"Волшебный туман" - читать интересную книгу автора (Грин Роланд)

Глава 2

Раньше банде Конана везло. Но, когда афгулы стали подниматься по склону, лошадь одного из них пала. Неудачника этого звали Растам. Он был достаточно стар, чтобы иметь сына, который вместе с ним мог бы отправиться в набег.

А больше об этом человеке Конан ничего не знал, но и этого было достаточно для того, чтобы пожалеть о том, что Растаму придется умереть, как собаке, брошенным на милость врагов.

«Даже враг не заслуживает такой судьбы, а тем более человек, который следует за тобой» — таким был девиз Каджара, одного из капитанов туранской кавалерии. В свое время он многому научил молодого киммерийца, когда тот еще служил под туранскими знаменами.

Лошадь Растама погибла, но сам воин остался цел. Конан видел, как Растам скатился с павшей лошади, оставив на песке кровавую дорожку. Потом афгул поднялся, отшвырнув в сторону сломанный лук, и обнажил талвар.

Пыль слепила туранских всадников больше, чем Кована. Они оказались возле Растама раньше, чем увидели его. Один из коней туранцев заржал и взбрыкнул, когда афгул подрубил ему ноги талваром, потом точным ударом снес голову с плеч упавшему всаднику.

Подъехал второй туранец. Растам подскочил и сдернул его с седла. Они вместе упали на песок, а потом одновременно вскочили на ноги, но Растам успел сжать рукой шею противника и использовал его как щит, закрывшись от туранских стрел.

Афгул убил еще двух всадников и изувечил трех коней, прежде чем туранцам удалось обойти его и превратить его спину в мишень для стрел. Но даже тогда у афгула хватило сил, прежде чем умереть, перерезать горло своему живому щиту.

В это время Конан слева от себя увидел глубокую, и узкую расселину в скале. Афгулы тоже заметили ее и повернули в ее сторону. Еще один из коней беглецов пал у склона, поднимающегося к расселине. Всадник повалился вместе с конем, и хотя конь вскоре поднялся, последовав за своими собратьями, упавший афгул больше не шевелился.

Разозлившись, Конан обругал своих спутников, туранцев и самого себя в первую очередь. Перед началом Путешествия он раздал часть драгоценностей своим людям для того, чтобы потом те смогли купить верблюдов, на которых они собирались пересечь южные пустыни, держась подальше от туранских патрулей. Теперь же с каждым погибшим афгулом число драгоценностей уменьшалось.

Того, что сейчас происходило, Конан не ожидал. Но он постоянно учился на своих ошибках, так что не в его духе было тратить время, жалуясь на собственную глупость. С другой стороны, Конан не мог поступить. Иначе, ведь если один человек будет покупать верблюдов для всего отряда, то торговцы могут заинтересоваться богатством северянина-великана. А в пустынях, там, где не было туранцев, обитало несколько племен кочевников, охочих до чужих богатств, если, конечно, не уходить совсем уж далеко на юг, к Наковальне Дьявола, или еще куда-нибудь, где многие путешественники сложили свои головы…

Киммериец заставлял свою кобылу двигаться, в то время как взгляд ёго искал скалу, которая могла бы послужить лучшим убежищем, чем расселина. Но Конан не нашел того, что искал.

— Спешиться! — приказал северянин.

Он говорил на диалекте афгулов, который понимали все воины из его банды, а кроме того, и некоторые туранцы. Преследующие их враги натянули поводья, держась в отдалении, но они отлично слышали приказы северянина.

— Спешиться! — повторил Конан и махнул рукой в сторону расселины. — Заводите туда коней и залезайте повыше. Лучники на стражу.

Кивками афгулы дали знать, что поняли план Конана. Если нельзя укрыть лошадей, то стоит использовать их как приманку. Пытаясь добраться до лошадей кочевников, туранцы или подойдут слишком близко к крутому склону, или сунутся в расселину. Если случится первое, то афгульским лучникам будет в кого пускать стрелы. Если второе, то тогда один человек сможет защитить вход в расселину от дюжины врагов.

