"Ш-ш-а..." - читать интересную книгу автора (Тот Пол А.)21Я чуть было не спросил: «Вы уверены, что ты Мисси?» Лицо худей прежнего. Вся как-то вытянулась, стала выше, словно я всегда видел ее сидящей, а теперь она встала. Не помню, чтобы когда-нибудь была хорошенькой, а теперь выглядит симпатично с выгоревшими на солнце волосами, звездно горящими глазами. Слышен запах духов. – Рей, ох, Рей, конечно, это ты! – Она смотрела на меня, как тоскливая кошка, растянувшаяся на подоконнике. В открытом окне машины виден ортопедический аппарат на лодыжке. – Что? – Ты ведь тут ни при чем… Я по телевизору видела… – Это не я. Это Триггер. Мой друг. – Зачем тебе такие друзья? – Я его знал с другой стороны. Она окинула меня взглядом. – Что у тебя стряслось? – Я приехал к тебе. И все пошло наперекосяк. Как всегда. Звезды в ее глазах моргнули, будто она спела шепотом: «Ох, Рей, ох, Рей, ох, Рей…» Я уже слышал эту песню. – Поехали домой, – сказала она. Ветер дует в листве во дворе, шепчет слова, начинающиеся на «ш-ш-ш», сквозь которые едва слышно людей, разговаривающих в другой комнате. Дом – призрак особняка – белеет на фоне гор, с широкими квадратными плечами, глазами-окнами, ртом-дверью, вдыхает и выдыхает сквозь белые занавески. Небо розовое, облака громоздятся на фоне гор огромными клубами, словно где-то в горах некий гигант выпускает в воздух белый дым. Мертвая тишина, все кругом настоящее, прочное, старик шагает против ветра, покуривая трубку, ветер зачесывает назад его волосы, он про себя что-то шепчет. – Ну, пошли, – сказала она. – Ты же не собираешься целый день сидеть на подъездной дорожке? Мы пошли по длинной дорожке, медленно, потому что она сильно хромала, аппарат на левой ноге поскрипывал на каждом шагу. Дверь больше любой другой двери, какую я в своей жизни видел. Человеку любого роста не приходится наклоняться при входе. Дом приветливо его примет. «Привет, верзила», – скажет он горному великану. Я прошел следом за ней из прихожей по коридору на кухню с чистым свежим запахом. Кругом цветы в вазах, горшках и чашах свисают с потолка, стоят на полках, в углах, на полу, на столах. Сад, растущий снизу вверх и сверху вниз. Я сел за стол, и она спросила: – Налить тебе чего-нибудь выпить? – Чего-нибудь. Она подала лимонад с кусочками лимонов. – Рей, что с тобой? Почему ты так одет? – Мне жить негде. Не мог тебя найти. – Значит, твой пиджак – сигнал? Нечто вроде доски объявлений? – Она взяла меня за руку. – Как ты жил это время? – Тысячу лет пришлось бы рассказывать. Значит, ты так и не видела объявление в газете? – Какое объявление? – Я тебя разыскивал. Можно сказать, потерял и нашел. – Я газет не читаю. С тобой все в порядке? Я имею в виду, не нужна ли тебе медицинская помощь? – Со мной все в порядке, насколько возможно. На самом деле я приехал разузнать о маме. И о себе. Есть несколько вопросов. Думаю, ты должна знать ответы. – Не знаю, понравятся ли тебе мои ответы, Рей. Не знаю, помогут ли они тебе. Даже не знаю, признаешь ли ты их ответами. – Ты же прислала мне письма. Зачем? – Ох, Рей, я должна была за тобой приехать после отъезда твоей матери. Но если бы приехала, возникли бы проблемы с мужчиной, который говорил, что любит меня, и врал. – Пожалуй, я прав. В этом мире нельзя знать одну истину. Она пошла на кухню, снова наполнила стакан. – Мне это очень неприятно слышать. Истины существуют. – Например? Она вернулась, поставила стакан на стол. – Например, вот эта. – Взяла мою руку, приложила к своему животу. – У тебя под рукой младенец. Это истина. И с каждым днем становится все истиннее. – У тебя будет ребенок? От кого? – От любящего меня мужчины. – Откуда