"Стоунхендж" - читать интересную книгу автора (Корнуэлл Бернард)

Часть 1. Храм Неба

Боги разговаривают знаками. Это может быть лист, опадающий летом, крик умирающего зверя или зыбь от ветерка над гладкой водой. Это может быть дым, стелящийся по земле, просвет в облаках или полёт птицы.

Но однажды боги послали грозу. Это была сильная гроза, гроза, которую будут помнить, хоть люди не назвали этот год годом грозы. Вместо этого они назвали его Годом Прихода Чужеземца.

Чужак пришёл в Рэтэррин в день грозы. Это был летний день, тот самый день, когда Сабана едва не убил сводный брат.

Боги не говорили в тот день. Они пронзительно кричали.

Сабан, как все дети, летом ходил раздетым. Он был на шесть лет младше своего сводного брата, Ленгара, и поскольку он ещё не прошёл посвящение в мужчины, на нём не было племенных татуировок или шрамов об совершённых убийствах. Но его посвящение должно быть через год, и его отец поручил Ленгару взять Сабана в лес и научить его, где можно найти оленей, где прячутся дикие кабаны и где логова волков. Ленгар был возмущён этой повинностью, и поэтому вместо обучения, он таскал Сабана сквозь заросли колючих кустарников, до того, что загорелая кожа мальчика начала кровоточить.

— Ты никогда не станешь мужчиной! — насмехался Ленгар. Сабан благоразумно помалкивал.

Ленгар был мужчиной уже пять лет. И имел синие племенные татуировки на плечах, и отметины охотника и воина на руках. Он носил длинный лук, сделанный из тиса, с наконечниками из рога, тетивой из сухожилий и отполированный свиным салом. Его накидка была из волчьей шкуры, и его длинные чёрные волосы были оплетены и завязаны полоской лисьего меха. Он был высокий, с узким лицом, и считался одним из лучших охотников племени. Его имя означало Волчьи Глаза, из-за их желтоватого оттенка. При рождении ему было дано другое имя, но как многие мужчины в его племени, он взял новое имя при посвящении.

Сабан тоже был высоким и черноволосым. Его имя означало Благословенный, и многие в племени считали это вполне подходящим, даже в неполные двенадцать лет. Сабан обещался быть красивым. Он был сильным и гибким, трудолюбивым и весёлым. Ленгар редко улыбался. «У него тучи на лице», — говорили о нём женщины, но так чтобы он не услышал, так как Ленгар был наиболее вероятным следующим вождём племени. Ленгар и Сабан были сыновьями Хенгалла, а Хенгалл был вождём людей Рэтэррина.

Весь долгий день Ленгар водил Сабана по лесу. Они не встречали ни оленей, ни кабанов, ни волков, ни зубров, ни медведей. Они просто шли, и после полудня вышли из леса на вершину холма и увидели, что всё на западе закрыто тёмными тучами. Молнии вспыхивали в краях облаков, искривлялись над далёким лесом, и оставляли в небе огненный след. Ленгар присел на корточки, держа в одной руке свой отполированный лук, и стал следить за приближающейся грозой. Надо было возвращаться домой, но ему хотелось помучить Сабана, и поэтому он притворялся, что его не волнует гнев бога грозы.

Чужеземец появился, когда они наблюдали за грозой.

Он сидел верхом на серовато-коричневой лошади, которая была белой от пота. Седлом была свёрнутая шерстяная подстилка, а поводьями — ленты, сплетённые из крапивы, хотя он вряд ли нуждался в них, так как был ранен и казался полностью обессиленным, позволив маленькой лошадке самой бежать по тропе, которая привела к крутому склону. Голова чужеземца низко склонилась, а пятки свисали почти до земли. Он был одет в выгоревший синий шерстяной плащ, в правой руке держал лук, а с левого плеча свисал колчан, наполненный стрелами с оперением из чаек и ворон. Его короткая борода была чёрная, а племенные татуировки на щеках — серые.

Ленгар шёпотом приказал Сабану сидеть тихо, потом двинулся обходить странника с восточной стороны. Ленгар держал стрелу в тетиве, но странник ни разу не оглянулся, подозревая преследование, и Ленгар оставил тетиву натянутой. Сабану хотелось знать — живой ли всадник, он выглядел как мертвец, сгорбившийся на лошадиной спине.

Странник был Чужак. Даже Сабан понял это, так как только Чужаки ездили на маленьких лохматых лошадях и имели серые татуировки на лицах. Чужак был враг, но Ленгар всё ещё не выстрелил. Он следовал за всадником, а Сабан за Ленгаром, пока, наконец, Чужак не приблизился к окраине деревьев, где начинались заросли папоротника. Там чужеземец остановил лошадь, и, подняв голову, осмотрел холмистую местность. А Ленгар и Сабан припали к земле позади него.

Странник увидел заросли папоротника, а за ними, на скудном слое плодородной почвы поверх лежащего в основе мела, пастбище. Могильные курганы усеивали низину пастбища. Свиньи рылись в папоротниках, а белый рогатый скот пасся на лугу. Солнце всё ещё светило здесь. Чужеземец ещё долго стоял на окраине леса, высматривая врагов, но никого не увидел. К северу от него издалека протянулись пшеничные поля, огороженные изгородью из колючек, над которыми первые облака, проводники бури, догоняли собственные тени, но впереди него был солнечный свет. Впереди была жизнь, позади — мрак, и маленькая лошадка, непослушная, неожиданно потрусила в папоротник. Наездник позволил ей нести его.

Лошадь забралась на пологий склон могильного кургана. Ленгар и Сабан ждали, пока странник не скрылся из виду, последовали за ним, и сразу на вершине, они припали к земле в небольшой выемке кургана и увидели, что всадник остановился рядом со Старым Храмом.

Прозвучал раскат грома, и ещё один порыв ветра прижал траву, где пасся скот. Странник соскользнул со спины лошади, пересёк заросший ров Старого Храма и скрылся в кустах орешника, которым густо зарос священный круг. Сабан предположил, что человек ищет убежища.

Но за спиной Чужака был Ленгар, а Ленгар не знал милосердия.

Покинутая лошадь, напуганная громом и крупным скотом, рысью припустила на запад к лесу. Ленгар дождался, пока лошадь не вернулась в деревья, затем поднялся из углубления и побежал к зарослям орешника, в которых скрылся чужестранец.

Сабан последовал за ним, направляясь туда, где никогда не бывал за свои двенадцать лет.

В Старый Храм.

Когда-то, много лет назад, так давно, что ни один из ныне живущих не помнит те времена, Старый Храм был величайшей святыней центральных земель. В те дни, когда люди приходили издалека чтобы станцевать в храмовых кругах, высокая меловая насыпь, окружающая место поклонения, была такой белой, что казалась светящейся в лунном свете. От одного края сияющего кольца до другого было сто шагов, и в старые времена это священное пространство было утоптано босыми ногами танцоров, когда они окружали алтарь, состоящий из трёх кругов обтёсанных стволов дуба. Кора с них была ободрана, и гладкие отполированные стволы были промаслены животным жиром и украшены ветвями остролиста и плюща.

Теперь насыпь изобиловала травой и заросла сорняками. Немного орешника росло во рву, а густая ореховая поросль захватила обширную площадь внутри круглой насыпи так, что издалека храм казался рощей из небольших кустарников. Птицы гнездились там, где когда-то танцевал человек. Один дубовый столб алтаря до сих пор возвышался над плотным орешником, но он сильно накренился, а его когда-то гладкая древесина почернела и была покрыта рытвинами и грибком.

Храм был заброшен, но боги не забывали свои святилища. Иногда, в тихие дни, когда пастбища были укутаны туманом, или когда полная луна неподвижно висела над меловым кругом, листья орешника трепетали, словно между ними бродил ветер. Танцоры исчезли, но сила осталась.

А теперь Чужак пришёл в храм.

Боги пронзительно кричали.

Тень от туч накрыла пастбище, когда Ленгар и Сабан побежали к Старому Храму. Сабану было холодно и страшно. Ленгар тоже боялся, но Чужаки славились своим богатством, и жадность Ленгара оказалась сильнее его страха заходить в храм.

Странник вскарабкался через ров на насыпь, но Ленгар побежал к старому южному входу, где узкая насыпанная тропа вела через ров к заросшей внутренней части. Пройдя её, он упал на четвереньки и пополз через заросли орешника. Сабан неохотно последовал за ним, ему не хотелось оставаться одному на пастбище, когда там бушевал гнев бога грозы.

К удивлению Ленгара, Старый Храм не был полностью заросшим, место, где стоял алтарь, было расчищено. Кто-то из племени всё ещё приходил сюда, сорняки были вырваны, трава срезана ножом, и одинокий череп вола лежал у алтаря, и где сейчас сидел чужеземец, прислонившись к единственному оставшемуся бревну. Мужчина был очень бледен, глаза его были закрыты, но грудь поднималась и опускалась. К его левому запястью был привязан длинный узкий брусок тёмного камня. Кровь виднелась на его шерстяных штанах. Человек выронил свой короткий лук и колчан со стрелами около черепа, и сейчас прижимал кожаную сумку к своему раненному животу. Три дня назад в лесу он попал в засаду. Он не видел нападавших, только почувствовал резкую обжигающую боль брошенного копья, пришпорил свою лошадь и позволил ей увезти его от опасности.

— Я позову отца, — прошептал Сабан.

— Нет, — зашипел Ленгар. И раненный человек, наверное, услышал их, так как открыл глаза и скривился, наклонившись вперёд к своему луку. Но его движения сковывались болью, а Ленгар был намного быстрее. Он бросил свой длинный лук, выскочил из укрытия и, пробежав через святилище, схватил лук чужестранца одной рукой, а колчан — другой. Второпях он рассыпал все стрелы, в колчане осталась только одна.

Раскаты грома прозвучали на западе, Сабан задрожал, испугавшись, что гром будет нарастать и гнев бога поглотит всё вокруг, но гром затих, оставив небо мертвенно тихим.

— Санна, — произнёс странник, затем добавил несколько слов на языке, который не знали ни Ленгар, ни Сабан.

— Санна? — спросил Ленгар.

— Санна, — напряжённо повторил человек. Санна была великая колдунья из Каталло, известная во всех землях, и Сабан предположил, что странник хочет, чтобы она помогла ему.

Ленгар засмеялся.

— Санна не из наших людей, — сказал он. — Она живёт на севере.

Странник не понял, что сказал Ленгар.

— Эрэк, — сказал он, и Сабан подумал, всё ещё скрываясь в подлеске, что это имя чужеземца, или возможно имя его бога.

— Эрэк, — произнёс мужчина более твёрдо, но это слово ничего не значило для Ленгара, который взял единственную стрелу из колчана странника и вложил её в короткий лук. Лук был сделан из полосок дерева и оленьих рогов, склеенных вместе и перевязанных сухожилиями, народ Ленгара никогда не использовал такое оружие. Они предпочитали длинный лук, вырезанный из тиса, но Ленгар заинтересовался таким странным оружием. Он натянул тетиву, проверив её упругость.

— Эрэк! — громко закричал странник.

— Ты — Чужак, — сказал Ленгар. — Тебе нечего здесь делать.

Он снова согнул лук, удивлённый упругостью такого короткого оружия.

— Приведите ко мне целителя. Приведите ко мне Санну, — на своём языке произнёс чужестранец.

— Если бы Санна была здесь, — сказал Ленгар, разобрав только имя, — я бы убил её первой. — Он сплюнул. — Вот что я думаю о Санне. Она — дрожащая старая корова, дьявольская шелуха, жабьи отбросы.

Он снова сплюнул.

Чужеземец наклонился вперёд и начал кропотливо собирать стрелы, рассыпавшиеся из его колчана, в небольшой пучок, который он держал как нож, чтобы защититься. «Приведите ко мне целителя», — умолял он на своём языке. Гром прогрохотал на западе, и листья орешника задрожали от холодного ветра, налетевшего от приближающейся грозы. Странник снова взглянул Ленгару в глаза, но не увидел в них жалости. От убийства Ленгар получал только удовольствие.

— Нет, — произнёс он. — Нет, пожалуйста, нет!

Ленгар выпустил стрелу. Он был всего в пяти шагах от чужеземца, и маленькая стрела с силой поразила свою цель, пошатнув в сторону. Стрела вошла глубоко, оставив снаружи в левой стороне груди только небольшую часть древка с чёрно-белым оперением. Сабан подумал, что чужеземец мёртв, потому что тот долго не двигался, но потом заботливо собранный пучок стрел высыпался из его руки, когда он медленно, очень медленно выровнялся.

— Пожалуйста, — тихо сказал он.

— Ленгар, — Сабан выбрался из орешника, — позволь мне позвать отца!

— Тихо, — Ленгар достал из колчана одну из своих чернооперённых стрел и вставил её в короткий лук. Он двигался к Сабану, направляя на него лук, и ухмылялся, видя ужас на лице брата.

Чужеземец пристально посмотрел на Сабана, видя высокого симпатичного мальчика с лохматыми чёрными волосами и яркими испуганными глазами.

— Санна, — умолял он Сабана, — отведите меня к Санне.

— Санна не живёт в этих краях, — сказал Сабан, разобрав только имя колдуньи.

— Здесь живём мы, — заявил Ленгар, снова направив стрелу на чужеземца. — А ты — Чужак, и вы воруете наш скот, уводите в рабство наших женщин, и обманываете наших торговцев.

Он выпустил вторую стрелу, и, так же как и первая, она поразила грудь странника, но теперь правую её часть. Снова человек резко дёрнулся в сторону, но он опять заставил себя выпрямиться, словно его душа отказывалась покидать раненное тело.

— Я могу дать вам силу, — произнёс он, из его рта вытекла струйка кровавой пены на короткую бороду. — Могущество, — прошептал он.

Но Ленгар не понимал языка этого человека. Он выпустил в него две стрелы, а мужчина всё отказывался умирать, поэтому Ленгар поднял свой длинный лук, вставил стрелу и направил на чужеземца. Он натянул тетиву.

Человек покачал головой, он понял свою судьбу и пристально посмотрел Ленгару в глаза, показывая, что не боится умирать. Он проклинал своего убийцу, хотя не верил, что боги услышат его, потому что он был вор и беглец.

Ленгар отпустил тетиву, и чернооперённая стрела глубоко вонзилась в сердце чужеземца. Тот должно быть умер мгновенно, однако его тело держалось прямо, как будто бы отразив стрелу, но потом он упал назад, несколько раз дёрнулся, и остался неподвижным.

Ленгар плюнул на правую руку и потёр ею ладонь левой руки, где остался след от тетивы. Сабан, наблюдая за братом, понял, почему незнакомец носил на запястье длинный брусок камня. Ленгар сделал несколько шагов ритуального танца, празднуя это убийство, но он нервничал. Он не был уверен, что человек действительно мёртв, поэтому приблизился к телу очень осторожно, ткнул его концом своего лука и отпрыгнул назад, но человек не двигался.

Ленгар снова подошёл, вырвал сумку из мёртвой руки странника, и отпрянул от тела. Несколько мгновений он вглядывался в пепельно-серое лицо, и потом, убедившись, что мужчина действительно умер, он разорвал шнурок, который стягивал горловину мешка. Он заглянул внутрь, замер на мгновение, и издал громкий радостный крик. Ему дали силу.

Сабан, напуганный криком брата, отступил назад, и двинулся снова вперёд когда Ленгар вывалил содержимое сумки на траву неподалёку от черепа. Сабану показалось, что из кожаной сумки полился солнечный свет.

В ней было множество маленьких золотых ромбовидных украшений, каждое размером с ноготь большого пальца, и четыре большие ромбовидные пластины размером с ладонь. В ромбиках, и больших, и в маленьких были проделаны отверстия, чтобы их можно было нанизать на нитку, или пришить как украшения. Все они были сделаны из очень тонких золотых пластин с выгравированными прямоугольными узорами. Но их рисунок ничего не означал для Ленгара, когда он вырвал у Сабана из рук один из ромбиков поднятым им из травы. Ленгар собрал монеты, большие и маленькие, в кучу.

— Ты знаешь, что это? — спросил он младшего брата, указывая на неё.

— Золото, — произнёс Сабан.

— Власть, — ответил Ленгар. Он бросил взгляд на мертвеца. — Ты знаешь, чего ты можешь достичь с помощью золота?

— Носить как украшения? — предположил Сабан.

— Глупец! Ты можешь купить людей, — Ленгар поднялся на ноги. Тучи на небе почернели, а орешник швыряло сильным ветром. — Ты купишь копьеносцев, лучников и воинов. Ты купишь власть!

Сабан схватил один золотой ромбик, увернувшись, когда Ленгар хотел его отобрать. Мальчик отступил через небольшое вычищенное пространство, и когда понял, что Ленгар не преследует его, сел на корточки и стал вглядываться в этот кусочек золота. Казалось странным, что этим можно купить власть. Он мог представить себе людей работающих за еду, за горшки, за кремень, за рабов, или за бронзу, из которой можно выковать ножи, топоры, мечи и наконечники копий, но за этот блестящий метал? Им невозможно валить деревья или убирать урожай, но даже в этот сумрачный день Сабан мог видеть, как сияет этот металл — словно кусочек солнца был пойман внутри металла. Он вдруг задрожал, не потому, что он был раздетым, а потому, что никогда не притрагивался к золоту. Он никогда не держал частицу всемогущего солнца в своей руке.

— Мы должны отнести это отцу, — благоговейно сказал он.

— Чтобы старый дурак припрятал его в свою копилку? — презрительно ответил Ленгар. Он снова подошёл к телу, и, откинув плащ с чужеземца, обнаружил, что ремень штанов Чужака застёгивался крупной золотой пряжкой, а множество мелких ромбиков в виде ожерелья висели на его шее. Ленгар скользнул взглядом по брату, облизнул губы и поднял одну из стрел, выпавших из руки чужеземца. Он всё ещё держал в руке свой длинный лук, и теперь вставил в него стрелу с чёрно-белым оперением. Он внимательно осмотрел заросли орешника, старательно избегая взгляда брата. Внезапно Сабан понял, что у Ленгара на уме. Если он останется в живых, то расскажет отцу о сокровище Чужака, и Ленгар потеряет его, или по крайней мере ему придётся за него бороться, но если Сабана найдут убитым с чёрно-белой стрелой в рёбрах, ни один человек не заподозрит Ленгара ни в убийстве, ни в том, что он присвоил такое богатство. Гром нарастал с запада, и сильный холодный ветер гнул верхушки деревьев. Всё ещё не глядя на Сабана, Ленгар натянул тетиву.

— Смотри! — вдруг закричал Сабан, поднимая вверх ромбик. — Смотри!

Присматриваясь, Ленгар ослабил натяжение тетивы, и в этот момент мальчик метнулся в сторону, как заяц из травы. Он прорвался сквозь орешник и побежал по широкой насыпанной через ров тропе на северо-востоке Старого Храма, через которую входило солнце. Здесь осталось много гнилых деревянных колонн, таких же, как и в алтаре. Ему нужно было уклоняться, избегая их обломков, и когда он вилял между ними, мимо его уха просвистела стрела.

С первыми каплями дождя небо разорвал гром. Капли были очень крупными. Молния сверкнула над холмом напротив. Сабан бежал, уклоняясь и петляя, не осмеливаясь оглянуться и посмотреть, преследует ли его брат. Дождь лил всё сильнее и сильнее, наполняя воздух жутким гулом, но при этом создавая защитную пелену, скрывающую мальчика, когда он бежал на северо-восток к поселению. Он громко кричал, надеясь, что кто-то из пастухов всё ещё на пастбище. Но он никого не встретил, пока не пробежал несколько больших курганов на склоне возвышенности, и не побежал по слякотной дорожке между небольшими полями пшеницы, примятыми и насквозь промоченными дождём.

Галет, дядя Сабана, и пятеро мужчин возвращались в селение, когда услышали крики мальчика. Они повернули обратно к холму, и Сабан, пробежав под дождём, вцепился в короткую дядину безрукавку, сшитую из оленьей шкуры.

— Что случилось, малыш? — спросил Галет. Сабан повис на дяде.

— Он хотел меня убить! — выдохнул он. — Он хотел меня убить!

— Кто?

Галет был самым младшим братом отца Сабана, высоким, густобородым, и знаменитым своей силой. Говорили, что он когда-то сам установил в храме большой столб, и не какой-то маленький, а большой обтёсанный столб, высоко поднявшийся над другими столбами. Как и остальные мужчины, он нёс тяжёлый бронзовый топор — они валили деревья, когда налетела буря.

— Кто хотел тебя убить?

— Он! — завизжал Сабан, указывая вверх на холм, где появился Ленгар со своим длинным луком и вставленной в него стрелой.

Ленгар остановился. Ничего не сказав, он осмотрел группу людей, заслонивших брата, и убрал стрелу.

— Ты хотел убить собственного брата? — Галет посмотрел на своего старшего племянника.

— Это Чужак, а не я. — Ленгар засмеялся. Он медленно спускался с холма. Его длинные чёрные волосы сильно намокли от дождя, и, облепив голову, придавали ему устрашающий вид.

— Чужак? — спросил Галет, сплюнув, чтобы отвести беду. Многие в Рэтэррине считали, что Галет должен быть следующим вождём племени вместо Ленгара, но соперничество между дядей и племянником отступало перед угрозой нападения Чужаков.

— Там Чужак? — спросил Галет.

— Один единственный, — беззаботно ответил Ленгар. Он засунул стрелу Чужака в свой колчан. — Всего один, — повторил он. — И он уже мёртв.

— Ты в безопасности, малыш, — сказал Галет Сабану. — В безопасности.

— Он пытался меня убить! — настаивал Сабан. — Из-за золота! — в доказательство он показал золотой ромбик.

— Золото? — спросил Галет, забирая монетку из руки племянника. — Это то, что ты нашёл? Золото? Лучше отдадим это твоему отцу.

Ленгар бросил на Сабана взгляд, полный жгучей ненависти, но было уже слишком поздно. Сабан видел сокровище, он остался жив, и теперь их отец узнает о золоте. Ленгар сплюнул, и зашагал обратно на холм. Он скрылся за пеленой дождя, рискуя под гневом бури, чтобы спасти остаток золота.

Это был день, когда чужеземец пришёл в грозу в Старый Храм, день, когда Ленгар пытался убить Сабана, день, когда в Рэтэррине всё навсегда изменилось.

Непогода бушевала над землёй всю ночь. Дождь сильно помял посевы, и превратил тропинки на холмах в бурные ручьи. Болота к северу от Рэтэррина сильно затопило, а река Мэй вышла из своих берегов, смывая поваленные деревья со склонов долины, которая пролегала между холмами, пока не достигала большой излучины, где был построен Рэтэррин. Ров вокруг Рэтэррина был затоплен, ветер срывал соломенные крыши с хижин и стонал среди деревянных столбов храмовых колец.

Никто не знает, ни когда первые люди пришли на эту землю рядом с рекой, ни когда они открыли, что Эррин — бог этой долины. Должно быть, Эррин как-то проявил себя этим людям, потому что они назвали своё новое поселение его именем и окружили храмами его долину. Это были простые святилища — расчищенные участки леса, с кольцом из оставленных на своих местах стволов. И в течение многих лет, никто не знает скольких, люди приходили по лесным тропам к этим деревянным кругам, чтобы просить богов о милости. В те времена люди Эррина расчистили большую часть леса, вырубая дубы, ясени и орехи и высаживая ячмень и пшеницу на маленьких полях. Они ловили рыбу в реке, которая была посвящена жене Эррина — Мэй, они пасли домашний скот на лугах и свиней на участках леса между полями. Молодые мужчины охотились на кабанов, оленей, зубров, медведей и волков в диких лесах, расположенных далеко в глуши за пределами круга святилищ.

Первые храмы сгнивали, создавались новые, в своё время и новые становились старыми, но они всё ещё были деревянными, хотя теперь круги были из отёсанных бревён, установленных в центре участка, окружённого насыпью и рвом в виде обширного круга. Всегда в виде круга, потому что, жизнь была круглой, небосвод был круглым, горизонт был округлым, солнце — круглое, и луна вырастала в полный круг, поэтому все святилища в Каталло и в Друинне, в Мэдэне и в Рэтэррине, почти во всех селениях, рассеянных на Земле, были созданы в виде кругов.

Каталло и Рэтэррин были двумя очень похожими племенами в центральных землях. Они были связаны кровными узами, и ревновали друг друга как две жены. Преимущество одной было оскорблением для другой, и этой ночью Хенгалл, вождь людей Рэтэррина, размышлял о золоте Чужаков. Он ожидал, что Ленгар принесёт ему сокровище, но, хотя Ленгар уже вернулся в Рэтэррин с кожаной сумкой, он не пришёл в хижину отца. А когда Хенгалл послал за ним раба, ответил, что слишком устал, чтобы выполнить его требование. И теперь Хенгалл держал совет с главным жрецом племени.

— Он бросает тебе вызов, — сказал Хирэк.

— Сыновья всегда бросают вызов своим отцам, — ответил Хенгалл. Вождь был высоким, крупным мужчиной с покрытым татуировками лицом и большой лохматой бородой, промасленной жиром. Его кожа, как и у большинства людей его племени, была тёмной от въевшихся в неё копоти, грязи, земли, пота и дыма. Под этой грязью его крупные руки были отмечены множеством синих татуировок, показывающих, как много врагов он убил в сражениях. Его имя означало — Воин, но Хенгалл-Воин мир любил больше, чем войну.

Хирэк был старше Хенгалла. Он был худым, его суставы болели, а борода была очень редкой. Хенгалл мог сам руководить племенем, но Хирэк разговаривал с богами, и поэтому его совет был важен.

— Ленгар будет бороться с тобой, — предостерёг Хирэк.

— Не будет.

— Он может. Он молодой и сильный, — произнёс Хирэк. Он был обнажён, хотя его кожа была покрыта засохшей меловой кашицей, на которой одна из его жён вывела растопыренными пальцами извилистые узоры. Череп белки висел на ремешке на его шее, а на поясе было кольцо из ракушек и зубов медведя. Его волосы и борода были жесткими от красного ила, который высыхал и растрескивался от сильного жара от очага Хенгалла.

— А я старый и сильный, — сказал Хенгалл. — И если он будет сражаться, я убью его.

— Если ты убьёшь его, — прошипел Хирэк, — у тебя останется только два сына.

— Только один, — огрызнулся Хенгалл. Он сердито посмотрел на главного друида, раздражённый напоминанием о том, как мало у него сыновей. У Китала, вождя племени из Каталло, было 8 сыновей, у Осэйи, который был вождём Мадэна до того, как Китал захватил его, было шесть, а у Мелака, вождя Друинны — одиннадцать. Хенгалл чувствовал позор, что стал отцом всего лишь трём сыновьям, а ещё большим позором было то, что один из его сыновей был калекой. Конечно, у него были и дочери, и некоторые были живы, но дочери — это не сыновья. А своего среднего сына, заикающегося дурачка Камабана, он не признавал своим. Ленгара он признал, Сабана — тоже, но не среднего сына.

— Ленгар не бросит мне вызов, — заявил Хенгалл, — Он не осмелится.

— Он не трус, — предостерег жрец.

— Да, он — не трус, — улыбнулся Хенгалл. — Но он сражается только тогда, когда знает, что может победить. Вот почему он будет хорошим вождём, если останется в живых.

Жрец сел на корточки возле центрального столба хижины. Между его коленями лежала кучка тонких костей — рёбра детей, умерших прошлой зимой. Он потолкал их длинным белым пальцем, выкладывая случайные фигуры, которые он истолковывал с задранной кверху головой.

— Санна захочет это золото, — сказал он через некоторое время. Потом сделал паузу, чтобы зловещее утверждение сделало свою работу. Хенгалл, как и многие другие, испытывал благоговейный трепет перед колдуньей из Каталло, но он внешне проигнорировал эту мысль.

— А у Китала много копьеносцев, — добавил Хирэк следующее предостережение.

Хенгалл толкнул друида, выведя его из равновесия.

— Позволь мне заботиться о копьях, а ты расскажи мне, что означает это золото. Почему оно появилось здесь? Кто послал его? Что я должен с ним делать?

Жрец обежал взглядом большую хижину. С одной стороны висел кожаный занавес, урывающих девочек-рабынь, которые прислуживали новой жене Хенгалла. Хирэк знал, что большие сокровища уже спрятаны внутри хижины — закопаны в полу, или спрятаны под кучей шкур. Хенгалл всегда был собирателем, и никогда — расточителем.

— Если ты будешь владеть этим золотом, — сказал Хирэк, — у тебя будут пытаться его отобрать. Это не обычное золото.

— Мы даже не знаем, из Сэрмэннина ли это золото, — неуверенно произнёс Хенгалл.

Сэрмэннин был страной Чужаков, расположенным много миль к западу, и в течение последних двух лун ходил слух, что люди Сэрмэннина лишились крупного сокровища.

— Сабан видел сокровище, — сказал Хирэк. — И это — золото Чужаков, а они поклоняются Слаолу, хотя и называют его другим именем.

Он замолчал, стараясь припомнить имя, но не вспомнил. Слаол был бог солнца, могущественный бог. И его власть оспаривалась Лаханной, богиней луны, и эти двое, когда-то бывшие возлюбленными, теперь были соперниками. Это было соперничество, которое имело влияние в Рэтэррине и делало любое решение мучительным, потому что обращение к одному богу вызывало возмущение другого. И задачей Хирэка было умилостивить всех богов, не только солнца и луны, но и ветра и земли, воздуха и деревьев, зверей и травы, папоротника и дождя, в общем, всех бесчисленных богов, духов и невидимых сил.

