"Горькая правда" - читать интересную книгу автора (Лодж Дэвид)4Полмесяца спустя Элинор сидит ранним утром на том же месте и почти в той же позе; на этот раз перед ней стоит кружка с остатками холодного чая, она еще в утреннем халате, накинутом поверх ночной рубашки. Рассвело, но небо затянуто тучами, и над полями стелется мокрый туман. Из окон коттеджа все выглядит черно-белым. Где-то вдалеке кричит петух. Элинор вся сжимается, заслышав звук приближающейся машины. Автомобиль медленно вкатывает на дорожку, под шинами тихо похрустывает гравий. Мотор стихает, мягко хлопает дверца. Элинор бросается в холл и открывает задвижку. Распахивает дверь — на пороге стоит Сэм Шарп. — Господи, ты! Вот уж кого не ждала! — Ужасно рано, я знаю, но… — Входи, — командует она; впрочем, звучит это не слишком приветливо. Она ведет его в общую комнату. — Я только что из Лос-Анджелеса, прилетел ночным рейсом. — На Сэме мятый льняной костюм с пятном на лацкане от чего-то съедобного, он небрит. — Я подумал, чем черт не шутит — вдруг повезет, и ты уже встала. И так оно и есть. — Ты говорил, что уезжаешь на месячишко-другой, — напоминает Элинор. — Планы изменились. Прежде всего, как ты? — с этими словами он наклоняется, чтобы поцеловать ее в щеку, но она уворачивается и снова садится за стол. — Я не стану целоваться с тобой, Сэм. Сэм растерян. — Хм! — Он проводит тыльной стороной руки по подбородку: — Щетина? Запах изо рта, да? — Я зла на тебя. — Почему? Что я сделал? — Впустил в нашу жизнь эту ядовитую гадину Фанни Таррант. Сэм явно удивлен. — Неужели она на самом деле взяла интервью у Адриана? — Да. — А почему он ничего мне не сообщил? Он написал свою статейку о ней? — Нет, насколько мне известно. Зато она свою — написала. — Покажи. — Пока не имеется. Поэтому-то я и поднялась так нечеловечески рано. Жду, когда принесут воскресные газеты. — С чего ты взяла, что это будет сегодня? — Вычитала анонс в прошлом воскресном номере: "Фанни Таррант выслеживает Адриана Ладлоу в его укрытии". — Звучит многообещающе, — радуется Сэм. — Должно быть, получилась славная штука. — Не получилась. — Откуда ты знаешь? — Это долгая история. Попробую рассказать в двух словах. Садись. — А можно сначала кофе? — Нет, — отрезает Элинор. — Так-таки нет? — Да слушай же, черт тебя подери! В голове у Сэма слабо брезжит: случилось что-то неладное. — Хорошо, хорошо, — успокаивает он ее и покорно садится. — Твой дурацкий план сработал до последней точки. Литагент Адриана… — она замолкает, уставившись на Сэма: — А где твоя накладка? — На черепе у того сияет большая плешь. — Отправил в мусорное ведро, — признается Сэм застенчиво. — Почему? — Достала меня в Калифорнии. Все время слезала в бассейне… Ты не останавливайся, говори, говори. И Элинор рассказывает, как Адриан не послушал ее и договорился об интервью через своего агента, как она, Элинор, решила уехать на это время из дома. — Но вернулась я раньше, чем они ожидали, — Элинор замолкает, припоминая ту сцену. — Только не говори, что застала их в постели! — Ну, не так банально! Они как раз вышли из сауны. — Из сауны? Ты хочешь сказать, что они там были нагишом? — Так я поняла. — Офигеть! — восклицает Сэм с удивлением, смешанным с завистью. — Когда я переступила порог, они нежились в купальных халатах, причем ее халат был соблазнительно приспущен с плеча: она демонстрировала ему свою татуировку. — А что там у нее вытатуировано? — Какая тебе разница? — возмущается Элинор. — Бабочка. — Порхает, как бабочка, жалит, как оса. — Ну нет — как скорпион. Ей бы нужно вытатуировать на заду скорпионий хвост, — язвит Элинор. — Меня не слишком вдохновила эта буколическая сцена, хотя вряд ли имело место что-либо более серьезное… — Ты чересчур доверчива. — Ты же знаешь, он помешан на сауне, — рассуждает Элинор. — И всегда старается обратить других в свою веру. Я и впрямь не думаю, что он пытался ее соблазнить. — Да, но может, пыталась — Я об этом тоже подумала. Пока они одевались, я обнаружила, что Адриан записывал интервью на магнитофон. — И Элинор пересказывает Сэму, что именно Адриан поведал Фанни. Сэм вскакивает. — Дьявольщина! Он что, сбрендил? — Он объяснил мне, что это было не для записи. — Хм, не для записи! — повторяет Сэм, которого немного отпустило. — Но ты-то ей не веришь? — Сама не знаю. Для меня не это главное: он — Конечно нет, но… — Годами я натыкалась на подробности своей личной жизни в его романах. Ощущение, надо сказать, не из приятных, это… все равно, что увидеть в витрине секонд-хенда свои старые платья — вещи, которые, как я считала, давным-давно попали на помойку. Но тогда я по крайней мере могла сказать себе, что, кроме меня, никто этого не заметит, потому что он все переиначил и перемешал. Но — Я понимаю, почему ты сходишь с ума, Элли, — поддерживает ее Сэм. — Имеешь полное право. Но, ей-богу, это еще не повод, чтобы так переживать из-за сегодняшней газеты. — Ты просто не знаешь, чтó там написано. — Да если она и выложила ту старую историю, всем это по барабану. Ну, спала ты с двумя дружками, сначала с одним, потом с другим, тридцать лет назад. И что из того? Кого это колышет? Там же ничего нет о…? — тревожится Сэм. — Нет, — говорит она. — Слава тебе, Господи, хоть за это. — Ну, так и нечего волноваться. — Я еще не договорила. Пока она ждала такси и Адриан пошел за нашей машиной… — А машина куда делась? — Ну, какая тебе разница, куда делась эта клятая машина? — Прости, я по привычке, — конфузится Сэм, — я же сценарист. — У меня на подъезде к деревне бензин кончился, и домой я пошла пешком, через поле. Адриан отправился с канистрой