"Поднимается ветер…" - читать интересную книгу автора (Апраксина Татьяна, Оуэн А. Н.)

6. Графство Саур — Собра — окрестности Собры — Веркем

Секретарь послушался совета и сходил в церковь, а на следующий день отправился на охоту. Служанок, достойных соблазнения, на постоялом дворе не нашлось — хозяину помогали две незамужние сестры одна страшнее другой; к тому же, юноша не слишком хорошо представлял, как это делается. До сих пор все случалось наоборот: ушлые девицы сами находили способ затащить в укромное местечко приглянувшегося паренька. Деревенская церковь оказалась бедной, священник — неразговорчивым, при виде юноши в праздничном наряде он и вовсе оробел, а за пожертвование благодарил так, что Саннио едва не пожалел о своей щедрости. Он стыдился того, что на нем, таком же безродном, как и все в этой церкви, да еще и сироте, подкидыше, брошенном родной матерью, надето платье, которое стоит дороже, чем все скудное церковное убранство, что на поясе — кошелек, и за эти монеты можно скупить две такие деревни. Всего этого он не заслужил.

Как назло, проповедь была о смирении и почитании высших, угодном Сотворившим, так что из церкви Саннио вышел пристыженным и клятвенно пообещал себе взяться за ум, не досаждать герцогу глупостями и должным образом выполнять его распоряжения. Именно поэтому он заставил мальчишку, пойманного у церкви, отвести его к леснику, и договорился об охоте. Подходящей лошади у Саннио не было — мышастая кобылка для охоты не годилась; из лука он стрелять не умел, пользоваться копьем — тем более. Из всех умений, необходимых охотнику, он владел только одним: навыком бесшумной ходьбы. В результате охота свелась к следованию за хмурым бородатым дядькой, равнодушно отнесшимся к «барской причуде». Об эту пору из мелкой дичи били только перепелов и горлиц. Дядька подстрелил пару перепелок и предложил добычу Саннио, но тот отказался. Прогулка и без того удалась.

К обеду он вернулся, переоделся и зашел к герцогу, чтобы узнать, нет ли каких распоряжений и обнаружил в его комнате неожиданного гостя — рыжего конопатого мальчишку лет тринадцати-четырнадцати на вид. На рыжем был донельзя грязный и оборванный охотничий костюм с оторванным рукавом и замызганные, но дорогие сапоги, из чего Саннио заключил, что это отпрыск благородной семьи. Паренек посмотрел на Саннио злыми желто-карими глазами и выпятил полную нижнюю губу. Самого Гоэллона в комнате не было. Саннио не стал спрашивать у сердитого мальчишки, кто он такой и что делает в комнате герцога. Едва ли это был воришка: парень просто сидел на краю кровати, ничего не трогая. На всякий случай Саннио уселся на стул и принялся дожидаться Гоэллона. Тот появился довольно быстро. Секретарь взглянул на него и удивился: о недавней апатии речи больше не шло. Герцог был деятелен и даже слегка на взводе.

— Так-так-так, — кивнул он. — Вы уже познакомились?

— Нет, — сказал рыжий мальчишка. — А что это за чучело? Саннио, который, в отличие от нахала, был одет в чистое платье, умыт и причесан, не стал реагировать на оскорбление. Вместо этого он поднялся, уступая единственный стул герцогу, и вопросительно на него посмотрел. Тот сочувственно улыбнулся и подмигнул секретарю.

— Этот доброязычный благородный отрок — Бориан Саура. Он многое перенес, а потому мы будем снисходительны к его словам, не правда ли, Саннио? Секретарь кивнул, лихорадочно обдумывая услышанное. Саура, один из семьи казненного графа. Должно быть, ухитрился убежать и потому уцелел. Неудивительно, что мальчишка похож на оборванца. Но зачем он понадобился Гоэллону? Неужели герцог приехал на север, чтобы поймать и доставить в столицу тех, кто чудом избежал королевского правосудия?

— Приведите отрока в надлежащий вид. Ваша одежда ему не подойдет, возьмите что-нибудь у мэтра Гоба.

— Пойдем, доброязычный отрок, — усмехнулся Саннио. На заднем дворе располагалась маленькая купальня. Там стояли три бочки с водой, лохани и ведра. Саннио распорядился нагреть воды, заставил владельца постоялого двора перерыть сундуки и найти подходящего размера чулки, рубаху, котту и панталоны. Вещи были ношеными, но чистыми. Грязный костюм графского сынка Саннио распорядился выбросить, а сапоги отдал мэтру Гобу, чтобы тот привел их в порядок. Отмытый дочиста сначала песком, а потом настоем мыльного корня, рыжий юнец оказался еще противнее, чем до того. Одежду он обозвал крестьянскими обносками и наотрез отказывался ее надевать, пока Саннио не пригрозил, что выгонит его из купальни вон, как есть без одежды. После мытья жесткие рыжие волосы торчали дыбом, и секретарю пришлось немало потрудиться, чтобы подстричь их кружком. При этом мальчишка обещал, что будет кусаться, и, действительно едва не тяпнул Саннио за палец. Пришлось взять его двумя пальцами за нос и свободной рукой навешать оплеух.

Юноше не впервой было справляться с подобными скандалистами, младшие ребятишки в приюте, которых подбирали на городских улицах порой вели себя и похлеще, но он всегда славился умением совладать с самыми вредными.

— Если будешь брыкаться, могу тебе глаз выколоть. Ненароком. А дядюшка меня простит, я тебе точно говорю. Страшным обещаниям Бориан явно не поверил, но притих, и секретарю удалось сделать из него подобие приличного мальчишки. По крайней мере, он был чист и аккуратно подстрижен. С такой рыжей щетиной, как у юного Саура, отращивать волосы ниже плеч, по столичной моде, явно не стоило. В коричневой котте и серых панталонах он смотрелся не так уж и плохо.

— Благодарю, Саннио, — оценил результат трудов герцог. — Так определенно лучше. Теперь осталось его накормить, и все будет в порядке. После сытного обеда мальчишка заснул. Гоэллон указал Саннио на дверь и сам вышел за ним следом. Дверь он предусмотрительно закрыл на засов. В комнате секретаря он развалился на кровати и похлопал юноше по свободному месту.

— Не знаю, как вас, а меня этот отрок успел хорошенько утомить. Я уж думал, что надо бы его связать, да и о кляпе начал мечтать…

— Обычный мальчишка, балованный немного, а так ничего страшного, — улыбнулся Саннио. — Я и не с такими справлялся.

— Надеюсь, справитесь и с тремя. Да ложитесь вы…

— С тремя… дядюшка? — удивился Саннио, укладываясь затылком на откинутую руку Гоэллона. — Что ж, справлюсь и с тремя.

— Вы молодец, Саннио, я вами доволен. — Герцог притянул его к себе и похлопал по плечу. Юноша вспомнил, как испугался, когда в кабинете мэтра Тейна герцог взял его за подбородок и заставил повернуть голову. Старшие ученики любили пугать друг друга рассказами о господах-извращенцах, и Саннио был уверен, что попал именно к такому. Но герцог не притронулся к нему и пальцем: он вообще избегал чужих прикосновений, брезгливо передергиваясь, когда кто-то ненароком задевал его локтем или плечом. Сейчас мимолетная ласка удивила, но не напугала. Саннио улыбнулся, а потом вспомнил про рыжего мальчишку, помрачнел и с трудом сдержал вздох.

