"Грозные годы" - читать интересную книгу автора (Лабович Джурица, Гончин Милорад, Реновчевич...)

11 И взгляд порою говорит о многом...

Вражеские самолеты кружили над позициями партизан, проводили разведку, сбрасывали свой смертоносный груз...

Сохраняя боевую готовность, бригада продвигалась в направлении Фочи. Перед Верховным штабом стояла задача умелым маневром избежать столкновения с превосходящими силами противника и возможного окружения. Поскольку бригада шла по сильнопересеченной местности и связь батальонов между собой и со штабом бригады была значительно затруднена, командирам батальонов нередко приходилось проявлять большую находчивость, чтобы провести своих бойцов по территории, занятой врагом, с минимальными потерями.

Батальон Гавроша шел берегом реки, слабо поблескивавшей в свете луны. Недалеко от Гавроша шагал комиссар бригады Фича. До Гавроша донеслись его слова:

— Наше временное отступление из Сербии нельзя считать поражением. Мы будем наносить удары по врагу там, где он их меньше всего ожидает. И бригада должна быть готова к выполнению любого задания даже в самых отдаленных районах нашей страны.

Гаврош окликнул Риту, которая шла рядом с колонной вместе с командиром батальона, и спросил:

— Куда мы сейчас направляемся?

— А сам-то ты как думаешь? — внимательно взглянув на него, спросил командир, услышавший вопрос Гавроша.

— Не знаю, потому и спрашиваю.

— Ну что ж, могу тебе сказать: мы идем в Сербию...

— В какую Сербию, когда мы все углубляемся на территорию Боснии? — удивился Шиля.

— В Сербию, товарищ, в Сербию, только кружным путем, — пояснил командир и быстро зашагал вдоль колонны.

— Тише едешь — дальше будешь! — усмехнулся Лека.

Глубокой ночью, когда луна стала опускаться к горизонту, далеко впереди Гаврош увидел контуры Игмана. Он услышал, как кто-то из идущих сказал, что эта угрюмая неприступная гора будет, вероятно, самым серьезным препятствием для Первой пролетарской бригады на марше, который начался в Рудо.

Когда рассвело, к колонне батальона Гавроша подошли трое парней в солдатских шинелях, опанках и штанах из домотканого сукна. Гаврошу было достаточно одного взгляда, чтобы понять, в чем дело.

— Что, с нами хотите, ребята? — спросил он.

— Да вас и так, наверное, много, — смутившись, сказал один из парней, шея которого была обмотана старым платком.

— А разве вы мусульман принимаете? — спросил другой.

— Мы всех принимаем... Для нас национальность или вероисповедание роли не играет. Главное, чтобы люди разделяли наши убеждения и хотели бороться за свободу, — сказал Лека.

— Ну что ж, тогда мы догоним вас, — решил тот, что был с платком на шее.

— А что мешает вам сейчас присоединиться к нам? — спросил Гаврош.

— Не можем же мы вот так — с пустыми руками! — сказал самый младший.

Гаврош бросил на них одобрительный взгляд, потом значительно проговорил:

— Вообще-то молодежь должна добиваться права вступить в наши ряды. Наша бригада — будущее Югославии, и за это будущее отвечаем мы все!

— Верно, Гаврош! Бригада наша особая... — улыбнувшись, подхватил Лека.

Комиссар Рита слушала этот разговор, сдержанно посмеиваясь. Таких просьб о вступлении в Первую пролетарскую бригаду было немало, но в основном в ее ряды вступали те, с кем хорошо поработали местные комитеты Союза коммунистической молодежи Югославии или организации КПЮ. Дело осложнялось тем, что, когда Первая пролетарская бригада пришла в Восточную Боснию, там действовали многочисленные эмиссары Дражи Михайловича и Милана Недича, которые на все лады расхваливали своих главарей и призывали местное население вступить под их знамена, одновременно запугивая людей тем, что, если они откажутся сделать это, немцы, когда нагрянут сюда, учинят расправу над теми, чьи родственники ушли в партизаны.

