Глава третья

На свою голову

— Я же тебе сказала, — нетерпеливым шёпотом повторила Таша, — иди к гномам! Что непонятно?

Крошечный рыцарь на миниатюрном белом коне, кивнув на золотистый пунктир границы, сложенными крестом руками выразил свой твёрдый отказ.

— Через Пустошь и Криволесье? Подумаешь, как страшно! Ты рыцарь, в конце концов, или кто?

Рыцарь решительно замотал головой. Алый плюмаж на его шлеме меланхолично качнулся.

Таша досадливо надула губки. Лёжа на животе поверх одеяла, поболтала в воздухе босыми ногами. С высоты своей кровати обозрела разостланную на полу карту.

Карта была вышитой на шёлке, такой большой, что Таша могла в неё целиком закутаться. В буром кольце гор, — на самом севере прерывающемся и уступающем место морской синеве, — цветнели тканые яркими нитями леса, озёра, речушки и прожилки дорог, разбегающихся от золотистой ленточки Тракта. Их Долина во всей красе, Аллигран, Вольное Волшебное Королевство. Шесть провинций: Окраинная, Озёрная, Равнинная, Заречная, Подгорная и Лесная.

По карте разбредались фарфоровые куклы — высотой не больше шахматных фигурок, сделанные со всей искусностью кукольных дел магов-мастеров. Рыцарь, призванный олицетворять население провинции Озёрной, упрямился перед границей. Его Королевское Величество Шейлиреар Первый разгуливал по Окраинной, скучающе поигрывая скипетром. Златокудрый красавец-чародей в тёмной мантии, — вроде как обитатель Заречной, — и очаровательная белокурая дева, — княжна Равнинной, — прохаживались вдоль границы родных провинций, обмениваясь выразительными взглядами. Гном, уютно устроившись в Подгорной, — на северо-востоке Великих Лонгорнских Гор, — лениво протирал свою кирку. Впрочем, нет-нет, да косился на прекрасную альвийку в струящихся одеждах, бродившую в зелёных просторах родной Лесной.

Вообще их Долина находится на острове, но Внешние Земли, те, что за горами, незаселённые и дикие. Говорят, там одни только жуткие твари и водятся — вечно голодные к тому же. А выход к морю есть только у альвов, в земли которых простым смертным ходу нет… Ну и ладно, что на этом море делать — вроде бы на расстоянии сотен дней пути во все стороны ни одной земли. Когда-то были другие острова по соседству, а потом взяли да и погрузились в морскую пучину — одно их Королевство и осталось. Говорят, что те острова были другими… что там жили одни только люди. И среди них не было магов! Подумать только, как же они без магии жили, бедные? А как же двусторонние зеркала, волшебные светильники, зачарованные водяные краны, холодильные ящики с вечным льдом? Выходит, они даже связаться друг с другом толком не могли… свет обеспечивали кострами и факелами, вручную грели воду… и летом у них очень быстро портились продукты. Но сколько же нужно народу, чтобы, предположим, тот же яблоневый сад обобрать? Вот к ним каждый год приезжает госпожа Шарлин, она сплетает заклятие, смотрит на дерево — и яблоки сами собой с веток слетают и в ящики укладываются… А как без целителей? Или без телепатов-дознавателей да правдометров — как же они людей судили, если не могли знать, виновны они или нет? Без заклинателей погоды тоже жизнь мёдом не кажется… В общем, сложно им было.

Ну вот что с этими куклами противными делать? Маленькие, а упрямые — похуже Звёздочки!

— Тогда хотя бы покажи мне Прадмунт, — зевнула Таша. — Наша деревня ведь почти на границе Озёрной с Окраинной, неподалёку от Тракта, верно?

Рыцарь, радостно отсалютовав, уверенно поскакал от границы с Равнинной на юг. Впрочем, достигнуть пункта назначения не успел — в комнату заглянула мама:

— Таша, хватит на сегодня, — Мариэль поправила одеяльце мирно сопящей в колыбельке Лив. — Время уже к полуночи.

— Да, пожалуй, хватит, — девочка, скатившись с кровати, ловко подхватила весьма недовольных этим фактом кукол. Пристроила фигурки в выделанную бархатом шкатулку с шестью отсеками, заперла ту на ключ и, торжественно водрузив кукольное обиталище на прикроватную полку, принялась скатывать карту. — Раз они со мной не считаются — вот пусть теперь сидят и обдумывают своё скверное поведение!

— Думаю, им это не повредит, — с улыбкой кивнула Мариэль. Улыбкой не на губах, но во взгляде — когда взгляд тёмно-вишнёвых глаз обращался на дочь, он всегда становился улыбчивым.

Таша положила аккуратно свёрнутую карту на столешницу. Помедлила.

— Мам, — наконец неуверенно сказала она, — я хотела тебя кое о чём попросить.

— О чём это?

— Я… в общем…

— Ну же.

Таша набрала воздуха в лёгкие:

— В-общем-Кайя-Лайя-Гаст-и-ещё-несколько-ребят-завтра-собираются-пойти-к-озеру-можно-я-с-ними?

Меж тёмных бровей матери пролегла хмурая морщинка:

— Таша, путь туда-обратно до Кристального не такой уж близкий. А ты знаешь моё мнение по поводу продолжительных прогулок с деревенскими.

— Мам, ну они не влияют на меня… правда. Я сама по себе, а они сами…

— Дело не во влиянии, — вздохнула Мариэль, — и это ты тоже прекрасно знаешь.

Таша плюхнулась на кровать — с угрюмо поникшей белокурой головкой:

— Это несправедливо!

— Ну сама посуди — мало ли что может случиться, пока вы там будете? Ты можешь пораниться. И кто вам встретится… или они решат подшутить над тобой и напугают — я же знаю их шуточки… и я буду за тебя волноваться. Нет, исключено.

— Мам…

Мариэль покосилась на безмятежно спящую младшую — и, присев на корточки, печально взглянула на старшую дочь:

— Таша, я понимаю, как тебе хочется компании. Но эта компания неподходящая для тебя по многим причинам. Во-первых, они — деревенщины. А во-вторых — скажи сама.

