"Заповедник архонтов" - читать интересную книгу автора (Ишков Михаил Никитич)

Глава 1

До побережья мы добирались по реке. В безлюдном, заброшенном морском порту баржу направили к дальнему причалу, где мы пересели на единственный на всей акватории парусник, стоявший у полуразвалившегося пирса.

Издали на фоне закатного, в полоску неба вычурные расписные обводы «Калликуса», что означало «Устойчивый на волне», просматривались особенно хорошо. Это было небольшое, тонн на двести, судно с низкими бортами и высокими надстройками на носу и корме. Прямые паруса на фоке и гроте были подобраны, на ветру плескались лишь треугольные, раскрашенные цветными полосами, косые полотнища на бизани. На мачтах трепетали вымпела, на корме был поднят напоминавший змеиный язык, раздвоенный на конце флаг Дираха. Вершина грота была также украшена набором из параболической антенны и плоского рупора вращающегося локатора. Там же была натянуты несколько проводов, унизанные желтыми керамическими изоляторами — по-видимому, длинноволновая антенна.

Парусник пришел на Дирах с соседнего материка, и капитан-дьори волком смотрел на нас. Как объяснил мне Этта, этот ублюдок (он кивнул в сторону капитана, которого звали Хваат) одно время «путешествовал», потом его списали со службы, отправили в нижний мир и оттого весь Хорд ему теперь не мил. Особенное отвращение у него вызывали эти слюнтяи и тугодумы дирахи.

Парнишка употребил глагол, который означал, что этот плечистый, малорослый, метр с кепкой, оперенный вокруг шеи густой рыжеватой бородой, крепыш с огромными, под стать филину глазами, поминутно срывающийся на грубую брань, «путешествовал» в космическом пространстве. Я переспросил Этту, тот подтвердил.

— Точно так. Водил корабли в безатмосферных далях. Вот уж, наверное, где натерпелся страха, потому теперь и наглеет.

— Как ты можешь знать об этом? Ведь ты же видишь его первый раз в жизни?!

Юноша пожал плечами, а Тоот объяснил.

— Так они устроены, сварщики. Порода такая. Стоит им взглянуть на металлические листы, сразу скажут, какой ток потребуется для электротеплового соединения, в какой среде и как его варить. Могут даже химический состав сплава назвать.

— Но поселянин, даже такой придурок, как этот дьори, это же не металл! Это — живое существо!

— Им, сварщикам, все равно. Такая уж у них порода — востроглазая…

Я удивленно глянул на Этту. Тот был явно доволен. Подобная оценка со стороны старшего товарища позволила ему расправить плечи, вскинуть голову. Теперь он, как петух, гордо почесывался, поглядывал по сторонам.

— И при этом засыпаешь, как убитый? — усмехнулся я.

— На здоровье пока не жалуюсь. Лег — и готово!..


Грузились мы долго — сначала сопровождавшие нас стражи из замка обследовали посудину, потом мы с Тоотом и Эттой принялись перетаскивать тюки и сундуки с пожитками, затем на борт поднялся недавно появившийся в канцелярии гарцука надменный чиновник по имени Огуст, к которому даже гарцук Дираха первым старался не обращаться. Наконец на палубу взошли два дряхлых, пугливых старика, ведущих на коротком поводке дочь гарцука. Каждый держал свой конец. Девица была на голову выше каждого старца, однако покорно плелась между ними. Как объяснил Этта, старики «по какой-то линии» приходились родственниками гарцуку Дираха и головой отвечали за дочь губернатора. Они специально прибыли с Дьори на этом самом корабле. Глядя на Дуэрни, парнишка порывисто вздохнул и авторитетно заявил.

— Девок вообще-то следует держать на более коротком поводке, — затем вполне серьезно добавил. — Вот когда доверят совокупиться, мужчина имеет право чуть-чуть удлинить шнурок.

При этом он не сводил долгий, настойчивый взгляд с девицы.

Старики, по-видимому, не были знакомы с этой нехитрой житейской мудростью, либо считали ее предрассудком, а может, просто любили эту тоненькую, оперенную густыми, черными, вьющимися локонами девушку, и как только Дуэрни оказалась на палубе, отпустили повод на всю длину. Сами уселись в подставленные им стражами кресла, концы обоих шнурков, прикрепленных к ошейнику, по очереди привязали к раздвоенным спинкам. Один из них тяжко вздохнул, вытер пот с совершенно лысой головы и замер, глядя на морской пейзаж. Другой доброжелательно посматривал на Дуэрни, на стражу, на Огуста, на нас, укладывавших на палубе тюки, покрытые просмоленной материей. Что было в этих тюках, даже я не мог разобрать — их содержимое не прощупывалось и было наглухо прикрыто от постороннего ментального взгляда.