— Спрашивайте, мой юный друг; я же вижу, что вас опять одолели и воображение, и любопытство. — Герцог смотрел в низкий потолок и улыбался. Тепло руки, по прежнему лежавшей на плече, чувствовалось даже через рукав камизолы.

— Те двое… они тоже будут из семей мятежников?

— Вы угадали, Саннио.

— Что с ними будет?

— Вы имеете в виду, что я собираюсь с ними сделать, и не планирую ли отдать королю детей, которые уже один раз чудом избежали смерти? Нет, не планирую. Я возьму их под свою защиту, а потом устрою их судьбу наиболее безопасным для них образом. Вы удовлетворены, Саннио?

— А… откуда вы узнали, что они живы?

— Я все-таки королевский прорицатель. Хотите, предскажу и вашу судьбу? — усмехнулся герцог.

— Если вас не затруднит, дядюшка…

— Дайте мне обе руки. Саннио извернулся и сел, протянув герцогу ладони. Гоэллон поочередно рассматривал то одну, то другую ладонь, заставлял юношу сгибать пальцы, водил ногтями по линиям. Серьезная бесстрастность лица заставляла предполагать, что секретаря ожидает очередная шутка.

— Наука хиромантия, иначе же гадание по руке, позволяет нам прочесть и то, с чем человек родился, и то, как он использовал свои задатки. Желая узнать, каков человек сам по себе, мы смотрим на его левую руку, желая узнать, что он сделал — на правую. Также большое значение имеет форма руки. Вот у вас, скажем, рука мала и изящна, ладонь узкая и стройная, пальцы без узлов, длинные и тонкие. Это указывает на то, что ваша духовная жизнь во всех отношениях побеждает телесную, и хотя телесно вы не особенно сильны, но энергия духа в вас такова, что из вас выйдет либо святой мученик, либо выдающийся учитель, если идеализм и оторванность от всего мирского не погубят вас раньше, чем ваши дарования раскроются во всей полноте.

Саннио покраснел и с недоверием посмотрел на герцога, однако, тот равнодушно, словно читая по книге, продолжал:

— Развитость холмов и выраженность некоторых линий позволяет мне с уверенностью заключить, что судьба вас ждет незаурядная, более того, вы разумным образом не ожидаете от нее подарков и прилагаете все усилия к совершенствованию своих дарований. Однако же, фаланга воли, — Гоэллон ухватил большой палец Саннио и больно стиснул, — заметно преобладает над фалангой логики, что говорит о том, что вами всю жизнь будут править чувства и сиюминутные порывы. На линии разума у вас небольшой разрыв, что указывает на возможность потери рассудка, однако ж, на правой его уже нет, а, значит, вы успешно избежали беды…

— Я болел горячкой. Говорили, что я мог остаться слабоумным, — кивнул юноша.

— Вот видите, хиромантия — не худшая из наук. Что же касается вашей ближайшей судьбы — вам определенно уготована дорога, многочисленные хлопоты и некоторые потрясения. Впрочем, — герцог усмехнулся, — об этом я могу сказать, не глядя на ваши руки. Так что ложитесь и давайте переваривать обед, как велят нам светила науки — в покое и неспешных приятных размышлениях. Пока не проснулся юный Саура, тут-то и начнутся хлопоты с потрясениями. Секретарь понял, что его опять разыграли, и улыбнулся. Он улегся и прикрыл глаза, думая, как будет справляться с рыжим хулиганом. Если все трое окажутся такими, как Бориан, то герцог прав — хлопот не миновать, причем таких, которым секретарь предпочел бы и работу переписчика, и очистку конюшен. Хлопоты начались, едва он успел задремать. Из-за соседней стены послышался такой стук и грохот, что Саннио едва не свалился с постели.

— Идите, проведайте парня, пока он не пробил дыру в полу, — посоветовал герцог, поворачиваясь на бок лицом к стене.

Едва Саннио отодвинул засов и приоткрыл дверь, в него полетел поднос, а затем и тарелка. Тарелку юноша поймал на лету, ему уже было не привыкать. Прикрыв за собой дверь, он вошел в комнату и остановился в шаге от хулигана. У того в руках была тяжелая глиняная чашка, и он явно намеревался засветить ей секретарю в голову. Выспавшееся дитя стало вдвое злее и нахальнее. Саннио зевнул напоказ и скорчил сердитую рожу.

— Ты что буянишь? Дай честным людям поспать после обеда. Проснулся — так и сиди тихо, чего тебе не хватает? Горшок в углу.

— Сам ты горшок, — ответствовал рыжий. — И то, что в горшке.

— Ты просто гордость своего рода. Это тебя отец с матерью так отвечать научили?

— Не трогай моих родителей, ты… — набычилось рыжее наказание.

— А ты их не позорь, — пожал плечами Саннио. — Если хочешь, чтоб твоих родителей считали неблагодарными грубиянами — продолжай в том же духе. Если не хочешь — думай, что говоришь и делаешь.

— Они умерли, им все равно! — завопил Бориан, мгновенно краснея.

— Если все равно, то, конечно, можно и вести себя, как последняя шваль, — кивнул секретарь. — Ну, давай, кидай свою кружку. Потом возьмись за стул. Тебе все можно, ты ведь маленький невоспитанный дурак, а вовсе не графский сын.

— Сам дурак, — ответил мальчишка, но пыла у него поубавилось.

— Конечно, дурак, — еще раз кивнул Саннио. — Умный вообще не стал бы с тобой разговаривать, пока ты брызжешь слюной и бранишься, как обокраденный попрошайка.

— Ну ладно, я понял. — Парень поставил кружку на стол и уселся на кровать. — Вы кто такие?

— Меня зовут Саннио, моего дядю — Руи. Мы увезем тебя отсюда в более безопасное место.

— И что я там буду делать?

— Об этом тебе расскажет дядя. И не мешай ему, пожалуйста, спать. Он устал. Посиди тихо, ты ведь не маленький.

— Я не хочу сидеть один, — признался Бориан.

— Я посижу с тобой, — вздохнул Саннио, — если ты будешь вести себя прилично. Не ругаться, не шуметь, не швыряться…

— Да понял я, понял! — яростно болтая ногами, сказал мальчишка, потом вскочил и принялся ходить по комнате, отчаянно топая.

— Сядь, — приказал Саннио, и сам сел на постель. — Сядь и расскажи мне, что с тобой случилось. Рыжий сел. Видно было, что ему трудно сидеть спокойно, он то размахивал руками, то принимался грызть и без того объеденные под корень ногти, то кивал головой. Успокоился он не сразу. Тогда Саннио начал задавать ему вопросы, и постепенно смог представить, что случилось с мальчиком и его семьей. Сам Бориан, Бори, как его называли дома, был четвертым сыном. Отец отправил его к одному из своих вассалов, чтобы там мальчик рос в окружении ровесников. Полгода он прожил там, ни о чем не подозревая, пока в замок не примчался гонец, сообщивший о том, что замок графа захвачен королевской армией, а все родичи арестованы по обвинению в мятеже. Бориана решили спрятать в лесу, в охотничьем доме, но дотуда мальчишка не добрался — маленький отряд нарвался на разъезд королевской армии. Двух спутников Бориана убили в бою, его самого ударили по голове — мальчишка гордо показал почти выцветший кровоподтек на затылке, — и связали, но ночью он ухитрился перегрызть веревки. В последнем Саннио не сомневался. Рассказывая об этом эпизоде, Бори показал такие белые и крупные зубы, что ими впору было колоть орехи. Удивился он только беспечности солдат, не связавших рыжему хулигану руки за спиной; на их месте секретарь еще и связал бы мальчишке ноги, а потом привязал его к дереву. Бориан удрал в лес, прошатался там три-четыре дня, точно он не помнил, потому что от голода ослабел и плохо запоминал происходящее. Он решил пробираться в родной замок.

