"Че: «Мои мечты не знают границ»" - читать интересную книгу автора (Вольф Клаус-Петер, Гросс Хорст-Эккарт)

«Мои мечты не знают границ»

Только к полудню 1 января 1959 года Фиделю удалось связаться с ним по телефону.

— Че, говорит Фидель. Ты, конечно, уже слышал, что Батиста бежал. Настал критический момент. Мы должны закрепить победу. В Гаване произошел государственный переворот, вернее, это пародия на него. Генерал Кантильо подобрал пару-тройку прожженных политиканов и несколько дряхлых членов Верховного суда, которые и провозгласили его главой государства. Все это организовано посольством США. Он, правда, не обладает реальной властью, но мы все равно должны действовать. Нам необходимо как можно скорее занять столицу. Это поручается тебе и Камило. Камило уже получил приказ занять военный лагерь «Колумбия». Ты же займешь второй по величине лагерь — «Кабанья». Я немедленно выезжаю на радиостанцию, чтобы огласить призыв к всеобщей забастовке. Желаю успеха!

На следующий день Че и Камило во главе своих колонн вступили в Гавану. Население восторженно приветствовало их. Освободителей встретили ликующими криками. Призыв к всеобщей забастовке нашел самый широкий отклик.

Находившиеся в лагере «Колумбия»— главной ставке Батисты — двадцать тысяч солдат сдались без единого выстрела. Че занял Гавану, не встретив фактически никакого сопротивления. Путч Кантильо потерпел позорный провал.

Через два дня после вступления Че в Гавану корреспонденту уругвайской газеты «Эль Паис» удалось взять у него интервью.

— Нет, я не войду в правительство, — категорично и ясно заявил Че. — Я всего лишь команданте революционной армии, и, когда ситуация нормализуется, я вновь стану гражданским лицом и посвящу себя своей профессии. Я хотел бы тогда уехать в Аргентину и немного отдохнуть от тягот двухлетних боев.

— А когда же ситуация нормализуется? Че только пожал плечами.

Че пригласил на обед своего старого приятеля Селайю. Теперь он был военным комендантом «Кабаньи».

Когда Селайя вошел в маленькую комнату с видом на море, Че сидел на походной раскладушке, широко расставив ноги, и чистил свой револьвер 45-го калибра. Комната была примерно метров двенадцать, у стен две железные койки, между ними небольшой шкаф и старое зеркало. Повсюду лежали книги. В стену был вбит большой гвоздь. На нем висел автомат. Над ним черный берет с маленькой звездочкой.

— Садись, старый каторжник, и рассказывай, что тебе довелось вынести. У нас здесь чудесный вид на море. Давай наслаждайся им. Ты ведь довольно просидел за решеткой после того, как они сцапали тебя вскоре после высадки с «Гранмы». Или это не так?

— А, пустяки! Мне здорово повезло, меня не расстреляли, как других ребят с «Гранмы». Меня отдали под суд, видимо, потому, что я мексиканец. Батиста хотел доказать, что налицо международный заговор против него.

— Сколько тебе дали?

— Шесть лет. Судья с издевкой спросил меня, почему я, будучи мексиканцем, вздумал сражаться за освобождение Кубы. Я процитировал слова Хосе Марти о том, что человек, для которого понятия «справедливость» и «честь» что-нибудь да значат, должен сражаться за свободу везде, где над ней нависла угроза.

— Я слышал, ты еще пытался распространить сокращенный вариант речи Фиделя «История меня оправдает».

— Да, я пытался это сделать. Они, по-видимому, испугались, что вы пойдете на штурм тюрьмы, поэтому меня и выслали в Мексику. Я тут же начал оказывать помощь «Движению 26 июля» в Сальвадоре, Гватемале и Гондурасе.

— Насчет истории с посольством — это правда?

