— Теперь это никому не повредит, — заметил мистер Шерлок Холмс, когда, вот уже в который раз за много лет, я попросил у него разрешения опубликовать нижеследующий рассказ. Так, наконец, мне было позволено изложить на бумаге историю, которая, в известном смысле, была вершиной карьеры моего друга.

Мы с Холмсом питали слабость к турецким баням. Именно там, в приятной вялости, в клубах табачного дыма, я находил его менее одержимым и более человечным, чем где бы то ни было. 3 сентября 1902 года, в тот день, с которого начинается мой рассказ, мы лежали с ним на кушетках в укромной комнатке, расположенной на верхнем этаже заведения на Нортумберленд-авеню. Я спросил моего друга, чем он теперь занят, и вместо ответа он вытащил свою длинную нервную руку из окутавших его простыней и достал из внутреннего кармана висевшего рядом пальто какой-то конверт.

— Возможно, это всего лишь пустое высокомерное чудачество, — сказал он, передавая его мне, — а может быть, это вопрос жизни и смерти. Я знаю не больше того, что сказано в этом письме.

Письмо было отправлено из Карлтон- клуба[1] и датировано вечером вчерашнего дня. Вот что я прочитал:

— Нужно ли говорить, что я дал свое согласие, Ватсон, — сказал Холмс, когда я вернул ему записку. — Знаете ли вы что-нибудь об этом Дэмери?

— Только то, что его имя хорошо известно в свете.

— К этому я мало что могу добавить. В какой-то степени он имеет репутацию человека, способного уладить щекотливое дело, когда требуется избежать огласки. Вы, наверное, помните случай с Хаммерфордским завещанием, где он вел переговоры с сэром Джорджем Левисом. За его плечами большой жизненный опыт, и к тому же он прирожденный дипломат. Вот почему я уверен, что чутье не обманывает меня и он действительно нуждается в нашей помощи.

— В нашей?

— Ну, если вы будете столь любезны, Ватсон.

— Почту за честь.

— В таком случае, я жду вас в половине пятого, а пока мы можем выбросить эту историю из головы.

В то время моя квартира находилась на улице Королевы Анны, но я успел обернуться и к назначенному часу был на Бейкер-стрит. Ровно в половине пятого нам доложили о приходе полковника сэра Джеймса Дэмери. Едва ли стоит описывать этого человека. Великодушие, честность и прямота, присущие его характеру, широкое чисто выбритое лицо и приятный мелодичный голос запомнились многим из тех, кому доводилось его знать. Его серые ирландские глаза сияли искренностью, а добрая улыбка играла на подвижных губах. Начищенный цилиндр, темный сюртук, каждая деталь в его туалете — от жемчужной булавки в черном шелковом галстуке до бледно-лиловых носков и лакированных туфель — говорили о дотошной опрятности, которой он всегда отличался. Высокий властный аристократ заполнил всю нашу маленькую комнату.

— Разумеется, я готов был встретить и доктора Ватсона, — сказал он, учтиво поклонившись, — его участие может оказаться весьма кстати, мистер Холмс, поскольку мы имеем дело с человеком, способным на любое злодеяние и который буквально ни перед чем не остановится. Я бы сказал, что это самый опасный человек в Европе.

— У меня было несколько противников, вполне достойных столь лестного титула, — сказал Холмс, улыбнувшись. — Вы не курите? В таком случае прошу меня простить, я зажгу трубку. Если человек, о котором вы говорите, более опасен, чем покойный профессор Мориарти или ныне здравствующий полковник Себастьян Моран, то встреча с ним в самом деле не сулит ничего хорошего. Могу я узнать его имя?

— Вы когда-нибудь слышали о бароне Грюнере?

— Вы имеете в виду австрийского убийцу?

Я боюсь, что мистер Шерлок Холмс может стать одним из тех популярных образов, которые, пережив свое время, все еще испытывали искушение повторить свой прощальный поклон перед снисходительной публикой. Этому следует положить конец, и он должен разделить судьбу всего тленного, мнимого и реального. Кто-то тешит себя мыслью, что где-то в детском воображении существует некое фантастическое, заброшенное место, необыкновенный, удивительный край, где щеголи Филдинга могут объясниться в любви красавицам Ричардсона, а герои Скотта расхаживать с важным видом, где очаровательные Диккенсовские кокни вызывают смех, а Теккереевские персонажи, поглощенные земными заботами, суетятся на поприще своих предосудительных карьер. Может быть в одном из укромных уголков этой Валгаллы найдется на время местечко для Шерлока и его друга Ватсона, в то время как на подмостки покинутой ими сцены взойдет какой-нибудь более проницательный сыщик со своим еще более простодушным товарищем.

Полковник Дэмери вскинул свои мягкие руки и засмеялся.

— От вас ничего не ускользает, мистер Холмс! Прекрасно! Значит, вы уже составили о нем мнение как об убийце.

— Следить за преступностью на континенте — моя профессия. Тот, кому доводилось читать о том, что случилось в Праге, едва ли может усомниться в виновности этого человека. Его спасла чисто юридическая формальность да подозрительная смерть свидетеля. Я настолько уверен, что это он убил свою жену во время так называемого несчастного случая на перевале Шплюген[2], будто видел все собственными глазами. Мне также известно, что он перебрался в Англию, и я предчувствовал, что рано или поздно он задаст мне работу. Так что же затеял барон Грюнер на этот раз? Полагаю, это не продолжение той старой трагедии?

— Нет, мистер Холмс, дело намного серьезнее. Ведь гораздо важнее предотвратить преступление, чем вершить правосудие. Поистине ужасно осознавать собственное бессилие, когда-у вас на глазах зреет отвратительный замысел и вам совершенно ясно, чем это закончится. Может ли человек попасть в более трудное положение?

— Вероятно, нет.

— Значит, вы не откажетесь помочь моему клиенту, интересы которого я представляю?

— А я и не понял, что вы только посредник. Кто же главное действующее лицо?

— Умоляю вас, мистер Холмс, не спрашивайте. Я пообещал, что доброе имя этого человека никоим образом не будет замешано. Его намерения в высшей степени честны и благородны, но тем не менее он предпочитает остаться неизвестным. Мне нет необходимости говорить, что вознаграждение вам гарантировано и что вы будете совершенно свободны в своих действиях. Думается, настоящее имя клиента для вас не так уж важно.

— Мне очень жаль, — сказал Холмс, — но я привык, чтобы тайна покрывала только одну сторону дела. Иметь ее с обеих сторон — слишком сложная задача. Боюсь, сэр Джеймс, я ничем не смогу вам помочь.

Наш посетитель был в сильном замешательстве. Его крупное выразительное лицо омрачила тень тревоги и разочарования.

— Вы едва ли представляете последствия вашего отказа, мистер Холмс, — сказал он. — Я стою перед серьезнейшей дилеммой. У меня нет никаких сомнений, что вы почли бы за честь взяться за это дело, если бы я выложил вам все факты. Но я дал слово. Могу ли я по крайней мере рассказать вам все, что мне дозволено?

— Разумеется, но при условии, что меня это не связывает никакими обязательствами.

— Прежде всего, вы несомненно слышали о генерале де Мервиле?

— Вы говорите о герое Хайбера[3]? Да, я слышал о нем.