бензина к машине. Доволен? — Ну да, ты застала их врасплох, в купальных халатах, потому что они не слышали, как подъехала машина. Здорово — классно увязано. — Сэм, это не твой очередной сценарий, это моя жизнь. — Моя тоже, судя по вышесказанному. Словом, ты осталась с… — Ш-ш-ш, — Элинор предостерегающе подымает руку. — Что такое? Элинор спешит к окну. — Нет, ничего. Мне показалось, что подъехал фургон Барнса. — А кто такой Барнс? — Он развозит газеты. — В общем, ты осталась один на один с Фанни Таррант. — Да. Я была возмущена, расстроена. А тут она говорит, что, как объяснил ей Адриан, он бросил писать романы, потому что ему больше нечего поведать человечеству. Она была в таком восторге от себя: ведь она сделала столь важное открытие — и так восхищалась Адрианом, что мне просто стало тошно. И я вывалила ей, как все обстояло — И как же? — заинтересованно спрашивает Сэм. — Он просто не мог вынести постоянных напоминаний о том, что все, что он ни напишет, не дотягивает до его первой книги. — Ты имеешь в виду рецензии? Но он всегда говорил, что даже не заглядывает в них. — Чистая ложь. Я просто покрывала его. Но дело было не только в рецензиях. Любой намек на неодобрение, подлинное или мнимое, повергал его в отчаяние. Когда "Из глубины" не включили в шорт-лист Букера, он, можно сказать, был на грани самоубийства. — Надо же… И ты все это выложила Фанни Таррант? — Да. — Но предупредила, что говоришь не для записи? — Нет. Сэм закатывает глаза. — Только этого не хватало! — Я разозлилась. Была как в тумане. И не знала, что ее магнитофон работает на запись, пока она его не выключила. Когда вернулся Адриан, уже после ее ухода, я созналась ему в том, что натворила. — И что он на это? — Ничего. Ни одного слова. — О Фанни Таррант? — Вообще ни о чем. Он рта не открыл с того самого дня, разве что в присутствии посторонних. Тогда он принимается болтать, улыбаться, похохатывать, втягивает меня в разговор, словно ничего не случилось, но как только чужие уходят — будь то соседи, священник, уборщица, — он замолкает, только оставляет мне записочки. Элинор роется в карманах, достает горсть сложенных, мятых бумажек и высыпает их на стол перед Сэмом. Он берет одну, разворачивает и читает: — Почему ты терпишь это безобразие? — Наверное, потому, что чувствую себя виноватой. Я выдала его тайну. — Но ты же нечаянно. — Нет, не нечаянно, — с грустью признается Элинор. — Просто я потом пожалела о сказанном. Но было уже поздно. — Все равно, он сам тебя спровоцировал. Довел тебя до этого… а сейчас он где? — Наверное, спит еще. Он перебрался в гостевую комнату, ложится на час позже меня и поздно встает, чтобы не завтракать вместе. Мы и в самом деле с тех пор ни разу не садились за стол в одно и то же время. Сэм задумывается на минуту. Потом говорит: — Элли, поехали ко мне. Сейчас же. Оставь записочку — Нет, Сэм, спасибо. — Ты позволяешь ему обращаться с собой, как с преступницей. Это же дикость. — Знаю, но… — Одевайся, собирай вещи и поехали. Пока он не проснулся. Давай же. — Сэм вскакивает, словно для того, чтобы заразить ее собственной решимостью. — И больше никаких оков. Разве только ты сама не хочешь от них избавиться. Элинор улыбается. — Спасибо, Сэм, не могу. — Но почему? — Если я сейчас уйду, я больше не вернусь. Это будет конец. — Ну, может, ваши отношения исчерпаны. — Я не хочу развода, Сэм! — восклицает Элинор. — Все вокруг, все знакомые в разводе. Я знаю, как это действует на людей. И ты это знаешь. И не хочу проходить через это, тем более в моем возрасте. Нужно было решаться десять лет назад, если я вообще собиралась разводиться. — Но если брак трещит по швам… — Нет, с тех пор как мы сюда переехали, стало гораздо лучше, — возражает Элинор. — Адриан бывает очень мил, когда он в хорошем настроении. — О-о, кто-кто, а я это знаю. — А с тех пор, как он перестал писать романы, он почти всегда в хорошем настроении. — Она прибавляет: — Либо притворяется, что в хорошем — а в моем случае это одно и то же. — Попытка отшутиться дается ей с трудом — голос у нее садится. — Почему ты вышла за него, Элли? Она какое-то время колеблется, как человек, балансирующий на краю пропасти. Потом очертя голову бросается вперед. — Потому что он был отцом ребенка. — Ты о чем? — Когда я делала аборт. Сэм смотрит на нее во все глаза. — Ты же сказала, что не знаешь, чей это ребенок — его или мой. — Но я знала. Я предохранялась, когда была с тобой. — А когда с Адрианом — нет? Элинор кивает. Сэм простирает руки к небу. — Бог мой! Почему ты не сказала тогда? — Я думала, так будет лучше. Я думала, вы оба будете меня поддерживать, и, если ни он, ни ты не будете знать, кто отец, мы останемся вместе. Ну, как в расстрельной команде, когда неизвестно, у кого холостой патрон. — Подумав, она прибавляет: — А может, наоборот. — Я… я… — Сэм лишается дара речи. — Я была молоденькой, перепуганной девчонкой с кашей в голове. Я хотела только одного — чтобы беременности не было. Потом я очень мучилась. Однажды — ты тогда был в Америке на стипендии — я призналась Адриану, что отец — он. Он сначала оторопел, как ты сейчас. Но очень скоро попросил выйти за него. — И после всего ты смогла родить? — Да. Но иногда думала: а вдруг тогда была девочка? Мне бы хотелось иметь девочку. — Из нее могла получиться Фанни Таррант, — ехидничает Сэм. — Не шути на эту тему, Сэм! — А как я должен реагировать? Могу и рассердиться, если ты это предпочитаешь. — Не надо, пожалуйста. — Черт возьми, Элли! Ты же оставила меня в дураках. — Знаю. Это было нехорошо. Прости меня. — И по твоей воле я так и остался в дураках. — Я