— Да, 1 января я находился в Тегусигальпе вместе с несколькими кубинскими компаньерос. Узнав по радио о бегстве Батисты, мы решили занять кубинское посольство. Это оказалось легче легкого, но тут прибыла полиция, и нас забрали. В тюрьме я потребовал предоставить мне возможность поговорить с президентом. Эти типы выпучили глаза, и кто-то из них заявил даже, что я рехнулся. Офицер спросил меня, уж не являюсь ли я закадычным другом президента. «Тонко подмечено, — ответил я, — в эмиграции президент часто гостил у нас». Офицер счел разумным позвонить в приемную президента. Вернувшись, он отсалютовал нам так лихо, как, видимо, никогда еще в жизни не делал. Мы побеседовали с президентом, и через час военный самолет с нами на борту взял курс на Гавану.

— А что тебе еще довелось пережить в Центральной Америке? Я слышал, ты много сделал для «Движения 26 июля».

Че заставил Селайю подробно рассказать о своей деятельности, а затем очень серьезно спросил:

— Твои родители написали мне. Вот уже несколько лет они не получают от тебя никаких вестей. Почему?

— У меня не было времени. Я постоянно находился в разъездах, выполняя задания Движения.

— Революционер не должен забывать о родителях. Всегда можно выкроить немного времени для семьи.

— Но, Че, ты же знаешь, как я был занят…

— Ты только не оправдывайся. Всегда есть время черкнуть пару строк.

— Может, ты и прав. Но сам-то что делал в Мексике? Ты что, писал тогда своим родителям? По-моему, ты потерял всякий контакт с семьей?

Че улыбнулся.

— Да, мне следовало бы почаще писать.

В «Кабанье» зазвонил телефон.

— Эрнесто, ко мне приехал друг из Чили, лидер социалистической партии, очень хотел бы с тобой познакомиться. У тебя есть время? — спросил Карлос Рафаэль Родригес.

— Что? К тебе приехал Сальвадор Альенде? Для кого другого, а для него у меня всегда есть время. Я еще должен его отблагодарить.

— Ты его знаешь?

— Лично, к сожалению, пока нет. Но я ему многим обязан. Передай, что буду очень рад.

Когда Альенде вошел, Че лежал на кровати. В руке он держал ингалятор. Жестом он попросил гостя немного подождать. Испуганный Альенде уже хотел звать на помощь. Но Че движением руки пригласил его сесть.

Через некоторое время он поднялся. Это потребовало от него больших усилий.

— Добро пожаловать, компаньеро Альенде. Как видите, моя астма дает мне жару.

— Рад познакомиться. Видя, какой у вас приступ, я с трудом представил себе, что вы так долго сражались в Сьерре. У вас там тоже были такие тяжелые приступы?

— Да, и довольно часто. Но я уже привык к ним. Хочу поблагодарить вас за рекомендательное письмо адвокату в Гуаякиле, которое вы дали Рикардо Рохо.

— Какое рекомендательное письмо? Я что-то не припомню.

— С тех пор прошло почти семь лет. Благодаря вам я смог выехать тогда в Гватемалу, хотя вообще-то собирался в Венесуэлу. Кто знает, может быть, без вашей поддержки я до сих пор работал бы в каком-нибудь лепрозории в Венесуэле.

Альенде отмахнулся.

— Не стоит даже говорить о такой мелочи. Но скажите, тут кое-кто называет вас коммунистическим заправилой этой революции. Так что же, выходит, я заправлял самим заправилой? Какая честь для меня!

Оба рассмеялись.

— Что будет дальше на Кубе, компаньеро Гевара? Все революционеры в Латинской Америке с напряженным вниманием следят за развитием событий. Попытка посла США установить режим Батисты только без него самого полностью провалилась. С генералом Кантильо ничего не вышло. А что теперь? Фидель Кастро назначил премьер-министром Миро Кардону. Это — адвокат-реакционер, защищавший убийц профсоюзного лидера Хесуса Менендеса и делавший это по убеждению. Он известен своими проамериканскими симпатиями. Многие его министры — известные старые политиканы, которые никогда не проявляли особого рвения в борьбе с Батистой. Только немногие бойцы из «Движения 26 июля» вошли в правительство. Неужели целью всей борьбы было лишь изгнание Батисты? А что же дальше?

