"Беглый огонь! Записки немецкого артиллериста 1940-1945" - читать интересную книгу автора (Липпих Вильгельм)

Глава 5 Война на Западе

Май 1940 года — апрель 1941 года

Мы начали войну в качестве зрителей ранним ясным днем 10 мая 1940 года. В небе у нас над головой немецкие летчики вступили в бой с английской и французской авиацией. Мы с восхищением наблюдали за этим поединком. Нам хорошо был слышен рокот пулеметов крылатых машин, вступивших в схватку за господство в воздухе.

Когда вниз устремился объятый огнем самолет мы восторженно захлопали победителю, подбившему его. Мы как будто стали свидетелями какого-то спортивного поединка, правда, точно не зная, кому принадлежит горящий самолет — нам или противнику. За очень короткое время было сбито пять или шесть самолетов, причем некоторые из них на незначительном расстоянии от нас, примерно в пяти-шести километрах. Известие о том, что сбит, по крайней мере, один немецкий самолет, охладило наш бессмысленный восторг.

После передислокации на французскую границу несколько подразделений 58-й дивизии были отправлены на другой берег реки Мозель, южнее Люксембурга. Последующее наступление на оборонительные укрепления линии Мажино, возможно, имело важную стратегическую цель, однако ее удалось добиться ценой тяжелых потерь с нашей стороны. 18 мая нашу дивизию заменила другая военная часть, и нас отвели обратно в тыл.

Эта военная операция существенно отличалась от тех боевых действий, которые мы отрабатывали во время маневров. Во Франции мы следовали приказам, выполняя их так, как нас учили. Если нам приказывали занять некую позицию в назначенное время, мы атаковали ее в лоб и несли при этом тяжелые потери.

Позднее в годы войны наши офицеры, как правило, не осуществляли боевых операций, не определив предварительно эффективную тактику, чтобы по возможности снизить потери пехоты. Такой подход частично практиковался и во Франции, однако в основном преобладал прусский стиль военного руководства, заключавшийся в одном слове — «Выполнять!». Через два дня после возвращения в Оршольц наша дивизия пересекла территорию Люксембурга длинной колонной людей, лошадей и машин. Главным транспортным средством нашей роты были пароконные фургоны для припасов. На них перевозились наши вещи вроде обмундирования и продуктов, что позволяло нам передвигаться пешком налегке с одной лишь винтовкой и боеприпасами. Несмотря на то что нам не нужно было нести рюкзак, флягу с водой, противогаз и прочее снаряжение, долгие пешие переходы были очень утомительными. Чтобы поберечь ноги, большинство из нас старалось занять место в фургоне или на соединенных вместе двух телегах-двуколках. На одной находились боеприпасы и артиллерийский расчет, вторая тащила гаубицу. Если для перевозки 75-мм гаубицы требовалось четыре лошади, то для более тяжелой, 150-мм гаубицы — уже шесть.

Как то было положено любому командиру роты, риттмейстер Рейнке ездил на лошади, для которой выделялся солдат-конюх, однако таким солдатам чаще всего приходилось ухаживать еще за четырьмя-пятью лошадьми.

Чтобы получить необходимое количество тягловой силы в период, предшествовавший началу войны, вермахт по всей Германии реквизировал лошадей у крестьян, которые при этом лишались порой половины поголовья. Ввиду того что подобные реквизиции считались лишь временной мерой на период кратковременного — так представлялось руководству вермахта — военного конфликта, крестьяне не получали никакой компенсации. Поэтому не стоит удивляться, что вскоре вермахт прекратил столь непопулярные меры, как только получил в свое распоряжение лошадей на оккупированных территориях.

Наш марш-бросок через аккуратные и живописные городки и деревни Люксембурга вскоре привел нас в южную Бельгию, что позволило нам обойти линию Мажино с севера. Несмотря на следы транспорта на дорогах, мы не знали, что всего за несколько дней до нас танковые дивизии вермахта прорвали французскую линию обороны именно в этих местах.

Теперь эти танковые части находились далеко на западе, двигаясь к Ла-Маншу и смяв оборону англо-французских войск. В стратегическом отношении Французская кампания была уже выиграна вермахтом, однако нам предстоял еще целый месяц боевых действий.