пыталась обмануть себя, Сэм, притворялась, что ничего этого не было. — Я в жизни совершил немало ошибок, и нешуточных, — говорит он с чувством. — И отлично бы обошелся без половинной доли в этой истории. — Ну прости, Сэм, — повторяет Элинор. — Она подходит к нему и касается его руки. — Скажи, что прощаешь меня. — Ладно. Прощаю тебя. Элинор целует его в щеку и опускается в шезлонг. — Сколько еще времени ты собираешься мириться с тем, что Адриан выживает тебя из дому? — Не слишком долго. Как бы ни была ужасна писанина Фанни Таррант, всё лучше, чем сидеть и ждать. У меня такое чувство, что, когда худшее будет позади, рассеются и злые чары. Адриан снова будет разговаривать со мной, и мы как-нибудь все уладим. — А если нет? — Тогда я с благодарностью приму твое приглашение и перееду к тебе в гостевую комнату, — говорит она с бледной улыбкой. Сэм садится на диван. — Когда обычно доставляют ваши утренние газеты? — По-разному. Все зависит от того, привозит ли их сам Барнс в фургоне или отправляет к нам на велосипеде сына. Когда ты приехал, я думала, это фургон. — Почему бы мне не смотаться сейчас в деревню и не купить "Сентинел"? — Барнс так рано не открывает. — Но где-нибудь что-нибудь будет открыто. — В такую рань в воскресенье — нет. На много миль вокруг. Какое-то время они сидят молча. — Забавно, — прерывает молчание Элинор. — Это похоже на воскресные утра в Лондоне, когда мы ждали доставки газет после выхода книги. У меня это всегда вызывало какое-то противное тошнотворное чувство: мучительная неизвестность, и ты взываешь к небесам, чтобы отзывы были хорошие, хотя умом понимаешь, что это глупо, — отзывы напечатаны и ничего нельзя изменить. Тысячи людей их уже прочли. Я всегда ненавидела это состояние. В такие минуты я сочувствовала Адриану. — Хочешь, чтобы я дождался газет? Или предпочитаешь остаться одна? — Не уходи, — просит Элинор. — Тогда можно мне кофе? Элинор с улыбкой встает. — Ну конечно. — А мне нужно освежиться, как выражаются американцы. — Воспользуйся туалетом за кухней. Иди за мной. Элинор уводит Сэма. Через минуту-другую на лестнице появляется Адриан — на нем футболка и тренировочные штаны; спустившись, он пересекает холл и направляется прямиком к входной двери. Почти тотчас поворачивает назад, входит в общую комнату и обводит ее взглядом, словно кого-то ищет. Из кухни появляется Элинор, в руках у нее поднос со столовыми приборами. Увидев Адриана, она словно прирастает к полу. — Если ты ищешь газеты, их еще не принесли. Адриан и бровью не ведет. Он подходит к газетнице, стоящей рядом с камином, вытаскивает старое воскресное приложение, садится в кресло и делает вид, будто читает. Элинор подходит к столу и разгружает поднос. — Я готовлю кофе и тосты, — говорит она, — будешь есть? Адриан не обращает на нее ни малейшего внимания. — Приехал Сэм. — Адриан резко вскидывает голову и впивается в нее взглядом. — Он в туалете. — Адриан снова утыкается в газету. — Я все ему рассказала, так что ты с таким же успехом можешь прекратить свою глупую игру. Адриан все так же игнорирует ее. Она со стуком переставляет посуду с подноса на стол и возвращается на кухню. Адриан перестает притворяться, будто поглощен чтением. Через несколько мгновений из кухни выходит Сэм. — Адриан! Ты встал, — говорит он с несколько преувеличенной радостью. Адриан смотрит на него холодно. — Что ты тут делаешь? — Сегодня прилетел из Лос-Анджелеса. Заглянул наудачу, чтобы прихватить свою керамику. — Он направляется к журнальному столику, на котором стоит его ваза и берет ее в руки. — Ты вроде бы собирался уехать на — Планы поменялись, — отвечает Сэм, вертя вазу в руках. — Прелестный обжиг, — восхищается он. — Ты хочешь сказать, что тебя попросили со студии? — Нет, это я их попросил. Фигурально выражаясь. Он ставит вазу на место. — А в буквальном смысле? — Самоустранился. Понял, что не желаю превратиться в голливудскую шлюху. Вот он я, сижу под большим пляжным зонтом рядом с собственным бассейном в Беверли-хиллз, в тысячный раз переделывая любовную сцену между двумя лесбиянками: Флоренс Найтингейл и молоденькой медсестрой… — Флоренс Найтингейл была лесбиянкой? — удивляется Адриан — По сценарию — да, — подтверждает Сэм. — В общем, сижу и вкалываю на своем лэптопе, и вдруг спрашиваю себя: а что это я тут делаю, зачем трачу свою драгоценную жизнь на эту фигню? Ну да, конечно, я очень даже неплохо заработаю, но кто может мне гарантировать, что это вообще будут снимать, а даже если — Прямо-таки чудо на пути в Дамаск{16}, — не может удержаться Адриан. — Точно, — не возражает Сэм. — Снова на свет народился. Как младенец. — И снова лыс, как младенец. Сэм не обращает внимания на шпильки Адриана. — Я понял, что еще немного и я того и гляди стану машиной для штамповки сценариев. Адриана эта фигура речи явно задевает за живое. — Ты хочешь сказать, что чем больше сценариев, словно автомобилей с конвейера, выходит из твоего принтера, тем меньше ты даешь себе труд задуматься, а что ты, собственно, произвел на свет? — Вот именно. — Ну и ну, — на Адриана сказанное производит впечатление. — И что ты намерен предпринять по этому поводу? — Устроить себе каникулы на годик-другой. Не соглашаться ни на какие сценарные предложения. Почитать настоящие книги, поразмышлять на досуге. Может, написать роман. — Роман? — Да, мне всегда хотелось попробовать себя в роли романиста. — Это труднее, чем тебе кажется, — бросает Адриан. — Значит, ты не собираешься предлагать Би-би-си сценарий по "Укрытию"? — М-м, в ближайшее время — нет, — признается Сэм. Он пребывает в некотором