"Ставка на темную лошадку" - читать интересную книгу автора (Мартин Мишель)

8

Каллен почувствовал, как тело Саманты сладострастно изгибается ему навстречу. Он устремился в нее, с радостью ощущая силу ее пальцев, впившихся в спину. Ему передалось наслаждение, которое ей доставляло его движение внутри ее. И ее стон завершился жарким требовательным: «Да!»

Каллен резко проснулся и рывком сел на постели в своей погруженной во тьму спальне. Сердце его бешено колотилось. Какого черта ему снятся такие сны? Почему он видит рядом с собой Сэм, а не Уитни? Он все чаще чувствовал нежность ее губ, а ее тело мягко изгибалось, притягивая его все сильнее и сильнее…

Каллен в замешательстве провел обеими руками по волосам. Во сне он ласкал девушку, с которой его связывала дружба с детских лет! Кто бы мог подумать, что один поцелуй способен перевернуть мир?

Но, с другой стороны, кто бы мог сказать, что Сэм может так целоваться?..

Каллен так бы и целовал ее, не отрываясь, если бы не звон разлетевшегося вдребезги бокала. Этот бокал выскользнул из рук Уитни, когда она увидела, что он целует Саманту. Они в ту же минуту отпрянули друг от друга, а Уитни гордо удалилась, высоко подняв голову.

Каллен чувствовал, что никогда в жизни не испытывал большего разочарования. Ему было невероятно досадно, что им помешали, и эта мысль отрезвила его. Он с ужасом заглянул в широко раскрытые глаза Саманты и поспешил, насколько мог, исправить положение.

– Я знал, что наш план заработает, если мы приложим все силы, – пробовал пошутить он. – Уитни, кажется, готова нас убить.

– Я готова была поцеловать тебя ради успеха нашей затеи, но расставаться ради тебя с жизнью мне что-то не хочется, – отшутилась Саманта. – Пожалуй, я отправлюсь под защиту Лорел и Кинана, а ты уж отбивайся сам.

И она действительно устроилась на диване рядом с его родителями, с которыми и провела остаток вечера.

Когда Уитни с застывшим лицом вышла из гостиной на веранду, Каллен уже совершенно пришел в себя. Он последовал за ней и взял за руку.

– Уитни…

– Как ты мог? – Она резко обернулась, в ее голубых глазах блестели слезы. – Как ты мог целоваться на виду у всех моих гостей? Да еще с кем? С Самантой! Ты поставил меня в совершенно идиотское положение.

– Ну, положим, я по твоей милости регулярно оказываюсь в таком положении. Весь прошедший месяц тому пример. Терпение мужчин небезгранично, Уитни. В конце концов они начинают искать сочувствие и понимание в другом месте.

– Но ты же знаешь о моих чувствах к тебе.

– И что же ты ко мне испытываешь?

– Я люблю тебя, кретин несчастный! – выкрикнула Уитни.

– Так почему ты отказываешься выйти за меня замуж?

– Я выйду за тебя…

– Значит, ты принимаешь мое предложение? – решил на всякий случай уточнить Каллен.

Уитни слегка побледнела, и ему показалось, что в глазах ее мелькнула растерянность.

– Советую запомнить, Каллен Маккензи: пока я не буду готова, не надо стараться заманить меня разными уловками!

Она бросилась в свою комнату, и Каллен поспешил за ней в надежде закрепить успех. Сначала ему досталась пощечина, потом Уитни разрыдалась. Потребовалось не менее десяти минут, чтобы успокоить ее, но его усилия не пропали даром. Он услышал от Уитни слова любви и ревности. Ему даже удалось уговорить ее съездить на следующий день в Центр исполнительских искусств имени Кеннеди. Это была одна из помпезных премьер, которые Каллен не терпел, но готов был пойти на жертву. Он знал, что Уитни получит удовольствие и сменит гнев на милость. А это существенно продвинет вперед Грандиозный План, который определенно обещал принести скорый успех.

Кто бы мог подумать, что один испепеляющий поцелуй может дать так много! Каллен застонал от досады. Снова мысленно вернулся к другой женщине и, не одеваясь, прошел в маленькую гостиную, примыкающую к его спальне, нащупал в полутьме бар с дверцами из красного дерева и налил себе немного виски.

