"Заповедник архонтов" - читать интересную книгу автора (Ишков Михаил Никитич)

Глава 6

— Что с ним? — спросил я.

Мне ответил Петр — губошлеп степенный, чрезвычайно высокий, длиннорукий, с толстоватыми ножищами. Борода лопатой, глаза стоячие — часами может смотреть в одну точку. Помню, как уставится, жуть берет.

— В интеллектор, злыдни, сунули, потом подбросили на окраине Дьори в ночлежку для бродяг. Там мы и нашли его, мил человек… Что творится, о-ох, что творится!..

Рядом с ним на широком помосте, где вповалку отдыхали заключенные (здесь они и днем устраивались — ноги сложат, сядут на пятки и томятся до обеда), сидели Савл и Якуб. Они поддерживали за руки слепенького Левия Матвея. Поодаль Муса и Варфоломей. Многих не хватало, теперь их осталось только восемь губошлепов.

Тоот, Туути, Этта разом придвинулись ко мне. Лица их одеревенели, языки выкатились, как у повешенных.

— За что его? — спросил я, кивнув на Иуду.

— За что, мил человек, спрашиваешь, пострадал Иудушка? За правду, — ответил слепой Левий Матвей. — А вы, добрые поселяне, кто будете?

Петр между тем не мигая смотрел на меня.

— Мы, товарищ, с Дираха, — энергично принялся объяснять Тоот. — Прибыли сюда агитацию наводить, чтобы власти земные явили чудо — показали нам ковчег. Страсть как хочется видеть дело рук своих! Пусть покажется в небе, помашет крыльями.

— Что же вас в тюрягу сунули? — нахмурившись, поинтересовался Петр. — Ленились? Сачка давили?

— Нас сюда на корабле доставили в составе делегации. Мы слова не успели сказать, как нас в темницу упекли, — затем с прежней горячностью главный инженер заверил. — Не сомневайтесь, товарищи, мы вели себя достойно, чести рабочего люда не посрамили. Заодно сказок понаслушались, наставлений всяких, а также чудо наблюдали.

— Каких же наставлений вы понаслушались, каких чудес насмотрелись? — спросил Якуб.

Этот мрачный фанатик с горящим глазами и добрейшей душой чаще всего помалкивал и всегда держал за пазухой свою думку. Я назвал его Якубом из-за его присущей мусульманам особенности все упрощать, верить чисто, незамутнено и строго.

— Разных, товарищ, — откликнулся главный инженер. — Главное не в наставлениях, не в чудесах, а чтобы вот сюда, — он почесал себя по груди в области сердца, — запало. Если мимо, все без толку.

Он обречено махнул рукой, потом, мгновенно повеселев, добавил.

— А насчет чуда? Молоденькая благородная сучка, которую мы сопровождали, насмотрелась снов и по воде, как по суше, бегала. Должен сознаться, более удивительного явления природы мне встречать не приходилось. Знахарь, ты скажи, — обратился он ко мне.

— Чуть что, сразу знахарь! — почесался я. — Сами рассказывайте. Давайте раздвинем круг и покумекаем, что есть истина и с чем ее едят. Может, найдем согласие.

Заключенные охотно потеснились, рассадили нас, пришлых. Мы достали съестные припасы, угостили новых знакомых, все вместе пожевали хлебца. У капитана Хваата нашлись три соленые рыбы, их тоже поделили. Рыбы оказались маленькими, с ладонь, однако всем хватило. Запили водой.

— Вот что, ребята, не по-людски мы пищу приняли, — сказал Туути и вытер губы рукавом форменной рубахи. Он и Петр на голову возвышались над другими губошлепами, сидели они друг напротив друга.

— Перед тем, как вкусить, — продолжил страж, — следует говорить так: «Отче наш, пребывающий ныне на небесах! Да святится имя твое, да приидет царствие твое, да будет воля твоя, как на небе, так и на земле…» Либо вот так следует говорить: «Во имя Аллаха, милостивого, милосердного!» Можно и так пропеть: «Шма Исраэль, Ад-най Элокайну, Ад-най Эхад».

Теперь оцепенели приютившие нас поселяне.

Наступила тишина. Никто не решался нарушить ее. Все, по-видимому, обмыливали это нестерпимое желание.