Об этом и доложил Верховному главнокомандующему в специальном донесении Бранко Спасич, посланный Светозаром Вукмановичем в Восточную Боснию в целях разведки.

— Многие колеблющиеся поддались этой пропаганде четников, — докладывал Спасич.

— Общую оценку давать пока еще рано, — перебил его Тито. — Меня интересуют конкретные события.

— Нами приняты меры, чтобы нейтрализовать эту пропаганду и воспрепятствовать ослаблению партизанских сил, — сказал Спасич.

— И каковы результаты?

— Кое-чего мы уже добились, но четники действуют все активнее, и опасность сохраняется. Нам удалось схватить нескольких агентов Недича...

— И много их здесь, этих «агитаторов»? — спросил Тито.

— Довольно много, и при этом они ловко маскируются: ходят по деревням под видом торговцев, старьевщиков или беженцев.

Тито внимательно выслушал сообщение Бранко Спасича, задал ему несколько вопросов и в заключение сказал:

— Итак, наша бригада как раз вовремя вступает на территорию Восточной Боснии. Сейчас нужно как можно быстрее обезвредить этих агентов и «агитаторов». Необходимо разъяснять народу цели нашей борьбы, надо, чтобы люди знали правду о Первой пролетарской...

Батальоны между тем продвигались все дальше вперед. Каждую минуту можно было ждать встречи с противником, нередко приходилось прямо с ходу разворачиваться и вступать в бой. Большую помощь бригаде оказывали местные партизанские отряды. Труднее приходилось партизанам как раз там, где таких отрядов не было, как это случилось в какой-то маленькой деревушке.

В этой деревушке, где насчитывалось всего десятка два ветхих, почерневших от времени домишек, было решено остановиться на ночлег. Взвод Леки, выделенный в охранение, расположился на невысоком холме за деревней, откуда хорошо просматривались окрестности. Партизаны устали и продрогли, а тут еще, как назло, подул холодный ветер и началась метель. Когда батальон разместился в домах, из штаба во взвод прибыл связной с приказом присоединиться к своей роте, оставив на холме двух наблюдателей. Лека назначил наблюдателями Гавроша и Шилю, приказал им оставаться на холме до наступления темноты. В этот момент к Леке подошла Хайка.

— Я бы хотела остаться с ними, можно? — попросила она.

— Ты возвратишься вместе со взводом, — ответил Лека.

— Мне казалось, что я имею право...

— Пойми... — уже мягче сказал Лека, — тебе лучше пойти с нами.

— Если бы я выбирала, где лучше, я бы вообще не стала вступать в отряд! — ответила она.

— Ты пойдешь со взводом! — решительно отрезал Лека.

Глаза девушки блеснули.

— Слушаюсь, товарищ командир взвода! — встала она по стойке «смирно».

Гаврош молчал, он не был согласен с Хайкой, и ему даже был неприятен этот разговор.

У Хайки на щеках блеснули слезы.

Когда взвод стал спускаться с холма, несколько снарядов разорвалось вдали...

Гаврош и Шиля укрылись от метели под старой раскидистой елью на вершине холма, откуда хорошо было вести наблюдение.

С наступлением ночи метель утихла, но мороз стал крепче. Гаврош и Шиля совсем окоченели. Чтобы не замерзнуть, они решили оставить свой наблюдательный пункт и спуститься в деревню.

— Мороз — аж зубы стучат! — бормотал по пути Шиля. — Сейчас бы поближе к огоньку да чего-нибудь пожевать, а то у меня уже живот подвело.

Они спустились с холма и вскоре наткнулись на бойцов своей роты. Партизаны, зябко кутаясь в шинели, сидели и лежали прямо на земле вокруг стога сена. Хайка объяснила Гаврошу, что хозяин единственного оставшегося незанятым дома отказался впустить их.

— Как так отказался?! Это мы сейчас выясним! — рассердился Гаврош и направился к дому.