ты знаешь, что – У нас совсем другие отношения. Он живет далеко. Мы видимся несколько раз в году. Я могу любить только на расстоянии. И это тоже истина. Я открыла свою истину, а остальное пусть летит мимо, как листья. Никогда не пытаюсь поймать листья, никогда за ними не гоняюсь. – Ты очень на меня похожа, – сказал я, отдергивая от живота руку. – Наверно, раз мы столько времени пробыли вместе. Как ни удивительно, у меня от тех лет сохранились только хорошие воспоминания. – Люди странно реагируют на мое присутствие. – Ничего. Мир странный, даже когда он настоящий. Кажется, будто я возвышаюсь над креслом. Давно себя так удобно не чувствовал. Все тихо, гладко. Кости распрямляются. Кровь в жилах бурлит водопадами. Дыхание испускается крупными кольцами. Сердце укрывается покрывалом из роз. Сейчас я впервые чувствую себя в безопасности. – Хочешь увидеть себя по телевизору? Уже почти пять. Новости через минуту начнутся. Мы прошли в гостиную. На улице шел дождь, тяжелые крупные капли плюхались в огромное окно, по небу гладко катились пухлые серые жирные дождевые тучи. Телевизор брызгал быстрым белым статическим электричеством, размывавшим женское лицо. За ним мелькало изображение Триггера, препровождаемого в тюрьму. – Сегодня выдан ордер на арест Гарольда Скотта, обвиняемого в убийствах в центре города, которые держали население в страхе с начала лета. Задержанный вчера вечером полицией на месте преступления Скотт, именующий себя Триггером, впоследствии признался в совершении других убийств. Согласно источникам, подозреваемый считает себя белым сверхчеловеком, однако выбирал жертв подобных себе. Допрошенный раньше полицией Реймонд Пуласки, которого вы видите, был замечен в компании Триггера перед последним убийством. Сегодня полиция освободила его. Экран вдруг заполнили другие говорящие головы. – Ему даровали жизнь без всяких условий насчет одежды. Две другие головы рассмеялись, а Мисси выключила телевизор. Видно, как дождь замерзает на улице, постукивая в окно тысячью ледяных птичьих клювиков. – Переходи к делу, – шепнул Стиль так громко, что она услышала. – Что? Я очутился в ловушке. Он может сказать что угодно, в любой момент. Я не защищен не только от него, но и даже от мыслей о Рее. Теперь он загнал меня в угол. Такова его игра. Он снова вышел на поле. – Можно мне в ванную? – Разумеется, Рей. Она за углом. Я поспешно вошел, закрыл дверь. За круглым окном идет снег. – Вет-нет, – сказал я ему. – Есь-кров ез-слов. – Я становлюсь муравьишкой. Пора валить отсюда. – Кий-кров ит-дров, си-дров, чишь-кров. – О-брат, вай-назад, о-брат, вай-назад! – Ш-ш-а. Вет-нет. Ут-дом, чью-днем, я-в-нем. – Усть-дом, уйдем, дет-лихо, ди-тихо. Мисси громко постучала: – Рей? Я притворно закашлялся и выдавил среди кашля: – Прошу прощения. Хоккей-о'кей. – Что? Ну-ка, выходи оттуда. Я сейчас тебя уложу. Она открыла дверь, и я сообразил, что сижу на унитазе, обхватив руками голову. Пот течет по лицу крупными каплями вроде капель дождя на улице. Большие пальцы глубоко впились в щеки. Мисси помогла мне встать, отвела в спальню. Сняла с меня пиджак. – Больше он тебе не нужен. Ласково уложила меня, накрыла мягким белым покрывалом. Я смотрел на нее снизу вверх. Она улыбалась, лампочка искрилась, рассыпала искорки света белым фейерверком. Дверь за ней закрылась, и Стиль шепнул: – От-так, ир-дурак, нул-день, шла-тень. Я на минуту закрыл глаза, но во мне по-прежнему стоял шум, шли сразу три фильма, разговаривали люди в полном ресторане, попугайничала сотня попугаев, вопили триста парикмахеров, все, кого я когда-либо видел, сидели за столом, обсуждая каждый мой поступок, постанывая, жалуясь, угрожая, бросая