"Волшебный туман" - читать интересную книгу автора (Грин Роланд)

Глава 3

Четыре девы, чеканя шаг, несли чашу впереди Повелительницы Туманов. Шагать так воительницам было нелегко, потому что ноги их, впрочем, как и тела, были голыми. Но девы не шлепали и не сбивались с ноги.

Наказания для девы, которая нарушит это правило, были не такими уж серьезными. Повелительница знала, что нуждается в воительницах, чтобы те охраняли ее от врагов. Девы знали, что Повелительница ценит их, и, в свою очередь, ценили ее отношение даже в большей Степени, чем боялись ее наказания.

Но чаще всего сохранять мир между Повелительницей Туманов и теми, кто служил ей, было нелегко. Покой долины уже не нарушался года три. В долине никто не ссорился, хотя все знали, что мечты Повелительницы скоро исполнятся, и тогда наступит время перемен. А колдунья мечтала о том, чтобы сделать всех своих слуг могущественными и богатыми настолько, что невозможно вообразить смертному в мечтах, врагов же подвергнуть пыткам, чтобы их души провалились в такие бездны страха, каких никогда раньше не знал ни один смертный…

Повелительница шла следом за девами. Она была одета точно так же, как когда выкачивала в чашу жизненный дух из тел пленных. Повелительница шла с достоинством, несмотря на то, что острые камни оставляли синяки на ее голых ногах, а ветер, пробравшийся в долину вместе с тенями, холодом обжигал ее обнаженную кожу.

Повелительница, как и ее девы, любила прогуливаться, — не важно, в одежде или без, — и не обращала внимания на тех, кто мог наблюдать за ней. Только однажды какой-то глупый путешествующий солдат позволил себе непристойное замечание в адрес группы великолепно сложенных женщин. Тут же его язык оказался, словно приколот к небу. И только когда язык сгнил и почернел, а изо рта солдата стал исходить неприятный запах, заклятие пропало.

А потом нагноение, появившееся у провинившегося во рту, достигло мозга. Сквернослов умер в бреду, и те, кто слышал об этом, прониклись еще большим уважением к колдовской силе Повелительницы Туманов.

Тропинка от пещеры убегала вдоль северной стены долины и тянулась примерно на семь фарлонгов1. Она пробегала по уступу, вырезанному обитателями Кезанкийских гор. Местами уступ был естественным образованием. Иногда он превращался в каменную насыпь из валунов, огромных, как пастушья хижина. Эти камни держались без известкового раствора. В других местах воительницы шли по широкой кирпичной стене, вплотную примыкавшей к скалам.

Никто не обращал внимания на заплаты лишайника и отважные виноградные лозы, серебристый мох и карликовые деревья, искривленные из-за бедной почвы, облепившие тропинку со всех сторон. Все это говорило о том, что эта дорога очень древняя. Чужеземец, появись он в долине и реши изучить ее, мог бы высказать много самых разных мнений о тех, кто построил эту дорожку. И все из них были бы правильными и отчасти неверными.

В конце дорожки был расположен пролет деревянной лестницы, уводивший вниз по почти вертикальному склону высотой около восьмидесяти локтей. Рядом со ступенями возвышался толстый деревянный «журавль». Девы привязали шесты с чашей и веревками к крюку на конце балансира «журавля», а потом две воительницы спустились вниз, чтобы принять груз. Их Повелительница последовала за ними. Девы, что остались наверху, спустили чашу и присоединились к остальным, пока те распутывали веревки, затянутые вокруг шестов.

Все пять женщин не обращали внимания на изображения, вырезанные на скале возле «журавля». Девы видели эти картинки много раз, но не ведали об их значении, а Повелительница Туманов знала. Она понимала иероглифы давно погибшей империи Ахерона, чья магия до сих пор жила в варварских уголках мира в руках безумцев и тех, кто пренебрегал человеческими законами. Повелительница считала, что нет на Земле столь древних старцев из рода людского, кто мог бы понять значение ахеронских символов.

