9

Карл никогда не понимал, до какой степени я стесняюсь рассказывать людям о своем писательстве, точнее, никак не мог взять в толк причину моей неловкости. А как объяснишь, что немыслимо делиться столь личным с полузнакомыми людьми. Даже на прежней работе о моей книге узнали случайно — кто-то из коллег услышал мой телефонный разговор с литературным агентом, поставив меня в безвыходное положение. А новым знакомым я называлась пресс-секретарем муниципалитета — и этим ограничивалась, хотя и чувствовала слегка настороженное недоумение мужа. «Не понимаю, Анни, почему ты не рассказала о том, что пишешь, — упрекал меня Карл, когда мы оставались вдвоем. — Временами ты для меня загадка». Я не выносила выражения его лица, когда он так говорил, — вроде я силком, против его воли, вовлекала его в странный сговор.

Карл вообще терпеть не может секреты любого рода. Это основная черта его характера, которая, как мне иногда кажется, буквально отпечаталась на всех остальных качествах — прагматизме во всем, связанном с карьерой, любви к достижениям современных технологий, стремлении не оплошать. Очевидно, это заложено в его природе, а зародилось потому, что он вырос в обстановке, где все было точно таким, каким должно быть. Словом, даже крохотная тайна выводила его из себя так, как если бы ему предстояло пройти таможенный досмотр с пакетиком героина в кармане. Для душевного спокойствия Карла крайне важно, чтобы люди, если им хочется, могли заглянуть в любой уголок его жизни — и не обнаружить ничего предосудительного.

Именно по этой причине мне совсем не хотелось рассказывать ему о договоренности с мистером Уиллером и признавать, что если я по сути и не соврала ветеринару, то ввела его в заблуждение. Я отлично представляла себе реакцию Карла и знала, как он истолкует мою увертку. В его глазах это будет выглядеть наихудшим из поступков: таинственность ради самой таинственности, ничем не оправданное желание скрыть безобидный факт. На память, понятно, придут иные мои секреты, в которых я ему призналась еще до свадьбы и которые он в итоге выложил родителям. Чем больше я думала об этом, тем яснее мне виделась сложившаяся ситуация. Нет, рассказывать Карлу о назначенной встрече с ветеринаром никак нельзя.

«Подумаешь, какое великое событие, — уговаривала я себя. — Мой предстоящий визит в ветеринарную клинику Уорхема уж никак не важнее массы задач, которые Карл ежедневно выполняет в офисе и о которых мне не докладывает. Разве что анекдот перескажет, пущенный кем-нибудь из сотрудников по электронке, или подпустит шпильку в адрес шефов с их сверхамбициозными планами продаж на будущий сезон». Однако уговоры были тщетны: в глубине души я была абсолютно уверена, что именно это куда как важнее и что я сама себе вру. Каждый вечер я физически ощущала, как мысль о ветеринаре прожигает мне мозги, — и делала вид, что ничего подобного не происходит. А Карл был спокоен, любые мои причуды очень удобно объясняя новым романом: дескать, сюжет захватил жену, но вскоре работа над книгой потеряет новизну, и Анна станет самой собой.

В течение дня я большую часть времени проводила на кухне, со своим блокнотом, нервничая от чувства одиночества и одновременно с интересом, как бы со стороны, наблюдая за этим самым чувством; это было многослойное ощущение, не поддающееся каким бы то ни было разумным объяснениям. Иногда, когда Лиз бывала на работе, меня навещал Сокс. Его присутствие неизменно привносило уют и ауру домашности — ничто не могло отодвинуть меня дальше от темных пятен на жизни Ребекки Фишер, чем этот рыжий симпатяга, вечно в поисках молочка и общества. Приятно было сознавать, что живое существо рядом мурлычет в квадрате солнечного света и видит свои кошачьи сны.

С приближением пятницы волнение нарастало, время, казалось, тащилось еле-еле, а мысли крутились вокруг Ребекки, точнее, моей будущей героини, которая упорно не желала вырисовываться. Но стоило отвлечься от ее образа, как память возвращала иные события, и напряженную атмосферу дома, где я выросла, и ту нескончаемую страшную осень, и прочие, прочие места, которые я отчаянно мечтала забыть.