Одним глотком осушив стакан, он вернулся в постель, убеждая себя, что ничего страшного не произошло. Просто последние недели Уитни держала его в напряжении, и это не могло не сказаться на его нервах. Предыдущий вечер оказался слишком насыщенным, но он уже восстановил душевное равновесие. Теперь надо лечь, и ему приснится Уитни, а не Саманта. Должно быть именно так, а не иначе!

Но остаток ночи Каллен видел себя в команде конников, выступающих на Олимпиаде. И наутро он проснулся с не меньшим раздражением, чем если бы видел во сне Сэм…

Каллен сел в постели, обхватив колени, и задумался. Ему становилось все яснее и яснее, насколько опасна Саманта Фей Ларк. И дело было не только в ее умопомрачительном поцелуе. По милости Саманты он все отчетливее сознавал, как сильно стосковался по лошадям за долгие двенадцать лет.

Помогая ей изо дня в день тренировать Чародея, Несси и других, Каллен считал это частью Грандиозного Плана: его работа с Самантой должна была разжечь ревность Уитни. Но теперь, спустя месяц, он уже не думал об Уитни и всей затее, когда брал с Флорой барьер или прыгал на Центральном через очередное препятствие. Его занимала только одна мысль: как можно лучше выполнить упражнение. Мчась по склону Блюграсс, он пьянел от радости, ощущая свое единение с прекрасным животным; его переполняла в этот момент любовь не к Уитни, а к несущей его лошади.

Даже когда Каллен просто водил лошадь по кругу, его не оставляло ощущение, что он разрывает какую-то очень важную нить сотканного за прошедшие годы полотна своей жизни – и эта незримая ткань начинает распускаться.

Он должен положить этому конец! Пора остановиться. Не следует позволять страсти к лошадям взять верх – ведь он целых двенадцать лет старательно подавлял ее. Конечно, было бы разумнее всего поговорить с Самантой, объяснить, что вынужден расторгнуть их сделку. А после этого обходить ранчо «Скайларк» стороной и избегать этих чудо-коней, как чумы…

Но он дал слово, Саманта нуждалась в его помощи, и ему доставляло удовольствие это сознавать. В конце концов, его мир, с таким трудом построенный, совсем не обязательно должен рухнуть из-за того, что он немного позанимается с лошадьми. В конце лета он отправится в Нью-Йорк, Лондон или Гонконг. Нужно только наконец жениться на Уитни, и тогда все встанет на свои места.

Но исподволь его начинали точить сомнения. Если в конце лета Уитни станет его женой и они уедут вместе, сможет ли он отвернуться от дома, от семьи, вычеркнуть из своей жизни лошадей? Сможет ли опять обречь себя на добровольное затворничество в кабинете и проводить там по десять-двенадцать часов, не чувствуя при этом ни малейшего движения души?

– Дьявольщина! – пробормотал Каллен.

Он встал с постели и подошел к окну. Перед его глазами по пастбищу вышагивали длинноногие чистокровные лошади, которые первые восемнадцать лет его жизни наполняли ее смыслом.

– Это больше не моя жизнь! – как заклинание, произнес Каллен, сжав руки в кулаки.

Он сделал верный выбор и шел верной дорогой. Ему удалось достичь всего, что он желал, и больше ничего не нужно. Лошади, соревнования, программы выведения новых пород – это уже не для него. Он перерос свои прежние пристрастия, они потеряли для него свое значение.

«Выходит, что нет», – подумал Каллен и выругался себе под нос. А потом пошел в ванную, чтобы попытаться смыть зародившиеся сомнения.

На следующее утро он пришел к манежу, Саманта вела себя как обычно: шутила, подбадривала его, не позволяя ничему помешать таинству тренировки ее великолепных лошадей. Каллен не заметил в ней ни малейших признаков того, что ее мучили беспокойные сны. Земля продолжала вертеться как ни в чем не бывало; землетрясение, судя по всему, тряхнуло только его…

Каллен окончательно убедился, что все встало на свои места, когда они с Самантой отправились обедать и обнаружили в доме Уитни. Она приехала без приглашения, решив, очевидно, перейти наконец к активным действиям и отвадить окончательно от своей не в меру влюбчивой подруги Каллена.