замешательстве. — Извини, дружище. Как я понимаю, заговор против Фанни Таррант провалился. — Да. — А Питер Ривз из "Кроникл" связывался с тобой? — Да. — Его что, не заинтересовало твое предложение? — Отчего же, заинтересовало. Но самое компрометирующее, что я смог узнать о Фанни Таррант, это что она училась в монастырской, а не в государственной школе; что она сожительствует с молодым человеком по имени Крайтон; и что на плече у нее татуировка в виде бабочки с инициалами бывшего рок-музыканта. Согласись, для сокрушительного удара по репутации маловато взрывчатки. — Зато, как я слышал, ты ей предоставил ее предостаточно. — Не я. Элинор. — Эй, брось, Адриан, будь честен. Это ведь — Но не для записи. — А зачем вообще было рассказывать? — Чтобы отделаться малой кровью. Она взяла след… — Ну, а сауна зачем? Адриан какое-то время хранит молчание. — Сам не знаю, — наконец говорит он. — — Это было под влиянием минуты. Кажется, я подумал, что, если поражу ее чем-то совершенно неожиданным, она может проговориться. — Ты что, серьезно отнесся к затее с двойным интервью? — не верит Сэм. — Тебя это, кажется, удивляет? — Ну, честно говоря, я потрясен тем, что ты пошел до конца. Почему же ты не сообщил мне? — Адриан молчит. — Ты не давал знать о себе, и я решил, что по некотором размышлении ты отказался. Жаль, что это не так. — Жаль — — Ну да, кашу ведь я заварил. Сознаю ответственность. — Тогда, может, ты все и уладишь? Постарайся скупить все экземпляры сегодняшнего выпуска "Сентинел" и сожги их. Ходи от двери к двери по всей стране и выкупай доставленное на таких условиях, чтобы никто не в силах был отказаться. А тех подписчиков, кто уже отведал стряпни Фанни Таррант, пичкай лекарствами, отшибающими память. — Адриан смотрит на свои часы. — На твоем месте я бы поторопился. Времени в обрез. — Хорошо, искупить причиненный ущерб не в моих силах, — говорит Сэм, — но не исключаю, что помогу тебе примириться с ним. — Весьма сомневаюсь. — Подготовься психологически. Твой худший враг — страх… — А ты, между прочим, не прошел ли курс у психоаналитика, пока торчал в Калифорнии? — перебивает Сэма Адриан. — Ну что такого ужасного может сказать о тебе Фанни Таррант? Что ты бросил писать, потому что не мог вынести критику? — Предполагается, что ты сейчас вселяешь в меня бодрость? — Это самое страшное, что ей известно. Ты что, не способен взглянуть правде в глаза и примириться с собой? — Нет, коль скоро ты спрашиваешь, — с горечью признается Адриан. — Нет, не могу. Не могу вынести мысль, что полмиллиона людей узнают это обо мне. Не могу одолеть собственную слабость и стыжусь ее — двадцать лет я ухитрялся ее скрывать. Входит из кухни Элинор с полным подносом и ставит его на обеденный стол. — А, кофе и тосты! — восклицает Адриан совершенно другим тоном. — Полагаю, ты уже завтракал с шампанским где-нибудь над Ирландским морем, Сэм, но, может, ты не побрезгуешь и нашей скромной трапезой? Садимся за стол, Элли? — Адриан, если ты сейчас же не оставишь эту фальшивую манеру радушного хозяина, клянусь Богом, я запущу в тебя кофейником. — Не понимаю, о чем ты, милая. — Сэм, выйди, — требует Элинор. — Что такое? — Делай, что я сказала! — кричит она. — Иди в холл и жди! — Иди! — требует Адриан. — Ждать чего? — Иди же! Сэм покорно удаляется и закрывает за собой дверь. — Либо ты начнешь разговаривать со мной как нормальный человек, либо я собираюсь и ухожу сейчас же, немедленно, сию минуту, — отчеканивает Элинор. — Сэм предложил мне разделить с ним кров. Адриан молчит, не глядя на нее. Через несколько секунд Элинор решительно идет к двери. Она уже берется за дверную ручку, когда Адриан шелестит едва слышно: — Хорошо. Элинор сдерживает шаг и оборачивается. — Ты что-то сказал? — Я сказал "хорошо". — Что именно "хорошо"? — Хорошо, я буду разговаривать с тобой как нормальный человек. Я уже это делаю. Элинор возвращается к столу. — А знаешь, я почти надеялась, что ты не согласишься, — признается она, — и можно будет уйти отсюда с чистой совестью. — Прости, Элли. — Последние две недели ты вел себя как свинья. — Знаю. — Я ведь отнюдь — Элли, что случилось? — говорит он, приобнимая ее за плечи. — Как, по-твоему, что ты делаешь? — возмущается Адриан. — Почему она так горько рыдает? — наступает на него Сэм. — Не твое дело, — огрызается Адриан и пытается оттолкнуть Сэма от Элинор. С минуту они довольно грубо пихаются, затем расходятся, но не спускают глаз друг с друга. — Знаешь, мне иногда не верится, что мы были когда-то друзьями. — Странно, что я чувствую то же самое, что и ты, — парирует Адриан. — Ты стал надутым, эгоистичным, спесивым занудой. — А ты — самовлюбленным, чванливым, беспринципным прохиндеем. Фанни Таррант раскусила тебя. — Жду не дождусь, что она поведает о Элинор понемногу успокаивается. Пока мужчины пожирают друг друга глазами, она достает из кармана бумажный платок и сморкается. — Почему ты сказал "беспринципный"? — приступает Сэм к Адриану. — Потому что ты был когда-то подающим надежды драматургом. Но запродался телевидению ради дешевого успеха. — Лучше дешевый успех, чем снобистский провал. Испугался, что я напишу удачный, популярный роман, да? — Ты и роман — вещи столь несовместимые, что сама идея вызывает смех… — Заткнитесь оба! — кричит Элинор. И повелительно вскидывает руку, требуя, чтобы они угомонились. Они повинуются. В наступившей тишине слышится шум подъезжающей к коттеджу машины. — Пойду открою дверь, — говорит Элинор, — пока газеты протолкнут в почтовый ящик, пройдут годы. — Она удаляется, а мужчины садятся и ждут. Сэм нарушает молчание: — И как она тебе