Глава пятая. Укус змеи

Спалось Дулу плохо. Впрочем, как и обычно в последнее время. Когда окончательно рухнула его вера в светлый айки, возвышенную душу сентиментального людоеда стал разъедать цинизм первобытного атеизма. И во снах это тоже немедленно нашло отражение. Вся романтика куда-то испарилась. На смену фантазиям о героических охотничьих подвигах пришли невнятные, но мучительные кошмары. Особо доставал Дула кошмар про то, как он попадает в живот страшному ящеру. Поганое пресмыкающееся с огромной пастью очень походило на чудовище, которое он встретил у реки, когда гнался за дочкой колдуньи. Встретил или привиделось? Для дикаря никакой разницы не было. Если привиделось, значит, и встретил.

Дул интуитивно предполагал (забегая вперед, заметим — не без основания), что кошмар с пузатым ящером снится ему в наказание за плохие поступки, и каким-то мистическим образом связан с дочерью колдуньи. Хотя невезучий дикарь не мог выстраивать логических цепочек и жил, по сути, одним днем, но хранящаяся в глубинах памяти информация нет-нет, да и выныривала на свет, заставляя мозг искать непривычные взаимосвязи. Как река медленно подмывает берег, пока тот не обрушивается, меняя рельеф, так и накопленные в памяти знания прокладывали в мозгу первобытного человека новые каналы, заставляя 'серое вещество' постепенно видоизменяться.

Если бы Дул умел рассуждать логически, то в начале цепи свалившихся на него бед, он бы, наверняка, поставил свое первое пленение вариями. Да-да, в руках бледнолицых врагов наш дикарь оказывался уже во второй раз. А впервые это произошло ранней весной.

Людоеды Урика, изрядно оголодавшие за зиму, предприняли тогда попытку напасть на вариев. Это было другое племя, не 'леопарды'. Дул, как всегда, находился в 'обозе'. Основная группа глотов ушла в разведку. Дулу же, вместе с еще одним не самым бравым воином, поручили насобирать съедобных растений, а также насекомых, чтобы разведчики смогли вечером подкрепиться.

Вскоре 'маркитанты' обнаружили недалеко от временной стоянки полянку с плантацией сладких корнеплодов. Дикари увлеченно выкапывали их из земли, не забывая попутно про собственные желудки, как вдруг появились варии. Они набросились столь неожиданно, что глоты даже не успели схватить отложенные в сторону пики.

К счастью для Дула, он располагался с противоположного от вариев края, то есть, вторым по счету. Первый глот успел вскрикнуть и вскочить на ноги, но тут же получил удар копьем в горло. Дул же, ползавший, в момент нападения, на четвереньках на самом краю полянки, сообразил (и смог!) поступить по иному. Пока раскрашенный в серые полоски враг бежал к нему, размахивая копьем, Дул встал на колени, поднял вверх руки, показывая, что безоружный, и выкрикнул на языке вариев: 'Солама калама!' — что в переводе означало 'доброго здоровья'.

Действия Дула, особенно его фраза, объяснялись только крайней степенью страха, который он в тот момент испытывал. Но если на его поднятые руки вариям было наплевать, то идиотское в положении Дула приветствие, как ни странно, подействовало. Опешивший воин замер с поднятым копьем, как будто позируя для советского скульптора, и этой отсрочки дикарю хватило, чтобы вымолить пощаду. В течение нескольких мгновений он быстро, но внятно, выпалил то, что обычно говорят в таких случаях трусливые воины: 'Не убивайте. Я не виноват. Я все расскажу. У меня дети', - и т. д. и т. п.

Старший воин, услышав, как складно глот лопочет на его языке, решил, что такой пленный может пригодиться. К вечеру Дула привели на стойбище и продемонстрировали 'чудо природы' вождю.

Вождь 'серополосочных' вариев отнесся к полиглоту с любопытством. Он долго расспрашивал пленника о жизни людоедов, выпытывая мельчайшие подробности, вплоть до того, какое на вкус человеческое мясо. Дул выкладывал все, как на духу, по привычке не стесняясь привирать там, где чего-то не знал или не помнил. Затем вождь велел накормить пленника и привязать у дерева.

Всю ночь, примотанный к стволу лиственницы, Дул маялся размышлениями: убьют его назавтра просто так или съедят. Не зря же вождь так интересовался тонкостями людоедства. Но его опасения не подтвердились. Дула не только не съели, но даже и не убили. Более того, его отпустили домой!

В последнем разговоре вождь 'серых' сказал, что не желает воевать с глотами и предлагает им заключить мир. Он хочет встретиться лично с вожаком дикарей и все обсудить. А еще вождь передал Дулу амулет — волчий клык на кожаном шнурке — и пояснил, что амулет послужит вождю глотов особым знаком, когда тот захочет встретиться для переговоров.

После этого двое воинов проводили Дула, используя его подсказки, почти до самого стойбища глотов, где и оставили в одиночестве. Когда Дул появился на поляне возле пещеры, сородичи в панике едва не разбежались. Они решили, что чем-то недовольная окуна Дула вернулась из айки, чтобы отомстить за те обиды, которым ее обладатель подвергался в общине.

Сородичей можно было понять — они посчитали, что Дула убили вместе с другим воином. И вдруг такое внезапное воскрешение из мертвых. Пришлось Дулу пройти испытание — разрезать руку и продемонстрировать, что кровь по-прежнему течет в его жилах. Дикари верили, что когда окуна человека уходит в айки, его кровь возвращается в землю, поэтому всегда перерезали мертвым вены.

А затем Дул сел с глазу на глаз с Уриком и рассказал ему о предложении вождя вариев. Урик, зная Дула как облупленного, засомневался в правдивости изложенного. Но амулет его убедил — Урик слышал про то, что у бледнолицых подобные украшения, носимые на груди, означают знак власти и принадлежность к определенному сообществу. Вожак дал амулет Ехе, чтобы та произнесла заро* для изгнания чужих духов, а потом повесил 'намоленный' волчий клык себе на шею.

…Дул проснулся в холодном поту. Ему опять приснился проклятый кошмар с ящером. Несчастный людоед, очевидно, страдал клаустрофобией, то есть боязнью замкнутых и тесных пространств и помещений. Дикарь, разумеется, ни про какие фобии не ведал, но пребывание в брюхе ящера наводило на него ужас. Вот и сейчас, уже которую ночь подряд, ему выпало это испытание, и он его в очередной раз не выдержал.