23 мая, преодолев за пять дней 130-километровое расстояние, 209-й и 220-й полки нашей дивизии вошли на территорию Франции и заняли позиции на линии фронта примерно в пятнадцати километрах юго-восточнее города Седана. Заменив другие немецкие части, эти полки заняли участок протяженностью шесть километров между французскими городами Кариньян и Музон. Между тем 154-й полк временно находился в резерве на северном берегу реки Маас в бельгийском городе Арлоне, дожидаясь прибытия новых немецких частей.

После того как наш полк оказался на фронте, я на личном опыте познал горечь первого сражения. Когда нашу дивизию бросили в бой, мы столкнулись с яростным сопротивлением франко-алжирской дивизии, переброшенной в Европу из Северной Африки. Во время боя, оказавшегося для 58-го полка самым трудным за всю Французскую кампанию, алжирцы обстреливали нас из потайных мест, с верхушек деревьев. Для продвижения вперед нашим пехотинцам приходилось задействовать своих снайперов или поливать деревья пулеметным огнем. В отдельных случаях мы даже были вынуждены использовать огнеметы.

В ходе таких боев линия фронта постоянно менялась, и в такой обстановке наша рота не могла обеспечивать гаубицами огневую поддержку других подразделений. Вместо них нам приходилось рассчитывать на дальнобойную артиллерию дивизии, огнем которой удавалось помешать подкреплениям противника выйти к линии фронта.

25 мая наш полк прошел 70 километров, выдвинувшись из Арлона к новой линии фронта близ французского города Бомон-ан-Аргонн. В тот день я получил приказ обер-фельдфебеля Элерта доставить донесение в одну из наших частей, находившуюся на линии фронта. Моей целью была небольшая деревушка Пуилли-сюр-Мез, располагавшаяся в долине реки Маас примерно в трех милях от Бомон-ан-Аргонна.

Я без малейшего колебания или сомнения принял этот приказ — приказам следует подчиняться беспрекословно. Будучи более горячим и энергичным, чем остальные солдаты моего взвода, я непременно хотел доказать себе, что не боюсь опасностей боя. Моя наивность в ту пору оправдывалась тем, что я просто не знал, что меня может ожидать.

Дорога к деревне пролегала по спуску с холма и была лишена каких-либо укрытий в виде деревьев. Для неприятельских наблюдателей и артиллеристов я был открыт и виден как на ладони. Спускаясь вниз по склону, я никого не видел впереди. Заметив меня, французские артиллеристы тут же открыли огонь. Услышав свист летящего в мою сторону снаряда, я мгновенно бросился в придорожный кювет, прежде чем он разорвался в 100 метрах впереди меня.

Позднее я научился по звуку летящего снаряда определять место его взрыва. Находясь в России, я обычно повторял: «Еще сто метров — и пусть стреляют». Впервые оказавшись под артиллерийским огнем противника, я в этом еще совсем не разбирался. Снаряды продолжали падать справа и слева от меня на расстоянии примерно 50 метров. Каждый раз, услышав, что произведен очередной выстрел, я снова бросался в кювет. Через минуту я вскакивал на ноги, и, согнувшись, бежал дальше, тревожно ожидая нового выстрела. Повторив этот прием с десяток раз, я примерно за полтора часа преодолел лишь полтора километра пути.

На закате я, наконец, прибыл на наши передовые позиции в Пуилли-сюр-Мез и доставил донесение названному мне офицеру. Деревушка находилась под прикрытием холма, и в ней можно было не так сильно опасаться французской артиллерии, которая продолжала вести заградительный огонь со скоростью пять-шесть снарядов в минуту.

В ту ночь я устроился в винном погребе одного из домов, сложенных из дикого камня, куда набились 20 или 30 немецких солдат. От залпов, которые обрушивала на Пуилли французская артиллерия, постоянно вздрагивала земля. Мы находились в непроглядной тьме, и на головы нам постоянно сыпалась пыль. Если бы снаряд угодил в наш дом, то последствия могли бы быть самыми катастрофическими.

Ранним утром обстрел прекратился, и я покинул изуродованную снарядами деревушку прежним путем еще до того, как начало светать. Я спокойно поднялся вверх по холму и направился в расположение моей части, в Бомон-ан-Аргонн.

Наткнувшись на неразорвавшийся 75-мм снаряд, которым французы пытались попасть в меня, я решил сохранить его в качестве сувенира на память о своем первом крещении огнем и, взяв его под мышку, понес с собой.

