"Грозные годы" - читать интересную книгу автора (Лабович Джурица, Гончин Милорад, Реновчевич...)

1 Прибытие в Рудо

В Рудо они пришли в сумерках... Глухо звучали в тишине шаги усталых бойцов, идущих в колонне по деревянному настилу моста через Лим...

День был ясный и холодный. Лужи на дорогах замерзли, в лощинах и над извилистым руслом Лима, в котором заметно прибавилось воды, стоял туман.

Через два дня в Рудо должно было начаться формирование Первой пролетарской народно-освободительной ударной бригады. С окрестных холмов спускались все новые и новые отряды партизан, прибывавшие со всех концов оккупированной фашистами Югославии. Одних тут же размещали по домам, другие сразу уходили на фронт, чтобы защищать город, в котором уже были созданы Народно-освободительный комитет и Комитет КПЮ, третьи помогали в швейных и обувных мастерских, в пекарнях, работавших на пределе.

Один из отрядов, шедших в Рудо, вел Воя Васич, учитель из Нижней Трнавы, что под Прокупле, — крепкий, статный усатый парень с ручным пулеметом на плече, в белой меховой шапке и длиннополой офицерской шинели. Когда люди взбирались по склонам Виярца и Сирова-Горы, он шел первым и, с трудом продвигаясь под тяжестью пулемета и ранца, прокладывал тропу в мокром снегу. Следом за ним шли остальные. Он их подбадривал, повторяя, что идти осталось немного, что Рудо уже совсем близко. Увидев наконец город, Васич что-то не очень внятно запел от радости и вдруг провалился в сугроб. Поднявшись, он обернулся к идущим и воскликнул:

— Рудо, товарищи!.. Это Рудо!

Из середины колонны вышел Гавро Гаврич, двадцатилетний студент из Земуна. Он остановился, удивленный, как будто увидел не ветхие одноэтажные домишки, а огромные строения, широкие улицы и площади. На его худом загорелом лице со множеством мелких веснушек появилось выражение тревоги и озабоченности. Он не сводил взгляда с городка и не двигался, словно у него не было сил идти дальше. С губ его, казалось, готовы были сорваться слова сожаления. Зачем он, оставив свои родные места, пришел сюда? На нем были гимназическая фуражка с красной пятиконечной звездой и короткий черный полушубок. За ремень с патронташем были заткнуты вальтер и несколько ручных гранат. Одна штанина у него была разорвана и болталась над солдатским башмаком, а другая засунута под белый шерстяной носок, подтянутый почти до колена. Был он высок ростом и худощав. А мятая, изорванная одежда говорила о том, что внешний вид его мало заботит.

Гаврич сошел с тропы и остановился, не вынимая рук из карманов полушубка. Он устремил взгляд туда, где вдали чернели в садах ряды сливовых деревьев. К северо-востоку от садов виднелось с полсотни домов, над крышами которых вился дымок.

— Что с ним? Может, он сомневается, что в городе наши? — спросил Шиля.

— Пошли, Гаврош! Пошли скорей! — крикнул Воя, увидев, что следовавшая за Гавричем часть колонны тоже остановилась.

— Зачем спешить, ведь мы уже почти пришли, — возразил Шиля.

— Дайте человеку спокойно посмотреть, — поддержал его Лека, который, как и Воя, нес ручной пулемет.

— Пошли, ребята! — повторил Воя и взмахнул рукой. — Мы так долго стоим тут, что можем вызвать у наших в Рудо подозрение...

— Мне придется еще немного злоупотребить вашим терпением, — пробормотал Гаврош, все так же задумчиво глядя вдаль.

И пока Гаврош стоял, хмуря брови, к нему подошел Мичо Ратинац — пожилой рабочий с седой головой, напоминавший Гаврошу лучшего друга отца майора Владо Ракича, о котором в Шумадии ходили легенды еще со времен первой мировой войны.

— Что с тобой, сынок? — озабоченно спросил он.

— Смотрю, и что-то мне не по себе.

— Все будет как надо! — улыбнувшись сказал Мичо Ратинац.

— Когда, дядя Мичо? — взглянув на него, спросил Гаврош.