И еще Конан знал, что именно ему суждено будет стать этим человеком. Он выпрыгнул из седла, одновременно привычным движением обнажив свой широкий меч. Сняв с седла топор с короткой рукоятью, он подтолкнул кобылу к расселине, слегка хлопнув ее по крупу. Она поспешила за остальными лошадьми.

Один или двое афгулов еще сидели в седлах, и Конан испугался, что в любой момент из их шей могут вырасти стрелы. Он уже открыл, было, рот, чтобы накричать на них, но Фарад опередил его.

Кочевник заревел, словно разъяренный лев:

— Сыны безрогих баранов и лысых овец, с коней — и полезли наверх! Мы заманим сюда туранцев и перебьем их. Они же как женщины, вскормленные блевотиной больных собак. Стоит нескольким из них помереть, как они побегут, поджав хвосты!

Конан верил в силу убеждения, но сомневался, что слов Фарада будет достаточно. Однако афгул заставил всех спешиться и отправил к расселине тех, кто медлил. Когда все афгулы скрылись, к расселине подъехал отважный туранец…

Покачнувшись, он выпал из седла и умер, прежде чем тело его коснулось земли. Вторая стрела пробила горло его коню, и тот смешал свою кровь с кровью своего всадника. Один из афгульских лучников получил неоспоримое преимущество и использовал свое более высокое положение. Его стрелы летели намного дальше. Конан увидел приближающийся строй туранцев. Но, не доезжая до скал, они остановились, словно перед ними разверзлась пропасть в несколько десятков фатомов глубиной. Никто из туранцев не хотел умирать. Никто из них не сомневался, что у афгулов достаточно стрел, чтобы прикончить их всех.

Возможно, туранцы и могли добрался до скал, не обращая внимания на дождь стрел и на потери, подобно безмозглым дикарям, какими и считал их Фарад. Но скорее всего они решили окружить скалы, где засели афгулы, и, прячась на безопасном расстоянии, выждать, пока не подойдет помощь. Конан тут же выбросил все «если» из головы, так как туранцы спешились и стали карабкаться вверх по склону. Несколько туранцев принялись стрелять, не слезая с седел, целясь в высовывавшихся из-за скал афгулов. Много стрел пролетело мимо, высекая искры из камней. Ни один из афгулов не погиб, а один из горцев стал делать оскорбительные жесты в сторону туранских лучников.

С мечом в руке Конан притаился у входа в расселину. Стрелы полетели и из рядов пеших туранцев. Несколько просвистело над ухом киммерийца. Но ни одна из них не попала в него. Неожиданно туранцы перестали стрелять, когда упали двое из их спешившихся воинов. Проклятия наполнили воздух. Конану даже показалось, что его враги вот-вот передерутся между собой.

Но через мгновение надежда на это растаяла, зато Конану удалось добраться до входа в расселину и осмотреть сгрудившихся внутри лошадей. Некоторые были измучены, все нуждались в отдыхе. Но перед тем как отправиться дальше, их еще нужно было напоить. Однако все остались живы. Конан подошел к тому месту, где собирался встретить туранцев.

Повелительница Тумана посмотрела на стоящую перед ней чашу. Происходящее могло быть или причудливым стечением обстоятельств, или влиянием враждебной магии.

Десять пленных — десять сосудов жизненной силы, так лучше теперь назвать их… Все десять отдали свою жизненную силу чаше, стоявшей перед Повелительницей…

В магии человек обладает властью над какой-то силой только тогда, когда знает ее настоящее имя. Повелительница считала, что знает название (оно и в самом деле звучало ужасно) той силы, что собралась сейчас в чаше, и думала, что может командовать ею. Какова же эта сила, Повелительница не знала, но хотела бы выяснить.