За выполнение этого, а также ряда других заданий 10 декабря 1941 года я был награжден Железным крестом 2-го класса. Тем не менее я в то время чувствовал, что достиг много большего. Если бой делает из юноши мужчину всего за один день, то мой поход под огнем в Пуилли-сюр-Мез и ночь в винном погребе можно считать моим ускоренным взрослением, несмотря на то что это была лишь прелюдия к тому, что мне довелось испытать впоследствии.

На следующий день, 27 мая, 209-й и 220-й полки попытались захватить деревню Инор, расположенную примерно в миле от Пуилли-сюр-Мез. На третий день боев за Инор 71-я пехотная дивизия пришла на помощь нашей сильно потрепанной части на восточном участке фронта, занимаемом 58-й дивизией.

В конце мая — начале июня, после эвакуации французов и англичан из Дюнкерка в Англию, вся немецкая армия была нацелена на юг для наступления на остатки французских войск.

5 июня Германия развернула наступление, начав так называемую «Битву за Францию». Через четыре дня 154-й полк предпринял атаку, имевшую целью захват леса Буа де ля Ваш, граничившего с главной дорогой на юго-восток, расположенной в паре километров от Бомон-ан-Аргонна.

Когда мы начали наступление на юг, нас снова стала обстреливать французская артиллерия, на этот раз применив снаряды с газом. Поскольку нас готовили к таким непредвиденным случайностям, мы быстро надели противогазы. К нашему удивлению, снаряды не разорвались, и когда мы внимательно осмотрели их, то выяснилось, что они были произведены компанией «Крупп» и в 1918 году отправлены во Францию в счет репараций.

Наше наступление на Буа де ля Ваш снова встретило яростное сопротивление североафриканских дивизий французов и было сломлено. Понеся тяжелые потери, мы были вынуждены отступить. Однако последующий перелом в «Битве за Францию» заставил самих французов начать отступление на юг.

11 июня мы смогли продолжить наступление.

11–25 июня 1940 года

В дальнейшем боевые действия во Франции разворачивались более активно. По дорогам тянулись бесконечные колонны наших пехотинцев и конных подвод. Мы следовали по пятам стремительно отступавших французов. Во время наступления на юг наши пехотные части всего три или четыре раза перестраивались в боевые порядки.

Бои, в которые нам приходилось ввязываться, были, как правило, короткими перестрелками, длившимися не более часа. Они начинались с заградительного огня французской артиллерии, вынуждавшего нашу пехоту рассредоточиваться и искать укрытия. Если наши пехотинцы натыкались на мощные оборонительные сооружения французской армии, то полк просил огневую поддержку у нашей минометной роты.

В таких случаях 13-я рота размещала гаубицы и боеприпасы как можно ближе к фронту, чтобы не попасть под обстрел врага, примерно в полукилометре от первой линии. В большинстве случаев нашим 75-мм гаубицам удавалось решать любые возникавшие проблемы, и 150-мм орудия в бой не вводились.

Если требовалось вмешательство нашей дальнобойной артиллерии, то мы даже не открывали ящики с боеприпасами. Лошади с возками, на которых были установлены гаубицы, отправлялись в обоз, но держались в полной готовности, чтобы, если возникнет необходимость, можно было быстро вернуть их на линию фронта.

За редким исключением мой взвод связи регулярно размещал телефонные линии между передним обозревателем на передовой и позициями роты и штабами роты и полка, находившимися в тылу. Нам также приходилось обеспечивать целостность этих линий, легко уязвимых при обстреле противника.

Извещенные начальством о том, что колодцы могут быть отравлены, мы старались не пить местную воду. Чтобы утолить жажду, мы стали искать вино в погребах домов. После недолгих поисков несколько солдат из моего взвода связи «освободили» деревянный бочонок с вином и вытащили его наружу. Водрузив его на передок повозки, кто-то спросил: «А как же открыть эту чертову штуку?»

Ответ нашел другой солдат, который вытащил «люгер» и выстрелил в бочонок. Из пробитого отверстия прямо на землю полилась струйка красного вина, и мы тут же, не переставая идти, начали подставлять под нее рот, чтобы напиться.

Придя к церкви небольшого городка, я услышал о том, что на ее крыше сидели два французских снайпера, пару часов назад подстрелившие нескольких немцев. Поймав двух французских солдат, мы собрались отомстить им за смерть наших товарищей. В качестве наказания один офицер нашего полка приказал снайперам несколько часов стоять на коленях на бетонных ступеньках перед церковным алтарем. После этого их отправили в лагерь для военнопленных.