— А дальше посмотрим! Но позвольте мне объяснить ситуацию. Батиста бежал. Но это еще не означает, что весь режим уничтожен. Скорее, наоборот. С другой стороны, режим Батисты деморализован, у него нет опоры среди населения. Это с особой очевидностью выявилось два месяца назад, когда Батиста попытался сделать хитрый ход, чтобы укрепить свои пошатнувшиеся позиции. Он решил провести всеобщие выборы, стремясь придать своей диктатуре демократическую окраску. И знаете, сколько людей приняло в них участие? Не набралось и двадцати процентов от общего числа избирателей, и это при том, что все они обязаны были участвовать в выборах.

На основании этого вы можете судить, как сильно население поддерживало нашу борьбу. Но это еще не означало окончательной победы. Мы знаем, как настойчиво посол США требовал от Батисты покинуть страну, чтобы образовать правительство, которое было бы угодно гринго и при этом пользовалось популярностью у населения. Но здесь нам, можно сказать, здорово повезло. Батиста заупрямился и не пожелал уступать своего места.

— Все очень интересно, — перебил его Альенде, — но это же ничего не объясняет!

— Напротив. Разве опасность переворота устранена? Нет. Здесь, в «Кабанье», вы видите только бойцов Повстанческой армии. Но поезжайте в военный лагерь «Колумбия», бывшую главную ставку Батисты. Только там сосредоточено двадцать тысяч его вооруженных солдат и офицеров. Ну хорошо, они сдались повстанцам. Но сколько у Камило бойцов в этом лагере? Всего пятьсот человек. Правда, каждый батистовец церемонно отдает честь первому встречному барбудо,[16] но какое же это соотношение сил? Почти повсюду в стране армия Батисты сохранила свое вооружение. Полиция тоже. Мы должны действовать осторожно. Во всяком случае, новых попыток переворота пока не было, и речь идет о том, я повторяю, речь идет о том, кто в этом государстве стоит у власти!

— Итак, вы полагаете, что назначение Кардоны было всего лишь маневром со стороны Фиделя с целью избежать попыток переворота?

— Я этого не говорил. Но позвольте мне еще кое-что объяснить. Каковы наши ближайшие задачи? Во-первых, мы привлечем к ответу бандитов из различных секретных служб Батисты. Они творили произвол, убивали, пытали, насиловали. За семь лет диктатуры погибло около двадцати тысяч человек. За это все каждый из них понесет наказание. Этого требует и население, которое не поймет снисхождения к преступникам. А что потом? Мы должны распустить армию и полицию Батисты. Пока они существуют, власти у нас нет!

— Но почему же? Армия капитулировала. Разве она не может служить новому правительству? Ну хорошо, у вас есть Повстанческая армия, родившаяся в боях. Но сколько в ней человек? В вашем распоряжении всего лишь около трех тысяч вооруженных бойцов. Вы могли бы слиться со старой армией. А зачем распускать полицию? Преступников нужно, конечно, привлечь к ответу. Ну, а дорожный полицейский, он-то при чем?

— Армия, полиция и секретные службы были основной опорой Батисты. В армии и полиции у нас довольно много компаньерос, — заметил Че не без удовлетворения, — но в общем и целом там служат не революционеры, а люди, воспитанные в духе приверженности диктатуре. Они теперь разбиты и деморализованы, но в принципе их можно использовать против нас.

Он сделал паузу.

— По-моему, компаньеро Альенде, вы настроены скептически?

— Честно говоря, да. У нас в Чили к этому совсем другое отношение. Наша армия и наши карабинеры настроены патриотически и мыслят сугубо профессиональными категориями. У нас существует давняя традиция невмешательства вооруженных сил в политическую жизнь.