Я полагала, что по будням все офисы на окраинах Уорхема пустеют к тому времени, когда семьи собираются за обедом, — поклясться могла бы в этом, на основании собственных наблюдений за жизнью города. Но в пятницу без четверти двенадцать приемная ветклиники была битком набита. На пластиковых стульях вдоль стен приемной сидели владельцы животных со своими питомцами на коленях. Я насчитала трех кошек, четырех собак и нечто непостижимое в клетке. Двое малышей с пронзительными криками играли в догонялки под обстрелом возмущенных взглядов посетителей, и только привыкшая ко всему мамаша не обращала на них внимания. Непрерывно звонил телефон, даже когда издерганная секретарша скороговоркой, но толково отвечала по другой линии.

— Итак, я записываю вас на двенадцать часов в понедельник, — говорила она в трубку. — Ждем вас, всего хорошего. — И подняла на меня взгляд профессионала, старающегося делать как можно больше дел одновременно: — Чем могу помочь?

Неловкость и смущение остались при мне, но я назвалась с чувством уверенного в себе человека:

— Анна Джеффриз. У меня договоренность о встрече с мистером Уиллером. Минут на десять-пятнадцать, не дольше.

— Так вы та самая писательница. Доктор мне говорил. Не часто ему приходится давать интервью. — Телефон звонил так долго и настойчиво, что игнорировать его было уже нельзя. — Будьте добры, присядьте, я приглашу вас, как только он освободится. — Секретарша сняла трубку: — Уорхемская ветеринарная клиника.

Я устроилась рядом с пожилой дамой и ее йоркширским терьером. Стены были уклеены плакатами, и, чтобы убить время, я принялась их изучать. «ПетПлан Иншуэренс, Кошачья гостиница в Уорхеме»…

— Мисс Джеффриз? — окликнула наконец секретарша. — Пройдите, пожалуйста.

Мистер Уиллер оказался высоким мужчиной чуть за сорок, с отступающими к затылку каштановыми волосами и добрым, печальным лицом, в чертах которого угадывалось что-то от бладхаунда. Доктор был в белом халате и встретил меня с исключительным дружелюбием. Когда я вошла в небольшую, хорошо оборудованную смотровую, он показался мне таким же славным, как и по телефону. Что могло привлечь его к Ребекке Фишер — сам собой напрашивался вопрос.

— Вы, должно быть, Анна Джеффриз. Рад знакомству. — Пожав мне руку, он указал на единственный пластиковый стул: — Прошу. Ваш звонок был для меня настоящим сюрпризом. Я и представить себе не мог, что найдется писатель, который выберет нашу глушь местом своего проживания.

— Собственно, я совсем недавно переехала сюда.

Я легко представила, как новость доберется до Лиз, Хелен, Мьюриэл и Морин, и буквально услышала хор язвительных голосов, сетующих по поводу отсутствия моей книги на книжных полках в Рединге. Вот уж чего мне хотелось меньше всего, и потому я тут же напустила на себя до идиотизма таинственный вид. Уж пусть лучше он сочтет меня чокнутой — зато не станет делиться с этими кумушками.

— Я была бы вам крайне признательна, мистер Уиллер, если бы это осталось между нами. Ведь никто здесь еще этого не знает…

— Необыкновенная скромность для писателя, — отозвался доктор.

Я уже привыкла именно к такому ошибочному толкованию моих слов и не собиралась пускаться в объяснения. А он с любезной улыбкой спросил:

— И где же вы сейчас живете?

— В Эбботс-Ньютоне, Плаумэн-лейн, четыре. — В его глазах мелькнуло удивление: значит, и впрямь помнил этот адрес. Собравшись с духом, я продолжила: — Боюсь, что ввела вас в заблуждение относительно цели своего прихода. Признаться, я хотела расспросить вас о Ребекке Фишер — говорят, она жила в этом доме до нас. Кто-то из соседей обмолвился, что вы были с ней знакомы, вот я и подумала, не сможете ли вы рассказать мне хоть немного о том, какой она была. Я ведь…

Слова будто прилипли у меня к языку: выражение его лица вмиг стало совершенно другим.