в воздух бумаги, распевая декларации против меня, провозглашая новые законы, советуясь со священниками, посылая извинения королям и президентам. Когда я открыл глаза, у постели стоял на коленях Стиль. – Что будет? – спросил он. – Ты о чем это? Откуда я знаю? Некогда было подумать. Уходи, уходи. – После всего, что я для тебя сделал? – Что именно? – Не помнишь, как люди орали: «Рок-звезда, рок-звезда»? Тот вечер для них стал в году самым памятным. – Начинаю думать, что они надо мной насмехались. – Да пошли они в задницу. Я достиг своей цели. – – Играешь словами, Пуласки. – Не хочу тебе хамить, Стиль, только ты слишком долго висишь у меня на хвосте. Становишься таким же тяжелым, как мои ноги, когда я иду по улице. Я устал таскать тебя за собой. – Не такой уж ты сильный, чтобы в одиночку пройти конец пути. Кто будет тебя развлекать? Кто пойдет рядом, когда ты устал и соскучился? Кто вы – ступит против гонящих тебя людей? Кто пустит им пыль в глаза искусными речами? – Ты навлекаешь на мою голову больше неприятностей, чем я сам. – Если ты так считаешь… – Конечно. Он взглянул на меня, лицо его дрожало в рисованном лунном свете. – А если… – начал он, сделал стойку, завертелся, удерживаясь на одном пальце, как перевернутый вверх ногами кругосветный путешественник из Гарлема. – Извини, нет. Он отбросил избитые приемы. – Не соблазню? – Нет. – Не завлеку обманом? – Нет. – Хочешь с мамой поговорить? – Потом. Когда буду один. Извини, Стиль. Он опустил глаза, попятился, вытащил из темной дыры шляпу, надел, поправил. – Прости за Правильного, – сказал он. – Ничего. Он со своей стороны вовлекал меня в неприятности. Дурацкая книжка Джорджа Вашингтона оказалась пустой тратой денег. – Ну, пожалуй, пойду, – сказал он, направляясь к стене. – Постой секундочку. У меня есть последний вопрос. Что происходит с тобой и с Правильным, когда вы уходите? – Мы просто воздух, молекулы и все такое. Обычно невидимые. Позовешь, мы приходим, как воображаемые собаки. – А еще кто-нибудь может позвать? – О да. Мы всегда рядом. Думаешь, будто ты первый? – До меня был кто-нибудь знаменитый? – Нет. Только куча чокнутых придурков. – Ну, счастливо тебе. Я приветственно махнул ему рукой. Он перепрыгнул через меня, сделав сальто. Замечательно. Вытащил из заднего кармана ракету, влез, включил зажигание, умчался куда-то и никуда. – Прощай, Рей Стиль. На следующее утро надеваю пижаму, висевшую на спинке кровати. Вдоль стены спальни стоят сумки с одеждой, видимо купленной Мисси, пока я спал. Тут и она стучит, спрашивает, хочу ли я позавтракать яичницей с беконом. Утреннее небо напоминает голубую алюминиевую фольгу, яркую, металлическую. Свет пронзает меня насквозь, солнце выжигает во мне дыры, сквозь которые до сих пор утекает кровь Рея Стиля. Я устал, но это не сонливая усталость. Я – текучая тень, расплываюсь по полу, двигаюсь вместе с солнцем, стараясь под него не подставиться. Если солнце меня настигнет, я обречен на гибель. Кем бы я сейчас ни был, что б от меня ни осталось, лучше держаться в тени. Стою высоко над собой. Ничего нет, кроме меня, только я где-то выше, смотрю свысока, жду, когда провалюсь в себя, ввинчусь по спирали. Мисси молча звякает ложкой в тарелке с кашей, по-моему, зная, что прошлой ночью что-то случилось, зная, что этим я с ней не могу поделиться. Кажется, Мисси знает все мои секреты, не зная подробностей. Вижу свой старый пиджак с именем Рея Пуласки в мусорном ведре, наполовину заваленный кофейными фильтрами и пустой картонкой из-под апельсинового сока. Известно ли ей об исчезновении определенной части Рея, о том, что в этой залитой светом комнате я стою