мне не понравится? Смогу я вернуться обратно? — не унималась Лала.

Зукун задумался. Такую возможность он с Вироном не обсуждал.

— Сможешь. Мы же родственники.

— Хорошо, — объявила Лала. — Я согласна. Хочу жамуша.

Но не все женщины оказались столь покладисты. Перспектива очутиться в чужом племени пугала своей неизвестностью. Да и среди мужчин мнения разделились. Кто-то отнесся равнодушно — бабой меньше, бабой больше, разница не велика. Но кто-то и засомневался. Среди последних, неожиданно для Зукуна, оказался и его брат Руник.

— Да, нашим женщинам нужны мужья. Наш вождь мудр и заботится о нас всех. Мы должны его слушать, — Руник начал хотя и витиевато, но верноподданно, и Зукун расслабился. Но брат внезапно изменил тональность:

— Но, может быть, наш вождь плохо подумал? Может быть, хитрый вождь 'волков' как-то обманул нашего вождя? Может быть, он накормил его 'дурной' ягодой? Наши женщины всегда жили с нами. Теперь вождь говорит, чтобы они ушли к другим мужчинам. Ушли вместе с нашими детьми. А кто останется в племени? Кто будет согревать наше ложе? Кто будет рожать нам детей? Кто ночами будет поддерживать огонь в костре?

Народные массы неодобрительно загудели, как они это делают до сегодняшнего дня, легко воодушевляясь демагогической риторикой.

— Чего ты хочешь, Руник? — прямодушный Зукун был сбит с толку. — Ты мне не веришь?

— Как я могу не верить брату и вождю? Я не верю Вирону. Он хочет взять, ничего не дав взамен. И вообще, что мы знаем об этих 'волках'? Мы даже ни разу не были у них в стойбище. Как мы можем отпускать туда наших женщин?

Зукун решил, что ему в голову пришла хорошая мысль:

— Хорошо. Ты правильно говоришь, брат. Надо посмотреть, как живут 'волки'. Возьмешь нескольких воинов и сам глянешь.

— И я хочу посмотреть, — встряла Лала.

Зукун вопросительно взглянул на Руника. Тот кивнул — ладно, пусть идет с нами.

Вояж в стойбище 'волков' оказался успешным. Члены делегации вернулись довольные тем, что увидели и услышали. Особенно старалась Лала, расхваливая товаркам красоту и силу мужчин племени Волка. И Руник резко переменил мнение. Теперь он полностью поддерживал брата. Сидя в своем шалаше на бизоньей шкуре, подаренной Вироном, он рассуждал о том, что с 'волками' надо дружить. Вот как они умело охотятся на бизонов, надо бы разобраться, как они это делают. Вирон приглашал на охоту, поучаствуем?

Вождь, довольный тем, что брат встал на его сторону, одобрительно кивал — да, так и сделаем. Осторожный, но наивный, Зукун, не искушенный в тонкостях еще только зарождающейся межплеменной дипломатии, не чувствовал подвоха.

А потом подошло время сокухи, и в гости к 'леопардам' пожаловал Вирон с полудюжиной воинов. Поначалу все шло гладко: Вирон и его воины (в отряд входили только мухилы*) с любопытством наблюдали за обрядом, особенно оживившись в конце, во время ритуала омовения. Когда девушки выходили, обнаженные, на берег, 'волки' аж менялись в лице, восхищенно цокая языком и прихлопывая в ладоши. Вирон, как и полагается уважающему себя вождю, эмоций не проявлял, но когда перед церемонией купания, скинув лисье 'платье', обнажилась Вада, тоже не сдержался. Толкнув Зукуна в бок, Вирон возбужденно сказал:

— Хорошие у вас девушки, Зукун. Ох, хорошие!

— Да, хорошие, — согласился довольный Зукун. И предусмотрительно добавил. — А женщины еще лучше.

— Угу, — кивнул вождь 'волков', не отрывая взгляда от дочери колдуньи.