Повелительница Туманов имела много пороков, но она не была столь глупой, чтобы обращаться к чарам, вызывающим тени древнего зла. Женщины собрались у подножия лестницы, готовые идти дальше. В том месте, где они оказались, дорожка проходила по дну долины» Девы подняли чашу и понесли ее дальше.

Первые несколько сотен шагов тропинка шла среди деревьев. У самой дорожки росли молодые сосенки, примешивавшие свой резкий запах к мягкому аромату, исходящему от нескольких огромных кедров. Они возвышались над соснами, словно олени над стаей волков, и ни у кого из тех, кто видел эти деревья, не возникло бы сомнений в том, что растут они здесь давным-давно. Дальше тропинка стала петлять по дну долины, между террасами возделываемых полей, перемежавшихся хижинами и рощицами. В долине уже начинало смеркаться. Но ее обитатели по-прежнему работали на полях или рубили лес. Но, хотя обитателей долины и нельзя было хорошенько рассмотреть, никто бы не ошибся и не принял бы их за людей. Сходство с людьми исчезало, стоило только подойти поближе.

Наконец тропинка привела к пригорку позади обнесенных стеной, крытых соломой хижин. Часовые на стене, огораживающей деревню, выглядели настоящими людьми. Они приветствовали Повелительницу Туманов жестами, которые были древними уже в те времена, когда священники Стигии приручали первых священных змей.

За долиной дорожка превратилась в каменную лестницу. Когда горы на севере окрасились в рубиновые оттенки, пять женщин добрались до валуна в два раза выше человека. На валуне грубыми растительными красками был намалеван глаз, окруженный синими спиралями.

За валуном лежала пещера. А внутри ее находился Глаз Тумана.

Конан не сомневался, что, если бы все дело было, лишь в умении ждать, он и его афгулы уже сегодня получили бы необходимое преимущество. Туранцы торчали на солнцепеке и прожарились, словно мясо на Углях. Они не способны были и пальцем шевельнуть, разморенные жарой. А у Конана и его афгулов было убежище. По крайней мере, они могли укрыться в тени.

Осаждающие могли иметь больший запас воды, чем афгулы, но в пустыне меха с водой быстро пустеют даже у самых стойких воинов регулярной армии. У тех же, кто не привык воевать в пустыне, в горле сухо еще до прихода вечерней зари, а если днем у них нет убежища, то к вечеру им приходится, бросив все дела, ехать за водой, разделив свои силы или вообще сняв осаду.

Однако исход этой осады не зависел от того, кто дольше простоит на коленях на раскаленней скале или еще более горячем песке. Все зависело от того, сумеет ли отряд Конана вырваться на свободу раньше, чем к туранцам подойдет подкрепление. Афгулы смогут выдержать осаду туранцев несколько недель или опрокинут их, бросившись в отчаянную атаку, и быстро и без мучений погибнут, задавленные превосходящими силами противника.

Конан задумался о капитане туранцев, который заботился о жизнях своих воинов не больше чем о помоях, выбрасываемых на улицу. Но киммериец также отлично знал, что боги не всегда вознаграждают добродетель, проявись она в войне, любви или воровстве.

Раз у туранцев такой капитан, то нужно спровоцировать их на атаку.

Конан потянулся так же незаметно, как змеи жрецов Сета. Он распластался на скале и сжал в руке камень размером с лебединое яйцо.

— Эй, туранские псы! — закричал он. — Есть среди вас кто-нибудь достаточно храбрый, чтобы стать лицом к лицу с настоящим мужчиной? Или, увидев даже полумертвого стервятника, вы кидаетесь в бегство?

Конан продолжал выкрикивать оскорбления в том же духе, пока туранцы не стали высовываться из-за камней. Тут туранский офицер раскричался на своих подчиненных, попавшихся на столь безыскусную приманку. Он заставил их вернуться на свои места.