Дул лежал, стуча зубами от пережитого ужаса, связанный по рукам и ногам, в небольшой полуземлянке. Основание землянки образовывала неглубокая яма, выкопанная на месте локального месторождения охры. 'Желтую землю' люди из племени Леопарда использовали для раскраски своих физиономий и тел. Когда линза почти полностью иссякла, на ее месте наспех соорудили землянку-шалаш. В ней хранили от дождя и солнца деревянные заготовки под копья и луки.

Сверху яму накрывала двускатная крыша из сучьев и еловых лап, без передних стенок. С двух сторон оставались узкие проходы-лазы. Но с одной, 'задней' стороны, крыша едва ли не вплотную примыкала к толстой лиственнице. К ее суку был привязан второй конец веревки, опутывавшей конечности дикаря. Таким образом, Дул был ограничен в перемещении длиной веревки.

Когда он лежал на спине, то через передний лаз ночью виднелось звездное небо. Но сейчас уже наступало утро, и сквозь небольшое треугольное отверстие проникал сероватый свет, рассеивая ночные кошмары Дула. Он сделал несколько глубоких вдохов, но ощущение тревоги не проходило.

Спать больше не хотелось. Дул подтянул ноги и присел, прислонившись спиной к задней стенке землянки. Пошевелил затекшими ногами, потом руками. Хорошо, хоть руки варии перестали связывать за спиной, а то совсем было бы невмочь. Сделал круговые движения плечами, размял пальцы. Веревки обхватывали запястья, оставляя ладони свободными. Можно даже на свирели играть, хотя и неудобно. Попиликать, что ли? Надо же как-то отвлечься от мрачных мыслей и предчувствий.

Выгнув руки в локтях, дикарь дотянулся до свирели, висевшей на шее. Приложил инструмент к губам и замер, услышав шорох. Осторожно повел глазами и столкнулся с немигающим взглядом, от которого зашевелились волосы. Недалеко от лаза, на расстоянии вытянутой руки от ступней Дула, раздувала шею толстая змея. Дикарь знал, что после укуса такой твари окуна очень быстро перебирается в айки. Еще несколько месяцев назад, когда возникали мысли о досрочном уходе в иной мир, Дул, возможно, даже бы и обрадовался подобному соседству. Но с недавнего времени он стал атеистом и почувствовал новый вкус жизни. Уж так устроен человек: вкус начинает ощущать тогда, когда на дне уже ничего не остается.

Змея продолжала пялиться на глота, медленно, едва заметно, покачивая маленькой головкой. В узкой ротовой щели поблескивали мелкие зубки. Непрошеная гостья явно готовилась к броску.

Дикарь сам удивился, когда услышал знакомые звуки. Он начал играть на своей свирели машинально, по наитию. В голове зияла пустота, мозг не отдавал никаких команд. Но физиологический инстинкт заставлял легкие вдыхать и выдыхать воздух, а фаланги пальцев ритмично сгибаться и разгибаться, создавая незамысловатую мелодию.

Дул играл, монотонно раскачивая корпус, завороженный взглядом немигающих глазок, а змея покачивала головкой в такт плавным движениям дудочки.

Полуземлянка, ставшая временной тюрьмой для Дула, располагалась на краю стоянки вариев, недалеко от берега ручья. Почва в этом месте была суглинистая. После ночного грозового ливня, бурного, но короткого, кругом образовались лужи. Охотник Туди Похун (Толстый Нос), которого Корос приставил то ли сторожить, то ли охранять Дула, считался в племени неплохим парнем: в меру глупым, в меру ленивым, как и положено настоящему сыну природы. Более или менее добросовестно прокараулив людоеда почти всю ночь, Похун задремал к утру, пристроившись на сухом месте под деревом, рядом с землянкой. Незатейливую мелодию он услышал во сне. Приоткрыв глаза, не сразу сообразил, в чем дело. Потом хмыкнул: опять этот придурок развлекается. И чего не спится чудаку?

Охранник потянулся, встал с земли, обошел землянку и, присев у переднего лаза, заглянул внутрь. Змея мгновенно отреагировала на резкое и агрессивное движение сбоку и, выпустив яд в жертву, шмыгнула наружу. Похун не сразу понял, что случилось. Со света он даже не успел разглядеть змею, только почувствовал боль в бедре. Посмотрел на Дула, продолжавшего в прострации перебирать пальцами вдоль своей свистелки, пожал плечами. Сделал несколько шагов, пытаясь размять ноги. Боль в бедре усилилась, стала дергающей. Место укуса побагровело.

И только тут, окончательно проснувшись, Похун сообразил, в какую переделку попал. Он вскрикнул и побежал в центр стойбища, к костру, чтобы прижечь ранку. Но было поздно. Не преодолев и средину дистанции, несчастный упал, жуткая боль парализовала мышцы, и через несколько минут наступила смерть.

Сторож, дремавший у почти затухшего костра, услышал слабый крик, но не сразу поспешил на помощь. Показалось, что ли? Подбросил в костер валежник. Потом все-таки решил проверить. Не торопясь, встал, огляделся, двинулся, неслышно ступая, вдоль шалашей. И наткнулся на труп.

Сначала сторож разбудил Короса. Затем уже Корос разбудил Зукуна. Зукун на всякий случай поднял Уну, спавшую с детьми в соседнем шалаше. Колдунья и опытная знахарка, посмотрев на посиневшее и опухшее лицо покойника, диагноз поставила почти моментально. Корос, тщательно исследовав землю вокруг землянки, подтвердил — есть следы змеи.

Приступили к допросу Дула. Тот уже очухался, но реальность, как всегда, смешивалась у него с вымыслом. По словам дикаря, под утро в землянке побывал гигантский ящер с головой змеи. Больше Дул ничего не помнил, даже того, что играл на свирели.

Вождя рассказ чудаковатого дикаря, к которому он испытывал непонятную симпатию, напугал. Не иначе, как знак. Высшие силы навязчиво намекали на что-то. Но вот на что? Неужели в шкуре ящера к Дулу явилась Вада? А потом укусила охранника? Не означает ли это, что Вада недовольна и требует принятия каких-то мер? Каких? Освободить Дула? Организовать ее поиски? Необыкновенные способности дочери колдуньи начинали вызывать у Зукуна мистический трепет. Да, неспроста она тогда так напугала Уну.

Зукун настолько поддался настроениям о паранормальности происходящего, что даже поинтересовался у дикаря — не говорил ли чего ящер? Дул, наморщив лоб, впал в глубокое раздумье. Его размышления прервал Корос.

— Большой был ящер? — спросил следопыт участливо ласковым голосом.

Дул с готовностью кивнул головой.

— А покажи, какой? — попросил бывалый охотник.

Дул взглянул на свои связанные руки. Кор понял намек и размотал веревку. Дикарь чуток помедлил и развел ладони на ширину плеч.