Взгляды Альенде вызывали резкое возражение Че.

— Как вам известно, я был в Гватемале. И что же я там пережил? Якобы аполитично настроенная армия подняла мятеж против правительства, которое законно пришло к власти и проводило реформы, предусмотренные конституцией. Хакобо Арбенс, сам полковник этой армии, поклялся, что она обеспечит поддержку реформам. Народ, избравший его, хотел видеть правительство, проводившее реформы, шедшие вразрез с интересами мощных американских концернов. Когда же США почувствовали угрозу своим интересам, то больше не стало существовать ни конституционного правительства, ни аполитичной армии, и начались убийства и пытки. Нет, я считаю, что армии, не вмешивающейся в политику, вообще не существует, во всяком случае там, где стремятся провести глубокие социальные преобразования. Вооруженные формирования, будь то армия или полиция, должны преследовать те же политические цели, что и правительство. Я могу только процитировать одного из моих любимых авторов — Ленина: «Всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться…»[17]

Да, вооруженные силы обязаны защищать революцию. Если мы будем исходить из того, что армия будет спокойно стоять в стороне, пока мы проводим реформы, то тогда мы погибли.

— Ну, здесь можно поспорить. Чили дала мне совсем другой урок. Я даже считаю, что армия может внести важный вклад в экономическое развитие страны. Но оставим эту тему. Каковы ваши ближайшие задачи?

— Я остаюсь команданте. Кроме суда над батистовскими палачами, мы распустим армию и полицию и создадим революционную армию и революционную полицию. Это далеко не просто, поскольку одно дело — сражаться в рядах партизан с регулярными войсками, а другое дело — формировать армию, которая будет защищать страну. Мы должны учитывать и возможность агрессивных действий США. Поэтому весь народ должен быть подготовлен к ведению войны против интервентов. Мы создадим народную милицию. В мои функции входит политическая подготовка. Я хочу сделать все, чтобы наша новая армия целиком была на стороне революции. И в этом я полностью солидарен с новым министром обороны, Раулем Кастро. Если мы хотим чего-нибудь достичь с помощью этой революции, мы должны уметь защищаться.

— Это звучит так, как будто имеется общий план проведения социалистической революции классического образца! Что, на Кубе происходит именно такая революция?

— Сейчас вам этого не скажет никто. Могу только заверить, что наша революция — это вовсе не обычный дворцовый переворот, когда одна клика оттесняет от кормушки другую. Нет, Фидель Кастро желает глубоких перемен, и он является, бесспорно, вождем этой революции. Нищета и голод, трущобы и проституция, засилье иностранных концернов в экономике — все эти проблемы, затрагивающие большинство народа, должны быть решены. Этого хочет и «Движение 26 июля», или, точнее, его большинство. Произойдет ли социалистическая революция? Многие бойцы не желают ее, но, я думаю, им ничего другого не остается, если они хотят претворить свои мечты в жизнь. Нам нужно посмотреть, как развернется процесс преобразований.

— Таким образом, Фидель и другие лидеры «Движения 26 июля» не являются социалистами или коммунистами?

Че неопределенно развел руками.

— Они твердо убеждены, что в нашей стране многое, очень многое нужно изменить. А разве это не главное? Если последовательно придерживаться этой линии, то мы станем свидетелями настоящей революции на Кубе!

Сразу же после победы революции Ильда с дочерью прилетели на Кубу. Повозившись всласть с дочкой и уложив ее спать, Че сразу принял серьезный вид. Он сообщил Ильде, что познакомился с другой женщиной, с которой хотел бы связать свою судьбу. Это Алеида Марч.

Ильда была потрясена. Че видел, что она с трудом сдерживает слезы.

— Она моих лет?