Сверху просвистела стрела. Она впилась в горло офицеру. Тот стиснул древко, согнулся, задыхаясь от крови, хлещущей из горла, а потом упал навзничь, и жизнь покинула его тело.

Это оказался единственный умный младший командир среди мучившихся от жажды глупых туранцев. Теперь никто не сдерживал осаждающих от отчаянной атаки, некому было собрать их на тот случай, если афгулы решатся на ответное нападение.

Проклятие и несколько стрел стали ответом туранцев на смерть офицера. Один из туранцев приподнялся, нацелив свой лук. Увитая тяжелыми мускулами правая рука Конана метнулась, словно кончик плети на хлысте розницы. Камень полетел не с такой силой, как мог бы вылететь из пращи, но довольно сильно ударил туранца в грудь.

Такого удара оказалось достаточно, чтобы сломать рёбpa и вогнать их осколки в сердце неосторожного воина. Этот туранец умирал дольше офицера и был уже мертв, когда его товарищ, выскочив, попытался затащить тело в укрытие.

Верность тоже наказывалась смертью. Три афгула выстрелили одновременно, двое попали в цель, и товарищ убитого Конаном туранца умер раньше, чем тело его, упав, вытянулось на песке рядом с мертвым другом.

Высоко наверху Фарад затянул старую песню афгулов — приветствие достойному врагу. Конан прошептал благодарность Митре за то, что она помогла ему убить туранца… если, конечно, Митру или любого другого бога волновало то, как люди умирают, и они обращали внимание на судьбы людей.

Конан хотел, чтобы туранцы или напали, или отступили. Бесконечное ожидание не приносило удовольствия. Тот, кто что-то предпримет в ближайшее время, и окажется победителем.

Киммериец снова выглянул из-за своего укрытия. Прикрыв глаза рукой, и защищаясь от солнечного света, он разглядел вражеского капитана, который, видимо, был намного глупее убитого младшего офицера и теперь сам отдавал распоряжения своим людям.

Конан сразу понял, что это капитан, так как тот долго жестикулировал соответствующим образом. Казалось, прошла целая вечность. Мухи, привлеченные запахом пота, выступившим на покрытой шрамами спине киммерийца, жужжали и жалили, но Конан не мог согнать их, так как боялся привлечь к себе внимание туранских лучников.

Волна движения прокаталась по рядам туранцев — от тех воинов, что находились в отдалении, к тем, что спрягались поблизости. Где-то ударили в барабан. Ему вторило не эхо, а другой барабан. На мгновение Конан испугался, что к туранцам уже подошло подкрепление.

Потом вдалеке раздались крики туранских воинов. Барабанный бой продолжал звучать. К нему присоединился звук горна. Наверху вызывающе закричал Фарад.

Конан выругался. Туранский капитан оказался умнее, чем предполагал киммериец. Видимо, по его плану часть атакующих должна была отвлечь внимание лучников-афгулов, затаившихся на утесах. Другая часть его отряда в это время собиралась атаковать Конана.

Так и случилось. И хотя в туранцев не полетело ни одной стрелы, они вели себя осторожно и, похоже, все время боялись попасть в какую-нибудь ловушку, подстроенную отчаянными воинами пустыни.

Не было ни ступени, ни тропки, которая вела бы к пещере Глаза. Голая земля, вытоптанная множеством ног за последние три года и также — а Повелительница в этом не сомневалась — ногами людей за множество прошлых лет, подсчитать которые колдунья не могла, у входа в пещеру стала твердой, как скала.

Потолок широкой пещеры так низко нависал, что две из ее дев задевали его прическами. Каменная пыль припудрила их косы, а маленькие камешки, кости летучих мышей и других существ, обитающих в темноте, хрустели у них под ногами.

Ни одного лучика света не проникало вглубь пещеры. Но девы не зажигали факелов. Они много раз ходили этим путем, а на тропинке, ведущей к Глазу, не могло скрываться опасных сюрпризов. Эту дорогу охраняла магия Повелительницы.