Наконец Андрей нарушил молчание:

— Кто же, милые люди, научил вас этим словам? — дрожащим голосочком спросил он.

— Вот этот, — указал на меня Туути. — Знахарь.

Мои прежние апостолы не мигая уставились на меня. Я невольно начал почесываться.

— Не похож, — покрутил головой Андрей. На темени у него выделялись большие, нездорового цвета залысины.

Петр бесцеремонно пощупал меня и кивнул.

— Совсем не похож.

— Нет, ребята, похож, — возразил я.

Тогда все, сидевшие рядом со мной, тоже принялись щупать меня, тискать за руки, чесать под мышками, хватать за щеки. Левий Матвей заявил: «Дайте и мне потрогать», — потом встал на карачки и направляемый Якубом, который с откровенным недоброжелательством посматривал на меня, пополз в мою сторону.

Слепой коснулся моего лица.

Я не шевелился.

Затаив дыхание, рассматривал его пальцы. Они были обожжены и скрючены, все в мелких отвратительных язвочках. Глаза широко раскрыты, неподвижные зрачки смотрели бездумно и весело. Я не стал бы называть его горемыкой, было видно, что он свыкся с бедой, с самим собой ему было уютно. Левию Матвею было что вспомнить, о чем погоревать, кого помянуть добрым словом.

Я взял его искалеченные руки в свои, согрел дыханием, проник ментальным взором в его разум. Зрения он лишился, когда попал под завал во время ядерного взрыва. Испытал болевой шок… Повреждения в мозгу были незначительные… Всего-то дел, что мысленной иглой сшить разорванные нейронные цепи… Волевым усилием я заставил его страстно пожелать выздоровления, возродил надежду увидеть этот беспорядочный цветастый, тяжеловатый для простого поселянина мир.

Неожиданно его зрачки осмыслились, теперь он взял мои руки в свои искалеченные ладони — пальцы едва слушались. Слабо стиснул, потом отпустил и беззвучно, с нескрываемой радостью заплакал.

— Похож, — заключил он, — вижу, что похож. Здравствуй, учитель. Явился наконец?

— Ковчег послал. Сказал — надо подсобить ребятам, а то погрязнут в слепоте, в унынии.

Наступила мертвая тишина. Люди со всех концов камеры начали подгребать поближе. Якуб, сидевший рядом с Левием Матвеем, осторожно, коготочком указательного пальца, тронул его правое веко. Потом сам закрыл лицо ладонями. Петр еще выше вскинул голову, совсем как петух. Туути всхлипнул. Этта открыл от удивления рот — мне так хотелось напомнить ему, чтобы закрыл пасть, а то внутренности простудит, но не решился.

Не пристало святому ерничать.

Общее оцепенелое недоумения, предвестье радости, обнаружение, что чудо рядом, оно свершилось, его много, достанет на всех, прихватило и меня. Казалось, еще мгновение, и они запоют, однако песенное или какое-нибудь иное творческое начало не было заложено в их генные цепочки. Это все еще надо было нарабатывать: рисунок, музыкальный лад, танец.

Лиха беда начало!

Тишина была долгой, светлой. Наконец Левий Матвей нарушил молчание. Он хлопнул себя по коленям, поглядел по сторонам и заявил.

— Спасибо, учитель, — потом обратился к сидящим вокруг товарищам. — Что ж, ребята, пора идти. Засиделись мы тут, а дьори, наверно, заждались нас. Ковчег заждался. Иудушку с собой возьмем. Иудушке, учитель, не поможешь?

Я пересел к Сулле. Взял его за руки. Вокруг опять легла тишина…

Открывшаяся картина переполнила мое сердце горечью. Я с трудом сдержал слезы — не хотелось омрачать праздник собравшимся возле помоста губошлепам.

Сознание несчастного Суллы было стерто напрочь, раздавлено, словно по нему катком проехали. Его разум теперь даже чистым листом бумаги нельзя было назвать. Были разорваны и смяты даже нейронные цепи, руководившие безусловными рефлексами. Он не мог ходить, видеть, слышать, осязать, мочился и опорожнялся под себя, разве что аппетит не потерял, был способен потреблять воду. В этом случае я был бессилен, разве что попечитель… Но где он, в каких далях обитает, где проводит зачистку территории?..