Она встала на колени, склонила голову, соединила пальцы на груди и мысленно прикоснулась к украшенному знаком амулету — крышке чаши. Та качнулась, потом поплыла по воздуху и заняла свое место на верхушке чаши. При этом не слышно было ни единого звука, даже самого тихого.

Но вот раздался хриплый вздох, какой обычно издает существо в последнее мгновение жизни — достаточно громкий звук, чтобы ему ответило эхо. Потом отблески алого сияния словно впитались в пол комнаты, как вино в песок.

Все предметы снова обрели свой естественный цвет, но мысли Повелительницы Туманов не вернулись в естественный мир. Она не могла себе этого позволить, пока ритуал не доведен до конца.

Чем больше жизней забирал Туман, тем осознанней становились его действия. Вскоре он сумеет коснуться разума Повелительницы или, по меньшей мере, попытается сделать это. А Повелительница совершенно точно знала, что за этим последует, и более того, не собиралась позволить случиться этому. Она должна была вовремя связать Туман, так чтобы осторожно соединить свой разум с разумом Тумана, но до этого было еще далеко.

Повелительница поднялась и вытянула обе руки в призывном жесте. Две девы вошли в комнату, а за ними еще две одетые по-простому.

Двое новеньких принесли длинные шесты, с которых свисали крепкие кожаные ремни. Ненаметанному глазу могло показаться, что шесты позолоченные. На самом деле «позолота» была следами чар, таких древних, что ныне никто и сказать не мог, кто наложил их. И напоминали они те, что таились в чаше, какую-то разновидность жизненного духа.

Две девы встали перед чашей, две позади нее. Они положили шесты себе на плечи, потом закрыли глаза, а Повелительница снова подняла руки, тихо пропев заклинание.

Чаша поднялась в воздух, не так, как легкая колючка чертополоха, а больше напоминая объевшегося стервятника, пытающегося улететь при приближении гиен. Она кренилась и раскачивалась из стороны в сторону, в то время как волшебство Повелительницы направило ее к шестам и закрепило на ремнях.

— Хак! — воскликнула Повелительница.

Это восклицание не было ни словом, ни заклятием. Оно прозвучало скорее как плевок короля кобр. Чаша закачалась сильнее, а потом замерла в переплетении ремней. Без чьих-либо прикосновений ремни сами собой обвили чашу и затянулись крепкими узлами. Теперь содержимое чаши не могло пролиться, даже если бы она оказалась наполненной до краев лучшими виноградными винами Пуантена.

Когда в чаше бурлила жизненная сила, по-другому с ней обращаться было нельзя. Повелительница помнила одну глупую деву, которая год назад попыталась коснуться чаши рукой. Вместо руки у девы остался обрубок, а когда она поднесла свой обрубок к глазам, те задымились, и их выжгло из глазниц. Однако несчастная не умерла. Но больше она не служила Повелительнице, и та даже не взяла жизненную силу девушки, чтобы прибавить ее к жизненной силе Тумана.

Колдовские раны слишком сильно изуродовали деву. Перед тем как она умерла, многие из воинов, служивших Повелительнице, насладились телом несчастной, действуя так, словно раньше женщин не знали.

Четыре девы, несущие чашу, знали о судьбе своей сестры. Они стояли неподвижно, словно статуи в храме, ожидая, когда прозвучит команда и они смогут ожить.

И вот команда прозвучала… Вместе с ней поднялась рука Повелительницы Тумана. Маленькая процессия вышла из пещеры. Девы быстро зашагали в ногу, как солдаты, а потом свернули направо. Перед ними оказалась узкая тропинка, идущая по краю долины к пещере, известной как Глаз Тумана.

Стрелы стали бить в скалы у входа в расселину. Тогда Конан сменил свою позицию. Он искал место, откуда смог бы видеть все происходящее и сражаться, если потребуется, оставаясь невидимым для лучников, не выскакивая под ливень вражеских стрел.