Лишь Повелительница знала, что означают изображения, вырезанные на стенах. Непосвященному они могли бы показаться природными образованиями, следами воды на камне, принявшими за прошедшие эпохи фантастические и причудливые формы. Насколько помнила Повелительница, которая видела их хорошо освещенными лишь однажды, резьба здесь была древней работы и, быть может, творением нечеловеческих рук.

Люди — нет, существа — разумные и искусные некогда обитали здесь, точно так же, как в других пещерах Кезанкийских гор, когда еще только закладывался фундамент империи Атлантов. «Король Кулл» — вот имя, которое дошло до колдуньи из неописуемой древности, но, когда были вырезаны эти надписи, не родились даже самые далекие предки Кулла.

Холодный ветерок гулял по пещере, поднимаясь из недр гор, но по-прежнему голая колдунья, казалось, не замечала его. Мысли о грузе лет, оставшихся у нее за спиной, — вот отчего Повелительницу Тумана бросало в холод — тот холод, который не успокоит ни одна сверкающая чаша.

Но ни одна мысль об этом не отразилась в ее взгляде. Колдунью можно было принять за скульптуру из слоновой кости или алебастра, похищенную из какого-нибудь заброшенного храма.

Потом пять женщин вышли из тьмы на свет — алый свет Глаза, слегка отличавшийся от света внутри чаши, как два рубина могут отличаться друг от друга. Он струился вверх, и казалось, дыра в полу, откуда он исходил, заполнена жидкостью. Сама пещера была шириной шагов в тридцать.

Отверстие в полу в диаметре было в пол человеческих роста, и скала по краям его стерлась, став гладкой, как стекло, и предательски скользкой. Но это не остановило и даже не замедлило шаги пяти женщин. Они прошествовали прямо к краю отверстия. Повелительница сама по себе стала слабо подрагивать. Может, звуки, исходившие из чаши, напоминали стук костей на ветру? Может, внутри так называемого Глаза находилось то же, что и внутри чаши? Повелительница знала, что в этом месте опасно прислушиваться к звукам, которые вроде бы и не слышишь, и приглядываться к тому, что вроде бы и не видишь.

Еще один жест, и девы, казалось, превратились в статуи. Только легчайшее движение грудей воительниц говорило о том, что они еще живы. Третий жест, и чаша, выскользнув из кожаных ремней, поднялась в воздух.

Колдовской сосуд едва ли поднялся выше голов дев, но те торопливо отошли назад. Повелительница не отдавала им никакой команды, но в этом не было необходимости. Ни одна из них не видела, что постигло деву, которая замешкалась, когда нужно было отойти от Глаза, но все живущие в долине слышали эту историю.

Они все знали о том, как Туман поднялся из Глаза и окутал деву, оказавшуюся в поле его досягаемости, о том, что случилось с ней. Это не мог бы вообразить себе даже безумный палач…

И вот девы удалились к входу в пещеру, оставив Повелительницу одну с чашей и раскаленным светящимся алым Глазом. Колдунья села, скрестив ноги, на холодный камень и воздела к потолку обе руки. И еще она прикрыла веки. Даже находясь под охраной колдовства, смертному не стоило смотреть на то, что будет происходить дальше.

Алый свет стал сильнее. Он приобрел демонический оттенок. В человеческом языке нет слов, чтобы описать происходящее с чашей и ее украшенной знаком крышкой.

Свет вытеснил из пещеры все тени. В адском освещении колдовского пламени засверкали стены пещеры, столь же голые, как и Повелительница, но слишком гладкие для того, чтобы быть природным образованием. Тут камня касались руки вымершей расы, оставившей этот мир тем, кто пришел за ней следом.

Свет начал танцевать и менять цвет. Алое сияние превратилось в неприятный оттенок пурпурного. Потом он стал сине-багровым, который мог бы показаться естественным, если бы не бурлил, переливаясь, словно туман, разрываемый порывами сильного ветра. Световой столб поднимался над Глазом на высоту в два человеческих роста, но даже на толщину пальца не превышал ширину отверстия в полу.