— Слаол послал нам золото, — Хирэк поднял маленький ромбик. — А золото — это металл Слаола, но ромб — символ Лаханны.

— Ты говоришь, что это золото принадлежит Лаханне?

Хирэк молчал некоторое время. Вождь ждал. Это было работой главного жреца — определять смысл необычных событий, хотя Хенгалл делал всё, что было в его силах, чтобы повернуть эти толкования на пользу племени.

— Слаол мог сохранить золото в Сэрмэннине, — наконец произнёс Хирэк, — но он этого не сделал. Поэтому именно их народ будет страдать от этой потери. Появление этого золота здесь не является плохим предзнаменованием.

— Хорошо, — проворчал Хенгалл.

— Но форма золота, — осторожно продолжил Хирэк, — говорит нам о том, что оно когда-то принадлежало Лаханне, и она пыталась вернуть его. Разве Сабан не говорил, что Чужак звал Санну?

— Говорил.

— А Санна почитает Лаханну выше всех богов, поэтому Слаол должно быть послал это нам на сохранение, чтобы она не достала. Но Лаханна ревнива, и она захочет что-нибудь от нас.

— Жертвоприношение? — с подозрением спросил Хенгалл.

Жрец кивнул, а вождь нахмурился, прикидывая в уме, сколько быков тот захочет заколоть в святилище Лаханны. Но Хирэк не предложил такое разорение имущества племени. Золото было очень ценным, его появление было необычным, и ответ на это должен быть щедрым.

— Богиня захочет душу, — сказал главный друид.

Хенгалл просиял, когда понял, что его стада в безопасности.

— Ты можешь взять этого глупого Камабана, — сказал вождь, имея в виду своего непризнанного среднего сына. — Пусть принесёт пользу, разбей ему череп.

Хирэк снова упал на корточки, его глаза были полуприкрыты.

— Он отмечен Лаханной, — тихо сказал он. Камабан появился на свет с отметиной в виде полумесяца на животе, а полумесяц, как и ромб, это очертания посвящённые луне.

— Лаханна может рассердиться, если мы убьём его.

— А может быть ей понравится его компания? — хитро предположил Хенгалл. — Может быть, она для этого пометила его? Чтобы он был отослан ей?

— Верно, — согласился Хирэк, и эта идея придала ему храбрости принять решение. — Мы оставим себе золото, и умилостивим Лаханну, отдав ей душу Камабана.

— Хорошо, — сказал Хенгалл. Он повернулся к кожаному занавесу и выкрикнул имя. Девочка-рабыня испуганно подползла к очагу. — Если я буду сражаться с Ленгаром завтра утром, — сказал он друиду, — я должен заиметь ещё одного сына сейчас.

Он указал рабыне на стопку шкур, которые были его постелью.

Главный жрец собрал детские косточки, и поторопился в свою хижину сквозь усиливающийся дождь, который смывал мел с его кожи.

Ветер продолжал бушевать. Молнии скользили к земле, делая мир то чёрным, как сажа, то белым как мел. Боги пронзительно кричали, а людям оставалось только сжиматься от страха.

Сабан боялся уснуть, но не из-за грозы, сотрясающей землю, а потому, что он думал, что Ленгар может прийти наказать его за то, что он рассказал о сокровище. Но старший брат не побеспокоил его, и на рассвете Сабан выбрался из хижины своей матери на влажный и холодный ветер. Остатки бури носили клочки тумана внутри земляного вала, окружавшего поселение, солнце скрывалось за тучами, иногда появляясь тусклым диском во влажном сером тумане. Соломенные крыши, пропитанные дождём, ночью обрушились, и люди удивлялись, что семьи не раздавило. Непрерывный поток женщин и рабов двигался через южный проход через ров и вал, чтобы набрать воду в разлившейся реке. Дети несли ночные горшки с мочой к ямам дубильщиков. Но все торопились обратно, не желая пропустить противостояние между Ленгаром и его отцом. Даже общины, которые жили за большим валом в хижинах на холме, услышали новости и вдруг отыскали причины прийти в Рэтеррин этим утром. Ленгар нашёл золото Чужака, Хенгал потребовал его, и один из них должен одержать верх.

Хенгал появился первым. Он выбрался из своей хижины, одетый в большую мантию с капюшоном из медвежьей шкуры, и с видимым равнодушием прогуливался вокруг поселения. Он приветствовал Сабана, потрепав его по голове, потом обсудил с друидами проблемы замены одного из больших столбов святилища Лаханны, а потом присел на скамью около своей хижины и выслушал тревожные перечисления урона, нанесённого ночным дождём посевам пшеницы.

— Мы всегда сможем купить зерно, — объявил Хенгалл громким голосом, чтобы как можно больше людей могли услышать его. — Некоторые говорят, что ценности, спрятанные в моей хижине, должны быть использованы для покупки оружия, но они могут послужить нам лучше, если мы купим зерно. У нас есть свиньи для еды, а ветер не убил рыбу в реке. Мы не будем голодать!

Он распахнул накидку и похлопал по своему большому голому животу.

— Он не сморщится в этом году!

Люди засмеялись.

Галет прибыл с полудюжиной человек и присел на корточки около жилища своего брата. У всех в руках были копья, и Хенгал понял, что они пришли поддержать его. Но он не упомянул об ожидаемом противоборстве, а вместо этого спросил Галета, нашёл ли он достаточно большой дуб, чтобы поменять прогнивший столб в храме Лаханны.

— Мы нашли его, — ответил Галет. — Но не срубили.

— Не срубили?

— Было уже поздно, топоры затупились.

— Я слышал, что твоя женщина беременна? — усмехнулся Хенгалл.

Галет выглядел смущённо довольным. Его первая жена умерла годом ранее, оставив его с сыном на год младше Сабана, и он недавно взял новую женщину.

— Да, — признался он.

— По крайней мере, одно из твоих лезвий осталось острым, — произнёс Хенгалл, вызывая ещё больше смеха.

Смех внезапно стих, потому, что в этот момент из своей хижины появился Ленгар, и в это хмурое утро он сиял как солнце. Ралла, его мать и старшая жена Хенгалла, должно быть провела всю эту штормовую ночь, нанизывая мелкие золотые ромбики на жилы, чтобы её сын смог одеть их как ожерелье. Она пришила четыре крупных золотых пластины прямо на его безрукавку из оленьей кожи, которую он подпоясал рёмнем чужеземца и застегнул золотой пряжкой. Дюжина молодых воинов, все ближайшие соратники Ленгара по охоте, сопровождали его. А следом за этой вооружённой копьями группой следовала чумазая группа восхищённых детей, которые размахивали палками, изображая охотничье копьё в руке Ленгара.

Ленгар сначала проигнорировал отца. Вместо этого он прошествовал между хижинами, прошёл мимо двух святилищ, построенных внутри большого вала, прошёл около хижин гончаров и чанов дубильщиков в северной части селения. Его сопровождающие постукивали своими копьями, и всё больше и больше людей собиралось позади них, пока, в конце концов, Ленгар не вывел эту возбуждённую процессию на извилистую тропинку, петляющую между промокшими соломенными крышами невысоких округлых хижин. Только после того, как он дважды обошёл поселение, он повернул в сторону отца.

Хенгалл встал при приближении сына. Он позволил Ленгару насладиться собственным великолепием, и теперь встал, стянул со своих плеч мантию из медвежьей шкуры, и бросил ее мехом вниз на грязь под ногами. Он вытер влагу от тумана с лица концом своей большой бороды, затем подождал, чтобы все люди Рэттэррина смогли увидеть, как много на его оголённой груди синих татуировок означающих убитых врагов и умерщвлённых зверей. Он стоял молча, и ветер трепал его косматые волосы.

Ленгар остановился напротив отца. Он был таким же высоким, как отец, но не таким мускулистым. В поединке он, вероятно, оказался бы более подвижным, в то время как Хенгалл был сильнее и не выказывал страха перед поединком. Вместо этого он зевнул, затем кивнул своему старшему сыну.

— Ты принёс мне золото Чужака. Это хорошо, — он указал на медвежью шкуру, что лежала на земле между ними, и прорычал. — Положи всё сюда, сын мой.

Ленгар застыл. Большинство наблюдателей подумали, что он начнёт битву, так как его глаза засветились бешенством на грани безумия, но взгляд его отца был твёрдым, и Ленгар выбрал спор вместо скрещивания копий.

— Если человек находит рога оленя в лесу, — спросил он, — должен ли он отдать их своему отцу?

Ленгар говорил достаточно громко, чтобы его услышала вся толпа. Жители Рэттеррина столпились между близлежащими хижинами, оставив пространство для соперников, и некоторые выкрикнули своё согласие с Ленгаром.

— Если я нахожу мёд диких пчёл, — спросил Ленгар, ободрённый их поддержкой, — должен ли я терпеть укусы, а потом отдать этот мёд своему отцу?

— Да, — Хенгалл снова зевнул. — Положи всё сюда, мальчик.

— Воин пришёл на нашу землю, — закричал Ленгар, — странник из Чужаков, и он принёс золото. Я убил чужеземца и забрал его золото. Разве оно не моё?

Некоторые в толпе закричали, что оно действительно его, но громко, как кричали ранее. Величие и равнодушное выражение лица Хенгалла внушали тревогу.

Вождь достал из мешка, висевшего у него на поясе, маленький золотой ромбик, который Сабан принёс из Старого Храма. Он бросил его в центр накидки.

— А теперь положи всё остальное сюда! — приказал он Ленгару.

— Это моё золото! — настаивал Ленгар, и на этот раз только Ралла, его мать, и Джегар, ближайший друг, закричали в его поддержку. Джегар был маленьким и жилистым, такого же возраста, как и Ленгар, и уже был одним из лучших воинов племени. Он отважно сражался в битвах, так же как и Ленгар, и жаждал борьбы сейчас, но ни один из соратников Ленгара по охоте не хотел противостояния с Хенгаллом. Они надеялись, что Ленгар выиграет, и показалось, что он сделает это насилием, так как он внезапно поднял своё копьё. Но вместо удара остриём копья, он держал его высоко, привлекая внимание к своим словам.

— Я нашёл золото! Я убил из-за золота! Золото досталось мне! И теперь оно должно быть запрятано в хижине моего отца? Чтобы там пылиться?

Эти слова вызвали одобрительный шёпот, потому что многие в Рэтэррине были недовольны тем, как Хенгалл копит сокровища. В Друинне или в Каталло вожди выставляли богатства напоказ, они вооружали воинов бронзовым оружием, украшали женщин сверкающим металлом, строили большие святилища, а Хенгал хранил богатства Рэтэррина в своей хижине.

— Что ты будешь делать с золотом? — вмешался Галет. Он встал, его распущенные волосы висели чёрные и лохматые вокруг его лица, и он выглядел словно воин в гуще сражения. Лезвие его копья было выдвинуто.

— Скажи нам, племянник, — требовал Галет, — что ты сделаешь с золотом?

Джегар поднял своё копьё навстречу вызову Галета, но Ленгар опустил вниз клинок друга.

— С помощью этого золота, — прокричал он, поглаживая золотые ромбики на груди, — мы получим воинов, копьеносцев, лучников и навсегда покончим с Каталло!

В этот раз голоса, поддержавшие его с самого начала, зазвучали снова. Многие в Рэтэррине боялись усиления Каталло. Только предыдущим летом воины из Каталло захватили поселение Мадэн, которое лежало между Рэтэррином и Каталло, и редкая неделя проходила без того, чтобы воины Каталло не рыскали по землям Хенгалла, разоряя его стада, и многие в племени возмущались бездействием Хенгалла в остановке дерзких набегов.

— Было время, когда Каталло платило нам дань! — прокричал Ленгар, ободрённый поддержкой толпы. — Когда их женщины приходили танцевать в наши святилища! Теперь же мы прячемся, когда воин из Каталло оказывается неподалёку! Мы пресмыкаемся перед этой старой гадиной Санной! А золото, бронза и янтарь, которые могут сделать нас независимыми, где они? И где окажется золото, если я отдам его? Там! — на последнем слове он повернулся и указал копьём на своего отца. — И что Хенгалл сделает с ним? Он похоронит его! Золото для моли! Металл для червей! Сокровища для личинок! Мы царапаемся кремнем, в то время когда имеем золото!

Хенгалл печально склонил голову. Толпа, воодушевлённая последними словами Ленгара, притихла в ожидании начала битвы. Люди Ленгара решили, что момент настал и, собрав свою смелость, сомкнулись позади своего предводителя, выдвинув оружие. Джегар исполнял ритуальный танец, двигаясь взад и вперёд, его зубы сверкали, а копьё было направлено на живот Хенгалла.

Галет подвинулся ближе к Хенгаллу, приготовившись защищать своего брата, но тот оттолкнул его, затем повернулся, наклонился и достал свой боевой жезл, спрятанный под низкой соломенной крышей на карнизе его хижины. Жезл был с дубовой рукояткой, такой же толстой, как рука воина, и увенчан бесформенным куском серого камня, который смог бы разбить с одинаковой легкостью и голову человека, и яйцо крапивника. Хенгалл поднял жезл, затем кивнул на мантию из медвежьей шкуры.

— Всё сокровище, мальчик, — сказал он, намеренно оскорбляя сына, — полностью, вот сюда, на шкуру!

Ленгар уставился на него. Копьё разит дальше, но если первый удар промахнётся, он знал, что каменный наконечник разобьёт ему голову. Ленгар заколебался, а Джегар подталкивал его. Хенгалл указал жезлом на Джегара.

— Я убил твоего отца, — прорычал он, — когда он оспаривал мою власть, я разбил его кости и скормил его тело свиньям, но я сохранил его челюсть! Хирэк!

Главный жрец, весь покрытый грязью и мелом, выпрыгнул к краю толпы.

— Ты знаешь, где спрятана челюсть? — спросил Хенгалл.

— Да.

— Итак, если этот червяк не отступит назад, — приказал Хенгалл, глядя на Джегара, — пошли проклятие на его кровь. Скрути его поясницу. Наполни его живот чёрными червями.

Джегар мгновенно застыл. Хотя он не боялся булавы Хенгалла, его сильно пугало проклятие Хирэка, поэтому он отступил. Хенгалл повернулся к сыну.

— Положи на шкуру, сынок, — спокойно сказал он, — и поторопись. Я хочу завтракать!

Дерзкое неповиновение Ленгара было побеждено. Секунду казалось, что он бросится на своего отца, предпочтя смерть позору, но потом он ссутулился, безнадёжным жестом бросил копьё, снял золото со своей шеи и оторвал крупные золотые ромбы, пришитые на безрукавке. Он положил всё золото на медвежью шкуру, затем расстегнул ремень и швырнул его вместе с большой золотой пряжкой на ромбы.

— Я нашёл это золото, — неуверенно запротестовал он, когда закончил.

— Вы вместе с Сабаном нашли его, — согласился Хенгалл, — но ты нашёл его в Старом Храме, и это означает, что золото послано всем нам! А зачем?

Вождь повысил голос, чтобы все могли услышать его.

— Боги не открыли своей цели, поэтому мы должны ждать, чтобы узнать ответ. Но это золото Слаола, и он послал его нам, и должно быть у него была на это причина!

Он поддел ногой медвежий плащ, и подтолкнул его вместе с сокровищем к входу в свою хижину, откуда пара женских рук втянула сверкающую кучу внутрь. Лёгкий ропот пронёсся среди толпы, когда все поняли, что пройдёт много времени, прежде чем они вновь увидят это золото. Хенгалл не обратил внимания на недовольство.

— Среди нас есть те, кто хотел бы, чтобы я повёл наших воинов против Каталло, и в Каталло есть люди, которые желали бы, чтобы их молодые воины напали на нас! Но не все в Каталло хотят воевать с нами. Они знают, как много погибнет молодых мужчин, и даже если они выиграют войну, они будут сильно ослаблены борьбой! Итак, войны не будет! — резко подытожил он.

Это была очень длинная речь для Хенгалла, и одна из немногих, в которой он приоткрыл свои мысли. Он считал, что, открывая кому-то свои мысли, отдаёшь ему свою душу, но он вряд ли раскрывал секрет, объявляя о своём отвращении к войне. Хенгалл-Воин ненавидел войну. Цель жизни — выращивать зерно, а не клинки, любил говорить он. Он не возражал против посылки военных отрядов против Чужаков, потому что они были чужими и ворами, но он ненавидел войны против соседних народов, потому что все они были родственниками, разговаривали на одном языке, поклонялись одним и тем же богам.

— Где убитый Чужак? — спросил Хенгалл.

— В Старом Храме, — угрюмо пробормотал Ленгар.

— Возьми с собой жреца, — велел Хенгалл Галету, — и избавьтесь от тела.

Он, быстро пригнувшись, скрылся в своей хижине, оставив Ленгара побеждённым и униженным.

Остатки клочьев тумана растворились, когда солнце проглянуло через тонкие облака. От заросших мхом соломенных крыш шёл лёгкий пар. Возбуждение в Рэтэррине на данный момент спало, хотя можно было ещё поудивляться последствиям грозы. Река вышла из берегов, большой ров, расположенный внутри насыпи, был затоплен водой, а поля ячменя и пшеницы сильно полегли.

И Хенгалл оставался вождём.

Рэтэррин был окружён большим земляным валом. Люди до сих пор удивлялись, как их предки построили такую насыпь, высотой в пять раз выше человека, и окружающую хижины, в которых жили более ста семей. Насыпь наскребли из земли и мела вперемешку с рогами оленей и лопатками быков, и увенчали её гребень черепами быков, волков и врагов, чтобы отпугнуть духов из тёмного леса. Каждое поселение, даже убогие жилища на холмах, имело черепа, чтобы отпугнуть злых духов, а Рэтэррин водрузил свои черепа на большой земляной вал, чтобы они служили для того, чтобы отогнать врагов племени и внушить им ужас. Все семьи жили в южной части огороженного места, а на севере располагались хижины гончаров и плотников, кузница единственного в селении кузнеца и ямы кожевенных мастеров. Также было свободное пространство внутри насыпи, где могли укрыться стада быков и свиней, если угрожали враги. А люди в это время собирались в двух храмах, построенных внутри земляного кольца. Оба святилища представляли собой кольца из стволов деревьев. Большой храм имел пять кругов и был посвящён Лаханне, богине луны, а малый состоял только из трёх кругов, был посвящён Эррину, богу долины, и его жене Мэй, богине реки. Самые высокие брёвна этих храмов в три раза превышали рост Галета, который был самым высоким в племени. Но они казались маленькими по сравнению с третьим храмом, который находился к югу за окружающим валом. Этот храм имел шесть кругов бревён, и на двух кругах лежали перекладины, соединяющие их столбы. Храм принадлежал Слаолу, богу солнца. Храм солнца намеренно был построен за пределами селения, так как Лаханна и Слаол были соперниками и их святилища должны были быть отделены друг от друга, чтобы жертвоприношение одному богу не могло быть увидено другим богом.

Слаол, Лаханна, Эррин и Мэй были главными божествами Рэтэррина, но люди знали, что существует тысячи других богов в долине, и так же много среди холмов, неисчислимо больше за холмами, и миллионы в воздухе. Ни один народ не смог бы построить храмы для каждого божества, даже зная, кто они, а кроме этого множества неизвестных богов, были духи смерти, духи животных, духи ручьёв, духи огня и воздуха, духи всего, что ползает, дышит, умирает или вырастает. И если человек молча стоял на холме в вечерней тишине, он мог услышать шёпот духов, и этот шёпот мог свести с ума, если он регулярно не молился в храмах.

Было и четвёртое святилище, Старый Храм, расположенный на южном холме, где он зарос орешником и задыхался от сорняков. Этот храм предназначался Слаолу, но уже очень давно, никто не помнит когда, люди построили Слаолу новый храм ближе к селению, и старое святилище было покинуто. Он практически разрушился, но всё ещё обладал силой, потому что именно в нём появилось золото Чужака. Теперь, на утро после сильнейшей грозы, Галет повёл с собой троих человек в древний храм, чтобы найти и похоронить тело Чужака. Их сопровождал Нил, самый младший жрец Рэтэррина, который пошёл, чтобы защитить всех от духа мёртвого странника.

Группа остановилась на вершине холма и поклонилась могильным курганам между Старым Храмом и селением. Нил завыл по-собачьи, чтобы привлечь внимание духов предков, и объяснил этим духам, что только поручение привело людей на эту возвышенность. Галет, в то время как Нил нараспев нашёптывал что-то новое духам мёртвых, разглядывал священную тропу, протянувшуюся на полёт стрелы к западу. Предки проложили эту тропу, но, так же как и Старый Храм, она теперь была заросшей и покинутой, и не каждый друид мог объяснить, зачем были созданы её длинные прямые рвы и насыпи. Хирэк полагал, что это было сделано, чтобы умилостивить Ранноса, бога грозы, но он не знал наверняка, да и ему это было безразлично. Сейчас, когда Галет опирался на своё копьё и ожидал, когда Нил обнаружит знамения, ему показалось, что в мире что-то не так. Это было ощущение ветшания при виде заброшенных Священной тропы и Старого Храма. Так же и Рэтэррин приходил в упадок из-за долгого периода плохих урожаев и постоянных болезней. Была какая-то тяжесть в воздухе, словно боги устали от своего нескончаемого кружения над зеленеющей землёй, и эта тяжесть придавила Галета.

— Мы можем идти, — провозгласил Нил, хотя ни один из сопровождавших его мужчин не заметил знамения обнаруженного молодым жрецом. Вероятно, это была ветвь омелы, обвившая ветку дерева, или кружащий полёт хищной птицы, или прыжок зайца в высокой траве, но Нил заверил, что духи предков дали своё одобрение. И маленькая процессия спустилась в небольшую ложбину и поднялась по следующему склону к Старому Храму.

Нил прокладывал путь между сгнившими столбами на тропинке и в орешнике. Младший жрец, его плащ из оленьей кожи насквозь промок от мокрых листьев, удивлённо остановился, когда они добрались до старого жертвенника. Он нахмурился и присвистнул, затем дотронулся до паха, чтобы отвести злых духов. Не тело странника вызвало такую предосторожность, а скорее то, что пространство в центре святилища было старательно расчищено от травы и орешника. Казалось, что всё-таки кто-то тайно поклонялся здесь, и наличие черепа быка говорило, что этот кто-то приходил в это заброшенное место молиться Слаолу, так как бык был животным Слаола, так же как барсук, летучая мышь и сова принадлежали Лаханне.

Галет тоже притронулся к паху, но он хотел отвести дух мёртвого чужеземца, который лежал на спине с тремя стрелами, торчащими из груди. Нил упал на четвереньки и залаял по-собачьи, чтобы отогнать дух мёртвеца подальше от холодного тела. Он долго лаял и выл, затем резко встал, потер руки и сказал, что теперь тело безопасно.

— Разденьте его, — приказал Галет своим людям, — и выройте могилу для него во рву.

Чужеземцу не будет оказано похоронных ритуалов, потому что он был не из Рэтэррина. Он был Чужаком. Никто не исполнит для него ритуальный танец, никто не споёт для него песню, его предки не были предками из Рэтэррина.

Галет, несмотря на свою силу, обнаружил, что тяжело вытащить стрелы, так как остывшее тело сжало древки, но, в конце концов, они были вытащены, но их кремневые наконечники остались внутри, как и должно было быть. Все племена не прочно прикрепляли наконечники стрел, чтобы зверь или враг не смог вытащить острый кремень, и он оставался в ране и гноился. Галет отбросил три древка, затем раздел убитого, оставив только удлинённый брусок камня, привязанный к запястью. Нил испугался, что этот отлично отполированный камень является магическим амулетом, который может наслать на Рэтэррин злого духа ночных кошмаров Чужаков. И хотя Галет настаивал, что это всего лишь для защиты ладони от натянутой тетивы, переубедить младшего друида не удалось. Он дотронулся до паха, затем плюнул на камень.

— Закопайте его!

Люди Галета использовали оленьи рога и скребки, сделанные из лопаток быков, чтобы сделать углубление во рву неподалёку от Входа Солнца в храм. Затем Галет протащил обнажённое тело сквозь орешник и сбросил его в неглубокую яму. Оставшиеся стрелы чужеземца были разломаны и кинуты рядом с ним, и потом земля была набросана на тело и ровно утоптана. Нил помочился на могилу, пробормотал проклятие на душу мертвеца, затем повернулся к храму.

— Разве мы не закончили? — спросил Галет.

Младший жрец поднял палец, требуя тишины. Он прокрался через орешник, на полусогнутых ногах, останавливаясь на каждом шагу и прислушиваясь, словно охотился за каким-то крупным зверем. Галет позволил ему идти, предполагая, что Нил хочет убедиться, что дух убитого не остался в храме. Но затем послышался топот, визг и жалобный вой из глубины орешника. И Галет вбежав в центр святилища, обнаружил Нила, державшего за ухо сопротивляющееся существо. Пленником друида был грязный юноша с лохматыми чёрными волосами, что висели космами вокруг замызганного лица, настолько замызганного, что он казался скорее зверем, чем человеком. Юноша, худой как скелет, бил Нила по ногам и верещал как свинья, в то время как Нил дико молотил его в попытке заставить замолчать.

— Отпусти его, — потребовал Галет.

— Он нужен Хирэку, — ответил Нил, наконец преуспевший в попытке сильно ударить по лицу юноши. — И я хочу знать, зачем он прятался здесь? Я почувствовал его! Мерзкое животное! — он плюнул на парня. Затем снова дал ему затрещину. — Я понял, что здесь кто-то мешает! — триумфально продолжал Нил, свободной рукой указывая на тщательно расчищенное пространство вокруг черепа быка. — И это он, этот грязный маленький негодяй!

Последнее слово превратилось в истошный крик, и жрец вдруг отпустил ухо пленника и согнулся от боли, а Галет увидел, что парень пролез под обшитый костями плащ Нила и ущипнул того за пах, а затем, подобно лисёнку, неожиданно освободившемуся из пасти собаки, упал на четвереньки и уполз в орешник.

— Поймайте его! — закричал Нил, обхватив руками пах и покачиваясь взад и вперёд, сдерживая сильную боль.

— Оставь его! — сказал Галет.

— Он нужен Хирэку! — настаивал Нил.

— В таком случае, пусть Хирэк ловит его! — сердито ответил Галет. — И пойдёмте! Пойдёмте!

Он вывел раненного жреца из расчищенного центра храма, затем низко склонился возле зарослей орешника, где скрылось странное существо.

— Камабан? — позвал Галет в листву.

— Камабан? — ответа не было. — Я не собираюсь обижать тебя!

— Все обижают м-м-меня, — откликнулся Камабан из зарослей.

— Я не буду, — сказал Галет, — ты же знаешь, что я не буду.

После некоторой паузы Камабан осторожно появился из густого орешника. Его лицо было длинным и худым, с выступающей челюстью и большими зелёными глазами, которые были настороженными.

— Подойди и поговори со мной, — произнёс Галет, отступая к центру расчищенного участка. — Я не причиню тебе зла. Я никогда не причинял тебе зла.

Камабан выполз вперёд на руках и ногах. Он умел стоять, умел даже ходить, но его походка была нелепо ныряющая, с тех самых пор, когда он родился с уродливой левой ногой, утолщённой на ступне. По этой причине его и назвали Камабаном. Его имя означало Скрюченный ребёнок, хотя большинство детей в селении дразнили его свиньёй или даже хуже. Он был вторым сыном Хенгалла, но тот не признал его и изгнал из поселения, обрекая влачить жалкую жизнь среди тех, кто жил за большим валом. Камабану было десять лет, когда его изгнали, и это произошло четыре года назад. Многие удивлялись, что он был всё ещё жив после изгнания. Большинство калек умирали совсем маленькими, или должны были быть принесены в жертву богам. Но Камабан выжил. И теперь, если бы он не был калекой и изгнанником, он должен был бы пройти испытания на зрелость, но племя не приняло бы его за мужчину, потому что он был ещё ребёнком, скрюченным ребёнком.

Хенгалл предпочёл бы убить его при рождении, потому что уродливый сын был плохим знаком, хуже, чем дочь, но мальчик родился с багровым, в виде полумесяца, пятном на животе. И Хирэк объявил, что ребёнок отмечен Лаханной, и что когда-нибудь он сможет ходить. Мать Камабана тоже просила сохранить ему жизнь. В то время она была старшей женой Хенгалла, и так долго не имела детей, все думали, что она никогда не родит. Она молилась Лаханне, как делали все бездетные женщины, и совершила паломничество в Каталло, где Санна, колдунья, дала ей съесть травы, и уложила на всю ночь завёрнутой в окровавленную шкуру только что убитого волка. Камабан появился спустя девять лун, но был рождён калекой. Его мать защищала его, но только знак полумесяца на его животе убедил Хенгалла пощадить мальчика. У матери Камабана больше не было детей, но она любила своего волчонка-сына, и когда она умерла, Камабан выл как осиротевший зверёныш. Хенгалл ударил сына, чтобы заставить замолчать, и с отвращением приказал выбросить уродца за стены Рэтэррина.

— Ты голоден? — спросил Галет мальчика, — Я знаю, что ты умеешь говорить, — произнёс он, не дождавшись ответа. — Ты голоден?

— Я всегда голоден, — ответил Камабан, глядя из-под копны спутанных волос.

— Лидда принесёт тебе поесть. Где оставить еду?

— В-в-возле реки, — сказал Камабан, — там, где умер сын Хирэка.