показалась голенькая? — Прекрати, ради бога! — Но мне же интересно. — Я не особенно вглядывался. — Да брось, Адриан! Ты хочешь сказать, что уломал Фанни Таррант скинуть экипировочку и не посмотрел на ее титьки и задницу? Она бреет лобок? Адриан не отвечает. Он не отрывает глаз от появившейся в дверях и застывшей на пороге при звуке собственного имени Фанни Таррант. — Могу поспорить, что бреет, — лениво тянет Сэм. Не замечая ничего вокруг, он откидывается на спинку шезлонга и закрывает глаза. — Держу пари, что каждую пятницу она с религиозной истовостью подбривает себе линию бикини, оставив только крошечный хохолок над промежностью — длинненький, как усики Чарли Чаплина. Правильно я говорю? — Неправильно! Остренький — как бородка клинышком, — поправляет его Фанни Таррант, которая входит в комнату вместе с Элинор. Сэм вскакивает как ужаленный, и вонзается взглядом в Фанни Тарант. — Какого черта вы тут делаете? — Проезжала мимо, правда, не ожидала встретить тут вас, мистер Шарп. Лицо у Фанни бледное, взгляд рассеянный, вид какой-то встрепанный. Одета она затрапезно: в длиннополую рубашку и того же цвета брюки. Выражение лица у Элинор сердитое и смущенное одновременно. — Это ты ее позвал? — обращается она к Адриану. — Конечно, нет! — восклицает он. — Наверное, забыла что-то из своего бельишка в сауне, — вставляет свое слово Сэм. — Что вам угодно? — обращается Адриан к Фанни. — Я полагаю, вы уже прочли… — Нет. Нам еще не принесли газеты. — А-а… — Фанни явно не в своей тарелке. — На вашем месте я бы не придавала значения. Получилось жестковато. Но это неважно — никто не обратит внимания. — Фанни с тоской смотрит на стол: — У вас случайно не кофе? — К чему это? — спрашивает Элинор. — Вам тут не рады. — Мягко говоря, — добавляет Сэм. — Умираю хочу кофе, — признается Фанни. — Пейте. Но наливать вам я не буду, — отрезает Элинор. Фанни устремляется к столу и поспешно наливает себе чашку кофе. — Что вы там понаписали об Адриане? — А вы не догадываетесь? Что кумир моего детства оказался колоссом на глиняных ногах. Писателем, который превратил свою семейную жизнь в ад из-за плохих рецензий. Человеком, который слинял из кухни потому, что не мог вынести печного жара, а сделал вид, будто лишился аппетита. Адриан буквально каменеет от этих слов. Фанни пьет кофе крупными глотками и вздыхает с облегчением: — Боже, как это было кстати! Элинор спрашивает: — И все? Фанни удивляется: — Вам мало? — Но там ничего нет о… наших студенческих годах? — Это же было не для записи. А можно мне еще и тостом разжиться? Элинор пожимает плечами и роняет равнодушно: — Берите. — А может, изволите что-нибудь горяченькое? Яичницу не желаете? — издевается Сэм. — Вы какую предпочитаете — глазунью или болтунью? — Нет, больше ничего не надо, — говорит Фанни и сует в рот тост. — Наверное, у меня приступ гипогликемии — я только что потеряла сознание в машине… — Вот что, не знаю, как вы, а я подустал от этого цирка, — перебивает ее Сэм. — Говорите, зачем явились, и катитесь отсюда. А то и сразу катитесь. Фанни обводит их взглядом, затем смотрит в угол на не включенный телевизор и спрашивает: — Вы что, правда, не знаете? — Не знаем — чего? — недоумевает Элинор. — Какое странное чувство! Вы словно за стеклом. В другом эоне. Ничего не знаете. — Не знаем о чем? — не выдерживает Адриан. Примерно полтора часа назад Фанни Таррант сидела на переднем пассажирском сиденье красного "BMW 318i", за рулем которого был ее партнер Крайтон Дейл. Они направлялись в Гэтуик, чтобы попасть на каникулярный чартерный рейс в Турцию. Машина скользила по средней полосе лондонской окружной дороги со скоростью семьдесят миль в час. Крайтон, профессиональный юрист, неукоснительно соблюдал правила ограничения скорости. Его водительские права отличались девственной чистотой, и он намеревался сохранять их такими и впредь. Если парочке доводилось спешить, за руль садилась Фанни и развивала скорость. Но в это раннее воскресное утро особого движения на М25{18} не было, да и впереди у них еще оставалась куча времени. Поднялись они ни свет ни заря, разбуженные в своей клеркенвильской мансарде двумя будильниками и телефонным звонком, который заказали в "Бритиш телеком", наскоро натянули на себя одежду, подцепили упакованные накануне сумки и, зевая и спотыкаясь после куцего сна, шагнули в туман Восточного Лондона. Но вскоре они повеселели — пьянило предчувствие отдыха. Они были красивой парой — светловолосая, гибкая Фанни и поджарый, горбоносый Крайтон с ежиком шелковистых каштановых волос — и, похоже, сознавали это. В автомобильную стереосистему был вставлен диск, звучала тихая музыка. Играла бельгийская музыкальная группа "Энигма" — смесь грегорианского хорала с электронной танцевальной музыкой, которую оба они любили за чувственные ритмы и легкий привкус святотатства. — Ты взял фотоаппарат? — вспоминает Фанни. — Да. Но его надо зарядить, куплю в аэропорту пленку. — А я — сегодняшнюю газету. — Ты вроде бы собиралась забыть о существовании газет на две недели. — Это последний штрих — потом можно и успокоиться. — Что там у тебя? — Дневник и интервью с Адрианом Ладлоу. — Что еще за Ладлоу? — Да, — вздыхает Фанни, — боюсь, именно так и скажут, развернув газету, чуть ли не все читатели: — — Зачем же ты поехала к нему? — Когда-то он написал книгу, которая очень много для меня значила. "Укрытие". — Не знаю, не читал… Кажется, у тебя давно не было настоящей звезды. Они что, стали побаиваться тебя? — Не столько они, сколько их прихвостни, — объясняет Фанни. — Теперь пиар-публика требует, чтобы с ней согласовывали