За столом Уитни то поглаживала его по руке, то ласково убирала со лба непокорную прядь, то прижималась ногой к его ноге. Она соблазнительно наклонялась к нему и, не переставая улыбаться, расспрашивала его о разветвленной сети семейного бизнеса, которым он руководил. Она интересовалась его последней поездкой в Гонконг, с радостью говорила о предстоящем посещении театра и пригласила его на следующий день поиграть с ней в теннис в загородном клубе.

Каллен чувствовал, что она перестала обращаться с ним как с игрушкой, переведя на роль возлюбленного. Его радовала и волновала эта перемена, но, как бы ни был он поглощен Уитни, от него не укрылось, что Саманта едва притронулась к еде. Эрин по-прежнему сияла и искрилась, Уитни ворковала, а Сэм сидела тихонько, вяло ковыряя вилкой в тарелке. Казалось, она целиком погрузилась в свои мысли и прочно отгородилась от всех. Что-то явно не давало ей покоя. Каллен не мог понять, что ее так огорчило. Может быть, что-то не в порядке с лошадьми? Но тогда почему она не поделится с ним? Почему ее не радует столь очевидный успех их Грандиозного Плана? А главное – почему, черт возьми, мысли его постоянно вертятся вокруг Саманты, а не Уитни?

Каллен так и не смог найти разумного объяснения. Они с Уитни едва только приступили к десерту, а Саманта уже ушла, сославшись на дела. Эрин тоже отправилась наверх упражняться на виолончели.

– Я не могла дождаться, когда они уйдут, – заявила Уитни и, к удивлению Каллена, устроилась у него на коленях. Каллен не успел рта раскрыть, как она прижалась к его губам своими теплыми и мягкими губами.

Уитни никогда не признавала долгих и пылких поцелуев, в которых был хотя бы намек на страстность. Каллен давно привык к этому и знал, как расшевелить свою капризную невесту. На этот раз вкус ее поцелуя был каким-то иным, в нем словно чего-то недоставало. Каллен не мог объяснить, что было не так. В некоторой растерянности он решил усилить эффект, обнял Уитни за талию и с большим жаром стал целовать ее.

Но она сразу же отстранилась и встала, удовлетворенно улыбаясь.

– Не забывайся, веди себя прилично! – пропела она, погладив его по подбородку. – Мы все-таки в чужом доме. Не стоит торопиться.

Каллен заглянул в голубые глаза, так много обещавшие, но Уитни никогда не спешила эти обещания выполнять. Он прекрасно знал, что никто не может сравниться с его невестой в искусстве кокетства, и не сомневался, что она всего лишь несколько сменила тактику, но от своих правил игры отступать не собиралась.

Каллен с некоторым усилием улыбнулся и попытался убедить себя, что радуется предстоящему вечеру с Уитни. Он представил, как будет сидеть рядом с ней в полутьме зрительного зала… Чего еще желать? Ведь, в конце концов, Грандиозный План и был задуман именно ради этого!

Но все оказалось далеко не так просто. Каллен никак не мог понять, что с ним происходит. Рядом было само обаяние, само совершенство. Уитни легко и непринужденно болтала с многочисленными знакомыми среди публики и заразительно смеялась. Раньше он не сводил бы с нее восторженных глаз, позабыв обо всем на свете, считая ее самой прекрасной женщиной в мире. Но теперь он с тревогой сознавал, что не чувствует себя счастливым.

В антракте почти половина присутствующих в зале мужчин собрались вокруг Уитни. Она благосклонно внимала всем, но давала понять, что предпочитает Каллена. Было совершенно очевидно, что Уитни надоела роль желанной, но недоступной Прекрасной Елены. Она стояла в толпе поклонников – обычная красивая женщина из плоти и крови, – Каллен держал ее за талию. А когда после спектакля и позднего ужина он отвез ее домой, она даже позволила ему провести с ней целых полчаса.

Все это должно было его совершенно осчастливить, но неудовлетворенность не проходила. Для Каллена не остались незамеченными старания Уитни доказать всем, как они преданы друг другу.

На следующий день Уитни пригласила его в клуб поиграть в теннис, в субботу уговорила поехать в гости к Бартонам, где за чашкой чая собирались посплетничать самые состоятельные люди округа. Короче говоря, она последовательно заполняла собой все его дни и вечера. Они танцевали до закрытия в самых престижных ночных клубах, посещали благотворительные вечера, присутствовали на открытии картинной галереи. Каллен почти все время проводил с Уитни, но это не радовало его так, как он когда-то надеялся.