Сначала он прикинулся оруженосцем, сбежавшим из осажденного замка, и прибился к торговцам зерном, которые ехали на юг, чтобы продать фураж королевской армии; потом шел пешком — один и с бродячими монахами. На шестой день он сбил себе ноги и отравился речной водой, а потому его оставили в придорожном трактире. Добросердечная хозяйка вылечила мальчишку от поноса и приставила помогать по хозяйству, но, когда в трактир приехали солдаты, пришлось удирать в лес — они искали рыжих мальчишек возраста Бориана, и баба, смекнув, что к чему, дала ему еды и через дворы вывела к околице. За следующий десяток дней Бориан побывал у крестьян, которые после разорения их домов решили попробовать себя на разбойничьей стезе, у пастухов, угонявших скот на дальние пастбища подальше от рыщущих повсюду фуражиров, и, наконец, попался на дороге всаднику, который пообещал довезти его до замка, а вместо этого связал (гораздо надежнее, чем солдаты) и привез к Гоэллону.

— Мне не нужно в безопасное место, — закончил рассказ Бориан. — Мне нужно в замок.

— Там нет ничего, кроме воронья и трупов, — жестко сказал Саннио. — Тебе туда уже не нужно.

— Нужно!

— И что же ты там будешь делать? — спросил секретарь, чувствуя, как невольно сбивается на холодную иронию Гоэллона. — Мстить всем?

— Да!

— Голыми руками? Без оружия? Один?

— Я возьму людей у вассалов.

— Значит, вас всех казнят. И тебя, и людей, которых ты поведешь. Пойми, мальчик, с королевской армией тебе не тягаться.

— А что мне делать? — вытаращил удивленные глаза Бориан.

— Ты поедешь с моим дядюшкой, куда он скажет.

— А он даст мне солдат? «По шее он тебе даст», — хотел сказать Саннио, но подобный ответ явно вызвал бы новый бунт. Мальчишка и так корчил такую рожу, словно прямо сейчас был готов бежать и драться со всей королевской армией сразу, должно быть, при помощи глиняной кружки и подноса.

— Там видно будет… — уклончиво ответил Саннио. — А теперь будь добр, посиди один. За окном уже темнело. Саннио подумал, что нужно разбудить герцога, но, как оказалось, тот и не спал, а валялся на постели, закинув ногу на ногу, и что-то читал. Юноша вспомнил, что пока он слушал печальную историю странствий Бориана, по коридору кто-то проходил туда и обратно, да и внизу ржала лошадь и что-то ворчал мэтр Гоб.

— Потрясен вашим талантом воспитателя, мой юный друг, — помахал рукой Гоэллон. — Без шуток, это было весьма достойно.

— Вы все слышали? — удивился Саннио. Он говорил нарочито тихо, копируя манеру мэтра Тейна.

— Сотворившие подшутили надо мной, наделив слухом намного более острым, чем у других людей. Так что ваши разговоры не остались для меня тайной. Саннио передернулся. Сам он тоже отличался хорошим слухом, и это доставляло ему массу неприятностей. Он слишком легко просыпался, уставал, находясь в толпе; то, что другим казалось незначительным шумом, заставляло его подскакивать. Так было с самого детства, и юноша постепенно отучился дергаться на каждый звук и обращать внимание на чужие разговоры и перешептывания, которые волей-неволей слышал, но тише и приятнее они от этого не стали. Если у герцога слух такой же или еще лучше, его остается только пожалеть.

— Завтра у нас будет пополнение, а потом мы уедем на северо-запад, — сообщил Гоэллон. — Крепитесь, Саннио…

Секретарь вздохнул про себя и коротко, но горячо помолился Сотворившим о том, чтобы остальные двое оказались потише. Особо жаркую молитву он вознес Оамне, Матери всего сущего — она, как мать, должна была понимать, что такое трое шаловливых детишек, и не могла оставить Саннио в его беде.

Мио оглядела накрытый к завтраку стол в беседке и украдкой вздохнула. После ночного бреда кусок не лез в горло, но перед прогулкой нужно было перекусить. Верховая езда натощак — не лучшее развлечение, так можно и превратиться в сушеную каракатицу. Герцогиня плеснула в чашку сливок и принялась пить мелкими глотками, надеясь на то, что аппетит придет вслед за едой, однако ж нахал игнорировал приглашение. Его явно не привлекали ни изящно накрытый стол, ни уютная беседка с коваными решетками, по которым вился виноград, почти неотличимый от живого, ни две очаровательные дамы в утренних туалетах нежнейших оттенков.

— Анна… — Герцогиня подняла глаза на приятельницу. — Тебе снятся сны? Долговязая графиня не страдала недостатком аппетита; впрочем, на фигуре это никак не отражалось. Мио так и не удалось откормить ее до подобающей девице округлости.

— Снятся, конечно, — кивнула та, отправляя в рот очередную булочку. — Разве кому-нибудь не снятся?

— Не знаю, — пожала плечами Мио и поежилась. — Я, наверное, их забываю. Но сегодня…

— Это был какой-нибудь особенный сон? — Анна наконец-то подняла глаза и перестала жевать.

— Да уж, лучше и не скажешь, — неожиданно сварливо откликнулась герцогиня. — Исключительно особенный…

— Что же тебе приснилось?

— Кошмар, — призналась Мио. — Отвратительный. Город, построенный из железа. Люди… нет, не люди, а какие-то чудовища. Огромные движущиеся дома. Этот скрежет… — герцогиня поморщилась и встряхнула головой. Если настолько сильно морщить нос и зажмуривать глаза, то появятся морщины, но сейчас ей было все равно. — Скрежет, как от ржавых лебедок. Только оглохнуть можно. Дым, гарь, ужасные запахи…

Анна смотрела на подругу так, словно увидела ее впервые в жизни, а может быть так, словно у Мио выросли кошачьи уши. Она отставила чашку, подперла щеку дурацким бабьим жестом, от которого герцогине Алларэ так и не удалось ее отучить, и продолжила созерцать нечто, уму герцогини непостижимое.

— У меня пятно на платье? — не выдержала Мио.

— Нет, нет… — всполошилась глупая курица. — Просто… Мио, но такие сны снятся всем! Неужели тебе никогда…

— Всем? — удивилась герцогиня и потеребила кружево на рукаве. — Ты уверена?

— Это же Мир Воздаяния, — словно говоря с маленьким ребенком, продолжила Анна. — Сны о нем посылают нам Сотворившие, дабы напомнить о том, какая участь уготована грешникам. Разве священник не учил тебя этому?!