Че не ответил. Ильда продолжала:

— Я должна была на это рассчитывать… Я же на десять лет старше тебя. Ты, правда, постоянно повторял, что тебя это не трогает, но годы не вернешь.

— Ильда, дело не в этом, поверь мне… Я… Тут у нее на глазах появились слезы. Она дала волю своим чувствам.

— Я не противилась, когда ты захотел отправиться в эту экспедицию на «Гранме». Это было нелегко. Мне одной пришлось заботиться о нашем ребенке. Я не знала, увижу ли тебя еще когда-нибудь… Я не хотела тебе мешать, но ты не думай, что мне жилось легко и просто. Ты даже представить себе не можешь, сколько раз мне сообщали, что ты погиб… В Ла-Пасе у меня был из-за этого нервный шок, и мне пришлось обратиться к врачу. Этот постоянный страх за тебя и ребенка… Я переехала в Аргентину к твоим родителям, потому что я чувствовала себя такой одинокой и…

У Че комок подступил к горлу. Он столько раз думал о ней, когда шли бои. Теперь, когда она стояла перед ним и, плача навзрыд, рассказывала, как она жила в годы одиночества, ему казалось бесчеловечным расставаться с ней. Но что толку обманывать ее. Он не хотел омрачать ложью свою жизнь. Им нужно вместе пройти через это.

Может, — сказал он, — может, было бы лучше, если бы я погиб в бою.

Ильда пристально посмотрела на него и энергично замотала головой.

— Нет, нет! Хорошо, что ты жив, Эрнесто. Ты можешь еще столько сделать для революции. Ты очень нужен. Я тоже хочу жить на Кубе и помогать строить новую жизнь. Давай останемся друзьями!

Теперь его глаза тоже наполнились слезами. Он обнял ее и прижал к себе.

— Прости меня, Ильда, прости меня! Она высвободилась из его объятий и предложила подать на развод, чтобы все встало на свои места.

Он смущенно кивнул. Он охотно сказал бы еще что-нибудь, но приходившие на ум слова казались неуместными и пошлыми. Некоторое время они молча сидели рядом и смотрели друг на друга. Потом Че поставил воду на огонь, чтобы вскипятить чай.

Нет, нет, писать надо осторожней. Че уже стал легендой.

Как раскрыть всю сложность и противоречивость этого человека? Он не хотел поддаваться искушению и делать из него живой монумент. Он начал вспоминать. Тогда, когда он осознал, что жизнь — вещь сложная, в нем пробудилось желание выбрать себе в качестве ориентира какую-нибудь личность…

Он стал искать честного политического деятеля. Человека, в котором можно было бы не сомневаться. Он прочел сказанное Сартром о Че Геваре: «Я думаю, что он был не только интеллектуалом, но и самым совершенным человеком нашей эпохи».

Он счел это чрезмерно громкой фразой, но все же повесил это хлесткое изречение на стену. Тогда он начал, сперва, правда, бессистемно, собирать материалы о Че Геваре. Почему бы. в конце концов, не попытаться найти в прошлом другого человека оправдание собственному существованию? Почему бы не выяснить, как другие справлялись с собственными проблемами и трудностями?

Многие уже брались писать о Че Геваре. Авторы биографий, желавшие сознательно оболгать его, пытались заниматься изучением его личности. Другие же, напротив, хотели ограничиться исследованием только политического аспекта и не видели в нем человека. Для них его жизнь как бы распадалась на две части, четко отделенные друг от друга: общественную, политическую, с одной стороны, частную, недоступную для других — с другой.

Как можно научиться чему-либо у другого человека?

Он начал искать исходные данные.

Наконец прибыл долгожданный самолет кубинской авиакомпании. Сколько времени он не видел своих родителей! За это время он уже стал знаменитостью, легендой. Но несмотря на это, его родители остались просто его родителями, а он их сыном. Их очень тревожило его будущее и состояние его здоровья.

Он бросился им навстречу прямо на взлетной полосе.

— Мама! Папа!