Когда все ритуалы с девушками завершились, было устроено что-то вроде смотрин для одиноких женщин. Некоторые застеснялись, так и оставшись в толпе, но пяток самых отчаянных, во главе с неунывающей Лалой, встали у жертвенного камня под хихиканье сородичей. 'Волки' подошли к женщинам, но разговор не клеился. Уж больно все было в диковинку и тем, и другим.

За спиной у Зукуна возник брат, заговорщицки зашептал:

— Так толку не будет. Пора муссу наливать, веселей дело пойдет.

Руник все время суетился и нервничал, даже вспотел.

— Ладно, — Зукун дал добро. Ему тоже было неспокойно от присутствия посторонних в стойбище. Женихи, невесты… Как-то все сложится? Если удачно — сородичи станут величать его 'мудрым Зукуном'. А если нет? А что — нет? О дурном варианте развития событий не хотелось думать.

Чтобы расслабиться, Зукун, когда сестра Уна принесла бурдюк с муссой, хватанул целую колу* напитка. В голове зашумело, напряжение спало.

Вирон улыбался. О чем это он там говорит?

— Мне нравится Вада. Моя жама умерла…

'Жама умерла? Как жаль, бедный Вирон. Без жамы плохо, — мысли у Зукуна путались. — А при чем тут Вада?'

Вождь 'волков' вынул из-за пазухи небольшой нож. Камень переливался малиново-красным цветом, заточенное лезвие блестело. Зукун не знал, что такой камень называется 'яшма', но он был, ну, очень красивым! Ладонь Вирона удобно обхватила рукоятку из оленьего рога. Вождь 'волков' взял кусок мяса, быстро провел лезвием — кусок развалился на две части. Вот это да!

— Это мой подарок. Лучший мой нож, бери, — Вирон протянул руку с ножом. — Вада будет отличной жамой, родит мне сына-воина. Она ведь дочь твой сестры-колдуньи? Красивая у тебя сестра.

— Да, — согласился Зукун. Он со всем соглашался. Ему было очень весело. И сестра красивая, и Вада красивая. А нож еще красивее!

О том, что он натворил, Зукун понял только на следующий день. Маясь головной болью, он жадно пил воду из выскобленной и засушенной тыквы, когда в шалаш вошел Вирон, присел на корточки. Взглянул участливо:

— Поешь кислой ягоды, помогает. Когда ты поговоришь с Вадой?

— О чем? — бедная голова ничего не соображала.

— Как о чем? Разве ты не помнишь? Я хочу, чтобы Вада стала моей жамой. Ты вчера сказал 'да'.

В шалаше материализовался Руник:

— Мой брат все помнит. Если он сказал 'да', значит 'да'. Вождь 'леопардов' не меняет слова.

Зукун ошалело водил заплывшими глазами. Вирон усмехнулся:

— Мне надо уходить. Мои воины забирают двух женщин с детьми. И двух молодых. Нам пора возвращаться в стойбище. Я буду ждать ответа.

Едва Вирон ушел, инициативу в руки взял брат. Разговор с Руником получился сложным. Брат настаивал на том, что Зукун обещал отдать Ваду вождю 'волков'. Вот же, он тебе нож подарил. Какой отличный нож! Разве не помнишь? За такой нож можно половину женщин отдать.

Про нож Зукун помнил. Действительно, удивительный нож. Но при чем здесь Вада? То, что он не помнил — полбеды. Даже совсем не беда. В другом заморочка.

Все племя знало об отношениях Сиука и Вады. Давно ставший мухилом, Сиук упрямо ждал, пока подрастет Вада. Накануне обряда инициации девушек он подошел к отцу и его сестре Уне, матери Вады:

— Хочу, чтобы Вада стала моей жамой.

Зукун перемигнулся с сестрой:

— Мы знаем. А Вада?

Глядя на удивленное лицо жениха, Уна засмеялась:

— Это шутка. Вся община знает. Готовь подарок.

— Я давно приготовил.

— Вот и ладно, — Зукун не скрывала хорошего настроения. Вада и Сиук — замечательная пара. Сын вождя и старейшины рода берет в жамы дочь колдуньи. У них будут отличные дети.