Все знали это мрачное место вниз по течению от селения. Там утонул сын главного друида, а заросли терновника, выросшие среди ольхи и ивы, Хирэк объявил духом своего сына, росли среди ольхи и ивы.

— Не здесь? — спросил Галет.

— Здесь тайное место! — свирепо ответил Камабан, затем указал на небо. — Смотри! — возбуждённо произнёс он. Галет посмотрел, и ничего не увидел. — С-с-столб! — Камабан заикался. — С-с-столб!

— Столб? — Галет снова огляделся. Потом он припомнил, что был один столб в жертвеннике слева от Старого Храма. Он был привычным ориентиром, выступавшим и наклонившимся из зарослей орешника, но теперь он сломался. Нижняя его часть всё ещё была в земле, но верхняя лежала среди кустов разрушенная и обугленная.

— В него ударила молния, — сказал Галет.

— Слаол! — произнёс Камабан.

— Не Слаол, а Раннос, — сказал Галет. Раннос был богом грозы.

— Слаол! Слаол! — сердито настаивал Камабан.

— Ну хорошо, Слаол, — доброжелательно согласился Галет. Он поглядел сверху вниз на лохматого мальчика, чьё лицо исказилось от гнева. — А что ты знаешь о Слаоле?

— Он г-г-говорит со мной, — ответил Камабан.

— Говорит с тобой!? — Галет притронулся к паху, чтобы отвести немилость богов.

— Иногда всю ночь. И он очень сердился, потому что Л-ленгар вернулся и з-з-забрал сокровища.

— Откуда ты знаешь, что Ленгар взял сокровища?

— Потому что я следил за ним! Я был здесь! Он пытался убить Сабана и не видел меня. А я был здесь! — Камабан развернулся и юркнул обратно в кусты орешника. Галет последовал за ним, проползая по ходу, протоптанному в траве, к месту, где Камабан свил шалаш из гибких ветвей.

— Здесь я живу! — Камабан вызывающе взглянул на своего дядю. — Я с-с-страж Храма!

Галет едва не расплакался от жалости к торжественному хвастовству мальчика. Его постелью была куча промокшего папоротника, возле которой лежало его нехитрое имущество: череп лисицы, разбитый горшок и крыло ворона. Его единственной одеждой была истлевшая овечья шкура, пахнувшая как яма дубильщика.

— И никто не знает, что ты здесь живёшь? — спросил Галет.

— Только ты, — доверчиво ответил мальчик. — Я даже Сабану не г-г-говорил. Он иногда носит мне еду. Но я велел ему относить её к реке.

— Сабан носит тебе еду? — удивился Галет и одновременно обрадованный. — Так ты говоришь, что Слаол здесь разговаривает с тобой?

— К-к-каждый день!

Галет улыбнулся этому вздору, но Камабан этого не заметил, так как он повернулся и забрался дальше в листву, откуда из потайного места он вытащил короткий лук. Это был лук Чужаков, лук странника из полосок дерева и оленьих рогов, обвязанных сухожилиями.

— Л-л-ленгар использовал его прошлой ночью, — сказал Камабан. — Ч-ч-человек всё равно умирал. Зачем я нужен Хирэку? — спросил он после небольшой паузы, выглядя взволнованным.

Галет заколебался. Он не хотел говорить, что Камабана принесут в жертву, хотя быть для требования Хирэка не могло быть другой причины.

— Он хочет убить меня, — спокойно произнёс Камабан. — Так ведь?

Галет неохотно кивнул. Ему хотелось посоветовать своему отверженному племяннику сбежать, уйти на запад или на юг в леса. Но что хорошего даст такой совет? Ребёнок в любом случае умрёт, пойманный зверями или захваченный работорговцами, так пусть лучше он будет отдан Лаханне.

— Ты пойдёшь к богине, — сказал Галет. — И ты превратишься в звезду, и будешь смотреть на нас!

— Когда? — спросил Камабан, словно застыв от обещания дяди.

— Я думаю, что завтра.

— Ты можешь с-с-сказать Хирэку, что утром я б-б-буду в Рэтэррине, — мальчик хитро улыбнулся Галету. Он развернулся и затолкал ценный лук в тайник. Там были припрятаны и другие вещи: пустой колчан странника, змеиная кожа, скелет убитого ребёнка, кости с нацарапанными по краям рисунками, и, самое ценное, два маленьких золотых ромбика, которые Камабан стащил, когда Ленгар погнался за Сабаном. Сейчас он взял эти ромбики и крепко сжал их в кулаке, но не показал Галету.

— Ты думаешь, что я дурак, так ведь? — спросил он Галета.

— Нет!

— А я д-д-дурак, — произнёс Камабан. Он дураком Слаола, и у него была мечта.

Но никто ничего не замечал, потому что он был изуродован. И его должны были убить.

На следующее утро два человека по указанию Нила выкопали неглубокую могилу в храме Лаханны рядом с внешним кругом столбов. День, как все согласились, был благоприятен для жертвоприношения, так как облака оставшиеся от бури быстро рассеивались, и Лаханна показывала своё бледное лицо на небе Слаола. Появилось несколько темнеющих туч, когда толпа собралась вокруг пяти кругов храма, и некоторые испугались, что Хирэк отложит жертвоприношение, но его должно быть не беспокоили облака, и, наконец, танцующие появились из высокой хижины друида. Это были женщины, подметавшие землю ветками ясеня и совершающие прыжки, следом шли семеро жрецов. Их обнажённые тела белели от меловой кашицы и были изрисованы пальцевыми узорами. На голове Хирэка были оленьи рога, привязанные кожаными ремнями, и они опасно раскачивались, когда он танцевал следом за женщинами. Ожерелье из костей опоясывало его. Кости свисали и с покрытых глиняной коркой волос, а сверкающий талисман из янтаря болтался на его шее. Нил, младший жрец, заиграл на флейте, сделанной из кости ноги лебедя, и эти звуки далеко разносились во время танца. Гилан, следующий по старшинству друид, вёл Камабана за руку. Мальчику было разрешено вернуться в Рэтэррин только сегодня, и когда он оказался внутри вала, женщины вплели цветы в его чёрные волосы, которые были распутаны костяными гребнями и теперь свисали почти до пояса. Он тоже был обнажён, и его вымытая кожа выглядела неестественно чистой. Багровый знак Лаханны виднелся на его плоском животе. Как и два других сына Хенгалла, он был высоким, однако каждый раз, когда он ступал на свою левую ногу, всё его тело совершало нелепый извилистый нырок. За жрецами следовали Хенгалл и старейшины.

Четверо мужчин начали бить в деревянные барабаны при приближении процессии, и люди, окружившие храм, начали танцевать. Поначалу они просто раскачивались из стороны в сторону, но по мере того, как барабанщики учащали удары, все двинулись по ходу солнца вокруг храма. Остановились они только чтобы пропустить жрецов и старейшин, и едва процессия прошла, танцующий круг замкнулся.

Только жрецам и жертве разрешалось проходить через проход в невысоком валу, окружавшем святилище. Хирэк шёл первым, и он направился к свежевырытой могиле, где он завыл на бледнеющую луну, чтобы привлечь внимание богини. В то время как Гилан вёл Камабана к дальней стороне круга, другие жрецы скакали вокруг кругов храма. Один из них высоко держал символ племени — шест, увенчанный черепом, чтобы предки могли увидеть какое, важное событие происходит в Рэтэррине в этот день. В это время другой жрец нёс в руке тяжёлую бедренную кость зубра. Один конец этой кости был весь в наростах, намазанных красной охрой. В племени эту кость называли Детоубийца, и наблюдающие дети, которые танцевали вместе с родителями под звуки барабана, с опаской разглядывали его.

Хенгалл стоял у входа в храм. Он единственный не танцевал. У его ног лежали дары для богини: каменная дубина, слиток бронзы и кувшин Чужаков с рисунком из верёвок, вдавленных в глину. Жрецы, которые не работали в полях и не разводили стада, хранили эти дары и обменивали их на еду.

Люди танцевали до тех пор, пока их ноги не устали, и они почти вошли в транс, вызванный боем барабанов и собственным пением. Они призывали Лаханну, в то время как подметальщики, отпугивающие всех духов, которые могли помешать церемонии, отбросили ветви ясеня и начали петь без конца повторяющуюся песню, призывающую лунную богиню. «Посмотри на нас, — пели они, — посмотри, что мы принесли тебе, посмотри на нас», — и в их голосах было счастье, потому что они знали, что этот подарок понравится богине.

Хирэк танцевал с закрытыми глазами. Пот прочертил потёки среди меловых узоров на его коже, и казалось, что в экстазе он может упасть в свежевырытую могилу. Но внезапно он замер, открыл глаза и снова завыл на луну, всё ещё слегка проблёскивающую между белыми облаками.

Тишина опустилась на храм. Танцоры замедлились и остановились, песня затихла, барабанщики остановили свои руки, и флейта Нила умолкла.

Хирэк вновь завыл, затем протянул правую руку и взял Детоубийцу. Друид с символом племени двигался следом за ним, чтобы предки могли увидеть, что происходит.

Гилан подтолкнул Камабана вперёд. Никто не ожидал, что мальчик пойдёт добровольно, но к всеобщему удивлению обнажённый юноша без колебаний прихромал к могиле. Раздался гул одобрения. Лучше, когда жертвоприношение добровольное, даже если эта готовность порождена тупоумием.

Камабан остановился около могилы, точно там, где и было нужно, и Хирэк выдавил улыбку, чтобы развеять страх, который может быть у мальчика. Камабан сощурился, подняв глаза на жреца, но ничего не произнёс. Он молчал весь день, даже когда женщины делали ему больно, дёргая изо всех сил узлы в его волосах своими длиннозубыми гребнями. Он улыбался.

— Кто выступает от имени мальчика? — задал вопрос Хирэк.

— Я, — прорычал Хенгалл от входа в храм.

— Как его имя?

— Камабан, — ответил Хенгалл.

Хирэк замолчал, недовольный несоблюдением ритуала.

— Как его имя? — снова спросил он, на этот раз громче.

— Камабан, — ответил Хенгалл, и после небольшой паузы добавил, — сын Хенгалла, сын Локк.

Облако закрыло солнце, отбрасывая тень на храм. Некоторые из племени дотронулись до паха, чтобы отвести беду, но другие заметили, что Лаханна всё ещё видна на небе.

— Кому принадлежит жизнь Камабана, сына Хенгалла, сына Локк? — спросил Хирэк.

— Мне, — ответил Хенгалл, и открыл кожаный мешочек, что висел у него на поясе, и достал из него небольшой комок мела. Он отдал его Нилу, а тот передал его Хирэку.

Шарик, размером не больше глаза, был символом, вырезанным при рождении ребёнка, который должен быть разрушен, когда ребёнок становится взрослым. До этого он является хранителем души ребёнка. Если ребёнок умирал, то шарик разрушался в пыль, и этот порошок смешивали с водой или молоком и выпивали, чтобы душа не перешла в другое тело. Если ребёнок исчезал, захваченный духами или бандами Чужаков, охотившимися за рабами, шарик мог быть захоронен около столбов храма, чтобы боги могли обеспечить защиту пропавшему ребёнку.

Хирэк взял шарик, потёр им пах, и высоко поднял по направлению к луне.

— Лаханна! — закричал он. — Мы принесли тебе подарок! Мы отдаём тебе Камабана, сына Хенгалла, сына Локк!

Он бросил комок на траву по ту сторону могилы. Камабан снова улыбнулся, и показалось, что в этот момент наклонится вперёд и поднимет его. Но Гилан прошептал ему не двигаться и мальчик подчинился.

Хирэк перешагнул через могилу.

— Камабан, — закричал он, — сын Хенгалла, сын Локк, я отдаю тебя Лаханне! Твоё тело будет её телом, твоя кровь — её кровью, твоя душа — её душой! Камабан, сын Хенгалла, сын Локк, я изгоняю тебя из племени в общество богини! Я разрушаю тебя!

С этими словами он поднял Детоубийцу над головой.

— Нет! — прозвучал испуганный крик. Все изумлённые люди увидели, что это закричал Сабан. Мальчик ужаснулся своему крику, зажав свой рот рукой, но его горе было очевидным — Камабан был его сводным братом. — Нет, — прошептал он через ладонь, — пожалуйста, нет!

Хенгалл нахмурился, но Галет мягко положил руку на плечо Сабана.

— Это должно случиться, — прошептал он мальчику.

— Но он мой брат! — возразил Сабан.

— Так должно быть! — настаивал Галет.

— Тихо! — прорычал Хенгалл. И Ленгар, ходивший очень мрачным с тех пор как потерял лицо предыдущим утром, заулыбался, увидев, что младший брат также попал к отцу в немилость.

— Камабан, — прокричал Хирэк, — сын Хенгалла, сын Локк, я отдаю тебя Лаханне!

Раздосадованный вмешательством Сабана, он опустил вниз большую костяную дубину и разбил меловой шарик на куски. Он растолок их в пыль, и наблюдающая толпа охнула, увидев, как уничтожается душа Камабана. Ленгар ухмылялся, лицо Хенгалла ничего не выражало. Галет вздрогнул, а Сабан рыдал. Они ничего не могли поделать. Это было право богов и друидов.

— Как имя мальчика? — спросил Хирэк.

— У него нет имени, — ответил Гилан.

— Кто его отец?

— У него нет отца.

— Из какого он племени?

— У него нет племени, — нараспев произнёс Гилан. — Он не существует.

Хирэк пристально смотрел в зелёные глаза Камабана. Но он не видел мальчика, так как тот был фактически мёртвым, его душа разбита и растёрта в белую пыль.

— На колени! — приказал он.

Юноша послушно упал на колени. Некоторым казалось странным, что такой высокий юноша будет убит костью зубра, но кроме Сабана, мало кто в Рэтэррине сожалели о смерти Камабана. Калеки приносят несчастья, так что им лучше быть мёртвыми, для чего Хирэк высоко над головой поднял Детоубийцу, взглянул на Лаханну, затем на Камабана. Друид напрягся для смертельного удара, но так и не сделал его. Он замер, и на лице у него внезапно появилось выражение ужаса. И этот ужас усилился, потому что в этот момент открылся просвет в облаках, закрывающих Слаола, и луч солнца просиял над храмом. Чёрный ворон сел на один из самых высоких столбов храма и громко закричал.

Детоубийца задрожал в руках Хирэка, но он не смог нанести удар.

— Убей его, — зашептал Гилан, — убей его!

Но Гилан стоял позади Камабана, и не мог видеть того, что видел Хирэк. А тот смотрел вниз на Камабана, который высунул язык, на котором были два кусочка золота. Золота Чужаков. Золота Слаола.

Ворон закаркал снова, и Хирэк поднял глаза на птицу, желая узнать, что предвещает её присутствие.

Камабан засунул золотые кусочки обратно за щёку, послюнявил палец и слегка коснулся к разбитому в пыль мелу своей души.

— Слаол рассердится, если ты убьёшь меня, — сказал он Хирэку без всякого заикания, затем слизал мел со своего пальца. Он подбирал ещё и ещё, собирая свою разбитую душу и поедая её.

— Убей его! — завизжал Нил.

— Убей его! — вторил Хенгалл.

— Убей его! — призывал Ленгар.

— Убей его! — громко кричала толпа.

Но Хирэк не мог пошевелиться. Камабан съел ещё мела, затем поднял глаза на жреца.

— Слаол приказывает тебе пощадить меня, — спокойно сказал он без заикания. Хирэк отступил назад, почти до могилы, и опустил Детоубийцу.

— Богиня отказалась от жертвы, — объявил он хрипло.

Толпа вопила. Сабан, его глаза были полны слёз, смеялся.

И скрюченного ребёнка отпустили.

В Рэтэррине царил страх после неудавшегося жертвоприношения. Потому что было ещё несколько знамений куда худших, чем отказ богини от подарка. Хирэк не объяснил, почему он отказался убить мальчика. Сказал только то, что ему был дан знак. Он ушёл в свою хижину, после чего его жёны объявили, что он страдает от лихорадки, а две ночи спустя те же самые жёны объявили, что главный жрец скончался. Они обвиняли Камабана, говоря, что калека навёл порчу на Хирэка. Но Гилан, теперь самый старший жрец Рэтэррина, объявил, что глупо пытаться убить ребёнка, отмеченного знаком Лаханны. Хирэк должен винить только самого себя, говорил Гилан, за то, что удручающе неправильно истолковал послание богов. Золото оказалось в Старом Храме, и это определённо знак того, что Слаол хочет, чтобы храм был восстановлен. Хенгалл с вниманием прислушивался к Гилану, который был весёлым и способным человеком, но не доверял ему из-за его восхищения перед Каталло.

— В Каталло у них есть один большой храм для всех богов, и это хорошо им служит. Мы должны сделать тоже самое, — настоятельно советовал Хенгаллу Гилан.

— Храмы дорого стоят, — мрачно сказал Хенгалл.

— Проигнорируй волю богов, — парировал Гилан, — и что для тебя сделают всё золото, бронза и янтарь в мире.

Гилан хотел быть главным жрецом, но ему не позволял возраст. Был нужен знак от богов, и все жрецы выискивали знамения, с помощью которых они могли бы выбрать одного из них на смену Хирэку. До сих пор знамения казались плохими в дни после неудавшегося жертвоприношения. Воины Каталло стали как никогда дерзкими в своих грабительских набегах на земли Рэтэррина. День за днём Хенгалл слышал об украденных коровах и свиньях. И Ленгар утверждал, что должны зазвучать военные барабаны, и отряды копьеносцев посланы на север, чтобы преградить путь захватчикам. Но Хенгалл всё ещё уклонялся от войны. Вместо копий он послал Гилана поговорить с правителями Каталло, хотя все знали, что в действительности это означает переговоры с Санной, грозной колдуньей. В Каталло мог быть вождь, могли быть великие военачальники, но руководила там Санна, а многие в племени Хенгалла опасались, что это она навела какую-то порчу на Рэтэррин. Иначе, почему не удалось жертвоприношение?

Знамения становились всё хуже. Ребёнок утонул в реке, выдра разорвала дюжину вершей, в храме Эррина и Мэй видели гадюку, а жена Хенгалла всё ещё не понесла. Серые дождевые тучи накатывали с севера. Гилан вернулся из Каталло, переговорил с Хенгаллом и затем снова уехал на север. Люди хотели знать, какие новости друид привёз, и какой ответ Хенгалл отправил в Каталло. Но вождь ничего не говорил, и обитатели Рэтэррина продолжали заниматься своей работой. Надо было делать горшки, добывать кремень, дубить шкуры, пасти свиней, доить коров, носить воду, плести верши и выдалбливать лодки из крупных лесных деревьев. Торговая партия прибыла с южного побережья, их увенчанные рогами лодки были полны моллюсков, соли и прекрасных каменных топоров, и Хенгалл взял с них пошлину, прежде чем позволить им двигаться дальше на север в Каталло. Он закопал один из топоров в храме Слаола, и ещё один в храме Лаханны, но подарки не возымели значения, так как на следующий день на пастбище на холме волки унесли тёлку, три овцы и дюжину свиней.

Казалось, одного Ленгара не беспокоят устрашающие знамения. Он страдал от позора, что уступил золото своему отцу, и восстанавливал репутацию своей славой охотника. День за днём он и его напарники возвращались с тушами, клыками и шкурами. Ленгар развесил шкуры с обеих сторон входа в свою хижину как доказательство того, что боги улыбаются ему. Хенгалл, собрав последние клочки своей власти, строго приказал Ленгару держаться подальше от северных лесов, и таким образов избегать любых столкновений с воинами Каталло. Но однажды Ленгар встретил нескольких Чужаков в южных краях и вернулся с головами шести врагов, которые он насадил на колья на гребне вала. Вороны пировали на татуированных серым цветом головах, и видя эти трофеи на линии горизонта, все больше и больше членов племени приходили к мнению, что боги благоволят Ленгару, и что Хегалл обречён.

Но затем пришли посланники Чужаков.

Они прибыли в то время, когда Хенгалл вершил правосудие. Он делал это с каждым новолунием, когда вождь, главный жрец и старейшины племени собирались в храме Эррина и Мэй и выслушивали споры о воровстве, угрозах, убийствах, неверности и невыполненных обещаниях. Они могли приговорить человека к смерти, хотя это бывало редко, так как они предпочитали заставлять виновного работать на пострадавшую сторону. В это утро Хенгалл хмурился, выслушивая жалобу на передвинутую метку границы полей. Спор был жарким, но резко затих, когда Джегар, друг Ленгара, объявил, что всадник Чужак двигается с запада.

Чужаки протрубили в бараний рог, чтобы объявить, что они прибыли с миром, и Хенгалл приказал Ленгару с группой воинов встретить странников, но пустить их не дальше храма Слаола. Хенгаллу нужно было время, чтобы посоветоваться с жрецами и старейшинами, а жрецы ещё хотели надеть своё пышное убранство. Нужно было приготовить еду, и хотя Чужаки считались врагами, эти посетители прибыли с миром и должны были быть накормлены.

Младшие жрецы приготовили место для встречи на берегу реки недалеко от границы поселения. Они водрузили символ племени на дёрн, затем расплескали воду по кругу, внутри которого можно было сидеть визитёрам, а по внешней границе этого круга они разложили топоры из мела, черепа буйволов и ветки омелы, чтобы сдержать любые злые намерения, которые могли принести с собой Чужаки. Люди Рэтэррина возбуждённо собирались с наружной части круга, потому что никто не мог припомнить, чтобы в Рэттэрине когда-нибудь происходило нечто подобное. Торговцы-Чужаки были достаточно частыми посетителями, и довольно много рабов из Чужаков было в селении, но никогда ранее не прибывали посланники Чужаков. И их визит обещал создать историю, которую можно будет рассказывать, и пересказывать долгими ночами.

Хенгалл наконец был готов. Лучшие воины общины были посланы проводить Чужаков к месту встречи. А тем временем Гилан, только что вернувшийся со своего последнего поручения из Каталло, произносил заклинания против колдовства пришельцев, способного причинить зло. У Чужаков был свой колдун, хромой человек с волосами, затвердевшими от красной глины. Он завыл в сторону Гилана и тот завыл в ответ, а затем хромоногий положил ребро барана между своими обнажёнными голенями, на мгновение зажал его там и затем далеко швырнул его, чтобы показать, что он отказывается от своих колдовских сил.

Хромой колдун лёг плашмя на землю в центре места встречи и после этого не двигался, только смотрел в небо. Тем временем остальные восемь Чужаков сели на корточки в линию лицом к Хенгаллу и старейшинам племени. У Чужаков был и свой переводчик, торговец, которого в Рэтэррине многие знали и боялись. Его звали Хэрэгг, и он был гигантом. Огромный человек со зверским лицом, он путешествовал со своим глухонемым сыном, который был выше него ростом и ещё более устрашающим. Сын не прибыл в Рэтэррин с этим посольством, а Хэрэгг, обычно появляющийся в Рэтэррине с отличными каменными топорами и тяжёлыми бронзовыми клинками, на этот раз не принёс ничего кроме слов. Но все его спутники все принесли тяжёлые кожаные сумки, на которые люди Хенгалла поглядывали выжидающе.

Солнце было в зените, когда началась беседа. Чужестранцы первыми огласили, что они прибыли из Сэрмэннина, местности, расположенной так далеко на западе, что человек может идти очень долго, пока не дойдёт до сурового моря и страны твёрдых камней, высоких холмов и скудной земли. Сэрмэннин, продолжали они, далеко, очень далеко, и это означает, что они прошли такое огромное расстояние, чтобы поговорить с великим Хенгаллом, вождём Рэтэррина. Эта лесть на Хенгалла оказала такой же эффект, какой утренний туман оказывает на столбы храма. Несмотря на дневное тепло, плечи вождя был укутаны в чёрную медвежью шкуру, и он держал свой большой каменный жезл.

Предводитель Чужаков, высокий сухопарый мужчина с лицом в шрамах и одним слепым глазом, объяснил, что один из его людей, молодой и глупый человек, украл незначительные ценности, принадлежащие племени. Вор сбежал. А теперь они услышали, что он пришёл на земли Хенгалла и там умер, чего и заслуживал. Несмотря на незначительность ценностей, странники желают их возвращения и готовы за них хорошо заплатить.

Хенгалл выслушал длинный перевод Хэрэгга, затем возразил, что он задремал и не понял, зачем Чужаки разбудили его, если всё что они хотят, это обменять несколько безделушек. Тем не менее, признал он, поскольку прибывшие побеспокоили его сон, и поскольку они были очень почтительны, он желал бы потратить немного времени на просмотр предложений, которые они принесли. Хенгалл не доверял переводу Хэрэгга, поэтому речь была переведена Вэлэном, рабом-Чужаком, захваченным много лет назад. Вэлэн служил Хенгаллу долгое время, и теперь был скорее другом вождя, чем рабом, и ему даже было разрешено иметь собственную хижину, скот и жену.

Одноглазый мужчина извинился за то, что разбудил великого Хенгалла и сказал, что он был бы счастлив вести дела с одним из его слуг. Но поскольку вождь был достаточно любезен выслушав их просьбу, не будет ли так же любезен подтвердить, что пропавшие ценности действительно у него?

— Мы обычно выбрасываем безделушки, — сказал Хенгалл, — но возможно мы оставили их.

Он указал на насыпь, где группа маленьких детей, равнодушных к переговорам, резвились среди зарослей вайды прямо под головами Чужаков, которые Ленгар принёс из леса. Это были головы не Чужаков из Сэрмэннина, а Чужаков из других племён, живших поближе к Рэтэррину, но присутствие этих голов нервировало посетителей.

— Дети любят яркие вещи, — сказал Хенгалл, кивнув в сторону голов, насаженных на колья, — и возможно мы сохранили ваши ценности, чтобы забавлять малышей? Но вы сказали, что принесли кое-что чтобы обменять их?

Чужеземцы выложили свои дары на дёрн. Было несколько прекрасных шкур выдры и тюленьих кож, корзина морских раковин, три слитка бронзы, брусок меди, несколько странных острых зубов, которые как они сказали, были от океанских чудовищ, часть блестящего черепахового панциря и, самое лучшее из всего, несколько кусков янтаря, который был таким же редким, как золото. Хенгалл должно быть заметил, что сумки ещё наполовину полные, и потянувшись зевнул снова, выдернул спутанный узелок из бороды, и наконец сказал, что за это время, после того, как он был разбужен, он мог бы пойти и поговорить с богиней Мэй о перспективах половить рыбу в её реке.

— Мы видели там большую щуку вчера, правда? — спросил он у Галета.

— Очень большую щуку.

— Мне нравится кушать щуку.

Чужаки торопливо добавили ещё несколько бронзовых слитков и люди Рэтэррина восхищённо зашептались от количества даров. А предложения всё поступали: несколько прекрасно вырезанных костяных иголок, дюжина костяных гребней, связка рыболовных крючков, три бронзовых ножа тонкой работы, и наконец, каменный топор с прекрасно отполированной головкой, которая имела синеватый оттенок и переливалась от маленьких блестящих вкраплений. Хенгаллу очень захотелось получить этот топор, но он сдержался и равнодушным голосом поинтересовался, зачем Чужаки утруждали себя доставкой таких ничтожных предложений так издалека из своей родной страны.

Предводитель Чужаков добавил последнюю ценность — слиток золота. Слиток был размером с наконечник копья и достаточно тяжёлым, чтобы нести его двумя руками. Наблюдающая толпа затаила дыхание. Этот сияющий кусок содержал больше золота, чем во всех ромбиках. Чужаки были хорошо известны своей скупостью относительно к золоту, тем не менее, предлагали очень большой слиток. И для них это была ошибка, опровергающая их утверждение, что пропавшие ценности были всего лишь безделушками. Хенгалл, всё ещё притворяющийся равнодушным, упрямился до тех пор, пока Чужаки неохотно не признались, что пропавшие ценности вовсе не обычные, а священные, в которые каждый год облачают невесту солнца. Сокровища, с хмурым лицом признался Хэрэгг, были дарами морского бога лично Эрэку, и люди Сэрмэннина боятся, что их потеря принесёт несчастья. Теперь Чужаки умоляли. Они хотели получить сокровища обратно, и готовы дорого за них заплатить, потому что боятся недовольства Эрэка.

— Эрэк это их имя Слаола, — сказал Вэлэн Хенгаллу.

Хенгалл, довольный вынужденным признанием чужеземцев, поднялся.

— Мы подумаем об этом деле, — объявил он.

Еду принесли из поселения. Это была холодная свинина, плоский хлеб, копчёная рыба и чаши с мокричником и щавелем. Чужеземцы ели осторожно, боясь быть отравленными, но при этом опасаясь оскорбить отказом от еды. Только их жрец не ел, а только лежал, уставившись в небо. Гилан и жрецы Рэтэррина вместе собрались в кучку, о чём-то жарко перешёптываясь, в то время как Ленгар и его друзья собрались в другую небольшую группу на дальнем краю круга. Люди приходили осмотреть предложенные дары, однако ни один не пересёк магический обведённый круг, чтобы их потрогать, так как дары ещё не были очищены жрецами Рэтэррина от колдовства Чужаков. Хенгалл разговаривал со старейшинами и иногда задавал вопросы жрецам, хотя в основном разговаривал именно с Гиланом. Гилан уже дважды посетил Каталло и очень настойчиво что-то говорил Хенгаллу который слушал, кивал и, наконец, показалось, согласился с тем, о чём сообщал Гилан.