Девочка прикусила губу.

— Потому что они — люди, — наконец буркнула она.

— Правильно. Они — люди. И когда-то я тебе уже говорила — люди не любят тех, кто отличается от них. Таких, как мы. Потому что мы кто?

— Мы — оборотни, — пробубнила Таша, — теоретически можем перекидываться в любого зверя и любую птицу, но без риска возвращаться в человеческий облик можем лишь из двух звериных и одной крылатой ипостаси, наиболее близких нашей человеческой сути.

— Вот и предпочитаем не рисковать, — кивнула Мариэль.

— Раненый или ослабленный оборотень не может менять ипостась, — заученно продолжила Таша. — В случае серьёзной психологической травмы животные ипостаси оборотня временно ограничиваются одной — наиболее близкой к истинной сущности оборотня. Время нашего пребывания в чужой личине ограничено: максимум сутки животного обличья, и на каждый час иной ипостаси оборотень должен пробыть два часа в человеческой…

— Что поделаешь, за всё приходится платить, — Мариэль вздохнула. — А что ещё мы можем?

— Общаться с животными на ментальном уровне. Принимать и получать от них мыслеобразы.

— А что ещё отличает нас от обычных людей?

— Острый слух, ловкость, умение передвигаться без шума… И кровь у нас на свету искрится.

— Правильно. И чтобы наша маленькая тайна оставалось тайной, мы должны соблюдать крайнюю осторожность. Если ты расшибёшь коленку, крови будет не так много, чтобы что-то заметить, но если наколешься или порежешься… И ты ещё не научилась контролировать себя до такой степени, чтобы менять облик исключительно по собственному желанию, а не в результате естественной защитной реакции. Достаточно сильного испуга, и… Представляешь, что будет, если ты на глазах у этой ребятни вдруг обернёшься кошкой?

Таша откинулась на подушку:

— И всё равно это несправедливо, — вздохнула она, нашарив сидящего рядом на изголовье лупоглазого плюшевого зайца. — Мне иногда хочется не быть никаким оборотнем, а быть просто девочкой… как они все. Или чтобы они все были оборотнями.

— Увы, малыш, — Мариэль бесшумно поднялась на ноги и поцеловала дочь в макушку, — спокойной ночи.

— Спокойной ночи, мам.

Прижимая к себе игрушку, Таша смотрела, как мать идёт к двери.

— Мам, а когда папа вернётся? Он же говорил, что всего неделю у дяди Зоя погостит, и дорога сутки занимает, а его уже третью неделю нет… Я по нему скучаю. Может, послать кого-то сказать, чтобы он поторопился?

Дремавшая на ситцевых шторах бабочка встрепенулась и звонко забилась о стекло.

Мариэль долго смотрела на дочь. Затем отвела взгляд и прислонилась спиной к двери.

— Я должна была сразу тебе сказать, — она зачем-то принялась теребить широкие рукава своего платья, — но… видишь ли… понимаешь, дело в том, что… В общем, папа не приедет.

— Почему? — Ташины брови взлетели вверх. — Он что… он нашёл там работу?

— Нет.

— Он… он… он ушёл? От нас? — голос девочки сорвался в хриплый шёпот. — Как Лелин папа?

— Нет.

— Но почему?!

Мариэль стиснула тонкую ткань в кулаке — до врезавшихся в кожу ногтей, до побелевших костяшек пальцев:

— Он задержался в пути, прибыл в Адамант ночью и в одном из переулков встретился с плохими людьми… и… и папы больше нет, малыш, — короткой выдох. — Его нет.

Таша открыла глаза за миг до того, как над её ухом затрезвонил колокольчик:

— Встаю, встаю…

Уже знакомая служанка кивнула и, прямо-таки светясь бодростью, удалилась. Таша, протерев глаза, завистливо зевнула, встала и, наспех жуя лепёшку, выглянула в окно — благо, ночью её зрение только обострялось.

За черепичными крышами домов, за окружившим Приграничное частоколом, за рядком берёз, поникших тонкими веточками вдоль Тракта — она разглядела Пустошь. Хотя скорее не её даже, — ночная тьма всё скрадывала, — а край Пустоши на ночном небе: на грани зрения уловимая трещина, будто по тонкому стеклу, почти невидимая. Звёздные искры, по которым она проходила, изламывались. Да и небо над Пустошью тоже было неправильным: будто витраж настоящего звёздного неба, который разбили, а затем сложили не совсем так, как надо. На Пустоши невозможно было увидеть привычные созвездия. Казалось, что и звёзды там иные.

Никто не смог бы вспомнить, когда возникла Пустошь — даже Перворожденные альвы. Она и не возникала: она была всегда, как Криволесье, как горы, как альвийские леса. Древние, странные, необъяснимые земли, в которых сам воздух пропитан магией. И чудеса, которые на них творились, были странными — хотя простой люд склонен был считать их никакими не чудесами, а ксашевщиной. Вот и сами Земли люд прозвал Кривыми: во-первых, ни на одну карту не нанесёшь, — изнутри всегда другие и всегда больше, чем кажутся снаружи, — а во-вторых, всё на них вкривь и вкось идёт. У тех же магов волшба либо вовсе не действует, либо, перебиваемая магией куда более могущественной, действует совсем не так, как должна. И абсолютно точно обо всех Кривых Землях известен лишь один факт: никакая нечисть, нежить и монстры не осмеливались на них задерживаться. Сами по себе Земли не держали никакого зла, там было лишь то зло, что приносили с собой люди, но… Как поговаривали — коль придёшь туда со злом, то зло это аукнется в первую очередь самому тебе.

Впрочем, нет, был и ещё один факт. Тот, что на Землях казалось возможным всё — но ничто не являлось тем, чем казалось.

Что ж… если это единственный путь, придётся рискнуть. В конце концов, пусть она и оборотень, но особого зла за собой не замечала…

Быстро собравшись, Таша заперла комнату и спустилась вниз.