— Такой маленький? — насмешливо спросил следопыт. — И чего ты так испугался?

Глот снова задумался. Развел руки шире.

Корос по-прежнему смотрел с недоверием:

— И всего-то?

Дикарь сердито посопел (ах, не веришь?) и раскинул руки во всю длину, как будто собрался заняться утренней гимнастикой.

Корос почесал затылок, скрывая довольную усмешку, и показал пальцем на лаз:

— Ты хочешь сказать, что такой огромный ящер пробрался в такую узенькую дыру?

Дул растерялся. Справедливости ради надо заметить, что Дул никогда не пытался врать. Он всегда рассказывал истинную правду о том, что видел. Просто он сразу забывал подробности, а потому при рассказе выдумывал их заново. И так при этом увлекался, что, в свою очередь, напрочь забывал о том, что происходило в реальности. И уже приходилось выдумывать все от начала до конца.

— Не было тут никакого ящера, — сказал следопыт безжалостно. — Врешь, ты, все.

И обвел рукой вокруг:

— Нет следов ящера. Никаких. Твои следы — есть, его (махнул рукой в сторону, где лежал мертвый охранник) есть, еще следы есть. Змеи след есть. А ящера — нет. Врешь. А зачем?

Вопрос прозвучал угрожающе. Дул вздрогнул и потупил взор. Ну, нечего ему было ответить. Не-че-го. Отвяжитесь!

Зукун облегченно выдохнул. Молодец, Корос, разобрался. Так-то оно гораздо лучше. А то всякие ящеры… Бестолковый дикарь. Может и тогда, про ящера у реки, тоже соврал?… Несчастье, конечно. Жаль Похуна, хороший человек был. И так охотников и воинов раз, два и обчелся, да еще змеи распОлзались. Но что поделать — несчастный случай!

— Не пойму, — сказал Корос, вглядываясь в землю. — Ничего не пойму.

И посмотрел на Зукуна с недоумением.

— Ну, — спросил тот. — Чего еще?

Охотник объяснил, показывая следы, хорошо различимые после ночного дождя на глинистой почве. Вот здесь стоял Похун. Вот тут след змеи, видишь? На мокрой земле отпечатался. Идет от землянки. Получается, где-то здесь змея Похуна укусила. Вот здесь след змеи толще, где голова и шея. А вот здесь тонкий — кончиком хвоста вильнула. И вот досюда — здесь в траву убежала. А второго следа нет. Как в землянку попала?

— Как? — Зукун запутался.

Корос пожал плечами, присел на корточки:

— Вот, видишь, сбоку у входа еще следы?

Зукун присел рядом.

— Может, это его? — показал на дикаря.

— Нет, — Следопыт покачал головой. — Смотри, какие у него лапы. Как два следа вместе. Да и свежие они совсем, после дождя.

— Ребенок? — сообразил Зукун.

— Или женщина.

— И что?

Корос посмотрел многозначительно:

— Это не все. Сначала она сидит на корточках. Потом, видишь, ямки, становится на колени. А вот здесь, у самого лаза, след от ладони. Вот как получается. Пришла. Присела. Встала на четвереньки. Заглянула вовнутрь. Впустила змею…

— Ну, что я вчера говорил?

Корос и Зукун не заметили, как у землянки появился мрачный и злой Руник.

— Что я говорил, Зукун? Надо было убить этого дикаря. Все из-за него.

Руник ткнул в Дула пальцем с таким зверским выражением лица, что дикарь попятился. На его физиономии отразилась смешанная гамма чувств — от удивления до ужаса.

— Убили бы и все. А теперь? Чего ты скажешь Оре?

Зукун вздохнул. Колдунья племени 'желтых' Воса Ора (Высокая Сосна) была жамой* Похуна. И только вождь успел про это подумать, как над стоянкой раздался громкий вой. Мужчины вздрогнули. Зукун непроизвольно посмотрел на небо — солнце наливалось желтизной над близкими горами. День и без того обещал быть трудным, а тут еще покойник.

Ора сидела на коленях у тела Похуна, держа мертвого мужчину за ладонь. Когда Зукун и Корос подошли, вдова уже не выла, перейдя на причитания. Не обращая внимания на окружающих, она вспоминала об истории отношений со своим жамушем. О том, каким Похун был сильным и ловким, как подарил ей лисью шкуру, как приносил из леса мед и птичьи яйца, а она угощала его сладкими корнями, как хорошо им было вместе на ложе… В этом месте вдова сообщила несколько таких интересных интимных подробностей, что у собравшихся на вой сородичей округлись, обычно продолговатые, глаза.

Трудно сказать, искренне Ора горевала по покойному жамушу или соблюдала ритуал, но одно не вызывало сомнения — несчастье застало ее врасплох. Женщина была растеряна и обескуражена. Лицо колдуньи выражало не столько скорбь, сколько крайнюю степень недоумения. Она будто не могла поверить в случившееся, несмотря на то, что распухший от яда Похун, лежал прямо перед ней.

Зукун чесал правое ухо, зевал, и расстроено думал о том, что день совсем не задался. Надо проводить обряд гадания, спрашивать у Оман Озара о Ваде, а тут такое. Как без Оры обряд проводить? А она вон какая, словно ум потеряла.

Вдова внезапно замолчала и искоса посмотрела на вождя. Тот сочувственно покивал головой:

— Такое горе, Ора. Какой синий и толстый стал твой жамуш. Большую яму копать придется.

Колдунья всхлипнула:

— Ночью ждала, так ждала, что он придет. А ты, Зукун, — в голосе появились визгливые нотки, — послал его караулить дикаря. И мой жамуш погиб.

Женщина снова всхлипнула, провела под носом обратной стороной ладони, и со злостью закончила:

— Все из-за тебя, Зукун. Теперь и у меня жамуша не стало.

От неожиданного обвинения вождь растерялся и дал слабину:

— Ну, ты того, Ора. Бывает всяко. И вообще. Это Корос поставил Похуна на охрану. Кто ж знал?

— Так это Корос, значит?

Несчастная женщина, видимо, не до конца была убита горем, коли собиралась затеять скандал. Она поднялась на ноги, повела головой, отыскивая взглядом следопыта, и тут же уперлась в его фигуру. Все это время Корос стоял у колдуньи за спиной и зачем-то внимательно разглядывал ее подошвы. Теперь он смотрел на руки вдовы.

— Чего ты на меня уставился, Корос?

Тон Оры не предвещал ничего доброго.

— Где ты была ночью? — спокойно спросил следопыт.

— О чем ты? Какая тебе разница, где я была ночью?

Колдунья сердито пожала плечами, подумала и добавила:

— Я же сказала. Я ждала, что Похун придет ко мне, и мы будем долго тереться друг о друга… Но он не пришел.