Тэтэ!

После первых бурных объятий отец сразу же спросил:

— Что ты будешь теперь делать? Как быть с твоей профессией врача? Твоими медицинскими познаниями?

Че был слегка разочарован. Он рассчитывал, что его будут расспрашивать совсем о другом. О победе революции. О трудностях борьбы за нее.

Некоторое время он медлил и был довольно мрачен, но затем радость встречи возобладала. Может быть, родители и должны быть именно такими? Может быть, они во всем мире одинаковы? Кто знает, быть может, родители русских революционеров после победы революции спрашивали своих сыновей и дочерей, не застудили ли они свои ноги? При мысли об этом он улыбнулся и ответил на вопрос отца:

— Мои медицинские познания? Что я с ними буду делать? Погляди, старина, тебя ведь, как и меня, зовут Эрнесто Гевара. Я дарю тебе мой диплом. Ты спокойно можешь вывесить на здании твоей строительной компании табличку со своим именем и надписью «врач». И можешь затем без всякого риска для себя калечить людей.

Че сам больше всех смеялся над собственной шуткой. Но отец вновь насел на него.

— Ну хорошо, если для тебя это так важно. Я уже давно не занимаюсь медициной. Я теперь борец, помогающий строить новое общество.

— Да, но что будет с тобой? У тебя же должны быть какие-то планы дальнейшей жизни. Революционер — это же не профессия.

— Что будет со мной? Я не знаю. Я даже не знаю, где в один прекрасный день похоронят мои останки.

Отец Че прямо горел желанием осмотреть все те места, где сражался его сын. Он хотел в Сьерру, в Санта-Клару, в Уверо…

— И конечно, я охотно посмотрел бы место, где причалила «Гранма».

Че закурил новую сигару и кивнул:

— На мой взгляд, прекрасная идея. Я, конечно, не смогу поехать с тобой, слишком много дел. Но я могу дать тебе человека, который участвовал во всех боях. Он знает все пути, ведущие туда, и расскажет массу историй.

— Отлично!

— Но тебе придется оплатить бензин и еду для вас обоих.

— Ты что, серьезно?

— Конечно.

— Тэтэ, у меня нет с собой столько денег.

— Тогда ты не сможешь поехать. Может быть, в другой раз. Уж не думаешь ли ты, что я из тех, кто может свободно распоряжаться государственными средствами. Я получаю твердый оклад, и все.

Еще два раза отец пытался уговорить сына, но Че был непреклонен. Никаких послаблений. Зато он постарался как можно лучше показать отцу облик новой Кубы.

Через несколько дней он уже прощался с ними в гаванском аэропорту «Ранчо Бойерос».

Внезапно к ним подошел какой-то аргентинец.

— Извините, вы команданте Че Гевара? Че кивнул.

— Тогда позвольте мне как земляку пожать вам руку.

Че засмеялся и крепко пожал ему руку. Тот вытащил из кармана небольшую тетрадку и произнес:

— Не могли бы вы дать мне автограф?

Иначе никто в Аргентине не поверит, что я в самом деле видел вас.

Че резко повернулся к нему спиной и продолжил разговор со своими родителями. Однако аргентинец продолжал нетерпеливо вертеть тетрадкой перед его носом.

— Нет, — сказал Че, — я не кинозвезда.

Он вновь взглянул на документ, лежащий перед ним на письменном столе. 7 февраля 1959 года он был принят новым кубинским правительством. Вновь вступила в силу конституция 1940 года, отмененная диктатором Батистой. С учетом новой ситуации в нее были внесены небольшие изменения и дополнения. Еще раз он прочел статью XII, которая начиналась словами: «Коренными кубинцами являются…», а заканчивалась так: «…те иностранные граждане, которые сражались против диктатуры в рядах Повстанческой армии в течение двух или более лет и при этом по крайней мере год носили звание команданте».