— Про Миры Воздаяния и Вознаграждения учил, конечно, — Мио пожала плечами. Кто же про это не слышал, когда в каждой молитве об этом поминается. — Но чтоб вот так…

— Понимаю, — сочувственно вздохнула Анна. — Приближаются праздники, и нам напоминают о том, что нужно очистить душу… Перед праздниками мне всегда это снится. Ужасно. Но иногда снится и… — графиня закатила глаза и сделала наиглупейшее лицо восторженной святоши, — Мир Вознаграждения! О, Мио, как он прекрасен!

— Я читала, — Алларэ попыталась улыбнуться надлежащим образом — с тем же восторгом, что и Анна, но без дурацкой гримасы. — Сады плодоносящие и источники неоскудевающие…

— Слова не могут передать всего восторга! — в графине Агайрон определенно пропадала проповедница. Может, ей стоило не замуж выходить, а податься в орден Милосердных Сестер? Такой пыл там пришелся бы по душе всем монашкам. — О, Мио, как он прекрасен! Тебе нужно чаще молиться и ты тоже увидишь его!

— Непременно последую твоему совету, милая Анна, — прощебетала герцогиня. Молиться? Нет уж, лучше найти пылкого любовника — тогда, глядишь, и не будет ничего сниться. Как раньше. Пусть графиня Агайрон молится и созерцает свои цветущие сады, а Мио знает и более приятные способы провести время и заодно избавиться от кошмаров. Но кто бы мог подумать, что описанное в Книге Сотворивших выглядит настолько омерзительно?! Может, и впрямь пора задуматься о душе? Вспомнить заповеди, слушать проповеди, соблюдать посты и ходить в церковь не ради приятного общества? «Успеется, — немного поразмыслив, решила герцогиня. — Молиться и поститься будем в старости, Сотворившие милосердны и простят…». Высокой и стройной Анне костюм для езды верхом шел невероятно, и Мио даже решила, что по возвращении в Собру не станет выезжать вместе с графиней. Вовсе ни к чему давать столичным кавалерам возможность сравнивать дам между собой. В платьях Анна казалась немного неловкой и слишком уж тощей, но садясь на лошадь преображалась. Мио обнаружила это после первой же совместной поездки и принялась украшать подругу на свой вкус. Не просчиталась: облегающий кафтан и широкая юбка сделали из Анны почти что святую Этель Эллонскую, которая прославилась не только чудом дарования общего языка, но и тем, что была неутомимой охотницей. Ее-то и изображали всегда верхом на лошади и в окружении своры охотничьих собак. Впрочем, стоило вспомнить, что святая Этель была еще и старой девой, занудной праведницей, а ее глава в Книге Святых, увы, не содержала советов по охоте, сплошь высокопарные поучения. Определенно граф Агайрон, выбирая дочери имя, слегка промахнулся.

— Ты отличная наездница, дорогая! — про святую Этель Мио решила не упоминать; благонравная девица Агайрон от такого могла бы и в обморок упасть, обмахивай ее потом платочком с уксусом… Анна, разумеется, покраснела и начала лепетать что-то про батюшку, который позаботился о том, что…

— Милая моя Анна, — вздохнула герцогиня. — Было бы куда лучше, если бы твоя матушка тоже позаботилась насчет кой-чего. Если тебе говорят комплимент, то ты не должна вянуть, как цветочек под снегом. Улыбнись, поблагодари, кивни… примерно вот так.

— Благодарю, герцогиня. — Ученица старательно изобразила кивок и улыбку.

— Уже лучше. Потом попробуй перед зеркалом… Васильковый костюм отменно подходил к цвету глаз подопечной, и Мио еще раз похвалила себя за удачный выбор. Подбирай ткань к глазам, и не ошибешься. Если цвет еще и является родовым, как у Алларэ, — повезло. Если нет — так лучше пожертвовать обычаем, чем носить на себе то, что тебе не подходит. К счастью, от дам не требуют являться ко двору только в родовых цветах. «Нужно позаботиться о том, чтобы к празднествам во дворце у Анны был подходящий гардероб, — напомнила себе Мио. — А то они с батюшкой выберут… стыдно будет рядом сидеть!». И еще нужно что-то делать с постоянным смущением, испуганным трепетом и прочими атрибутами скромности. Что украшает пятнадцатилетнюю девочку, то в двадцать три уже смешно… Мио оправила оплечья шаперона, заправила под капюшон выбившуюся прядь. Два грума вывели лошадей, подставили наездницам сложенные ладони, помогая забраться в седло. В Алларэ герцогиня ездила в мужском платье, а дамское седло звала не иначе как «дурацкая подушка», но приучать к подобному Анну… все хорошо в меру, а излишних вольностей ее отец не поймет. К тому же поместье в окрестностях столицы — вовсе не дом, здесь слишком много любопытных глаз и длинных ушей. Не нужно давать сплетникам лишних поводов, пусть пока пережуют разрыв с Руи и дружбу с Анной. Уже хватит до самых праздников… До первого снега было еще далеко, но и к полудню в воздухе чувствовался свежий холод. Всю седмицу стояла отменная погода: сухая, прохладная и ясная.

Ветер проносил дождевые тучи через столицу на восток, но Трена, поместье Алларэ, лежало чуть южнее, и сюда добирались только самые упрямые и вредные тучи. Пока еще было рано для них, а к началу затяжных дождей Мио планировала уже вернуться в Собру. Там и дождь — только повод обновить только что пошитый плащ.

— Этой осенью мы будем носить только яркие ткани, — сказала Мио. — Представь: хмарь, туман, все такое мокрое и серое, а мы — в красном, зеленом, голубом… Все будут в восторге! И никаких темных зимних тонов, надоело…

— Это не слишком вызывающе? — Анна, кажется, испугалась. — Меня учили…

— Ах, глупости, Анна, ну что ты в самом деле? Разве не прелестно будет обрадовать столицу?

— Пожалуй, — кивнула подружка, и Мио удивилась: то ли ей понравился собственный яркий костюм, то ли воспитание начало приносить первые плоды. По крайней мере, Анна больше не спорила о том, что прилично и подобает. Дорога тянулась между холмов, петляя, как нитка у плохой швеи. На дороге им никто не повстречался, только вереница повозок, битком набитых поклажей, прикрытой мешковиной. Сопровождали их солдаты в мундирах королевской армии, и герцогиня догадалась, что груз везут в Энор. Должно быть, там готовились к осеннему визиту короля. После праздников Сотворивших его величество обычно на девятину удалялся в поместье для отдыха. Как раз начинались дожди. Должно быть, королю нравилось мокнуть — ну что ж, дело вкуса… Подумав об Эноре, Мио вдруг вспомнила, что с полгода не виделась с Фиором Ларэ. Все-таки родственник, да еще и весьма близкий, двоюродный брат. Двоюродных и троюродных братьев у герцогини Алларэ было в изобилии, род славился многоплодием, и все потомки младших сыновей держались вместе, так что шуточки на эту тему не иссякали, но Фиора Мио любила больше многих прочих. К тому же, он был живой загадкой: при виде короля Ивеллиона герцогиня никогда не предположила бы, что тот способен кого-то любить, но от матери и тетушки Мирей доподлинно знала, что Фиор — плод любви, причем взаимной. Связь длилась десять лет, а когда король женился на Астрид Агайрон, Амели назло ему вышла замуж за мелкого землевладельца из Къелы, но через год умерла. Не то от разочарования, не то от простуды. Второе казалось Мио куда более вероятным: в снегах Къелы простуду подцепить проще, чем репей на юбку.