Первое, что она увидела в маленьком трактирном холле — темноволосую макушку дэя, любезно беседующего с трактирщиком.

"А святоша ещё что тут делает?"

Видимо, услышав Ташины шаги, дэй обернулся.

Накануне Таше не удалось толком его разглядеть, так что воображение услужливо подсунуло ей картинку кого-то пожилого, с брюшком, в тяжёлых одеждах, с массивным крестом на груди и четках в жирных пальцах. В общем, кого-то, сильно смахивающего на их дражайшего пастыря.

Однако воображению в очередной раз пришлось подавиться реальностью.

На вид ему было около сорока. Ни креста, ни четок, ни тяжёлых одежд — простая чёрная фортэнья и широкий шёлковый пояс, длинные концы которого чуть не касались земли. Удивительно привлекательное лицо… Вроде такая простота — в чертах, ямочке на подбородке, родинке на щеке — но одновременно что-то скрытое, ускользающее…

…и глаза — лучистые. Нет, не раз приходилось слышать выражение "лучистые глаза", но в жизни видеть таких глаз как-то не довелось. Глазам не свойственно лучиться, — разве что отражая свет солнечных или лунных лучей. Но эти глаза действительно сияли, они светились — внутренним, невероятно тёплым светом, и было в них что-то… доброе?

…располагающее.

Такому человеку любой без вопросов, с радостью отдаст кошелёк, если только понадобится…

— Доброе утро.

…а стоит этому человеку заговорить — и последнюю рубашку в придачу.

Голос был учтивым, спокойным, тихим, лишённым всякого пафоса, произносящим слова с каким-то дивным журчащим выговором. Таша почти видела, как эхо этих слов сияет золотисто-тёплыми искрами.

Прикрыв глаза, Таша склонила голову, опустилась на одно колено — и лишь после этого смогла пробормотать:

— Доброе, святой отец.

— Не надо. Я же не святой, — улыбнулся дэй, предлагая Таше встать. — Меня зовут Арон Кармайкл.

"…только не поднимай взгляд, — твердил внутренний голосок, — не смотри на него. Таешь, как снежная баба на весеннем солнышке…"

"А хочется".

— Таша… Тариша Морли, — девушка старательно держала глаза долу.

— Морли-лэн… Позвольте мне сразу перейти к делу.

— Делу?

— Я хотел бы попросить вас об одной услуге.

Таша вопросительно изогнула бровь.

— Я направлялся в Заречную по одному поручению, но по дороге…

— Волки, я слышала.

"…неосторожно, неосторожно…"

"Времени нет".

Однако дэй лишь кивнул:

— Хорошо. Полагаю, вы также направляетесь в Заречную?

Таша не видела причин скрывать:

— Да.

— Дело в том, что возможности приобрести другую лошадь у меня нет, а дело моё не терпит отлагательств. Я должен быть в тамошнем пограничном трактире сегодня. И я был бы очень вам признателен, если бы вы согласились меня подвезти.

Таша была настолько ошарашена, что даже подняла глаза.

"Что-то вроде жизненного принципа? "Наглость — второе счастье, а уверенность в том, что все вокруг созданы для того, чтобы тебе помогать — первое"?"

— Подвезти?

Клирик смиренно кивнул.

— Я не требую от вас альтруизма, — добавил он. — Я заплачу, сколько потребуется — в пределах разумного, конечно. Да и… юной девушке опасно путешествовать одной. Особенно ночью.

— Да это же… Нет, естественно, нет! Я не могу, я должна… мне нужно…

Таша запнулась. Его глаза не то чтобы омрачились — нет, не было в них и намёка на мрак, досаду, злость…

…они остались всё такими же светлыми — только свет их стал невыразимо грустен.

— Я…

А что, вдруг подумалось ей, в этом такого наглого? Наверняка так случается, берут попутчиков, просто она в первый раз. Люди же должны помогать друг другу — а он к тому кажется очень хорошим человеком…

"…ты с ума сошла?!" — взвился внутренний голосок.

Они же не торопятся… и обгоняют ненамного…

"…какие могут быть сомнения?!"

Звёздочка очень выносливая — бывало, несла её, Лив и маму, и при этом шла лишь чуть медленнее… Вряд ли это намного…

"…идиотка!!! Ты хоть понимаешь, что собираешься…"

"Да.

Но я хочу ему помочь".

— Ну, — беспомощно сказала Таша, пытаясь не обращать внимания на отчаянные вопли внутреннего голоса и здравого смысла по совместительству, — если вы быстро соберётесь…

— В этом нет нужды. Мне осталось лишь зайти за вещами, — клирик чуть склонил голову. — Benin'e dikis.

— Не стоит благодарности, святой отец, — вздохнула Таша, протягивая ключ трактирщику. Староаллигранский, который ныне использовали в обиходе лишь дэи да альвы, она знала неплохо — правда, говорила на нём не больно-то хорошо, а вот переводила прилично.

Старик-хозяин недобро смотрел, как священнослужитель хромает вверх по лестнице.

— Господин Риикон, что вы с ним не поделили? — знакомая служанка вынырнула невесть откуда. — Стоит вам его завидеть, становитесь мрачнее тучи.

— Помолчала бы, Зарка, — буркнул старик, наконец изволив взять у Таши ключ, — просто будь я молоденькой девушкой, я бы с незнакомым человеком никуда не поехал. Тем более ночью.

— Так он же дэй, господин. У них там дают обет безбрачия… и целомудрия вроде. Да и… ему если ехать, то только с девушкой, — служанка хихикнула, — при такой одёжке седло-то дамское нужно.

Таша провела рукой по лбу — точно снимая паутину.

Как будто во сне… и ведь совершенно не хочется брать свои слова обратно…

"…ты! Положительно!! Спятила!!!"

— Хотя, — подумав, добавила Зарка, — я к такому дэю на исповедь ни в жисть не пошла бы.

— Почему же?

— Пока каяться буду, в мыслях раз десять так точно согрешу.

Щёки Таши приобрели подозрительную розоватую окраску. Старик только крякнул.