Нет, не мог он обещать Вирону, что отдаст ему Ваду. Да и не принято так, что за глупость говорит Руник? Женщина сама решает, какой мужчина будет к ней приходить. Так происходило всегда, из поколения в поколение. К тому же Вада была дочерью колдуньи, мать готовила ее себе на смену. Тайны колдовства и знахарства — очень серьезные тайны. Как можно отдать Ваду в чужое племя?

Руник пробовал возражать, но разозленный на всех и вся Зукун пришел в такое неистовство, что брат струсил. Все в племени знали, что Зукун незлобив, но если разгневается…

— Пойдешь к Вирону и все ему объяснишь. Не могу я отдать Ваду, да и она не захочет. Он должен понять. И нож вернешь.

Зукун с сожалением повертел в руках подарок. Глаза Руника блеснули и потухли. Он торопливо забрал нож из рук брата и спрятал за пазухой.

— Хорошо, как ты скажешь. Но Вирон может рассердиться.

— Поговори с ним. Пусть выбирает любую девушку, если та захочет, кроме Вады.

— А если Вирон захочет взять Ваду силой? Зачем спрашивать, когда можно взять?

Зукун тяжело вздохнул. Он и сам догадывался о таком варианте развития событий, потому и старался идти навстречу соседям. 'Волки' славились мастерством и бесстрашием своих воинов. Затевать с ними вражду было очень рискованно. Племена вариев без особой нужды друг на друга не нападали, но если уж драка начиналась, то велась на полное уничтожение.

Но и уступить Вирону, значило потерять лицо. По осторожному характеру Зукуна в подобной ситуации лучше было бы сразу откочевать подальше, не дожидаясь нападения агрессивных 'волков'. Но как это объяснить племени?

Зукун понимал, что влип, как муха в смолу. Как не объясняй, но он во всем виноват. Сам затеял эту суету с невестами для 'волков'. Хотел, как лучше… А зачем Ваду обещал отдать? Он-то не помнит, но Руник говорит, что обещал. Не быть Зукуну вождем при таком раскладе больше никогда.

Зукун представил оскорбительные выкрики сородичей, как у него заберут накидку из шкуры леопарда и выгонят из отдельного шалаша, как он потеряет право на самый вкусный кусок мяса… Нет, такого позора он не допустит. Но что делать?

— Скажи Вирону так, что надо немного подождать. Вада совсем молода, она боится идти в чужое племя. Ей надо привыкнуть. Я с ней поговорю. Пусть Вирон потерпит, зачем ему торопиться?

— Ты вправду поговоришь с Вадой? И с Сиуком?

— Это мое дело. Главное, уговори Вирона. И больше никому не рассказывай.

Руник взял воинов и ушел в племя Волка. Не возвращался долго, Зукун начал готовиться к худшему. Но обошлось. Руник, наконец, вернулся и передал, что Вирон сердится, но все понимает, и обещал немного подождать. Он верит, что Зукун все-таки сдержит слово.

Руник отводил взгляд в сторону, будто что-то скрывал или чего-то стеснялся. Спросил у Зукуна осторожно:

— Ты разговаривал с Вадой?

— Да. А ты не лезь. Я все решу.

Вождь соврал младшему брату. Не разговаривал он ни с племянницей, ни с сыном. Как он мог посмотреть им в глаза? Да и уговаривать было бесполезно. Они бы просто не поняли. Молодые и наивные, придумали себе какую-то любу… Где им войти во всю сложность положения, в котором очутился Зукун? Он-то об интересах племени думает, а не о себе…

Вирону нельзя отказать, Ваду нельзя уговорить, племени нельзя рассказать. На что он рассчитывал? Да все на то же, на что рассчитывают люди в безвыходном положении — на 'авось'. Вдруг Вирон помрет, к примеру, и все само собой устроится. К тому же, как и все первобытные люди, Зукун был фаталист. И фатальное произошло.