— Скоро... Вот соединимся с нашими. Потом первый бой — и все наладится. — Он дружески похлопал Гавроша по плечу.

Однако беспокойство Гавроша все же передалось и ему. Обернувшись и увидев рядом с собой своего сына, веселого и беззаботного, Мичо тяжело вздохнул. Для него Гаврош, как и большинство партизан их отряда, был еще мальчиком, гимназистом, не успевшим распрощаться с детством, но уже бойцом, который стреляет, убивает, видит кровь и страдания ближних. Слишком рано в детство этих юношей ворвались бои, напряженные марши, взрывы и стоны.

В вечерней тишине, когда на западе уже догорал закат, а на востоке голубое небо заволокла сероватая мгла, с холма, который возвышался довольно далеко от теснящихся вокруг площади домишек городка, докатились три приглушенных расстоянием взрыва.

— Все будет как надо! — повторил старший Ратинац, подвязывая ремешком развалившийся левый башмак, и добавил: — Как бы я хотел стать для всех вас вторым отцом: и для тех, чьи отцы далеко, и для тех, у кого их вообще нет!

— Посмотри, как все сразу изменилось! Еще совсем недавно, когда мы вышли из леса, земля была залита солнцем, а теперь?.. Я, правда, уже привык к таким переменам, — задумчиво проговорил Гаврош.

— Что ж, такова жизнь, — сделал вывод старший Ратинац. — Но, как бы там ни было, все будет как надо!

Гаврош только покачал головой.

— Короткий привал! — скомандовал Воя Васич и воткнул приклад своего пулемета в густые ветки куста рядом с собой.

Когда все расположились на отдых, Гаврош подсел к Мичо Ратинацу. Они сидели, прислушиваясь к шуму бурлящей где-то внизу реки.

— Не найдется ли у тебя закурить, Драгослав? — обратился Гаврош к младшему Ратинацу.

Покачав отрицательно головой, Драгослав повернулся к партизану, который сидел, прислонившись к остаткам какой-то деревянной изгороди, и спросил:

— Шиля, и у тебя нет?

— Последнюю с Лекой выкурили.

— А у Вои?

— Если б у него были сигареты, он сам дал бы их нам...

Подошел Воя и сел между Драгославом и Гаврошем.

— Что с тобой? — спросил он Гавроша, озабоченно глядя ему в глаза.

— Не знаю, как тебе и сказать, — ответил тот. — У меня такое предчувствие, что моих и в Рудо нет...

— Но ведь это только предчувствие! — махнув рукой, сказал Воя.

— Я сейчас настолько в этом уверен, что охотнее вернулся бы обратно в Шумадию, даже один... Ведь если они живы, то наверняка там! — мрачно заключил Гаврош.

Они умолкли. Шиля, который все еще неподвижно сидел у изгороди, сказал ему, приподняв брови, что как раз сейчас нелепо горевать и хмуриться.

— Я считаю, что никогда и ничего не следует преувеличивать, — добавил он. — Никто не знает, что будет завтра.

— Все будет как надо! — снова повторил старший Ратинац.

— Если ты, Шиля, не веришь в завтрашний день, то тебе вообще не следовало идти в партизаны, — пошутил Драгослав.

— Гаврош знает, что я имею в виду! — рассердился Шиля.

— Человек всегда должен во что-то верить, — сказал Гаврош. — Я, например, сейчас хотел бы верить, что мои находятся в Рудо...

— А я верю только в свободу и смерть, — перебил его Шиля. — В жизнь, свободу и смерть! — повторил он энергично.

Мичо Ратинац снова посмотрел на Гавроша:

— До этого ты спешил больше всех, а теперь колеблешься!.. Плохо, что тебя мучают какие-то сомнения и предчувствия...

— Вот именно. И я то же самое говорю, — поддержал его Шиля. — А когда мы шли, я едва поспевал за ним...

Понимая, что разговор ни к чему не приведет, Воя встал, чтобы взять свой пулемет.

— Пошли! — заметив это, крикнул дядя Мичо и бодро вскочил на ноги. — Придет день — и все будет как надо! — уже в который раз повторил он.

Гаврош улыбнулся, грустно посмотрев на Шилю большими серо-зелеными глазами.