голый, тающий, стараясь совсем не исчезнуть? – Все в порядке, – сказал я, наконец, предложив эту мысль не ей, а себе. – Знаю, – сказала она, не глядя на меня, помешивая зерновые хлопья. Направила в мою сторону глубокий выдох, как ветер, поправляющий курс заблудившегося парусника. Не такой сильный ветер, но лучшее, на что она способна. Парусник чувствует попытку, и… – Спасибо, – сказал я ей. – Я имею в виду, за одежду. – Главное в мужчине, который меня любит, заключается в том, что он постоянно дает и дает. Ты хочешь отыскать свою маму? Могу помочь. – Да. – Хочешь, с тобой поеду? – Я лучше поеду один. Потому что… Она кивнула, хлюпнув кашей. – Расскажу все, что знаю. Помогу, чем могу. Только все, что я знаю, в тени. Тебе придется войти в эту тень. – Откуда ты все обо мне знаешь после стольких лет? – Если знаешь кого-то в критические моменты, пускай всего пару минут, то уже все о нем знаешь до самого конца жизни. Знаешь, почему он совершает ошибки, почему оказывается в том или ином месте, почему говорит то или иное, даже если сказанное не имеет никакого смысла. – Но ведь я говорю, не понимая, что это значит. – Но ведь – Привело и ввергло в кучу неприятностей. В такие неприятности, что ты не поверишь. – Знаю, – погладила она меня по щеке. Я заметил фотографию на другой стене кухни. На ней кто-то кружится. Я подошел ближе. Она шагнула за мной. – Что это? – Просто я, – ответила она. Это Мисси кружится под дождем. Взгляд рассеянный, словно душа уплывает обратно в какое-то изумрудное море, которое будет последним счастьем, выпавшим перед началом сплошных бед. На фотографии нет ортопедического аппарата. – Кто тот мужчина, который тебя любит? – Он сейчас далеко. Фотография сделана накануне несчастного случая. – Отсюда аппарат на ноге? – Да. – Чем занимается мужчина, который тебя любит? – Он адвокат. Мужчина, который меня любит, – адвокат. На самом деле эта фотография мне не нравится. – Она сняла ее со стены. – Можно мне ее взять? Она протянула снимок. – Он о тебе заботится? – Да. Может, поговорим теперь о твоей маме? – Я ждал, когда ты спросишь. Она взяла меня за руку. Остановилась по пути к столу, включила радио. Какой-то парень пел: «Теперь ясно вижу: дождь прошел». Знакомая песня. – Позволь только спросить, Рей. Что ты хочешь услышать? – Ту самую одну истину, которую все время надеюсь услышать, увидеть, пощупать, попробовать на вкус, проглотить, переварить… – Хорошо, хорошо. Успокойся. Сядем за стол. Мы уселись, я на сей раз наверху гигантского вопросительного знака, на который все эти годы взбирался, как божья коровка, зная, что лезу вверх, вверх, вверх, но никогда не понимая, где именно нахожусь. Теперь я на вершине, видя пройденный снизу путь. – Вот что я хочу знать. Все твердят, что я особенный, а я всегда знал, что особенные бывают в хорошем и в плохом смысле. Какой я? – Все уходит корнями в тот день. – В какой? Тип по радио поет: «Тучи черные не ослепляют меня». – В тот самый. Дело в том, Рей, что точно никто никогда уже не узнает. Точно знала одна твоя мать, а она умерла. Даже когда была жива, невозможно было понять, правду она говорит или врет. – Ты же ее сестра. – Да, а ты ее сын. Она считала свои отношения с другими людьми такими, какими сама их видела, какими хотела видеть, независимо от реальности. Заявляла, что твой отец из-за тебя упал с лестницы. Крепко держал тебя, не схватился за перила, сам по – гиб, тебя спас. Так она говорила, а я не верю. Видишь, в чем проблема, Рей. Это могло случиться по разным причинам, не знаю, какая из них настоящая. Действительно произошел несчастный случай? Или она столкнула тебя вместе с отцом с лестницы? Или