— Так значит, ты всю ночь спала в шалаше?

— Конечно, — колдунья возмущено взглянула на вождя. — Зукун, почему Корос расспрашивает меня? Разве он не видит, какое у меня горе? Или, может, он заменит мне жамуша?

— Еще чего! — взволнованно выкрикнула из толпы толстенькая женщина. Пока Ора оплакивала смерть Похуна, около трупа, привлеченные зрелищем, уже собрались почти все обитатели первобытной стоянки.

— Корос — мой жамуш. Подавишься, — 'толстушка' пробилась вперед и выказывала явные намерения вцепиться вдове в волосы. — Хочешь жамуша, иди к 'волкам', как Лала. Они тебя там заждались.

— Тихо, женщины! — прикрикнул, наводя порядок, Зукун. Затем недоуменно посмотрел на следопыта. — Корос, и, правда, чего ты пристал к уважаемой женщине?

Тот обвел глазами настороженные лица:

— Хорошо, я скажу. Я показывал тебе, Зукун, следы змеи. Видно, как змея ползла от землянки. Но не видно, откуда она туда заползала. Как может быть так? Откуда змея взялась в землянке? Она ведь не летает, как птица?

Зукун задумался.

— Подумаешь, — хмыкнула Ора. — Может, это глот превратился в змею? Укусил моего жамуша, а потом уполз? Откуда мы знаем, кто этот дикарь? Вдруг он колдун? Надо было еще вчера зажарить его на костре. И Похун бы не умер.

Вдова в очередной раз всхлипнула, изображая безутешное горе. В толпе зашумели, кто-то выкрикнул:

— Ора права! Давно пора зажарить этого людоеда. Почему Сиук и Корос не убили его сразу?

Вождь притопнул ногой:

— Тихо! Никто не кричит, пока я не скажу. Пусть Корос закончит.

— Куда уполз? — насмешливо переспросил следопыт у колдуньи. — Если дикарь уполз, то почему мы с Зукуном нашли его в землянке? Если бы глот умел превращаться в змею, то он давно бы сидел где-нибудь в норе.

— Пожалуй, ты прав, Корос, — согласился вождь. — Что ты там говорил про змею?

— Я думаю, если змея не приползала и не прилетела, это значит, что ее кто-то принес к землянке. — Почувствовав поддержку вождя, следопыт перешел в атаку. — Ответьте, кто у нас в общине умеет ловить змей?

— Знамо кто, колдуньи… Уна умеет, и Ора умеет, — после некоторой паузы донеслось из толпы.

— Вот именно. Никто бы другой не смог поймать такую страшную змею, а затем принести ее в мешке к землянке. Никто, кроме колдуний.

Сформулировав обвинение, следопыт выдохнул воздух и замолчал, довольный произведенным эффектом. Стало тихо. Соплеменники посматривали друг на друга. Какие странные вещи говорит Корос. Кто-то из колдуний принес змею к землянке? Зачем? И почему следопыт так привязался к несчастной Оре, и без того потерявшей жамуша?

Первой среагировала 'несчастная':

— Вот именно. Ты сказал — колдуний. Почему ты все время смотришь на меня, Корос? Разве Уна не умеет ловить змей?

— Умеет, — легко согласился следопыт. — Уна, подойди сюда.

Из толпы вышла колдунья 'черных', встала перед Коросом и Зукуном.

— Покажи ступню, — попросил следопыт.

Уна, согнув ногу в колене, послушно выполнила требование, приняв позу цапли.

— Смотрите сюда, все смотрите, — потребовал Корос. Люди начали вытягивать шеи, кто-то присел на корточки. Присел и Зукун. После тщательного изучения ступни Уны вождь разочарованно сказал:

— Ну и что? Ступня как ступня. Только грязная. У меня такая же.

— Вот именно, — воскликнул следопыт. — Такая же! А теперь пусть покажет Ора.

Ора с недовольным выражением подогнула ногу.

— Смотрите! — торжествующе произнес следопыт. — Смотрите, какого цвета подошва.

Зукун, выступающий в роли главного эксперта, повторил процедуру осмотра.

— Желтая, — объявил он во всеуслышание. — Ну и что?

— А теперь пусть протянет ладонь.

Колдунья вопросительно взглянула на вождя. Тот кивнул. Потом внимательно изучил протянутую ладонь:

— Тоже желтая. И что?

— А вот и то! — Корос вел себя, как прокурор, приступающий к демонстрации в зале суда основных улик. — Все знают — на месте землянки раньше было много 'желтой земли'. Она и сейчас там осталась. Ора, скажи, если ты всю ночь спала в своем шалаше, как на твоих ногах и руках оказалась 'желтая земля'?

Колдунья 'желтых' стояла в замешательстве.

— Ну, я не знаю, — протянула растеряно. И вдруг оживилась. — Да, вспомнила. Я была там вчера днем. Хотела… хотела набрать ' желтой земли', чтобы покрасить лицо.

— Набрала? — ехидно спросил следопыт.

— Набрала, — уже уверенно ответила Ора, решившая, что нашла правильную линию защиты.

— В каком месте?

Колдунья наморщила лоб:

— Ну, там, рядом, за землянкой.

— За землянкой, — отчетливо, чтобы слышали все собравшиеся, повторил Корос. — Она говорит 'за'. Все знают, даже ребятишки, что за землянкой 'желтой земли' нет. Ее только осталось немного на дне ямы, в землянке. И у самого лаза в землянку. Нормальные люди собирают землю на корточках. Вот объясни, зачем ты на четвереньках стояла у лаза в землянку?

— На четвереньках?

— Да, на четвереньках. Мы с Зукуном видели эти следы. И если мы сейчас пойдем и сравним эти следы, то все увидят, что это следы твои.

Колдунья молчала. Вопрос о 'четвереньках' сбил ее с толку.

— А я знаю, что ты там делала, — не давал опомниться следопыт. — Ты принесла к землянке мешок со змеей. Положила его на землю и встала на четвереньки, чтобы заглянуть внутрь землянки. Ведь так?

Лицо колдуньи скривилось, как от зубной боли. Казалось, она сейчас зарыдает.

— Я, я хотела… это он все… и Похун погиб…

От волнения Ора начала задыхаться. Ей не хватало воздуха.

— Подожди, Ора, — вмешался Зукун, уже давно в нетерпении переминавшийся с ноги на ногу. Его мысль явно не успевала за темпом, заданным Коросом. — Непонятно. Ты хочешь сказать, Корос, что Ора принесла змею, чтобы убить собственного жамуша? Мне кажется это глупым.