16 июня мы вошли в Дюн-сюр-Мез, расположенный примерно в 25 километрах от Бомон-ан-Аргонна. На следующий день, в день моего двадцатилетия, 58-я пехотная дивизия достигла Вердена, пройдя еще 30 километров на юг. На высоком холме располагалось большое кладбище, где покоились те, кто погиб во время кровопролитного сражения французских и немецких войск. Оно напомнило нам о той ужасной цене, которую наши отцы заплатили за Первую мировую войну. Какими бы ни были исторические параллели, но наше наступление во Франции в эту войну после всего одного месяца боев оказалось относительно легким.

На следующий день мы совершили 30-километровый марш-бросок и, не встретив сопротивления, вошли в Сен-Миль. Город сдался нам достаточно легко, несмотря на огромное количество гражданских лиц, французов, заполонивших все ведущие на юг дороги и надеявшихся спастись бегством.

Оттесненные на обочину, чтобы дать нам дорогу, повсюду толпились беженцы, главным образом женщины и дети с ручными тележками, набитыми домашним скарбом. Потерянные мрачные лица и безнадежные взгляды свидетельствовали о том, что их дух сломлен. Это было душераздирающее зрелище, на которое невозможно было смотреть без жалости.

После Сен-Миля мы добрались до Тюля, преодолев за один день 50 километров. С господствующей высоты открывался хороший вид на город, где располагался французский гарнизон. Скоро подтянулись наши 75-мм и 150-мм гаубицы и вместе с другими артиллерийскими частями дивизии открыли огонь по оборонительным укреплениям французов.

В данных обстоятельствах задача наших минометов и крупнокалиберных орудий заключалась в том, чтобы сломить дальнейшее сопротивление противника и заставить его отступить. Если пехоте под нашим артиллерийским прикрытием удастся продвинуться вперед, то полностью уничтожать цель не имело смысла. После двадцатиминутного заградительного огня наши войска захватили боевые укрепления французов, которые частично отступили, частично сдались в плен.

Заняв Тюль, мы приостановили движение вперед. 22 июня до нас дошли слухи о том, что французское правительство, поняв тщетность дальнейшего сопротивления, согласилось подписать перемирие, вступающее в действие с 25 июня. Несмотря на то что мы всего за шесть недель сделали то, чего наши отцы не смогли добиться за четыре года, радость победы немного горчила. Если это настоящая война, то она была легче, чем мы предполагали.

После недолгого пребывания на окраине Тюля мы двинулись дальше и вскоре оказались в соседней Шампани. Здесь мы поспешили воспользоваться несколькими днями передышки. Поскольку хозяева брошенных домов, в которых мы остановились на постой, набили свои погреба парой сотен бутылок местного сухого искристого вина, мы, естественно, выпили его столько, сколько смогли. Шампанского обнаружилось так много, что мы не только использовали его для чистки зубов, но и мыли им пол в комнатах.

Тем временем в Германии Гитлер и его режим обрели еще большую популярность, чем прежде. В отличие от большинства немцев, которые считали, что успехи Французской кампании вызваны высоким уровнем подготовки офицеров и солдат вермахта, я полагал, что они обязаны просчетам военного командования французов и недостатку мужества их солдат.

Национальные стереотипы рисуют французов изнеженными жизнелюбами, готовыми за комфорт отдать все на свете, а немцев педантами, послушными исполнителями приказов и прирожденными вояками. Французские солдаты казались мне тогда слабовольными людьми с низким моральным духом, заботящимися лишь о спасении собственной шкуры.

В отличие от них немецкие солдаты, окружавшие меня, были целеустремленными и решительными патриотами, настроенными любой ценой выполнить воинский долг.

В бою ментальность французского солдата была такой: «Дела плохи, нужно скорее сматываться отсюда!» В подобной ситуации немецкий солдат думает по-другому: «Нужно разбить этих сукиных детей во что бы то ни стало!»

Несмотря на мужество немцев, 58-я пехотная дивизия понесла тяжелые потери. Погибло 23 офицера, 120 унтер-офицеров и 533 других военнослужащих, большая часть которых была приписана к пехотным ротам, которые всегда принимали на себя главный удар атаки. Выполнив задание, возложенное на нас командованием, мы сейчас мечтали об одном — поскорее вернуться домой.