— У него есть дочь Виолетта, молодая, красивая, образованная леди, прекрасная во всех отношениях. Именно ее, эту славную, невинную девушку мы должны спасти от когтей дьявола.

— Барон Грюнер имеет на нее какое-то влияние?

— Самое сильное из всех влияний на свете — любовь. Он, как вы наверное слышали, необычайно красив. У него изысканные манеры, приятный голос и какой-то романтический, таинственный вид, который так много значит для женщины. Говорят, будто бы весь слабый пол в ег.о власти, и он сполна этим пользуется.

— Но как ему удалось познакомиться с леди, занимающей такое положение, как мисс Виолетта де Мервиль?

— Это случилось во время путешествия по Средиземному морю. На яхте собралось великосветское общество. Несомненно, те, кто организовал плавание, ничего не знали об истинной репутации барона Грюнера, пока не стало слишком поздно. Негодяй расположил к себе леди и полностью завоевал ее сердце. Едва ли можно выразить ее чувства, сказав, что она любит его. Она его обожает, она им попросту одержима. Она не станет слушать о нем ни одного дурного слова. Все было сделано, чтобы спасти ее от этого безумия, но напрасно. Иными словами, через месяц мисс де Мервиль собирается выйти за него замуж. Поскольку она достигла совершеннолетия и обладает железной волей, трудно сказать, как можно удержать ее от этого поступка.

— Знает ли она о том, что случилось в Австрии?

— Хитрый дьявол рассказал ей обо всех публичных скандалах своей прошлой жизни, но при этом всякий раз выставлял себя невинной жертвой. Она верит ему без оглядки и не хочет слушать других.

— Ах вот как. По всей видимости, вы неумышленно выдали имя вашего клиента. Несомненно, это генерал де Мервиль.

Наш посетитель заерзал на стуле.

— Я мог бы солгать вам, мистер Холмс, но это не так. Де Мервиль — сломленный горем человек. Бывалый солдат абсолютно подавлен этой историей. Он потерял самообладание, которое никогда не покидало его на полях сражений, и превратился в слабого разбитого старика, который нр способен противостоять такому блистательному и сильному сопернику, как этот австриец. Мой клиент — один из тех, кто хорошо знал генерала и много лет был его другом, а также проявлял отцовскую заботу о его дочери еще с той поры, как она была ребенком. Он не может смотреть, как эта трагедия близится к своему завершению, и не предпринимать никаких попыток ее остановить. Скотланд-Ярд здесь бессилен, поэтому он посоветовал обратиться к вам, но, как я уже сказал, при условии, что сам он не будет замешан в этом деле. Я не сомневаюсь, мистер Холмс, что с вашими выдающимися способностями вы сможете легко выследить моего клиента через меня, но должен просить вас, ибо это вопрос чести, не делать попыток разоблачить его инкогнито.

Холмс полыценно улыбнулся.

— Пожалуй, в этом я могу вас твердо заверить, — сказал он. — А кроме того, сэр Джеймс, должен признаться, что ваше дело заинтересовало меня, и я попытаюсь в нем разобраться. Как можно связаться с вами?

— Через Карлтон-клуб. Но в случае крайней необходимости у меня есть и частный телефон ХХ.31.

Холмс записал номер и, все еще улыбаясь, уселся, положив на колени раскрытую записную книжку.

— Будьте любезны, нынешний адрес барона?

— Вернон-лодж, недалеко от Кингстона[4]. Это большой дом. Барон был замешан в каких-то сомнительных махинациях, благодаря которым разбогател, что, конечно, делает его еще более опасным соперником.

— Дома ли он в настоящее время?

-Да.

— Что еще вы можете о нем рассказать, помимо того, о чем уже упомянули?

— У него дорогие вкусы. Он знаток лошадей. Некоторое время играл в поло в Херлингеме, но затем, после нашумевшего пражского дела, вынужден был оттуда убраться. Он коллекционирует книги и картины. В его характере есть изрядная доля высокомерия. Полагаю, он является признанным авторитетом по части китайской керамики и даже написал книгу по этому вопросу.

— Замечательный набор, — сказал Холмс. — Все великие преступники — люди незаурядные. Мой старый приятель Чарли Пис[5] виртуозно играл на скрипке, а Вейнрайт был хорошим актером. Я мог бы припомнить и многих других. Итак, сэр Джеймс, передайте своему клиенту, что я начинаю игру против барона Грюнера. Это все, что я могу вам сказать. У меня есть кое-какие собственные источники информации, так что смею надеяться, мы отыщем средства, с помощью которых можно будет распутать это дело.

Когда наш гость ушел, Холмс так долго сидел, погруженный в свои мысли, что, казалось, забыл о моем присутствии. Наконец он внезапно очнулся и спросил:

— Итак, Ватсон, что вы об этом думаете?

— Вероятно, вам было бы лучше повидаться с самой леди.

— Мой дорогой друг, если старый бедный отец не может образумить свою дочь, то каким образом это удастся мне, чужому для нее человеку? И все же, в вашем предложении что-то есть. Мы воспользуемся им, если все другие попытки потерпят неудачу. Думается, задело нужно браться иначе, и я надеюсь, что здесь нам поможет Шинвел Джонсон.

До сих пор мне не приходилось упоминать в своих записках о Шинвеле Джонсоне, поскольку я редко рассказываю о делах, связанных с последним периодом карьеры моего друга. В начале века он стал незаменимым помощником Холмса. Должен признаться, что в свое время имя его числилось в списке опасных преступников, и он даже провел два срока в заключении в Паркхорсте[6], но в конце концов раскаялся и, встретившись с моим другом, стал его агентом в лондонском преступном мире. Джонсон добывал для него сведения, которые подчас оказывались просто бесценными. Если бы он был обыкновенным полицейским «стукачом», то недолго мог бы скрывать свое истинное лицо, но так как его деятельность никогда не была связана с судебными разбирательствами, его сообщники так и не могли понять, с кем имеют дело. Имея за плечами две судимости, он был вхож во все ночные клубы города, игорные логовища и ночлежки, а его наблюдательность и деятельный ум делали его идеальным агентом для сбора информации. Именно к этому человеку и собирался теперь обратиться Шерлок Холмс.

Моя врачебная практика не давала мне возможности быть рядом с моим другом, когда он предпринял первые шаги в расследовании этого дела, и поэтому мы договорились в один из вечеров встретиться с ним в ресторане «У Симпсона», где, сидя за маленьким столиком у окна и глядя на стремительное течение жизни на Стрэнде, Холмс поведал мне о последних событиях.

— Джонсон уже где-то рыскает, — сказал он. — Возможно, ему удастся раздобыть кое-какие сведения в дебрях преступного мира. Если у барона Грюнера есть свои тайны, то их нужно искать именно там, в этом рассаднике зла и насилия.

— Но если леди отказывается верить тому, что нам уже известно, почему вы думаете, что какие-то новые сведения заставят ее изменить свое решение?

— Кто знает, Ватсон. Сердце и разум женщины — неразрешимая загадка для мужчин. Они могут простить и оправдать убийство, и в то же время будут терзаться из-за других, более мелких проступков. Барон Грюнер сказал мне...

— Сказал вам!