Че знал, что имелся один-единственный иностранец, к которому относилось это постановление. Он испытывал чувство гордости и благодарности. До него лишь один иностранный подданный удостоился такого отличия. Это был Максиме Гомес, который в XIX веке рисковал жизнью в двух войнах против испанцев за независимость Кубы и даже встал во главе восставших.

О высшей награде он не мог и мечтать.

Нет, он отнюдь не жаждал стать президентом Национального банка. Но, с другой стороны, он сознавал, что должен сражаться там, где нужен революции. И он согласился занять эту должность. Одетый в потрепанную форму бойца «Движения 26 июля», засучив рукава и даже не причесавшись, пришел он в банк. Естественно, он был вооружен.

Через два дня Че позвонил Сальвадору Виласеке.

— У меня теперь новая работа.

— Я уже прочитал об этом в газете. Это вызывало бурю страстей. Здесь люди буквально брали банки с боем, чтобы снять со счетов свои деньги.

— Ну, естественно. Люди думали, что уж коли президентом Национального банка назначают человека с репутацией радикала, значит, жди беды. Но в данном случае это не так.

— Я читал также твое заявление в газете «Революсьон». Речь фактически идет о том, чтобы взять под жесткий контроль внешнюю торговлю и приостановить ввоз импортных изделий.

— Вот именно, Виласека. Мы должны следить за тем, на что расходуются запасы нашей валюты. Цены на сахар сильно упали, и валюта нам требуется на создание промышленности, а не на предметы роскоши. Вот в чем заключается моя задача. Или, точнее говоря, наша задача.

— Наша?

— Я хочу спросить, а не хочешь ли ты стать вторым человеком в банке. Во время нашей экспедиции ты произвел на меня хорошее впечатление.

— Че, но я же ничего не понимаю в банковском деле!

— Будь спокоен, я тоже.

— И как ты себе все это представляешь?

— Мы вместе войдем в курс дела. Поговорим с экспертами и служащими банка. В частности, с теми, кто сочувствует революции, но не только с ними. Я не хочу полагаться только на одних экспертов. Нам придется очень много читать. Ты сам увидишь, что предстоит очень трудная работа, ибо мы не можем действовать дилетантски. Но если мы будем учиться, то справимся с ней.

— Звучит красиво.

— Я знал, что ты не откажешься. Проходило обычное собрание акционеров Национального банка. На повестке дня стояло обсуждение финансового плана на будущий бюджетный год. Председательствовал Че.

— Переходим к пункту «Разное». Какие будут предложения, господа? Он оглядел собравшихся.

— Если у вас нет никаких предложений, то рассмотрим тогда одно небольшое дело. Я предлагаю сократить оклад президента Национального банка с четырех тысяч до тысячи двухсот песо. Мера экономии, смысл которой вам всем ясен, а посему объяснений не требуется. Прошу высказываться.

Банкиры смущенно посмотрели друг на друга. Его радовало их удивление. Кто-то робко спросил:

— Разве тысяча двести песо — это подобающий оклад для вас как президента Национального банка Кубы?

— Во-первых, этот оклад предназначен не мне, поскольку я не возьму ни одного сентаво из этих денег. Я — команданте Повстанческой армии, получаю там свое жалованье, и его мне хватает. Во-вторых, этот все равно довольно высокий оклад предназначается моему преемнику, у которого, возможно, не будет никаких других доходов и которому придется жить на эти деньги. Это вполне приличный оклад. Он все равно гораздо выше среднего дохода. Есть еще вопросы?

Вопросов больше не было. Была принята резолюция.

— Так, господа. Вы также очень много говорили о необходимости экономии. Я предлагаю теперь в равной степени уменьшить оклады членов Наблюдательного совета и руководящих служащих. Немедленно был задан вопрос: «Только лишь руководящих служащих? Или также всех сотрудников?»