— Ты прав, мудрый вождь, — не давая Коросу ответить, громко и решительно заявил Руник, до этого с безучастным видом наблюдавший за происходящим из толпы. Сейчас он выдвинулся вперед и встал около Оры, словно загораживая ее от любопытных глаз:

— Смотрю я, слушаю и удивляюсь — какие глупости говорит Корос. Следы? Хм, подумаешь, следы. Все знают, Корос, что ты лучший охотник, потому что понимаешь повадки любого зверя. И я уважаю тебя за это. Но, звери — это звери. О них говорят следы. А люди — это люди, потому что они сами умеют говорить.

Руник умело завладел вниманием аудитории и теперь подготавливал ее к своим выводам:

— Если бы ты, Корос, не пугал бедную женщину…

Следопыт попытался вставить слово, но Руник сделал нетерпеливый жест рукой:

— Помолчи. Мы долго слушали тебя. Если бы ты не пугал бедную Ору, она бы все рассказала сама. Но от твоих слов у нее заблудились мысли, и она сказала совсем не то… Не совсем то. Неужели не понятно, что Ора проходила ночью к своему жамушу? Она не хотела говорить об этом, потому что к воинам, когда они стоят на страже, не должны приходить женщины. Но, что делать, Ора очень хотела потереться с Похуном и поэтому пришла. В конце концов, она его жама. Разве твоя жама не приходит к тебе, когда ей хочется потереться?… Ты спрашивал, зачем Ора становилась на четвереньки? Какой глупый вопрос. Разве ты не знаешь, Корос, зачем женщина становится на четвереньки, когда к ней подходит мужчина? Разве твоя жама никогда не становилась на четвереньки?

В толпе раздались смешки. Кто-то сострил:

— Его толстуха только лежать может.

Руник со строгим лицом поднял руку, осаживая шутника:

— Не надо смеяться над Коросом. Мы все уважаем его. Он хотел сделать как лучше. Но он ошибся. Все ошибаются. Ведь, правда, Зукун?

Вождь аж заскрипел зубами, услышав двусмысленный вопрос брата. Кроме того, ему очень не понравилось, как Руник вмешивается в управление племенем, нарушая его полномочия. Но ему приходилось терпеть поведение брата, потому что тот слишком много знал и мог рассказать сородичам. Поэтому Зукун с многозначительным выражением лица утвердительно кивнул головой. Руник продолжил:

— Я думаю так. Пусть Ора идет к себе в шалаш. Пусть охотники возьмут тело Похуна и отнесут его в шалаш Оры. Она приготовит жамуша для последней дороги. Я правильно говорю, вождь?

Руник обернулся к Зукуну. Тот выступил вперед:

— Руник сказал так, как думал я. Мы простимся с Похуном завтра. А сегодня, когда солнце встанет в средину*, мы будем лить воду и просить совета у Оман Озары. Сейчас идите.

Сиук не находил себе места. Сегодня на общем совете племени должна решиться судьба Вады. Если сородичи согласятся, что дочь колдуньи надо разыскивать, Сиук бросится по следу быстрее самого быстрого оленя и обязательно найдет свою невесту. Он в этом не сомневался, потому что верил: Вада жива и ждет пока он, Сиук, придет к ней на помощь.

А если племя откажется от поиска девушки? О таком не хотелось думать. Сиук гнал подобную мысль из головы. Если так случится, то что-то произойдет и с ним. Он еще не знал точно, что тогда сделает, но одно для него не вызывало сомнения — он ни за что не допустит такого, чтобы Вада погибла без его помощи.

Маясь от безделья, юноша дошел до землянки, где коротал время в заточении Дул, и заглянул в лаз. Дикарь меланхолично играл на своей свирели. Увидев сына вождя, он оторвал инструмент от губ и опасливо покосился на Сиука.

— Эй, Дул!

— У?

— А зачем вы хотели похитить Ваду?

— Вожак велела.

— Этот, Урик, которого мы убили?

— Угу.

— А зачем?

— Чиво?

Сиук крякнул — какой бестолковый:

— Зачем, говорю, похитить Ваду хотели?

— Не знай. Откуда моя знать? — огрызнулся Дул.

— Сейчас дам по морде, сразу узнаешь.

Дикарь не ответил. Только обиженно засопел. Сиук понял, что переборщил, и зашел с другой стороны:

— Ты, правда, знаешь, где Вада?

Дикарь помолчал. Поди, разберись в этих бледнолицых. Сегодня уже сказал один раз правду про ящера — только неприятность вышла.

— Так знаешь, или нет?

— Ну, знай. До реки — знай, дальше — не знай.

— А до реки точно доведешь?

— Доведу, — буркнул Дул. — Если не уйду в айки.

— Чего-чего? — не понял Сиук.

— Ну, если не умру, по-вашей.

— А зачем тебе умирать?

Дикарь подумал: говорить — не говорить?

— Моя-то, может, и не за чем. Ваша грозилась убить.

— Кто?

— Эта, брата вождя.

— Руник, что ли?

— Угу.

Сиук насторожился. Намерения дяди нарушали все его планы. Если дикарь умрет — кто тогда поможет найти Ваду? Нежели Руник этого не понимает?

— А зачем он хочет тебя убить?

Дул замялся, разговор становился скользким. У него было одно интересное предположение, но озвучить его Сиуку он боялся. Кто его знает, как этот молодой горячий воин среагирует? Не вышло бы хуже. Дулу неоднократно за его относительно короткую, но богатую на приключения жизнь, приходилось страдать за длинный язык. В этот раз он решил промолчать, вернее, умолчать, сообщив Сиуку другую версию:

— Ну, говорила, что я людоед.

И добавил с обидой:

— А я ваших и не того. Не кусала, даже.

Сиуку стало неприятно. И сейчас, спустя несколько дней, у него из головы не шла сцена казни и поедания сородичей глотами Урика, которую он наблюдал от начала до конца от опушки леса. И хотя он понимал, что Дул к этому непосредственно не причастен, вид дикаря внезапно вызвал у него злость. Сиук отошел от землянки и спустился к ручью. Там долго, до ломоты в зубах, пил холодную воду.

Вода напомнила ему про предстоящий обряд гадания. Что там скажет Оман Озара?

— Я хочу, чтобы Оман Озара сказал так, — закончил Зукун и требовательно взглянул на сестру. Уна тяжело вздохнула. Перед нелегким выбором поставил ее брат.

Полчаса назад Зукун уединился в шалаше с Уной. Предстоял ответственный совет с Духом Огня, и надо было обсудить организационные вопросы. Даже в безалаберные и стихийные времена Каменного века оргвопросы, порой, решали все. И Зукун, как вождь и один из старейшин племени, прекрасно знал это правило. До встречи с Уной у него состоялся очередной нелегкий разговор с Руником.