интервьюера, а стоит им услышать мое имя — тут же отказ. Для меня единственный шанс — прорваться и поговорить с самой знаменитостью. По моему опыту, мало кто способен отказаться от приглашения поговорить о себе любимом. А ты тоже держи ухо востро, — добавляет Фанни, — до этого мне еще не приходилось раздеваться догола, чтобы выудить историю. — А, Ладлоу — это тот, с сауной? — Он самый. — По-моему, типичный грязный старикан, — негодует Крайтон. — Нет, он был скорее мил. И совершенно безобиден, — не соглашается Фанни. — Надеюсь, тем не менее ты его приложила по полной, — гнет свое Крайтон. — Ты что, ревнуешь? — недоумевает Фанни. — Не столько ревную, сколько не доверяю, — поясняет Крайтон. — На что она похожа, эта сауна? — Такой себе деревянный сарайчик, совсем маленький. В углу печка. Двухуровневые полки; рассчитан на троих; четверо — уже под завязку. Практически без окон, с потолка льется тусклый желтенький свет — в общем, полное ощущение духовки. — Вы оба были голые? — Я сначала было задрапировалась в полотенце, но потом сняла— очень мешало. — А он не пробовал?.. — Нет. Но была такая минута, когда он… — Голос Фанни дрогнул — ей припомнилась эта минута. Крайтон, не спускавший глаз с дороги, мечет в нее короткий острый взгляд. — Когда он что? — Прикоснулся ко мне. Но это не в сауне, а позже, когда мы отдыхали, завернувшись в купальные халаты. Я полностью расслабилась, было так хорошо. Я показала ему свою татуировку. Он потрогал ее пальцем. И вдруг атмосфера накалилась. Не знаю, что было бы дальше, если бы в эту секунду не появилась его жена. — Его жена? Ты мне раньше об этом не рассказывала. — Крайтон, да мы в последнее время двух слов не успевали друг другу сказать, так оба были заняты. И сексом уже сто лет как не занимались. — Я намерен наверстать упущенное в ближайшие две недели, — заявляет он. — Собираюсь замучить тебя вконец. — Фанни вместо ответа самодовольно улыбается. — Так что ж она сказала, эта самая жена? — Поначалу ничего особенного. Но потом, когда он на несколько минут вышел, она вдруг выложила, каково это быть замужем за ним, — получилась довольно горькая исповедь. Ей нужно было выговориться. — Короче, ты — Да, — подтверждает Фанни. — Думаю, да. — Умница. — В эту минуту CD замолкает, и Крайтон просит: — Поставь что-нибудь еще. — Давай послушаем радио, — просит Фанни. — Сейчас как раз новости. — Опять новости, — сокрушается он. Фанни нажимает кнопку на системе — включается Би-би-си-4. Ведущий по телефону обсуждает с кем-то произошедшую автокатастрофу. Проходит минута, а может, и две, прежде чем они слышат "Париж", "папарацци", "принцесса Диана". — Диана? — вскрикивает Фанни. — Господи, что она еще выкинула? Ведущий заканчивает телефонный разговор и объявляет: Для тех, кто только что присоединился к нам. Получено официальное подтверждение: принцесса Уэльская скончалась от полученных травм в четыре часа утра в парижском госпитале… Фанни ахает и хватает Крайтона за руку, из-за чего машина слегка вихляет в сторону. — Диана погибла? Не могу поверить. — Тише! — говорит он. — И отпусти мою руку. Они внимательно слушают краткий выпуск новостей. — Не могу поверить, — твердит Фанни. — Диана — И водитель, — добавляет Крайтон. — Наверное, столкновение. — Он немного ослабляет нажим на педаль акселератора и сбрасывает скорость до 67 миль. — Не могу поверить, — твердит Фанни, — Ты это уже говорила, — пытается остановить ее Крайтон. — Невероятно! — Не так уж невероятно, — не соглашается Крайтон. — Ты только вспомни, что она выделывала в последнее время. Во всем этом было что-то безумное, безудержное. И обреченное — пахнувшее смертью. — Но не такой же! — Зато какой карьерный взлет, — отвечает Крайтон. Фанни прыскает, но ей сразу делается стыдно. — Крайтон! Это гнусно! — Однако справедливо, — не унимается он. — Теперь уж никто никогда не посмеет ее критиковать. Фанни на какое-то время погружается в молчание. Наконец, у нее вырывается: — Черт! — Ты о чем? — Там у меня в "Дневнике" есть о Диане. Крайтон переводит взгляд с дороги на Фанни. — Что именно? — Пара теплых слов. — Иначе и быть не могло, ведь это ты писала, верно? — Вот черт! — снова восклицает Фанни. — На что это будет похоже — ведь читатели знают, что она — Думаю, сегодня утром ты не одна в таком положении. — От этого мне не легче, — огрызается Фанни. — Я просто пытаюсь тебя успокоить. Дьявольщина! — восклицает он и бьет кулаком по рулю от огорчения. — Что случилось? — пугается Фанни. — Я пропустил поворот на М23, — говорит он и выключает радио. — Не трогай радио! — Оно меня отвлекает. Из-за него я пропустил поворот. — Великое дело! Повернешь назад на следующем съезде. — Я сам знаю, что делать. — Крайтон едва сдерживает раздражение. — Терпеть не могу промазывать. Слава Богу, у нас еще полно времени впереди. — Он снова доводит скорость до 70 миль. Через несколько миль они доезжают до места, где можно развернуться, выезжают на противоположную полосу и возвращаются к пересечению с М23. Когда они оказываются на своем шоссе, Крайтон заметно веселеет и замечает: — Потеряли всего минут двадцать. Фанни, которая давно молчит и думает о чем-то своем, включает радио. Крайтону это явно не по душе, но он сдерживается и ничего не говорит. Ведущий беседует с корреспондентом, который докладывает, что у Кенсингтонского дворца начинают собираться люди, у многих с собой цветы. Корреспондент интервьюирует их — спрашивает, что привело их сюда. Одна из женщин отвечает: Фанни разражается слезами. Крайтон смотрит на нее с удивлением. — Что с тобой? — спрашивает он и снова выключает радио. — Сама не