Когда вождь узнал о нападении глотов, он не сразу сообразил, что судьба дает ему шанс вывернуться из ситуации, сохранив лицо. Если глоты убьют Ваду, то, может, оно и к лучшему. Но если бы они тронули одну Ваду, на худой конец, нескольких человек. Тогда можно было бы не организовывать погоню. Но людоеды ухитрились полонить половину женщин и детей племени. Не отреагировать на такое Зукун не мог — племя бы не позволило. Пришлось посылать вдогон Сиука и Короса с отрядом. Тоже не без задней мысли — вдруг молодого да горячего жениха людоеды прибьют в стычке? Да и Вада к тому времени могла погибнуть. Однако предположения не оправдались. Сиук и Корос вернулись, разбив глотов, правда, и без Вады.

Но тут выясняется, что девчонка все-таки жива. Или нет?

Племя раскололось надвое. При этом 'черные' требовали организовать поиски. Это не хорошо. Зукун сам из 'черного' рода. Ему нельзя идти против воли ближайшей родни. Но если Ваду удастся найти, то все вернется на круги своя. Будет еще хуже.

… Пока племя веселилось, отмечая победу над глотами и возвращение пленных родичей, Зукун размышлял над проблемами. Назавтра предстояло общение с Оман Озарой, но найти решение надо было еще до разговора с Духом Огня. Вождь поежился — к ночи заметно похолодало. От низины, где протекал ручей, тянуло сыростью. Зукун поднял голову и посмотрел на небо. Ни луны, ни первых звезд — небо было затянуто тучами. 'Хорошо, если пойдет дождь, — подумал Зукун. — Пора напоить землю. Совсем трава засохла'.

Подошел Руник. От него несло 'пьяным' медом. Брат вел себя в последнее время странно. То ли скрывал чего, толи сердился на Зукуна за то, что тот вляпался в историю и его втянул.

— Брат, люди недовольны.

Руник говорил невнятно, пропуская звуки.

— Чем? — Зукун удивился.

— Почему мы не убьем этого дикаря? Они съели наших, а мы его кормим, поим. Сейчас самое время расколоть ему череп, и сожрать его вонючие мозги.

Руник скорчил страшную рожу, изображая, как он будет жрать дикаря.

— Ты пьян, Руник, иди, проспись. Ты же знаешь, дикарь может нам понадобиться, чтобы найти Ваду.

— А она тебе нужна?

Руник ухмыльнулся:

— Убьем дикаря, и некому будет искать.

Зукун разозлился. Руник озвучил то, что приходило и ему в голову. Но именно это совпадение вождю и не понравилось. Кто такой Руник, чтобы его учить? Не много ли ты на себе берешь, братец?

— Я сказал — он нам нужен живым. И не вздумай его тронуть! Я тебя предупредил.

Руник зло ощерился, но промолчал. Он пока еще боялся Зукуна.

Внезапно, будто ставя точку в споре, раскатисто пророкотал гром. Оба брата вздрогнули и посмотрели на небо. Через несколько мгновений на стоянку обрушился летний ливень.

Вождь, расталкивая пьяных сородичей, спешивших укрыться от дождя, с трудом нашел следопыта Короса. Тот не участвовал в коллективном веселье. Корос не пил муссу. Но не потому, что слышал что-либо о вреде алкоголя. Однажды в молодости он попробовал хмельной напиток, и на следующий день его нос не чувствовал запахов, глаза слезились, а руки дрожали так, что Корос отбил себе левую ладонь камнем, пытаясь обработать остроконечник для стрелы.

Корос решил: видимо так на него гневается хозяин ульев медведь, которого незадолго до этого охотник вместе с сородичами убил, подстроив западню. С тех пор, когда по праздникам раздавали муссу, Корос наливал полную колу, уходил за стойбище, и там выливал напиток на землю, прося прощение у омы* медведя.

Зукун доверял следопыту, хотя тот и считался чужаком, вернее, пришлым из племени Волка. Однажды Корос охотился на оленя. Он подстрелил его из лука и долго бежал по следу раненного животного. Но Коросу не повезло. Истекающий кровью олень попал прямиком в лапы голодному семейству барсов.