— Ну что ты раскис, Гаврош? — спросил, подходя к ним Артем. Три месяца назад гитлеровцы расстреляли возле Чачака его отца. Именно поэтому Артем имел право говорить с Гаврошем резче, чем остальные. — Не вешай нос, тем более что наверняка тебе еще ничего не известно!

— Что поделаешь, Артем, вот уже неделю меня гложет эта тревога, — ответил Гаврош.

— У тебя осталась надежда встретить отца в Рудо... Видишь, ты все-таки можешь надеяться!.. Я был бы счастлив, если бы мог надеяться, — добавил он искренне.

Гаврош не только ничего не сказал в ответ, но даже не посмотрел на него. Он отвернулся в другую сторону, будто и не слышал слов товарища. Артем обиделся, смерил его хмурым взглядом и пошел к Вое.

— Когда человек ставит перед собой какую-то цель, он должен набраться сил, прежде чем идти к ней, — снова заговорил Шиля. — Назад, дружок, нельзя! Не разрешается... Революция, как сказал вчера Лека, не отступает...

Воя перебросил пулемет через плечо.

— Вперед! — скомандовал он и взмахнул рукой.

Колонна тронулась.

Артем немного задержался, чтобы подождать Гавроша,

— Что ты сказал своему отцу? — спросил Мичо Ратинац у Гавроша.

— Перед выходом из Земуна я ему пообещал, что вернусь за ним не позже чем через два дня... Я должен был проверить связь, но мне так хотелось увидеть брата Горчина и Хайку! Это и помешало мне вернуться в Земун. С тех пор отца я не видел...

— А их ты нашел? — остановившись, спросил Мичо Ратинац,

— Какое там!.. Горчин скрылся с группой земунских скоевцев[1], а Хайка вернулась, рассчитывая на каких-то родственников на Космае... Когда мы были в Ужице, мне сказали, что она ушла с другой группой земунских подпольщиков к Фрушка-Горе... Мой отец — капитан пехоты... Четники[2] как раз им заинтересовались, а я бросил его в такую трудную минуту.

Ратинац ускорил шаг, чтобы догнать голову колонны. Может, он поторопился уйти потому, что не знал, как утешить Гавроша.

Артем, который сочувствовал Гаврошу и понимал всю тяжесть мучившей его неизвестности, как только увидел, что старик отошел, догнал Гавроша и стал его успокаивать и ободрять, а потом спросил, что он будет делать, если найдет отца, брата и девушку в Рудо.

Гаврош не знал, что сказать, и хотел промолчать, но потом, не удержавшись, довольно резко все же ответил, что никакие утешения ему не нужны и что, несмотря на все свои личные несчастья, он никогда не нарушит воинскую дисциплину. И добавил, что ему просто вспомнились отец, брат, любимая девушка, дружеские встречи, вечеринки, общие заботы и волнения и что забыть все это его может заставить только смерть.

Его вдруг охватило отчаяние. Он представил себе, как мать получает одно за другим извещения об их гибели с выражением сочувствия, и подумал, что в конце концов она и сама может от горя заболеть и умереть. Война не дала ему продолжать работу и учебу, разлучила с любимой. Один из лучших студентов юридического факультета, убежденный коммунист и верный товарищ, он заслужил любовь и уважение всех, кто его знал. Ему всегда приходилось четко распределять свое время между работой, семьей и Хайкой. Девушка тоже училась. Она на все смотрела такими же ясными глазами, как и он. Вечерами, оставшись один, он часто просиживал в своей комнатушке за книгой до самого рассвета. Старался не курить и не пить ракию. Сейчас все переменилось. Чтобы не мучиться от голода, он начал курить, а иногда не отказывался и от предложенной ему рюмки, веря, что это поможет отогнать тревожные мысли и предчувствия. Теперь ему приходилось испытывать изнуряющее душевное напряжение, страшную усталость и мучительный голод. Он изведал все то, о чем раньше знал только из книг или кинофильмов. Когда казалось, что он, голодный и усталый, уже не может идти, когда во время атак во рту пересыхало и не хватало дыхания, когда не было силы перепрыгнуть даже через самую маленькую канавку, когда он видел, как погибают стоящие рядом с ним товарищи, когда приходилось спать на голом полу или даже просто на земле, он дал себе клятву выдержать. Выдержать и с честью дойти до самого конца, что бы ни случилось с ним или его близкими.