— А что? Красавчик такой, — проворковала Зарка, — да и сложен хорошо, а эта ряса его так обтягивает…

— Фортэнья, — не удержав своих учёно-просветительских наклонностей, подала голос Таша.

— Что?

— Приталенная ряса с пришитой накидкой на плечах, с рядом пуговиц по центру, от середины стоячего воротника до нижнего края… эм… юбки — называется фортэнья.

— Форенья, ряса — одна ксаш, — отмахнулась Зарка.

Трактирщик молча перекладывал бумажки.

— И вообще, — продолжила служанка, — он же кажется таким хорошим человеком… Даже для дэя.

— Это-то и настораживает, — буркнул хозяин.

Зарка хмыкнула:

— Господин Риикон, когда это быть хорошим человеком стало нехорошо?

— Просто… у каждого должны быть свои недостатки. Когда же не замечаешь никаких недостатков, значит, человек свои недостатки тщательно скрывает. Когда человек их тщательно скрывает, значит, он хочет казаться не тем, кто он есть на самом деле. А когда человек хочет казаться не тем, кто он есть, это наталкивает на определённые мысли… А, женщины. Всё равно не поймёте, — неожиданно подвёл черту старик.

Обернулся на Ташу. Взглянул на служанку:

— Марш в комнату, — сухо, деловито приказал он, — а то сейчас живо отправлю полы драить. Разболталась тут, делать ей нечего.

Зарка, в молчаливой обиде поклонившись, скрылась в подсобке. Господин Риикон с самым официальным видом уткнулся в бумажки:

— Счастливого пути, госпожа.

Разговор был окончен.

Да, ипостаси можно менять, даже пребывая в одной шкуре. Только что — собеседники, теперь — лишь трактирщик, постоялица да служанка…

Когда Таша и её новоявленный спутник вышли из трактира, небо только начинало предрассветно сереть.

— Госпожа, вот, — Шерон, уже выведший Звёздочку из конюшни, радостно помахал бумажным обрывком, — я приготовил карту!

— Спасибо, — Таша протянула руку, но Шерон не выпускал листок из пальцев:

— Нет, я вам объясню. Тракт в обход Пустоши и озера Дэланин идёт, крюк получается. А по Пустоши напрямик проедете — прямо-прямо, видите? Там одна тропа… Выскочить должны у деревушки Потанми, уже у самой границы. Поедете по дороге мимо неё на запад, вот она — и выскочите прямо на Тракт. Оттуда до Пограничного не больше пары часов… Вам чем-то помочь? — паренёк наконец соизволил заметить дэя.

— Благодарю, — откликнулся тот, — не стоит.

— Святой отец ждёт меня, — вмешалась Таша, сунув карту в сумку.

— Вас? Зачем?

— Морли-лэн любезно согласилась подвезти меня до Заречного Приграничного, — ответил клирик.

Шерон уставился на Ташу — глаза его смахивали на зелёные блюдца.

— Не надо. Я знаю, что делаю, — тихо сказала девушка, ставя ногу в стремя.

Чтобы быть мягко остановленной дэем:

— Морли-лэн, я не хотел бы отсиживаться за спиной у дамы.

— Боюсь, святой отец, вам придётся умерить своё нежелание. Звёздочка слушается только меня.

— Неужели?

Таша, усмехнувшись, отступила в сторону:

— Ладно, святой отец, будь по-вашему. Заберётесь — будете править.

Доказать наглядным примером всегда проще. И быстрее. Пусть и чуточку членовредительно.

Дэй, однако, сразу в седло запрыгивать не стал. Вначале он обошёл лошадь кругом — кобылка, косясь, внимательно следила за каждым его движением. Затем остановился и, чуть склонив голову, взглянул Звёздочке в глаза.

"Ксаш, только не говорите мне, что и Звёздочка…"

Дэй, погладив покорную лошадку по мягкой морде, спокойно вспрыгнул в седло.

— Морли-лэн, вы наговариваете на свою лошадь, — заметил он, протягивая Таше руку.

Девушка, приняв помощь, молча устроилась позади.

"Ксаш, вот ксаш…"

Прибалдевший Шерон поплёлся открывать ворота.

Звёздочка из трактирного двора вышла с явной неохотой.

— Я вас провожу, — Шерон, настороженно поглядывая на дэя, упрямо шёл рядом до самого частокола. Мужик-привратник безмолвно отворил выпускные дубовые врата — и Звёздочка вышла на дорогу.

Пыльная лента Тракта круто забирала влево, на запад. Вдоль неё грустно шумел берёзовый перелесок. Вересковая пустошь казалась не такой уж большой — Таша, прищурившись, могла даже разглядеть берёзы на том конце. И журчание ручья отчётливо слышалось…

Дэй кивнул Шерону, крепче сжал поводья и негромко велел:

— Вперёд.

Ступая медленно и осторожно, Звёздочка двинулась к Пустоши.

— Прощай, Шерон, — Таша кинула улыбку через плечо.

Она не услышала ответа:

— До встречи, госпожа.

Шерон смотрел вслед всадникам, даже когда копыта Звёздочки коснулись вереска.

Даже когда вороная кобылка с чёрными фигурками всадников пересекла невидимую линию и, на миг исчезнув, в следующее мгновение затерялась точкой в ночной дали.

Таша не увидела, когда Звёздочка пересекла границу, но почувствовала, как ударил в лицо неожиданно холодный ветер, заставивший зажмуриться. Когда же девушка открыла глаза — Звёздочка почти тонула в белёсой туманной дымке.

Лошадка встала, как вкопанная. Сплошная стена тумана, — почти ощутимого, вязкого, вкрадчивого, — доставала ей до груди. Таша нервно оглянулась — но на месте частокола Приграничного, должного быть в десяти шагах позади, простиралось всё то же туманное море. Колкий ветер скользил поверх него. Тяжёлый мрак туч пеленой накрывал небо.

Если на Тракте была предрассветная пора — на Пустоши царила тёмная серость. Не ночь, не утро, не рассвет.

— Где мы?