Став свидетелями нашей победы над Францией, основная масса немцев была уверена в том, что Великобритании скоро придется сесть с Германией за стол переговоров. Однако мы, солдаты, прекрасно знали, что пока англичане все еще противостоят нам, война не закончена. Некоторые из нас считали, что необходимо осуществить высадку на Британских островах, однако никто не мог предполагать, что через год мы будем воевать в России.

4 июля 1940 года — 24 апреля 1941 года

В начале июля мы покинули Шампань и отправились на оккупационную службу в Бельгию. В одном месте на нашем пути встретились оборонительные сооружения линии Мажино, теперь показавшиеся нам символом тех бед, что случились с Францией.

Преодолев 300 километров за десять дней, 58-я дивизия, наконец, прибыла в город Тонгерен, располагавшийся во фламандской части Бельгии, в 25 километрах к северу от Льежа. Наше пребывание в Тонгерене оказалось краткосрочным. В последних числах июля нас перебросили в город Вервье, что во франкоговорящей части Бельгии.

В Вервье наш полк разместили в комнатах, а также в отдельных домах, реквизированных нашей армией в маленькой деревушке на южной окраине города. Мы спали по трое-четверо в комнате. Я немного говорил по-французски, и поэтому меня часто использовали в качестве переводчика при общении с местным населением, когда возникали какие-нибудь проблемы. К счастью, они в основном носили крайне несущественный характер.

Наша служба была не слишком обременительной, и поэтому ротный командир вскоре стал отправлять нас в отпуск. Его выбор основывался главным образом на советах гауптфельдфебеля Юхтера, который вел учет нашим увольнительным. В среднем отпуск длительностью три недели предоставлялся один раз в год.

Получив 10 августа отпуск, я сел в Вервье на поезд и поехал домой. При этом я не забыл захватить с собой тот самый снаряд, который решил сохранить на память о моем крещении огнем. Когда я прибыл в Пюгген, моя семья встретила меня как настоящего героя. Чувствуя себя на отдыхе, а не в солдатском отпуске, я довольно легко втянулся в привычную жизнь на ферме. После моего непродолжительного опыта боевых действий во Франции я чувствовал себя взрослым мужчиной, хотя на самом деле я относительно мало изменился. В середине отпуска я совершил поездку в Гамбург, чтобы провести несколько дней в обществе Аннелизы. После разлуки, продлившейся полтора года, мы решили отложить знакомство с ее семьей и вместо этого побыть вдвоем и погулять по городу.

После того как 30 августа я вернулся из Пюггена обратно в Вервье, мне снова пришлось погрузиться в размеренную рутину оккупационной службы. Каждый день мы четыре часа занимались боевой подготовкой, имевшей целью совершенствование наших солдатских навыков и умений. Учебный лагерь неплохо подготовил нас к тяготам боевых действий, и поэтому мы не хотели расслабляться и терять былой сноровки. В нашем полку пару раз прошли спортивные соревнования среди солдат. В забеге на дистанцию 400 метров я показал хорошие результаты, но для победы над моими товарищами мне не хватило какой-то доли секунды.

В выходные дни нам часто предоставлялась возможность отправиться в увольнительную. Мы садились в трамвай и за 15–20 минут доезжали из деревни, в которой размещались, до города. Увольнительная продолжалась с полудня до девяти вечера. Иногда мы сталкивались с проявлениями враждебности со стороны местного населения, однако гражданские в основном вели себя вполне корректно или, по крайней мере, относились к нам безразлично. Мы без особых проблем прогуливались по улицам и делали покупки.

Это может показаться удивительным, но некоторые местные девушки охотно знакомились с немецкими солдатами и бесстыдно заигрывали с ними. Они были не прочь выпить вместе с нами спиртного и кофе в уличных кафе и ресторанах. Хотя немецкие солдаты чаще всего довольствовались невинным флиртом с молодыми бельгийскими женщинами, кое-кто из нас сумел установить и более интимные отношения с ними.