— Ах да, я не посвятил вас в свои планы. Так вот, Ватсон, я люблю вступать в единоборство со своими врагами. Мы встретились с глазу на глаз, и я увидел, из какого теста сделан этот человек. После того, как я дал инструкции Джонсону, я взял кэб и направился в Кингстон, где нашел барона в самом приветливом расположении духа.

— Он узнал вас?

— Это было нетрудно, ведь я послал ему свою визитную карточку. Превосходный соперник, Ватсон, холодный, как лед, ядовитый, как кобра, но в то же время удивительно мягкий и вкрадчивый. У него отличные манеры — настоящий аристократ преступного мира, но от его светской обходительности веет могильным холодом. Я рад, что столкнулся . с таким человеком, как барон Адельберт Грюнер.

— Вы сказали, он хорошо вас принял?

— Представьте себе урчащего кота, который думает, что видит перед собой мышь. Иногда любезность более верный признак опасности, чем непристойная грубость. Это черта его характера. «Я предполагал, что рано или поздно повстречаюсь с вами, мистер Холмс, — сказал он. — Вас, конечно же, нанял генерал де Мервиль, чтобы расстроить мой брак с его дочерью, не так ли?»

Я молча согласился.

— Милостивый государь, — продолжал барон, — вы только испортите свою заслуженную репутацию. Это дело вам.не по зубам. Зачем браться за бесполезный труд, к тому же далеко не безопасный. Настоятельно прошу вас, мистер Холмс, немедленно убирайтесь с дороги.

— Какое совпадение, — ответил я, — тот же самый совет я хотел дать вам. Ваш ум достоин уважения, барон, и это впечатление ничуть не уменьшилось во мне за то недолгое время, что я знаю вас лично. Давайте поговорим как мужчина с мужчиной. Никто не собирается доставлять вам чрезмерные неудобства, копаясь в вашем прошлом. Страсти улеглись, и теперь ваш корабль в спокойных водах. Однако если вы будете продолжать упорствовать в этом браке, то наживете себе массу врагов, которые не оставят вас в покое до тех пор, "пока Англия не покажется вам слишком жарким местом. Стоит ли игра свеч? Вы поступите гораздо мудрее, оставив леди в покое. Ведь вам будет неприятно, если она узнает кое-какие подробности вашей биографии.

Кончики волос под носом барона, похожие на усики насекомого, забавно подергивались, пока он слушал мое высказывание, и, наконец, он тихо засмеялся.

— Простите мою несдержанность, мистер Холмс, — сказал он, — но право же, смешно видеть, как вы пытаетесь сыграть партию, не имея в руках ни одной карты. Не думаю, чтобы кто-нибудь смог сделать это лучше вас, но все равно, очень трогательно. Ни одной даже самой мелкой карты, не говоря уже о козырях.

— Вы так считаете?

— Я это знаю. Позвольте объяснить вам, что вообще происходит, мистер Холмс. Мои карты настолько сильны, что я могу запросто раскрыть их перед вами. Мне выпала удача завоевать расположение мисс де Мервиль, и это несмотря на то, что я весьма доходчиво рассказал ей обо всех печальных инцидентах моей прошлой жизни. Я также предупредил ее, что найдутся злые, коварные люди — надеюсь, вы узнаете себя, мистер Холмс, — которые будут приходить к ней и попытаются представить все в ином свете, и объяснил, как в таком случае следует с ними обращаться. Вы когда-нибудь слышали о гипнозе? Что ж, вы увидите, как он действует. Человек незаурядный может овладеть искусством внушения без грубых манипуляций или позерства. Она готова к встрече с вами, и она несомненно вас примет, так как во всем согласна со своим отцом, кроме одного дела.

—... Кажется, мне больше нечего добавить, Ватсон. Я покинул его с таким холодным достоинством, какое только мог на себя напустить, но как только я прикоснулся к дверной ручке, он неожиданно меня остановил.

— Между прочим, мистер Холмс, — сказал он, — вы, должно быть, знали Ле Брюна, вашего коллегу из Франции?

— Да, — ответил я.

— И вы слышали, что с ним произошло?

— Его избили апаши[7] на Монмартре, и он остался калекой на всю жизнь.

— Совершенно верно, а ведь всего за неделю до этого он начал расследовать мое дело. Странное совпадение. Не повторяйте его ошибки, мистер Холмс, удачи вам не видать. Кое-кто уже мог убедиться в этом, поэтому еще раз говорю вам на прощание: идите своей дорогой и не мешайте мне идти своей. До свидания!

Вот так, Ватсон. Теперь вы в курсе дела.

— Кажется, весьма опасный тип.

— Слишком опасный. Я равнодушен к его хвастовству, но все же oii из тех людей, которые делают гораздо больше, чем о себе говорят.

— Нужно ли вам вмешиваться в это дело? Какое имеет значение, женится он на этой девушке или нет?

— Я уверен, что он убил свою последнюю жену, а раз так, то это очень важно. А кроме того, наш клиент! Нет, нет, не будем обсуждать этот вопрос. Когда вы допьете кофе, пойдемте ко мне домой. Весельчак Шинвел, наверное, уже ждет нас со своим докладом.

В самом деле, мы застали его там. Это был дюжий малый, неотесанный, с красным лицом и изъеденными цингой зубами. В его наружности только пара живых черных глаз свидетельствовала об изворотливом уме. Казалось, он находился в своей стихии, а рядом с ним на диване красовалась его добыча — хрупкая нервная девушка с бледным застывшим лицом, на котором житейские невзгоды оставили свой неизгладимый след, молодая, но уже погрязшая в пороках и хлебнувшая горя.

— Это мисс Китти Винтер, — сказал Шинвел Джонсон, представив гостью взмахом своей толстой руки, — что она знает, вот, ну-у, в общем, она сама скажет. Это я ее первым делом отыскал, мистер Холмс, сразу как получил ваши инструкции.

— Да, уж найти-то меня не трудно, — сказала девушка. — Я не вылезаю из лондонских притонов, черт меня побери.

Так же, как и Порки Шинвел. Ведь так, Порки, мы же с тобой старые приятели. Но, черт возьми, мистер Холмс, кой-кого не мешало бы упрятать в местечко похлеще нашего, если б была справедливость на свете. Того, за кем вы охотитесь.

Холмс улыбнулся.

— Я вижу наши намерения совпадают, мисс Винтер.

— Я готова сдохнуть, чтобы помочь вам разделаться с ним, — сказала наша гостья с неистовой злобой. На ее белом застывшем лице и в сверкающих глазах отразилась такая глубокая ненависть, на которую бывает способна только женщина. — Вам незачем копаться в моем прошлом, мистер Холмс, никакого проку в этом нет. Но такой, какой я стала сейчас, меня сделал Адельберт Грюнер. Если б я Только могла добраться до него, ах, если бы могла отправить его в преисподнюю вслед за его жертвами! — Она потрясла перед собой кулаками.

— Вы знаете, как обстоит дело?

— Порки Шинвел мне все рассказал. Он нашел еще одну глупую дурочку и хочет теперь на ней жениться, ну а вы хотите ему помешать. Вам, наверное, много чего известно об этом негодяе. Ни одна порядочная девушка не пойдет с ним под венец, если она, конечно, в своем уме.

— К сожалению, она не в своем уме. Она его страстно любит. Что бы ей о нем ни говорили, она и знать ничего не хочет.