Дуэрни, перебирая руками по перилам, прикусив нижнюю губу, пошла вдоль борта — так добралась до трехэтажной надстройки на баке. Здесь замерла, побледнела, потянулась в сторону исполинского, в четверть горизонта, Дауриса, погружавшегося в низкую розвесь цветастых облаков.

Я вздрогнул и, почувствовав легкий укол в сердце, зажмурился…

В памяти возникла другая девушка — земная, путешествующая морским путем до Индии. Вот какие слова прозвучали в сознании — «вы так легки, сударыня, что при желании могли бы пробежаться по волнам и отыскать незримый остров».

Я открыл глаза, мои брови полезли вверх… Казалось, еще мгновение, и Дуэрни, вскрикнув: «Почему бы нет, сударь!» — спрыгнет за борт и побежит по воде в сторону закатного, догонявшего своего великого собрата, мячиком падавшего на океанскую гладь Тавриса.

Старик, следивший за девушкой, ласково погрозил ей пальцем и осторожно потянул за поводок. Дуэрни едва слышно выдохнула «Ах!..», крепко схватилась за перила — ее коготочки впились в выбеленное дерево. Взгляд был прежним — ищущим, настойчивым.

Сердце в моей груди забилось гулко, с мучительной болью. Чьими глазами я в тот миг смотрел на нее? Губошлепа или потерявшего родину человека?

Кто даст ответ на эти вопросы? Впрочем, какая разница! Мне было плевать на любой возможный ответ. Воспоминание-видение о Фрези Грант было драгоценнее и полнее, чем самое обстоятельное, самое обоснованное, самое разумное объяснение. В нахлынувшем восхищении, томительном ожидании чуда все мои «сущности» были едины. Откровение пронзило меня на палубе тихоходного парусника в тысячах, а может, и десятках тысяч световых лет от родной, желанной и потерянной навсегда точки пространства.

Вот в чем истина!

Я неотрывно наблюдал за Дуэрни, и не мог справиться с предчувствием — ее никто не сможет удержать! Стоит только ей одолеть робость, найти ключик к необычайному, и она непременно бросится в волны… Это было так по-нашему, так по-людски… Вслед за ней и пассажиры, забавно размахивая руками, с радостными воплями и смехом, тоже начнут прыгать с бортов. Кто поосторожней, сначала робко спустится по трапу, попробует воду коготочком. Многие отдернут ногу — ну их, эти волны!.. Большинство из тех, кто будет барахтаться возле судна, сразу начнут молить о спасении. Им бросят концы, поднимут на палубу, но редких смельчаков, которые рискнут удалиться от корабля, уже нельзя будет остановить.

Из океана густо тянуло терпким, соленым запахом. Я заворожено вглядывался в близкую, поблекшую вечернюю даль. Горизонт был пуст — ни единого дымка, ни паруса. Шустрый Таврис наконец догнал своего исполинского спутника и, в который раз побратавшись, оба погрузились в цветастое, удивительным образом подсвеченное изнутри море.

Погрузку закончили поздним вечером. Отплытие было назначено на завтра, на раннее утро. Было жарковато, в преддверии сумеречной, обещающей быть звездной ночи, все высыпали на палубу.

Мы втроем устроились возле носовой надстройки, неподалеку от ужинавших стражей и чиновника из канцелярии Дираха. Тоже сели перекусить…

На палубе появились четыре матроса со скребками в руках. Вид у всех был разбитнй, штанины закатаны до колен, у полосатых рубах расстегнуты вороты, однако вели они себя на редкость смирно, стояли у борта, дожидались распоряжений капитана. Тот решительно вышел из кормовой надстройки, приблизился к нам, взял меня за шиворот и поставил на ноги. Я не сопротивлялся, роста он был маленького, но силой судьба его не обидела.

Капитан оглядел меня и, презрительно скривившись, спросил.

— Откуда это чучело?

— Из горцев… Знахарь, — ответил Тоот.

— Слушай ты, знахарь, — капитан сунул мне под нос здоровенный волосатый кулачище, для чего ему пришлось встать на цыпочки и вытянуть шею. — Хватай скребок и прыгай за борт. Поможешь моим ребятам содрать водоросли с корпуса.