Во время пребывания в Вервье мы получили черно-бело-красные шнурки, которые полагалось носить на левом плече, — отличительный знак 58-й пехотной дивизии. Подобно большинству других дивизий наша 58-я набиралась и пополнялась из какой-нибудь одной части страны, в нашем случае — из северной Германии и Нижней Саксонии. В память о том, какую важность имело для традиций и экономики нашего региона коневодство, знаки различия 58-й дивизии включали в себя изображение двух лошадиных морд, повернутых в разные стороны. Такие нашивки мы носили на левом рукаве мундира. Подобная эмблема была призвана укрепить наши земляческие связи, чувство гордости за дивизию и фронтовое братство.

Через пару месяцев после прибытия в Бельгию мы выслушали наставления нашего ротного командира риттмейстера Рейнке. По той причине, что у него были родственники в Англии, он каким-то образом мог знать о том, что англичане ждут нашего вторжения на Британские острова, и, видимо, решил нас психологически подготовить к этому. Построив нас по стойке «смирно», он предупреждал: «То, что вы видели во Франции, парни, это пустяки. В будущей войне вы будете рады, если вам представится возможность окопаться как можно быстрее. То, что ждет вас там, будет покруче всего остального».

Ветеран Первой мировой войны, Рейнке знал из собственного опыта, какой ужасный оборот может принять война. Позднее нам было жаль лишиться такого уважаемого офицера, когда его назначили командовать 2-м батальоном 154-го пехотного полка. На его место пришел обер-лейтенант фон Кемпски, ранее командовавший одним из взводов нашей роты.

Находясь в Вервье, мы пытались держаться в курсе происходящих политических событий, однако из Бельгии было трудно следить за ходом Битвы за Британию — соперничеством за превосходство в воздухе между люфтваффе и Королевскими ВВС Великобритании. Хотя мы в то время почти не знали ее подробностей, штаб нашей дивизии подыскивал участки для проведения учений на территории Голландии, готовя плацдармы для переброски наших войск через Ла-Манш. Отдельные части нашей дивизии отрабатывали высадку на берег с кораблей в Антверпене и Роттердаме. Наша минометная рота в этом участия не принимала.

Существовало широко распространенное мнение о том, что высадка морского десанта на Британские острова — дорогостоящая затея, однако большинство моих товарищей с одобрением относились к ней. Мы не знали, что у нашего военного руководства уже имелись планы операции «Морской лев», предусматривавшие участие 9-й и 16-й армий вермахта в захвате участка побережья юго-восточной Англии.

58-й дивизии, входившей в состав 16-й армии, предстояло прибыть в третьем эшелоне войск и высадиться в районе между Фолкстоном и Нью-Ромни в 100 километрах к юго-востоку от центра Лондона. Когда в апреле 1941 года мы поняли, что высадка на Британские острова не состоится, то испытали разочарование, удивляясь тому, как Германия сможет добиться мира, если Великобритания остается непобежденной.

Осенью 1940 года я познакомился с двумя сестрами, родственницами той бельгийской семьи, в доме которой мы размещались. Они пытались говорить со мной по-немецки, а я желал попрактиковаться в разговоре по-французски. Они раз десять приглашали меня к себе домой в Вервье, и мы по несколько часов учили друг друга своим языкам.

Во время этих встреч мы часто шутили и много смеялись, но это скорее был невинный флирт, чем действительно романтичные отношения. Для меня это была лишь приятная возможность мило провести время, а также усовершенствовать мой французский. Иногда я легко забывал недавние бои, но всегда помнил о том, что для бельгийцев я солдат вражеской армии, оккупировавшей их страну.

С отличием закончив в конце сентября трехлетний срок ученичества в цветочном магазине, Аннелиза уехала из Люнебурга и вернулась в Гамбург, где нашла работу в магазине на главном вокзале. Мы условились встретиться на гамбургском вокзале, когда я буду возвращаться из Пюггена в Вервье в конце моего второго отпуска, продолжавшегося с 17 ноября по 12 декабря. Прибыв в назначенный день на поезде в Гамбург, я сразу же отправился в магазин, в котором работала Аннелиза. Сняв передник, она пошла прогуляться со мной по вокзалу. Когда мы нашли укромный уголок на северном его краю, я протянул ей флакон дорогих духов, купленных в Вервье. Аннелиза благодарно обняла меня, и флакон выскользнул из ее рук и разбился, наполнив все вокруг крепким ароматом. Это показалось мне плохим знаком.