— И об убийстве говорили?

-Да.

— Э-э, да у нее видать крепкие нервы.

— Она считает, что его оклеветали.

— Да разве нельзя предъявить доказательства?

— А вы сможете помочь нам в этом?

— Помочь вам? Вот если бы я пришла к ней и рассказала, что он со мной сделал...

— И вы пойдете на это?

— Пойду ли я? Конечно, да!

— Что ж, стоит попытаться. Но имейте в виду, что барон рассказал ей почти обо всех своих грязных делах и получил прощение, так что, думаю, леди не захочет возвращаться к этому разговору.

— Я докажу, что он рассказал ей далеко не все, — сказала мисс Винтер. — Я сама мельком видела одно или два убийства, и это если не считать того, что наделало столько шума. Он, бывало, говорил, что кто-то стоит у него на пути, а спустя месяц спокойно смотрел мне в глаза и заявлял, что тот человек умер. Это была не пустая болтовня, нет. Но я почти ничего не замечала, да, да, потому что любила его. Что бы он ни делал, я во всем с ним соглашалась, так же, как эта бедная дурочка. Вот только одна вещь поразила меня. Если бы, черт возьми, его лживый язык не стал тогда оправдываться и утешать меня, я ушла бы от него в ту же ночь. Эта книга, коричневая книга в кожаном переплете с замочком и с его золоченым вензелем на обложке. Думаю, он немного выпил в ту ночь, а то он не показал бы ее мне.

— Что это была за книга?

— Говорю вам, мистер Холмс, что этот человек собирает женщин, как собирают бабочек и мотыльков, да еще гордится этим. Все они, все эти загубленные души — в этой книге. Фотографии, имена, каждая подробность — отвратительная вещь! Ни один мужчина, каким бы подонком он ни был, не смог бы додуматься до такого. Вот какая это книга. Если у него хватило ума, он, конечно, унес ее из дома-.-Но нет, что об этом говорить, вряд ли она вам поможет, да и как вы ее достанете.

— Где она находится?

— Откуда мне знать, где она теперь? Ведь я ушла от него больше года назад. Но я знаю, где он ее держал. Он же педант и чистюля, так что, может быть, она все еще там, у него в кабинете, в старом бюро. Вы знаете его дом?

— Я был у него в кабинете, — сказал Холмс.

— Вот как? Да вы, я вижу, расторопны, мистер Холмс, если учесть, что взялись за дело только сегодня утром. Может, дорогой Адельберт встретил на этот раз достойного соперника. В холле — где в стеклянном шкафу между окнами хранится китайская посуда — за его столом есть дверь. Она ведет в рабочий кабинет — маленькую комнатку, где он держит свои бумаги и личные вещи.

— Он не боится грабителей?

— Адельберт не трус. Худший враг о нем такого не скажет. Но он хитер. Ночью там сигнализация, да и что там делать грабителям? Разве что забрать всю эту странную посуду.

— Ничего хорошего, — сказал Шинвел Джонсон с видом знатока. — Ни один скупщик краденого не позарится на товар, который нельзя ни переплавить, ни продать.

— Вы правы, — сказал Холмс. — Так вот, мисс Винтер, я хотел бы, чтобы вы зашли ко мне завтра в пять часов вечера, а я к тому времени успею подумать, нельзя ли нам будет как-нибудь повидать леди. Я чрезвычайно признателен вам за участие. Мои клиенты не поскупятся...

— Только не это, мистер Холмс! — воскликнула девушка. — Я помогаю вам не ради денег. Дайте мне втоптать в грязь этого человека, дайте мне наступить на его мерзкое лицо, и я отдам за это все свои сбережения. Вот моя цена. Завтра и когда угодно, пока вы идете по его следу, я буду с вами. Порки скажет, где меня найти.

Я встретился с Холмсом на следующий день, когда он обедал в том же ресторане на Стрэнде. Он только пожал плечами, когда я спросил его, как прошла встреча, а затем описал события минувшего дня. Я привожу его рассказ, слегка смягчив бесстрастное сухое изложение.

— Добиться свидания было нетрудно, — сказал он, — леди упивается тем, что показывает дочернюю покорность в разного рода мелочах, пытаясь искупить свою вину за тот разрыв отношений со своим отцом, который был вызван ее помолвкой. Генерал известил меня по телефону, что все готово к нашему приходу, и в это время, как и было условлено, подоспела мисс Винтер, так что в половине шестого кэбмен высадил нас на Беркли-сквер 104, около дома, где проживает старый солдат. Это одна из тех ужасных лондонских построек, на фоне которых даже церковная архитектура кажется фривольной. Лакей провел нас в гостиную, завешенную желтыми гардинами, где нас ожидала леди: скромная, замкнутая, такая же непоколебимая и далекая, как вершина заснеженной горы.

Не знаю, как вам описать ее, Ватсон. Быть может, вам удастся увидеть ее до того, как мы закончим это дело, и вы составите о ней собственное мнение. Она наделена какой-то неземной красотой, свойственной людям, безумно преданным своим идеалам, чей разум оторван от мирских забот. Такие лица я видел на картинах средневековых мастеров. Не могу себе представить, как этот негодяй мог касаться ее своими гнусными лапами. Он и она — две крайности: животное и добродетель, пещерный человек и ангел. На вашей памяти еще не было более грязного дела.

Конечно, она знала, зачем мы пришли. Барон Грюнер не терял времени даром и успел отравить ее сознание и настроить против нас. Я думаю, приход мисс Винтер озадачил ее, но, тем не менее, она не подала виду и знаком предложила нам сесть, как преподобная аббатиса указывает свое место двум прокаженным попрошайкам. Если вы когда-нибудь вздумаете заважничать, мой дорогой Ватсон, навестите мисс Виолетту де Мервиль.

— Ваше имя мне хорошо знакомо, мистер Холмс, — сказала она ледяным голосом. — Насколько я понимаю, вы пришли, чтобы оклеветать моего жениха, барона Грюнера. Я согласилась ветре титься с вами лишь потому, что меня попросил об этом отец, и хочу предупредить вас заранее: все, что вы мне скажете, не будет иметь ни малейшего значения.

Мне было жаль ее, Ватсон. На мгновение я представил себе, что она моя собственная дочь. Вы знаете, я не часто бываю красноречив и привык работать головой, а не сердцем, но, право, я умолял ее такими теплыми словами, какие только мог отыскать в своей душе. Я обрисовал ей то ужасное положение, когда женщина начинает постигать истинный характер мужчины лишь после того, как становится его женой, когда она обречена покорно сносить ласки кровавых рук и распутных губ. Я не щадил ее, я говорил ей про стыд, ужас, душевные страдания, безнадежность такого положения, но все мои пылкие слова не окрасили ни единым оттенком ее щеки цвета слоновой кости, и ни малейшего волнения не отразилось в ее отрешенных глазах. Я вспомнил, что барон говорил мне о гипнозе. В самом деле, можно было подумать, что эта девушка парила над землей, одержимая какой-то восторженной мечтой. В ее ответе все еще не было ничего определенного.