— Лека, иди с Гаврошем, — приказала Рита.

— Можно, я тоже пойду с ними? — поднялась Хайка.

— Ну что ж, иди, — деланно равнодушным тоном сказала Рита.

Они поднялись на крыльцо.

— Хозяин! — крикнул Лека.

— Кто там? — услышали они мощный бас за дверью.

— Отвори, не бойся! — ответил Гаврош.

— Кто вы?

— Свои.

— Какие такие «свои»?.. Свои разные бывают!

— Открой — увидишь! — проговорила Хайка.

— Мы партизаны, открывайте!

— Не верю я вам!.. Тут уже шлялись какие-то, тоже говорили, что партизаны...

— Насильно ворваться к нему в дом мы не можем, даже если все окоченеем здесь на снегу, — твердо сказал Лека.

И тут дверь скрипнула и широко распахнулась...

После ужина Рита провела короткое собрание роты.

— Чем собрания проводить, лучше выспитесь хорошенько, — посоветовал хозяин, — ведь вы же целыми днями на ногах.

Когда все улеглись, Гаврош сел возле Леки и шепотом сказал:

— Я слышал, что Вою Васича освободили от должности заместителя командира роты. Что случилось?

Лека пожал плечами.

— Почему ты молчишь? — снова спросил его Гаврош.

— Ты слишком любопытен.

— Мне жаль его, вот я и хочу хотя бы узнать, что произошло, в чем он так провинился.

— Лучше не спрашивай...

— А все-таки?

Лека немного помолчал, а потом проговорил:

— Мне кажется, это каким-то образом связано с его биографией, с тем временем, когда он был студентом...

Гаврош махнул рукой:

— Каким-то образом! Я тоже хочу тебе кое-что сказать!

Лека приблизил к нему голову.

— Наш помощник комиссара батальона, по-моему, нехороший человек! — шепнул ему Гаврош.

Шиля расстилал на полу рядом с Гаврошем одеяло, тихонько ворча:

— Не понимаю, зачем надо было устраивать это собрание?.. Никак не хотят дать человеку отдохнуть. Зачем столько времени объяснять нам политическую ситуацию, когда и так все ясно? А ведь это можно сделать гораздо проще, чем Рита.

— Как же? — удивилась Хайка.

— А так, — продолжал Шиля. — Что такое политическая ситуация? Вот, например, если Верховный штаб на марше идет впереди бригады, значит, все в порядке, ситуация что надо, а если пропускает колонны вперед, значит, жди встречи с немцами или итальяшками, ну а уж если сам Тито командует батальонами, то дело ясное — бой будет жаркий! Вот, товарищ Хайка, самая правильная оценка ситуации!..

В тот вечер Гаврош долго не мог заснуть. Он думал о том, что ждет их впереди: глубокие снега, жестокие морозы, метели и снежные бури, которые, говорят, свирепствуют зимой на Игмане. А зима в этом году выдалась на редкость холодная и снежная, другой такой он не помнил.

Гаврош лежал и думал, как много изменилось с того времени, когда он встретил Хайку, а прошло всего ничего...

Он дремал возле старенькой печки-голландки, в которой потрескивали сухие еловые поленья. На его худом загорелом лице плясали отсветы яркого пламени. Вскоре он погрузился в глубокий сон. Ему снилось, что они с Хайкой идут, держась за руки, по просторным, залитым светом полям и лугам. Вдруг, оглянувшись, они видят, что их догоняет огромный эсэсовец с автоматом. И вот они уже что есть силы бегут по запутанному лабиринту улиц какого-то незнакомого города, а немец настигает их, они уже слышат его тяжелое дыхание. Оглянувшись, они видят его мутные бесцветные глаза под низко надвинутой каской. Хайка неожиданно резко останавливается и оборачивается к преследователю.

— Что тебе нужно от нас? — кричит она.

— Хочу убить твоего Гавроша!

— Ах ты сволочь фашистская!..