Что же с ним произошло? Он добился всего, что хотел, но где же тогда счастье, о котором он так долго мечтал?

Каллен продолжал помогать по утрам Саманте и каждый день обедал вместе с ней и Эрин, продолжая поддерживать их план, чтобы Уитни не заподозрила подвоха. Но она не стала утруждать себя раздумьями и подозрениями, а просто-напросто старалась не пропускать ни одного обеда и вмешивалась во все разговоры.

Спустя неделю после памятного поцелуя, так ощутимо изменившего его жизнь, Каллен, как обычно, сидел за обеденным столом в доме Саманты. Он в который уже раз бросал взгляд на пустой стул справа от себя и переводил взгляд на часы. В это утро ему нужно было переговорить со своими агентами в Лондоне и Гонконге, и он предупредил Сэм, что не сможет ей помочь. Однако они договорились встретиться за обедом.

– Где же она? – нетерпеливо спросил Каллен.

– Ты же знаешь Сэм, – в голосе Уитни чувствовалось легкое раздражение. – Возится, наверное, как всегда, со своими драгоценными лошадьми. Может быть, она еще на час с ними застрянет. Перестань беспокоиться, и давайте есть. У этой запеканки такой аппетитный вид!

– Саманта обещала прийти, а она обычно свое слово держит. Не могу понять, куда она пропала.

– Сэм в конюшне для молодняка с Бобби Крейгом и доктором Маклареном, – пояснила Эрин, накладывая салат. – Насколько мне известно, она там с середины ночи и до сих пор не приходила.

– Эта женщина – просто раба своего ранчо, – скучающим тоном заметила Уитни. – Жаль, что в жизни для нее важнее всего работа. Ведь вокруг столько интересного!

– Наверное, возникли какие-то осложнения, – озадаченно сказал Каллен и поднялся со стула. – Пойду узнаю.

– Каллен, оставь это! – надула губы Уитни. – Тебе совершенно не нужно туда идти.

– Нет, нужно, – твердо ответил Каллен.

Его вдруг поразила простая истина. Он поступал так не ради Грандиозного Плана. Он шел к Саманте, которая, наверное, сидела сейчас рядом с жеребящейся кобылой, потому что действительно хотел этого. Потому что ему было небезразлично, что происходило в этот момент в конюшне, а еще потому, что готовая разродиться лошадь была для него… важнее Уитни!

Каллен вздрогнул от этой нелепой мысли, но решил, что подумает обо всем позднее, а теперь ему нужно было идти.

– Я скоро, – ободряюще улыбнулся он Уитни и, выйдя из дома, направился к строению, примыкавшему к главной конюшне.

Помещение для новорожденных жеребят было невелико, имело свой выгул в три акра и отделялось от других стойл, чтобы жеребята и их матери не испытывали беспокойства. Каллен с самого начала почувствовал неладное, и его опасения подтвердились: через несколько мгновений раздался полный муки душераздирающий стон. Ему уже приходилось слышать такое, и он понял: лошадь умирает.

Он толкнул дверь и вошел в прохладную полутьму. Откуда-то из глубины доносились приглушенные голоса. У четвертого бокса Каллен остановился и заглянул в маленькое окошко в двери.

На толстом слое соломы лежала лошадь, в которой он сразу узнал Зигфреду. Ее раздувшиеся бока беспрерывно вздрагивали, с морды струилась пена. Вокруг лежащей лошади суетились три человека. Напряженные, залитые потом глаза Бобби Крейга выражали крайнюю тревогу. Доктор Макларен, погрузив руки в перчатках в чрево лошади, пытался развернуть идущего задом жеребенка.

– Черт! – в сердцах выругался врач. – Он опять выскользнул.

Саманта стояла на коленях, обхватив руками голову Зигфреды. Обычно при родах голову лошади прижимали к полу, чтобы не дать ей подняться, но об этом сейчас речь не шла. Зигфреда, казалось, больше не поднимется никогда. Саманта смотрела в огромные потускневшие от боли и усталости глаза лошади и словно старалась влить в нее свои жизненные силы.

– Ну же, не подведи меня! – горячо шептала Саманта. – Нельзя сдаваться, ты ведь такая умница. Продержись еще немножко, Зигфреда, миленькая! Клянусь, тебе больше не придется проходить через это. Не оставляй меня, моя хорошая. Ты не можешь сейчас умереть. Твоему жеребенку нужен шанс, ему нужна ты. Ну же, живи, заклинаю тебя!