— Что с тобой, Зукун? В твоей большой голове мысли ходят взад-вперед, будто в тесной пещере, — голос брата звучал участливо. — Ты не можешь решить, как правильно поступить, а это плохо. Для всех плохо. Когда человек стоит под деревом, которое уже наклонилось, не надо гадать, куда оно упадет. Оно упадет на тебя, если ты не уйдешь в сторону.

Они сидели в шалаше Зукуна на потрепанной медвежьей шкуре. Руник был возбужден, как будто пожевал допы*.

— Смотри, Зукун, что получается. Если мы найдем Ваду, то ее надо отдать Вирону. Иначе позор для тебя и племени. Вождь 'леопардов' не умеет держать слово. Обещал отдать женщину и не отдал. Но обычай гласит: мужчина может взять женщину только тогда, когда она захочет стать жамой этого мужчины. Все знают — Вада хочет стать жамой Сиука. И Сиук, твой сын, хочет. Как ты мог обещать Вирону, отдать ему Ваду? Опять позор.

Руник укоризненно покачал головой, показывая, как ему стыдно за брата:

— Но если не отдать Ваду, то Вирон оскорбится и начнет войну. А это уже не позор, а большая беда для племени. А все из-за чего? Из-за тебя, вождь. Если ты расскажешь об этом на совете племени, что решат наши сородичи? Они решат — старый Зукун совсем потерял ум. Нельзя одной стрелой попасть в оленя и куропатку. Так не бывает. Что делать, брат?

Вождь сидел с насупленными бровями. Он бы с удовольствием сейчас надавал тумаков Рунику, который говорил так, будто давил на больной зуб. Противно и обидно слышать укоры от младшего брата. Но что ответить, если это правда?

— Пора принять решение, брат. Зачем искать Ваду, если от нее столько хлопот? Лучше сказать Вирону, что она пропала. А ему предложить другую девушку. Младшая дочь Оры не имеет жамуша. Ты видел, какие у нее бедра? В два раза толще, чем у тебя. Ей давно нужен жамуш. Ора поговорит с ней — разве она откажется от Вирона? И Вирону она понравится.

Зукун в волнении теребил изувеченное ухо:

— А Уна? Что она скажет?

— А что Уна? Она твоя младшая сестра. И вообще, что у нас за дела в роду? Женщины начали принимать решения за мужчин? Может, мы еще Уну вождем выберем?

Руник, то ли дразня брата, то ли невольно подражая, теребил себя за мочку уха. Он сильно походил на Зукуна, только ростом не выдался. Получилась уменьшенная копия. Даже уши такие же оттопыренные, но помельче. Зукун, как сидел на корточках, так, не вставая, и двинул Руника, метя в левое ухо, но угодил в скулу. Братец полетел кувырком, вскочил, оскалился:

— Ну, ты, Зукун!

Тут же смягчил тон:

— Что я такого сказал? Разве я не прав?

— Говори, да не заговаривайся, — пробурчал вождь, остывая. Чего он вспылил? Руник озвучил собственные мысли Зукуна. Примерно то же самое он в последние дни и думал, перебирая варианты. Нет, получается, другого выхода?

— Ну, так как, Зукун? А то, я не знаю, если я не прав. Тогда расскажи на совете о Вироне и Ваде. Пусть племя решает.

Руник, хотя и встал из предосторожности у выхода из шалаша, продолжал ненавязчивый шантаж.

— Я согласен с тобой, — угрюмо сказал Зукун. — Раз уж так получилось.

— Тогда еще, Зукун, — настойчивый братишка дожимал до конца. — Люди после смерти Похуна совсем злые. Давай этого дикаря, того… на жертвенном костре.

Зукун поморщился. Людоедские наклонности брата его раздражали. Когда-то, судя по преданиям, варии тоже были каннибалами, съедая тела поверженных врагов. Но уже в течение нескольких поколений существовало табу на пожирание себе подобных. Запрет начал давать трещину, когда варии, истощив охотничьи угодья на юге, двинулись на север и там столкнулись с 'пещерными дикарями'. Дикари были ДРУГИМИ и, по мнению вариев, больше напоминали зверей: и обличьем, и повадками. Поэтому варии даже не пытались договариваться с ними, как с равными, а сразу обрушились на дикарей всей мощью своей, более организованной и технически оснащенной, силы. Началась жестокая битва за выживание, а когда речь идет о жизни и смерти, оболочка цивилизованности и гуманизма смывается с психики человека также легко, как акварельная краска с рук художника.

До Зукуна доходили слухи о том, что в некоторых племенах вариев возродились традиции ритуального поедания захваченных в плен глотов. Но в племени Леопарда табу еще держалось, благодаря усилиям Зукуна и других старейшин. Руник представлял 'партию', усиленно намекавшую на необходимость возрождения старого обычая. Сторонники людоедства ссылались на задачи 'патриотического воспитания молодежи'. На каких же еще примерах воспитывать единство племени, как не на теле растерзанного врага?

Зукун, в отличие от брата не был столь кровожаден, хотя, заметим, он никогда не пробовал человечьего мяса. Стоит ведь только пристраститься.

Вожак поморщился. Руник не уходил, ожидая ответа. Сегодня, похоже, был его день.

— Хорошо, — нехотя согласился Зукун. — Но не сегодня — завтра. Простимся с Похуном и тогда принесем жертву Оман Яру*.

…Уна тяжело вздохнула:

— Я не знаю. Ты — мой старший брат и вождь. Вада — моя дочь. Я не знаю, что делать.

— У тебя есть еще две дочери, — мягко сказал Зукун. — А Вада… Все равно, ее уже столько лун нет. Уже сколько раз после ее ухода всходило Солнце? Раз, два и три. Раз. Раз два и три. Два. Раз, два и три. Три. Раз, два и… раз.

Вождь попробовал подсчитать и сбился. Он умел считать только до трех.

— Много, в общем. Я думаю, что она умерла. В лесу столько зверей. Иначе, она бы давно вернулась. Может, это и к лучшему. Она стала такой странной. Помнишь, как она тебя напугала?

Брат и сестра какое-то время сидели в молчании.

— Ладно, — наконец произнесла колдунья. — Оман Озара скажет так, как надо.

Ближе к полудню все взрослое население собралось у жертвенного места, в центре стойбища. Дети крутились тут же в нескольких метрах, не переходя условную черту, за которой начинались дела взрослых. Зукун, облаченный в леопардовую шкуру, стоял рядом с воткнутой в землю толстой жердиной и наблюдал за отбрасываемой ею тенью. Ему было жарко в парадном 'костюме' вождя, но обычай требовал соблюсти формальности. Тень стала совсем коротенькой. Пора, чего тянуть?