— Нет, ребята, сегодня не могу, — признался я. — Силенок маловато.

— Не переживай, учитель, — успокоил меня Левий Матвей, потом он обратился к соседям. — Ну, что тронулись?

— Вот это правильно, товарищи! — поддержал его Тоот. — Прежде всего просочитесь на заводы, начните с кружковой работы — объясните проотолетариям, в чем их коренные интересы…

— Иди ты!.. — оборвал его Петр и кряхтя сполз с помоста.

— Ты не прав, Петруша, — укорил я его. — Забыл пятую благородную истину, сказал не подумавши. Товарищ, — я указал на инженера, — конечно с причудами, но согласие с ним можно найти.

Петр охотно сунул Тооту широкую, с чуть загнутыми пальцами ладонь, напоминающую садовые грабли.

— Прости, друг. Забудь… — сказал он и вслед за Левием Матвеем потопал к выходу. Следом поспешили все, кто засиделся в камере.

Левий Матвей подошел к двери, постучал. Я напрягся. Подались вперед Тоот, Этта, Хваат. Я попытался было подняться, но Туути мощно сгреб меня в обнимку.

— Куда ты, знахарь, — испуганно воскликнул он. — Сейчас их из бластеров или мечами!.. Кто же сказки рассказывать будет?

Этого я не мог допустить. Потянулся к своей левой ноге, сел поудобнее, выставил ее вперед, навел на створку высоченной, под потолок, двери, нащупал кнопочку…

В этот момент дверь распахнулась, и грузный, в доспехах охранник появился на пороге.

— Куда прешь?! — зычно спросил он и наставил на Левия острие дротика.

— На волю, мил человек, — спокойно ответил тот. — Засиделись мы тут, а ковчег ждет. Весточку послал, чтобы мы не ленились, в уныние не впадали. Видишь, зрение вернул, теперь я тебя, пса цепного, в упор могу разглядеть. Помнишь, как ты меня по загривку съездил. Слепого!.. — он спохватился и потрепал охранника по плечу. — Прости, брат, не хотел обидеть. Кто прошлое помянет, тому глаз вон.

— Так бы и сказал, — откликнулся охранник и отошел в сторону. — Эти тоже с тобой? — спросил он, указывая на столпившихся у порога Петра, Андрея, Варфоломея, Муссу и прочих поселян, пришедших сюда с ртутных шахт.

— Со мной.

Охранник отчаянно почесался, но больше слова поперек не сказал. Неожиданно Туути словно кто-то кольнул. Бывший страж встрепенулся, соскочил с помоста, начал прощаться.

— Будь здоров, учитель, — он грубовато почесал меня по плечу. — Что рассиживаться. Сказок я уже понаслушался… — он помолчал немного, потом тихо признался. — Видение мне было… Сразу, как только отошел от ночного отдыха. Заждались меня на Дирахе. Все твои дружки собрались на Дьори, а кто донесет истину милым дирахам? Кто сходит к беглым за реку, посетит ртутные шахты, на сбор водорослей подастся и расскажет, как оно бывает, когда сердцем поймешь, что такое ковчег. Тогда и по воде, как посуху пройдешь. Эй, постой! — крикнул он охраннику. — Я с ними. Прощайте, ребята!

Потом он обратился к Хваату.

— Пошли со мной, ублюдок?

Тот внезапно разъярился, сжал пальцы в кулаки, но ничего не ответил.

— И ты не ходи, — посоветовал я Туути. — Тебе пока нельзя. Ты еще темный. Запомни, нет ублюдков, мошенников, негодяев, зимогоров. Нет каналий, грязных дьори и тупых дирахов. Все люди, все человеки. Человек — это звучит гордо.

— Прости, учитель, я по привычке, по простоте. Ты на меня зла не держи, все равно уйду. Завет твой помню, как говорить, знаю, чему буду учить, верю. И ты прости, Хваат. Так что, двинули?

— Долго вы там? — окликнул охранник.

Капитан почесал затылок.

— Нет в моем сердце веры, Туути. Пусто здесь, — он указал на правую сторону груди. — Вот когда прорастет…

— Как знаешь, — страж в свою очередь почесался под мышками и направился к выходу.