— Мы поедем в гости, — сказала Мио. — В королевское поместье.

— Нас пригласили? — вытаращила глаза дурочка.

— Родственникам приглашение не нужно, а управляющий поместьем — мой двоюродный брат. Королевский бастард, разве ты о нем не слышала? Услышав слово «бастард», Анна покраснела до ушей, и Мио хихикнула. Ну надо же, до чего мы невинны. А интересно будет познакомить их с Фиором. Двое благонравных тихонь быстро найдут общий язык. Главное — проследить, чтоб приятные беседы и прогулки не переросли в нечто большее. Этого граф Агайрон уж точно не поймет, да и Фиор ей не пара. В свое время король категорически отказался от того, чтобы Алларэ признали бастарда как члена своего рода. О чем думал его величество — остается только догадываться, но вместо того, чтобы пополнить собой ряды большого семейства, Фиор так и остался королевским отпрыском с урезанной согласно обычаю материнской фамилией. Впрочем, казалось, что он полностью доволен своим положением… а родственник в королевском поместье — это ценность.

— Завтра, — решила герцогиня. — Дня на три… ну или как получится. Фиор тебе понравится. Окаянная девица в очередной раз покраснела.

Пить с Реми Алларэ было весело, а вот разговаривать — совсем другое дело.

Герцог Алларский пьянел весьма странным образом: ему раньше отказывали ноги, чем ум, а вот последние остатки здравого смысла сбегали еще до первого бокала вина. Результат получался устрашающий. Перевернув с ног на голову дом тетушки Свары веселое трио отправилось вниз по еще более веселой Кандальной улице, переходя из заведения в заведение, впрочем, к тетушке Реми пообещал вернуться — и сдержал обещание, правда, уже после рассвета, когда Флэль падал с ног и пересчитал все выемки в брусчатке: каждая ямка так и цеплялась за носок или каблук туфли.

— Эту улицу нужно переименовать!.. — возопил Кертор, в очередной раз спотыкаясь на коварной мощеной дороге. — Во что-нибудь понятное! Чтоб сразу было ясно…

— Например? — заинтересовался Реми. У него ноги почему-то не заплетались: должно быть, сапоги герцога не казались брусчатке достойной добычей. Эмилю тоже пока везло. Проклятые колдобины ополчились именно на Флэля. — Ваши варианты?

— Ноголомная? — предложил Флэль.

— Банально, друг мой, — отверг эту идею Реми.

— Большие Колдобины? — это уже Эмиль.

— Неплохо… но колдобины — это недостаточно изящно.

— А такая мостовая — изящно?!.. — возопил Флэль.

— Тогда Большие Выбоины, — пожал плечами Далорн.

— Великолепно, Эмиль, просто великолепно! — расхохотался герцог Алларэ. — Именно то, что нужно. Осталось только завершить начатое. Флэль недоуменно уставился на герцога, а тот огляделся, поймал за ухо пробегавшего мимо мальчишку-посыльного с большим свертком в руках. С края свертка свисал рукав женского платья с меховой опушкой. Мальчишка похлопал круглыми глазами навыкате, сначала попытался вырваться, но Реми тихо сказал ему пару слов, и посыльный радостно закивал. Герцог продолжил что-то говорить, парнишка кивал, запоминая, дважды что-то переспросил, а потом нахально протянул чумазую лапку с обгрызенными ногтями. Реми высыпал в подставленную ладонь пяток монет и уже громко сказал:

— Чтоб к полудню все было готово. Будут спрашивать — скажи, по приказу герцога Алларэ. Закончишь — придешь в мой особняк за остальной платой. Посыльный присвистнул, кулаком с монетами потер прищемленное ухо, улыбнулся до ушей и умчался.

— Что это было, герцог? — спросил заинтересованный Эмиль. — Городу предстоят перемены?

— Непременно, — Реми вновь засмеялся. — Всякую хорошую идею нужно воплощать в жизнь. После обеда полюбуемся, а теперь пора подумать о завтраке.

Заведения на Кандальной улице к рассвету закрывались, и посетители потихоньку расползались по домам. Большинство накидывало на лица капюшоны темных плащей без гербов и шитья, так что благородного человека было трудно отличить от зажиточного ремесленника или купца, решившего погулять с веселыми девицами. Ряд похожих друг на друга трехэтажных особняков с черепичными крышами, отгороженных живыми изгородями в утренних сумерках казался очень усталым. Занавеси на окнах задергивались: девицы и хозяйки ложились спать до вечера.

Реми распорядок жизни Кандальной улицы ничуть не волновал. Шел четвертый день веселого гулянья. Флэль еще два дня назад обнаружил, что такое «пить по-алларски»: не делать перерыва ни на час, и тогда не стоит беспокоиться о похмелье. Оно просто не успеет подобраться к пьющим. Вино, выпитое троицей столичных щеголей, можно было считать уже бочками, но герцог Алларэ явно полагал, что веселье только начинается. Флэль с ним не спорил, а Эмиль, кажется, был заранее согласен участвовать в любой авантюре и любом безобразии, которое приходило в голову Реми. У пьяного Алларэ между появлением идеи и ее воплощением в жизнь проходило совсем немного времени: Флэль не успел и чихнуть, как Реми уже барабанил в дверь ближайшего дома с жирным окороком на вывеске.

— Закрыто у нас, закрыто! — откликнулся из-за двери мрачный густой бас. — Вечером приходите! Звучно шваркнул засов; Флэль был уверен, что таверна откроется, но, судя по всему, хозяин или сторож, напротив, закрыл дверь.

— Реми, пойдемте, на этой улице найдется, где позавтракать… пойдемте к тетушке, — позвал Кертор, но герцог не собирался прислушиваться к голосу разума.

Алларэ скинул кафтан, швырнул его за спину и, подтянувшись по-кошачьи, не то залез, не то запрыгнул на подоконник. Несколько мгновений — и решетка на окне была распахнута. Герцог скрылся в темном проеме окна и спустя минуту показался на пороге.

— Открыто, господа! Прошу! — Реми открыл дверь и тут же ушел куда-то вглубь таверны.

— Стража!!! — немедленно завопил кто-то в доме. — Убивают! Эмиль и Флэль мгновенно ринулись внутрь: интересно было, кто кого убивает, зачем и почему. Кто кого убивал — Реми трактирщика или трактирщик герцога Алларэ, — установить им не удалось. Мужик в фартуке, с трудом обтягивавшем живот размером с хорошую бочку, держал в руках здоровенный мясницкий топор, но в кадык ему почти упиралась шпага Реми.