Обряд гадания, во время которого задавались вопросы Духу Огня, представлял собой простую процедуру, особенно по меркам современных магов и экстрасенсов.

Колдуньи подбирали на берегу крупный, но плоский камень, овальной формы. Затем 'блин' клался прямо в костер и там нагревался. Когда колдуньи решали, что 'клиент дозрел', его палками вытаскивали из костра и клали на землю. После этого раскаленный камень поливали водой. Если он раскалывался, это означало, что Оман Озара готов дать совет общине. Если 'объект' не кололся, это значило, что Озара сердится и не хочет говорить с людьми. Поэтому процедуру откладывали на неопределенное время. Так обычно происходило, когда 'верхушка' племени по каким-то причинам до последнего момента не могла 'найти консенсус'. Но сегодня все было решено заранее.

В гадании участвовала только одна колдунья, Уна, которой помогали две дочери Оры. Саму Ору решили от процедуры освободить в связи с постигшем ее горем — на этом настоял Руник.

Когда Уна дала сигнал, девушки вытащили гадальный камень из огня на специально зачищенный от травы пятачок земли. Уна трагическим голосом вопросила:

— Скажи нам, о, Оман Озара, ты будешь с нами говорить?

Затем, не мешкая, взяла тыкву с водой и, бормоча под нос заклинания, направила воду тоненькой струйкой на раскаленную поверхность. Через несколько мгновений камень треснул и развалился на три части: одну большую и две маленькие. По толпе пронесся радостный гул: как хорошо, Оман Озара хочет с нами разговаривать!

Колдунья присела над камнем и задумалась. Еще полила осколки водой, пока они не перестали шипеть. Осторожно, небольшой палкой раздвинула осколки, рассматривая их с внутренней стороны. В толпе стало очень тихо, все ожидали вердикта Озары.

Наконец, Уна взяла большую половинку камня в руку, встала во весь рост и подняла осколок над головой:

— Я спросила у Оман Озары, что нам делать с Вадой? Озара мне ответил: наше племя одно целое. От него отвалилось два куска. Один кусок — Вада. Это значит, что Вада уже не часть племени. Она ушла туда, откуда нет возврата.

В толпе снова зашумели. Голоса сожаления смешивались с голосами одобрения и облегчения. Вот и ладно, теперь все ясно. Раз Озара так сказал, значит, так тому и быть.

— А еще Оман Озара передал мне, — продолжила колдунья, возвысив голос. — Второй отвалившийся кусок камня — это чужой человек, оказавшийся среди нас. Он враг, и мы должны избавиться от него, пока он не погубил наше племя. Озара не сказал мне, как зовут этого человека. Может быть потому, что у него нет имени? Что скажет племя?

— Дикарь, это дикарь! — раздались выкрики. — Смерть дикарю!

— Смерть дикарю! — выкрикнула колдунья, и толпа проревела за ней почти в один голос. — Смерть дикарю!

К Уне приблизился Зукун и, встав рядом, громко объявил:

— Будет так, как советует Оман Озара, и решило племя. Глот умрет завтра на жертвенном камне, после того, как мы простимся с Похуном.

Зукун повел взглядом по толпе, увидел в первом ряду Сиука и опустил глаза.

Вождь вернулся в шалаш, с омерзением скинул с себя тяжелую шкуру. Присел на лежанку и вытер пот. Уф, одно дело сделано. Неожиданно в проеме шалаша появилась седая голова Короса. Он посмотрел на голого вождя и осторожно спросил:

— Зукун, можно поговорить?

Вождь раздраженно вздохнул. После утреннего конфуза он был зол на опытного охотника. Надо же, наболтал таких глупостей про змею, Ору. И его, вождя, едва не подвел. Он, мудрый Зукун, чуть не поверил во всю эту чушь.

— Ну, чего еще у тебя?

Корос, согнувшись, залез в шалаш, присел недалеко от вождя на корточки.

— Ты и Руник не дали мне утром договорить. Я не успел…

— О чем еще говорить? Не зли меня, Корос. Ты и так насмешил сегодня всех. Подумать только, Ора убила своего жамуша! Ну и глупость.

— Она не убивала Похуна. Разве я так говорил? Его укусила змея.

— А что тогда тебе надо?

— Я говорил, что Ора принесла змею. Она хотела, чтобы змея укусила дикаря.

— Дикаря? — Зукун удивленно выгнул брови. — Зачем ей дикарь?

— Пока не знаю. Посмотри, — следопыт протянул вождю на раскрытой ладони небольшой комочек шерсти. Тот взял в щепотку, понюхал, потер пальцами.

— Шерсть оленя. Старая. Откуда это у тебя?

— Нашел около лаза в землянку. Я думаю, там, на земле, лежал мешок со змеей. Я там снова все осмотрел…

Корос внезапно наморщился. Сев на 'пятую точку', вывернул пятку.

— Вот, занозу посадил.

Пошарил рукой по поясу, залез за пазуху.

— Ты чего?

Следопыт задумчиво надул щеки. Произнес растерянно:

— Да так, обронил, кажется. Дай нож.

Зукун, вытащив из-за пояса, протянул Коросу каменный резак. Тот, покряхтывая, стал выковыривать занозу.

— Так чего там, про мешок-то?

— А-а… у Оры такой мешок. Уна хранит змей в заячьих мешках.

Зукун скривил губы:

— Опять ты за свое. Привязался к Оре — такой хорошей женщине. Слушай, может, она тебе когда-то не дала потереться? Так теперь она вдова, можешь снова попробовать. Все лучше, чем старую шерсть собирать.

Зукун развеселился, хлопнул Короса по плечу. Но развить фривольную тему не успел.

— Беда, люди, беда! — раздался снаружи громкий женский крик. — Ой, беда, Ору убили!

Зукун и Корос растолкали сородичей, уже успевших сбежаться на крики об убийстве, и, пригнувшись, залезли в шалаш Оры. Там они сразу присели на корточки: шалаш был низкий, так как предназначался в основном для ночного отдыха, а также служил укрытием от непогоды в летнее время. На зиму варии перебирались на берег моря, где строили большие землянки-хижины.

В правом углу, сразу у входа, на подстилке изо мха покоился труп Похуна. На груди у него, лицом вниз, лежала колдунья. В первые мгновения в полумраке можно было подумать, что женщина обняла мертвого жамуша, да так и осталась лежать: то ли заснув, то ли о чем-то задумавшись. Но, приглядевшись, Зукун увидел, что малиса* Похуна из козьей шкуры обильно пропиталась кровью. Кровью была забрызгана и стенка шалаша.