— Я терпеливо слушала вас, мистер Холмс, — сказала она, — но как я и говорила, вам не удалось меня переубедить. Я отдаю себе отчет, что мой жених Адельберт провел бурную жизнь и, случалось, навлекал на себя и ожесточенную ненависть, и самую несправедливую клевету. Вы лишь последний из многих, кто пытается опорочить его передо мной. Возможно, вы желаете мне добра, хотя я думаю, что вы попросту платный агент, которому все равно, на кого работать. В любом случае, я хочу, чтобы вы поняли раз и навсегда: я люблю его, и он любит меня, и мнение всего света значит для меня не больше, чем щебет птиц за окном. Если его благородной душе в какой- то момент и пришлось удасть, то, может быть, я специально ниспослана ему, чтобы поднять ее до истинной, недосягаемой высоты. Однако, — тут она посмотрела на мою спутницу — мне не совсем ясно, кто эта молодая леди?

Я уже готов был ответить, как мисс Винтер ворвалась в наш разговор, словно вихрь. Если вы когда-нибудь видели, как соприкасаются лед и пламень, то вы можете себе представить этих двух женщин.

— Я скажу вам, кто я такая, — воскликнула она, подпрыгнув на своем стуле. Вспышка гнева искривила ее губы. — Я его последняя любовница. Я одна из сотен, которых он соблазнил, обесчестил и выбросил на мусорную свалку, и с вами он сделает то же самое. Да только ваша- то свалка больше походит на могилу и, может, это к лучшему. Я говорю вам, вам, глупая женщина, что если вы выйдете за него замуж, то он погубит вас, разобьет сердце или свернет шею — одно из двух. Я говорю это не из любви к вам, потому что мне совершенно наплевать, что с вами будет, но из ненависти к нему, из желания досадить ему и сделать с ним то же, что он сделал со мной. И не смотрите на меня так, моя милочка, может быть, для вас это закончится еще хуже, чем для меня.

— Я предпочла бы не обсуждать подобные вещи, — сказала холодно мисс де Мервиль. — Хочу, чтобы вы знали, что мне известно о тех трех случаях в жизни Адельберта, когда он запутался в своих отношениях с женщинами, но я искренне верю его чистосердечному раскаянию.

— Три случая! — закричала мисс Винтер, — Дурочка! Невообразимая дурочка!

— Мистер Холмс, прошу вас, закончим наш разговор, — произнес ледяной голос. — Я подчинилась воле моего отца и встретилась с вами, но не заставляйте меня выслушивать бредни этой особы.

Мисс Винтер рванулась вперед, готовая разразиться проклятиями, и, если бы я не схватил ее за запястье, она вцепилась бы в волосы доведенной до безрассудства леди. Я потащил ее к двери и с облегчением вздохнул, когда усадил ее в кэб, радуясь, что мне удалось избежать скандала. Мисс Винтер была вне себя от бешенства. В какой-то степени и я был взбешен, Ватсон, поскольку испытал неописуемую досаду от спокойного равнодушия и надменной вежливости женщины, которую мы пытались спасти. Теперь вы знаете, как обстоит дело, и, очевидно, я должен продумать наши дальнейшие действия, раз первый шаг оказался неудачным. Я буду держать с вами связь, возможно, вам придется принять участие в игре, хотя не исключено, что в следующем акте спектакля задавать тон будем уже не мы.

Так и случилось. Они нанесли свой удар, вернее он, ибо я никогда не смогу поверить, что леди имела к этому какое- то отношение. Думаю и теперь я мог бы показать ту самую мостовую, где стоял в тот момент, когда взгляд мой упал на рекламную афишу, и внезапная острая боль пронзила мое сердце. Это произошло два дня спустя после нашей последней встречи, между Гранд-отелем и Чаринг- Кросским вокзалом, где одноногий газетчик выставлял свой товар, на желтых страницах которого чернел зловещий заголовок:

Некоторое время я стоял ошеломленный. То, что произошло потом, перепуталось в моей памяти: и то, как я выхватил газету, и то, как меня пытался остановить продавец, которому я даже не заплатил, и то, как я каким-то образом оказался у дверей аптеки, где наконец смог прочесть роковое сообщение. Заметка гласила:

Нужно ли говорить, что, не успев дочитать заметку, я вскочил в двуколку и помчался на Бейкер-стрит. Там я застал известного хирурга сэра Лесли Оксшотта, чья небольшая .карета стояла на обочине.

— Непосредственной опасности для жизни нет, — сказал он, — две рваные раны на голове и значительные побои. Пришлось наложить несколько швов. Я ввел морфий и теперь главное — покой, однако несколько минут беседы ему не повредят.

Я неслышно прошел в затемненную комнату. Раненый бодрствовал, и в его хриплом шепоте я расслышал свое имя. Штора была на три четверти приспущена, но случайный солнечный луч осветил забинтованную голову Холмса. Темно- красное пятно просочилось через белую полотняную повязку. Я сел рядом в моим другом и склонил к нему голову.

— Все в порядке, Ватсон, — еле слышно пробормотал он, — что вы так... смотрите? Я не так плох, как кажется.

— Благодарите Бога!

— Как вы знаете, я немного фехтую. Обороняясь, я применил несколько приемов, но одолеть двоих мне было не по силам.

— Что я могу сделать, Холмс? Ведь этих разбойников натравил на вас проклятый барон. Скажите только слово, и я выведу его на чистую воду.

— Дорогой Ватсон, мы ничего не сможем поделать, пока полиция не выйдет на него, но они хорошо замели следы, будьте уверены. Подождите немного, у меня есть кое-какие соображения. Первое, что нам нужно предпринять — преувеличить тяжесть моего состояния. Они придут к вам за новостями. Придумайте что-нибудь вроде контузии, бреда, — на ваш вкус. Не бойтесь переусердствовать.

— Но сэр Лесли Оксшотт?

— О, о нем не беспокойтесь. Он увидит меня в худшем состоянии. Об этом я позабочусь.

— Что-нибудь еще?

— Да. Скажите Шинвелу Джонсону, чтобы он спрятал мисс Винтер. Те красавцы теперь будут охотиться за ней. Им, конечно, известно, про нее. Если они осмелились напасть на меня, то, вполне вероятно, с ней могут обойтись не лучшим образом. Все это необходимо сделать сегодня же вечером.

— Я отправляюсь немедленно. Что . еще?

— Положите на стол трубку и туфлю с табаком. Хорошо. Заходите утром, обсудим наши планы.

Я встретился с Джонсоном в тот же вечер и попросил его отвезти мисс Винтер в какой-нибудь тихий пригород, где она могла бы затаиться, пока не минует опасность.

В течение шести дней все были в полной уверенности, что Холмс находится на грани жизни и смерти. Бюллетени были самые угрожающие, а в газетах то и дело появлялись зловещие заметки. Мои постоянные визиты убеждали меня, что на самом деле все не так уж серьезно. Выносливый организм и воля Холмса творили чудеса. Временами у меня были подозрения, что он поправляется гораздо быстрее, чем мне кажется. Удивительная скрытность была отличительной чертой его характера, и хотя она не раз приводила к печальным последствиям, даже мне, его ближайшему другу, приходилось только догадываться, какие мысли возникали у него в голове. Он довел до крайности аксиому, что самый опасный интриган тот, кто плетет интриги в одиночку. Я был ближе к нему, чем кто бы то ни было, но, тем не менее, всегда осознавал, что между нами лежит огромная пропасть.