Казалось, что светящийся туман находится внутри сосуда из удивительно чистого стекла, но на самом деле его ничего не сдерживало, кроме магии Повелительницы и, возможно, магии самого источника Тумана Судьбы.

Повелительница сейчас точно так же, как и ее девы, не могла ни двигаться, ни говорить. В этот миг ее магия соединила ее разум с сердцем Тумана. Призвав на помощь сноровку, приобретенную давным-давно, хоть и испытывая при этом страдания, Повелительница попыталась отогнать все страхи. Она боялась, что Туман не ответит ей так, как раньше.

В следующее мгновение вместе со страхами исчезла и чаша. Туман бурлил, пока не превратился в колонну синего света, поднимающуюся из Глаза. Он вытянулся к потолку и разбился об него, словно струя воды. И ничуть он не был похож на обычный туман.

Чаша поднялась вверх на волнах Тумана. Повелительница к этому движению не имела никакого отношения, но теперь она переключила свое внимания с Тумана на чашу. Колдунья воображаемыми, невидимыми пальцами скользнула под чашу и удерживала ее в Воздухе, когда Туман схлынул назад в Глаз.

Только тогда колдовские силы отступили, и Повелительница смогла пошевелить руками и ногами. Она тихо произнесла заклинание, и чаша осторожно опустилась на землю. Прошло немного времени, и появились девы, чтобы унести чашу. Они подождали, пока их Повелительница успокоится и перестанет трястись.

После того как колдунья осторожно опутала чашу волшебной сетью, укрепленной на шестах, воительницы собрались вокруг своей госпожи. Без всяких разговоров они осторожно приподняли ее и проводили назад по туннелю. Может, одна из них и взглянула на скалу, нависающую над головой, и вознесла краткую молитву богам, которым поклонялись они до того, как попали в долину.

Но если даже кто-то из них так и поступил, никто этого не заметил.

Прошло достаточно времени, для того чтобы успеть быстро перекусить. Туранцы собирались атаковать, но действовали не торопясь. Теперь они прятались вне досягаемости стрел афгулов.

Конан удивлялся, почему за это время среди туранцев не нашелся кто-то, хорошо умеющий лазить. Он мог бы подняться на скалы и напасть на афгулов с фланга. Или, по крайней мере, туранцы могли подняться на скалы и залечь, выжидая, готовые рвануться вперед, когда их товарищи нападут с юга.

Туранцы, если б они, конечно, набрались смелости атаковать афгулов среди скал, получили бы хороший урок. Но такой урок мог слишком занять афгулов, чтобы они смогли помочь Конану.

Киммериец позвал Фарада, приказав ему следить за северным отрогом гор, когда сигнальная труба туранцев взревела далеко справа. Со своего места Конан не видел, что там происходит. Звук медной трубы ответил слева. Этого трубача Конан тоже не мот разглядеть.

План врагов был понятен.

Тем временем дюжина или даже больше туранцев решили безрассудно рискнуть, бросившись в лобовую атаку. Конан перестал считать их, когда увидел еще полсотни всадников, гарцующих за пределами досягаемости афгульских луков. Сначала он подумал, что это подошло подкрепление. Потом он понял, в чем дело.

Сработал «волчий мешок». Всадники, как оказалось, были второй волной, следовавшей за первой. Мнение Конана о вражеском капитане стало еще лучше. Отличный план. Теперь первая волна нападающих с уверенностью может двигаться вперед.

Тут, как и следовало ожидать, туранцы выпрыгнули из укрытий, побежали к скалам. Конан натянул тетиву лука, выстрелил, натянул тетиву еще раз, выстрелил опять и приготовился стрелять в третий раз, когда туранец, сраженный первой его стрелой, еще только падал на песок.