Я глянул в сторону молодой мамки, все еще стояшей у борта. Та в свою очередь бросила взгляд на Огуста, чиновник на стариков. Те даже бровью не повели.

— Хозяйка, — ясно и членораздельно выговорил я. — Разве ваши люди обязаны исполнять приказания человека, в обязанности которого входит всего лишь доставка вашей благородной особы туда, куда ему приказано? Разве он вправе наносить вам оскорбление, подобным образом обращаясь с приписанными к вашей особе людьми, не считаясь ни с вашим титулом, ни с вашей миссией?

— Поговори у меня еще! — взъярился капитан, однако один из стариков неожиданно коротко распорядился.

— Заткнись! Иначе будешь смещен со своего поста. По возвращению на Дьори отправишься под арест. Ковчег решит, как с тобой поступить.

Капитан от негодования открыл было рот, однако Огуст кивнул одному из двух стражей, стоявшему возле него, и знакомый мне Туути, бородатый воин, самый большой любитель слушать сказки, небрежно, но очень сильно ткнул капитана в брюхо тупым концом копья. Потом перевернул копье острием вперед и спросил.

— Повторить?

Капитан опешил, смешался и коротко ответил.

— Нет.

Огуст вновь глянул на старика. Тот кивнул. Чиновник подозвал меня и приказал.

— А ты, умник, хватай скребок и марш за борт. Работать до… — тут помощник начальника канцелярии обратился к капитану. — До которого часа ему работать?

— До смены вахт, — буркнул тот.


Один из матросов показал мне, как пользоваться скребком и направил на корму. Сами они попрыгали в воду с низких, не более чем на метр возвышавшихся над водой бортов в средней части судна. Я, глядя на жуткую, словно подкрашенную слитыми красками и маслянистой пленкой, жидкость, некоторое время робел, потом, собравшись с духом, спрыгнул вниз. К моему удивлению, ощущения были те же, что и на Земле — мгновенный озноб, тепло, всплеск веселья, расслабление, благодать…

Веревка, обвязанная вокруг пояса стесняла движения, но без нее работать было нельзя — плавать на Хорде было тяжеловато, тем более шуруя длинным и неудобным скребком. Через полчаса я вконец выбился из сил. Хотел уж было взобраться на борт, а там будь, что будет. Все равно реакцию этих губошлепов предсказать невозможно, однако неожиданно почувствовал под ногами что-то твердое. Неужели дно? На Хорде можно было ожидать чего угодно. Мои ступни властно притянуло к холодной, упругой, осклизлой поверхности. Приварило накрепко, я не мог даже пальцами ног пошевелить. В следующее мгновение до меня беззвучно донеслось.

«Привет, Серый. Есть разговор… Когда сможем встретиться?»

«Как только губошлепы отключатся. Если оставят часовых, я их усыплю. Когда дам сигнал, всплывешь со стороны открытого моря».

«Принято. Конец связи».

Не успел я мысленно проститься с койсом, как сверху раздался оклик.

— Эй, знахарь, вылезай. Дочь гарцука желает послушать сказку.

Следом кто-то больно дернул за веревку.

Когда я выбрался на палубу, переоделся в сухое, уже совсем стемнело. Набежавшие облака скрыли звезды. Редкие огни мерцали на побережье. Слушатели сидели полукругом — все, как в темнице, выпрямив спины, вскинув головы. Мне оставили место в центре, у фальшборта, там, на палубе лежала бухта толстенного каната. С кормовой надстройки за мной, поигрывая густыми бровями, грозно наблюдал капитан. Нечего сказать, решил я про себя, хороши они, дьори! Если там, на материке, все такие гордецы, вряд ли Сулле удастся всколыхнуть их, заставить задуматься.

Рассказал я им в тот вечер о путешествующих морем, о тех, кого судьба настигала в бушующих волнах, о потерпевших кораблекрушение. О несчастных, выброшенных на необитаемый остров и погибавших от жажды вдали от родных берегов. Об удивительно легконогой, бегущей по волнам Фрези Грант, о нежданном спасении, которым одаривала эта девушка отчаявшихся, но чистых сердцем, моряков.

Присочинил, конечно, от себя, хотя, с другой стороны, я был лично знаком с этой девственницей.