На седьмой день швы были сняты, но несмотря на это, вечерние газеты опубликовали сообщение о рожистом воспалении. Там же появилась заметка, которую я был обязан, хотелось мне того или нет, показать моему другу. В ней говорилось, что среди пассажиров парохода «Руритания» компании Кьюнард[8], который в пятницу отправляется из Ливерпуля, будет находиться барон Адельберт Грюнер, чьи финансовые дела вынуждают его обосноваться в Соединенных Штатах еще до свадьбы с мисс Виолеттой де Мервиль, единственной дочерью и прочее и прочее. Холмс выслушал эти новости с холодным вниманием и сосредоточенным выражением лица, и я понял, что для него это был сильный удар.

— Пятница! — воскликнул он. — У нас есть только три дня. Кажется, негодяй собрался свернуть с опасной дороги. Но, черт меня побери, Ватсон, ему это не удастся! Я хочу, чтобы вы кое-что сделали для меня.

— Я здесь для того, чтобы вы располагали мной, Холмс.

— В таком случае посвятите следующие двадцать четыре часа интенсивному изучению китайской керамики.

Мой друг не дал мне никаких объяснений, и я ни о чем не спросил. Долгий опыт научил меня беспрекословно повиноваться его воле. Я вышел из квартиры и направился вдоль по Бейкер-стрит, теряясь в догадках, во имя чего я должен выполнять такую странную просьбу. Наконец я свернул на Сент-Джеймс-сквер, в Лондонскую библиотеку к своему другу Ломаксу, который работал там и оттуда отправился к себе домой с увесистым томом под мышкой.

Говорят, и адвокат, зазубривший свое дело настолько старательно, что без труда может допросить любого свидетеля, уже через неделю способен забывать обо всем. Разумеется, теперь я не стал бы изображать из себя специалиста по части фарфоровых изделий, но тогда весь вечер и всю ночь, а также все следующее утро с небольшими перерывами для отдыха я поглощал сведения и запоминал имена. Я узнал автографы знаменитых художников-декораторов и секреты циклических дат[9], изучил фабричные клейма периода Хун-у, шедевры времен правления Юнлэ и росписи Тан-ина, познал великолепие изделий первобытной эпохи Сун и Юань[10]. Впитав нужную информацию, я пришел к Холмсу на следующий вечер. Он уже встал с постели, о чем нельзя было догадаться, читая официальные сообщения, и расположился в своем любимом кресле, подперев рукой перевязанную голову.

— Если верить газетам — сказал я, — вы при смерти.

— Это тот самый эффект, на который я рассчитывал, — ответил oн — Итак, Ватсон, вы выучили свой урок?

— По крайней мере, я приложил все усилия.

— И вы можете поддержать осмысленный разговор на эту тему?

— Думаю, что могу.

— Тогда передайте мне маленькую коробочку, что стоит на камине.

Он открыл крышку и вынул оттуда небольшой предмет, аккуратно завернутый в кусок материи великолепного восточного шелка. Затем он развернул ткань и извлек на свет маленькое изящное блюдце прекраснейшего темно-голубого цвета.

— С этим нужно обращаться очень острожно. Перед вами подлинный экземпляр фарфора периода династии Мин[11]. На аукционе Кристи никогда не видели ничего подобного. Полный набор такой посуды стоил бы целое состояние, и, в сущности, весьма сомнительно, что подобный сервиз можно найти за пределами императорского дворца в Пекине. Один вид этого блюдца может свести с ума любого коллекционера.

— Что я должен с ним делать?

Холмс протянул мне визитную карточку, на которой было написано: «Доктор Хилл Бартон, Халф-Мун-стрит 369».

— Это ваше имя на сегодняшний вечер. Вы отправитесь к барону Грюнеру. Я немного знаю его привычки и думаю, что в половине девятого он будет свободен. В письме вы заранее предупредите его, что хотите встретиться и что принесете с собой предмет из совершенно уникального сервиза эпохи династии Мин. Вы представитесь врачом, так что эта роль вам удастся без труда, и скажете, что вы коллекционер, и что к вам в руки попал этот сервиз. Вы слышали, что барон интересуется подобными вещами и поэтому не против продать ему свой экспонат.

— За какую цену?

— Хороший вопрос, Ватсон. Вы, конечно, будете неважно выглядеть, если не сможете назвать цену собственного товара. Это блюдце досталось мне от сэра

Джеймса, а он, в свою очередь, насколько я понимаю, взял его из коллекции своего клиента. Вряд ли будет преувеличением сказать, что эта вещь не имеет аналогов в мире.

— Я бы мог предложить произвести оценку у эксперта.

— Превосходно, Ватсон, просто блестяще! Сегодня вы неподражаемы. Предложите обратиться к экспертам Кристи или Сотби. Ваша деликатность избавит вас от необходимости назначать цену самому.

— Но если он не захочет меня видеть?

— Не беспокойтесь, захочет. Он самый настоящий маньяк по части собирательства, особенно если речь идет о предмете, в котором он считается признанным авторитетом. Садитесь, Ватсон, я продиктую вам письмо. Ответа ждать не нужно. Вы просто скажете, что пришли, и объясните зачем.

Письмо было составлено замечательно. Краткое и учтивое, оно способно было разжечь любопытство любого знатока. Окружной посыльный быстро доставил его по назначению, и в тот же вечер, взяв драгоценное блюдце и положив в карман визитную карточку доктора Хилла Бартона, я пустился в свое рискованное предприятие.

Превосходный дом и великолепные газоны указывали на то, что барон Грюнер, как и говорил сэр Джеймс, был человеком немалого достатка. Длинная извилистая аллея, окаймленная редким кустарником, вела к большой площадке, посыпанной гравием и украшенной статуями. Сам особняк, выстроенный южноафриканским золотым королем в дни большого бума[12], представлял собой длинное низкое строение с башнями по углам, бестолковое в архитектурном плане, но внушительное по размерам. Дворецкий, который мог бы украсить и епископскую скамью, провел меня внутрь дома и передал роскошно одетому лакею. С ним я прошел в комнату барона.

Хозяин дома стоял перед огромным шкафом, расположенным между окнами, в котором размещалась часть китайской коллекции. Он держал в руке маленькую коричневую вазу и повернулся ко мне, едва я вошел.

— Умоляю вас, доктор, садитесь, — сказал барон, — я только что осматривал свои сокровища и думал, смогу ли я в самом деле чем-нибудь пополнить такую коллекцию. Вот вещица периода Тан[13], датируется седьмым веком. Она, вероятно, заинтересует вас. Уверен, что вам не доводилось видеть более мастерской работы и более великолепной глазури. Вы принесли с собой блюдце, о котором писали?

Я осторожно развернул его и передал барону. Он сел за стол, подвинул к себе лампу, поскольку уже смеркалось, и принялся внимательно разглядывать мой товар. Желтый свет падал на его лицо, и пока он был увлечен своим занятием, я мог спокойно его рассмотреть.