В этот момент у порога послышался шум, затем какая-то возня и в камеру вбежал Савл. Он поднял правую руку, издали окликнул меня.

— Учитель. Теперь можешь называть меня Павлом… Я прозрел, — и тут же убежал.

Дверь в камеру со скрипом захлопнулась. Я принялся деловито готовить себе ложе. Руки у меня тряслись. Собравшиеся вокруг помоста заключенные не сводили с меня глаз. Один из них — наверное, провокатор, — осторожно приблизился и дернул за рукав.

— Куда они все?

— Ковчег позвал.

— А-а, понятно.

Ему было понятно!

Надо же такому случиться — этот худолицый, изможденный дьори понял, а я, убей меня прозрачный, терялся в догадках.

С ума они, что ли, все посходили?

Я был в растерянности, не знал, как поступить. Следовать за ними? Однако внутренний голос ясно подсказал, мой час еще не пробил. Убедил — успокойся, побудь в темнице. Как же я мог оставаться спокойным, как мог не трепетать?! Он назвал себя Павлом! Свершилось! Он запомнил!.. Он испытал удар грома и блеск молнии, пригвоздившей некоего сборщика налогов к пыльной дороге. Это случилось на пути в Дамаск. Какая разница, где и когда это случилось?! Диво, что это вообще произошло! Выходит, будет происходить всегда и везде, будь то в среде разумных пернатых, между осознавшими свою стать динозаврами, в скопище разумных млекопитающих или в компании удивительных рефлексирующих взвесей. Это было чудо почище хождения по водам (тем более, когда под ногами у тебя старый, надежный друг-вернослужащий), исцеления слепого, которому нетрудно было помочь посредством самых совершенных медицинских технологий. Но запомнить имя апостола можно только, если оно крепко запало в память. Если называться им губошлеп почитает за самую высокую честь!

Вот это чудо, так чудо!

Через пару дней меня отвели в просторную светлую комнату, где все в тех же креслах, что и на корабле, располагались Ин-ту и Ин-се.

Я был готов к чему угодно — к казни, душеспасительным беседам, попыткам пропустить меня через интеллектор, к встрече с попечителем, принявшим образы этих двух странных стариков, к тьме посреди светлого дня, громам и молниям, но только не к детально выверенному, имевшему для меня самые серьезные последствия, но по форме явно опереточному, допросу. Хозяева, правда, вели себя на редкость доброжелательно. Недолюбливавший меня Ин-ту начал первым. Он прищурился и спросил.

— Осознал, продажная ты душонка?

— Что?

— Величие ковчега. От его проницательного взора, захватчик, не спрятаться, не укрыться. Вмиг сорвал с тебя маску.

— Сорвал маску? Какую? Зачем, величество, надо было Суллу засовывать в интеллектор?..

— Мы здесь ни при чем, — поспешил объяснить Ин-се. — Это местные власти поспешили. Мы все больше словом работаем. Что сделано, сделано. Давай-ка, знахарь, поговорим о более важных вещах. Ответь, когда намечается вторжение? Где будет нанесен главный удар? Сколько фламатеров задействуют твои хозяева. Ты должен знать, уж больно хитер оказался. Ведешь себя как повелитель.

Я уже совсем было решился объясниться начистоту — заявить, что я и есть повелитель, только не здешний. Прибыл издали, не по своей воле, послан с заданием, чтобы вас, умников из пробирки, приструнить, поставить на место. После таких слов мне уже нельзя будет оставаться в Запретном городе. Значит, левую ногу в руки, пару залпов и рывок на внутренний двор цитадели. Там переключаю рычажок и в пух и прах разношу участок стены. Выбираюсь на берег, вызываю Быстролетного. Вот он, верный дружище!.. Мы стартуем прямо на глазах изумленной охраны. Вам, славным, останется только скрежетать зубами от злости.

Я усмехнулся — точнее попытался изобразить усмешку. С толстоватыми губами это не так просто. Смешно доверять почувствовавшим вкус власти биокопиям. Они понимают только язык силы. Сыграть с этими антихристами в откровенность?

Ищите дурака.

— О чем вы, величество? Какое вторжение? Какие фламатеры? Прозрачные, что ли, повылезали из преисподней?