Солнце скользило вниз к западу, когда Хенгалл вновь занял своё место. Обычай требовал, чтобы было выслушано мнение любого человека в племени перед тем как Хенгалл огласит решение. Несколько человек высказались и большинство советовали принять плату Чужаков.

— Золото не наше, — сказал Галет, — оно украдено у бога. Как оно может принести нам удачу? Пусть чужеземцы владеют своими сокровищами.

Голоса зашептались в поддержку, но тут Ленгар ударил о землю древком своего копья и шёпот стих, когда сын Хенгалла выступи, обращаясь к толпе.

— Галет прав! — сказал Ленгар, вызвав удивление у тех, кто думал, что эти двое никогда ни в чём не смогут согласиться. — Чужаки должны получить обратно свои сокровища. Но мы должны потребовать более высокую плату, чем эти безделушки из их хижин, — он указал на вещи, сваленные в кучу перед Чужаками. — Если Чужаки хотят вернуть свои сокровища, пусть приходят из своей далёкой страны со всеми своими копьями и луками и служат нам в течение года.

Хэрэгг, переводчик Чужаков, зашептал своим спутникам, которые выглядели обеспокоенными. Но Хенгалл покачал головой.

— И как мы прокормим эту ораву вооружённых Чужаков? — спросил он сына.

— Они будут кормиться посевами и скотом, которые добудут своим оружием.

— А какими посевами и скотом? — спросил Хенгалл.

— Теми, что растут и пасутся на севере от нас, — вызывающе ответил Ленгар, и многие в общине подали голоса одобрения. Племя Сэрменнина было знаменито своими воинами. Это были сухощавые голодные люди с земель лишённых растительности, и они завоёвывали копьями то, чем их земля не могла обеспечить. Такие опасные воины наверняка быстро разберутся с Каталло, и большинство из племени Хенгалла подали голоса в поддержку Ленгара.

Хенгалл поднял свой большой каменный жезл, призывая к тишине.

— Армия Сэрмэннина, — сказал он, — никогда не добиралась так далеко в центральные земли. И теперь вы хотите пригласить их? А если они придут со своими копьями, луками и топорами, как мы сами избавимся от них? Что помешает им повернуть против нас?

— Нас будет больше! — уверенно объявил Ленгар.

Хенгалл посмотрел презрительно.

— Ты знаешь, сколько у них копий? — задал он вопрос, указывая на странников.

— Я знаю, что с их помощью мы сможем сокрушить наших врагов, — огрызнулся Ленгар.

Хенгалл поднялся, показывая, что время разговора Ленгара закончено. Ленгар постоял несколько мгновений, затем неохотно сел на корточки. Хенгалл заговорил громким голосом, доходящим до заднего края толпы.

— Каталло — не враги нам! Каталло сильны, да, но и мы тоже! Мы двое подобны собакам. Мы можем драться и увечить друг друга, но раны, которые мы нанесём, будут столь глубокими, что ни один из нас не сможет выжить. Но если мы вместе будем охотиться, мы будем хорошо накормлены!

Племя уставилась на него с немым изумлением. Все ожидали решения о золотых ромбиках, а вместо этого вождь говорит о проблемах с Каталло.

— Вместе! — закричал Хенгалл. — Вместе, Каталло и Рэтэррин, будут так сильны как ни одна страна на этой земле. Поэтому мы будем связаны бракосочетанием племён.

Эти новости вызвали в толпе громкий вздох.

— В канун Летнего Солнца мы пойдём в Каталло, и будем танцевать вместе с их людьми.

Толпа подумала над этим, а затем постепенно возрастающий шёпот согласия распространился по ней. Ещё минуту назад они жарко поддерживали идею Ленгара о завоевании Каталло, теперь их привлекла мечта Хенгалла о мире.

— Гилан разговаривал с их вождём, и он согласился, что мы должны быть не одним племенем, — объявил Хенгалл, — а двумя племенами, объединёнными как мужчина и женщина в браке.

— И какое племя — мужчина? — осмелился прокричать Ленгар. Хенгалл не обратил внимания.

— Войны не будет, — решительно сказал он, затем взглянул вниз на чужеземцев. — И обмена не будет, — продолжил он. — У вашего бога были сокровища, но вы утратили их, и они попали к нам. Они пришли в Старый Храм, и это говорит мне, что им предназначено остаться здесь. Если мы отдадим золото обратно, мы оскорбим богов, пославших сокровища нам во владение. Их появление это знак, что храм должен быть восстановлен, и так будет! Он будет построен заново!

Гилан, очень желавший такого развития событий, выглядел довольным.

Одноглазый запротестовал, угрожая пойти войной на Рэтэррин.

— Война? — Хенгалл потряс своим большим жезлом. — Война! — закричал он. — Я начну войну, если вы придёте в Рэтэррин. Я помочусь на ваши души, захвачу ваших детей в рабство, поиграю с вашими женщинами и сотру в порошок ваши кости! Это война, какой мы её знаем! — он плюнул в сторону Чужаков. — Собирайте ваши вещи и уходите, — приказал он.

Жрец Чужаков громко взвыл на небо, а их вожак взмолился последний раз, но Хенгалл уже не слушал. Он отказался от обмена, и Чужакам не осталось выбора, кроме как подобрать дары и вернуться к своим лошадям.

Но этим же вечером, когда солнце запуталось среди западных деревьев, словно рыба в сплетённой из ивы ловушке, Ленгар и дюжина его близких сторонников покинули Рэтэррин. Они взяли с собой луки, копья и собак, привязанных на длинных кожаных верёвках, и объявили, что возвращаются в свои охотничьи угодья. Но было замечено, что Ленгар также взял с собой рабыню из Чужаков. И это всех шокировало, так как женщин было не принято брать на охоту. А той же ночью ещё полдюжины молодых женщин исчезли из Рэтэррина, и на следующее утро племя с ужасом поняло, что Ленгар вовсе не пошёл на охоту, а сбежал, а эти женщины последовали за своими возлюбленными. Гнев переполнял Хенгалла, как река выходит из берегов от бурной воды. Он злился на злую судьбу, что послала ему такого старшего сына, затем он послал воинов на поимку Ленгара, хотя никто не ожидал, что поймает беглецов, которые уже давно ушли. Потом Хенгалл узнал, что Джегар, считавшийся близким другом Ленгара, до сих пор в Рэтэррине, и вождь призвал Джегара к двери в свою хижину и там приказал ему покаяться.

Джегар лёг на землю, а тем временем Хенгалл поднял свой боевой жезл над головой молодого человека.

— Куда сбежал мой сын? — холодно спросил он.

— В Сэрмэннин, — ответил Джегар, — к Чужакам.

— Ты знал, что они планировали это, — спросил Хенгалл, его гнев снова разрастался, — и почему не рассказал мне?

— Ваш сын проклянёт мою жизнь, если я предам его.

Хенгалл держал дубину поднятой.

— А почему ты не ушёл с ним? Разве он не твой ближайший друг?

— Я не пошёл, — смиренно ответил Джегар, — потому что вы мой вождь, и это мой дом, и я не хочу жить в далёкой стране около моря.

Хенгалл сомневался. Ему очень хотелось ударить жезлом и обрызгать землю кровью, но он был справедливым человеком, и взял под контроль свой гнев и опустил оружие. Джегар честно ответил на его вопросы, и хотя Хенгалл не любил этого молодого человека, он поднял его на ноги, обнял его и дал ему небольшой бронзовый нож в качестве вознаграждения за преданность.

Но Ленгар сбежал к Чужакам. И Хенгалл сжёг хижину своего сына и разбил его горшки в порошок. Он убил мать Ленгара, которая была его собственной первой женой, и приказал Гилану применить Детоубийцу к мальчику, которого все считали сыном Ленгара. Мать ребёнка громко кричала, умоляя о пощаде, но кость зубра взлетела, и мальчик умер.

— Он никогда не жил, — постановил Хенгалл. — Его больше нет.

На следующий день был канун Летнего Солнца, и племя должно было идти в Каталло. Заключать мир. И встретиться с Санной.

На рассвете, когда племя двинулось на север, отец принёс Сабану рубаху из оленьей кожи, ожерелье из зубов кабана и бронзовый нож с деревянной ручкой, подвешивающийся на пояс.

— Ты мой сын, — сказал Хенгалл, — мой единственный сын. Поэтому ты должен выглядеть как сын вождя. Собери волосы назад. Стой прямо!

Он кратко кивнул матери Сабана, своей третьей жене, которую он очень уже давно не призывал в свою хижину, затем пошёл проверить белую жертвенную тёлку, которую должны были отогнать в Каталло. Даже Камабан отправился в Каталло. Хенгалл не хотел, чтобы он шёл, но Гилан настаивал, что Санна хочет лично увидеть Камабана. Поэтому Галет привёл покалеченного мальчика из его логова в Старом Храме, и теперь Камабан прихрамывал в нескольких шагах позади Сабана, Галета и Лидды, беременной женщины Галета. Они шли на север по холмам вдоль речной долины, и за всё утро добрались до окраины этой холмистой местности, что означало, что они на половине пути в Каталло. Для большинства людей, которые стояли на возвышениях и пристально вглядывались вперёд в лес и болота, это было огромное расстояние, на которое они когда-либо удалялись от дома.

Их тропа резко погрузилась в густой лес, изрезанный маленькими полями. Это была земля Мэдэна, край плодородной почвы, высоких деревьев и обширных трясин.

Мужчины общины Хенгалла подвинулись поближе к своим женщинам, когда вошли в лес, а маленьким мальчикам дали пучки соломы крепко привязные к палкам, и подожгли от тлеющих углей, которые несли в глиняных горшках с дырочками. Мальчики бегали туда-сюда по тропинке, размахивая своими дымящими палками, и громко кричали, отгоняя злобных духов, чтобы те не смогли напасть на женщин. Жрецы пели, женщины сжимали в руках амулеты, а мужчины стучали древками копий по стволам деревьев. Чтобы умилостивить духов, песни зазвучали ещё громче, когда группа пересекала место слияние нескольких ручьёв неподалёку от Мэдена.

Хенгалл шёл во главе своего племени, на берегу одного из больших ручьёв он дождался Сабана.

— Мы должны поговорить, — сказал он сыну, затем взглянул на Камабана, ковылявшего в нескольких шагах позади. Юноша нашёл другую полусгнившую баранью шкуру на замену своей старой рубахи, и нёс мешок из невыделанной кожи, в котором хранилось его нехитрое имущество — кости, змеиная кожа и амулеты. От него воняло, а волосы опять были спутанными и грязными. Он взглянул на отца, вздрогнул и сплюнул на тропинку.

Хенгал брезгливо отвернулся и зашагал вперёд с Сабаном. Через некоторое время он спросил Сабана заметил ли он какая хорошая пшеница в Мэдене. Кажется, что буря пощадила эти поля, завистливо заметил он, и добавил, что видел прекрасных толстых свиней в зарослях у реки. «Свиньи и пшеница, — сказал он, — это всё, что людям необходимо для жизни, и за что он благодарен богам».

— Возможно, только свиньи, — размышлял он, — наверное, это всё, чем нам надо питаться. Свиньи и рыба. От пшеницы одни неудобства. Она сама не сеется, это хлопоты.

Хенгалл нёс кожаную сумку, которая позвякивала при ходьбе, и Сабан предположил, что в ней некоторые ценности племени. Люди идущие далеко впереди запели, и звук становился всё громче, когда все подхватывали мелодию. Она докатилась и до идущих позади, но ни Хенгалл, ни Сабан к пению не присоединились.

— Через несколько лет, — внезапно сказал Хенгалл, — ты будешь достаточно взрослым, чтобы стать вождём.

— Если будут согласны жрецы и люди, — осторожно произнёс Сабан.

— Жрецов можно подкупить, — сказал Хенгалл, — а люди сделают, как им скажут.

Голубь захлопал крыльями в листве, и Хенгалл поднял глаза, чтобы увидеть направление полёта птицы, надеясь, что будет хорошее знамение. Оно было хорошим, так как птица направилась к солнцу.

— Санна хочет тебя видеть, — зловеще сказал Хенгалл. — Встань перед ней на колени и склони голову. Я знаю, что она женщина, но обходись с ней как с вождём, — он нахмурился. — Она суровая женщина, суровая и безжалостная, но имеет власть. Боги любят её, или боятся её, — он с восхищением покачал косматой головой. — Она была уже старой, когда я был мальчиком!

Сабан почувствовал страх от перспективы встречи с Санной.

— Почему она хочет меня видеть?

— Потому что ты женишься на девушке из Каталло, — спокойно сказал Хенгалл, — а Санна выберет её. Ни одно решение в Каталло не принимается без Санны. Они зовут вождём Китала, но он слушается эту старуху. Они все так делают.

Сабан ничего не сказал. Он знал, что не сможет ни на ком жениться, пока не пройдёт испытание на зрелость, однако ему понравилась эта идея.

— Ты возьмёшь невесту из Каталло, в знак того, что наши народы в мире. Ты понимаешь это?

— Да, отец.

— Но в Каталло не знают, что ты теперь мой единственный сын, и им не понравится, что ты ещё не взрослый. Вот почему тебе надо понравиться Санне.

— Да, отец, — Сабан понял, что Китал и Санна ожидают, что в Каталло придёт Ленгар и предъявит права на невесту, но тот сбежал и поэтому он должен занять его место.

— Ты станешь вождём, — устало сказал Хенгалл, — и это означает, что ты будешь предводителем наших людей. Однако быть вождём не означает, что ты можешь делать всё, что захочешь. Люди не понимают этого. Людям нужны герои, но герои губят своих людей. Лучшие вожди понимают это. Они знают, что не могут превратить ночь в день. Я могу сделать только то, что возможно, и не более. Я могу разрушить плотины бобров, чтобы верши не высыхали, но я не могу приказать реке сделать это для меня.

— Я понимаю.

— И мы не можем воевать, — с усилием произнёс Хенгалл. — Я не боюсь поражения, но мы будем сильно ослаблены, независимо от того проиграем или выиграем. Ты понимаешь это?

— Да.

— Это не значит, что я уже собрался умирать! — продолжил Хенгалл. — Мне почти тридцать пять лет. Представь, тридцать пять! Но у меня осталось ещё много лет. Мой отец прожил больше пятидесяти пяти лет.

— И ты тоже, я надеюсь, — неловко вставил Сабан.

— Но ты должен быть готовым, — сказал Хенгалл. — Пройди через испытания, ходи на охоту, добудь несколько голов Чужаков. Покажи племени, что боги благосклонны к тебе, — он внезапно кивнул и, больше не сказав ни слова, повернулся и подал знак своему другу Вэлэну присоединиться к нему.

Сабан подождал идущего следом Галета.

— Что он хотел? — поинтересовался тот.

— Сказал, что я женюсь на девушке из Каталло.

— Значит, ты должен жениться, — Галет улыбнулся. Галет понимал — это означает, что Сабан должен стать следующим вождём, однако совсем не завидовал. Здоровяк был больше всего счастлив, когда работал с деревьями, и у него не было большого желания сменить своего старшего брата. Он ласково потрепал Сабана по голове.

— Надеюсь, что девушка будет хорошенькая!

— Конечно, будет хорошенькая, — сказал Сабан, хотя внезапно испугался, что вдруг это будет не так.

Группа перешла через последнее болото, затем поднялась на холмы, густо заросшие деревьями, однако лес постепенно редел, открывая великолепие Каталло. Они прошли древнее святилище, его деревянные столбы загнивали, а центральный круг так же зарос орешником, как и Старый Храм в Рэтэррине, затем увидели могильные курганы на склонах холмов впереди. Эти холмы были так же невысоки, как и в окрестностях Рэтэррина, но более крутые, а среди них выделялся знаменитый Священный Курган. В Рэтэррине не было ничего подобного, и хотя некоторые путешественники племени рассказывали о разных священных курганах, все согласились, что не ни одного такого же, как в Каталло. Это был огромный холм, стоящий среди других холмов, но этот был создан человеком. Он поднимался из долины и доставал до небес, и он весь светился белым, потому что целиком был создан из мела. Он был выше, намного выше, чем вал вокруг Рэтэррина. Действительно, такой же высокий, как окружающие холмы.

— Почему они создали его? — Лидда спросила Галета.

— Это изображение Лаханны, — сказал Галет с благоговением в голосе, и объяснил, что богиня луны, смотря вниз со звёздного неба, сможет увидеть себя, воссозданную на земле, и будет знать, что в Каталло почитают её. Лидда, слушая объяснение, прикоснулась ко лбу в знак почтения к богине, потому что она, как и большинство женщин почитала Лаханну выше других богов и духов. Но Камабан, ковыляющий сразу позади, внезапно засмеялся.

— Что смешного? — спросил Галет.

— У них в К-к-каталло огромные кроты, — сказал Камабан.

Лидда прикоснулась к паху. Ей было неприятно идти так близко с калекой из-за боязни за ребёнка в её животе, и она хотела, чтобы Камабан остался далеко позади. Однако он упорно целый день держался рядом, и шёл за ней по пятам — и когда они перешли через маленькую речку, и когда взобрались на холм к востоку от Кургана. Этот холм был увенчан храмом, вид которого вызвал вздох облегчения у многих людей Хенгалла, так как был намного меньше, чем любой из храмов Рэтэррина, хотя и был сделан из камней вместо брёвен. Невысокие камни были грубо обтёсаны, простые куски камня, и некоторые посчитали, что они вряд ли сравнимы с аккуратно обтёсанными брёвнами. Группа жрецов из Каталло ждала в храме, и именно им был преподнесён первый из даров из Рэтэррина — белая тёлка, которая тоже проделала это длинное путешествие, и теперь прошла по проходу через ров храма. Жрецы Каталло очень внимательно осмотрели животное. Она была, вероятно, не самой белоснежной тёлкой в Рэтэррине, тем не менее, это было хорошее животное с практически безупречной кожей, и люди Хенгалла недовольно зашептались, когда жрецы выказали сомнение в качестве животного. Наконец, после ощупывания и обнюхивания животного они неохотно признали его приемлемым и потащили в центр своего маленького храма, где молодой жрец, обнажённый и с рогами, привязанными на голове, ожидал с секирой в руках. Тёлка, как будто осознав, что должно случиться, изо всех сил старалась вырваться от людей удерживающих её, поэтому жрецы перерезали сухожилия на её ногах, и обездвиженное животное скорбно замычало, когда взмахнул огромный топор.

Люди Хенгалла запели жалобную песнь Лаханны, когда прошли колонной через непросохшую кровь тёлки и последовали за жрецами по тропе, обрамлённой двумя рядами камней. Храм, возможно, не произвёл на них впечатление, но эти камни были крупнее, чем камни храма, и они уводили куда-то далеко. Дорога, обрамлённая камнями, спускалась из храма в долину, но отклонялась в сторону перед большой меловой насыпью, поворачивая на север к вершине широкого холма. Было так много камней вдоль священной дороги, что их невозможно было подсчитать, и все были размером с человеческий рост и даже выше. Некоторые были в виде колонн, символизирующих Слаола, и для каждой колонны в пару стояли большие ромбовидные плиты, посвящённые Лаханне. Чудеса Каталло становились явью, и люди Хенгалла хранили молчание, следуя за жрецами на север. Они танцевали, когда поднимались, неповоротливо, потому что были уставшими, но, послушно перемещаясь с одной стороны дороги на другую и поднимаясь зигзагом к вершине, где собрались некоторые люди из Каталло посмотреть на посетителей. Группа воинов, с телами, обмазанными жиром и заплетёнными в косы волосами, опираясь на свои копья, наблюдали за проходящими женщинами. Однако вид Камабана заставил молодых мужчин закрыть глаза и сплюнуть, чтобы его уродливая нога не принесла несчастья.

Сабан, прежде никогда не бывавший в Каталло, предположил, что массивные пары камней стоят вдоль дороги, ведущей из поселения в маленький храм, где тёлка была принесена в жертву. Но когда они перевалили за вершину холма, он вдруг понял, что маленький храм далеко не окончание священной тропы, а очевидно только её начало, и настоящие чудеса Каталло лежат впереди.

Поселение, не обнесённое валом, лежало на западе, и тропа вела не туда. Вернее, она вела к большой меловой насыпи, которая возвышалась посреди равнины. По колонне идущих пронёсся слух, что белая насыпь окружает храм Каталло, и люди Хенгалла умолкли от восхищения перед огромным ограждением, которое было таким же высоким и массивным, как и насыпь окружающая Рэтэррин. Протяжённый гребень вала был увенчан черепами животных и людей, а тем временем из внутренней части насыпи раздавались тяжёлые удары деревянных барабанов.

Тропа не вела прямиком к огромному храму, а вместо этого, сразу у входа в святилище, делала двойной изгиб, чтобы чудеса внутри высокого мелового круга не открывались до самого последнего момента. Сабан проделал танцевальные шаги по двойному изгибу, и внезапно за огромным заградительным валом появился храм Каталло. Первым впечатлением Сабана были камни. Камни, камни и камни. Потому что всё обширное пространство внутри возвышающейся меловой насыпи было наполнено массивными, высокими, серыми валунами, и некоторые из них были облиты водой и отблески света отражались на их грубой поверхности. Огромные камни обрамляли ров, который был выкопан внутри меловой стены, и ров был настолько же глубоким, насколько высоким был окружающий вал. Площадь, окружённая валом и рвом, была такой же большой, как весь Рэтэррин. Однако Рэтэррин был поселением племени с зимними загонами для скота, а это был только храм.

Некоторые из женщин Рэтэррина заколебались перед входом в храм, так как женщинам не позволялось бывать в святилищах своего племени кроме случаев, когда они выходили замуж, но женщины Каталло позвали их вперёд. Оказывается в Каталло и мужчины и женщины могли входить в священный круг. И наконец весь народ Хенгалла танцуя перешёл через ров и вошёл внутрь святилища из камней.

Одно широкое кольцо из валунов протянулось по краю всего рва, и каждый из этих камней был размером со стог сена накошенного в летний сенокос в Рэтэррине. Этих огромных камней было множество, слишком много, чтобы подсчитать. А внутри этого широкого кольца располагалось ещё два кольца из камней, каждое размером с храм Слаола в Рэтэррине, и в этих каменных кругах тоже стояли камни. Один из этих камней был в виде кольца, и этот валун с отверстием был установлен на другой камень, а рядом располагался алтарь, сделанный из трёх массивных каменных плит. Сабан смотрел в немом восхищении. Он не мог понять как человек мог воздвигнуть такие камни, и он понял, что он наверное пришёл в место, где боги сотворили чудо. Только Камабан, морщившийся каждый раз, когда ступал на свою искривлённую ногу, казался равнодушным.

Люди Каталло, собравшиеся на внутреннем склоне насыпи, громко приветствовали гостей, с танцами входящими в священный круг. Приветствие эхом прокатилось внутри всего огороженного пространства, а потом зазвучала песня.

Китал, вождь Каталло приветствовал народ Хенгалла. Он хотел произвести впечатление, и у него это получилось. Он был одет до пят в мантию из оленьей шкуры, выбеленную мелом и мочой и густо расшитую бронзовыми кольцами, в которых отражалось солнце, и когда он пошёл навстречу, приветствуя Хенгалла, казалось, что она засверкала. Вождь Каталло был высоким, с длинным узким чисто выбритым лицом. Светлые волосы были убраны под бронзовый ободок, в который он вставил дюжину длинных лебединых перьев. Китал был такого же возраста что и Хенгалл, но в его лице была живость, которая скрывала годы, и двигался он быстрым упругим шагом. Он широко развёл руки в жесте приветствия и в этот момент полы его мантии распахнулись, обнажив длинный бронзовый меч, подвешенный на кожаном ремне.

— Хенгалл из Рэтэррина, — провозгласил он, — добро пожаловать в Каталло!

Хенгалл выглядел немного жалким рядом с Киталом. Он был выше и шире, чем вождь Каталло, но его бородатое лицо было грубым по сравнению с тонкими чертами лица Китала, а одежда была грязной и оборванной. Потому что Хенгалл не был человеком, беспокоящимся о плащах и безрукавках. Он держал копьё острым, вычёсывал вшей из бороды, и считал, что исполнение человеком своих обязанностей куда важнее его внешнего вида. Два вождя обнялись и оба племени одобрительно зашептались, потому что любое публичное объятие двух великих людей предвещало мир. Вожди задержались на мгновение, и затем Китал отклонился и за руку повёл Хенгалла туда, где рядом с одним из больших камней образовывающих жертвенник ожидала Санна.

Колдунья была закутана в плащ из шкур барсука, а шерстяная шаль покрывала её длинные седые волосы. Сабан уставился на неё, и в это же мгновение она сразу поймала его взгляд, и он содрогнулся, потому что глаза, сверкнувшие из-под тени её капюшона, были злобными, умными и внушающими страх. Она была очень старой, как Сабану говорили, намного старше, чем любые мужчина или женщина когда-либо жившие на свете.

Китал и Хенгалл преклонили колени для разговора с Санной. Барабанщики, ударявшие в большие полые стволы, продолжали в том же ритме. А группа девушек, обнажённых до пояса и с вплетёнными в волосы шиповником, таволгой и маками танцевали под эти звуки, переставляя ноги из стороны в сторону, ступая боком, двигаясь вперёд и отступая назад, приветствуя чужеземцев, которые пришли в их великое святилище. Большинство гостей загляделись на девушек, но Галет внимательно оглядел камни и почувствовал безмерное уныние. Неудивительно, что Каталло так сильны! Ни у какого другого племени нет такого святилища как это, и никакое другое племя не может надеяться завоевать благоволение богов, как эти люди. Рэтэррин, грустно подумал Галет, был ничем по сравнению с этим, его храмы смехотворны, а его устремления — незначительны.

Сабан наблюдал за Санной и догадался, что ей не понравились новости, принесённые Хенгаллом, потому что она отвернулась от него с пренебрежительным жестом. Хенгалл взглянул на Китала, тот пожал плечами. Но затем Санна обернулась и что-то проворчала перед тем, как зайти в свою хижину, расположенную рядом с ближайшим каменным кругом. Хенгалл встал и пошёл назад к Сабану.

— Ты должен пойти к Санне в хижину, — сказал он. — Помни, о чём я тебе говорил.

Сабан, осознавая, что за ним наблюдают два племени, подошёл к хижине, которая располагалась между двумя малыми каменными кругами и была единственной постройкой внутри храма. Это была круглая хижина, немногим побольше, чем большинство жилых хижин, с высокой островерхой крышей. Но стены были такими низкими, что Сабану пришлось встать на четвереньки, чтобы проползти через вход. Внутри было темно, потому что лучи солнца почти не проникали через вход или через дымовое отверстие в острие крыши, поддерживаемой толстым бревном. Это бревно представляло собой ствол с ободранной корой, а на множестве оставшихся от ветвей пеньках, висели сетки, наполненные человеческими черепами. Взрыв хихиканья потревожил Сабана и, присмотревшись, он разглядел дюжину лиц, выглядывающих вдоль низких стен хижины.

— Не обращай внимания, — приказала Санна хриплым низким голосом. — Подойди сюда.

Колдунья уселась на кучу мехов рядом со столбом, и Сабан послушно встал перед ней на колени. Небольшой огонь тлел рядом с бревном, наполняя тёмную хижину едким дымом, от которого у Сабана заслезились глаза, когда он склонил голову в знак уважения.

— Посмотри на меня! — рявкнула Санна.

Он взглянул на неё. Он знал, что она стара, так стара, что никто не знает, сколько ей лет, старше, чем даже она сама знает; так стара, что была старой, когда второй самый старый человек в Каталло только родился. Некоторые говорили, что она никогда не умрёт, что боги дали ей жизнь без смерти, и испытывающему благоговейный страх Сабану это показалось правдой. Он никогда не видел лица такого иссохшего, такого морщинистого и такого жестокого. Она стянула с головы шаль, и её непокрытые волосы были седыми и прямыми, свисающими вдоль её лица, похожего на череп, только череп с наростами. Глаза на черепе были чёрными как гагат, у неё был только один оставшийся зуб, жёлтый клык в центре верхней челюсти. Её руки высовывались из-под её плаща с капюшоном из меха барсука, словно крючковатые лапы с когтями. Янтарь виднелся на её костлявом горле. Сабану показалось, что драгоценный камень приколот булавкой на мумию.

В то время когда она разглядывала его, Сабан, чьи глаза уже привыкли к дымному полумраку хижины, беспокойно огляделся вокруг и увидел дюжину девочек наблюдающих за ним от краёв хижины. На столбе хижины между круглодонными горшками и сеток с черепами были приколоты крылья летучих мышей. Вершину центрального столба увенчивали оленьи рога, а с крыши свисали опутанные паутиной связки перьев и пучки трав. Беспорядочная смесь костей маленьких птиц лежала в плетёной корзине рядом с очагом. Это была, подумал Сабан, не жилая хижина, а скорее место хранения ритуальных вещей Каталло, вроде места, где мог бы храниться Детоубийца.

— Итак, скажи мне, — произнесла Санна острым, словно кость голосом, — скажи мне Сабан, сын Хенгалла, отродье самки Чужака, захваченной в набеге, расскажи мне, почему боги отвернулись от Рэтэррина?

Сабан ничего не ответил, он был слишком напуган.

— Ненавижу немых мальчишек, — прорычала Санна. — Говори, глупец, или я превращу твой язык в червя, и ты проведёшь в его слизи весь остаток своей жалкой жизни.

Сабан заставил себя ответить.

— Боги… — начал он, но, осознав, что шепчет, заговорил громче, намереваясь защитить своё племя, — боги послали нам золото, госпожа, как же они могли отвернуться от нас?