Корос тогда был слишком молод, неопытен и самонадеян. Обратив все внимание на окровавленные следы, он, в азарте охоты и в предвкушении добычи, перестал слушать лес. И упустил жизненно важный нюанс. Когда охотник выскочил на полянку, где два барсенка раздирали тушу оленя, он элементарно растерялся. Затем, еще в горячке погони, прикрикнул на зверенышей и замахнулся копьем. Все, что он потом успел заметить: огромная серая тень, летящая сбоку. Сбитый на землю ударом мощной лапы разозленной барсихи, Корос потерял сознание. Это его и спасло. Неподвижное двуногое существо, лишенное способности к сопротивлению, барсы трогать не стали, предпочтя более привычного на вкус оленя.

Очнулся Корос в шалаше тогда еще юной Уны, точнее, ее матери. Знахарка и дочка собирали в лесу коренья и наткнулись на раненного охотника из чужого племени. Несмотря на то, что Корос потерял много крови, женщинам удалось выходить его. Храбрый юноша, полностью поседевший после трагического происшествия, приглянулся, не имевшей жамуша, Уне. Корос же и вовсе потерял голову от прелестей юной спасительницы. Так он остался жить в племени Леопарда.

С годами притерся, заслужил славу лучшего следопыта, а Зукун и вовсе считал его ближайшим помощником. Правда, отношения с Уной у Короса через несколько лет разладились. Он нашел себе новую жаму, смешливую толстушку из рода 'черных', младшую сестру Уны. А Уна, ставшая после смерти матери колдуньей рода 'черных', так и жила одна, без жамуша.

Но эта история не повлияла на отношение Зукуна к Коросу. Разводы и измены в первобытном обществе являлись делом обычным. Сам Зукун поменял за жизнь пятерых жам. Это не считая мимолетных интрижек в кустах.

Обнаружив следопыта в одиночестве на краю стойбища, Зукун попросил Короса найти более-менее трезвого воина и приставить его к землянке, где находился связанный Дул. Подспудное чувство опасности и житейский опыт подсказывали вождю, что дикарь может ему пригодиться.

А еще — нет, конечно же, Зукун ни за что бы в этом не признался даже самому себе, но чудаковатый людоед ему чем-то нравился. Когда вождь впервые увидел его около шалаша Уны во время допроса, ему показалось, что Дул ему кого-то напоминает. Толстенький, испуганный и весь какой-то несуразный: косолапый, очень длинные руки, редкая клочковатая борода на широкоскулом лице с почти незаметным подбородком. Но лоб не покатый и узенький, как у других дикарей, а широкий и прямой. И глаза не прячутся в глубоких впадинах под выступающими бровями, а как будто лежат на поверхности плоского лица, смышлено посверкивая темно-зелеными огоньками в узких расщелинках. Не походил Дул на образ глота: косматого, кряжистого и угрюмого людоеда, уже успевшего войти в фольклор вариев. И особенно эти глаза… Зукун так никогда и не узнал, насколько он был прав в своих предчувствиях.

*Омана — душа человека на языке вариев.

*Мусса — алкогольный напиток из перебродившей смеси меда и дикого винограда.

*Сабай — небольшое, локальное торжество по конкретному поводу, например, после победы над врагами или удачной коллективной охоты.

*Сокуха — заключительный этап, завершающий обряд инициации девушек.

*Томас Роберт Мальтус — английский священник и учёный, демограф и экономист, автор книги 'Опыт о законе народонаселения'.

*Кола — примитивная кружка из бересты, в виде кулька, промазанная по швам смолой.

*Мухил (от варийского му — мужчина) — мужчина, не имеющий женщины (жамы), примерно то же самое, что и холостяк.

*Ома — душа животного или неодушевленного (по современным представлениям) предмета, например, дерева или скалы.

*Жамуш — дословно 'женский мужчина', мужчина, имеющий регулярные интимные отношения с конкретной женщиной.