Каллен проскользнул в загон и закрыл за собой дверь.

– Чем помочь? – тихо спросил он. Но Саманта едва ли расслышала его: она не отрываясь смотрела в исстрадавшиеся глаза Зигфреды.

– Хорошо, что вы пришли, Каллен, – откликнулся доктор Макларен. – Ваша помощь очень нужна. Вымойте руки карболовым мылом. Времени терять нельзя. Если мне и на этот раз не удастся повернуть жеребенка, придется делать кесарево сечение, и притом быстро.

Десять минут старания – и Макларен со вздохом облегчения выпрямился. Бобби подал ему ампулу и шприц, и ветеринар сделал укол, чтобы стимулировать схватки. Почти сразу же показались копытца передних ножек, а дальше все шло, как и следовало: одна ножка, за ней другая, затем голова, и, наконец, весь жеребенок выскользнул из чрева.

Каллен помог вскрыть оставшуюся целой водную оболочку, ветеринар поднял голову жеребенка, промокнул ему ноздри и рот, затем приложил к его груди стетоскоп.

– Надо же, дышит, и сердце бьется ровно, – поразился он. – Чудо, да и только!

– Я займусь малышом, – сказал Бобби. – А вы посмотрите, как там Зигфреда.

Голова лошади лежала на коленях Саманты, которая гладила ее и нашептывала ласковые слова, уговаривая не уходить, когда все самое тяжелое осталось позади. Ветеринар ввел антибиотики, послушал сердце и стал обтирать Зигфреду, чтобы не допустить простуды.

Каллен принялся помогать Бобби – не потому, что тот не справлялся, просто он не мог спокойно стоять и смотреть на все это, ничего не делая. А еще ему невыносимо было видеть, как Сэм из последних сил старается поддержать в Зигфриде еле теплящуюся жизнь. Перед Калленом впервые предстала незащищенная душа Саманты, которую она обычно скрывала за шутками и бравадой. Он отчетливо видел ее страх, гнев и крайнюю усталость. Ему казалось, что на балу в доме его родителей Саманта полностью раскрылась, но теперь он понял, что по-прежнему совершенно не знает ее. Она никогда не поворачивалась к нему уязвимой стороной своей души.

Пока они растирали жеребенка, чтобы согреть его и стимулировать кровообращение, Бобби рассказал Каллену о долгих и тяжелых родах, продолжавшихся восемь часов. А уже через полчаса жеребенок попытался встать на дрожащие ножки и оборвал пуповину. Ноги плохо слушались его, но третья попытка оказалась удачной. Это тоже было чудом, если учесть, что появление его на свет оказалось таким трудным.

– Так-то лучше! – отчетливо прозвучали в тишине слова доктора.

– Что вы сказали? – словно очнулась Саманта. Голова лошади по-прежнему лежала у нее на коленях.

Доктор наклонился над Зигфредой.

– Сердце бьется четче, и глаза немного ожили, – заключил он. – Пусть несколько минут отдохнет, а потом попробуем использовать жеребенка – может быть, он поможет ей подняться.

– Вы считаете, что она выкарабкается? – Голос Саманты дрогнул.

– Ничего обещать не могу, – осторожно ответил Макларен. – Но за последние два часа у меня появилась надежда.

Саманта снова перевела взгляд на лошадь.

– Ну же, давай, Зигфреда, я знаю, ты сможешь! – уговаривала она.

Ветеринар принялся массировать тело лошади от шеи до хвоста, тоже приговаривая что-то ласковое, и Каллен мысленно присоединился к этому дуэту. Когда они с Бобби медленно повели жеребенка к матери, она учуяла его запах, навострила уши, и голова ее дернулась.

– Хорошо, девочка, – подбодрил его Макларен. – Теперь отпусти ее, Саманта: не нужно, чтобы лежать ей было приятно и удобно.

Саманта с трудом поднялась. Бобби с Калленом обвели жеребенка вокруг матери, и четыре больших копыта слабо задвигались по соломе.

– Постарайся еще, Зигфреда! – не отступала Саманта. – Не ленись, у тебя теперь много забот.