хотела столкнуть отца, а ты полетел вместе с ним? Ты отлучен от мира, Рей, потому что сильно ударился головой? Или во всех твоих бедах виновна мать, обвинявшая тебя во всех – Я вовсе не за этим приехал. Уже знаю, что ничего не знаю. – Знаю, Рей, знаю. – Не знаешь. – Знаю все, что можно знать. А ты можешь бегать с этими вопросами по всему миру, но никогда не найдешь ответов. – Почему ты так говоришь? – Ты пытаешься отыскать один настоящий ответ. Нет такого ответа. Это единственное, что ты можешь узнать. – Но ведь нельзя узнать то, чего не знаешь. – Можно понять и смириться. – Ты лжешь. – Рей, я тебе никогда не лгала. – Она коснулась моей щеки, но я оттолкнул ее руку. – Так или иначе, какая разница? – Какая разница? Хочешь сказать, не важно, кто я – ненормальный, дурак или просто у меня мозги не в порядке? – Мозги у тебя в порядке, и ты не дурак. У тебя просто была дурная мать, вот и все. Ты не виноват в случившемся. – Нет-нет-нет! – взвизгнул я. Не сумев удержаться, начал изо всех сил биться головой об стол. – Рей Эмеральд… – Не смей меня так называть! – Остановись. – Осталось побывать еще в одном месте. Вполне можно и с этим покончить. Она вдруг обхватила мою голову, крепко-крепко прижала к груди. Я попробовал высвободиться и не смог. – Ох, малыш, что я для тебя могу сделать? Тебе станет лучше от выпивки? Поможет? – Не знаю, – всхлипнул я, сотрясаемый такой дрожью, что чуть не рассыпался на куски. – Сейчас принесу что-нибудь. Только пообещай успокоиться. Ты просто должен успокоиться. Слишком много всего сразу. – Она выпустила мою голову, посмотрела в глаза. – Обещаешь? Я кивнул, но какая в том разница? Чувствую себя мертвым, беспомощным, застрявшим во времени между четырьмя дорогами, и на каждой табличка «Тупик». Целый день можно кружить кругами без всякого толку. Она откупорила бутылку красного вина и протянула мне. Я принялся пить большими глотками. – Потише, потише, – сказала она. Не могу остановиться, вино по подбородку льется на рубашку. Думаю, даже надеюсь, что это моя кровь, что я выпью свою кровь до капли, исчезну из времени и пространства. Отправлюсь туда, куда ушел Рей Стиль, где бы это ни было. Скользну сквозь занавес, оставив за собой пустую сцену. До свидания, еще увидимся. Спасибо ни за что, сукины дети. Ты мой должник, Бог. Алкоголя близко даже не хватает, чтоб меня успокоить, тем более остановить стремительный круговорот «ничего» и «никогда», закрыть тошнотворно черную дыру, где кручусь я, как бы ввинчиваясь в адский электрический патрон. – Мне очень жаль, Рей. Этого я и боялась. – Еще. Пожалуйста. Мало. Еще надо выпить. Иначе не вынесу. Она пошла, заглянула в буфет. – Есть только бутылка белого вина. – Все равно. – Пей хотя бы из стакана. – Таблетки есть? – Таблетки не помогут, да у меня их и нет. Вот вино. Она поставила бутылку, стакан, я умудрился налить вино не расплескав. Ладно, говорю себе, я здесь вообще ни за чем. Напрасно проделал долгий путь, и имею не больше причин оставаться, чем ехать домой, в любое другое место или вообще никуда. – Знаешь, что у нее день рождения десятого октября? – спросила Мисси. – Почти в тот день, когда ты приедешь. Возможно, на том твои поиски кончатся. Могила? К ней я направляюсь? Собираюсь сказать себе, что теперь надо сделать именно это, потому что больше нечего делать? Отправляюсь к этой цели, чтоб обмануть себя и заставить поверить, что она со мной, может быть, поговорит иначе? Может, откроет истинную причину всего? Как-нибудь исповедуется с глубины в шесть футов? Созовет всех Реев? На это я надеюсь? С одной стороны звучит ответ «да». Понимаете, я начинаю понимать, как дурачил себя, уговаривал