— Ты, проныра, — предостерег меня Ин-ту, — с прозрачными поосторожнее. Лучше чистосердечно признайся в сговоре. На чем сошлись? В ответе не забудь упомянуть, сколько боевых фламатеров задействовали твои хозяева? Кто у нас здесь кощей, кто леший, кто вампир? Какие планы у повелителей? Опять загнать нас на подземные заводы и заняться постройкой межзвездного флота? Ублюдков нам добавить или свести наше племя с лица мирозданья? Говори, знахарь!

— Охотно, только сначала не могли бы вы, величества, объяснить, кто такие ублюдки?

— Вот и прокололся! Вот и прокололся! — обрадовался Ин-ту. Он бурно почесался — порой хорды, даже самые разумные, вели себя, как дети.

— Среди горцев кто только не бродит, — добавил я, — вот только ублюдков я пока не встречал. У нас все братья, а у вас чуть что сразу «ублюдок», «проныра», «мошенник».

Старцы переглянулись, потом в один голос, с ясно выраженным отвращением на лицах заговорили.

— Кто такие ублюдки, об этом у своих хозяев поинтересуйся. Мало того, что мы вынуждены были трудиться на них, по струнке ходить — за любую провинность нас разделывали на составные части, — так они еще и наших мамок для своих плотских развлечений использовали. Особую разновидность вывели для собственных удовольствий. Их потомки и есть так называемые ублюдки. Что прикажешь было делать с этими изнеженными созданиями, когда небо сомкнулось, когда мы остались один на один с этой вонючей планетой. Мы пахали, а эти лепестки не желали трудиться, вот и гибли тысячами. И жалко их было, и к труду никакому не приставишь. Они могли только перышки чистить да прихорашиваться, а с точки зрения знания ремесла, интеллектуальной деятельности — сплошь нули. И последыши их такими же оказывались — никакого толка с точки развития высших уровней сознания. За редкими исключениями. Почему-то именно от них иногда появлялись чрезвычайно одаренные особи. Тебе понятно, о чем идет речь?

— Так точно, величество.

— То-то и оно, — слово вновь взял Ин-ту, — а то все прикидываешься диким горцем. А горцев-то, оказывается, двое. Один скончался пять сезонов назад, другой — вот он, дурака валяет. Валяй, валяй, мы таких субчиков уже видали. Все они в преисподней теперь маются.

— Таких, как я, не видали, — твердо возразил я.

— В этом ты прав, каналья. Таких, как ты, не видали. Уж больно хитрую игру ты затеял. Судя по доставшимся нам анналам, повелители все о каких-то еретиках и извращенцах в своих рядах толковали, хотели их приструнить. Как написано в параграфах, указать им истинный путь.

Он на мгновение прервался и взглянул на Ин-се.

Тот одобрительно кивнул.

— Других учить взялись, а сами в этом ни бум-бум. Ни в том, что такое Путь, ни в наставлениях о непротивлении злу насилием, ни в инструкциях по применению интеллектора. Главное, чтобы мышца была крепкая, лоб стальной, кулак пудовый. Это мы знаем, это мы проходили.

Он с хитринкой глянул на меня.

— Но чтобы вот так, с причудью, со сказками — такого еще не видывали. В твоих россказнях есть смысл, идиот. Мы отдаем должное твоей изобретательности по части проникновения в заветное, в использовании скрытых ресурсов организма с целью более качественного исполнения долга, но во всем, недоумок, надо знать меру. Мы согласны показать добрым поселянам ковчег, они действительно заслужили это право.

Мы предъявим ковчег, можешь не сомневаться, но сразу открыть тайну недопустимо?.. Это — катастрофа! Нижние разряды сначала необходимо подготовить, иначе рассудок не выдержит, произойдет сумятица, поэтому прежде поселянам будет дана возможность увидеть не сам ковчег, но его схему.

Принципиальную!

Пусть печенками прочувствуют благоговение и трепет.

Он сделал паузу, потом спросил.