Вдруг черный эсэсовец исчезает, а вместо него перед Гаврошем и Хайкой возникает Рита.

— Гаврош, стань по стойке «смирно», когда разговариваешь со своим комиссаром роты! — говорит она.

Он щелкает каблуками и вытягивается, изумленно глядя на Риту.

— И ты, красавица!

Хайка растерянно смотрит то на Гавроша, то на Риту.

— Пора тебе образумиться, — продолжает Рита, обращаясь к Гаврошу.

— А в чем дело, товарищ комиссар?

— Эта девушка не для тебя! Она не революционерка. Смотри, как бы с тобой не случилось то же, что и с Воей... Судя по всему, помощник комиссара батальона узнал о каком-то его неприглядном поступке, совершенном еще в студенческие годы, и воспользовался этим предлогом, чтобы подчеркнуть лишний раз, что партия требует от своих членов кристальной моральной чистоты.

— Я тебя не понимаю, — качает головой Гаврош.

— Ты еще мальчишка, вот и не понимаешь... Но когда начнут копаться в твоей биографии, когда вытащат на свет то, что ты и сам давно забыл, тогда поймешь... И потому...

— Что — потому?

— И потому Хайка — не для тебя! — отвечает Рита. — Она тебя окрутила, и если ты вовремя не опомнишься, то вся жизнь у тебя пойдет наперекосяк. Она ведь тебя не любит...

— Ну это уж слишком! — кричит Хайка.

— Не шуми, красавица! Когда-нибудь, когда перестанут рваться бомбы, когда люди прекратят убивать друг друга и иностранцы будут приезжать к нам только в качестве туристов, ты тоже полюбишь, полюбишь так же сильно, как я люблю сейчас...

— Не слушай ее, Гаврош! — снова кричит Хайка.

— Да, да, ты ошибся в ней! Конечно, она смазлива и ластиться умеет, как кошка, но все это обман, ложь! В душе у нее пустота, пустота, пустота!..

У Гавроша голова идет кругом. Он хватает Хайку за руку а бросается бежать, не разбирая дороги, туда, где между черными громадами домов виднеется небо, усыпанное множеством звезд. А вслед ему несется: «Пустота, пустота, пустота!..» Мелькают дома, улицы, и вдруг все исчезает, проваливается в черную бездонную пропасть. И сам Гаврош с головокружительной скоростью падает в эту пропасть...

Хайка проснулась, поднялась и подошла к Гаврошу. Поправив на нем одеяло, присела возле него. «Отважный партизан Гавро Гаврич! — улыбнувшись, прошептала она и тихонько погладила его по волосам. — Мой любимый, единственный, самый лучший!» Его худое мальчишеское лицо, с незнакомыми суровыми складками возле уголков рта, освещенное неровным, дрожащим светом догорающих в печи поленьев, казалось ей в эту минуту необыкновенно красивым. Гаврош был именно таким, каким она в своих девичьих мечтах представляла себе будущего избранника. Еще там, на берегу Дуная, во время их первого свидания, в день, который казался ей теперь таким далеким, она почувствовала, что это он, тот единственный дорогой человек, которого она ждала...

Самые тяжелые дни наступили для, нее, когда Гаврош ушел в партизаны. Она никогда не забудет, как они прощались ночью. Долго-долго, обнявшись, стояли они на берегу Дуная, молча глядя друг на друга, и Хайка вдруг увидела на щеках Гавроша слезы. Она вернулась домой будто в полусне. Ей казалось, что черная ночь давит, душит ее. До самого утра она просидела без сна, думая о Гавроше, и именно тогда решила разыскать его, где бы он ни был, чтобы уже не разлучаться никогда.

Сейчас, глядя на него, она спрашивала себя, почему он в последнее время словно охладел к ней, почему он тогда не захотел, чтобы она осталась вместе с ним и Шилей на холме в охранении, почему он как-то по-особенному, не так, как с другими, разговаривает с Ритой и почему Рита тоже явно выделяет его из остальных бойцов роты, охотнее беседует с ним, чем с кем бы то ни было еще?..