Это было давно и не здесь, а за тридевять земель, в теплых волнах Тихого океана, на острове, куда частенько заносило моего друга Георгия-царевича и его жену Каллиопу. Воспоминания сделали меня необычайно красноречивым, грудь теснилась от восторга. Это была удивительная легенда о спасительнице и заступнице всех путешествующих. В космическом пространстве Фрези будут называть Белой дамой. Пусть в межзвездных далях и в сером лимбо еще никто из землян не сумел обозначить именем ее таинственную сущность, а значит, вдохнуть в нее жизнь, все равно придет час, и она померещится терпящим космическое бедствие. С той поры межзвездная среда станет нам домом.

В тот самый момент, когда я кончил рассказ, на небе, очистившемся от туч, блеснула звездочка. Затем еще одна и еще. Скоро открылся весь ночной, бархатисто-лиловый, хордянский небосвод, и губошлепов буквально вымело с палубы. Только старики некоторое время сидели в креслах и посматривали на море. Наконец один из них подозвал меня и спросил.

— Где и когда ты слышал эту историю, знахарь? Не в горах ли?..

— Я много бродил по свету, господин.

— Меня зовут Ин-ту. Ты можешь именовать меня либо по имени, либо «величество».

— Да, величество.

— Ты ходил по морям?

— Нет, величество.

— Странно. Почему ты не ушел с палубы? Ты способен сохранять спокойствие, когда на тебя смотрят звезды?

— У нас в горах нельзя без дружбы со звездами, иначе останешься без скота.

— Это верно, — кивнул другой старик. Он как бы перехватил нить разговора и далее сообщил. — Меня зовут Ин-се, так и называй меня. Никаких «величеств» или «высочеств» не надо. Как у вас в горах называется светящееся колесо, что делит небо на две части?

— Млечный путь, Ин-се.

— Где ты учился, знахарь?

— Сначала у дедушки, потом в нашем университете, потом снова у дедушки.

Ин-се долго молчал, тихо вздыхал, вскидывал брови, потом добавил.

— Хорошо, отдыхай…

Они оба поднялись и в сопровождении появившегося на палубе Огуста, который, надменно глядя на меня, тоже распорядился называть его запросто, по имени, — направились в кормовую надстройку, где были устроены каюты для почетных гостей.

Между тем над головой с редчайшей для Хорда ясностью распахнулось звездное небо. Вокруг было тихо, ночь нежна, небесный лик необычен. Интересно было разобраться в нем. Кто мог мне помешать? Вахтенный матрос, размещавшийся на кормовой надстройке, был привязан к опоре рулевого колеса. Видеть меня он не мог. Бородатый страж у трапа? Ему было позволено прикрыться зонтиком. Время от времени Туути прохаживался вдоль борта, с некоторым недоумением поглядывал в мою сторону. Я широко улыбался ему — мол, нет лучше погоды, чем ясное звездное небо. Свет так и сыплет сверху, смывает грязь, наводит чистоту. Хорошо! Бородач крякал, ежился, показывал мне кулак, бормотал что-то о дикости и неразборчивости горцев и тут же возвращался к трапу. Я ждал полуночи, когда мой металлический товарищ подвсплывет возле «Калликуса», и мне можно будет перейти к нему на борт.

Скоро начали стихать шорохи и скрипы внутри корабельного корпуса. Разом угасли неясные голоса — видно, поселяне наконец отключились. Я перебрался ближе к носовой надстройке, глянул вверх.

Над головой гигантской спиралью закручивалась наша Галактика. Она занимала полнеба и наблюдалась замечательно, как некий таинственный искристый сгусток, расположенный чуть под углом к зрителю. Центральное ядро, занимавшее треть небосвода, переливалось, словно россыпь драгоценных камней, тесно сгруженных в единое посверкивающее облако. Ядро выбрасывало две спиральные ветви, одна из которых рассеивалась по темному куполу; другая, прекрасно различимая, усыпанная сияющими блестками-звездочками, упиралась в темный провал межгалактического пространства. До нее, казалось, можно было дотронуться рукой!.. Картина была завораживающая! Я с тоской перебирал взглядом искорки дальней от нас ветви — там, где-то на двух третях пути от центрального ядра было расположено наше Солнце. В этом знании было много грусти. Ошеломляло расстояние до родной звезды — более пятидесяти тысяч световых лет… Дорога без конца…

Снизу послышался какой-то шум, и я, стараясь не шуметь, вернулся в тень надстройки. На палубу выбрался долговязый Огуст, решивший проверить часового. Заметив меня, он улыбнулся и, указав пальцем на небо, спросил.