— Они послали вам золото Слаола, — язвительно сказала Санна, — и что же произошло после этого? Лаханна отказалась от жертвоприношения, а твой старший брат тайно сбежал к Чужакам. Если боги посылают Рэтэррину горшок с золотом, всё что вы можете сделать, это помочиться в него.

Девочки захихикали. Сабан ничего не сказал, и Санна сердито посмотрела на него.

— Ты уже мужчина? — спросила она.

— Нет, госпожа.

— Однако же на тебе плащ взрослого. Разве сейчас зима?

— Нет, госпожа.

— В таком случае сними его, — потребовала она. — Сними его!

Сабан торопливо развязал ремень и стянул плащ через голову, сразу же вызвав ещё один взрыв смеха от стен хижины. Санна осмотрела его сверху донизу, затем насмешливо улыбнулась.

— И это самое лучшее, что Рэтэррин может нам предложить? Посмотрите на него, девочки! Он выглядит похожим на слизь из раковины улитки.

Сабан покраснел и порадовался, что в хижине было так темно. Санна угрюмо смотрела на него, затем полезла в сумку и вытащила из неё завёрнутый в листья свёрток. Она стянула листья, развернув медовые соты, от которых она отломила кусок, который затолкала себе в рот.

— Этот глупый Хирэк, пытался принести в жертву твоего брата Камабана?

— Да, госпожа.

— Но твой брат остался жив. Почему?

Сабан нахмурился.

— Потому что он отмечен Лаханной, госпожа.

— И всё-таки, почему Хирэк пытался убить его?

— Я не знаю, госпожа.

— Ты немного знаешь, не так ли? Жалкий маленький мальчик, вот кто ты. А теперь Ленгар сбежал, и ты должен занять его место, — она исподлобья взглянула на него, и выплюнула оставшийся воск в огонь. — Но Ленгар никогда не любил нас, так ведь? — продолжила она. — Ленгар хотел воевать с нами! Почему Ленгар не любит нас?

— Он никого не любит, — ответил Сабан.

Санна оценила эту фразу кривой усмешкой.

— Он боялся, что мы отберём у него власть, не так ли? Он боялся, что мы захватим маленький Рэтэррин? — она указала пальцем в тень окраины хижины. — Ленгар должен был жениться на ней. Дирэввин, дочь Мортора, главного жреца Каталло.

Сабан взглянул туда, куда указала Санна, и у него перехватило дыхание, потому что он увидел стройную девушку с длинными чёрными волосами и тревожным хорошеньким лицом. Она выглядела не старше Сабана, у неё были огромные глаза, и она казалась трепетно взволнованной, как будто ей тоже было неуютно в этой пропахшей дымом хижине, как и самому Сабану. Санна посмотрела на Сабана и засмеялась.

— Тебе нравится она, а? Однако почему ты должен жениться на ней вместо своего брата?

— Чтобы между нами был заключён мир, госпожа, — сказал Сабан.

— Мир! — костлявое лицо фыркнуло. — Мир! Почему мы должны платить за ваш жалкий мир телом моей праправнучки?

— Вы не покупаете мир, госпожа, — осмелился возразить Сабан, — потому что мой народ не продаётся.

— Твой народ! — Санна расхохотавшись, отклонилась назад, затем резко рванулась вперёд и искривлённой рукой схватила Сабана за пах. Она сжала пальцы, заставив его охнуть.

— Твой народ, мальчик, не стоит ничего! — фыркнула она ему. — Ничего! — она сдавила сильнее, глядя в его полные слёз глаза. — Ты хочешь стать вождём после своего отца?

— Если боги пожелают этого, госпожа.

— Они пожелали странные вещи, — сказала Санна, наконец, отпустив его. Она начал раскачиваться взад вперёд, струйка слюны вытекла из её беззубого рта. Она изучала Сабана, оценивала его, и пришла к выводу, что он славный мальчик. У него есть смелость, и ей это понравилось, и он без сомнения красив, что означает, что боги благоволят к нему. Однако он был всё ещё ребёнком, и это было оскорблением для её народа представить мальчика для женитьбы. Тем не менее, имелись преимущества в браке между Каталло и Рэтэррином, и Санна решила, что она не обратит внимания на эту обиду.

— Итак, ты женишься на Дирэввин чтобы сохранить мир? — спросила она его.

— Да, госпожа.

— Тогда ты глуп, — сказала Санна, — потому что война и мир не в твоей власти, мальчик, и они уж точно не лежат у Дирэввин между ног. Они зависят от богов, и чего боги желают, то и случится, и если они решат, что Каталло будет руководить в Рэтэррине, ты сможешь затащить любую девушку в этом селении в свою вонючую постель, и это не будет иметь никакой разницы.

Она закрыла глаза и снова покачалась вперёд-назад, и струйка мёда и слюны потекла по её подбородку, где белые волоски росли из тёмных родимых пятен. Пришло время, решила она, напугать этого мальчика из Рэтэррина, испугать его так, чтобы он никогда не осмелился думать о сопротивлении её воле.

— Я Лаханна, — сказала она глубоким грудным голосом едва громче шёпота, — и если ты помешаешь моим желаниям, я проглочу твой жалкий народ, я прополощу его в своей желчи и испущу его в канаву с нечистотами.

Она засмеялась, и приступ смеха перешёл в приступ кашля, от которого у неё перехватило дыхание. Она тяжело вздохнула, когда прошёл приступ кашля, и открыла глаза.

— Уходи, — сказала она презрительно. — Пришли ко мне своего брата Камабана, а ты иди. Уходи, пока я буду решать твоё будущее.

Сабан выполз обратно на солнечный свет, где он торопливо натянул свой плащ. Танцоры переставляли ноги туда-сюда, барабанщики продолжали бить, и Сабан задрожал. Позади себя из хижины он услышал смех и он почувствовал себя пристыженным. Его племя было таким маленьким, его люди такими слабыми, а Каталло были так сильны. Боги, как казалось Сабану, повернулись против Рэтэррина. Иначе, почему Ленгар сбежал? Почему Лаханна отказалась от жертвоприношения? Почему он должен был пресмыкаться перед старой ведьмой из Каталло? Сабан поверил её угрозам, он поверил, что его племя в опасности быть проглоченным, и он не знал, как он сможет спасти его. Его отец предостерегал его от геройства, но он верил, что Рэтэррину нужен герой. Хенгалл был героем в юности, но теперь он очень осторожен. Галет лишён честолюбия, а Сабан ещё не взрослый — он даже не уверен, пройдёт ли испытания. И всё-таки он станет героем, если сможет, потому что без героя он не предвидел для своих людей ничего кроме беды. Они могут исчезнуть.

Этой ночью люди Каталло зажгли костры Середины Лета, которые искрились и волнами стелили дым по земле. Эти костры горели, чтобы отогнать злобных духов от полей, и ещё больше костров были зажжены внутри большого храма Каталло, где двенадцать мужчин, одетые в шкуры быков шумно резвились среди камней. Шкуры образовывали нелепые костюмы, потому что к ним были также прикреплены головы животных и копыта. Рогатые тени монстров прыгали среди костров, а мужчины под шкурами мычали свои вызовы злым духам, которые могли бы принести болезни племени и его стадам. Люди-звери охраняли процветание Каталло, и молодые воины соперничали за честь танцевать в бычьих шкурах, потому что когда ночная тьма сгущалась, а громадные костры устремлялись к звёздам, дюжину девушек заталкивали в огненный круг, где их преследовали рычащие мужчины. Толпа, танцующая вокруг кольца костров, остановилась понаблюдать как девушки панически убегают и увёртываются от своих рогатых преследователей, которые были наполовину слепыми и неуклюжими под своими громоздкими шкурами. Постепенно девушки одна за одной были пойманы, повалены на землю и покрыты рогатыми монстрами к великой радости наблюдающих.

Оба племени стали прыгать через костры, когда завершился танец быков. Воины состязались в том, кто сможет перепрыгнуть через самые высокие и широкие костры, и не один упал в огонь и с криком был вытянут из пламени. Старики и дети перескакивали через самые маленькие костры, а затем новорождённых домашних животных перегнали через тлеющие остатки последних красных углей. Некоторые проявляли свою смелость, переходя босиком через угли, но только после того как жрецы произнесли заклинания, чтобы защитить их ноги от ожога. Санна, наблюдавшая из входа в свою хижину, насмехалась над ритуалом.

— Никакого толку от этих заклинаний, — сказала она сердито. — Пока их ноги сухие, их не повредишь, но намочи им ноги, и они запрыгают, как ягнята.

Она сгорбилась под своей соломенной крышей, а Камабан сидел на корточках рядом с ней.

— Ты можешь попрыгать через костёр, дитя, — сказала Санна.

— Я не м-м-могу прыгать, — ответил Камабан, скривив лицо в попытке не заикаться. Он вытянул свою левую ногу, чтобы свет от костров осветил искривлённую часть его ступни. — А если я попытаюсь, — продолжил он, глядя на ступню, — они будут с-с-смеяться надо мной.

Санна держала в руках толстую человеческую кость. Она принадлежала её второму мужу, человеку, который намеревался приручить её. Она вытянула кость и легонько постучала по изуродованной ступне.

— Я могу исправить её, — сказала она, затем подождала реакции Камабана, и была разочарована, что он ничего не сказал. — Но только если я этого захочу, — добавила она жёстко, — а я могу и не захотеть.

Она завернулась в свой плащ.

— Когда-то у меня была искалеченная дочь, — сказала она. — Этакое необычное маленькое существо. Горбатый карлик. Она была вся искривлённая, — вздохнула она, припоминая. — Мой муж надеялся, что я вылечу её.

— А вы?

— Я принесла её в жертву Лаханне. Она похоронена здесь во рву, — она указала костью на южный вход в святилище.

— Почему Лаханна предпочитает к-к-калек? — спросил Камабан.

— Чтобы посмеяться, конечно, — огрызнулась Санна.

Камабан улыбнулся этому ответу.

Он пришёл в хижину Санны ещё при свете дня, и девочки в ужасе зашептались при виде его левой ноги, содрогнулись от запаха его грязной шкуры, затем издевательски посмеялись над его заиканием и дико спутанными волосами. Но Санна не присоединилась к их насмешкам. Она изучила лунный знак на его животе, затем резко приказала девочкам покинуть хижину. После того как они вышли, она долго рассматривала Камабана.

— Почему они не убили тебя?

— П-п-потому что б-б-боги заботятся обо мне.

Она ударила его по голове толстой костью.

— Если ты будешь заикаться при мне, — пригрозила она, — я превращу тебя в жабу.

Камабан посмотрел в чёрные глаза на её лице-черепе, затем очень спокойно наклонился вперёд и взял завёрнутые в листья соты.

— Отдай! — потребовала Санна.

— Если я должен стать ж-ж-жабой, — сказал он, — я буду медовой жабой.

Санна рассмеялась над этим, широко открыв рот и показывая одиноко торчащий зуб. Она приказала ему выбросить из хижины его овечью накидку и нашла ему безрукавку из выдры и настояла на том, чтобы вычесать из его волос узелки и грязь.

— А ты симпатичный мальчик, — ворчливо сказала она, и это было правдой. Его лицо было узким и приятным, нос длинным и прямым, а тёмно-зелёные глаза были полны силы. Она стала расспрашивать его. Как он жил? Как находил себе еду? Откуда он знает о богах? И Камабан отвечал очень спокойно, ничуть не выказывая страха перед ней, и Санна пришла к выводу, что ей нравится этот ребёнок. Он был диким, упрямым, смелым, и, кроме того, умным. Санна жила в мире глупцов, а здесь, хоть и очень молодой, но был разум, и таким образом старая женщина и искалеченный мальчик проговорили до того, когда солнце село и костры были зажжены, а танцоры в бычьих костюмах потащили растрёпанных девушек на тёмную траву между камнями.

Теперь они сидели, наблюдая за танцующими вокруг костров. Где-то в темноте захныкала девушка.

— Расскажи мне о Сабане, — потребовала Санна.

Камабан пожал плечами.

— Честный, трудолюбивый, — сказал Камабан, не считая ни одно из этих свойств хорошим качеством, — похож на своего отца.

— Он станет вождём?

— Когда-нибудь, возможно, — беззаботно ответил Камабан.

— А он будет хранить мир?

— Откуда я знаю, — ответил Камабан.

— В таком случае, что ты думаешь?

— Какое значение имеет то, что я думаю? — спросил Камабан. — Все знают, что я глуп.

— А ты глуп?

— Это то, что я хочу, чтобы они думали обо мне, — сказал Камабан. — Только так меня могут оставить в покое.

Санна одобрительно кивнула. Двое сидели в тишине некоторое время, наблюдая за отблесками пламени, окрашивающими крупные камни. Искры вились в небо, устремляясь к холодно-белым звёздам. Крик раздался из темноты, где двое молодых воинов, один из Рэтэррина, а другой из Каталло, начали драться. Их друзья растащили их, но как только эта драка закончилась, началась другая. Люди Каталло были щедры на медовый хмельной напиток, который был специально приготовлен к празднику Середины Лета.

— Когда моя бабушка была девочкой, — сказала Санна, — не было этого напитка. Чужаки научили нас готовить его, но до сих пор они делают это лучше.

Она поразмышляла над этим некоторое время, затем пожала плечами.

— Зато они не умеют делать мои снадобья. Я могу дать тебе питьё, чтобы ты летал, и еду, чтобы дать тебе сладкие сны, — её глаза сверкнули из-под шали, покрывающей голову.

— Я хочу учиться у тебя, — сказал Камабан.

— Я обучаю девочек, а не мальчиков, — резко ответила старуха.

— Но у меня нет души, — сказал Камабан. — Она была разбита Д-д-детоубийцей. Я не мальчик, и не девочка. Я ничто.

— Если ты ничто, чему ты сможешь научиться?

— Всему, ч-ч-чему ты сможешь научить меня. — Камабан повернулся к колдунье. — Я з-з-заплачу тебе.

Санна расхохоталась, дыхание захрипело у неё в горле, когда она начала раскачиваться взад-вперёд.

— И чем, — спросила она, когда дыхание восстановилось, — изуродованный изгнанник из Рэтэррина может расплатиться со мной?

— Этим, — Камабан выпрямил правую руку, показывая один золотой ромбик. — Часть золота Чужаков, — сказал он. — Сокровище невесты Слаола.

Санна потянулась за ромбиком, но Камабан сжал ладонь.

— Отдай мне это, дитя! — зашипела старая женщина.

— Если скажешь, что будешь учить меня, — сказал Камабан, — я дам тебе это.

Санна закрыла глаза.

— Если ты не отдашь это мне, искривлённый кусок ужаса, — нараспев заговорила она голосом, который внушал ужас трём поколениям её племени, — я отдам твоё тело червям и отошлю твою душу в бесконечный лес. Я сверну твою кровь и разобью твои кости в тесто, гадюки заберутся в твои внутренности, а собаки съедят твои кишки. Ты будешь молить о милосердии, но я буду только смеяться над тобой, а твой череп использую в качестве туалетного горшка.

Она внезапно остановилась, потому что Камабан поднялся на ноги и заковылял прочь.

— Куда ты собрался? — зашипела она.

— Я слышал, что в Друинне есть колдунья, — сказал он, — она м-м-может научить меня.

Санна с ненавистью посмотрела на него, её глаза горели на мертвенном лице, но он оставался совершенно спокойным, и Санна подавила свой гнев.

— Ещё один шаг, уродец, — сказала она, — и твои искривлённые кости будут лежать рядом с тем карликом во рву.

Камабан поднял вверх золотой ромбик.

— Этим я расплачусь за то, что ты меня б-б-будешь учить, — сказал он и затем достал второй ромбик. — А этот кусочек золота, — продолжил он, — будет платой за то, что ты вылечишь меня.

— Подойди сюда, — приказала Санна. Камабан не двигался, а только держал кусочки золота, которые сверкали в свете очага. Санна глядела на них, осознавая, сколько всего она может совершить с такими могучими талисманами. Она надеялась получить часть этого золота на следующее утро, но каждый кусочек был очень ценен для неё, и она подавила свой гнев.

— Я буду тебя учить, — спокойно сказала она.

— Спасибо, — тихо произнёс Камабан, затем опустился перед ней на колени и почтительно положил оба ромбика в её протянутую руку.

Санна плюнула на золото, затем зашаркала назад в глубокую темноту хижины, где от её очага осталась только кучка обуглившихся тлеющих углей.

— Ты можешь лечь спать внутри, — сказала она из темноты, — или снаружи. Мне всё равно.

Камабан не ответил, а только разглядывал камни большого храма. Тени любовников теперь были неподвижны, но угасающие огни костров мерцали, и ему показалось, что круг камней дрожит в дымной ночи. Словно камни были живыми, а люди мёртвыми, и это напомнило ему о Старом Храме, таком далёком отсюда, который был его домом, и он склонился вперёд, прислонился лбом к земле и поклялся, что какие бы боги ни услышали его, он вдохнёт жизнь в Старый Храм. Там будут петь, будут танцевать, храм станет живым.

Хенгал был доволен результатами своих переговоров с Киталом. Мир был обеспечен, и этот мир будет скреплён свадьбой Сабана и Дирэввин.

— Не такую девочку я бы выбрал для тебя, — проворчал Хенгалл сыну, когда они двигались к югу в Рэтэррин. — Она слишком худа.

— Слишком худа? — переспросил Сабан. Он думал, что Дирэввин прекрасна.

— Женщины то же самое, что и домашние животные, — сказал Хенгалл. — Самые лучшие имеют широкие кости. Бесполезно жениться на худых, они умирают при родах. Но Санна решила, что ты женишься на Дирэввин, и эта женитьба скрепит наш мир, и это решено.

Хенгалл не только договорился о свадьбе, но и купил восемь больших камней, с помощью которых Гилан сможет восстановить Старый Храм. Ценой за камни был один из крупных золотых ромбов и девять маленьких, которые Хенгалл считал недорогими. «Это правильно, — думал он, — обменять малую часть золота Сэрменнина на камни». Потому что он был теперь уверен, что появление золота — это сообщение от Слаола чтобы восстановить Старый Храм, а Гилан убедил его, что в Рэттэррине должен быть каменный храм.

В Рэтэррине не было камней. Были булыжники в реке, и немного камней покрупнее, из которых можно было выточить молотки или топоры, но в поселении не было больших камней, сопоставимых со столбами и крупными плитами, окружающими храм Каталло. Рэтэррин был местом мела, травы и деревьев, в то время как земля Каталло изобиловала огромными камнями, которые были так густо рассеяны на его холмах, что издалека выглядели как стадо гигантских серых овец. Санна утверждала, что эти камни были раскиданы Слаолом в напрасной попытке остановить возведение священного холма для Лаханны, однако другие говорили, что камни были сброшены на холмы Гьюэтом, богом облаков, которому захотелось увидеть своё отражение на зелёной поверхности земли. Однако каким бы образом камни ни попали в Каталло, они оказались ближайшими к Рэтэррину валунами.

Сабану понравилась идея строительства в Рэтэррине чего-нибудь нового и впечатляющего. Некоторые из людей Хенгалла тихо ворчали, что деревянные храмы служили Рэтэррину достаточно хорошо, но торговцы, возившие шкуры, кремень и горшки на обмен на топоры, моллюсков и соль, выяснили, что в Друинне есть храм из больших камней, и что почти все святилища на западе также сделаны из валунов. И перспектива обладания собственным каменным храмом подняла дух большинства людей Хенгалла. Новый храм, созданный из камней, сможет восстановить удачу племени, и этой веры оказалось достаточно, чтобы убедить жрецов, что Гилан должен быть новым главным жрецом. Они сообщили об этом Хенгаллу, и вождь, подкупивший четырёх жрецов бронзовыми слитками, рабынями из Чужаков и кусками янтаря, чтобы они сделали именно такой выбор, с серьёзным видом принял их решение как волю богов.

Итак, Гилан стал новым главным жрецом, и его первым требованием было очистить Старый Храм от сорняков и орешника, чтобы святилище было готово к прибытию камней из Каталло в следующем году.

Мужчины делали эту работу, а женщины оставались с внешней стороны вала и танцевали вокруг. Они пели во время танца, и их песней была свадебная песнь Слаола. Только женщины когда-либо пели эту песню, и только в случаях величайшей торжественности. Она исполнялась короткими куплетами, с большими паузами в музыке, и в течение этих пауз танцоры должны стоять почти без движения, пока в определённый момент танец и песня не возобновлялись опять. Их голоса накладывались друг на друга с особой гармонией, и хотя они никогда не репетировали петь вместе, песня всегда прекрасно западала в память, а движения танца всегда прекращались и возобновлялись абсолютно согласованно. Матери учили своих дочерей куплетам этой песни, одни учили одну часть, другие другую, и потом они собирались вместе, и всё прекрасно сочеталось. Многие женщины плакали во время танца, потому что песня была печальной. За день до свадьбы Слаола и Лаханны бог солнца поссорился со своей невестой и покинул её, но женщины жили надеждой, что Слаол смягчится и вернётся к своей невесте.

Гилан следил за работами, иногда останавливаясь послушать песню женщин, иногда помогая мужчинам выгребать сорняки и кустарник. Некоторые из орешников были уже большими деревьями, и было нужно подкопать их корни лопатками из рогов оленя, прежде чем вытащить из земли. Деревья нельзя было просто срубить, потому что побеги снова отрастали от пней, поэтому самые большие деревья были выкорчеваны, а ямы от их корней были заполнены кусками мела, накопанными из рва. Череп быка, который Камабан поместил в центр храма, был закопан во рву, его шалаш разрушен, сорняки выполоты, трава скошена кремневыми ножами и отходы сожжены. Дым от костра побеспокоил танцующих, и они отошли подальше от храма. Когда мужчины очистили траву и сорняки изо рва и внутреннего вала, святилище вновь было окружено своим ярким меловым белоснежным кругом.

Старые прогнившие столбы, что густо стояли на Входе Солнца и около алтаря, были брошены в огонь. Некоторые из столбов были очень большими, и их основания глубоко уходили в землю. Они были срублены до уровня земли, а упрямые пни оставлены догнивать. Наконец, все сорняки, деревья и столбы были вычищены, и люди танцевали по широкому кругу под навязчивый ритм песни женщин. Храм снова был пустым и чистым. Остались внешний низкий вал, поросший травой, ров и высокий вал, окружающий круг, в котором ничего не было.

Племя вернулось в Рэтэррин в вечерних сумерках. Галет был одним из последних, кто покинул это место, и он остановился на вершине холма над селением, обернулся и посмотрел на храм. Заросли орешника, закрывающие вид на юг, были убраны, и теперь только могильные курганы предков виднелись на горизонте, но перед курганами, белый в противоположность темнеющему склону холма, круг храма казался сияющим в угасающем свете дня. Тени вала простирались далеко, и Галет впервые заметил, что белый круг расположен на склоне, и что он немного наклонён в сторону, где солнце восходит в середине лета.

— Как он прекрасен, — сказал Лидда, женщина Галета.

— Он действительно прекрасен, — согласился Галет. Именно Галет, практичный, сильный и умелый, был тем, кто должен поставить камни, и он попробовал представить, как восемь больших будут смотреться в окружении травы и мела.

— Слаол будет доволен, — решил он.

Ночью в Рэтэррине была гроза, но без дождя. Только где-то далеко гремел гром, а ночью умерли двое детей. Оба были больными, хотя никто не думал, что они могут умереть. Но утром взошло солнце, и свежевычищенное меловое кольцо засияло. Боги, признало племя, вновь улыбались Рэтэррину.

Дирэввин ещё не была женщиной, однако существовал обычай и в Рэтэррине и в Каталло, что помолвленные девушки должны жить в семье своего будущего мужа, поэтому Дирэввин прибыла в Рэтэррин, чтобы жить в хижине самой старшей жены Хенгалла.

Её появление взволновало племя. Ей предстояло стать взрослой только через год, но её красота расцвела рано, и молодые воины Рэтэррина взирали на неё с плохо скрываемым вожделением, потому что Дирэввин из Каталло была девушкой, будоражащей мужские мечты. Её черные волосы спускались ниже поясницы, а длинные ноги были тёмными от солнца. На шее и щиколотках она носила изящные ожерелья из снежно-белых морских раковин, и все раковины были разной формы и размера. Её глаза были тёмными, лицо тонким и высокоскулым, а характер была очень живой, как полёт зимородка. Молодые воины племени Хенгалла заметили её, оценили, и решили, что она слишком хороша для Сабана, который был всё ещё лишь ребёнком. Хенгалл, догадавшись об их желаниях, приказал Гилану создать защитные чары для девушки, поэтому главный жрец поместил человеческий череп на крышу хижины Дирэввин, а рядом положил фаллос из необожжённой глины, и теперь каждый мужчина, видевший эти амулеты, понимал их угрозу. «Прикоснись к Дирэввин без разрешения, — говорили череп и фаллос, — и ты умрёшь», — и с этого времени мужчины только смотрели, но никаких попыток не предпринимали.

Сабан тоже смотрел и тосковал, а некоторые заметили, как Дирэввин поглядывает вслед ему, потому что он обещался быть красивым мужчиной. Он всё ещё рос, но уже был высоким, как его отец, и у него была такая же, как у Ленгара живость в движениях и во взгляде. Он умело обращался с тисовым луком, был одним из самых быстрых бегунов в племени, и помимо этого был скромным, спокойным, и всем нравился в Рэтэррине. Он должен был вырасти хорошим человеком, но если он провалит свои испытания, его никогда не будут считать взрослым, и поэтому в течение нескольких месяцев после его первой встречи с Дирэввин он был очень занят изучением секретов лесов и звериных троп. Он наблюдал, как олени бьются друг с другом во время гона, искал места, где выдры прячут свои логова, и учился, как добыть мёд у сердитых пчёл. Ему не разрешалось ночевать в лесу потому, что он был ещё ребёнком, но своего первого волка он убил ранней зимой, поразив его верно пущенной стрелой и прикончив зверя взмахом каменного топора. Женщина Галета, Лидда, вырвала клыки волка и нанизала их на жилу и затем отдала это ожерелье Сабану.

Сабан был сыном вождя, но от него ожидали, что он будет работать как все. Человек, который ничего не делает, любил говорить Хенгалл, ничего не ест. Галет был лучшим плотником в племени, и Сабан почти семь лет обучался ремеслу дяди. Он выучил, как зовут богов всех деревьев, как умилостивить их перед тем как топор повалит дерево, выучил как превратить дуб и ясень в брусья, столбы и балки. Галет научил его, как сделать обтёсанный клинок из кремня, и как крепко и плотно привязать его к рукоятке сырыми ремнями из воловьей шкуры, чтобы головка не потерялась во время работы. Сабану разрешалось использовать кремневые инструменты, но ни ему, ни сыну Галета, рождённому от его первой жены, никогда не позволялось притрагиваться к двум превосходным бронзовым топорам, которые были привезены издалека и стоили Галету много свиней и коров.

Сабан учился, как вырезать чаши из бука и вёсла из ивы. Он выучился, как выточить из твёрдого как камень тиса смертоносный для оленей лук. Он выучился, как соединять деревянные детали, и как сверлить их при помощи шипов из кремня, кости или падуба. Он выучился, как подобрать бревно вяза и выдолбить из него полую лодку, которая смогла бы ходить вниз по реке до моря и привозить обратно мешки с солью, моллюсками и сушёной рыбой. Он выучился, как подрубить растущий дуб, чтобы при валке он упал в нужное место, и всему этому он выучился хорошо, потому что зимой перед испытаниями Сабана Галет доверил ему поменять крышу над хижиной, где спала Дирэввин.

Сабан сбросил прогнившую соломенную крышу, но череп сначала передал вниз Дирэввин, которая знала, что тот защитил её, поцеловала в лоб и взглянула вверх на Сабана.

— А остальное? — спросила она, смеясь.

— Остальное?

— Глину, — сказала она. Фаллос из необожжённой глины раскрошился от погодных условий, но Сабан собрал всё, что смог среди прогнившей соломы и отдал ей. Она скривилась от грязных кусочков глины, но нашла один фрагмент, который был чище остальных, и потянулась кверху дать его Сабану.

— Проглоти его, — приказала она.

— Проглотить его?

— Да, — настаивала она, и рассмеялась над выражением его лица, когда он попытался протолкнуть кусок в горло.

— Зачем мне это делать? — спросил её Сабан, но она только смеялась, но внезапно смех стих, потому что из-за угла хижины показался Джегар.

Джегар был теперь лучшим охотником племени. Он надолго уходил в лес, будучи вожаком группы молодых мужчин, которые возвращались с тушами и бивнями. Некоторые в племени считали, что Джегар должен наследовать Хенгаллу, так как было очевидно, что боги милостивы к нему, но если Джегар и разделял это мнение, он не показывал виду. Вместо этого он был очень почтителен к Хенгаллу и заботился о том, чтобы вождю были предложены лучшие куски мяса из своей добычи, а Хенгалл в свою очередь очень осторожно вёл себя с человеком, который когда-то был близким другом Ленгара.

Джегар жадно смотрел на Дирэввин. Подобно остальным мужчинам племени его удерживал череп на её крыше, но он не мог скрыть ни желания её, ни ревности к Сабану. В будущем году, когда у Сабана будут испытания на зрелость, он будет охотиться в глубоком лесу, и всё племя знало, что Джегар и его псы встанут на пути Сабана. А если Сабан проиграет, он не сможет жениться.

Джегар усмехнулся над Дирэввин, которая прижала к груди череп и сплюнула. Джегар засмеялся, потом коснулся языком к лезвию своего копья и направил его на Сабана.