По деталям без труда восстанавливалась картина произошедшего. Очевидно, Ора сидела около покойника на земле, спиной к входу. Убийца, находясь сзади, перерезал ей горло каменным резаком или ножом, задев шейную артерию. После этого толкнул тело женщины на труп.

Зукун осмотрелся. Шалаш узкий, но длинный. Левый дальний угол занимает лежанка колдуньи. Справа беспорядочно свалены ее вещи — видимо, Ора в спешке скидала их, когда освобождала место для тела жамуша. Под крышей шалаша на веревочках и изогнутых сучках висят пучки трав, сушеные грибы, шкурки жаб и змей… Все предметы свидетельствовали о том, что хозяйка помещения имела непосредственное отношение к знахарству и колдовству.

Корос сразу пробрался в дальний правый угол и быстро обнаружил там то, что искал — небольшой конусообразный мешок из оленьей шкуры. Осторожно пошевелив его рукой и убедившись, что он пуст, следопыт поднес мешок к лицу и тщательно обнюхал горловину.

— Что, Корос, все змей ищешь? — раздался насмешливый голос. Мужчины обернулись. Прямо на входе, загораживая спиной солнечный свет, сидел на корточках Руник.

— Я ищу убийцу, — угрюмо сказал Корос. — Это тот самый мешок, Зукун. Видишь, мех облазит. Здесь совсем недавно сидела змея. Я чувствую свежий запах.

— Кто-то приносит смерть нашим людям, а лучший охотник, похоже, совсем сбился со следа, — Руник не скрывал издевки. — Зукун, а что вон там валяется, посмотри-ка, прямо рядом с тобой.

Он вытянул руку, показывая на землю. Вождь взглянул под ноги и поднял костяную свирель Дула.

Несколько мгновений мужчины смотрели друг на друга. Наконец, Зукун тупо спросил:

— Почему она здесь?

Никто не ответил. Корос задумчиво шевелил губами, а Руник осматривал шалаш, как будто свирель его больше не интересовала.

— Дикарь был здесь?! — озарило вождя. Он аж привстал от возмущения, но, коснувшись головой упругой крыши шалаша, снова присел.

— Я вот о чем думаю, — меланхолично произнес Руник, не реагируя на последнюю реплику Зукуна. — Я заходил сюда утром, сказать Оре добрые слова. Она очень расстраивалась, очень.

Руник с намеком покосился на Короса, продолжил:

— Рядом с телом Похуна лежало его копье. Вот здесь, около руки. Я еще подумал — какой хороший наконечник. Ора сама сделала этот наконечник. Почти всю зиму стучала потихоньку камнем о камень. А весной подарила Похуну. Он очень обрадовался, да. Хороший был наконечник. Я смотрю — нет копья. Кто-то взял.

— Ты думаешь, глот пришел сюда, чтобы забрать копье? — спросил Зукун.

— На месте Оры я бы не отдал копье жамуша, да, — также меланхолично проговорил Руник. — Как Похун будет охотиться без копья в подземном мире? Если бы я был Орой, я бы стал драться, да.

— Так это Дул убил Ору?! — Зукун демонстрировал чудеса логического мышления.

— О чем вы говорите? — подал голос следопыт. — Как дикарь мог придти сюда, если он сидит в землянке?

— Ну, да, я и забыл, — вождь смущено улыбнулся. — Дикарь сидит в землянке. Я сам сегодня видел. Утром он сидел…

Он внезапно осекся.

— Вот и я думаю, Зукун, — спокойно произнес младший брат. — Не посмотреть ли нам на дикаря?

В землянке никого не было. Обнаружив пропажу Дула, Корос тут же побежал искать следы. Зукун и Руник остались около землянки.

— Что же это такое? — вождь был растерян, напуган и даже не скрывал этого от младшего брата. Он посмотрел на небо, словно надеясь оттуда получить ответ на загадочные вопросы. Солнце клонилось к горизонту. Поскорей бы он закончился, этот день, — подумал Зукун. Сплошные неприятности и непонятные вещи, аж голову ломит. Может, и вправду этот дикарь колдун, как говорила Ора? Она знала толк в таких делах. Бедная Ора, бедный Похун. Что-то неладное творится в стойбище.

— Неужели дикарь убил Ору? Как он мог пройти в шалаш незамеченным?

— Запросто, — чем сильнее нервничал Зукун, тем спокойнее становился младший брат. — Землянка на краю, и шалаш колдуньи на краю. Когда все собрались у жертвенного камня, слушать Оман Озара, никто ничего не видел. Наверное, дикарь просто искал оружие и зашел в шалаш Оры, думая, что он пустой.

— Но, как он развязал веревку?

— Лучше спросить у него, — Руник усмехнулся. — Может, плохо завязали? Кто его связывал?

— Не знаю. Я не видел, кто связывал. Я видел… — Зукун запнулся.

— Что? — с интересом поторопил Руник.

— Я видел… Когда мы разговаривали утром, Корос развязал дикарю руки.

— Корос? — удивился младший брат. — Странно. Он такой умный. Может, он забыл завязать?

Вождь заметил приближающегося следопыта и промолчал.

— Я видел следы, — Корос тяжело дышал. — Решил вернуться. Поздно уже, скоро ночь. Он пошел туда, на солнце. Но он не один. Рядом еще один след.

— Что? — братья спросили в унисон.

— Два разных следа. Один дикаря. У него большие ноги. И ходит так, — Корос показал, как вперевалку ходит дикарь.

— А второй? — осторожно спросил Зукун. У него возникло не ясное, но тревожное предчувствие. Корос ответил после паузы, с удивлением в голосе:

— У второго нет пальца. На этой ноге. Такой след.

Он вытянул ладонь с подогнутым большим пальцем, растопырив остальные четыре. Никто не произнес ни слова, но все трое подумали об одном и том же. Когда-то в племени родился малыш с четырьмя пальцами на правой ноге. Его так и прозвали — Беспалый, пока во время процедуры инициации он не заслужил себе новое имя — Кама Сиук.

*Заро — заклинание против злых духов у дикарей.

*Солнце встанет в средину — будет находиться в зените. Варии определяли наступление полудня по расположению солнца и специального шеста, который втыкался в центре стойбища у жертвенного места. Полдень наступал тогда, когда шест переставал отбрасывать тень.

*Допа — смесь из сушеных грибов и коры, обладающая тонизирующим действием.

*Оман Яра — дух ярости и боя. Примерно то же самое, что и бог войны в более поздних верованиях.

*Малиса — летняя распашная одежда без рукавов из шкуры животного, что-то вроде меховой безрукавки.