— Скажи, каналья, в каком облике, каналья, ты представляешь себе священный корабль? У нас есть три варианта: один — рисунок на плоскости, другой — объемное изображение с перечислением палуб и подпалуб. И третий — в виде идеи святости, какой она представляется нам с братом. Мы предъявим тебе первый вариант, может быть, второй, потому что третий — есть государственная тайна. В нее можно посвятить только до конца преданного хорда. Наши предки, изменник, утверждали, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Слушай, негодяй, тебе вполне по силам распахнуть дверь в когорту славных. Будь искренен со старшими, скажи правду, встань в наши ряды. Тогда, возможно, ты удостоишься чести лицезреть третий образ.

— Я и так в ваших рядах, — буркнул я.

— Как знаешь, — вздохнул Ин-се.

Неожиданно между мною и старцами сгустился мрак, и в середине темного облака возникло объемное голографическое изображение двух, соединенных основаниями, четырехгранных пирамид. В центре октаэдра просматривался светящийся многоцветный шар. Качество воспроизведения было скверным: линии расплывались, подрагивали, расслаивались на радужные полосы. Мне вспомнились мобили на Дирахе, оснащенные фантастическими по своим характеристикам электромоторами, с которыми уживались плохой металл, плоские стекла и отвратительное качество сборочных работ. Понятно, каких трудов стоит славным удерживать необходимый технологический уровень.

— Вот он, сосуд разума, острый снаружи и плавный внутри, — послышался единый голос Ин-се и Ин-ту.

Они оба разом встали.

— В этом, как мы полагаем, заложен глубокий смысл: ковчег острыми вершинами страшен для врагов и идеальной обтекаемостью шара милосерден к созидающим его. Теперь взгляни на первый вариант.

Многогранник неожиданно растворился и на его месте в темноте возникло изображение двух соединенных равносторонних треугольников. В центр образовавшегося ромба был вписан круг. Фигура коряво, рывками перекувыркивалась.

Потеха была изрядная, однако у выживших из ума стариков эта пародия на святую икону вызвала безмерное воодушевление. При виде этой убогой геометрии они неожиданно загундосили странный перепев из двух нот.

Эта сцена более напоминала фарс, но я даже не улыбнулся. Мне стало не по себе от этого полета мысли, до которого оказались способны допрыгнуть властители планеты.

Кольнула догадка — насколько же далеко ушли вперед нищие хорды последних разрядов, вынужденные ежедневно добывать хлеб насущный. Насколько быстрее очеловечились беглые, отважившиеся уйти в степь, в горы, по сравнению с теми, на кого они пахали, сеяли, добывали ртуть, собирали водоросли, водили звездолеты и парусники. Куда могли увести их славные, способные испытывать восторг перед изображением треугольников и окружностей, которых, по-видимому, полным-полно в каждом учебнике геометрии. Исходя из их логики, эти учебники тоже следует считать священными писаниями. Но эти непробиваемо великие, сидевшие передо мной, вряд ли были способны осознать собственное бесплодие. Ирония — это не для них. Пункты древних поведенческих программ — как выразился Ин-се, «технологии жизни», — которые архонты запечатали в их головах, были неприкасаемы.

Мне стало не по себе. Я не мог справиться с ощущением прикосновения к чему-то липкому, холодному, пупырчатому. К тому же теперь я был посвящен в государственную тайну, а на языке любого властителя в любой части Галактики это означало, что в случае отказа выразить восторг перед результатом их дерзновенных поисков, дни мои сочтены.

— Что скажешь, знахарь? Не эти ли образы ты видал во сне? — спросил Ин-се.

Попал в точку.

Мне стало страшно и обидно. Неужели у меня не было выхода, кроме как пасть, вопить о милости, признать свои ошибки, вступить в когорту славных, уверять Петров, Андреев, Иоаннов, Якубов, Исай и Иеремий, что нелепый треугольник есть отсвет царства Божьего, некий план Града небесного, о котором мечталось на земле? Или возопить — о, попечитель, почему ты бросил меня на растерзание, отдал в руки тупых фанатиков, приверженцев геометрических схем, не подозревающих, что будущие царства — есть царства незримого света, идеальных форм, полноты жизни.

— Нет, величества, мне виделось нечто более грандиозное, исполненное великого одухотворенного смысла. Разве вычерчивание незамысловатых геометрических фигур пристало священному сосуду? Его явь — тайна, и в то же время и ясный, знакомый каждому облик. В нем все должно быть прекрасно. Он должен служить образцом красоты?