знаю, — признается она. — Ну ладно, все это печально. И очень ее жаль. Но ты даже не знала ее. И она тебе не нравилась. — Понимаю, что это глупо, — говорит Фанни и сморкается. — Но ничего не могу с собой поделать. — Может, у тебя критические дни? — Ради Бога, Крайтон, — взвивается Фанни. — Неужели у меня не может быть обыкновенных человеческих чувств? Неужели все на свете объясняется гормонами? — В Турции тебе сразу станет лучше, — говорит он, стараясь ее ободрить. — Даже раньше — как только самолет поднимется в воздух. Отпуск начинается в ту минуту, как стюардесса подносит первый бокал вина за счет авиакомпании, — я всегда так считал. Фанни насупившись молчит некоторое время. Затем тихо говорит: — Я не поеду. — Что? — Не поеду в Турцию. — Что ты такое говоришь? — Ты просто не понимаешь, Крайтон, это информационная бомба. Погибла самая знаменитая женщина в мире. Ничего подобного не происходило… ну, не знаю… со времени убийства Кеннеди. Реакция должна быть… невероятной. Как поведет себя королевская семья? Как поведет себя страна? Это будут всем похоронам похороны. Я не могу уехать из Англии — Ты хочешь отменить поездку? — Да. — Деньги нам не вернут. — Что ж, очень жаль. — Но мы так долго ждали отпуска — недели, месяцы! Мы оба измотаны. Нам необходимо отдохнуть, Фанни! — Я могу потерпеть еще несколько недель. — Зато я не могу каждый раз договариваться на работе! — Тогда езжай один, — отвечает Фанни. — Один? — Да. Я не возражаю. — — Может, ты познакомишься с какими-нибудь симпатичными людьми, — высказывает предположение Фанни. — В самом деле? Ты, наверное, не заметила, люди обычно ездят в пуск парами или семьями. И не рвутся завязывать знакомство с одинокими молодыми людьми. — Откуда ты знаешь, а вдруг там будет одинокая молодая женщина, — вырывается у Фанни, но она явно тут же жалеет о сказанном. — И ты ничего не имеешь против? Фанни старается уклониться от его взгляда, но он повернул голову и гневно смотрит на нее. — Нет, если это будет безопасный секс и ты потом ничего мне не скажешь, — говорит она с вызовом. — Ушам своим не верю, — недоумевает Крайтон. — Ты не в своем уме, Фанни. Ты ставишь на карту наши отношения. — Извини, Крайтон, но я просто не могу себе представить, что нежусь у бассейна в Турции, пока тут совершается история. Почитываю в шезлонге позавчерашние газеты. Конечно, я бы предпочла, чтобы ты остался со мной. Но если тебе нужно ехать, езжай. Я не в обиде. — Ладно, поеду. — Давай. До аэропорта они едут в угрюмом молчании. Крайтон подруливает прямо к залу регистрации, останавливается напротив стеклянных дверей, выходит из машины, не вынимая ключей из зажигания, и открывает багажник. Фанни стоит рядом с ним, пока он выгружает свои вещи. — Прости, Крайтон, — говорит она несчастным голосом. — Хорошего тебе отдыха! Он поворачивается и уходит, не говоря ни слова. Стеклянные двери разъезжаются перед ним и тотчас смыкаются за его спиной. А Фанни садится в машину, подстраивает под себя водительское сиденье, заводит мотор и включает радио: Растерянная, заплаканная, жадно вслушивающаяся в голос диктора, Фанни не замечает на выезде из аэропорта знак на М23 и оказывается на тихой проселочной дороге. Она едет медленно, вглядываясь во все дорожные знаки, силясь понять, куда попала. — Не знаем о чем? — не выдержал Адриан. — Диана погибла. — Какая Диана? — Диана, принцесса Уэльская. — — Как? — вскрикивает Адриан. И Фанни рассказывает о машине, которая неслась по Парижу, преследуемая папарацци, о туннеле, бетонном столбе, роковом столкновении. — Когда же это произошло? — уточняет Сэм. — Сегодня на рассвете. — Это точно? Есть официальное подтверждение? — допытывается Адриан. — Да. Мы слышали сообщение по автомобильному радио час тому назад или, может, чуть больше. — Кто это мы? — Мы с Крайтоном. По дороге в Гэтуик. Адриан бросает взгляд в окно. — Значит, Крайтон с вами? — Нет, он улетел в Турцию. — А вы отказались от поездки из-за смерти Дианы? — Да, — подтверждает Фанни. — И, похоже, от отношений с Крайтоном тоже. Но я и помыслить не могла, что уеду в такую минуту. — Но зачем вы прибыли — В сегодняшнем "Сентинеле" у меня два материала. Ваше интервью. И отрывок из "Дневника". Почти весь о Диане, — Фанни умолкает и кусает губы. — Ну и дела! — бормочет Сэм. — Когда я услышала новость, меня просто оторопь взяла — я не поверила. Но тут же вспомнила, что написала в "Дневнике". И подумала о тех, кто, едва очнувшись от сна, узнает о смерти Дианы, откроет газету и прочтет мои подкалывания в ее адрес. Помню каждое свое слово: — Чудненько, — куражится Сэм. — Знакомый почерк! — Не одна я пишу о ней — пишут и другие журналисты, но кому же хочется, чтобы такое появилось за его подписью в подобный день. Я бы все на свете отдала, чтобы эти слова исчезли, но ничего не исправишь: они напечатаны черным по белому и уже на пути в сотни тысяч домов… По радио сказали, что люди собираются у ворот Кенсингтонского дворца и кладут цветы у ограды. Передавали разговор репортера с женщиной, чьего ребенка Диана навещала в больнице… Я не могла сдержать слез, когда слушала. Крайтон решил, что у меня крыша поехала… Мы страшно поссорилась из-за того, что я не еду в Турцию. Он просто пошел к самолету, а машину оставил мне. Вообще-то я не в состоянии была вести — пропустила знак на шоссе, выезжая из аэропорта, попала на проселочную дорогу. Решила, что безопаснее оставаться, где есть. И все время слушала радио — раз за разом повторяли одно и то же. А у меня проплывали в голове слова из моего "Дневника". — Чего же вы хотите? — вступает в разговор Элинор. — Чтобы мы