— Там же, где и были, — голос дэя был спокоен, — и одновременно не там.

Он тронул смоляную гриву, и Звёздочка, тревожно всхрапывая, потрусила вперёд. Впрочем, шаг её постепенно ускорялся, а потом кобылка и вовсе помчалась, точно крылья отрастила — видимо, решила, что раз уж придётся двигаться дальше, то лучше прибыть в пункт назначения как можно быстрее.

— Мда, не лучшая погодка, — пробормотала Таша.

— С рассветом туман рассеется, — откликнулся дэй.

Долгое время тишину не нарушало ничего, кроме приглушённого стука копыт — туман и невидимый вереск скрадывали звуки.

— Морли-лэн?

— Да? — слова срывались с губ встречным ветром.

— У вас очень… цепкие пальцы.

— Эм… это комплимент?

— Простите, если разочарую, но чистая правда. И это вызывает у меня сомнения, останется ли на моих плечах к концу путешествия живое место.

— Извините, святой отец, но при такой скорости…

— Держитесь за талию, это гораздо удобнее.

Таша кашлянула. Ей и за плечи взяться стоило некоторой заминки…

"…уж в этом-то его подозревать не стоит, — фыркнул внутренний голос, — он дэй, Таша. Дэй. По буквам повторить?"

— Откуда держите путь, святой отец?

Скользкий шёлк пояса, конечно, наилучший материал, за который можно держаться… В ножны с мечом вцепиться, что ли?

— Из Озёрной. Я пастырь в одной деревеньке… у озера Лариэт.

— Это которое у самых гор?

— Верно.

Молчание.

"…даже не соизволит поинтересоваться в ответ, откуда ты, — не замедлил позудить голос, — хорош попутчик…"

— Морли-лэн, я предпочитаю придерживаться мнения, что собеседник сам расскажет то, что хочет и может. Если же он молчит — значит, на то есть причины.

"…ты спрашивала это вслух?"

Телепат? Да нет, наверное, просто догадался…

— Я… из Прадмунта.

— Это почти у самой границы Озёрной и Окраинной, верно? Наслышан о вашем пастыре.

— Вы бы ему это сказали. Он будет рад.

Тихий смешок:

— Не думаю. Известность редко приносит пользу, Морли-лэн.

Серость, со всех сторон — лишь непроглядная серость. Ни света, ни темноты, только туман, только серый цвет…

Таша зевнула — она почти клевала носом. Казалось, что сознание тоже обволакивает серый туман, и утопленниками памяти всплывали ненужные воспоминания и ненужные мысли, и какие-то тени скользили в серости…

Нет, только не потом!..

"…с чего ты взяла, что они будут в трактире, — назойливый шепоток на грани сознания, — они вполне могут заметать следы…"

"Не от кого. Они наверняка не знают обо мне — иначе им достаточно было бы просто двигаться быстрее, и я бы их не догнала. А они не торопились".

"…думаешь, они будут тебя ждать…"

"Не торопясь, они прибудут в трактир к вечеру. Я надеюсь быть там тогда же. А любым лошадям нужен отдых".

"…если мальчишка сказал тебе правду…"

"С чего ему врать?"

"…а с чего ему помогать…

…зачем ты едешь туда? Даже если ты права, даже если они там, даже если ты их застанешь — тебе не одолеть их. Ты не заберёшь Лив, не выберешься оттуда живой…

…и святоша тебе не поможет…"

"Мне не нужна помощь. Выберусь. Не знаю как, но выберусь. Просто знаю, и всё".

"…а с чего этому дэю с тобой увязываться… откуда он узнал, куда ты едешь? Почему ждал тебя в непробудную рань? Почему решил ехать именно с тобой?"

"Услышал, как я договариваюсь с трактирщиком. Узнал, откуда я еду".

"…сведения о постояльцах запрещено давать…"

"Я… Нет, неважно. Потом".

"…а если он…"

"Я ему верю!"

"…девчонка! Глупая, наивная…"

— Осторожно!

Таша открыла глаза — как раз в тот момент, когда дэй поймал её соскальзывающую руку, и прежде, чем её тело из крайне неустойчиво-накренившегося положения успело перейти в свободное падение.

Судорожно вцепившись в чёрный шёлк, Таша мгновенно выпрямилась.

— Вы задремали.

— Кажется…

Сердце металось в грудной клетке, как перепуганный щенок в тёмной коробке.

— Расскажите мне о вашей деревне.

— Не думаю, что…

— Ошибаетесь, мне будет интересно. Я весь внимание.

"…он просто хочет, чтобы ты разговаривала — тогда ты не заснёшь".

"Какой заботливый, однако".

"…ещё бы — нагло оккупировал чужую лошадь, а законную владелицу не менее нагло сместил на место пассажира. Должен же как-то компенсировать моральный ущерб".

"А я морально ущерблена? Гм…"

— Ну… она… — Таша запнулась.

— Я слышал, к ней нет большой дороги, — облегчил ей задачу клирик.

— С Тракта до неё вполне можно добраться лугом. Но тропа действительно не очень широка — двум телегам уже не разминуться, кому-то приходится в траву отступать.

— Не очень хорошо для населённого пункта…

— А для нашего пастыря — сущая благодать. Ведь не каждый "гнусный чужак" рискнёт своим обозом, который вполне может в этой траве застрять.

— Видно, вы не больно-то жалуете своего пастыря, Морли-лэн.

— Я не обязана его любить, святой отец.

— А уважать?

Таша помолчала, обдумывая ответ.

Вообще — возможно, именно отношение к священнослужителям в итоге сделало Ташину веру крайне специфичной. Нет, конечно же, она верила в Пресветлую Богиню Небу, небесными помощницами и слугами коей были крылатые эфемерные создания лоридэи, а земными — эндэи (это потом уже люди сократили первое до "лори", а второе до "дэев" — что несколько кощунственно, ибо в переводе со староаллигранского "дэя" означает "Богиня", "лори" можно перевести как "слуга", "эн" же означает довольно неутешительное "раб". Таше порой думалось, что сокращения придумали сами дэи — понятное дело, куда лестнее расхаживать "богами", чем "рабами", пусть даже только в переводе…). И, конечно же, Таша не поминала к ночи имя сестры Пресветлой — Лукавой Богини Мрак, в прислужницы которой достались омерзительные рогатые оборотни — ксаши. И, конечно же, почитала заповеди Кристаль Чудотворной, ниспосланной некогда Пресветлой в их грешную Долину — и ставшей у истоков церкви, названной в её честь. Их кристалинской церкви.