— Что такое красота? — спросили старцы.

Наш разговор не имел смысла, однако и отмалчиваться было нельзя.

— Красота — это совершенство, это попытка отыскать вечное, на худой конец, общее, в формах реальной жизни. Красота наполняет душу восторгом и награждает желанием жить.

— Разве эти изображения не совершенны?

Я отчаянно почесал колени.

— Хорошо, — сказал Ин-ту, — мы покажем тебе подлинное изображение ковчега…

В той же сердцевине полупрозрачного мрака вдруг возникло изображение некоей угловатой глыбы в обрамлении трехконечных звездочек. В просвечивающем массиве просматривался светящийся многоцветный шар.

— На колени! — воскликнул я. Старцы, не скрывая удивления, вскочили, бросились в объятия друг друга, прижались щеками.

— Священный облик следует приветствовать, стоя на коленях, — объяснил я, потом добавил. — Развязные позы при лицезрении священного сосуда недопустимы.

Ин-се и Ин-ту тут же разомкнули объятья, глянули друг на друга, потом одновременно на меня и, поджав губы, задами нащупали кресла и устроились в них. Сели строго, выпрямив спины.

Наступила тишина. Я понял, что моя судьба решена.

Наконец Ин-ту спросил.

— Что скажешь на этот раз, обормот? Впечатляет?

В ответ я отчаянно почесался.

— Ишь ты, — прокомментировал тот же Ин-ту, — как ловко чешется. Совсем как подлинный хорд.

— Я и есть подлинный хорд. Моя ли вина, что мне во время отдыха что-то мерещится.

— Что же тебе померещилось на этот раз?

— Белая бесцветная бездна. Заглянул и едва не помер от страха.

— Что же ты там увидал?

— Какие-то машины, вернее обломки машин… Хвостатые тела, много тел… Потом узрел, как в звездном огне погибают боги. Они лишились дара вечной молодости. Повелителей больше не существует — вот что открылось мне во сне. Учтите, величества, — то, что привиделось, то сбывается. Вспомните молодую хозяйку.

— Так мы тебе, проходимцу, и поверили, — ехидно почесался Ин-ту. — Дуэрни будет строго наказана за свое легковерие.

— Что, и ее тоже в интеллектор засунете.

— Да, — в один голос ответили старцы. — Чтобы впредь никаких снов, бредовых видений. Ее ждет славное будущее, ей не пристало рассуждать, тем более что-то видеть во время ночного отдыха.

Я замер.

— Вы не посмеете…

— Это нам решать.

— Тогда вы закроете себе путь в будущее. Я буду свидетельствовать против вас.

— Перед кем?

— Перед ковчегом.

Ин-ту заерзал в кресле.

— Да будет вам, — примиряюще заявил Ин-се. — Послушай, знахарь, учитель, лазутчик — кто ты там еще? Как у тебя хватило наглости угрожать нам именем ковчега? Как ты смеешь утверждать, что являешься его посланцем и провозглашаемые тобой истины внушены священным сосудом? Этого не может быть, потому что я лично облазил весь ковчег, и нигде — представляешь, нигде! — не обнаружил и следа чего-то такого, чтобы могло породить всю эту отсебятину.

— Вы не тот ковчег обследовали.

— А какой надо было?

— Нерукотворный. Тогда и рукотворный явился бы воплощеньем добра, а не орудием мести.

— Защиты, — уточнил Ин-се.

— Они сгинули.

— Эти сгинули, другие появятся.

— И так без конца?

— А ты что предлагаешь? Сказочки рассказывать? — с нескрываемой ехидцей почесался Ин-ту.

— Почему бы и нет, если сказка к месту, если ей внимают миллионы добрых поселян. Если послушав очередную байку, они ясными очами начинают вглядываться в окружающий мир. Перестают пугаться звезд, называть других ублюдками, снимают ошейники с мамок.

— О-о, у тебя целая программа, — с той же ехидцей, что и его собрат, почесался Ин-се. — И все-таки, когда назначено вторжение?

— Не знаю.

— Иди и подумай. И не лукавь. Даем тебе срок до праздника наших Героев.