вас простили? — Это было бы слишком хорошо, — вырывается у Фанни, которая вроде об этом и не думала. Адриан пожимает плечами. — Ну, если наше прощение что-нибудь значит… — Нет! — перебивает его Сэм. — Не давай ей выкрутиться, Адриан. Провалиться мне на этом месте, если я позволю ей выйти сухой из воды. — О, я не имела в виду вас, мистер Шарп. Я вовсе не испытываю угрызений совести по поводу — Вот и хорошо. Я как раз собирался сказать, что вы можете засунуть свои угрызения совести себе в задницу, — заявил Сэм. — В жизни не слышал такой собачьей чуши — сплошные сопли. Фанни даже не смотрит в его сторону. — Послушайте, не нужно огорчаться из-за моего интервью, — обращается она к Адриану. — Никто его не будет читать. — В каком смысле? — В сегодняшних воскресных газетах будут читать только о Диане. Люди будут смотреть телевизор, слушать радио и, сгорая от нетерпения, ждать завтрашних газет. Сейчас все жаждут прочесть одно и то же, и это вовсе не моя статья о вас. Я потому и приехала — хотела вам сказать это. А теперь мне пора. Спасибо за завтрак. Фанни выходит из комнаты. Слышно, как закрывается дверь, а потом — заводится мотор. Адриан подходит к окну посмотреть. Элинор первой нарушает молчание: — В голове не помещается. — Что именно? Обращение Фанни Таррант на пути в Гэтуик? — интересуется Сэм. — Смерть Дианы, — обрывает его Элинор. — А-а, — тянет Сэм. Они слышат, как шуршат шины по гравию. Адриан отходит от окна. — Это так поэтично, правда? Прямо греческая трагедия. Трудно поверить, что жизнь способна так откровенно подражать искусству. — По-твоему, поэтично попасть в аварию и превратиться в кровавое месиво? — возмущается Элинор. — Да, но убегая от папарацци. Фурий массмедиа. Причем вместе с последним любовником. Любовь и смерть. Ужасающая симметрия. — Почему тебе нужно все превращать в литературу? — негодует Элинор. — Она, слава тебе Господи, была женщиной из плоти и крови. В расцвете лет. Матерью двоих сыновей. — По-моему, она тебя не слишком занимала, — напоминает Адриан. — Пожалуй… вернее, мне так казалось, — тянет Элинор задумчиво. — Но когда она сказала, — тут Элинор делает жест в сторону уехавшей Фанни, — когда она сказала "Диана разбилась", у меня что-то оборвалось внутри. Словно речь шла о близком человеке. Непонятно как-то. — Она была звездой, — объявляет Сэм. — Вот и весь секрет. — Нет, не весь, Сэм, не весь, — с этими словами Элинор включает телевизор и усаживается в шезлонг рядом с Сэмом. Телевизор старой модели разогревается довольно долго и наконец включается. — Если все случившееся видится мне как драма, это вовсе не значит, что я не потрясен, — оправдывается Адриан. — Напротив, я потрясен несравненно больше, чем ожидал от себя. Пожалуй, не так сильно, как Фанни Таррант, однако… — Фанни Таррант! Ты что, купился на это посыпание главы пеплом? — возмущается Сэм. — Да через пару дней она вернется на бойню. И она, и все остальное племя наемных писак. С первыми словами ведущего Адриан тоже садится в шезлонг, приготовившись слушать вместе с Элинор и Сэмом. — Не знаю, смерть может все перевернуть. Даже смерть человека незнакомого, если она достаточно… — Поэтична? — подхватывает Сэм. — Вот именно, "…при помощи сострадания и страха производит катарсис подобных аффектов", — цитирует Адриан. — Старый добрый Аристотель! Что бы мы без него делали? — подхватывает Сэм. — Мы жалеем жертву и страшимся за себя. Таково могущество трагедии, — продолжает Адриан. — Помолчи немного, Христа ради, — не выдерживает Элинор, которая сидит между мужчинами. — Я ничего не слышу из-за тебя. Представитель какого-то благотворительного общества беседует с ведущим о помощи пострадавшим от противопехотных мин, которой занималась принцесса. — Ты, значит, думаешь, что мы нуждаемся в национальном катарсисе? — откинувшись назад, чтобы взглянуть в лицо Адриану за спиной Элинор, спрашивает Сэм. На экране в это время идет архивная видеозапись: Диана в костюме "сафари" с высоко поднятой головой идет по линии, отмеченной саперами на заминированном поле, твердо ставя одну ногу перед другой. — Ну, посмотрим, — заключает Сэм и обращается к Элинор: — Мне, пожалуй, пора, Элли. Где моя ваза? — Он встает и оглядывается по сторонам: ищет вазу. — Ой, не уезжай, Сэм! — просит Элинор. — Оставайся. — Ну, не знаю… — Адриан, — говорит Элинор. — Что? — Скажи Сэму, чтобы остался. — Останься, — произносит Адриан, не отрывая глаз от экрана. — У меня джет-лег, — объясняет Сэм Элинор. — Я с ног валюсь — хочу спать. — В гостевой комнате есть кровать, — уговаривает его Элинор. — Я думал, она нужна… — мямлит Сэм, жалея, что затронул опасную тему, — Адриану. Адриан всем корпусом поворачивается к Сэму и говорит: — Садись. Я хочу, чтобы ты остался. — Ну ладно, — соглашается Сэм и снова садится. Элинор пожимает ему руку. Они смотрят на экран. Клип с минным полем кончился. Ведущий вместе с вращающимся креслом разворачивается к зрителям. — Он что, плачет? — не верит своим глазам Сэм. — По-моему, он плачет. — Да, — подтверждает Элинор. — Невероятно. Это просто невероятно. Сэм потрясен. — Вот видишь! — говорит Адриан. Диктор спрашивает корреспондента, ведущего репортаж у Кенсингтонского дворца, проявляют ли люди, которые кладут у ограды цветы, враждебность по отношению к присутствующим там фоторепортерам, ведь известно, что Из холла слышно, как в щель почтового ящика просовывают газеты, которые шлепаются на пол. — Принесли газеты, — констатирует Элинор. — Пойти за ними? — спрашивает Сэм. — Нет, пусть лежат, — останавливает его Адриан, не отрывая глаз от экрана. И они смотрят дальше. |
|
|