— Ждешь сигнал?

Я удивленно глянул вверх, пожал плечами.

— Не знаю, о чем вы, Огуст…

— Не знаешь? Ну-ну…

С этими словами он обошел «Калликус», проверил каждый закуток. Скоро вернулся и, обращаясь к часовому, распорядился.

— Глядеть в оба! И не спать. А ты, старый дурень, на боковую!

Мне ничего не оставалось, как только спуститься в кубрик.

* * *

Я поднялся на палубу после того, как мои соседи окончательно окоченели. Тела их стали словно каменные. Вахтенный матрос на корме с трудом сопротивлялся подступающей дреме — пришлось ему помочь. Часовой на палубе уже давно находился в отключке.

В моем распоряжении был час с небольшим прежде, чем Таврис обежит планету и вновь появится на небосводе. Я мысленно окликнул «Быстролетного», и вернослужащий тут же всплыл у борта. Перелезть через поручень и скользнуть в раздвинувшееся, темное, пахнувшее свежеиспеченным хлебом и разлитым пивом отверстие было делом нескольких мгновений. Уже в рубке я засыпал дружка вопросами — как здесь очутился, где попечитель, что произошло?

— Я же тебе объяснял в прошлый раз, — гнусаво и даже с некоторым раздражением откликнулся койс. — Батяня далеко, отсюда не видать. Сунул мне в мозги обломок своей голограммы, а сам нырнул в серое лимбо. Куда отправился, мне не доложил. Может, вновь отправился на Беркту, на приводной централ, может, занялся где-то санитарной обработкой территории. Не одна же секретная база была у архонтов.

Действительно, почему я решил, что только со мной могла случиться подобная история?..

Между тем койс неожиданно прерывисто вздохнул и с затаенной обидой пожаловался.

— А меня, Володя, обстреляли! — голос у аппарата дрогнул. — Хотели живьем взять!..

Я усмехнулся. Представить металлокерамического, до зубов вооруженного, насыщенного самыми удивительными устройствами, разумного и исполнительного вернослужащего неким скрючившимся от горя, оторопевшим от неожиданно свалившейся на него беды, бедолагой, было выше моего разумения. Всерьез воспринять страдания чего-то, напоминающего взгрустнувший самосвал или приунывший отбойный молоток — это был курьез.

— Дело — швах, Серый. Обстреляли пещеру толково, с двух сторон, по высшему разряду. Хорошо, что я успел вовремя выбраться из схрона, нюх пока не утратил. Подняли, как медведя из берлоги. Как только ты со своим придурком-апостолом ушел, чувствую, в местной ауре что-то незримо и неслышно сдвинулось. Чем-то смрадным запахло…Конечно, меня голыми руками не возьмешь, однако решил, безопаснее будет перебраться на новое место. Там затаился, настроился. На прежнем месте оставил датчики. Замаскировал их. Эти появились на рассвете, хотя, что на этой взбесившейся планете считать рассветом, что закатом, ума не приложу. Одним словом, спустя несколько часов, как ты ушел, я обнаружил в распадке чужих. Вот что пугает — поверишь ли, я не смог уловить, как они сумели подобраться к пещере. Появились словно из-под земли…

— Кто они?

— Славные!

— Кто?!

— Ну, эти, из элитных подразделений. Первая группа двумя цепочками перевалила седловину — и к пещере. Выставили перед собой силовой экран, только после этого попытались проникнуть внутрь убежища. Бочком, бочком. Не прошло и пяти минут, как снизу, возле устья лощины появился второй отряд. Этих я издали почуял. Подкатили по тракту на транспортерах, добрались почти до самых развалин. Все в броне, на головах треугольные шлемы, в руках бластеры.

Он воспроизвел знакомые мне места.

Вот таинственный камень, вот ручей, выше — скалы. Вот и неприметное место, где располагался вход в пещеру. Рядом фигурки солдат. Изображение укрупнилось. Славные были в давленных по форме груди и конечностей, радужных панцирях. Ноги и предплечья тоже прикрыты броней, на руках массивные перчатки… Шлемы действительно были треугольные — на плечах громоздилось что-то подобное шестигранной пирамиде. Спереди и сзади грани спускались на грудь и шею, прикрывая горло и затылок.