— Положите топор и займитесь делом, хозяин, — посоветовал Алларэ. — Завтрак на троих. Флэль огляделся и увидел испуганно вцепившуюся в косяк бабу лет сорока — должно быть, жену или сестру трактирщика; разобрать было трудно — дородностью тетка не уступала хозяину. За ней стоял еще более здоровенный, чем отец, сынок — детина упирался головой в притолоку. В руках сын держал кочергу, а мать пыталась отпихнуть его внутрь, на кухню. Ни Алларэ, ни хозяин сдаваться не собирались. Трактирщик изображал мужественного защитника родного заведения от чужеземных захватчиков и, кажется, готов был отправиться в мир иной, но не к плите, а Реми… Реми, которому ударило в голову получить что-то именно здесь и сейчас, остановить было не легче, чем шторм или смерч. Флэль покосился по сторонам. Выскобленные дочиста деревянные столы, свежие льняные салфетки. Судя по острому запаху смолы, пол был посыпан стружкой от силы час назад. Приятное, уютное место. Кормили здесь, наверное, тоже неплохо: Кертор верил в примету, что лучший повар — самый толстый повар. Но вот упрямства этому повару было не занимать, и уж тем более не у герцога Алларэ.

Когда на сосновую стружку брызнет алая кровь, мешаясь с капельками смолы, это не будет красиво… по крайней мере, на вкус Флэля. Керторец глянул на Далорна, но светловолосый стоял молча, спокойно и не шевелясь. Рука лежала на эфесе шпаги: одно движение — и клинок взлетит в воздух, но предсказать, куда он двинется — к руке герцога или к плечу трактирщика, — было невозможно. Простолюдины Собраны никогда не страдали от нехватки самоуважения, знали назубок права, дарованные им королями, и при необходимости могли схватиться хоть за дубину, хоть за топор, чтобы защитить себя от посягательств. Раньше Флэлю это казалось милым, к тому же приятно контрастировало с рассказами о Тамере и тамошних порядках, но сейчас керторец хотел, чтобы все было несколько не так. Почему бы мордатому трактирщику не опустить топор и не начать делать свое дело? Шутка перестала быть смешной ровно в тот момент, когда Алларэ взялся за шпагу. Флэлю мучительно хотелось оказаться где-нибудь подальше от таверны: он не любил ни злых шуток, ни напрасного насилия.

— Герцог, оставьте его в покое, — спокойно сказал Эмиль. — Я не хочу завтракать в тюрьме, там кормят редкостной дрянью.

— Я хочу завтракать здесь, — ответил Реми.

— Папаша, да не упрямьтесь вы, — проблеял сынок, который при слове «герцог» моментально утратил половину пыла, теребя ворот серой сатиновой рубахи. — Сейчас живо на стол соберем.

— И вправду, Огуст, ну что ж ты на гостя-то с топором… — подпела толстуха. Трактирщик скорбно вздохнул, покосился на семейство, которое не собиралось отстаивать принципы вместе с ним, сплюнул себе под ноги. Острие, плясавшее в пальце у кадыка, его, кажется, вовсе не пугало.

— Ворону тебе под хвост, герцог… — сказал хозяин, и Флэль замер, ожидая, что Реми сейчас убьет хама на месте, но Алларэ удовлетворенно улыбнулся и кивнул, словно чего-то подобного и ждал. — Садитесь, обслужу. Хозяйка, тащи… Кертор вдруг понял, что начисто протрезвел.

Через час от столь несвоевременного приступа трезвости не осталось и следа. В таверне мэтра Дебо нашелся изрядный запас керторского вина, и Флэль принялся рассказывать о каждом сорте винограда и марке, которую делали в его родном баронстве.

— Вот это — «Рубин Юга» — делают Батторы, и это вино мы у себя считаем лучшим, но в столице почему-то говорят, что оно слишком сладкое и у него слишком явный фруктовый аромат. Предпочитают другие — например, тот же «Гранат Юга». А мы считаем гранат младшим братом рубина, — рассказывал Флэль.

— Разумно, — кивнул Реми. — Но мне тоже больше нравится гранат. Рубины я не люблю, пусть их носят Мерресы, и пьют тоже. Кстати, «Рубин» — любимая марка Рикарда.

— Я знаю, — посмеялся керторец. — Они закупают столько, что Батторы не обеднеют, пока генерал жив.

— Я бы предпочел, чтобы это почтенное семейство обеднело, — проронил Эмиль, и на Флэля повеяло зимним холодом.

— Воистину, — кивнул Алларэ. — А рубины больше подходят Саура. Рубин в золоте смотрится благороднее… Флэль смутился. Герцогу Алларэ, может быть, и было дозволительно шутить подобным образом, но одному из двоюродных братьев наследника Керторов хотелось провалиться сквозь землю. Какая блоха укусила Эмиля, зачем он вообще об этом заговорил? Реми смерил керторца внимательным и обманчиво трезвым взглядом, усмехнулся и сменил тему.

— Значит, вы ставите «Рубин» выше «Граната». А вы, Эмиль? Рассудите наш спор.

— Я предпочту воздержаться, — пожал плечами алларец. — Я не в восторге ни от того, ни от другого. Спросите хозяина.

— Отличная мысль, Далорн. Эй, мэтр! Пожалуйте сюда! Дебо хоть и согласился обслужить гостей-буянов, но любезности на роже не прибавилось ни на ломаный серн. Он вразвалку подошел к столу у окна, за которым устроилось трио, мрачно посмотрел на герцога и пробурчал:

— Чего еще изволите? Еще вина?

— Скажите-ка, мэтр Дебо, какое из двух вин вы считаете лучшим — «Рубин» или «Гранат»? Трактирщик похлопал глазами, словно разбуженная сова. Должно быть, не смог уложить у себя в голове, что герцог обращается к нему, как к одному из своих приятелей. Флэль тоже удивился — и светскому тону, и любезности Алларэ.

— Мы, ваша милость, керторские вина не пьем. Дороговато для нас, — ответил он наконец. На смену рыку оскорбленного медведя пришла вежливость, но без тени подобострастия.

— Вот как? — тряхнул головой Реми. — Прошу к нашему столу. Дюжину бутылок, по шесть каждой марки.

— Я? За стол? Ваша милость… — трактирщик опешил.

— Мэтр Дебо, вы не побоялись грозить мне топором, а теперь боитесь выпить с нами вина? — герцог улыбнулся, прищурил зеленые кошачьи глаза.

— Да не боюсь я… просто неладно это будет!

— Хватит, — Реми хлопнул ладонью по столу. — Пусть ваш сын принесет вина, и продолжим. Когда детинушка в серой рубахе принес и открыл бутылки, Реми сам разлил «Рубин Юга» по высоким тонкостенным бокалам, поднял свой, посмотрел сквозь резное стекло за окно. Последние отблески рассветного сияния заставили край бокала вспыхнуть алым кольцом, Реми улыбнулся.

— Давайте выпьем, господа, за храбрецов Собраны, какие имена они бы ни носили. За хозяина! Опешил не только мэтр Дебо, но и Флэль. Только Эмиля, кажется, ничем нельзя было удивить. Он кивнул и пригубил вино, керторец еще медлил, наслаждаясь изумлением на широченной физиономии трактирщика. Тот держал бокал, едва заметный в здоровенной лапе, на весу, и задумчиво пялился на гостей.