Барон был удивительно красив. Его внешность вполне заслужила европейскую известность. Он был среднего роста, элегантен и ловок. Смуглое, почти восточное лицо и большие томные глаза зачаровывали. Черные с блестящим отливом волосы были недавно острижены, тщательно уложены. Можно было бы залюбоваться его правильными чертами, если бы не его рот. То был рот убийцы — жестокий, безжалостный, с прямыми тонкими губами, он походил на страшную глубокую рану на прекрасном лице. Светлая полоска кожи отделяла рот от маленьких усиков, так что выглядел он как сигнал опасности, предупреждающий о смертельной угрозе. Голос барона был на редкость приятным, а манеры в высшей степени изысканными. На вид я бы дал ему немногим больше тридцати, хотя на самом деле, как потом выяснилось, ему было сорок два года.

— Превосходно, в самом деле, просто превосходно! — сказал он наконец. — И вы говорите, что у вас есть сервиз из шести аналогичных приборов. Однако, меня приводит в недоумение, что я никогда не слышал о таком замечательном экземпляре. В Англии мне известен единственный образец равный этому, но он, конечно же, не может быть пущен в продажу. Не будет ли нескромным спросить вас, доктор Бартон, каким, образом он попал к вам в руки?

— Разве это имеет значение? — спросил я с самым беспечным видом. — Вы видите, что перед вами подлинник, а что касается его цены, то я удовольствуюсь мнением эксперта.

— Весьма загадочно, — сказал он, в то время как его темные глаза сверкнули подозрительностью, — в сделках такого рода стороны обычно стремятся узнать все заранее. Разумеется, экземпляр подлинный. В этом у меня нет никаких сомнений. Но полагаю — ибо я вынужден принимать в расчет любую возможность — впоследствии может оказаться, что у вас не было права на продажу.

— Я бы мог предоставить вам соответствующие гарантии.

— Конечно, но тогда возникает вопрос, чего стоят ваши гарантии.

— На это вам ответят мои банкиры.

— Пусть так, и все же сделка кажется мне довольно необычной.

— Вы можете принять мои условия или нет, — сказал я безразличным голосом, — вы первый, к кому я обратился, поскольку считал вас знатоком китайской керамики, но мне нетрудно будет найти других покупателей.

— Кто сказал вам, что я знаток?

— Я знаю, что вы написали книгу по этому вопросу.

— Вы читали ее?

— Нет.

— Помилуйте, мне становится все труднее вас понять. Имея в своей коллекции столь ценный экспонат, вы до сих пор не потрудились обратиться к книге, которая растолковала бы вам его подлинную ценность и значение. Как вы зто объясните?

— Я очень занятой человек. Моя основная профессия — врач.

— Это не ответ. Если у человека есть хобби, он отдается ему целиком, чем бы он помимо этого ни занимался. Из вашего письма я понял, что вы не дилетант в своем увлечении.

— Да, это так.

— Могу ли я задать вам несколько вопросов, чтобы проверить ваши знания? Должен сказать вам, доктор Бартон, если вы действительно доктор, что ваш визит становится все больше и больше подозрительным. Хотел бы вас спросить, что вы знаете об императоре Сему и какое он имеет отношение к сокровищнице Сесоин около Нары? Помилуйте, неужели это вызывает у вас затруднение? Расскажите мне немного о династии Северная Вэй и о ее месте в истории керамики[14].

Я вскочил, притворившись рассерженным.

— Это возмутительно, сэр, — сказал я, — я пришел сюда, чтобы сделать вам одолжение, а не для того, чтобы вы экзаменовали меня, как мальчишку. Возможно, мои знания уступают вашим, но я, разумеется, не собираюсь отвечать на вопросы, которые мне задают в такой оскорбительной форме.

Некоторое время барон спокойно смотрел на меня, как вдруг глаза его вспыхнули, и между зубами сверкнула полоска белых зубов.

— Так вот в чем дело! Вы пришли шпионить за мной! Вы — агент Холмса. Все это ловкий трюк, вы просто разыгрываете меня. Приятель, я слышал, при смерти, поэтому он послал вас следить за мной. Вы пробрались сюда обманом, и, Бог свидетель, увидите, что выйти отсюда гораздо труднее, чем войти.

Он вскочил на ноги, а я отступил назад, приготовившись защищаться. Барон был вне себя от ярости. Возможно, он заподозрил меня с самого начала, а допрос только подтвердил его догадки, было ясно, что моя уловка провалилась. Он запустил руку в боковой ящик стола, нащупывая что-то, но в этот момент какой-то звук привлек его внимание, и он замер, внимательно прислушиваясь.

— А-а! — закричал барон и бросился в соседний кабинет.

Два шага отделяли меня от открытой двери, и мое сознание навсегда запечатлело картину, которую я увидел. Окно, выходящее в сад, было широко раскрыто. Рядом с ним, похожий на ужасное привидение, с перевязанной головой, осунувшийся и бледный стоял Шерлок Холмс. В следующее мгновение он перешагнул через подоконник, и я услышал, как затрещали лавровые кусты. С яростным криком хозяин дома бросился за ним.

А затем! Все произошло в какое-то мгновение, но тем не менее я ясно ее разглядел. Это была рука, женская рука, промелькнувшая среди листьев. В тот же миг барон издал ужасный вопль, который запомнился мне навсегда. Он схватился за лицо, забегал по комнате, стал биться головой о стены, а потом упал на ковер и начал кататься по полу, корчась от боли, в то время как его ужасные крики разносились по дому.

— Воды! Ради бога, воды! — кричал он.

Я схватил со стола графин и бросился на помощь. В комнату вбежали дворецкий и несколько лакеев. Мне запомнилось, что один из них упал в обморок, как только я, опустившись на колени перед пострадавшим, повернул к лампе его ужасное лицо. Серная кислота въелась в кожу и капала с ушей и подбородка. Один глаз уже побелел и затек, а другой был красным и воспаленным. Черты лица, которыми я восхищался несколько минут назад, теперь были похожи на прекрасную картину, по которой художник провел влажной и грязной губкой. Они были расплывчатыми, обесцвеченными, нечеловеческими и страшными.

Коль скоро дело приняло такой оборот, я в нескольких словах объяснил, что произошло. Кто-то из прислуги полез в окно, другие побежали по газону, но уже стемнело, и вот-вот должен был полить дождь. Среди воплей барона раздавались ужасные проклятия: «Это была Китти Винтер! — кричал он. — Ведьма, проклятая ведьма! Она заплатит за это! Она заплатит! Боже! Я не вынесу этих страданий!»

Я вымыл его лицо маслом, наложил ватную повязку на изъеденную кожу и сделал инъекцию морфия. Все подозрения барона на мой счет рассеялись, и он вцепился в мои руки, как будто я был в силах вернуть зрение его глазам, которые были похожи теперь на глаза мертвой рыбы. Я мог бы посочувствовать ему, если бы не знал, какая гнусная жизнь привела его к страшному концу. Прикосновение его горячих рук вызывало отвращение, и я с облегчением вздохнул, когда домашний врач освободил меня. К этому времени подошел инспектор полиции, которому я показал свою настоящую визитную карточку, так как было бы глупо и бесполезно поступать иначе. Меня или Холмса несомненно узнали бы в полицейском участке с первого взгляда. Только после этого я покинул мрачный дом и через час был на Бейкер-стрит.

Холмс сидел в своем любимом кресле. Он был очень бледен и выглядел опустошенным. Не говоря уже о его ранах, даже железные нервы моего друга потрясли события сегоднешнего вечера, и он с ужасом слушал мой рассказ о том, что произошло с бароном.