Если верить священным писаниям, Неба сотворила сей бренный мир, как однажды и уничтожит его — но вот вдохнуть жизнь в свои творения ей одной оказалось не по силам. В итоге жизнью всё сущее наделили обе сестры, а помимо жизни, понятное дело, каждая вдохнула в сущее частичку себя. С тех пор, как Мрак наделила творения сестры своей Небы тенями, и борются в душе каждого человека свет и тьма, а результат этой борьбы ты узнаёшь лишь по смерти. По результатам же решается, куда отправится твоя душа: на небеса (в компанию к таким же лори, какой станешь ты), в преисподнюю (в компанию, соответственно, таких же ксашей), — или обратно, в бренный суетный мир: искупать незначительные грехи либо свершать великие дела, которые ты должен был, но не смог или не захотел свершить.

Да, во всё это Таша верила. А вот обряды и ритуалы, кои обязан был соблюдать каждый истово верующий, вызывали у неё лёгкое недоумение. Ну вот взять те же посты: Таша сама частенько задумывалась о том, что нехорошо есть мясо невинно убиенных животных — учитывая, что для оборотней звери были почти не фигурально братьями меньшими… Но уж коль считаешь это грехом, так не ешь вовсе. А с какой стати в один день съесть кусок мяса считается прегрешением, а в другой — нет?

Нет, Таша послушно молилась на ночь и исповедовалась каждый седьмой день месяца — попробовала бы не исповедоваться, пастырь мигом принял бы меры по искоренению "прокрадывающегося в сердца его паствы атеизма". Мама тоже соблюдала все внешние приличия — да только скорее на публику, чем из истинной набожности.

Как-то Мариэль обронила "Она утратила мою веру в Неё".

Теперь Таша понимала, почему.

— Отношение отца Дармиори к некоторым вещам, — наконец сказала девушка, — переходит всякие границы.

— Насколько я знаю, методы его действительно не самые лучшие. Но он искренне верит в то, что делает — а это уже заслуживает уважения.

— Верит? Да это не вера, это… Он упивается своей властью! Он… просто фанатик!

— Фанатизм — это крайность, но крайность прежде всего веры, которая и должна быть в пастыре. Если вам встретится один из тех ханжей в рясе, коих сейчас, к сожалению, большинство, — вы поймёте, что вам повезло.

— Он нарушает законы гостеприимства! Запрещает деревенским давать приют ни в чём не повинным путникам!

— И неужели эти путники действительно ни разу ни в чём не были повинны? Не причиняли вреда никому из прадмунтцев, к примеру?

"…Кайя и Лайя…"

— Он велел забить камнями моих подруг, как обесчещенных, а они ведь были виновны лишь в том, что попались насильнику-колдуну!

— Но ведь деревенских не пришлось долго уговаривать, не так ли? Нравы сельских жителей всегда оставляли желать лучшего.

— И что?

— Представьте теперь, что ожидало бы тех девочек, просто вернись они домой.

Представить было нетрудно.

Косые взгляды. Шёпот за спиной… Смех? Надменность, снисходительность, жалость, презрение…

Одиночество.

Непонимание — ведь ты ни в чём не виновата! Ненависть — ко всем этим "чистым" людям…

Одиночество.

Уйти — страх, неизвестность, один шанс из ста, что найдёшь своё место. Остаться — пустой дом, потрескивание углей в тишине, и… кто придёт на твои похороны, когда ты умрёшь?

…и одиночество, одно лишь одиночество — которое сведёт тебя с ума.

— И их забили?

— Нет, чародей, который расправился с насильником, увёл их из деревни.

— Вы знаете, что с ними сталось?

— Нет.

— Тогда не факт, что умереть для них не было бы лучшим вариантом.

Таша не нашлась, что сказать.

— Не находите, что лучше поговорить о другом?

— Да, святой отец.

Таша всматривалась в окружающую серость.

— Рассвет скоро, Морли-лэн, — сказал дэй. — Будет легче, поверьте.

И почему кажется, что он говорит не только о погоде? Даже не столько о погоде…

В любом случае дорога, кажется, предстояла… занимательная.

Ночь медленно просветлялась в утро.

— Не считаете, что пора сделать привал?

— Считаю, но… я хотела сделать его, когда мы минуем Пустошь.

— Боюсь, к этому времени ваша лошадь успеет порядочно выдохнуться.

Таша уныло оглядела Пустошные просторы из-за дэйской спины. Картина была не то чтобы совсем безрадостная, но вот её бескрайность не особо веселила.

Рассвет пробился сквозь серость не так давно. Правда, когда он пробился, то выяснилось, что сейчас и не рассвет вовсе, а уже за полдень — судя по солнцу. То-то Таше казалось, что они уже вечность пробираются сквозь холодную туманную вязкость… А туман, как и обещал дэй, с первыми же солнечными лучами рассеялся, будто и не было его — открыв взору цветущий верещатник, радующий взгляд всеми переливами сиреневого: от красок нежных и светлых до ярко-лиловых. Ветер, с рассветом ставший вполне даже тёплым, веял пряным вересковым мёдом. Небо сияло безупречной лазурью, и лишь где-то на горизонте лениво дрейфовали ватные кручи облаков.

Тропа была прямой, как натянутая нить, почти столь же узкой, но отчётливо видной и с виду весьма благонадёжной — что Ташу только настораживало. Не так часто путники захаживали на Пустошь, чтобы можно было протоптать хоть какую-то тропку.

— И где… привалимся?

— За ручьём.

— За каким… а.