— Пейте, пейте, мэтр, — негромко сказал Далорн. — Вино отменное. У Дебо они не только позавтракали, но и продолжили дегустацию вин, потом пообедали и только к ужину вернулись в заведение тетушки Свары. Мэтра напоили до того, что он заснул прямо на столе, положив голову на скрещенные руки, но перед тем Реми добился ответа, и оказалось, что в споре о достоинствах вин победил Кертор. Мэтр Дебо высказался однозначно: одна марка превосходит другую, как рубин — гранаты. Выходя, Эмиль оглянулся и расхохотался: вместо старой растрескавшейся по краям деревянной дощечки с накарябанным от руки прежним названием улицы, на двери красовалась новая, где вырезанные буквы были выкрашены в ядовито-зеленый цвет. Резчики не пожалели дорогущей огандской краски. Надпись, разумеется, гласила: «Большие Выбоины»…

Керторец шел по Большим Выбоинам, наконец-то обретшим гармонию между пейзажем и названием — кандальников по этой улице не водили уже лет двести, — созерцал сквозь приятную пелену перед глазами прямую спину герцога, на которую падали длинные, до лопаток, золотые волосы, и гадал, сколько шагов отделяло его сегодня от тюрьмы. Введенные королем Лаэртом законы не одобряли убийства простолюдинов, даже если убийцами были герцоги.

— Святая Этель… — простонал Алви, слишком быстро и криво накручивая свиток ткани на деревянную палку. Дома на края свитков с записями нашивали свинцовые дробины, здесь предпочитали наматывать на резной деревянный цилиндр диаметром в палец. — Сотвори свое чудо еще раз, святая… хоть в честь праздника, а? До праздника оставалась седмица, а граф Къела так и не смог выучить все, что требовалось знать для аудиенции у императора Тамера. Он до сих пор путался в обращениях, не мог понять, чем статский советник отличается от титулярного, и почему тайный советник — не должность, а чин, и таковым может быть тот, кто ничего тайно не советует ни императору, ни кому-то еще. Кто из них старше? Зачем все это выдумано?..

Князь — «ваше сиятельство», граф — то же самое сиятельство, но если князья из кесарского, тьфу, императорского рода — то «ваша светлость». Это запомнить еще можно, но как разобраться, кому говорить «ваше превосходительство», а кому — «ваше высокопревосходительство»? Как же легко и просто было дома… Хочешь уважить простолюдина — называешь его сударем, а если у него есть свое дело — мэтром; благородных людей именуешь «господин», а если хочешь выказать особое почтение — «ваша милость». Король — «ваше величество», принц — «ваше высочество»; вот и вся премудрость. Здесь же просто по титулу к любому вельможе не обратишься — сочтет за оскорбление. Покровитель Алви был графом, — следовательно, «сиятельством», а также надворным советником (ну и словечко — что значит «надворный»? На дворе советует?), стало быть — «высокоблагородием»; ну и как, в конце концов, называть рыжего подлеца? Дарир де Фрегбо, де еще что-то там три раза граф Шарче был именно подлецом и именно рыжим. Второе было ясно с первого взгляда на шевелюру, которая могла поспорить цветом с кленовыми листьями по осени, первое тоже выявилось достаточно быстро. Утешение, обещания помощи, убеждение ехать в Тамер и прочее, что «друг Дарир» вывалил на Алви, который слишком плохо соображал после бегства из родного замка, не были искренними и на полвершка. Рыжий моментально сообразил, какие перспективы перед ним откроются, если он привезет в Веркем единственного выжившего из графов Къела, который спит и видит только одно: вернуть себе родительские земли. Алви же сообразил это слишком поздно. Теперь отступать бессмысленно: все обговорено. Назначена аудиенция у императора (главное, не назвать его, как принято в Собране, кесарем, а то шума будет… хотя, может, это выход?), придется договариваться со всеми этими высокородиями и благородиями. О чем? Граф Къела знал, о чем. Об условиях, на которых в Къелу войдет армия Тамера и поможет Алви вернуть родовые земли под свою власть, но — что дальше? Разумеется, Къелой тамерцы не ограничатся. Они хотят захватить весь север, вплоть до берега Эллау, отделяющего Саур от Эллоны. Разумеется, не прямо, а «восстанавливая право владетелей северных земель», но власть будет принадлежать тому, кто будет командовать армией, а это будут тамерские генералы.

Хотеть-то они хотят, но смогут ли? Непохоже на то. Если бы армия Тамера могла спорить с армией Собраны, то рабовладельцы хотя бы раз сумели удержать левый берег Митгро, потом наложили бы лапу на Брулен… но они даже не пытались, реально оценивая свои силы. Рыжий подлец говорит, что север — совсем другое дело, что северяне поддержат армию Тамера, которая выбьет войска короля-предателя, а Алви станет наместником трех земель — Къелы, Саура и Литы.

— Король Собраны потерпит сокрушительное поражение, целый десяток поражений, его солдаты будут выбиты за Эллау и уже не вернутся, — разъяснял граф Шарче. — За полгода мы сформируем армию из северян, вооружим ее, и северные земли будут свободными навсегда. Алви раз за разом не успевал задать один вопрос: для чего Тамеру эта авантюра? Что они получат, кроме платы за помощь и вооружение? Рабовладельцы рискуют, очень рискуют, заранее позволяя северянам собрать свою армию: тамерцев ненавидят во всей Собране, и северные земли — не исключение; если графу Къела захочется избавиться от чужаков, армия его поддержит, и «кесарята» вылетят за перевал, не успев и чихнуть три раза. Едва ли они сами не держат в уме эту возможность, значит, уже заранее подготовили какой-то способ защитить себя. Тамерцы искушены в интригах, всегда строят планы на три, пять ходов вперед, недаром они так любят хокнийскую игру в «осаду крепости», где приходится прикидывать и на десять ходов вперед. Алви так и не смог выучить все правила сложной игры, где на доске в сотню квадратов развертывалась настоящая военная кампания. А вот «друг Дарир» слыл отличным игроком. После аудиенции Алви напился вдрызг — в одиночку, от графа Шарче и целой своры «равных по положению» он едва избавился, сославшись на то, что глубоко потрясен церемонией и очень хочет побыть один, дабы еще раз пережить все восхищение. Высокопарная лживая болтовня доходила до стаи «высокородий» в напудренных париках гораздо лучше, чем правда. Пока он не заснул прямо в кресле у окна, ему мерещилось именно то, что он хотел как можно скорее забыть: огромный дворец, толпы людей у парадной лестницы, кареты, лошади в дорогой сбруе, кучера, безжалостно прогонявшие кнутами с дороги всех простолюдинов, которые мешали каретам подъезжать к парадной лестнице. Уже на лестнице Алви понял, что задыхается. Здесь воняло так же, как и во всем Веркеме, но раз в десять сильнее. Вместо тухлых отбросов пахло немытыми телами, духами, прогорклой пудрой, еще какой-то непонятной дрянью. Липкие запахи — жирные, кислые, горькие — забивали нос, и Алви несколько раз пытался высморкаться в надушенный, но что важнее, чистый, платок. Не помогало. Его собственная одежда была так же обильно полита духами, как и одежда сопровождающих. Одежда… в ней граф Къела чувствовал себя не то бродячим жогларом, не то кочаном капусты. Придворный костюм Собраны был таким простым и незатейливым, а от повседневного отличался лишь стоимостью тканей. Здесь же его при помощи четырех рабов облачили в шелковые трико, поверх надели короткие круглые штаны-бочки, и Алви моментально оценил, до какой степени название соответствует крою. В таких штанах едва ли можно было хотя бы сесть на сиденье в карете.

Рубашка с тугим пышным воротником, жилет, и в довершение мучений — камзол, грудь которого была невесть чем подбита и простегана, короткий и смешной, с непонятной оборкой понизу, едва прикрывавший пояс штанов.