Ласковый, но настойчивый голос Саманты и бьющий в ноздри запах жеребенка сделали свое дело. Зигфреда тяжело приподнялась и некоторое время неуклюже ворочалась на мокрой соломе. Ее попытки казались абсолютно беспомощными, но в конце концов увенчались успехом. Она стояла на дрожащих ногах и тяжело дышала.

– О, моя прелесть! Моя мужественная девочка! – приговаривала Саманта, обхватив шею лошади. Макларен укрыл Зигфреду попоной, а Каллен с Бобби подвели к ее голове жеребенка. Зигфреда сначала слабо, потом со все большим интересом обнюхала своего сына, едва не погубившего ее, и принялась облизывать его. Каллен почувствовал, что ему хочется кричать от радости.

Еще минут через пятнадцать жеребенок жадно сосал мать, задорно помахивая хвостиком.

– Хоть с этим проблем нет, – буркнул Бобби, ставя перед Зигфредой миску с мешанкой из отрубей, заправленных льняным маслом.

Лошадь задумчиво понюхала угощение и принялась за еду, а Саманта гладила ее по шее и тихонько говорила ласковые слова.

– Это ее первенец? – спросил Каллен.

– В том-то и дело, что четвертый! Те три раза все шло как по маслу. Мы и представить не могли, что такое может случиться.

– А ведь все могло кончиться гораздо хуже. – Макларен опустил рукава и надел пиджак. – Я повторяю, что произошло чудо. Сегодня вечером зайду проверить, как идут дела, – пообещал он, поднимая саквояж.

– Люблю, когда все хорошо заканчивается, – сказал Каллен Крейгу, когда ветеринар с улыбкой кивнул им и вышел. Они стояли и смотрели, как Саманта что-то счастливо нашептывает лошади и жеребенку. – Только я не понял, почему доктор все твердил о чуде.

– Дело в том, что на счастливый конец мы уже не рассчитывали. Эта лошадь могла умереть в любой момент: причин было предостаточно, – объяснил Крейг. – Если бы не Саманта… Мне кажется, она буквально поделилась с ней своей силой и помогла удержаться в этом мире.

– Саманта всегда была стойкой и сильной, – заметил Каллен, глядя, как она гладит Зигфреду.

– Да, но гибель этой лошади могла бы ее окончательно подкосить.

– А что, есть еще проблемы? – удивился Каллен, увидев, как посуровел его взгляд.

– Не без этого, – дипломатично ответил Крейг.

Каллен понял, что проблемы есть, и нешуточные. Но почему она доверила их только Бобби? Чувство, очень похожее на ревность, шевельнулось в душе Каллена. Почему Саманта не обратилась к нему? И тут же он сам ответил на свой вопрос: его же не было с ней рядом, чтобы она могла рассказать ему о своих трудностях.

«Вот у меня и еще один повод винить себя», – с горечью подумал Каллен.

Когда жеребенок насытился, они все вместе перевели Зигфреду с сыном в просторное чистое стойло.

– Я останусь с ними, – сказала Саманта. – А ты, Бобби, иди, отдохни, ты устал.

– Ну уж нет, – возразил Крейг. – Я вас здесь не оставлю. У вас вид не лучше, чем у жеребенка час назад. Макларен ушел, а это значит, что не о чем беспокоиться. – Он жестом остановил готовую запротестовать Саманту: – Здесь подежурит Мигель. Вы ведь доверяете Мигелю, поэтому спокойно отправляйтесь отдыхать.

Саманта все же пыталась возражать, но Каллен схватил ее за руку и потянул к двери.

– Пойдем же, Сэм, Бобби прав, и ты это прекрасно знаешь. Тебе надо принять душ и лечь спать.

– Ничего подобного! – упиралась Саманта. Она изо всех сил старалась освободиться, но безуспешно. – Я отвечаю за это ранчо, а теперь еще на моих руках полуживая кобыла. Как же я могу…

– Очень просто, – решительно перебил Каллен и почти насильно повел ее к дому. – Ты сейчас же ляжешь в постель и уснешь, даже если мне для этого придется привязать тебя к кровати.

– Каллен, мне кажется, ты слишком увлекся. Наш Грандиозный План вовсе не предполагает…

– Грандиозный План тут ни при чем. Ты не должна все тащить на себе. На ранчо достаточно знающих людей, которые прекрасно справятся и без тебя, – говорил Каллен, проталкивая Саманту в дом. Их сражение шло под аккомпанемент виолончели Эрин, упражнявшейся наверху. – Ты сейчас же пойдешь к себе, или я тебя туда отнесу.