— Расплата за грехи, Ватсон, — сказал он, — рано или поздно это должно было случиться. Одному Богу известно, сколько грехов было у этого человека, — добавил он, взяв со стола книгу в коричневом переплете. — Вот та самая книга, о которой говорила Китти Винтер. Если она не сможет помешать свадьбе, то не сможет ничто. Но она сделает свое дело, Ватсон, будьте уверены. Ни одна уважающая себя женщина не сможет устоять против этого.

— Это дневник его любовных похождений?

— Или дневник его вожделений. Называйте как хотите. Когда мисс Винтер рассказала нам об этой книге, я понял, какое грозное оружие попало бы к нам в руки, сумей мы ее достать. Тогда я не сказал ничего, что могло бы выдать мои мысли, так как женщины не умеют хранить секреты. Я вынашивал свой план. Нападение на меня дало шанс ввести в заблуждение барона; он считал, что всякие предосторожности против меня излишни. Все шло к лучшему. Я мог бы подождать и дольше, но его намерение уехать в Америку вынудило меня действовать. Он ни за что не оставил бы такой компрометирующий документ. Поэтому нужно было что-то предпринять и немедленно. Попытаться выкрасть книгу ночью — бесполезно. Но можно было попытать счастья вечером, если бы удалось отвлечь его внимание. Удобный момент настал, когда вы явились к нему со своим голубым блюдцем. Мне необходимо было в точности знать, где находится книга, и я понимал, что в распоряжении у меня всего несколько минут, время было ограничено вашими знаниями китайской керамики. Поэтому я взял с собой мисс Винтер. Разве я мог себе представить, что за маленький сверток она так остброжно несла под плащом! Я думал, она всего лишь хотела помочь мне, но оказалось, у нее были собственные намерения.

— Барон догадался, что я пришел от вас.

— Я опасался этого с самого начала, однако вы некоторое время держали его в неведении, и я успел взять альбом, хотя мне не удалось скрыться незамеченным. А-а, сэр Джеймс, очень рад, что вы пришли.

Наш великосветский друг явился в ответ на приглашение Холмса. С глубочайшим вниманием он выслушал его рассказ о том, что произошло.

— Вы сделали чудо, просто чудо, — неустанно повторял он. — Но если увечья барона настолько серьезны, как описывает их доктор Ватсон, тогда можно считать, что наша цель помешать свадьбе достигнута и без этой ужасной книги.

Холмс покачал головой.

— Такие женщины, как мисс де Мервиль, не остановятся перед подобным препятствием. Изуродованного мученика она будет любить еще больше. Нет, нет. Мы должны разрушить нравственный идеал, а не телесный. Только этот альбом сможет вернуть ее на землю, другого средства нет. Это почерк барона. Она не останется равнодушной к тому, что здесь написано.

Сэр Джеймс ушел, прихватив в собой альбом и драгоценное блюдце. Мне тоже пора было уходить, и я спустился вместе с ним на улицу. Полковника Дэмери ожидала небольшая карета. Он запрыгнул в нее, приказал кучеру погонять и быстро скрылся из виду. Сэр Джеймс повесил свое пальто на дверцу экипажа, с тем, чтобы прикрыть изображение герба и девиз на ее панели, но тем не менее я увидел их отражение в нашем окне и раскрыл рот от изумления. В ту же минуту я вернулся обратно и поднялся по лестнице в комнату Холмса.

— Я узнал имя нашего клиента! — воскликнул я, сгорая от нетерпения, — помилуйте, Холмс, да ведь это...

— Это преданный друг и благородный джентльмен, — сказал Холмс, сдерживая мой горячий порыв. — Отныне и навсегда пусть это будет нашей маленькой тайной[15].

Я не знаю, каким образом альбом барона попал в руки мисс де Мервиль. Возможно, сэр Джеймс передал ее сам или, что более вероятно, столь деликатная задача была возложена на отца молодой леди, во всяком случае, результат оказался самым благоприятным. Через три дня в «Морнинг Пост» появилась заметка, где говорилось, что свадьба барона Грюнера и мисс Виолетты де Мервиль не состоится. Та же газета поместила первый отчет о слушании дела мисс Китти Винтер по обвинению ее в нанесении увечий серной кислотой. Однако, на свет всплыли такие смягчающие обстоятельства, что наказание, насколько я помню, было самым незначительным из тех, которые возможны за подобные преступления. Шерлоку Холмсу угрожали судебным разбирательством за кражу, но если цель благородна, а клиент поистине знаменит, то даже суровый английский закон становится гибким и гуманным. Мой друг избежал скамьи подсудимых.

Мнение Конан Дойла

 Карьера Холмса началась давно, чего, однако, не нужно преувеличивать. Ко мне теперь подходят дряхлые старики и заявляют, что его приключениями они зачитывались в юности, — это не встречают у меня того отклика, какой, казалось, следовало бы ожидать. Вряд ли кому понравится, что с его хронологией обращаются так вольно. По сути дела дебют Холмса состоялся в двух маленьких книжках, вышедших в свет в 1887 и 1889 годах: «Этюд в багровых тонах» и «Знак четырех». В 1891 году в журнале «Стрэпд» появился рассказ «Скандал в Богемии*, первый из длинной серии коротких рассказов. Публика, казалось, оценила его и потребовала продолжения. Таким образом, начиная с этой даты, тридцать девять лет назад, рассказы (теперь их насчитывается не менее пятидесяти шести) стали печататься прерывистыми сериями, которые были затем переизданы в сборниках «Приключения», «Записки», «Возвращение Шерлока Холмса» и «Его прощальный поклон», а оставшиеся двенадцать выходят теперь под заголовком «Архив Шерлока Холмса». Герой их начал свои похождения в самом сердце Викторианской эпохи, пронес их через недолгое царствование Эдуарда и ухитрился удержать свое скромное место даже в наши лихорадочные дни. Так что было бы верным заметить, что те, кто впервые познакомился с ним, будучи молодыми людьми, теперь дожили до того времени, когда подросли их собственные дети, ставшие приверженцами тех же приключений, издающихся в тех же журналах. Поразительный пример постоянства и лояльности английского народа.

Я определенно решил покончить с Холмсом в заключительном рассказе «Записок», так как полагал, что мои литературные силы не следует направлять в единственное русло. Его бледное, ясно очерченное лицо и нескладная фигура отнимали чрезмерную долю моего воображения. Дело было сделано, но, к счастью, ни один эксперт не освидетельствовал его останки, и поэтому, после долгого перерыва, для меня не составило труда откликнуться на лестное требование читателей и оправдаться за свой опрометчивый поступок. В этом я никогда не раскаивался, так как в действительности эти легковесные этюды не мешали моим упражнениям в таких разнообразных литературных жанрах, как история, поэзия, исторические романы, психологические эссе и драматургия. Если бы Холмс никогда не существовал, я все равно не смог бы добиться большего, хотя, наверное, он в какой-то степени стоял на пути признания моих более серьезных литературных трудов.

Итак, читатель, простимся с Шерлоком Холмсом! Я благодарю тебя за твое постоянство и могу лишь надеяться, что сделал нечто такое, что заставило тебя отвлечься от житейских неурядиц и разбудило твое воображение, что возможно только в волшебном царстве романтики.

Артур Конан Дойл.