Неожиданно Хайка почувствовала на себе чей-то взгляд. Оглянувшись, увидела, что Шиля, спавший на полу рядом с Гаврошем, проснулся и пристально смотрит на нее.

— Ты что на меня так уставился? — шепотом спросила она.

— Я уже несколько дней за тобой наблюдаю и думаю: до чего же красивая девушка досталась Гаврошу! — тоже шепотом ответил тот.

Она смущенно опустила глаза. Разбуженный их разговором, проснулся и Гаврош.

— Шиля, кончай трепаться! — бросил он и сказал, обращаясь к Хайке: — Ты бы легла, отдохнула немного, завтра ведь снова в путь.

Шиля поворочался и затих. Как-то само собой получилось, что он стал для Гавроша и Хайки своего рода опекуном и покровителем их любви, о которой в батальоне знали все и за которую многие их осуждали, считая, что война и любовь — вещи несовместимые.

Гаврош больше не мог заснуть. Он встал и подложил в печь дров. Когда огонь разгорелся, Гаврош подошел к спящей Хайке, поплотнее укрыл ее одеялом и сел рядом с ней точно так же, как она чуть раньше — около него. Он с нежностью смотрел на ее загорелое лицо, черные густые волосы, упавшие на чистый лоб. Эта девушка, которую он так любил, с удивительным мужеством переносила все трудности партизанской жизни, на которые обрекла себя во имя своей любви. Конечно, при этом большую роль играл и ее твердый характер, не позволявший ей ни при каких обстоятельствах выказывать слабость. Из-за ее характера у них с Гаврошем раньше нередко случались размолвки, никогда, впрочем, не длившиеся больше нескольких минут. И Хайка, и Гаврош знали, что не смогли бы прожить друг без друга и что любовь — великое счастье, которое нужно беречь. Давно известно, что любовь делает человека лучше, добрее, благороднее, и сейчас Гаврош спрашивал себя, не это ли чувство к Хайке руководило им, когда он в свое время отпустил двух пленных итальянцев, показавших ему фотографии детей. Присутствие девушки оказывало благотворное воздействие на Гавроша, но в то же время его снова стали одолевать новые, тревожные мысли. Вот и сейчас воспоминание о том бое вызвало в его памяти картину трагической гибели дяди Мичо и Драгослава Ратинацев, и Гаврошу пришло в голову, что то же самое может произойти с ним и его Хайкой.

Он снова подумал об отце. Утром, когда они с Шилей узнали, что Верховный главнокомандующий со штабом должен переправиться через реку Прачу, всего в нескольких километрах отсюда, и что вместе с ними пойдет белградский батальон, усиленный ужицкой ротой и прачанским отрядом, Гаврош вновь попросил Риту разрешить ему наведаться в белградский батальон, чтобы там хоть что-нибудь узнать о Горчине и отце. Ему неожиданно вспомнился Ритин взгляд — хмурый, исподлобья. Раньше она никогда так не смотрела на него.

— А что обо всем этом думает Хайка? — спросила тогда она.

— Не знаю.

— Тебе, видимо, хочется всю семью собрать в роте!

— Но ведь я могу никогда больше не увидеть их!

— В штабе батальона мне уже сделали замечание из-за тебя.

Гаврош изумленно поднял брови.

— Что, тебя это удивляет?

— Кажется, я не совершил ничего предосудительного...

— В штабе мне сказали, что я слишком снисходительна к тебе... что ты — «моя слабость».

— Мы с Хайкой относимся к тебе как к сестре... Что же касается нашей любви, то это дело только мое и Хайки! — резко ответил Гаврош.

После утреннего разговора с Ритой Гаврош пошел в белградский батальон. С ним отправился и Шиля. В батальоне Гаврош узнал, что Горчин находится на высоком холме за селом, где оборудован наблюдательный пункт; с той стороны ожидалась атака немецких лыжников.