— Это доспех какой-то, — попытался пошутить Алви, когда на него напялили камзол. Рабы юмора не оценили. Надеяться, что его оценит граф Шарче, тоже не приходилось: он вырядился точно так же и, кажется, был исключительно доволен собой.

Бессмысленный плащ, не достававший даже до пояса, тяжелый и жесткий, расшитый по краю мелкими драгоценными камнями и золотой нитью. Парик. Шляпа, которую Алви боялся уронить, но приколоть ее к парику было нельзя: головной убор следовало снять перед тем, как встать на колени, когда император войдет в зал. Право оставаться в шляпе перед лицом императора считалось особой милостью и даровалось лишь немногим; граф Къела жаждал этой милости едва ли не больше, чем военной помощи. Жесткая ткань, натирающие рукава кафтана, воротник, стиснувший шею удавкой, флакон духов, вылитый на всю эту роскошь, неудобные сапоги без каблука, но зато с длинным носом, набитым тряпками, — одного этого было достаточно, чтобы взвыть и начать обдумывать план побега прямо из конных носилок, но напротив сидел Дарир, разряженный в такие же жогларские тряпки, и гордо улыбался.

— Ваше сиятельство, позвольте сделать вам комплимент. Вы выглядите настоящим тамерским дворянином! — соизволил сообщить другу приятное граф Шарче. Графу Къела захотелось запихнуть комплимент Дариру в глотку вместе с ненавистным сиятельством, но вместо этого он так же тупо и вежливо улыбнулся.

— Я целиком и полностью обязан своим преображением щедрости и мудрости вашего сиятельства, — ответил он. — Если бы не ваша забота и тонкое знание моды, я не услышал бы этого комплимента. Должно быть, Алви не до конца овладел придворным стрекотанием кузнечиков, потому что рыжий подлец понял, что на самом деле хотел сказать Алви, а может, просто решил, что в ответе содержится какой-то намек. Он покачал головой — и не побоялся же обрушить конструкцию из высоченного парика и громадной шляпы, на которой, кажется, разместился одновременно цветник и курятник, — и ответил:

— Благородство и изысканность идут рука об руку с успехом, мой дорогой друг… Собранский гость — точнее, собранский изгнанник и попрошайка — уловил подтекст и заткнулся. На чужой пир в своем наряде не ходят. Только вот казалось, что на чужом пиру ему достанется лишь похмелье.

Дальше было только хуже. Битком набитый расфуфыренными дворянами и дворянками зал… оказалось, что тамерские дамы одеваются под стать мужьям, если не хуже. Каждая держалась так, словно проглотила оглоблю, а случайно задев какую-то красотку в юбке необъятной ширины, Алви обнаружил, что юбка натянута на что-то вроде обода бочки. Женщин было жалко, себя тоже, вот задравшего голову под натиском тесного воротника графа Шарче — не очень. Впрочем, мерзавец старался. Он подсказывал Алви, как к кому обращаться, где кланяться, а где кивать, что говорить и на кого вовсе не обращать внимание. Гвардеец у входа трижды ударил молотком по золотой пластине, и все присутствующие повалились на колени, сняв шляпы и держа их перед собой. Алви сделал то же самое. Парик слегка покосился и пара буклей закрыла правый глаз.

— Смотрите на Его Императорское Величество! — прошипел сзади граф Шарче. Алви поднял глаза и обнаружил величество — плюгавого старикашку, толщина которого могла поспорить с ростом и победить, в багряно-золотой мантии, которую несли за ним четыре разряженных мальчика, в огромной, наверное, больше головы, короне. На заплывшем жиром лице выделялся только нос, все остальное тонуло в складках и морщинах. Граф Къела привык почитать старших, но то, что шествовало по залу почтения не вызывало. Только отвращение. До королей Золотой Династии кесарю тамерскому было, как до Предельной южной пустыни пешком. Алви поднимался и кланялся, потом подходил к трону и вставал на одно колено через каждый шаг, потом на коленях поднимался по пяти ступенькам — было жутко неудобно, настолько неудобно, что даже не стыдно и не противно, скорее смешно. Граф Къела представлял, как свалится с этих ступеней задницей вперед, потеряет парик и выронит шляпу — вот тогда толстяк лопнет от негодования, и окажется, что внутри у него сплошное сало, как у свиньи по осени. Но ступени были предусмотрительно накрыты ковром. Над ухом у Алви жужжал уже откланявшийся свое помощник церемониймейстера, и его трудами представление «нашего младшего брата из Собраны», как изволил выразиться император, прошло вполне успешно. После отползания — с поклонами через каждый шаг спиной вперед — от трона, Алви еще пару часов шарахался по зале в окружении графа Шарче и его приятелей, чиновников из военного министерства, а потом настал тот час, ради которого граф Къела и ползал по дворцу на коленях. Его и Дарира позвали к императору, который к тому моменту уже удалился из залы. Алви уже почти ничего не соображал и еле стоял на ногах.

Небольшая комната с камином была сплошь завешана яркими коврами, ковры были и на полу, и на стенах, на потолок Алви смотреть не решился, побоялся уронить парик. Здесь ему разрешили сесть в кресло напротив того, в котором расположился император — «мы знаем, что наши младшие братья из Собраны непривычны к дворцовым церемониям», — налили кубок вина (кислющего и жидкого), милостиво позволили отдохнуть, и начали беседовать. Граф Шарче торчал за креслами. Ему было временно пожаловано право наливать вино императору и гостю. То, что любой благородный человек Собраны счел бы за оскорбление — для чего же тогда слуги? — рыжего подлеца привело в несказанный восторг. Император начал беседу не сразу — сначала пожаловался на старческие недомогания, боль в ногах и прочее. Алви витиевато выражал сочувствие и желал тамерскому императору долголетия, ломал язык, подбирая обороты позаковыристее, рассыпался в любезностях, и, кажется, понравился императору.

— Мы разрешаем вам, младший брат, говорить со мной просто — как со старшим братом. Алви покосился на графа Шарче, и по лицу того понял, что именно этого ни в коем случае делать и не следует. Рыжий аж покраснел от натуги, пытаясь и сохранить торжественное выражение на лице, и намекнуть гостю на то, как нужно себя вести.

— Мы поможем вам, — изрек император. — Весной, в девятину Святого Окберта, вы получите армию и вернете себе родину.

— Ваше императорское величество, но как я смогу отблагодарить вас за бесконечную щедрость, проявленную в адрес недостойного младшего брата? — спросил Алви.

— Наш младший брат молод и тороплив, — улыбнулись толстые губы. — Мы предпочитаем не делить шкуру неубитого волка. Сначала нужно завалить зверя, а там уж видно будет. Алви стиснул зубы. Ему предлагали купить ворону в мешке, а не делить шкуру неубитого волка. Получить помощь по неизвестной цене — да что может быть хуже? Но возражать было нельзя, граф Къела прекрасно это понимал. Он принялся благодарить, и после второго кубка вина император наконец-то отпустил его. Теперь перед глазами раз за разом всплывала улыбка на одутловатом желтом лице. Тамерский кесарь собирался слопать с потрохами и Алви, и север, и походило на то, что он бы не подавился.

Но, Противостоящий побери Тамер, тамерцев и императора со всеми его улыбками, у графа Къела не было иного выбора!..