Тем временем туранцы продолжали стрелять. Киммериец, не высовываясь, занял намеченную позицию. Он и его афгулы пустились в путь с полными колчанами. Но с тех пор как они поднялись на скалы, колчаны их наполовину опустели.

Афгулы отвечали туранцам достойным огнем. Несколько людей, но много больше коней туранцев погибло на склоне. Кони, лишившиеся всадников, бегали вокруг, мешая воинам. Афгулы стреляли много хуже всадников Турана, но они находились намного выше и стреляли по воинам, стоявшим на открытом месте.

Никто не приказывал туранцам отступать, но по общему согласию все, кто шел впереди, решили, что в этот день они уже вдоволь насражались. Всадники повернули назад, вниз по склону, словно вода, спадающая во время отлива в заливе Аргоса. У них не хватило храбрости и дальше лезть вверх по склону, потому что они оставили там дюжину своих товарищей.

Некоторые из тех, кто поотважнее, спешились и укрылись за телами мертвых лошадей, тут же заплатив за свою храбрость. Трое из них погибли почти сразу, и Конан услышал дикий победный крик, прозвучавший у него над головой. Это кричал Фарад.

Туранцы отступили еще дальше, не выходя совсем из зоны обстрела, но они отошли достаточно далеко, чтобы лучники на скалах прекратили стрелять. Конан решил сказать своим воинам, чтобы они использовали стрелы туранцев и заставили тех отойти еще дальше, а потом решил, что делать этого не стоит.

Рано или поздно туранцы попытаются захватить коней афгулов. Они попробуют отбить животных или станут держать своих врагов в осаде, пока не подойдет подкрепление.

Но, если они все же решатся напасть, им придется пробежать под ливнем стрел лишь для того, чтобы неожиданно столкнуться с поджидающим их киммерийцем. Не многие и лишь самые осторожные туранцы останутся в живых после такой схватки.

Конан разложил, подготовив, дюжину стрел, потом одним бесшумным движением скинул сапоги. На солнце скала раскалилась, и можно было обжечь ступни даже с такой толстой кожей, как у киммерийца, но в тени расселины по камням можно было ходить босиком. Из мешочка на поясе северянин вытащил точильный камень и кусок мха, пропитанный маслом; и принялся точить клинок своего широкого меча, стачивая зарубки, которых не было видно, но которые мог заметить лишь воин — сын кузнеца.

Держась настороже, Конан то и дело бросал взгляд в сторону туранцев, думая, что пока он ничем не рискует. Афгулы, находившиеся выше на скалах, предупредили бы его о любой атаке, и у киммерийца хватило бы времени подготовиться.

Заточив меч, Конан бесшумно, словно леопард, высматривающий бабуина у колодца, прокрался на площадку между двумя валунами и присел там на корточки, готовый в любой момент вскочить и встретить врага лицом к лицу. Он увидел, что туранцы отступили. Конан сейчас находился в пределах досягаемости их стрел, но скалы служили ему надежным щитом.

Туранцы отошли подальше на открытое пространство и стали трубить и размахивать знаменами. Конан решил, что большую часть туранского отряда сейчас не видно. Враги замкнули кольцо вокруг скал… кольцо, которое, без сомнения, собирались сделать крепким, как ошейник на шее раба.

Тыльной частью ладони Конан вытер пот и пыль с покрытой шрамами, увитой мускулами шеи, которая в свое время знала и ошейник раба, и шелковые одежды, и золотые цепи. Если на смену дюжине погибших туранцев придут свежие всадники, им, быть может, удастся сделать то, что они замыслили.

Как же заставить их пойти в атаку, чтобы уменьшить их число и поубавить их пыл? Конан осмотрел скалы у входа в расселину более внимательно, так, словно рассматривал тело женщины, ждущей его в постели. А может, и еще внимательнее… скалы не выказывали нетерпения, даже если он смотрел на них слишком долго и внимательно.