Хотя наши отношения не прерывались, мы еще не выразили обоюдного согласия придать им особый, исключительный характер. Следует признаться, что у меня была одна симпатичная девушка из Рурской области, из Дуйсбурга, с которой я познакомился в 1937 году, когда она приезжала в Пюгген навестить родственников. Через три года после нашей первой встречи я решил возобновить наше знакомство и раздобыл ее новый адрес.

После того как мы обменялись парой писем, она согласилась с тем, что я навещу ее на моем пути обратно в Бельгию, не зная, что я буду возвращаться после встречи с Аннелизой в Гамбурге. Наша последующая вечерняя встреча в Дуйсбурге побудила мою знакомую склониться к более серьезным отношениям, но я при этом понял, что меня привлекает только ее приятная внешность.

Примерно месяц спустя я как-то выпивал в Вервье вместе с моим товарищем Шютте и еще несколькими другими солдатами. Сильно опьянев, мы начали жаловаться на трудности в отношениях с подругами, оставшимися в Германии. Когда кто-то предложил написать им письма и сообщить о разрыве всех отношений, мы все поклялись поступить именно таким образом.

Это сделанное в состоянии опьянения обещание подтолкнуло меня к разрыву с Аннелизой, к которому, по моему мнению, дело уже подошло. В своем письме, отправленном 10 января, я сообщил ей, что не готов к серьезным обязательствам, которых она, видимо, ждет от меня. Мы были слишком молоды для брака, особенно ввиду продолжающейся войны и моей незавидной солдатской судьбы. Хотя наша переписка с девушкой из Дуйсбурга после нашей последней встречи прекратилась, я счел нужным признаться Аннелизе, что встречаюсь с другой. Не вдаваясь в подробности, я написал, что наши встречи не носят серьезного характера, но решил не обманывать ее, Аннелизу, и честно рассказать обо всем. Даже если у меня не было намерений и дальше встречаться с девушкой из Дуйсбурга, мы с Аннелизой должны быть свободны в желаниях и можем встречаться с кем хотим. Я также высказал пожелание оставаться друзьями и поддерживать связь друг с другом.

Позднее мне стало известно, что, получив мое письмо, она несколько дней плакала.

В конце 1940 года все полки нашей дивизии получили приказ отказаться от одного из трех батальонов, которому было суждено стать ядром для заново формируемой дивизии. Как это было тогда принято, данную потерю должны были восполнить новобранцы, только что призванные в ряды вермахта. Немецкая армия продолжала наращивать свою численность, однако никто из нас пока не знал истинных причин этого.

Весной 1941 года наша дивизия была переброшена на расстояние 40 километров к востоку от Вервье для интенсивной боевой подготовки близ бельгийского города Эльзенборна, на границе с Германией. Под холодным, пронизывающим до костей дождем мы провели маневры нашего батальона, согласовывая действия вместе с танковыми частями и авиацией. В то время как взвод связи периодически прокладывал линии коммуникации, наша рота тренировалась в обращении с гаубицами, заряженными боевыми снарядами. Когда маневры подошли к концу, мы почувствовали, что отточили необходимые навыки до автоматизма.

21 апреля 1941 года наш передовой отряд был отправлен на восток. Через два дня 58-я дивизия получила приказ в течение суток покинуть территорию Бельгии. Планированием нашей переброски занялся штаб. Передислокация дивизии — сложный процесс, отнимающий много времени, для ее подготовки следует учесть возможности транспорта и объем боевого снаряжения. Отсутствие новых предварительных директив усложняло дело планирования, однако тем самым обеспечивалась максимально возможная секретность нашей передислокации.

Ближе к вечеру 24 апреля наша дивизия практически полностью была готова к отъезду, однако некоторым подразделениям предстояло последовать за нами позже. Сев на поезд в Вервье, мы по-прежнему не знали о нашем месте назначения. Даже ротный командир не знал, куда мы направляемся. Пока мы ехали по территории Германии, все задавали друг другу одни и те же вопросы: «Куда мы, черт возьми, едем?», «Что будет дальше?». У военной жизни есть одна забавная сторона — широкое распространение слухов и их несомненная сила. Атмосфера была наэлектризована возбужденным ожиданием. В поезде строились самые разные догадки и предположения относительно того, куда мы направляемся. Скорее всего, нас перебрасывают куда-то на север. Одни предрекали: «Нас везут в Финляндию», другие высказывались иным образом: «Скоро мы будем в Швеции». Оба предположения не оправдались.