– Не посмеешь!

– Уверена?

Саманта отступила на шаг и произнесла тоненьким голосом, умоляюще сложив руки:

– Папочка, пожалуйста, разреши мне посмотреть передачу о животных! – В этот момент она действительно напоминала семилетнего ребенка, обожающего телепередачи.

– Хватит разговаривать и отправляйся в постель! – с трудом сдерживая улыбку, проговорил Каллен.

– Могу поспорить, тебе хотелось сказать это Уитни миллион раз.

В другой раз Сэм обязательно принялась бы развивать эту тему, но сейчас она даже не обернулась, когда он подтолкнул ее к лестнице, и это особенно встревожило Каллена. Он понял, насколько она вымоталась. Саманта поднималась по лестнице, и ее поддерживали только гордость и сила воли. Что же все-таки заставляет ее работать с такой одержимостью? Каллен искал и не находил ответа.

– А вы, я вижу, умеете общаться с женщинами.

Каллен обернулся и увидел на пороге кухни Калиду.

– Можешь мне поверить, – улыбнулся он, – если бы она так сильно не измучилась, я бы мог остаться со сломанным носом. И в довершение всего меня бы отлучили от дома.

– И все же вам не так повезло, как вы думаете.

– А что такое?

– Вы проиграли Уитни последний раунд. Вы заставили ее ждать два часа, а она ни одного мужчину не ждет больше минуты. Думаю, теперь вам несдобровать.

– Я был занят, – нахмурился Каллен и только сейчас заметил кровь, пот и грязь на своей одежде. Что и говорить, последние два часа он далеко не бездельничал.

– Как они?

Темные глаза Калиды смотрели на Каллена с живым интересом. Пояснять она ничего не стала: когда на ранчо должна жеребиться кобыла, такой вопрос понятен всем.

– У них все будет хорошо.

– Слава богу! Хотите есть?

Каллен почувствовал, что напряжение последних часов, проведенных в конюшне, внезапно спало, и голод давал о себе знать.

– Очень хочу, – ответил он.

– Пойдемте на кухню, я держу для вас все теплое.

После обеда Каллен снова отправился в конюшни: Саманта спала беспробудным сном, а лошадей надо было тренировать. И какая разница, что это не имело отношения к Грандиозному Плану.

Каллену пришлось изрядно потрудиться, но к тому времени, когда они вечером входили в дом Баррисфордов, Уитни уже простила его за то, что он заставил ее обедать в одиночестве.

Каллену всегда нравилось семейство Баррисфорд – за исключением, пожалуй, Мисси. Они никогда не важничали, не старались продемонстрировать свое превосходство. А еще – в этой семье по-настоящему любили лошадей. Нет, Баррисфорды не интересовались их разведением. Они предпочитали их покупать, тренировать и ездить на них, при этом добиваясь значительных успехов. Представители каждого из трех поколений Баррисфордов в разное время входили в олимпийскую сборную. О том же когда-то втайне мечтал и Каллен, но это было давно, до гибели Тига.

К собственному удивлению, Каллен обнаружил, что ему и сейчас есть о чем поговорить с Баррисфордами, пока Уитни обсуждала с Мисси преимущества французской моды перед итальянской. На вечере были Эрин с Ноэлем, но Саманта не приехала, хотя ее тоже пригласили. Она отговорилась тем, что у нее остались неотложные дела, хотя Каллен очень помог ей в этот день.

Однако о Саманте не забыли. Каллен даже не ожидал, что Баррисфорды будут с такой охотой говорить о ней – или, по крайней мере, о ее лошадях.

– Я говорил Руфусу Ларку, что он делает глупость, собираясь истратить кучу денег на новое поголовье, – говорил Мэтью Баррисфорд, старейшина рода, которому уже перевалило за восемьдесят. – Но теперь вижу, что он мог бы сейчас надо мной посмеяться. Южные пастбища Ларков примыкают к нашим землям, так что я частенько смотрю на подрастающих жеребят и любуюсь ими. К ним перешли лучшие черты пород морган и гольштейн. Посмотрим, как они покажут себя через годик-другой. Может быть, я даже куплю несколько лошадок для своих правнуков, если окажется, что Саманта не зря их расхваливает.