себя на это, даже не зная зачем. Начинаю видеть себя насквозь. Черт возьми, знаю, это бесполезно, но все равно надо ехать. Есть какая-то причина, какой-то конечный ответ, который вообще не ответ. Ложь, дерьмо собачье, полный ноль, и все-таки я должен услышать, увидеть. Как будто вышел на прогулку и через милю понял, что вообще лучше было бы не выходить. Либо идешь дальше, либо поворачиваешь назад, но в любом случае остается пройти еще как минимум милю. А вернешься домой, ну и что? Сядешь в кресло, встанешь, поешь, снова сядешь, походишь кругами в одну сторону или в другую, значения не имеет. Включишь телевизор, выключишь. Смотришь в пол, на стены, на свои ноги. Сходишь пописать, обождешь, когда снова захочется. Все заключается в том, что ты вынужден делать одно и то же снова, снова и снова. Мисси смотрит в стол, потом на свою крутящуюся фотографию, куда угодно, только не на меня. Я хотел ей сказать, все в порядке. Не имеет значения. В любом случае какая разница, так узнать или иначе? Она вполне может сказать то, что я хочу услышать, или то, что сама хочет сказать. В один день мир кажется куском дерьма, в другой радугой, выигрышем в лотерею. Хочешь сказать, что правдивее следующего? Стол, в который смотрит Мисси, даже не стол. Все правильное в данный момент – не-Рей. Всё не-Рей, кроме меня, поэтому она смотрит на все, видя одно и то же. Не важно что. В данный момент ее рука, черт возьми, вообще не рука. Она просто не-я. Ох, все проясняется. Могу спеть тебе песню, которую однажды слышал, причем спеть даже лучше, на собственный лад. – Рей, – сказала она. – Что ты будешь делать, Рей? Мисси забросила меня на железнодорожный вокзал с сумками набитыми одеждой, которой хватит на сто лет. Купила билет, дала наличными две тысячи долларов. Заплатила бы даже за перелет, да поезд кажется лучше – нечто среднее между проклятым богом автобусом и неиспробованным самолетом. Уезжать, честно сказать, нетрудно, потому что она лишь заставила меня подумать обо всем, что я старался понять с детских лет, а теперь оно так же рассеялось, как ее взгляд на снимке. Быть с ней – значит уплывать назад, в ничто, словно я еще не родился. Она стиснула мою руку. Я смотрел в пыль, на камешки, на сверкавшие осколки стекла на автомобильной стоянке. Почему из них не делают драгоценности? Потому что все могут себе их позволить? Не тискала бы она мою руку. Кажется, будто пытается втащить меня в себя, погрузить в бесполезные воспоминания, повсюду плавающие вокруг нас. Теперь один поезд способен меня унести. И он подошел. Я смог взглянуть лишь на ее талию, как в детстве, когда таскался за ней. – Пусть эта поездка будет для тебя концом истории, Рей. Обещай, что когда ты, наконец, вернешься домой, то все мне расскажешь, дашь знать, что все кончено, ты с волнением и надеждой ждешь дальнейшего. В дальнейшем всякое может случиться, Рей, но, что б ни случилось, не оставляй надежды. Пойди в другую сторону, с новыми вопросами и ответами. Назовем это двадцать пятым часом, новым днем. Что-то вроде последней главы книги. – Хорошо, – сказал я, не веря ни на грош. Насколько вижу, что бы она себе ни рассказывала, просто внушает ложную уверенность, будто ни о чем не горюет. Спорю на миллион долларов, нет никакого адвоката, просто какой-нибудь старый бойфренд навсегда искалечил ей ногу, после чего она сбежала, спряталась от мира. Может быть, с кем-то судилась, вышла замуж за адвоката, отсудившего для нее кучу денег, а потом он ее тоже бросил. Поэтому отдала мне фотографию. Дурные воспоминания. – Обещай, Рей. – Обещаю. Она поцеловала меня в лоб. Я пошел к поезду, думая: тучи черные ослепляют меня. |
||
|