Ручей, казалось, возник впереди только потому, что его упомянули — вместе с шумом бегущей воды, которого (Таша готова была поклясться) слышно до этого не было. Канаву, которую ручей пробил себе руслом в рыхлой тёмно-серой почве, легко можно было перепрыгнуть, но почему-то через неё был переброшен резной каменный мост коромыслом.

Под такими в сказках всегда сидят тролли…

"Ах, да, Пустошь не держит зла. Запамятовала".

— И зачем тут нужен мост? Через этот ручей ребёнок перескочит.

— Не каждый, — загадочно ответил дэй.

Цокот копыт по камню прозвучал почти звоном. Таша видела, как в паре аршинов под ними вода жидким хрусталём струится по камням, весело журча, сияя в солнечных лучах.

— Мы же хотели сделать привал, — напомнила девушка, когда Звёздочка благополучно помчалась по другому берегу.

— Не у самого ручья.

— Почему? Звёздочка бы заодно…

— Не стоит пить из ручья, текущего по Кривой Пустоши. Ни человеку, ни лошади. В конце концов, здесь ничто не является тем, чем кажется, верно?

Таша промолчала. Возможно, ей лишь чудилось по скользнувшей в его словах интонации — но у неё возникало смутное ощущение, что сам-то он видел как раз не ручей, а то, что казалось ручьём…

Шум воды за спиной пропал так же резко, как и появился.

— А вот теперь — привал, — клирик осадил Звёздочку. Лошадка себя уговаривать не заставила, охотно притормозив.

Как раз в этом месте у обочины дороги, — в аршине друг от друга, — примостились два плоских булыжника, больших и круглых: ни дать ни взять низкие каменные табуреты. Откуда они здесь взялись, учитывая, что во все четыре стороны расстилалась Пустошная гладь — загадка.

Впрочем, здесь загадок этих было так много, что Таша уже почти привыкла.

Присев на камни, оба поели: Таша сжевала извлечённую из своей сумки медовую лепёшку, дэй — пару выуженных из котомки пресных. Вида они были не очень-то аппетитного, однако процесс поиска и этой пары довольно-таки затянулся, причём в ходе поиска дэй выложил на камень ещё и буханку ржаного хлеба — и Таша вынуждена была признать, что в данном случае лепёшки явно предпочтительнее.

Расправившись с импровизированным обедом, Таша отряхнула ладони друг об дружку — негромкие хлопки звоном огласили Пустошь. В тишине было слышно, как шуршит на ветру вереск и пофыркивает Звёздочка, меланхолично хрумкая кисточками сиреневых цветов.

Девушка не то слезла, не то скатилась с камня и растянулась на мягком вереске. Лёжа на спине, заложив руки за голову, украдкой взглянула на дэя — тот сидел, глядя куда-то вдаль, подперев подбородок рукой, и от него веяло каким-то светлым умиротворением. Почти ощутимо, как лёгким ароматом свежего одеколона.

Таша сощурилась, глядя на большое и рыхлое облако, подкрадывавшееся к солнцу по небесной прозрачности.

Странно, но ей было как-то… спокойно. Даже ком в груди, казалось, растворился, и бездна тревог и страхов исчезла, уступив место тихой глади привычных мыслей. И почему-то смутно казалось, что не просто спокойно — а спокойно именно рядом с ним… А, может, просто выглянувшее солнце подняло настроение?

Хотя что-то подсказывало Таше, что это скорее солнце выглянуло потому, что у неё настроение поднялось…

"Интересно, так и будем молчать?"

— На самом деле здесь не самое подходящее место для разговоров, — ветер донёс ответ на незаданный вопрос. — Здесь и мысли порой материальны, не то что слова.

Таша покосилась на клирика, уже ничему особо не удивляясь, пожала плечами и вновь подняла глаза к небу. Чем-то на бабочку походящее облако безмятежно скользило по лазурной глади. Очертания его всё время менялись — вот уже не бабочка, а клевер… а вот и лицо какое-то вырисовывается… а теперь на собачью морду чем-то стало походить…

Её наблюдения за облачными метаморфозами самым бесцеремонным образом прервало исчезновение объекта наблюдения. Просто в какой-то миг облако вдруг дрогнуло и исчезло, будто его и не было — чтобы спустя пару секунд вновь появиться совсем в другой стороне.

"Даже облака ксаши какие…"

Мигом утратив всё созерцательное настроение, Таша, вздохнув, закрыла глаза. Вставшая перед ними темнота была розоватой, с плывущими в ней яркими пятнами: солнце пробивалось даже сквозь сомкнутые веки.

Оставшееся привальное время девушка твёрдо решила скоротать в столь необходимом юному организму блаженном сне.

— Пф, уже не чаяла оттуда выбраться!

— Напрасно, — покачал головой дэй, — мы ведь зла не таили.

Таша оглянулась. Мирно цветущая Пустошь осталась позади, — совсем, казалось бы, небольшая, — и на том конце, позолоченные катящимся к горизонту солнцем, сияли берёзовые кроны. Вот только Тракта за ними не было, и Приграничного тоже: верещатник плавно переходил в бескрайние равнины разнотравных лугов с редкими перелесками. Звёздочка уверенно мерила копытами широкую пыльную дорогу — добротно изъезженные тележными колёсами две колеи, разделённые узкой зелёной полоской ромашек и подорожников. Впереди маячили пёстрые крашеные крыши небольшой деревеньки.

— Это Потанми, надеюсь?

— Скоро проверим.

— Как?

— Думаю, нам должен попасться указатель.