Так, погруженный в свои мысли, шел он в колонне партизан, приближаясь к Рудо.

Послышался нарастающий гул беспокойно бурлящей реки. Прислушиваясь к этому гулу, он вдруг отчетливо вспомнил, как всю прошлую ночь шумел столетний бор, мрачный и бескрайний. В ту ночь он шел первым, прокладывая колонне путь по снежной целине, и вдруг услышал что-то зловещее в завываниях ветра; ему привиделись какие-то улицы, аллеи, замки, темные извилистые коридоры, из-за мрачных стен которых доносились стоны и мольбы. Утром, когда взошло солнце и от голубовато-серебристого блеска снега начало покалывать в глазах, ему стали чудиться гигантские соборы из граненого стекла, в котором преломлялся солнечный свет, распадаясь на множество оттенков и красок.

— Дядя Мичо прав, когда говорит, что все будет как надо! — догнав Гавроша, добродушно заявил Шиля, все время старавшийся поддержать и подбодрить друга.

— ...Хайка оставила Земун, чтобы найти меня, я искал Горчина, а отец пошел искать всех троих, — задумчиво продолжал Гаврош, глядя на Шилю.

— Капитан Гаврич еще пригодится нашей революции, — вставил Артем.

Он вытащил из кармана приготовленную самокрутку, переломил ее пополам и протянул половинку Гаврошу:

— Кури!

Гаврош с благодарностью посмотрел на Артема, коря себя за то, что своим поведением едва не обидел товарища. Этот простодушный смелый партизан, мягкий, одинаково искренний с каждым, не только надежно прикрыл его отход на Кадиняче, но и нес его потом, контуженного, больше двух километров; именно Артем, когда Гаврош решил идти в партизаны, познакомил его с нужными людьми и провел на свободную территорию. Артем был среднего роста, но ширококостный и потому казался сильным и крепким; он носил кепку, из-под которой выбивались длинные белокурые волосы. Лицо у него было румяное, немного вытянутое, с сильными челюстями, губы пухлые, нос приплюснутый, под густыми бровями светились голубые глаза. Он ходил твердым, размеренным шагом и никогда не жаловался на усталость. Сейчас Артем стоял, задумчиво глядя на горизонт, и вполголоса, наверное самому себе, что-то говорил, потом обернулся и, заметив, что Гаврош внимательно прислушивается к его словам, произнес громче:

— Советская власть со времени Октябрьской революции привлекла на свою сторону довольно много царских офицеров... Стало быть, если руководствоваться ее опытом, можно сказать, что капитан Гаврич нам просто необходим...

— Так и должно быть, Артем. И наверное, как говорит дядя Мичо, все будет как надо, — согласился Гаврош. — Но что поделаешь, если я в последнее время чувствую себя виноватым?.. А точнее — каким-то бездомным существом, у которого никого и ничего нет...

Артем внимательно посмотрел на него. Он был удивлен, потому что всегда считал Гавроша человеком очень сильным и выдержанным. От всей фигуры Гавроша, от его лица с доброй улыбкой исходила какая-то магическая сила. Возле Гавроша Артем чувствовал себя спокойно и уверенно.

— Как ты можешь так говорить?! — возмутился он. — Насколько мне известно, партия и товарищи от тебя не отвернулись, Хайка — тем паче... Жизнь у тебя шла как по маслу... Возьми себя в руки, братец!

— Да и мы для него, наверное, что-нибудь значим, — вставил Шиля.

— Я вам про Фому, а вы мне про Ерему, — сказал Гаврош и, схватив горсть снега, бросил Шиле в лицо.

— Перестань дурить! — рассердился Шиля. — Я серьезно говорю!

Гаврош швырнул в него еще один снежок.

— Я, конечно, не буду критиковать тебя за это на партсобрании, — продолжал Артем, — однако тебе все же придется признать, что ты вел себя неправильно...

— Неправильно и глупо! — добавил Шиля.