– Если хотите остаться в выигрыше, вам стоит поторопиться, – посоветовал Каллен. – На осенних соревнованиях Саманта выставляет несколько шестилеток. Я их видел и могу сказать, что они наверняка привлекут к себе внимание.

– Она собирается выставлять шестилеток в многоборье? Эта девица, должно быть, совсем спятила. Самой молодой лошади, на которой когда-либо выступали Баррисфорды, было семь лет. И ничего хорошего из этого не получилось. Бедное животное было так напугано, что упрямилось перед каждым препятствием.

– Не надо недооценивать Саманту, – заметил Каллен. – Это очень решительная и настойчивая женщина, и работает она с великолепными животными.

Мэтью задумался, пожевав губами:

– Я собирался в сентябре погостить у внука в Сиэтле, но, пожалуй, отложу поездку и посмотрю соревнования.

– Уверен, что жалеть вам не придется, – улыбнулся Каллен. – Вы можете стать свидетелем утверждения новой американской породы!

– Значит, вот что на уме у Саманты? – Кустистые брови Баррисфорда поползли вверх.

– Именно! Она считает, что, если это удалось Джастину Моргану, почему бы и ей не попробовать. И, насколько я могу судить, ей это вполне по плечу. Мне приходилось ездить на ее шестилетках. Их всех отличают сила, красота и спокойный нрав. Сэм закладывает хорошую основу.

Уитни, очевидно, надоело их слушать, и она, нахмурив брови, перевела разговор на тему, более ей близкую. Каллен поморщился, досадуя на себя за то, что опять увлекся и забылся. Остальную часть вечера он посвятил исключительно Уитни.

Было уже за полночь, когда Каллен подвез Уитни к ее дому. По дороге они поговорили об изменениях, произошедших в Гонконге после передачи его под юрисдикцию Китая. Это была вполне нейтральная тема. О лошадях, Саманте и свадьбе они говорить избегали.

– Может быть, хочешь что-нибудь выпить? – предложила Уитни, когда он распахнул перед ней дверцу «БМВ».

– Не откажусь.

Они рука об руку вошли в дом и прошли в гостиную, где дожидалась своего часа в огромном буфете красного дерева масса всевозможных графинчиков.

– Бренди будешь?

– Да, – ответил Каллен и без всякого перехода добавил: – Меня беспокоит Сэм, она слишком много работает.

– Ерунда, – отмахнулась Уитни, наливая бренди в два стаканчика. – Сэм работает ничуть не больше обычного.

– Если это считать обычным, то у нее действительно серьезные проблемы.

– Не преувеличивай, Сэм много работает, потому что ей это нравится.

Каллен взял из рук Уитни стакан и стал задумчиво разглядывать его.

– Мне кажется, она чего-то боится, – негромко произнес он.

– Кто, Сэм? Да это просто смешно! Сэм никогда и ничего не боится. Она делает то, что ей нравится. Кстати, не последовать ли нам ее примеру? – Уитни обняла его за шею и поцеловала. На этот раз ее поцелуй был долгим и нежным. – Вот, что нравится делать мне! – отстраняясь, объявила она.

Каллен смотрел на нее в замешательстве. В его памяти вдруг ожил поцелуй Саманты, и он явственно осознал: то, что произошло сейчас, не идет ни в какое сравнение с тем обжигающим незабываемым поцелуем. Нахмурившись, он машинально одним глотком осушил свой стакан.

– Поцелуй с привкусом бренди? Что ж, это мне тоже нравится. – Уитни снова поцеловала его, а потом повернулась к буфету: – Еще налить?

Каллен некоторое время тупо смотрел на стакан: он не помнил, как выпил бренди. Затем он с испугом взглянул на женщину, которую любил:

– Нет, спасибо, Уитни, мне пора. Завтра рано вставать. Утром нужно позвонить в Лондон и Гонконг.

– Тогда увидимся за обедом.

Она подошла к нему, подставляя губы для поцелуя, и Каллен с ужасом почувствовал, что впервые за эти тринадцать лет ему не хотелось целовать Уитни. Он знал, что не должен сравнивать ее с той, другой женщиной, и все-таки сравнивал. Воспоминания о поцелуе Саманты были слишком яркими и живыми, они лишали его рассудка.

– Спокойной ночи, Уитни, – поспешно сказал Каллен, целуя ей руку, и заторопился прочь, пока еще не утратил остатки благоразумия.