Указатель вскоре действительно попался — вместе с раскинувшимся подле него сенокосным лугом. Таша только вспомнила, что в Равнинной сенокос начинается седьмого, а их с луга уже радостно окликали деревенские, не так давно кончившие сгребать сено в валы и как раз прервавшиеся: кто на поздний обед, кто просто на отдых. Разнаряженные в ситцевые платья девицы прервали заведённую песнь, парни в пёстрых рубахах убрали от губ флетни. Почтенный седобородый старец, — деревенский староста, как выяснилось, — прокряхтевшись хорошенько, согласно законам гостеприимства прокричал усталым путникам приглашение присоединиться к их отдыху и не побрезговать скромной деревенской трапезой, отведав пшенки с маслицем. Лошади, если надо, корма зададут, а уж напоят так точно…

После секундного раздумья Таша кивнула дэю, дожидавшемуся её решения — и пару минут спустя уже уплетала за обе щеки пшеничную кашу под жалостливыми взорами деревенских баб: в Прадмунте соседкам тоже только дай было поохать о её нездоровой худобе, бледности да прозрачности. Звёздочка, охотно выхлебав предоставленное ей ведро воды, с высочайшего позволения старосты целеустремлённо направилась к сенным валам — каждый в сажень высотой. Дэй от пшенки отказался, однако колодезной водички с ломтём свежевыпеченного хлеба вкусил с удовольствием, после чего вступил в разлюбезную беседу с деревенскими мужиками во главе со старостой.

— Откуда и куда путь держите, святой отец? — спросил один.

— Из Озёрной в Заречную направляемся.

Мужики закивали, вполне удовлетворённые ответом.

— А девочка вам кем приходится? — вдруг поинтересовался староста.

— Племянницей, — без промедления отозвался дэй, заставив Ташу поперхнуться пшенкой.

"…а чего ты хотела, — фыркнул тоненький голосок, — честного "случайная попутчица" и косых взглядов в ответ?"

— Из господ, видать? — продолжил старик. Видимо, шёлковое платье и бархатный плащ, — даже в столь ужасном дорожном состоянии, в каком они ныне пребывали, — произвели должное впечатление.

Дэй кивнул. Староста задумчиво потеребил длинную бороду и прокашлял:

— Мар, а Мар!

Полная темнокудрая девица в алом сарафане прервала прицельное перебрасывание шутками с молодыми людьми, баранами толпившимися вокруг:

— Да, дедушка?

— Порадуй знатных гостей песней какой-нибудь. Не из народных, а из легенд старинных… или из своих… Маришка у нас песни складывает, — с нескрываемой гордостью пояснил старик, — видать, в племянницу мою, свою тётку-менестреля пошла. Недаром та и лютню свою ей оставила, когда померла… Пара менестрелей, которые к нам забредали, Мару в ученицы забрать порывались, только я не отпустил — она одна у меня осталась. Детей всех раньше срока смерть прибрала, из внуков только она… Вот как и меня смерть навестит, пускай идёт, куда захочет. Недолго ждать осталось.

— Не девичье это занятие, по тавернам разгуливать, дома-семьи не имея, — буркнула Ташина соседка, — грузная баба в синем головном платке, — но её никто больше не слышал и не слушал.

Маришка ломаться не стала, только попросила кого-нибудь сбегать за лютней. Отослали юркого мальчонку: тот обернулся минуты в три, казалось, даже не запыхавшись. Осторожно и бережно, как величайшее сокровище, передал лютню хозяйке, и девушка, подкрутив колки, приласкала пальцами струны, отозвавшиеся нежной россыпью звуков.

Мара запела почти сразу, и органично, как дыхание, вплёлся в переливы мелодии её низкий и мягкий, будто бархатный голос:

Как следы на песке, время смоет минувшие дни —

Только память не ввергнуть в забвенье. Увижу ли снова тебя?

Без тебя мне — лишь тьма, лишь померкшие тускло огни…

Но могу ли тебя я вернуть? Ты в иные подался края.

Даже в самой глубокой ночи светят тысячи звёзд,

Только ярче их всех светит сердце моё. Я сияю во тьме,

Я горю для тебя, и лечу — ведь надежда живёт,

Я взлетаю всё выше — в заоблачный путь, что откроется мне.

Я увижу звезду, что вдруг имя моё назовёт,

Я услышу вновь голос знакомый и песню родную — твою.

Стой. Возьми мою руку. Неси меня в звёздный полёт,

Возврати мне свет солнца и ясное небо. Останься, молю.

Только — ты обернёшься со смехом в глазах, в шаге в ночь…

Мы сияли во тьме: двум огням не дано было слиться в один.

А теперь только ветер холодный несёт меня прочь,

И тот шаг до тебя — дольше жизни и выше зазвёздных глубин.

Истаял в прозрачности вечернего воздуха завораживающий голос, зашевелились, будто ото сна очнувшись, притихшие слушатели, и луг огласил одобрительный шум вкупе с дружными аплодисментами.

— Ну, дала, Маришка, — утирая глаза рукавами, растроганно промолвил староста. — Красота…

— Больно грустная песня-то, — неодобрительно заметила баба в платке.

— Грустная, да… С чего это у тебя такая вот сложилась, а, Мар? — спросил старик.

Девушка, отведя руку от постепенно затихающих струн, лишь плечами пожала:

— Вот так… сложилось. Видно, где-то звёзды так сошлись.

Объяснение всех вполне удовлетворило — всем ведь известно, что каждый менестрель немного пророк. Мол, в колыбели его в лоб целует светлая лори музыки, и эта же самая лори потом нашептывает ему, как и когда сложить новую песнь или уже сложенную исполнить. А лори с их небес виднее, что к чему…

Когда деревенские шумно попрощались со зваными гостями, пригласив заезжать ещё, и принялись группами катить сенные валы к местам, где предполагалось ставить копны, а Звёздочка пустилась в путь, унося двоих всадников в сторону Тракта — Таша была странно задумчивой. Песнь Маришки не давала ей покоя.

Нет, сама песня была прекрасной, достойной звучать в залах княжеских дворцов, но…

"…может, показалось? — с готовностью подсказал внутренний голос. — Ты же лишь пару раз глаза подняла…"

Таша, вздохнув, мотнула головой. В сущности, не всё ли равно? Чему быть, того не миновать… да и смысл этого пророчества, — если это пророчество, — ей всё равно понять пока не дано…

Просто…

Таша готова была поклясться, что песнь свою Мара пела, не сводя взгляда чёрных, без бликов, обсидиановых глаз с её лица.