— В следующем году, малыш, — сказал он, — мы встретимся в лесу. Ты, я, мои друзья и мои собаки.

— Тебе нужны друзья и собаки, чтобы побить меня? — спросил Сабан. Дирэввин наблюдала за ним, и её взгляд сделал его безрассудным.

— Расскажи мне о следующем годе, Джегар, — сказал он. Он знал, что это опасная глупость дразнить Джегара, но он испугался, что Дирэввин станет презирать его, если он смиренно позволит Джегару запугивать себя. — Что ты сделаешь, если поймаешь меня в лесу?

— Отлуплю тебя, малыш, — сказал Джегар.

— Силы не хватит, — сказал Сабан и поднял длинный ясеневый шест, который использовался для измерения длины заменяемых стропил. Он был выше Джегара, и также он знал, что Джегар не осмелится убить его в селении, где много свидетелей, однако он рисковал быть сильно избитым. — Ты не сможешь отлупить и котёнка, — добавил он презрительно.

— Возвращайся к работе, малыш, — сказал Джегар, но Сабан резко от плеча взмахнул перед ним шестом, заставив невысокого мужчину отступить назад. Сабан хлестнул снова, и неуклюжее оружие просвистело возле лица Джегара. На этот раз охотник зарычал и поднял своё копье.

— Осторожно, — сказал он.

— Почему я должен быть осторожным с тобой? — спросил Сабан. Страх и приятное возбуждение боролись в нём. Он понимал, что это глупо, но присутствие Дирэввин подстёгивало его, а собственная гордость не могла позволить сдаться.

— Ты хвастун, Джегар, — сказал он, замахиваясь шестом, — и я отлуплю тебя.

— Ах ты, щенок! — сказал Джегар и побежал на Сабана, но Сабан предполагал, что Джегар сделает это, и он опустил вершину шеста в ноги Джегара. Затем он повернул шест, поставив Джегару подножку, и когда тот упал, Сабан запрыгнул на него и заколотил кулаками по голове врага. Он сделал два сильных удара, прежде чем Джегару удалось вывернуться и ответить. Джегар не мог использовать своё копьё, потому что на нём был Сабан, поэтому он постарался сначала кулаком отбросить мальчика, затем расцарапать пальцами его глаза. Сабан укусил за один из пальцев и почувствовал вкус крови, но затем чьи-то руки схватили его и оттащили от Джегара. Другие руки оттащили в сторону Джегара.

Это был Галет, кто оттянул Сабана в сторону.

— Ты глупец! — сказал Галет. — Ты хочешь умереть?

— Я побеждал его!

— Он взрослый! А ты ребёнок! Ты хочешь дурной славы? — Галет оттолкнул Сабана прочь, затем повернулся к Джегару. — Оставь его в покое! — приказал он. — Твой шанс наступит в следующем году.

— Он напал на меня! — сказал Джегар. Рука кровоточила в том месте, где Сабан укусил его. Он высосал кровь и поднял своё копьё. В его глазах была ярость, он понимал, что был унижен.

— Мальчик, который нападет на мужчину, должен быть наказан, — настаивал он.

— Никто ни на кого не нападал, — сказал Галет. Он был гигантом, а его гнев был устрашающим. — Ничего здесь не произошло. Ты слышишь меня? Ничего не произошло!

— Ничего! — он отодвинул Джегара назад. Затем повернулся к Дирэввин, которая наблюдала за стычкой широко раскрытыми глазами. — Займись своей работой, девочка! — приказал он, а потом подтолкнул Сабана к крыше. — И тебе есть чем заняться, так делай это!

Хенгалл довольно рассмеялся, когда услышал о столкновении.

— Он, правда, победил? — спросил он Галета.

— Он долго не продержался бы, — сказал Галет, — но тем не менее, он выигрывал.

— Он хороший парень, — в голосе Хенгалла слышалось одобрение. — Хороший парень!

— Но Джегар постарается помешать ему пройти испытания, — предостерег Галет.

Хенгалл отмахнулся от опасений своего младшего брата.

— Если Сабан должен стать вождём, — сказал он, — он должен уметь справляться с такими, как Джегар.

Он снова с удовольствием рассмеялся, удовлетворённый тем, что Сабан выказал такую отвагу.

— Ты присмотришь за мальчиком зимой? — попросил он. — Он не заслуживает удара в спину.

— Я присмотрю за ним, — мрачно пообещал Галет.

Зима была очень суровой. Единственными хорошими новостями этого холодного времени было то, что воины Каталло прекратили свои набеги на землю Хенгалла. Мир, который должен был быть скреплён женитьбой Сабана, поддерживался, хотя некоторые считали, что Каталло просто ждёт смерти Хенгалла, чтобы захватить Рэтэррин, как они захватили Мэдэн. Другие считали, что только погода удерживает людей Китала дома, потому что выпало много снега, и река замёрзла так, что женщины вынуждены были постоянно пробивать лёд, чтобы каждый день носить воду. Были дни, когда снег на холмах сдувало с невысоких холмов словно дым, когда казалось, что костры не греют, и когда скованные льдом хижины казались вжавшимися в бело-серую землю, не дававшую ни жизни, ни надежды на тепло. Самые слабые в племени, старые, маленькие, больные и раненные, умерли. Было голодно, но воины племени охотились в лесах. Никто не соперничал с Джегаром и его отрядом, которые каждый день возвращались с охоты с добычей. Туши разделывались за границей поселения, кишки парили на холодном воздухе и собаки племени бродили вокруг в надежде поживиться. Охотники отдавали черепа оленей женщинам, которые отделяли рога от кости, подолгу держа черепа в жарком племени своих очагов. Много работы должно было быть сделано весной в Старом Храме, и племени нужно было множество лопаток из оленьих рогов, чтобы копать ямы для новых камней, которые должны были быть доставлены из Каталло.

Казалось, зима никогда не кончится. Возле реки видели волков, но Гилан заверил всех, что всё будет хорошо, когда построят новый храм. «Эта зима последняя из наших несчастий и неудач, — говорил главный жрец. — Новый храм изменит судьбу Рэтэррина. Снова вернутся и жизнь, и любовь, и тепло, и счастье, — уверял Гилан, — и всё будет хорошо».

Камабан отправился в Каталло учиться. Он провёл в одиночестве много лет, добывая скудные средства к существованию за границами Рэтэррина, и все эти годы он прислушивался к голосам в своей голове, и задумывался над тем, что они говорили ему. Теперь он хотел сопоставить свои знания с главной мудростью, а никого не было мудрее Санны, колдуньи из Каталло, и поэтому он слушал.

Вначале, говорила Санна, Слаол и Лаханна были любовниками. Они кружились в мире в нескончаемом танце, были близки друг с другом, но потом Слаол увидел Гарланну, богиню земли, которая была дочерью Лаханны, влюбился в неё и отказался от Лаханны.

Поэтому Лаханна утратила свою яркость, и таким образом в мир пришла ночь. Но Гарланна, убеждала Санна, осталась преданной своей матери, отказавшись присоединиться к танцу Слаола, и поэтому солнечный бог рассердился, и на землю пришла зима. И Слаол до сих пор сердится и не слышит народы на земле, потому что они напоминают ему о Гарланне. Вот почему, говорила Санна, нужно почитать Лаханну выше других богов, так как только у неё есть сила защитить мир от недовольства Слаола.

Камабан так же выслушивал Мортора, отца Дирэввин, который был главным жрецом Каталло. А Мортор рассказал похожую историю, хотя в его рассказе именно Лаханна обиделась и спрятала своё лицо от досады, потому что она пыталась, но не смогла сделать тусклой яркость своего возлюбленного. Она всё ещё пытается затмить Слаола, и всё заполнено страхом, когда Лаханна проскальзывает впереди Слаола и днём наступает ночь. Мортор считал, что Лаханна обидчивая богиня, и хотя он был внуком Санны и не соглашался с ней, они не спорили друг с другом.

— Богам нужно поклоняться одинаково, — говорил Мортор. — Лаханна может пытаться наказать нас, потому что мы живём на земле Гарланны, но она всё-таки могущественная богиня, и её нужно умилостивить.

— Люди не будут осуждать Слаола, — говорила Санна Камабану, — потому что они не видят ничего плохого в его любви к матери и дочери. — Она сплюнула. — Люди подобны свиньям, ворочающимся в грязи.

— Если ты попадаёшь в незнакомое племя, — говорил Мортор, — к кому ты пойдёшь? К его вождю! Поэтому мы должны поклоняться Слаолу выше других богов.

— Мужчины могут поклоняться, кому им угодно, — говорила Санна, — но услышана будет только молитва женщин, а женщины молятся Лаханне.

В одном, правда, и Санна и Мортор были согласны, все горести этого мира появились, когда Слаол и Лаханна расстались, и с этого времени племена людей постоянно прилагают усилия чтобы сохранить равновесие в своём почитании двух ревнивых богов. Этого же убеждения придерживался Хирэк, и эта вера объединяла племена центральных земель и заставляла их быть внимательными ко всем богам.

Камабан слушал всё это, задавал вопросы, но своё собственное мнение держал при себе. Он прибыл учиться, а не спорить, и Санна должна была научить его. Она была самой известной целительницей на земле, и к ней приходили люди из многих племён. Она использовала травы, грибы, кости, кровь, шкуры и заклинания. Бесплодные женщины проделывали долгий путь к ней молить о помощи, и каждое утро возле северного входа в храм её ожидало скопление болезней, увечий, немощи и горестей. Камабан собирал для Санны травы, собирал грибы, а также срезал грибы со сгнивших деревьев. Он высушивал снадобья в сетках над огнём, нарезал их, настаивал их и запоминал названия, которые давала им Санна. Он слушал, как люди описывают свои болезни, запоминал, чем Санна их лечит, и затем отмечал ход к выздоровлению или к смерти. Многие приходили жаловаться на боли, только боли, и они даже не успевали почесать свои животы, как Санна давала им или съесть кусочек гриба, или выпить густую смесь трав, грибов и свежей крови. Большинство жаловалось на боль в суставах, жгучую боль, что скручивала их и делала тяжелой для мужчин работу в полях, а для женщин — крутить ручку ручной мельницы. И если боль была действительно лишающей трудоспособности, Санна укладывала больного между двух костров, затем брала только что наточенный кремневый нож и проводила им по больному суставу. Она двигала туда-сюда, разрезая глубоко, так, что кровь начинала бить ключом, а затем Камабан втирал в раны сухие травы. Потом он накладывал ещё больше сухих трав на свежие раны до тех пор, пока кровь не переставала сочиться, а Санна поджигала травы, и пламя шипело и дымилось, наполняя хижину запахом горящей плоти.

Один человек сошёл с ума в эту суровую зиму, избил жену до смерти, швырнул своего младшего ребёнка в очаг своей хижины, и Санна постановила, что мужчиной овладел злой дух. Его привели к ней, два воина его крепко связали и удерживали, когда Санна надрезала ему скальп, отогнула назад кожу головы и пробила небольшую дырку в его черепе маленьким каменным молотком и тонким кремневым клинком. Она приподняла круглый участок его черепа, плюнула на мозг и потребовала, чтобы злой дух вышел. Мужчина выжил, хотя был в таком жалком состоянии, что умереть для него было бы лучше

Камабан выучился вправлять кости, залечивать раны мхом и паутиной, и делать усыпляющие снадобья. Он относил эти снадобья жрецам Каталло, которые относились к нему с почтением, так как он был выбран Санной. Он научился делать клейкий яд, которым воины смазывали свои наконечники стрел, когда они охотились на Чужаков в обширных лесах к северу от Каталло. Яд был сделан из смеси мочи, фекалий и сока цветущего растения, которое Санна высоко ценила как смертельно ядовитое. Он готовил Санне еду, разминая её в кашу, потому что, имея всего один зуб, она не могла жевать. Он выучил её заклинания, выучил её песни, выучил имена тысячи богов. А в свободное время он выслушивал торговцев, возвращающихся с удивительными рассказами из своих длинных путешествий. Он прислушивался ко всему, ничего не забывал, но свои мысли держал крепко запертыми у себя в голове. Эти мысли не изменились. Голоса, звучавшие в нём, всё ещё раздавались там, всё ещё будили его среди ночи, всё ещё наполняли его жаждой знаний. Он научился, как лечить, как запугивать и как повернуть мир к желаниям богов, однако он сам не изменился. Главная мудрость не изменила его.

В середине зимы, когда Слаол был наиболее слаб, а Лаханна ярко сияла над храмом Каталло, покрывая камни блестящим нарядом сверкающего холодного света, Санна привела двух воинов в храм.

— Время пришло, — сказал она Камабану.

Воины уложили Камабана на спину возле одного из самых высоких камней храма. Один из них держал его за плечи, а другой вытянул искривлённую ногу по направлению к полной луне.

— Я или убью тебя, — сказал Санна, — или вылечу.

Она держала в руках каменный молоток и клинок, сделанный из лопатки мёртвого человека, который она поместила на уродливо искривлённый нарост на ноге Камабана.

— Это будет очень больно, — сказала она, затем рассмеялась, словно ожидая удовольствия от мучений Камабана.

Воины, удерживающие Камабана, вздрогнули, когда молоток ударил по кости. Санна ударила вновь, выказывая силу, неожиданную для такой старой женщины. Кровь, чёрная в лунном свете, полилась из ноги, заливая руки воина и стекая по ноге Камабана. Санна вновь ударила молотом по клинку, затем вытащила клинок и заскрипела зубами, с усилием вытаскивая наружу комок из ноги Камабана.

— У тебя есть пальцы! — удивилась она, а оба воина задрожали и отвернулись, услышав скрип хрящей, звук раскалывающей кости и скрежетание выпрямляемой ноги. — Лаханна! — закричала Санна, и вновь ударила молотком по ноге Камабана, направляя остриё в другое твёрдое место слившихся нароста плоти и искривлённой кости.

Санна выровняла ногу, скрепила её костями оленя и крепко привязала их полосками волчьей шкуры.

— Я использую кости, чтобы лечить кости, — сказала она Камабану, — а ты или умрёшь, или будешь ходить.

Камабан посмотрел на неё, но ничего не сказал. Боль оказалась гораздо сильнее, чем он ожидал. Это была боль, наполняющая собой весь залитый лунным светом мир, но он ни разу даже не захныкал. В глазах у него стояли слёзы, но он не издал ни звука, и он знал, что не умрёт. Он будет жить, потому что этого хочет Слаол. Потому что он избран. Потому что он скрюченный ребёнок, который послан для того, чтобы сделать мир ровным. Он — Камабан.

Зима закончилась. Лосось вернулся в реку, а грачи — в высокие вязы, растущие к западу от Рэтэррина. Куковали кукушки и летали бабочки там, где зимой лёд сковывал реку. Ягнята блеяли среди могильных курганов предков, цапли охотились на утят в реке Мэй. Песня чёрного дрозда разливалась над лесами, где, когда весна уже окончательно наступила, олени потеряли свои серые зимние шкуры и сбросили рога. Отец Хенгалла когда-то утверждал, что видел оленя поедающего свои старые рога, но на самом деле это был Сирэкс, бог оленей, который бродит по лесам и забирает их себе обратно. Сброшенные рога высоко ценились как инструменты, и поэтому люди старались найти их раньше Сирэкса.

Поля распахивались. Люди побогаче с усилием двигали закалённые плуги следом за своими волами, а остальные вместе с семьями сами проделывали борозды в земле. Они распахали землю с востока на запад, затем с севера на юг, перед тем как жрецы пришли бросить первые горсти зерна. Предыдущий урожай был плохим, но Хенгалл сберёг зерно у себя в хижине и теперь выдал его для полей. Некоторые поля были оставлены под паром, так как почва на них нуждалась в отдыхе. Однако прошлой весной мужчины вырубили деревья на окраине леса, затем осенью сожгли брёвна, и свежеочищенная земля была распахана и засеяна, после того, как женщины принесли в жертву ягнёнка. Пустельги носились по небу над Старым Храмом, где цвели орхидеи и летали голубокрылые бабочки.

Летом, как раз перед тем как умолкли дрозды, юноши из племени Хенгалла должны были пройти испытания на зрелость. Не каждому мальчику это удавалось, а некоторые даже погибали. На самом деле, говорили в племени, мальчику лучше умереть, чем не справится с испытаниями, потому что в случае провала они рисковали сделаться посмешищем на всю оставшуюся жизнь. В течение целого месяца после испытаний мальчик, который их не прошёл, должен был ходить в женской одежде, старательно выполнять женскую работу и мочится как женщины. А всю остальную жизнь он не имел права иметь ни жену, ни собственных рабов, ни коров и свиней. Некоторые из проваливших испытания могли проявить какой-то талант в предсказаниях или толкованиях снов, могли стать жрецами и затем получить права тех, кто был успешен в испытаниях. Но большинство из неудачников были презираемы навсегда. Лучше было умереть.

— Ты готов? — спросил Хенгалл Сабана утром в первый день.

— Да, отец, — Сабан волновался. Он не был уверен, что сказал правду, потому что как кто-либо может быть подготовленным к травле Джегаром и его псами? По правде, Сабан боялся, но не осмеливался проявить этот страх перед своим отцом.

Хенгалл, поседевший за прошедшую зиму, позвал Сабана, чтобы покормить его.

— Мясо медведя, — сказал он. — Оно даст тебе силу.

У Сабана не было аппетита, но он ел с готовностью, а Хенгалл следил за каждым куском.

— Мне не повезло с сыновьями, — после некоторого времени сказал он. Сабан, его рот был полон острого на вкус мяса, ничего не сказал, а Хенгалл глубоко вздохнул, подумав о Ленгаре и Камабане.

— Ты мой настоящий сын. Докажи это в ближайшие дни.

Сабан кивнул.

— Если я умру завтра, — проворчал Хенгалл, прикоснувшись к паху чтобы уберечься от смысла этих слов, — предполагаю, что следующим вождём станет Галет. Но он не будет хорошим вождём. Он хороший человек, но очень доверчивый. Он поверит всему, что Каталло говорит нам, а они лгут так же часто, как говорят правду. Сейчас они объявляют нас своими друзьями, но им всё ещё хочется захватить нас. Они хотят нашу землю. Они хотят нашу реку. Они хотят наши припасы. Но они боятся той цены, которую придётся заплатить за это. Они знают, что мы жестоко и мучительно будем сражаться с ними, поэтому когда ты станешь вождём, ты должен доказать, что ты воин, которого надо бояться, но ты также должен быть достаточно мудрым, чтобы знать, когда надо избежать битвы.

— Да, отец, — сказал Сабан. Он едва прислушивался к словам, так как думал о Джегаре и его лохматых собаках с высунутыми языками, свисающими между острых зубов.

— Каталло должно бояться тебя так же, как они боятся меня.

— Да, отец, — с подбородка Сабана капала медвежья кровь. Его тошнило.

— Предки смотрят на тебя, — продолжал Хенгалл, — сделай так, чтобы они гордились нами. А как только ты станешь взрослым, ты женишься на Дирэввин. Это будет самая первая церемония в новом храме, так ведь? Это принесёт тебе милость Слаола.

— Мне нравится Дирэввин, — Сабан почувствовал, что краснеет.

— Это не имеет значения, любишь ты её или ненавидишь, ты должен иметь от неё сыновей, много сыновей. Девочки не нужны! От неё, от любых других женщин, но заимей много сыновей! Родная кровь — это самое главное!

С этими наказами, всё ещё звучащими в ушах и с противным вкусом медвежатины во рту, Сабан пошёл в храм Слаола возле входа в селение. Он был обнажён, как и остальные двадцать один мальчик, собравшиеся среди высоких столбов храма. Все мальчики должны были провести в лесу пять ночей и выжить, несмотря на то, что за ними будут охотиться, а охотники, мужчины племени, окружили храм и насмехались над кандидатами. Охотники были вооружены луками или копьями, дразнили мальчиков девчонками, говорили, что у них ничего не получится, пугали их вампирами, духами и лесными чудовищами, которые растерзают их. Мужчины призывали мальчиков сразу отказаться от испытания, говоря, что вряд ли у них получится стать мужчинами, так как они явно хилые и слабые.

Гилан, главный жрец игнорировал насмешки и оскорбления, так как молился. Маленькие меловые шарики, символы жизни мальчиков, лежали в центре храма на могиле ребёнка, который был принесён в жертву при освящении храма. Эти шарики будут оставаться там до самого конца, когда тем, кто станет взрослым, будет позволено разбить их, а те, кто провалит испытания, должны будут вернуть символы из мела своим опозоренным семьям.

Гилан плюнул в сторону мальчиков в знак благословения. Каждому было дозволено взять с собой только один вид оружия. Большинство выбрали копья или луки, но Сабан выбрал кремневый нож, который сам сделал из превосходного куска местного кремня, достаточного, чтобы сделать нож длиной с ладонь. Он обтесал тёмный камень и превратил его в светлый клинок с неровным зазубренным лезвием. Он не думал охотиться этим ножом, но даже если повезёт и он убьёт зверя, он не осмелится разжечь костёр, чтобы зажарить его, так как дым от костра может привлечь внимание охотников.

— С таким же успехом ты можешь не брать оружие, — советовал ему Галет, но Сабан захотел маленький нож, так как даже прикосновение к нему придавало ему уверенности.

Джегар насмехался над Сабаном от границы храма. Охотник подвесил пучок перьев орла на наконечник своего копья и украсил множеством перьев свои длинные волосы.

— Я дам полную волю своим псам, Сабан! — кричал Джегар. Собаки, лохматые и огромные, истекали слюной позади своего хозяина. — Лучше сразу откажись! Какой шанс у такого сосунка как ты? Ты не выживешь и одного дня!

— Мы с позором притащим тебя обратно! — прокричал Сабану один из друзей Джегара. — Ты будешь носить платье моей сестры, и таскать воду для моей матери.

Хенгалл прислушивался к угрозам, но ничего не предпринимал, чтобы смягчить их. Так всегда делалось в племени, а если Сабан пересилит враждебность Джегара и его друзей, его авторитет только вырастёт. Не мог Хенгалл и попытаться защитить Сабана в лесу, так как потом племя может объявить, что мальчик нечестно прошёл испытания. Сабан должен выжить своим собственным умом, а если потерпит неудачу, боги будут говорить, что он не способен стать вождём.

Мальчикам давалось полдня для старта. Затем в течение пяти ночей они должны были выжить в лесу, где их врагами будут не только преследователи, но и медведи, крупные дикие зубры, волки и банды Чужаков, которые знали, что мальчики рассыпаны среди деревьев, и поэтому приходили в поисках своих будущих рабов. Чужаки обривали мальчикам головы, отрубали палец и уводили их прочь к рабской жизни полной избиений.

Гилан наконец-то закончил свои заклинания и хлопнул в ладоши, отправляя испуганных мальчиков из храма.

— Убегай далеко! — закричал Джегар. — Я иду за тобой, Сабан!

Его собаки на привязи завыли, а Сабан боялся этих животных, потому что боги дали им способность преследовать людей глубоко в лесах. Собаки могли почувствовать запах человека и даже в темноте могли найти его. Они что угодно могли найти по запаху, и огромные лохматые псы Джегара в течение ближайших дней будут злейшими врагами Сабана.

Сабан побежал к югу через пастбище, и его путь прошёл рядом со Старым Храмом, стоящим в ожидании камней из Каталло. Он подумал, пробегая через ров, что слышит голос Камабана, зовущего его по имени, удивлённо остановился и осмотрел вычищенное святилище. Но не заметил ничего, кроме двух белых коров, жующих траву. Его опасения побуждали его бежать дальше к деревьям, но более сильная интуиция заставила его пересечь невысокий внешний вал, перебраться через белеющий ров и забраться на высокий внутренний вал.

Солнце пригревало его обнажённую кожу. Он стоял неподвижно, удивляясь, зачем он остановился, но затем другой порыв опустил его на колени на траву внутри святилища, где он срезал ножом прядь своих длинных тёмных волос. Он положил прядь волос на траву, затем припал лбом к земле.

— Слаол! — произнёс он. — Слаол!

Это было то самое место, где Ленгар пытался убить его, но Сабан избежал смерти. А теперь он молился о том, чтобы бог солнца помог ему избежать другой ненависти. Сабан молился в течение многих дней, молился всем богам, которых мог вспомнить, но сейчас в тёплом меловом круге на продуваемом ветром холме, Слаол послал ему ответ. Он возник словно из ниоткуда, и Сабан внезапно понял, что он выживет в тяжёлых испытаниях, и даже победит. Он понял, что из-за своей тревоги он молился не о том. Он умолял богов спрятать его от Джегара, но Джегар был лучшим охотником племени, и Слаол послал Сабану мысль, что он должен дать Джегару найти себя. Это был подарок бога. Пусть Джегар отыщет свою добычу, но затем пусть потерпит неудачу. Сабан поднял голову к сияющему на небе солнцу и прокричал слова благодарности.

Он побежал в лес, где его страхи ожили снова. Это было дикое, тёмное место, где бродили волки, медведи и зубры. Были и банды Чужаков, охотящиеся за рабами, и что ещё хуже, были изгои. Когда человека изгоняли из Рэтэррина, люди не говорили, что он ушёл из селения, а говорили, что он ушёл в леса. И Сабан знал, что много таких изгнанников бродит среди деревьев. Люди говорили, что они такие же дикие, как звери. Ходили слухи, что они питаются людьми, и они знали, что мальчики прячутся среди деревьев и могли пойти охотится на них. Все эти опасности пугали Сабана, но существовали ещё более жуткие вещи среди листвы: в лесах бродили души умерших, не попавших под опеку Лаханны. Иногда охотники исчезали без следа, и жрецы полагали, что они схвачены завистливыми мертвецами, так ненавидящими живущих.

Леса были сплошной тёмной опасностью, из-за чего они постоянно вырубались, и почему женщинам не позволялось в них заходить. Они могли добывать травы в рощицах недалеко от поселения, но путешествовать через лес только в сопровождении мужчин. Им нельзя было ходить в одиночестве в лесах, что лежали за самыми дальними полями из-за опасности нападения вурдалаков, духов или изгоев. Некоторые женщины, очень немногие, иногда уходили к беглецам, и именно здесь, скрываясь среди деревьев, они образовывали небольшие дикие банды, охотившиеся за урожаями, детьми и стадами.

Сабан всё ещё не встретил опасности, когда он двигался через лес на запад. Солнце просвечивало сквозь зелёные листья, тёплый ветер шумел в ветвях. Он следовал той же тропой, по которой он и Ленгар следили за чужеземцем, который принёс в Рэтэррин сокровища. И хотя он понимал, что рискованно идти по этой тропе так открыто, когда леса наполнены врагами, он выбрал этот путь, так как хотел, чтобы у собак Джегара не возникло проблем в следовании за его запахом в густых деревьях.

После полудня, когда он достиг гребня холма, с которого далеко были видны леса на западе, Сабан услышал слабый звук охотничьих рожков. Зловещий звук сказал ему, что преследователи из Рэтэррина вышли на охоту. С собой они брали раскалённые угли в горшках, и если они решат остаться на ночь в лесу, то смогут разжечь большие костры, отпугивающие духов и зверей. Сабан не мог использовать такую защиту. У него были только помощь Слаола и один короткий нож из хрупкого кремня.

Он потратил много времени в поисках дерева, которое подошло бы для цели Слаола. Он знал, что собаки Джегара устремятся вперёд по тропе, но он уже ушёл далеко и имел запас времени, и через некоторое время он залез на невысокий и густой дуб, у которого на нижней части ствола не росли ветви. Человек мог легко взобраться на дерево, для чего ему нужно было подпрыгнуть, чтобы ухватиться за удобную ветку толщиной с человеческую руку. Ветвь представляла собой прекрасную рукоять, и если бы Джегар подумал, что Сабан прячется в кроне дерева, он подпрыгнет до неё. Сабан допрыгнул до неё, и крепко ухватился, упираясь ногами в ствол, как точку опоры. Затем он подтянулся и уселся верхом на ветку.

Он сел лицом к стволу дуба, прочитал короткую молитву дереву, чтобы оно его простило за рану, которую он готовился нанести, и затем кончиком своего ножа выдолбил узкую прорезь вдоль верхней поверхности ветви. Потом, когда прорезь стала достаточно широкой и глубокой, он вжал кремневый клинок в древесину так, чтобы его зазубренное слоисто-белое лезвие возвышалось над корой. Он делал свою работу тщательно, чтобы лезвие крепко удерживалось в древесной ловушке, когда та будет готова. Он сплюнул на кремень на удачу, затем спрыгнул с дерева. Посмотрел наверх, чтобы убедиться, что его маленькая ловушка незаметна, затем подобрал и спрятал стружки, упавшие около ствола дуба.

Он побежал по холму вниз, выискивая ручей, который струился в нижней части холма, и пошёл вброд по неглубокой воде, потому что каждому было известно, что запахи не пересекают воду. В ручье его собственный запах останется в теле, таким образом не оставляя следа для псов Джегара. Он преодолел вброд длинный путь, одновременно шепча молитвы, чтобы умилостивить духа ручья, затем стал подниматься обратно на холм, чтобы найти место, где бы он мог спрятаться.

Он нашёл место, где две ветки росли рядом от ствола вяза, и поместил ветки поменьше поперёк них, создавая платформу, на которой он мог бы лежать в безопасности. Он был полностью скрыт листвой, и располагался достаточно высоко, чтобы видеть между листьями как белые облака бегут по яркому небу, и чтобы, вытягивая шею, он мог увидеть мшистый участок у основания дерева. Довольно долго ничего не происходило. Ветер шелестел в листьях, что-то грызла белка, близко пролетели две пчелы. Где-то дятел сильно стучал по коре, останавливался и начинал вновь. Шорох опавшей листвы заставил Сабана вглядеться вниз, опасаясь обнаружения, но это оказалась лисица с уткой в зубах.