— Простите, — смущенно пролепетала я. — Я чем-то вас обидела?

— Вовсе нет. — И тон совершенно изменился, став ледяным, а голос дрогнул от чего-то, клянусь, очень похожего на ненависть. — Очень рад, что деревенские упыри наконец-то нашли более оригинальный подход ко мне. Обычно они просто останавливают меня на улице и спрашивают: вы и вправду ее знали? Какое счастье, что она убралась отсюда, не так ли? — В его голосе появились злобные, удачно схваченные интонации деревенских сплетниц, вибрирующие и надтреснутые. — Однако я и предположить не мог, что у кого-либо из них хватит мозгов придумать историю подобную вашей. «Собираю материал для романа»! Примите мои поздравления, вот уж действительно редкое хитроумие. А я ведь поначалу вам поверил.

— Простите. — Мой собственный голос прозвучал глухо, словно издалека. — Не знаю, что вы обо мне…

— Ой, бросьте. Надо же, а я уж решил, что всем вам уже надоело преследовать ее. Но нет — вам все мало, даже после того, как вы выжили ее из дома. Даже после того, как убили ее собачку, чтобы заставить ее уехать! А теперь желаете вынюхать подробности? Не почувствовал ли я в ней чего-то дьявольского? Узнал ли ее по старой фотографии? — Добрый бладхаунд в человеческом облике, подумала я о нем прежде, — а теперь видела перед собой рычащий оскал. — Если вы хотите увидеть дьявола в этой проклятой деревне, присмотритесь к своим соседям, которые наблюдали, как эта женщина погибала, но и пальцем не пошевелили, чтобы помочь ей. Заодно и на себя посмотрите — на могиле сплясать готовы. Сделайте одолжение, покиньте лечебницу.

— Вы все не так поняли… — бормотала я, пытаясь что-то объяснить, но уже сползла со стула и пятилась к двери. — У меня и в мыслях не было…

— Прощайте, мисс Джеффриз.

Мне ничего не оставалось, кроме как развернуться, пересечь заполненную приемную и уйти — глубоко потрясенной, клянущей себя за такой бездарный провал. Если б начать разговор заново, подобрать другие слова… эх, да что там. И думать нечего, он меня не примет. Я упустила свой шанс, упустила раз и навсегда. Не имея ни капли интуиции писателя, и то нетрудно понять, что мистер Уиллер не станет слушать мои оправдания, даже если я попытаюсь позвонить ему.

При воспоминании о том, как он изменился в лице, невольная дрожь пробежала у меня по спине от поясницы до затылка. Какое удручающее было ощущение: словно неведомо откуда взявшееся облако набежало на солнце и мир вокруг мгновенно поблек, лишившись красок.

«Ребекка была его подругой, а быть может, и возлюбленной, — говорила я себе. — Его желание защитить ее более чем естественно». Удивительно другое — как Ребекке Фишер удалось пробудить в нем такую преданность? Почему один человек счел произошедшее здесь гнусной травлей, а вся деревня — справедливым возмездием?

Несомненно, мистер Уиллер знал что-то такое, чего не знал больше никто, даже всеведущая Морин. На обратном пути я вспомнила слова доктора — и ошейник из кухонного шкафа. Даже после того, как убили ее собачку, чтобы заставить ее уехать! Голос звучал у меня в ушах, полный неприкрытой ненависти к жителям деревни — и, как ни горько это сознавать, также и ненависти ко мне.

Я была расстроена и злилась на себя за это: в конце концов, он всего-навсего сельский ветеринар. Ведь не нажила же я себе врага в лице главаря сицилийской мафии. Покрутив ручку настройки приемника, я нашла популярную мелодию, надеясь с ее помощью смыть тревогу и волнения; зазвучали заезженные рифмы, выражающие пошлые чувства. И отлично: под такую музыку хорошо скакать, она отрицает само существование темных уголков души.