Конан сосчитал крупные обломки, сосчитал камни, достаточно маленькие, чтобы подвинуть их, и те, что можно спихнуть вниз. Потом он перевел взгляд на склон, прислонился спиной к скале, которую не сдвинул бы с места целый отряд, сложил ладони чашечкой, поднес к губам и позвал Фарада.

— Как у тебя дела? — спросил Конан на языке северной Вендии, известном как Фараду, так и большинству афгулов. Однако редко можно было встретить туранца, знавшего этот язык.

— Все в порядке, Конан. Мы подстрелили нескольких туранских собак, их было легко убить.

Это были слова афгула, который скорее умрет, чем признается в слабости… одна из многих причин, почему киммериец считал афгулов своими родственниками по духу. Скалы наверху были раскаленнее, чем склон, а у каждого афгула была всего одна бутыль с водой. Конан поклялся, что еще пустит кровь туранцев и научит их осторожности. Он найдет способ выбраться из этой расселины и скрыться от врагов.

— Я надеюсь что-то придумать до того, как мы тут состаримся. Узнайте, сколько врагов по другую сторону скал.

Солнце немного спустилось к горизонту, когда Фарад ответил. Оказалась, что никто из горцев и не подумал сосчитать врагов, отправившихся в объезд скал и теперь очутившихся за спиной афгулов. Конан надеялся, что теперь его люди догадались выставить одного или двух часовых, чтобы те наблюдали за тем, что делается у них в тылу. У афгулов был один недостаток, и именно по этой причине они до сих пор не правили в Вендии и Иранистане. Они презирали всех, кроме своих соплеменников. Афгулы не смогли бы предусмотреть то, что туранцы полезут на скалы, зайдя к ним с тыла, до тех пор, пока туранцы не перерезали бы им глотки, подобравшись сзади.

Враги афгулов потеряли уже много людей, но нужно было помнить об охромевших лошадях туранцев и о раненых, которые постепенно теряют силы, а вскоре могут и умереть. Если туранцы еще раз потеряют столько же людей, капитан (если он, конечно, жив) должен будет отвести их подальше, и тогда афгулы смогут попытаться вырваться из капкана.

Если же туранцы решат и дальше осаждать убежище афгулов, то вынуждены будут растянуться тонкой Цепью. Слишком тонкой, как подозревал Конан, чтобы оказать достойное сопротивление ночной атаке, тем более воинам, которые лучше всех сражаются в темноте.

Киммериец хотел, чтобы солнце, жажда, раны и страх как можно быстрее доконали туранцев. Пусть у врагов затрясутся руки и ноги.

Солнце нырнуло за скалы раньше, чем ожидалось, а туранцы не собирались еще раз атаковать. Убрав в ножны меч и кинжал, но оставив под рукой лук и стрелы, киммериец отполз подальше от входа в расселину, поближе к лошадям.

Даже без воды отдых в тени пошел лошадям на пользу. Они стояли спокойно. Его кобыла подняла, было, голову, но потом точно так же, как и остальные, равнодушно посмотрела на своего хозяина.

— Время попеть, — сказал Конан. Он выкрикнул резкую гортанную команду, которую понимала любая лошадь, выросшая в этих землях. Его кобыла вскинула голову, покрытую засохшей пеной, и громко заржала.

Две или три лошади вторили ей. Конан ухмыльнулся — белой костью сверкнули зубы киммерийца — и полез назад на свой наблюдательный пост.

Улыбка варвара стала еще шире, когда он увидел, как оживились туранцы. Некоторые из них повскакивали и забегали, словно муравьи в потревоженном муравейнике. Афгулы наверху приготовились открыть огонь.

Туранцы знали, что у афгулов есть лошади. И распаленные жадностью, они должны клюнуть на эту приманку.