Затем все живые шумы леса, все негромкие звуки когтей, клювов и лап, вдруг резко затихли, и остался только шёпот ветра в листве и скрип деревьев. Всё живое резко замерло, так как появилось что-то новое и чужое. Появилась опасность, лес затаил дыхание, а Сабан прислушивался, пока, наконец, не услышал шум, который сделал лес безмолвным. Лаяла собака.

День был тёплым, но по обнажённой коже Сабана пробежал холод. Он почувствовал, как волосы зашевелились у него на шее. Завыла ещё одна собака, и затем Сабан услышал голоса людей вдалеке. Они были выше от него на холме. Преследователи.

Он мог представить себе их. Полдюжины молодых мужчин, под предводительством Джегара, все высокие, сильные и загорелые, с длинными волосами, оплетёнными лентами охотников и утыканными перьями. Они вглядывались в вершину дуба, облокотившись на свои копья и выкрикивая оскорбления туда, где как они думали, прячется Сабан. Вероятно, они выпустили несколько стрел в листву, надеясь заставить его спуститься, чтобы они могли привести его в Рэтэррин и опозорить перед хижиной его отца. Но очень быстро им это надоест, и один из них — пусть это будет Джегар, молился Сабан — полезет на дуб, чтобы найти его.

Сабан лежал, прислушиваясь, его глаза были закрыты. Затем он услышал крик. Не просто крик, а вопль протеста, боли и гнева, и он понял, что его маленькая ловушка сработала. Он улыбнулся.

Джегар упал с дерева, выкрикивая проклятия, потому что ладонь его правой руки была глубоко поперёк рассечена. Он кричал и зажал свою кровоточащую ладонь между бёдрами, согнувшись, чтобы облегчить сильнейшую боль. Один из его друзей наложил на рану мох и обвязал руку листьями, а после этого, в ярости они бегали вдоль вершины холма, но ни они, ни их завывающие собаки не приблизились к Сабану. Они пошли по его запаху к ручью, но там собаки потеряли его и через некоторое время они бросили преследование. Звуки собак затихли, и вновь стали слышны миллионы тихих звуков леса.

Сабан ухмыльнулся. Он вызвал в памяти мгновение, когда услышал крик, и поблагодарил Слаола. Он победил.

Он победил, однако не пошевелился. Он был голоден, но не осмелился добывать еду, на случай если Джегар всё ещё бродит на холме. Поэтому он остался на своей маленькой платформе и наблюдал за птицами, летящими домой к своим гнёздам, и небом, окрашивающимся красным от гнева Слаола, вызванным тем, что мир отдаётся во власть Лаханны. От ручья повеяло холодом. Олениха и оленёнок медленно и грациозно прошагали под ясенем, направляясь к воде, и их появление позволило предположить, что охотников, скрывающихся на холме, нет. Но Сабан всё ещё не двигался. Его голод и жажда могли подождать. В просвете между листьями сверху он мог видеть небо, становившимся серым и туманным, затем появилась первая звезда из свиты Лаханны. Племя называло эту звезду Мерра, и это напомнило Сабану, что все его предки смотрят вниз. Но это также принесло опасения, что те люди, которые умерли в позоре, и кого сейчас всполошили от их дневного сна, чтобы их голодные души бродили среди тёмных деревьев. Опасные когти были обнажены, а зубы яростно оскалены, и все ночные ужасы вырвались на волю.

Сабан не мог уснуть, вместо этого он лежал и прислушивался к звукам ночи. Как-то он услышал хруст веток, звук чего-то крупного, пробирающегося через кусты, затем вновь воцарилась тишина, в которой ему мерещились головы чудовищ, обнажённые клыки, крадущиеся в поиске вверх по вязу. Выше по холму раздался крик, и Сабан свернулся калачиком и тихонько захныкал. Хрипло закричал филин. Единственным утешением мальчика были звёзды его предков, холодный свет Лаханны, серебрящий листья и его мысли о Дирэввин. Он часто думал о ней. Он постарался вызвать в памяти её лицо. Как-то, думая о ней, он увидел полоску света, скользнувшую между звёзд, и он знал, что это бог спускается на землю, и решил, что это знак того, что он и Дирэввин предназначены друг для друга.

В течение пяти дней и ночей, разыскивая еду только в полумраке рассвета и вечерних сумерек, он обнаружил лужайку у подножия холма, где ручей делал широкий изгиб, и там он нашёл кервель и чеснок. Он срывал щавель и листья кервеля, и нашёл несколько почек ракитника, но они были горькими, так как их сезон был почти закончен. Лучше всех были сморчки, которые он нашёл выше по холму, около большого упавшего вяза. Он принес их обратно на свою платформу на ясене и перед тем, как их съесть, вытащил мокриц из бороздок. Однажды он даже поймал руками маленькую форель в водорослях ручья и жадно вгрызся в её сырое мясо. Ночью он жевал смолу, сочащуюся из коры берёзы, и выплёвывал её, когда уходил весь вкус.

Джегар прекратил охоту, хотя Сабан этого не знал, и однажды в сумерках разыскивая сморчки возле сгнившего вяза, он услышал шаги в листве и похолодел. Его скрывало упавшее дерево, но место укрытия было ненадёжным, и его сердце гулко заколотилось.

Через мгновение мимо прошла колонна Чужаков. Все были мужчины, все с бронзовыми наконечниками на копьях и с серыми полосами татуировок на лицах. Собак с ними не было, и казалось, что они намереваются скорее покинуть холм, нежели искать добычу. Сабан услышал всплеск через ручей, хлопанье крыльев водяной птицы, выдавшей их присутствие, и затем вновь воцарилась тишина.

Последняя ночь была самой тяжёлой. Шёл дождь, и ветер был таким сильным, что деревья шумели так сильно, словно их кроны уносились в дождливое небо. Ветки скрипели, и где-то далеко бог грозы Раннос метался в темноте. Было темно, абсолютно темно, даже маленький тусклый лучик света Лаханны не проникал сквозь тучи. Темнота была хуже, чем холод, ночь казалась бесконечной и наполненной кошмарами, а в середине ночи Сабан слышал в лесу ужасные треск и грохот. Он лежал свернувшись калачиком на своей платформе, думая о неприкаянных душах умерших и их жажде человеческой плоти, пока промокший, голодный и продрогший, не увидел серый рассвет, растворяющий глухую темноту над холмом. Дождь ослабел, когда небо просветлело, а затем прозвучал охотничий рог, оповещая, что первый этап испытания закончен.

Двадцать два мальчика вышли из Рэтэррина, но вернулись только семнадцать. Один бесследно исчез, и его больше никогда не видели, двое были найдены преследователями и приведены обратно в Рэтэррин, а двое других были так напуганы темнотой деревьев, что предпочли с позором вернуться обратно. Но семнадцати юношам, собравшимся в храме Слаола было позволено подвязать свои волосы небрежным узлом на затылке. Потом они шли следом за жрецами по дороге, что вела к входу в Рэтэррин, и вдоль их пути стояли женщины, державшие большие блюда лепёшек, холодной свинины и сушеной рыбы.

— Кушайте, — упрашивали они мальчиков, — вы должно быть голодны, ешьте!

Но, как бы голодны они не были, ни один не притронулся к еде, так как это тоже было испытание, хоть и гораздо более лёгкое, чем выживание в лесу.

Мужчины племени ожидали рядом с ярко пылающим костром внутри высокого вала, и они стучали прикладами своих копий, приветствуя этих семнадцать. Мальчикам ещё оставалось два испытания, и кое-кто из них мог потерпеть неудачу, но уже никто над ними не издевался. Сабан увидел Джегара, и разглядел листья, обвязанные шнурком на его руке, и не смог удержаться, чтобы не исполнить несколько шагов танца победы. Джегар плюнул в его сторону, но это была просто бессильная ярость. Он упустил свой шанс, и Сабан выжил в лесах.

На следующем этапе испытаний мальчики должны были бороться с мужчинами. Не имело значения, выиграют они или проиграют, действительно, никто не ожидал, что полуголодный мальчик одолеет взрослого мужчину, но было важно, чтобы они боролись хорошо и проявили отвагу. Сабан обнаружил себя стоящим напротив Диоги, освобождённого раба-Чужака, обладающего медвежьей хваткой. Толпа смеялась над несоответствием между мальчиком и мужчиной, но Сабан оказался проворнее, чем от него ожидали. Он ускользнул от стремительной атаки Диоги, ударил его ногой, увернулся от него снова, бросился на него, выкрикнув что-то язвительное, и сделал один удар, доставшийся Диоге по лицу, и потом наконец-то превосходящий по размеру мужчина поймал мальчика, швырнул его на землю и начал душить своими большими руками. Сабан царапал татуированное лицо Диоги, пытаясь вцепиться пальцами в глазницы, но Диога всего лишь рычал и надавливал своими большими пальцами на гортань Сабана, пока Гилан не ударил его своим жезлом и не заставил отпустить мальчика.

— Хорошо, парень, — сказал главный жрец. Сабан задыхался, когда пытался ответить, затем уселся с другими мальчиками и с трудом дышал своими изголодавшимися лёгкими.

Теперь семнадцать мальчиков ожидал последний этап испытаний — костёр. Они стояли спинами к пламени, жрец нагревал заострённый конец ветки ясеня до тех пор, пока он не покраснел и прикладывал раскалённое остриё к их лопаткам. Он прижимал его пока кожа не начала пузыриться и всматривался в лица, чтобы убедиться, что они не плачут. Сабан пел неистовую песню Ранноса, когда пламя подпаливало ему спину, и жар был таким, что он думал, что громко закричит, но боль отступила, и Гилан одобрительно кивнул.

— Хорошо, — снова сказал главный жрец, — хорошо!

И сердце Сабана наполнилось такой радостью, что ему казалось, что он взлетит как птица.

Он стал мужчиной. Теперь он мог жениться, иметь рабов, держать собственных домашних животных, взять себе новое имя и выступать на собраниях племени. Нил, младший жрец, преподнёс Сабану меловой шарик, в котором укрывался его дух детства, и Сабан запрыгал на нём, разбивая и растирая мел в порошок, и громко кричал от радости. Его отец, не скрывающий своей радости, подарил ему плащ из волчьей шкуры, прекрасное копьё и бронзовый нож с деревянной рукояткой. Мать дала ему амулет из янтаря, который ей подарил Ленгар. Сабан попытался оставить его у неё, так как она была больна, но она не взяла его обратно. Галет дал длинный лук из тиса, затем усадил его и сделал татуировки зрелости на его груди. Он использовал костяную иглу, которую погружал в вайду, затем вбивал в кожу Сабана. Но тот не обращал внимания на боль, потому что теперь он стал взрослым мужчиной.

— Теперь ты можешь взять новое имя, — сказал Галет.

— Рассекатель Ладоней, — шутливо сказал Сабан.

— Я так и думал, что это твоя работа, — засмеялся Галет. — Отлично выполнено. Но ты заполучил врага на всю жизнь.

— Врага, который будет с трудом использовать лук и держать в руках копьё.

— Но при этом очень опасного, — предостерёг его Галет.

— Теперь искалеченного, — Сабан слышал, что кремневый нож перерезал сухожилия на руке Джегара.

— Из-за этого ещё более опасного врага, — сказал Галет. — Итак, ты изменишь своё имя?

— Я оставлю его, — сказал Сабан. Имя, данное ему при рождении, было Благословенный, и он считал его соответствующим. Он посмотрел на кровь и вайду, стекающие по его коже. Он мужчина! Затем вместе с остальными шестнадцатью, выдержавшими испытания, Сабан сел за пиршество с мясом, хлебом и мёдом, а женщины племени тем временем пели боевую песню Эррина. По окончании трапезы солнце клонилось к закату, и девушки, которые были изолированы весь день в храме Лаханны, были приведены в храм Слаола. Племя выстроилось вдоль тропы из селения в храм, и все танцевали и хлопали, в то время как семнадцать мужчин следовали за девушками, которые теперь должны были стать женщинами.

Дирэввин не было среди девушек. Она очень высоко ценилась в качестве невесты, чтобы быть отданной на это ночное празднество. Но на следующее утро, когда Сабан возвращался в селение, чтобы подыскать место для постройки своей хижины, Дирэввин встретила его. Она дала ему одно из своих ценных ожерелий из белых морских раковин. Сабан покраснел из-за подарка, а Дирэввин рассмеялась над его смущением.

А в тот же день Гилан начал строить планы, как будут расположены восемь камней.

Новые мужчины могли не работать на следующий день после испытаний, поэтому Сабан бродил по холму, наблюдая, как Гилан начинает работу в Старом Храме. Кругом порхали бабочки, множество голубых и белых крапинок были рассеяны в усеянной цветами траве, где множество людей вкапывались в меловой грунт кирками из оленьих рогов, создавая рвы и валы, что будут стоять вдоль новой священной тропы, ведущей в ворота солнца храма.

Сабан подошёл к западной стороне храма и присел на траву. Его новое копьё было с ним, и он гадал, когда он впервые использует его в битве. Он теперь был мужчиной, но племя ожидало, что он убьёт врага перед тем, как окончательно признать его взрослым. Он вытащил бронзовый нож, подаренный отцом, и с восхищением осмотрел его в солнечном свете. Лезвие было коротким, не длиннее ладони Сабана, но металл был испещрён множеством мельчайших зазубринок, образующих замысловатый узор. Кинжал настоящего мужчины, подумал Сабан, и поворачивал лезвие из стороны в сторону, так что солнце отражалось на металле.

Позади него раздался голос Дирэввин.

— У моего дяди такой же кинжал. Он говорит, что он сделан в землях, лежащих через западное море.

Сабан обернулся и уставился на нее.

— Твой дядя? — спросил он.

— Китал, вождь Каталло, — она опустилась на корточки рядом с ним и прикоснулась изящным пальчиком к красно-синим струпьям его новых татуировок. — Это было больно? — спросила она.

— Нет, — похвастался Сабан.

— А должно было бы быть.

— Немножко, — признался Сабан.

— Лучше эти рубцы, чем быть убитым Джегаром, — сказала Дирэввин.

— Он не убил бы меня, — сказал Сабан. — Он просто хотел притащить меня обратно в Рэтэррин и заставить меня отнести шарик из мела моему отцу.

— Я думаю, он убил бы тебя, — сказала Дирэввин, затем искоса взглянула на него. — Это ты поранил ему руку?

— Нечаянно, — согласился Сабан, улыбаясь.

Она засмеялась.

— Гейл говорит, что он никогда не сможет уверенно пользоваться этой рукой, — Гейл была самой старшей женой Хенгалла и женщиной, с которой жила Дирэввин, и владела знаменитым мастерством целительницы. — Она сказала Джегару, что он должен отправиться к Санне, потому что она гораздо могущественней, — Дирэввин сорвала несколько маргариток. — Ты знаешь, что Санна выпрямила ногу твоему брату?

— Выпрямила? — с удивлением спросил Сабан.

— Она разрезала ему ногу, — сказала Дирэввин. — Кровь была повсюду! Она делала это в ночь полной луны, а он не издавал ни звука. А после этого она скрепила ремнём его ногу с несколькими костями оленя, и у него был жар, — она начала плести венок из маргариток. — Ему стало лучше.

— Как ты узнала об этом? — спросил Сабан.

— Торговец принёс новости, когда ты был в лесу, — сказала она. Она сделала паузу, чтобы разделить стебель маргаритки острым ногтём. — А Санна очень зла на твоего брата.

— Почему?

— Потому что Камабан сбежал, — хмуро сказала Дирэввин. — Нога ещё не успела зажить, как сбежал, и никто не знает, куда он отправился. Санна думала, что он пришёл сюда.

— Я не видел его, — сказал Сабан, и почувствовал, как испортилось настроение оттого, что он не слышал новости о своём брате, или вероятно, он был разочарован, что Камабан не вернулся в Рэтэррин. Хотя конечно не было причины, по которой тот захотел бы посетить племя своего отца. Однако Сабан любил своего неуклюжего, заикающегося сводного брата, и почувствовал боль, что Камабан исчез не попрощавшись. — Мне хотелось бы, чтобы он пришёл сюда.

Дирэввин вздрогнула.

— Я видела его только один раз, и я думаю, что он ужасен.

— Он просто неуклюжий, — сказал Сабан и слегка улыбнулся. — Я носил ему еду, и ему нравилось испытывать и пугать меня. Он что-то невнятно бормотал и прыгал вокруг, притворяясь безумным.

— Притворяясь?

— Он любит притворяться.

Она пожала плечами, затем покачала головой, как будто судьба Камабана не имела никакого значения. К югу от храма группа мужчин срезала шерсть со спин овец и животные жалобно блеяли. Дирэввин рассмеялась над выглядевшими голыми животными, а Сабан смотрел на неё, восхищаясь изяществом её лица и гладкостью загорелых ног. Она была не старше, чем он, и Сабану казалось, что Дирэввин имеет уверенность в себе, которой у него недостаточно. Сама Дирэввин притворялась, что не замечает, как он ею восхищается, и повернулась к Старому Храму, где Гилану помогали Галет с сыном Меретом, который был на год младше Сабана. Всего лишь на один год, но потому что Сабан уже стал мужчиной, разница между ним и Меретом, казалась намного большей.

Гилан и двое его помощников старались определить центр святилища, и для этого они протянули верёвку, сплетённую из волокна коры, через поросший травой круг внутреннего вала. Когда они были уверены, что определили самое широкое место в этом круге, они свернули вдвое верёвку и повязали пучок травы вокруг её согнутого пётлей конца. Таким образом получили верёвку той же длины, что и ширина круга, а травяной узел отмечал середину линии. И теперь они растягивали верёвку снова и снова через весь круг, стараясь определить центр храма. Галет держал один конец верёвки, Мерет другой, а Гилан стоял в середине, постоянно спрашивая, где стоят его два помощника — рядом с валом, на нём, или позади него. И всегда, когда он считал, что они стоят на верных местах, он отмечал место, где был подвязан пучок травы, установкой колышка. Уже была дюжина колышков, все в пределах нескольких ладоней друг от друга, но не было двух на одном и том же месте, и Гилан продолжал делать новые измерения в надежде найти место, где совпадут две точки.

— Зачем им нужно найти центр храма? — спросил Сабан.

— Потому что утром в день Летнего Солнца, — сказала Дирэввин, — они точно выяснят, где восходит Слаол, и прочертят линию оттуда в центр храма.

Она была дочерью жреца, и знала такие вещи. Гилан наконец остановился на одном из многочисленных колышков, выдернул остальные из земли и вбил в землю столбик, чтобы отметить центр святилища. Казалось, что это вся работа на этот день, так как Гилан свернул верёвку в клубок и, прошептав молитву, пошёл обратно в Рэтэррин.

— Ты хочешь пойти на охоту? — окликнул Галет Сабана.

— Нет, — крикнул в ответ Сабан.

— Начинаешь лениться, став мужчиной? — добродушно спросил Галет, затем махнул рукой и последовал за главным жрецом.

— Ты не хочешь охотиться? — спросила Дирэввин Сабана.

— Я теперь взрослый, — сказал он. — Я могу иметь свою собственную хижину, содержать стадо и рабов, и я могу увести женщину в лес.

— Женщину? — спросила Дирэввин.

— Тебя, — сказал он. Он встал, поднял своё копье и протянул руку.

Дирэввин внимательно посмотрела на него.

— Что происходило прошлой ночью в храме Слаола?

— Было семнадцать мужчин, — сказал Сабан, — и четырнадцать девушек. Я спал.

— Почему?

— Я ждал тебя, — сказал он, и его сердце затрепетало, так как казалось, что происходящее сейчас, намного рискованней, чем ночёвка в тёмных лесах среди Чужаков и врагов-изгоев. Он притронулся к ожерелью из морских раковин, что она дала ему. — Я ждал тебя, — повторил он.

Она встала. В этот момент Сабан подумал, что она развернётся и уйдёт, но она улыбнулась и взяла его за руку.

— Я никогда не была в лесу, — сказала она.

— Значит, время пойти, — сказал Сабан, и повёл её на восток. Он стал мужчиной.

Сабан и Дирэввин направились на восток через реку Мэй, затем пошли на север мимо селения, пока не достигли места, где долина была крутой и узкой, а густые деревья образовывали высокую арку над бегущей водой. Солнечный свет проблёскивал сквозь листву. Крик коростелей растаял над пшеничными полями, и теперь они могли слышать только журчание реки, шёпот ветра, скрип беличьих лапок и резкое хлопанье крыльев голубя, летящего высоко в листве. Среди мяты на берегу реки алели орхидеи, а лёгкая дымка белых колокольчиков виднелась в тени под деревьями. Зимородки летали над рекой, а окрашенные в красную крапинку детёныши шотландской куропатки плескались среди камышей.

Сабан повёл Дирэввин на остров на реке, место, где ива и ясень густо росли на берегу среди высокой травы. Они вброд перешли к острову, затем расположились на покрытой мхом земле, и Дирэввин смотрела на пузырьки воздуха, пробивающиеся сквозь затенённую листьями воду, где выдры охотились за рыбой. Лань подошла к противоположному берегу, но ускакала, не успев напиться, потому что Дирэввин слишком громко воскликнула от восхищения. Потом Дирэввин захотелось половить рыбу, и она взяла новое копьё Сабана и встала на мелководье. И каждый раз, когда она бросала клинок в форель или хариуса, она промахивалась.

— Целься ниже, — сказал ей Сабан.

— Ниже?

— Видишь, как копьё преломляется в воде?

— Это только кажется, — сказала она, затем сделала резкий выпад, снова промахнулась и рассмеялась. Копьё было тяжёлым, и она устала, поэтому она бросила его на берег и просто стояла, позволяя реке струиться мимо её загорелых коленей.

— Ты хочешь быть здесь вождём? — спросила она через некоторое время.

— Я думаю, да, — кивнул он.

— Почему? — она повернулась и посмотрела на него.

У Сабана не было ответа. Он свыкся с этой мыслью, и всё. Его отец был вождём, и хотя это не означало, что один из сыновей Хенгалла обязательно должен стать следующим вождём, племя в первую очередь смотрело на них, а Сабан был теперь единственным кандидатом.

— Я думаю, что хочу быть похожим на своего отца, — осторожно сказал он. — Он хороший вождь.

— Что означает быть хорошим вождём?

— Твоё племя выживает зимой, — сказал Сабан, — ты расчищаешь лесные участки, честно разрешаешь споры и защищаешь племя от врагов.

— От Каталло?

— Только если они будут угрожать нам.

— Они не будут. Я гарантирую это.

— Гарантируешь?

— Китал любит меня, и один из его сыновей будет следующим вождём, и все они мои двоюродные братья, и все они любят меня, — она хитро посмотрела на него, как будто он нашёл бы в этом что-то удивительное. — Я буду настаивать, чтобы мы были друзьями, — горячо сказала она. — Это глупо быть врагами. Если мужчины хотят воевать, почему бы им не пойти и не отыскать Чужаков. — Ты умеешь плавать? — она неожиданно плеснула на него водой.

— Да.

— Научи меня.

— Просто бросайся в воду.

— И я утону, — сказала она. — Два человека в Каталло однажды утонули, мы не могли найти их несколько дней, и все они были раздуты, — она притворилась, что теряет равновесие. — И я буду как они, вся раздутая и обкусанная рыбами, и это будет твоя вина, потому что ты не научил меня плавать.

Сабан засмеялся, затем встал и скинул свой новый плащ из волчьей шкуры. Несколько дней назад он постоянно ходил раздетым летом, но теперь он почувствовал смущение без плаща. Он быстро вбежал в воду, которая была восхитительно холодной после жары под деревьями, и поплыл прочь от Дирэввин, направляясь к глубокому омуту, где река кружилась тёмными водоворотами. Всплёскивая руками, чтобы удержать голову над водой, когда он достиг центра омута, он повернулся позвать Дирэввин в воду, но обнаружил, что она уже здесь, очень близко позади него. Она засмеялась над его удивлением.

— Я научилась плавать очень давно, — сказала она, затем глубоко вдохнула, нырнула вниз головой и забила обнажёнными ногами в воздухе, так что смогла поднырнуть под Сабаном. Она тоже была обнажена.

Сабан поплыл обратно к острову, где он лёг животом на траву. Он смотрел, как Дирэввин ныряет и плавает, и продолжал смотреть на неё, когда она приблизилась к берегу реки и начала медленно выходить из воды, её длинные черные волосы облепили тело, с них стекала вода. Сабану она показалась самой богиней реки Мэй, выходящей из реки, так она была восхитительно красива. А затем она опустилась на колени рядом с ним, и кожа у него на спине задрожала, когда её волосы коснулись ожогов на его лопатках. Он лежал неподвижно, не осмеливаясь пошевелиться, чтобы не спугнуть её. Он говорил он себе, что именно для этого просил её пойти в лес, и хотя теперь всё зависело от него, он сильно волновался. Дирэввин, должно быть поняла, о чём он думает, так как она дотронулась до его плеча, переворачивая его, и затем опустилась ему на грудь.

— Ты ел глину, Сабан, — зашептала она, её мокрые волосы холодили ему спину, — поэтому заклятье черепа не коснётся тебя.

— Ты знаешь это?

— Я обещаю это, — прошептала она, и он задрожал, потому что ему показалось, что сама богиня Мэй наяву вышла во всём своём великолепии из воды. Он держал её близко, очень близко, и как глупец думал, что его счастье будет длиться вечно.

Во второй половине дня, когда Сабан и Дирэввин ожидали, когда будет садиться солнце и в сумерках они смогут тайно пробраться домой, они услышали пение в районе холма над западным берегом реки. Они оделись, перешли вброд протоку реки, и взобрались по направлению к звукам, которые становились громче с каждым их шагом. Эти двое двигались медленно и осторожно, но им можно было не беспокоиться о том, что их увидят, так как поющие были слишком увлечены своим делом, чтобы разглядеть двух влюблённых в зарослях.

Поющими были женщины из Каталло, и они выстроились с двух сторон от семидесяти обливающихся потом мужчин, которые тянули длинные верёвки из переплетённой кожи. Они были прикреплены к большим дубовым салазкам, на которых был установлен первый из восьми камней для Рэтэррина. Это был один из самых маленьких камней, его вес был таким, что мужчины напрягались и кряхтели, двигая громоздкие салазки по неровной лесной дороге. Некоторые мужчины шли впереди, чтобы выровнять путь, обрубая корни и сбивая ногами травяные кочки. Но через некоторое время мужчины, тянущие верёвки, были слишком измождены, чтобы продолжать движение. Они шли весь день, они даже проволокли огромные салазки через холмистый юг Мэдэна, и теперь так устали, что оставили салазки посреди леса и пошли на юг к Рэтэррину, где они ожидали, что их накормят. Дирэввин схватила Сабана за руку.

— Я пойду с ними, — прошептала она.

— Почему?

— Я смогу сказать, что ходила их встречать. И никто не будет интересоваться, где я была, — она приподнялась, поцеловала его в щёку, и побежала следом за уставшими людьми.

Сабан дождался, когда они ушли, затем подошёл и притронулся к камню на дубовых салазках. Тот был тёплым на ощупь, и в тех местах, где солнце пробивалось через листву, освещая камень, мелкие блики сверкали на камне. Прикосновение к камню наполнило его огромным ощущением счастья. Он был мужчиной, и у него была женщина прекрасная как никто на земле. Он привёл Дирэввин на берег реки, и Сабану казалось, что жизнь так богата и многообещающа, как никогда.

Боги любят его.

Хенгалл вряд ли ощущал, что боги его любят, так как этим вечером большая группа людей из Каталло прибыла в Рэтэррин, и всех нужно было накормить и дать места для отдыха. И он не представлял, когда расплачивался золотыми ромбиками за восемь камней, что они будут стоить ему такого большого количества еды. Он также должен был предоставить людей для помощи в перетаскивании камней. Их нашли среди самых бедных семей в селении, и им тоже надо было заплатить мясом и зерном. Хенгалл представил, как уменьшаются его стада, и начал сомневаться в разумности своей сделки, но он не пытался отказаться от неё. Он послал людей, чтобы притащить камни, и день за днём, когда лето приближалось к своей середине, огромные валуны ползли в Рэтэррин.

Четыре крупных камня доставили трудности. Тропа среди изрезанных ручьями болотистых земель близ Мэдэна была слишком узкой для самых больших камней. И поэтому люди Китала потащили эти валуны далеко на запад, а потом повернули на юг к Рэтэррину. На их пути стоял холм, не такой крутой как тот, через который уже были притянуты четыре небольших камня, но тем не менее, он был громадной помехой, которая потребовала намного больше людей для первого из больших камней. Потребовалось больше верёвок и больше людей, впряжённых в салазки, однако камень всё ещё не поднимался на склон холма. Они пытались тянуть салазки с помощью волов, но когда животные натянули верёвки, они сбились в кучу и мешали друг другу. Галет решил привязать быков к большому дубовому брусу и протянуть верёвки от бруса к салазкам, что позволило приподнять большой камень и таким образом втащить его на вершину холма, откуда полозья заскользили вниз по гладкой траве. Три оставшихся тяжёлых камня были доставлены таким же образом. Жрецы украсили цветами рога волов, животные были окружены поющими, и в Рэтэррине царила радость, так как лето было тёплым, камни доставлены в целости и сохранности, и казалось, растаяли все плохие знамения прошлого.