Бросившиеся в атаку туранцы пригнулись, хотя они уже были рядом с киммерийцем. Но афгулы не стреляли. Туранцы неслись вперед, как если бы впереди их ждал золотой клад или демоны хватали их за пятки. Конан же продолжал стрелять. Туранцы шли прямо на киммерийца, словно скалы были из стекла или из тонких вуалей танцовщицы и видно было, что Конан поджидал их в одиночестве.

Еще один туранец упал на колени, но по собственному желанию. Он натянул лук и стал посылать стрелы в камни над головой Конана, пока его товарищи бежали вперед… Только теперь Конан услышал где-то наверху боевые крики туранцев, проклятия афгулов и ругательства на языке более чем дюжины других народов.

Туранская орда напоминала петлю виселицы — стоило попасть в ее тиски, и было уже не выбраться. Конан за то время, пока жил в Туране, на своей шкуре познакомился с этим.

Через несколько мгновений после того, как началась битва наверху, она началась и внизу. Туранцы бежали вдоль подножия скал к Конану, и никто не пытался препятствовать им, стреляя или бросая камни на их головы. Сейчас афгулы, не схватись они с врагами, могли бы открыть огонь по тем туранцам, что оказались у подножия скал, но в этот раз их врагам суждено было добраться до Конана.

Однако лук не отменил другие, более древние виды оружия. Сколько обломков скал приготовили афгулы, Конан не знал, но на мгновение ему показалось, что с небес пошел каменный дождь. Он ответил тем же. Трое туранцев упали, двое снова поднялись, а один остался лежать там, где упал, так как Конан метнул камень, раскроивший ему череп.

Длинные ноги киммерийца уперлись в один из валунов, который он присмотрел заранее. Тот заскрипел, словно поросенок на бойне, когда Конан сдвинул его с места, а потом, оказавшись на покатом склоне, валун сам покатился вниз.

До того как он скатился вниз, Конан столкнул следом второй валун. Потом — третий и четвертый. Пытаясь сдвинуть с места последний камень, киммериец сжал челюсти. Свежий пот прочертил липкую дорожку по его лбу, и на какое-то мгновение Конану показалось, что с этим камней ему не совладать. Потом и он последовал за остальными.

Конан едва успел отскочить назад, когда туранская стрела ударила в то место, где он только что находился. У него хватило времени лишь на то, чтобы увидеть, что его валуны рассеяли большую часть туранцев, когда те, кто остался на склоне, наконец-то добрались до него.

И вот началась беспощадная схватка. Конан использовал все свое искусство. Он преследовал две цели: убить как можно больше туранцев и держать нападавших как можно ближе к себе, чтобы ни один из них не смог одной стрелой закончить схватку.

Конан презирал лучников, считая их трусами, до того как сам научился стрелять из лука. Но он никогда не сомневался, что точно нацеленная стрела привела многих отменных воинов к преждевременному концу.

Киммериец готов был встретить смерть, если в этот раз боги решат позвать его. Но он ответит на их зов, окруженный врагами, с мечом в руке.

Варвар-северянин был на голову и две пяди выше самых могучих своих противников. Прибавить к этому широкий меч, гораздо больше подходящий для такого боя, чем талвары воинов Турана, и схватка могла продлиться много дольше, чем могло показаться.

Первому противнику Конан отрубил руку, державшую саблю, второму раскроил череп. Оба, упав, отгородили киммерийца от тех, кто шел сзади. Следующий туранец заколебался, оказавшись в пределах досягаемости меча Конана, и умер мгновенно. Двое оставшихся отскочили с ужасными ранами, освободив место для лучников.

Конан подумал, что в этот раз удача подвела его. Он не мог отказать своим врагам в хитрости. Но так как он собирался сражаться на короткой дистанции, то прыжком настиг двух туранцев, выскочив из укрытия.

Он врезался в них, словно камень. Один из туранцев отлетел к скале, ударившись о камень с такой силой, что лишился сознания. Конан пнул другого достаточно сильно, чтобы вызвать у противника замешательство. Тулвар выпал из одной руки туранца, кинжал из другой, и воин упал поверх своего оружия, а киммериец рассек надвое его череп.