Первыми пальбу открыли те, что поднялись из лощины — повели огонь из лазерных пульсирующих пулеметов, установленных в башнях бронетранспортеров. Трассы световых зарядов густо легли возле входа в пещеру. Затем за дело взялись снайперы из первой группы. Скоро огонь стих. Славные, выждав с полчаса, осторожно подобрались к пещере, заглянули внутрь, потом долго исследовали что-то в каменной полости. Все их действия были отлично видны: они брали пробы грунта, скалывали камень со стен, замеряли радиоактивный фон…

— Вот тебе и губошлепы! — прокомментировал «Быстролетный». — Вот тебе и придурки!.. Каким образом они сумели выследить тебя? Или это твой апостол донес?

Я пожал плечами. В искренности Суллы я не сомневался, но пути губошлепов неисповедимы. Или, может, не зря после возвращения они заставили меня снять и вручить им сандалии? Но в таком случае выходит, что за мной давным-давно наблюдают, и мое инкогнито — фикция? Выходит, им известно, что я пришел со звезд, и поскольку всякая светлая блестка над головой внушает им неподдельный ужас, а уж сияющая галактика, откуда, по их мнению, исходит смертельная опасность для всей их расы, представляется им царством зла, они смертельно боятся и ненавидят меня!

Но этого не может быть!

Я был совершенно уверен, что вокруг меня нет таких существ, кто испытывал бы ко мне патологическую ненависть, отвращение и ужас. Я бы сразу ощутил страх, тем более, ауру неприязни. Тогда в чем смысл этой игры в кошки-мышки? Эта двойственность в поведении губошлепов высших разрядов представляла самую большую загадку. И это подземелье в замке?

Я поделился с койсом своими сомнениями, потом добавил.

— Послушай, дружище, в сущности, не имеет значения, каким образом местные сумели обнаружить твое местонахождение. Важен итог — мы оба находимся под наблюдением.

— В отношении меня это исключено! — ответил койс.

— Можешь дать гарантию?

— Абсолютно!

— Значит, они пасут меня?

— Тоже сомнительно. Они просто прошли по твоему следу, но, уверяю тебя, ничего не нашли. У них нет никаких оснований полагать, что ты инородец.

— Ну и словечко ты подобрал, дружище!..

— Но ты же воображаешь меня отбойным молотком или предназначенным к списанию самосвалом!..

— Почему предназначенным к списанию?

— Отчего еще могло взгрустнуться самосвалу как не от неминуемого списания и переплавки?

Я растерялся — мне трудно было судить, какие чувства испытывает самосвал, подготовленный к переплавке, но все равно стало весело. С койсом не пропадешь. Койс — весельчак, и недавняя печаль всего лишь минутная слабость. Он с ней быстро справится, не так ли, приятель?

— Послушай, приятель, — поинтересовался я, — а ты сам-то способен видеть сны?

«Быстролетный» промолчал, я не настаивал. Наконец койс подал голос.

— Попечитель приказал во время плавания не спускать с тебя глаз.

— Каким это образом?

— Представь, что самосвалу придется следовать за вашей допотопной галошей в подводном положении.

— Хватит обижаться! — укорил я. — Какие счеты между однополчанами. Ты же не красная девица. Если тебя это утешит, прошу, уважаемый самосвал, простить меня. Теперь о главном. Что это мы все «попечитель, попечитель». Пора проявить самостоятельность. Дело в том, достопочтенный отбойный молоток, что мое инкогнито не является тайной для вышестоящих губошлепов. Это, конечно, догадка, но вполне обоснованная. Из нее и будем исходить. Игра пошла крупная, так что приказ — будь поблизости. Ничего страшного, примешь теплую ванну. Вода здесь целительная, бодрит.

Это был решающий момент. Впервые я взял на себя смелость отдать распоряжение вернослужащему достаточно высокого ранга, представителю иной расы, пусть даже и вымершей. Я, хранитель земной территории, пусть даже в звании повелителя, посмел распорядиться судьбой урожденного ди искусственного происхождения. Поверьте, для сверхмогучего, разумного аппарата это был нелегкий выбор. Пойти на поводу у варвара значило снизойти до него. Но и у меня выбора не было — только в связке с койсом я представлял реальную силу. При этом требовалось выполнить еще одно условие — нацепить волшебный пояс.

— Хорошо, Серый, — наконец откликнулся койс. — Буду следовать за «Калликусом».

Стоит ли упоминать, с какой радостью я выслушал этот ответ!

— Насчет пояса… — добавил Быстролетный. — Ты получишь его. Но не сейчас. Позже.