Наступил день Летнего Солнца. Были зажжены костры, а мужчины Рэтэррина надели бычьи шкуры и ловили женщин неподалёку от храма Слаола. Сабан не бегал вместе с мужчинами-быками, хотя уже имел на это право. Вместо этого он сидел рядом с Дирэввин, а когда костры начали затухать, они прыгали через них, взявшись за руки. Гилан раздавал хмельной напиток, приготовленный для ночных празднований. Некоторые громко кричали во сне, в то время как другие становились воинственными или больными, но, в конце концов, все уснули, кроме Сабана. Он остался бодрствующим, так как Джегар спьяну разыскивал его с копьём в левой руке, и жаждой мести в опьянённом хмельным напитком разуме. В эту ночь Сабан остался рядом с храмом, охраняя спящую Дирэввин, однако он задремал, и к утру был разбужен шагами и быстро схватился за своё копьё. По тропе от селения кто-то приближался, и Сабан присел, готовый нанести удар. Затем он увидел отражение отблесков угасающего костра от лысой головы человека, и понял, что это Гилан, а не Джегар.

— Кто здесь? — спросил главный жрец.

— Сабан.

— Ты можешь помочь мне, — радостно сказал Гилан. — Мне нужен помощник. Я собирался попросить Нила, но он спит как сурок.

Сабан разбудил Дирэввин, и они вдвоём пошли с Гиланом к Старому Храму. Это была самая короткая ночь в году, и Гилан постоянно посматривал на северо-восток, опасаясь, что солнце взойдёт до того, как они дойдут до Старого Храма.

— Мне нужно сделать отметку восходящего солнца, — объяснял он, когда они проходили между могильными холмами. Он поклонился предкам, затем заторопился туда, где ожидали восемь камней на салазках рядом со рвом Старого Храма. Небо на северо-востоке заметно светлело, но солнце ещё не показалось над удалёнными лесистыми холмами.

— Нам нужно несколько меток, — сказал Гилан, и Сабан спустился в ров, и нашёл полдюжины больших кусков мела. Затем он встал на входе насыпанной через ров тропы, а Гилан пошёл к колышку, который обозначал центр храма. Дирэввин, которой было запрещено входить в храм, потому что она была женщиной, ожидала между рвами и валами новой священной тропы.

Сабан повернулся лицом на северо-восток. На горизонте виднелись облака, между серыми холмами стелился дым от затухающих летних костров, поднимающийся из долины Рэтэррина. Коровы на близлежащих склонах казались белыми привидениями.

— Скоро, — сказал Гилан. — Скоро. — Он молился о том, чтобы скопление облаков на горизонте не скрыло восход солнца.

Облака окрасились розовым, и их цвет становился всё более насыщенным и обширным, переходя в красный. Сабан, осматривая светящийся горизонт над тёмной землёй, увидел просвет в облаках над лесами, и там вдруг появился яркий луч, и верхний край солнца заблестел сквозь листву.

— Левее! — закричал Гилан. — Левее. Один шаг. Нет, назад! Здесь! Здесь!

Сабан положил маркер из мела у своих ног, и стоял, наблюдая, как тускнеют звёзды. Сначала Слаол появился как плоский шар, просачивающийся искорками вдоль лесистой холмистой гряды, а затем красный цвет стал ослепительно белым, невыносимым для глаз. И первый свет нового года засиял прямо вдоль новой священной тропы, которая вела к входу в Старый Храм. Сабан заслонил глаза рукой и наблюдал, как ночные тени растворяются в ложбинах.

— Правее! — закричал Гилан. — Правее!

Он велел Сабану положить ещё один маркер на место, где солнце полностью поднялось над горизонтом, а потом ждал, пока солнце не покажется над головой Сабана, и велел ему положить третий маркер. Над долиной разносились звуки песен исполняемых племенем, приветствующим солнце.

Гилан проверил отметки, которые положил Сабан, и радостно хмыкнул, когда обнаружил, что некоторые из старых деревянных столбов, оставленных догнивать, стоят на той же линии.

— Мы сделали хорошую работу, — одобрительно сказал Гилан.

— Что будем делать следующим? — спросил Сабан.

Гилан указал рукой на каждую сторону входа в храм.

— Мы поставим два больших камня здесь, как ворота, — сказал он, затем указал пальцем туда, где стояла Дирэввин на священной тропе, — а два оставшихся будут обрамлять восход Летнего Солнца.

— А четыре небольших камня?

— Они будут отмечать путь Лаханны, — ответил жрец, и указал пальцем через речную долину. — Мы покажем, где она появляется в крайней точке юга, — сказал он, затем повернулся и махнул рукой в противоположном направлении, — и где она исчезает на севере.

Лицо Гилана, казалось, излучает счастье в раннем свете утра.

— Это будет простой храм, — мягко сказал он, — но прекрасный. Невероятно прекрасный. Одна линия для Слаола, две для Лаханны, отмечая место, где они могут встретиться под небосводом.

— Но они отдалены друг от друга, — сказал Сабан.

Гилан рассмеялся. Он был хорошим человеком, дородным и лысым, который никогда не разделял страха Хирэка обидеть богов.

— Мы должны уравновесить Слаола и Лаханну, — объяснил он, — У них у каждого уже есть по одному храму в Рэтэррине, а что почувствует Лаханна, если у Слаола появится второе святилище?

Он оставил этот вопрос без ответа.

— Я думаю, что мы ошибались, разделяя Слаола и Лаханну. В Каталло одно святилище для всех богов, почему мы не можем поклоняться и Слаолу и Лаханне в одном месте?

— Но это всё-таки храм для Слаола? — тревожно спросил Сабан, вспоминая, как бог солнца помог ему в начале испытаний.

— Это всё-таки храм для Слаола, — согласился Гилан, — но теперь он будет и для Лаханны, так же, как святилище в Каталло. А на его освящении, — улыбнулся он, — мы поженим тебя и Дирэввин как предвкушение союза Слаола и Лаханны.

Солнце поднялось высоко, обогревая своим теплом троих, возвращающихся в селение. Гилан рассказывал о своих планах, Сабан держал руку своей возлюбленной, дым от летних костров растаял, и в Рэтэррине всё было хорошо.

Галет был строителем храма, и Сабан стал его помощником. Первыми были установлены четыре небольших камня. Гилан рассчитал для них позиции. Расчёты оказались лучше, чем наблюдения, так как четыре камня образовывали две пары, и каждая пара указывала к Лаханне. В её блуждании по небу, она оставалась внутри одной и той же широкой зоны год за годом, но единожды за человеческую жизнь уходила далеко на север, и один раз в жизни далеко на юг. Столбы в её существующем храме внутри селения обозначали пределы этих северного и южного пути, и если человек проводил линию между точками на горизонте, где луна всходила и заходила в своих крайних позициях, она пересекала линию восходящего Летнего Солнца под прямым углом. Это упростило задачу Гилана.

— Так не везде, — объяснил он Сабану. — Только в Рэтэррине эти линии пересекаются прямо. Ни в Друинне, ни в Каталло, нигде больше! Только здесь! — Гилан благоговел перед этим фактом. — Это означает, что мы особенные для богов, — сказал он мягко. — Это означает, я думаю, что это самый центр всего мира!

— Правда? — спросил Сабан под впечатлением.

— Правда, — сказал Гилан. — Каталло, конечно, говорит то же самое о своём Священном Холме, но я боюсь, что они ошибаются. Центр мира здесь, — сказал он, указывая на Старый Храм, — и это то самое место, где впервые был создан человек.

Это утверждение вызвало у Сабана радостную дрожь.

Потом главный жрец протянул верёвку из крапивы вдоль линии восхода Летнего Солнца, начав её от мелового маркера, показывающего место восхода, через самый центр храма и продолжил к юго-востоку вала. Галет соединил под прямым углом два куска тонкого бруса, и, прикладывая их вдоль верёвки и протянув вторую верёвку вдоль крестообразной конструкции, они смогли наметить линию, пересекающую линию солнца под прямым углом. Эта линия указывала на крайние позиции блужданий луны. Но Гилан хотел две параллельные линии — одну указывающую на самый северный предел, другую на самый южный. Поэтому он прочертил вторую линию и сказал Галету, что четыре малых камня должны быть расположены внутри насыпи на внешних краях обоих проведённых линий. Один камень в каждой паре должен быть колонной, а другой — плитой, и стоя возле колонны и повернувшись к плите напротив, жрец мог бы видеть, где Лаханна восходит или заходит, и определять, когда она приблизится к своим наиболее крайним позициям.

Галет и тридцать мужчин сначала выкопали ямы для камней. Они сняли дёрн, затем взломали твёрдый мел кирками и разбили его на куски, которые можно было бы выгребать совками. Ямы были глубокими, а Галет сделал их покатыми с одной стороны, создав уклон, чтобы камни могли соскользнуть в свои отверстия. Он сказал Сабану, что таким же образом устанавливают большие брёвна в храме. Когда все четыре отверстия были выкопаны, из селения ещё пришли мужчины, и первый камень, самую маленькую колонну, протащили на салазках через Вход Солнца. Сабан думал, будет какая-нибудь церемония, когда камень был доставлен в свой новый священный дом, но не было никаких ритуалов кроме беззвучной молитвы, которую Гилан прочёл, подняв руки к небу. Полозья от салазок оставили следы на вдавленной траве. Галет направил камень на отверстие, и мужчины продолжали тянуть до тех пор, пока вершина салазок не нависла над уклоном, который Сабан выложил тремя обтёсанными и смазанными свиным жиром брёвнами для лучшего скольжения.

Понадобилось двенадцать мужчин, чтобы, используя длинные дубовые рычаги, приподнять камень с салазок. Сабан думал, что рычаги сломаются, но вместо этого, камень двигался постепенно, усилие за усилием, и каждое усилие приподнимало и двигало камень понемногу вперёд. Мужчины пели, когда работали, пот с них стекал градом, и, наконец, вес камня опрокинул его вперёд с салазок и направил вниз на уклон. Мужчины разбежались, опасаясь, что камень упадёт обратно на них, но вместо этого, как и предполагал Галет, он грузно соскользнул вниз по смазанным жиром брёвнам, временно остановившись на поверхности уклона. Галет вытер лицо и выпустил вздох облегчения.

Когда он возводил большие столбы храма, он тянул их прямо вверх подтягиванием верхушек к небу с использованием большой треноги, через которую были пропущены верёвки. Но он подумал, что эта каменная колонна была достаточно маленькая, поднять её вверх без дополнительной помощи. Он выбрал двенадцать мужчин, и они заняли свои места рядом с самой верхней частью камня, наклонённой над краем уклона. Мужчины подставили свои плечи под камень и напряглись.

— Толкайте! — закричал Галет. — Толкайте!

И они толкали, но камень застрял на полпути.

— Поднимайте его! — побуждал их Галет, и присоединился к ним, но камень не двигался. Сабан вгляделся вниз, и увидел, что камень зацепился за неровную меловую стенку ямы. Галет тоже это увидел, выругался, и схватил каменный топор, которым изрубил меловую поверхность.

Дюжине мужчин было не трудно удерживать вес камня, и как только препятствие было устранено, они толкнули его вверх. Камень был чуть ниже человеческого роста, и всё, что осталось сделать, это засыпать уклон и утрамбовать землю и мел в яме вокруг камня. Галет набрал несколько крупных речных валунов и положил их вокруг основания колонны, туда были засыпаны куски мела, и вместе с ними скребки из рогов, сломанные при работе. И всё это утрамбовывалось и утрамбовывалось, и, наконец, яма и уклон были заделаны, и первый из камней храма стоял на своем месте. Уставшие мужчины радостно закричали.

Оставшиеся три камня устанавливали до самого сбора урожая. Но, наконец, всё было сделано, и четыре серых валуна располагались в виде прямоугольника. Галет сделал невысокую треногу из дубовых балок, чтобы поднимать плиты, так как они были тяжелее колонн. Но камни стало поднимать намного легче, когда Сабан придумал выложить стены ямы смазанными жиром брусьями, чтобы угол камня, который скользил по стенке, не цеплялся за куски мела. Установка четвёртого камня, не смотря на то, что он был одним из самых тяжёлых, заняла в два раза меньше времени, чем установка первой колонны.

— Боги сделали тебя умнее, — похвалил Галет Сабана.

— Тебя тоже.

— Нет, — покачал головой Галет. — Боги сделали меня сильным.

Установка Камней Луны была завершена. Теперь, если провести линию между парами и продолжить её до горизонта, где густые туманы клубились над серыми морями, скрывая бесконечность, можно было определить, где луна всходит и заходит в крайних точках своего пути. И Лаханна, бесконечно путешествуя среди звёзд, могла посмотреть вниз и увидеть, что люди Рэтэррина обозначили её путешествие. Она могла узнать, что они смотрят на неё, что они любят её, и услышать их молитвы.

Четыре более крупных камня оставались рядом с храмом, пока люди Рэтэррина убирали урожай пшеницы и ячменя. Урожай был хорошим, и женщины пели, когда они работали на месте обмолота, который был выровнен и утрамбован в течение продолжительного танца урожая. Сабан и Дирэввин вели танец, и женщины раскачивались из стороны в сторону и улыбались, потому что Дирэввин была молода и счастлива, а Сабан, они знали, был хороший молодой мужчина, славный и сильный, и их приближающаяся свадьба была хорошим предзнаменованием. Только Джегар, который всё ещё не мог правой рукой держать лук и только неловко использовал копьё левой рукой, бесился при их виде, но он мало что мог поделать. А злоба Джегара возросла ещё больше, когда отряд Чужаков попытался захватить урожай в Чеоле, отдалённом селении Рэтэррина, и Хенгалл возглавил военный отряд против них, разгромил их и вернулся с шестью головами в качестве трофея. Одна из этих голов была добыта Сабаном, хотя по правде, Галет удерживал визжащего Чужака, чтобы Сабан смог убить его, но, тем не менее, Сабану было разрешено нанести голубую татуировку убийства себе на грудь.

После этой стычки, и после того, как урожай был убран на хранение, люди вернулись к окончанию оставшейся работы. И Сабан, тоже собирающийся вместе с ними, остановился осмотреть Старый Храм с его четырьмя новыми камнями. Он выглядел совершенно иначе. Был холодный день, чувствовалось первое дуновение осени, но солнце сияло через просветы в облаках, освещая новые белые валы вдоль священной тропы и аккуратные меловые кольца рва и насыпи храма. И в этом кольце тени четырёх камней застыли в утреннем свете.

Галет замер рядом с Сабаном.

— Он выглядит прекрасно, — в его голосе слышалось удивление. И было чему удивляться. Храм выглядел великолепно. Он выглядел чистым, совершенным, исполненным значимости, и даже спокойным. Храм не был обширным и грандиозным, как святилище в Каталло, он просто возвышался на зелёном склоне холма таким образом, что четыре камня, казалось, парили в воздухе. Храм Каталло, с его огромными приземистыми валунами, казавшимися маленькими на фоне массивного вала, был просто чем-то земным, а этот храм был воздушным и изящным.

— Это храм неба, — сказал Сабан.

Галету это понравилось.

— Храм неба, — сказал он, — а почему бы нет? Это хорошее название, — он похлопал Сабана по плечу. — Это верное название, Храм Неба!

Он поднял деревянный брус и двинулся дальше, пристально вглядываясь на юг. Он высматривал дым, который мог бы выдать местонахождение стоянки охотников, но ничего не увидел. Ходил слух, что большой отряд Чужаков скрывается в лесу, и Хенгалл повёл военный отряд на запад и юг, но не нашёл никаких следов.

— Будем надеяться, что они ушли, — сказал Галет, притрагиваясь к паху. — Они могут поискать другую землю, не нашу.

О Чужаках знали уже много поколений, и никто не мог припомнить, когда они впервые прибыли из страны, лежащей за восточным морем, но все знали, что они говорят на другом языке и имеют другие обычаи. Некоторые из них, как например люди из Сэрмэннина, потерявшие свои золотые ромбики, нашли обширную полосу пустующей земли и поселились там, но другие всё ещё бродили в лесах в поисках мест для проживания. И именно эти бездомные банды, беспокоили Рэтэррин, а все крупные поселения Чужаков были далеко.

— Они не приблизятся к нам, — сказал Сабан, — пока головы их соплеменников на нашем заградительном валу.

— Я молюсь, чтобы не приблизились, — сказал Галет, притрагиваясь к паху, однако он всё ещё всматривался на юг. Хенгалл не отыскал Чужаков, но отряд охотников обнаружил стоянку с ещё тёплыми углями, а один торговец мельком видел большой отряд мужчин с серыми татуировками, крадущийся далеко в лесу.

— У нас хороший урожай, — сказал Галет, — и если у Чужаков плохой, они будут пристально следить за нами.

Они пошли к храму, и там трудности возведения оставшихся камней отодвинули на задний план страх перед нападением Чужаков. Два камня нужно было установить по обе стороны Входа Солнца, и они были в два раза выше, и в два раза шире, и казалось, во много раз тяжелее колонн лунных камней. Заняло четыре дня установить первый, не считая дней на выкапывание ямы, и ещё три дня — установить второй. Последние два камня, Камни Солнца, которые должны были обрамлять проём тропы восходящего Летнего солнца, были ещё огромнее. Самый крупный камень оставили напоследок, и яма, что они выкопали, была такой глубокой, что человек мог встать в ней во весь рост, и его не было видно над краем ямы. Уклон был сделан и выложен брёвнами, для смазывания которых пришлось зарезать ещё одну свинью. Когда всё было готово, приступили к установке камня.

Чтобы сдвинуть большой солнечный камень с салазок, понадобилось шестьдесят человек. Галет обвязал ремни вокруг камня, привязал их к сорока мужчинам, и велел тянуть его вперёд, в то время как остальные с помощью рычагов старались облегчить большому камню движение по своему дубовому ложу. Целый день ушёл на то, чтобы сместить камень с салазок, и большая часть следующего дня, чтобы аккуратно положить его на уклон, так как он мог расколоться, поэтому им надо было выровнять его рычагами, но, наконец, после двухдневной работы, он прочно лежал на уклоне.

Для больших камней Галет построил новую дубовую треногу. Она была в четыре раза выше человеческого роста, и, так как он опасался, что кожаные верёвки, проходящие через вершину, могут там зацепиться, он установил там гладкий кусок вяза и смазал его жиром. Он обвязал четырьмя ремнями верхний край камня, провёл их через ролик из вяза, и привязал к дубовому бревну, в который были впряжены шестнадцать волов. Затем мужчины стегали и подгоняли животных, камень медленно двигался, невыносимо медленно. К бревну привязали ещё больше ремней, и люди впряглись рядом с животными, и вновь свистели кнуты, погонщики кричали, а люди с усилием упирались ногами в траву. И медленно, очень медленно, высокий камень двигался вверх. Чем выше он поднимался, тем было легче, так как ремни теперь были натянуты под прямым углом с вершины камня до верха треноги, а в начале подъёма ремни образовывали с камнем острый угол. Основание камня скрипело и расщепляло смазанные жиром брёвна, выстилающие стенки ямы, потом вдруг Галет начал кричать погонщикам быков придержать их кнуты.

— Теперь очень медленно! — закричал он. — Медленно!

Камень стоял почти вертикально.

— Тяните снова!

Галет кричал, ремни скрипели, тренога дрожала, и Сабан испугался, что камню опять мешает какое-то препятствие в яме, но затем камень с грохотом упал вперёд по покрытой брёвнами поверхности, и Галет закричал мужчинам перестать тянуть, чтобы не опрокинуть камень за пределы ямы. Ремни ослабли, но огромный Камень Солнца не упал. Он стоял, огромный и серый, более чем в два раза выше человеческого роста.

Они обложили основание камня галькой, засыпали яму, отвязали ремни, и таким образом работа была завершена. Старого Храма больше не было, а в Рэтэррине появилось своё святилище из камня. Появился Храм Неба.

День, выбранный для освящения Храма Неба, казался благоприятным, так как он был тёплым и безоблачным, день, который поздняя осень заимствует у лета. Всё племя Хенгалла пришло на церемонию. Люди прибыли из отдалённых селений и высокогорных хозяйств, женщины собрались в храме Лаханны, а мужчины танцевали вокруг столбов храма. Они воткнули в землю свои копья и свалили в кучу луки, так как в этот день никто не мог ходить с оружием. Этот день был посвящён богам.

Во второй половине дня Гилан вывел племя из селения. Они остановились у могильных курганов, где был высоко поднят символ племени, и предкам было рассказано, что происходит. Потом все, двигаясь в танце, пошли к новой священной тропе, проложенной через пастбище. Жрецы племени были обнажены, их тела были белыми от мела, с узорами, выведенными растопыренными пальцами, головы были увенчаны рогами, а волосы и бороды увешаны костями и зубами животных. Люди, следовавшие за жрецами, все были одеты в свои лучшие шкуры. Сабан и Дирэввин должны были пожениться после заката. Волосы Дирэввин были украшены таволгой, а сама она казалась очень смуглой в светлом платье, сшитым из оленьей кожи. Её родители тоже прибыли посмотреть на церемонию. И отец, Мортор, главный жрец Каталло, танцевал вместе со жрецами из Рэтэррина. Жрецы вели с собой маленькую светловолосую девочку трёх лет, глухую от рождения. У неё, как и у Дирэввин, в волосы была вплетена таволга.

Солнце освещало лица людей, когда они спускались с холма, откуда белая и прямая священная тропа тянулась к восьми камням Храма Неба. Гилан держал в руках украшенный плющом символ племени, а Нил, самый младший жрец, нёс топор с прекрасно выточенной головкой из зеленоватого камня, заточенной Галетом незадолго до этого.

Люди притопывали ногами, танцуя между обновлёнными меловыми валами священной тропы, своим приближением распугивая пасущихся овец. Четверо мужчин несли барабаны из козлиной кожи, они задавали ритм танцу, и, когда жрецы приблизились к четырём самым высоким камням, звук барабанов стал неистовым, а люди начали раскачиваться из стороны в сторону. Женщины исполняли песню, прославляющую Слаола, а мужчины повторяли последние фразы каждого куплета. Племя отклонилось в сторону от храма, чтобы потанцевать вокруг него. Жрецы вошли внутрь, и, когда они выгнали оттуда овец и коров, пасущихся на траве в храме, начали исполнять замысловатые шаги своего собственного танца. Жрецы танцевали внутри, а люди пели и танцевали снаружи. Мужчины встали вокруг рва, а женщины за ними, и все двигались в танце по ходу солнца, как Слаол спускается к горизонту. Поющие и танцующие, казалось, впали в транс, охватывающий людей по мере захода солнца. Некоторые женщины, полностью захваченные музыкой, в восторге кричали, продолжая и продолжая танец и не замечая усталости в ногах. И они остановились только когда мужчины, которые несли из селения горшки с углями, подожгли большие кучи дров, наваленные по обе стороны храма. Пламя разгорелось быстро, маленькие прутики потрескивали, и дым с искрами взвился вверх. Галет разломал большие салазки, и положил их массивные обломки в костёр. Он сожалел о такой участи хорошей древесины, но салазки служили священной цели, и поэтому должны быть возвращены богам. Пламя стало огромным, когда племя собралось около пары каменных колонн тропы Входа Солнца, стоявшим в середине священной тропы. Барабанщики теперь молчали, но среди людей продолжались танцы, некоторые не могли оставаться неподвижными и раскачивались из стороны в сторону, некоторые женщины стонали, когда смотрели на большой раздувшийся плоский круг солнца на горизонте.

— Слаол! — кричали они. — Слаол!

— Слаол! — прокричал солнцу Гилан, поднимая руки, а Хенгалл взял за руку глухую девочку и повёл её к центру храма, где Галет выкопал неглубокую небольшую яму. Ребёнка с цветами в волосах подвели к краю ямы, сняли через голову её рубаху, и она осталась обнажённой, а Гилан встал на колени и протянул ей небольшую чашу.

— Пей, — сказал он, и так как она была глухая, показал, что она должна сделать. Девочка взяла горшок обеими руками и улыбнулась доброму лицу жреца.

В горшочке было сонное снадобье, оно было изготовлено из грибов и трав, зелье, которое отнесёт глухого ребёнка к богам. И всё племя в полной тишине следило за тем, как она пила. Она скривила лицо, как будто напиток был горьким, но затем снова улыбнулась и выронила горшочек. Гилан встал и отошёл от неё, внимательно наблюдая, какие знамения принесёт зелье.

Девочка начала задыхаться, словно ей не хватало дыхания, она начала сдавленным голосом звать свою мать и попыталась побежать обратно к наблюдающей толпе, но Нил перехватил её и вернул обратно к яме, где она закричала снова. Её мать рыдала. Знамения были плохими. Девочка должна была смеяться, радоваться и танцевать, но она вырывалась и безумствовала, и её крики раздирали души людей. Чтобы заставить её умолкнуть, Гилан жёстко встряхнул её, так жёстко, что она в ужасе замерла. И в этот момент Гилан отодвинул её на расстояние вытянутой руки и взял у Нила топор из зелёного камня.

Гилан поднял топор к заходящему солнцу, на мгновение замер, затем резко нанёс удар. Окровавленные цветы рассыпались по траве, когда девочка, её череп раскололся почти надвое, упала без звука.

Она отправилась на небо. Она ушла к Слаолу. Этого ребёнка не отнесут на Место Смерти и не положат дары в её поддержку, так как она сама была подарком. Именно поэтому её убили не Детоубийцей, и умирала она не по-настоящему. Её племя в благоговейном молчании смотрело, как её душа поднималась к небу, чтобы рассказать Слаолу об этом месте, созданном для него. Светловолосая девочка была посланницей Рэтэррина, и она будет оберегать Храм Неба до скончания времён.

Гилан положил маленькое тело в могилу. Чашу, в которой было зелье, он разбил и кинул рядом с ней, затем положил меловой шарик её жизни на окровавленную грудь, а жрецы накидали кучу земли на её тело. Её мать всё ещё кричала от горя, и другие женщины столпились вокруг неё, утешая и убеждая, что её дочь вовсе не умерла, а теперь счастлива на небесах, где стала спутницей богов.

Солнце садилось за горизонт, и Лаханна, огромная и бледная, поднималась над лесами на западе. Костры теперь ревели, крупные брёвна в их центре горели ярко, и дым окутал храм красноватой пеленой. Теперь должна была начаться первая церемония в храме, и Сабан с Дирэввин исполнят свадебный танец в центре храма, но сначала Хенгалл встал около могилы ребёнка солнца и поднял руку.

Хенгалл должен был рассказать племени о том, что они сделали. Рассказать историю Храма Неба, чтобы люди её запомнили и рассказывали потом своим детям, а их дети своим детям. И так он стоял с поднятой рукой, подбирая слова, и перешёптывающаяся толпа затихла. Наступили сумерки, ослепляющий яркий блеск солнца исчез, оставив вместо себя обрамлённое красным небо, подёрнутое дымом. И в этой синевато-багровой мгле Сабан увидел отблеск. В первый момент он подумал, что это дух умершего ребёнка, и был счастлив, так как это показывало, что жертвоприношение принято.

Отблеск был алым, отражающим свет заходящего солнца, но потом Сабан увидел, что это не душа ребёнка, а стрела, взлетевшая в небо из темноты холмистой южной стороны, где в своих курганах лежали кости предков. Казалось, что полёт стрелы был очень долгим, хотя конечно, это было не так. Сабан даже не успел открыть рот, чтобы что-то выкрикнуть, но он навсегда запомнил, как это длилось долгое-долгое время. Он увидел стрелу, поднявшуюся в небо, а затем начавшую снижаться. Её остриё переливалось, тёмный кремень отражал свет костров, и потом оно вонзилось Хенгаллу в спину.

Хенгалл покачнулся вперёд. Большинство из толпы всё ещё не поняли, что произошло, но они распознали плохое знамение и застонали. Потом Хенгалл упал, и все увидели стрелу с чёрным оперением в его спине, и никто ещё ничего не понимал, и только когда жрецы побежали к вождю, начался всеобщий плач.

Сабан побежал вперёд, но остановился, так как в небе замелькало множество стрел. Они ударяли по земле, поражали жрецов, а одна со звоном отскочила от камня луны. Затем Сабан увидел обнажённые существа, появившиеся от пламенеющего южного горизонта.

Существа и сами были красными. Они кричали и, подпрыгивая, бежали вперёд, и их вид заставил людей Рэтэррина громко зарыдать. Но когда они попытались спастись бегством в направлении селения, на их пути появилось ещё больше врагов. Некоторые из атакующих сидели верхом на маленьких лохматых лошадях, с лёгкостью перепрыгивающих через невысокие меловые валы священной тропы.

Это были воины Чужаков, и они вымазали свои тела красной охрой, той же, которая иногда использовалась, чтобы намазать кожу важных мертвецов. И теперь эти ожившие мертвецы кричали, нападая на безоружных людей. Врагов были десятки, и осиротевшее племя Хенгалла ничего не могло поделать, кроме как в ужасе упасть на землю. Мортор, отец Дирэввин, был ранен, Гилан лежал мёртвый, а Нил, младший жрец, ползал по дёрну в храме со стрелой в бедре.

Предводитель красных воинов появился последним, и он единственный был одет, и он единственный не использовал охру, чтобы сделать своё лицо устрашающим. Он поскакал к храму, и в его правой руке был длинный тисовый лук, из которого он убил отца Сабана.

И своего отца тоже, так как человек, вошедший в Храм Неба с улыбкой на лице, был Ленгар.

Он вернулся домой.