Третий туранец подскочил, запрыгнув на камень, где стоял Конан. Кровь залила скалу, сделав ее скользкой, но киммериец-то был скалолазом от рождения. Про таких говорили, что у них глаза в пятках. Он знал, как сохранить равновесие на скользкой скале и предусмотреть, чтобы противник не сумел сделать то же самое.

Туранец, громко выкрикивая слова молитвы, попытался схватить Конана, надеясь, что тот упадет вместе с ним. Но киммериец, ударив туранца по виску плоскостью меча, ослабил его захват, и вытащив свой кинжал, изо всех сил вогнал его в тело врага. Туранец взвыл и, отлетев на камни, лишь расширил рану, вспоровшую ему пах и живот.

Падая, он задел одного из своих и повалил его. Конан добрался до них, прежде чем сбитый с ног туранец смог подняться. Варвар ударил его в грудь, сломав ребра, а потом отбил удары еще двух воинов и убил одного из них, пытающегося подобраться к тому, у которого были сломаны ребра.

Засвистели и зазвенели, ударяясь о камни, стрелы. Одна из них разодрала кожу на ребрах киммерийца достаточно глубоко, чтобы полилась кровь, смешавшаяся с пылью и залившая старые шрамы.

Рана сильно замедлила движения северянина. Она могла даже прибавить еще один свежий шарм к коллекции Конана, но киммериец сейчас думал лишь о том, чтобы уйти с открытого места и спрятаться. Он обратил в бегство или убил тех туранцев, которые раньше служили ему щитом, защищая от стрел их товарищей. Теперь же он слишком вырвался вперед, чтобы вернуться в расселину.

Взглянув вниз, он понял, что мудро будет отступить. Первая волна туранцев вышла из боя, и выжившие из второй волны не собирались приближаться. Трое из них погибли под ударами валунов, точно так же как лучник, раненный афгулами. Другие воспользовались луками, и ни у кого из них не хватило храбрости, чтобы встретиться с киммерийцем лицом к лицу.

Стрела попала в голень Конана, пока он поднимался назад к расселине. В иных схватках он получал и худшие раны, но они навели Конана на мысль о том, что афгулы наверху могли и не отделаться так легко, как он. То, что они не выпустили ни одной стрелы, пока варвар сражался с туранцами, могло иметь много объяснений, но не предвещало ничего хорошего.

— Хо! — позвал он на том же диалекте, что использовал раньше. — Как у вас дела?

— Ассад убит, Карим ранен. Но мы разделились. Туранские псы забирались на скалы, словно они настоящие мужчины, но мы достойно встретили их.

— Сколько из них получило по заслугам?

— Немного, менее пятидесяти.

— Я не знал, что ты умеешь так хорошо считать, брат верблюда!

Некоторое время царило молчание, потом Фарад добавил:

— Меньше пятидесяти, но больше десяти, потому что мы не считали, скольких скинули вниз.

По расчетам киммерийца туранцы потеряли треть людей. Уехать сейчас, пока туранцы дрожат и ослаблены, или подождать прихода ночи, когда темнота спрячет их следы и холод освежит лошадей?

— Может, нам попытаться прорваться сейчас?

— Лучше подождем темноты. Я потерял только Ассада, но это не все. Растам и Джобир спустились к этим псам, принеся себя в жертву.

Конан знал, что без приказа Фарада афгулы с места не двинутся. По разумению горца, отходить следовало так, чтобы у туранцев не осталось шансов отправиться за ними следом, когда подойдет подкрепление.

Но если же отбросить заботу о своих товарищах, то Фарад думал иначе. А если заставить афгулов сделать то, что им не по нраву, то киммериец ведь мог расстаться со своей верной бандой с ножом Фарада в спине как-нибудь ночью по дороге в Коф… Никто не мог спросить с афгула, если он не из его же племени.

Так что они или поедут все вместе, или останутся здесь среди скал под охраной туранцев до тех пор, пока к тем не подойдет подмога.