Гаврош и Шиля долго, с трудом поднимались на холм по обледеневшей тропинке. Наблюдательный пункт оказался утоптанной в снегу площадкой, незаметной снизу из-за нагромождения больших валунов. Горчин лежал за одним из камней на подстилке из еловых веток, рядом стоял трофейный немецкий пулемет. Гаврош негромко окликнул брата. Они бросились друг другу в объятия.

— Откуда ты здесь взялся? — воскликнул Горчин.

— Я все время искал тебя и вот наконец нашел!

— А мне кто-то говорил, что тебя видели в Рудо, — сказал Горчин, радостно улыбаясь.

— Так ты что же — один тут решил с немцами воевать? — кивнув на пулемет, пошутил Гаврош.

— Мне приказано прикрыть батальон в случае неожиданного нападения немцев. Впрочем, я думаю, мы скоро двинемся дальше.

Они все еще стояли обнявшись. Гаврош рассказал брату о встрече с Хайкой и о том, что теперь они в одной роте. В эту минуту у подножия холма разорвались три снаряда, один из них попал в старую высокую ель, и она с треском рухнула, взметнув снежную пыль.

— Значит, вы с Хайкой здесь, — медленно произнес Горчин. — Теперь бы узнать что-нибудь об отце...

Гаврош печально покачал головой.

— Остается надеяться, — проговорил он, — что отец примкнул к космайскому отряду или к Испанцу — Лекичу, который со своей группой все никак не догонит бригаду... Хотя нет, вряд ли он у Лекича, — добавил он, подумав, — В то время, когда отец уходил из Земуна, Испанец был далеко. Если только позже они встретились...

Вглядываясь в лицо брата, Гаврош подумал, что они так давно не виделись. За это время Горчин похудел, осунулся, на лбу и возле уголков глаз появились морщинки, лицо загорело и обветрилось. На Горчине была хорошо знакомая Гаврошу офицерская шинель отца, немецкие сапоги, на голове кепка с приколотой к ней звездой. Гаврош улыбнулся, увидев выглядывавший из кармана шинели уголок ученической тетради; он вспомнил, как они с отцом подшучивали над Горчином, который тайком писал стихи.

— Хайка давно вместе с тобой?

— Я встретил ее в Рогатице. Ты знаешь, она стала настоящей партизанкой!

— Очень рад за вас обоих. Мне бы тоже хотелось с ней увидеться, да, видно, не удастся. Ведь скоро мы должны идти дальше...

— Я очень боюсь за отца, — сказал Гаврош. — Наверное, еще никогда мне так недоставало его, как сейчас. Сколько раз я упрекал себя за то, что редко находил время, чтобы поговорить с ним. Так никогда и не высказал ему, что он значит для меня и как я горд тем, что он — мой отец. К сожалению, некоторые вещи начинаешь понимать слишком поздно...

— Что поделать?.. Мне тоже иногда кажется, что время ползет медленно и что его еще хватит на все, а потом оглянешься, а оно уже пролетело... промчалось так, что ты и не заметил.

— В нашем положении каждый прожитый день — счастье, — заметил подошедший Шиля.

— Судя по всему, мы сейчас двигаемся к Фоче, — переменил разговор Гаврош. — Бригада увеличивается и отвлекает на себя значительные силы немцев.

— А вы куда направляетесь? — спросил Горчина Шиля.

— Наш белградский батальон пойдет с Верховным штабом, — ответил тот. — Наш и еще один батальон. Наверное, отправимся в обход Игмана...

— А мы напрямик — через него.

— Это будет очень тяжелый переход. Командование рассчитывает таким образом обмануть противника, — сказал Горчин.

— Тяжелый — это не то слово, — вставил Шиля.

С другой стороны холма донеслись винтовочные выстрелы, автоматные очереди. Вслед за этим из леса, который подходил к самому подножию холма, раздался протяжный крик:

— Горчи-и-и-ин!