— Отец оставил Земун, чтобы найти нас с Горчином и больше уже с нами не расставаться, — продолжал Гаврош. — Он сказал мне: «Я знаю, что вы оба коммунисты, и вижу, что значит для вас партия... Иди... Там место нам всем троим». А я, дорогой Артем, ушел и не выполнил своего долга по отношению к нему...

— Мы вместе ушли из Земуна, — заметил Артем.

— Мне потому так тяжело, что я привязал отца к дому своим обещанием вернуться... Ведь он обратился ко мне сначала как к коммунисту, а уж потом как к сыну.

— Лека говорит, что капитан Гаврич ушел из Земуна вместе с группой белградцев, — сказал Шиля. — Так что не унывай.

Они спустились на равнину. На берегах пенистого Лима кружилась и свистела метель. Они уже были на окраине городка, когда дневной свет почти совсем померк и в окнах стали загораться огоньки.

Их остановил патруль — два партизана в крестьянских башмаках, черных солдатских шинелях и шапках из заячьего меха.

— Эй, товарищи, откуда вы? — спросили их партизаны. — Кто вы?

— Мы — бойцы народной армии! — ответил Воя, направляясь к ним.

— Добро пожаловать, братья сербы!

— Привет черногорским соколам! — ответил Шиля и, закинув винтовку за плечо, раскрыл объятия.

Рукопожатиям, улыбкам, смеху не было конца.

Начальником патруля оказался красивый молодой человек с добрым, но волевым лицом. Приветливая улыбка, было похоже, никогда не сходила с его губ. Бывший студент, родом из Гусине, он получил боевое крещение во время восстания 13 июля — в атаке на Плав и в бою за Плевлю. Увидев Леку Марича, которого знал еще со студенческих лет, он схватил его за плечо и повернул к себе:

— Лека, братишка!..

— Джюра, друг!

Они крепко обнялись.

— Ну как вы? Добрались наконец...

— Да, потихоньку... А как ты?

— Все в порядке, — ответил Джюра.

— Сколько здесь собралось народу? — спросил у Джюры Воя,

— Нас, черногорцев, довольно много, а если еще и вы, сербы, будете продолжать подходить сюда, то в Рудо станет тесновато для такой армии, — ответил Джюра.

Вслед за патрулем все двинулись к центру города. Топая по замерзшей грязи, они шли к зданию, в котором было решено их разместить.

Шиля, Джюра, Воя и Лека затянули партизанскую песню:

После обильного и вкусного ужина Гаврош и Шиля вышли на площадь. По дороге они встретили нескольких старых знакомых. Несмотря на то, что уже наступила ночь, многие горожане не спали.

Охваченный неодолимым желанием хоть что-нибудь узнать об отце, брате или Хайке, Гаврош никак не мог избавиться от чувства страха и опустошенности. Проходя по одной из улиц, он вздрогнул от неожиданности, увидев в свете фонаря лицо своего старого знакомого из Земуна, недавнего студента педагогического института, коммуниста, отбывшего каторгу. Гаврош кинулся ему навстречу:

— Кого я вижу!

— Неужто это ты, Гавро Гаврич?!

— Войкан Медич, друг ты мой!..

Шиля остановился чуть поодаль.

— Ну, как живешь? — спросил Гавроша Медич и, не дождавшись ответа, крепко обнял его.

— Я-то живу хорошо, но ничего не знаю об отце и брате, — ответил Гаврош.

— Насколько мне известно, здесь их нет, — уверенно проговорил Медич. — Недавно я составлял в штабе списки личного состава, так вот капитана Гаврича и Горчина в этих списках не было.

— А среди наших раненых в Рудо? — спросил Шиля.

— Там их тоже нет.

— Ну а какие-то отряды ведь находятся на позициях? — не отступал от своего Шиля.

— Это верно. Рудо обороняют небольшие отряды... И учти: еще не все группы прибыли в городок...

— Ну что ж, тогда будь здоров, — простился с другом Гаврош.

До поздней ночи обходили они вдвоем с Шилей дома, в которых разместились партизаны. Вернувшись, они успели еще побывать на заключительной части лекции, которую читал Лека.

Усталый Гаврош вполуха слушал Леку. Когда он задремал, заместитель командира отряда тряхнул его за плечо и сказал, что пришел его черед сменить часового у моста через Лим.