Он откликнулся.

— Спускайся! Пора идти! — снова закричали внизу.

Гаврош протянул брату руку. Горчин улыбнулся:

— Сейчас немцы начнут штурмовать этот холм, а найдут на нем — шиш.

— Партизан так просто не возьмешь! — подхватил Шиля.

Вскинув на плечо свой пулемет, Горчин стал спускаться вниз по откосу.

— Береги себя! — крикнул он Гаврошу. — И если узнаешь что-нибудь об отце, сообщи мне!

Над деревней поднимались клубы черного дыма — это горело несколько крестьянских домов, подожженных немецкими снарядами, выпущенными наугад.

Когда они вернулись в свою роту, Вучко — новый командир роты, назначенный вместо Вои Васича, коренастый рабочий с добрыми ясными глазами, о необыкновенной храбрости которого в батальоне ходили легенды, отвел Гавроша в сторону и спросил, где он был столько времени.

— Я ходил повидаться с братом.

— А где твой брат?

— Он в белградском батальоне, пулеметчик.

— Чтобы это было в последний раз! Пойми, мы — солдаты и, пока идет война, не можем позволить себе роскошь ходить на свидания, навещать родственников и друзей.

— А когда кончится война?

— Вот тогда, пожалуйста, сколько душе будет угодно, если, конечно, живы останемся. Понял меня?

— Так точно, товарищ командир, понял!

— Ну вот и хорошо, что понял. Да, и что за дурацкая привычка таскать с собой этого Шилю?! И тому всыплю по первое число. Хватит с вами либеральничать!..

Острое чувство голода вывело Гавроша из задумчивости. Он с хрустом потянулся, а потом, завернувшись в одеяло, снова улегся на полу рядом с Шилей.

На другой день рано утром их рота получила приказ продолжать движение, и вскоре из деревни потянулась длинная колонна партизан. Сбоку шагал командир, поторапливая еще не проснувшихся бойцов. Небо было серое, неприветливое, воздух — влажный, пропитанный ночным туманом. Хватаясь за ивовые ветки, бойцы неуверенно пробирались по болотистой лощине. Кое-где земля, припорошенная снегом, продавливалась под ногой, и тогда показывалась черная вода. Неожиданно на одном из холмов, со всех сторон обступавших долину, разорвалось несколько мин.

Хайка, шедшая впереди, остановилась и подождала Гавроша.

— Что, устала? — спросил он ее.

— Есть немного. Это с непривычки, я ведь еще никогда в жизни столько не ходила, да еще по горам, но снегу...

— Я тебе не успел сказать, вчера я встретил Горчина.

— Да, мне Шиля говорил... Только, знаешь, ты не уходи больше так из роты. Да еще Шилю с собой берешь. Командир сердился... Другим бойцам тоже хотелось бы повидаться с родными, да нельзя.

Гаврош улыбнулся.

— Ладно, — пообещал он. — С этого момента я буду около тебя.

Под вечер они вошли в небольшое село. Десятка два приземистых бревенчатых домиков рассыпались по отлогому склону горы. Над покрытыми тесом крышами поднимался голубоватый дымок, на улицах не было ни души. Село, казалось, было погружено в сон. Взвод Гавроша остановился в невысоком доме, с почерневшими от времени стенами, в центре села. Партизаны сгрудились у пылающего очага, разулись, протянули закоченевшие ноги к огню. За окном смеркалось. В соседней комнате в большом котле кипела мамалыга, и вокруг распространялся аппетитный, дразнящий запах.

В этом селе, названия которого они не знали, партизаны впервые после ухода из Рудо досыта наелись. После ужина командир роты Вучко приказал Леке удвоить состав караула, так как местные жители сообщили, что в село частенько наведывается усташская банда, главарь которой родом из этого села.

Разморенные теплом, партизаны быстро заснули возле горящего очага. А Гаврош и Хайка еще долго сидели в полумраке, молча глядя друг на друга.