— Нет, только руководящих служащих. Вы что думаете, мы должны уменьшить доходы мужчин или женщин, сидящих за окошком кассы? Они и так не слишком много зарабатывают. Я уже навел справки.

Приняли резолюцию и по этому вопросу.

— Благодарю вас, господа. Я привез вам всем маленькие подарки. Это только что увидевшие свет экземпляры моей книги «Партизанская война». Первый экземпляр я хотел бы подарить уважаемому коллеге из «Чейз Манхэттан-банка»[18] и от всего сердца пожелать ему приятного чтения и успешного сотрудничества с нами.

Че отодвинул папку с последними статистическими данными о состоянии валютных резервов и от всей души зевнул. Он устал. Надо ли готовиться к докладу перед молодыми врачами? Он заварил матэ. Завтра утром ждут его доклада, который затем будут обсуждать. Он просто обязан подготовиться.

О чем же им рассказать? Речь пойдет об организации медицинской помощи, об их будущих задачах. Для разрешения этих задач Кубе требовались врачи с совершенно другими взглядами. С совершенно другим отношением к труду. Как же им это разъяснить?

Он несколько раз прошелся взад-вперед по комнате. Он вспоминал, о чем думал, когда сам еще был молодым врачом. «Понятно, я могу объяснить суть дела на примере становления себя как личности. Какие же у меня были идеи, когда я начал изучать медицину? Я хотел утвердить себя точно так же, как это желает сделать любой человек на свете. Моей мечтой было стать великим исследователем. Я мечтал самозабвенно трудиться, чтобы принести человечеству какую-нибудь пользу. Таким образом, я стремился к личному успеху. Я жаждал славы.

Но сперва мне хотелось посмотреть мир. Я много путешествовал и познакомился с нищетой, голодом и страшными заболеваниями. Теперь я собственными глазами увидел то, о чем до этого только читал в книгах. Какая же это разница! Я начал понимать, что оказывать этим людям помощь так же важно, как и стать великим исследователем. Но я думал, что смогу помочь этим людям собственными силами, хотел добиться чего-либо в одиночку».

Он достал новую сигару и откусил кончик. Гнев и ярость охватили его при мысли о Гватемале, о том, с какой зверской жестокостью были попраны там зачатки общества, основанного на гуманистических принципах. Бегство в Мексику, ночные дебаты с целью постичь смысл происшедших событий. Тогда сперва смутно, а потом все более ясно он начал осознавать: изолированные усилия одного человека не приведут ни к чему, даже если человек этот готов пожертвовать жизнью. Личное усилие необходимо, но оно должно сочетаться с усилиями многих других людей. Необходимо создать все условия для личного участия каждого. «Здесь, на Кубе, революция создала основные условия для этого, — записал он. — Здесь у нас каждый получает необходимую медицинскую помощь. Растет число врачей, и благодаря системе бесплатного медицинского обслуживания…»

Тут он перестал писать и заново обдумал свой тезис. Но достаточно ли только создать новые условия? Будет ли новое общество построено руками людей старого мира или же человека также нужно изменить? Он подумал о группе молодых врачей, всего несколько дней назад завершивших свое образование. Они отказались выехать в отдаленные сельские районы. В лучшем случае они согласны были это сделать за повышенную оплату. Но разве можно разрешить данную проблему с помощью денег? Осознают ли тогда врачи, насколько крестьяне и сельскохозяйственные рабочие нуждаются в медицинской помощи? Нет! С другой стороны, можно ли ставить этим врачам в вину их поведение?

Он закурил сигару. «Раньше я, по всей вероятности, действовал бы точно так же, — пришло ему в голову. — Нужно готовить врачей, обладающих не только хорошими профессиональными знаниями, но также готовых по собственной инициативе оказывать помощь людям, где бы те ни проживали. Речь идет не только об осознании необходимости помогать людям. Тогда на переднем плане остаются усилия одного отдельного человека. Гладиатор, одинокий борец».

Он улыбнулся сравнению. Затем он продолжил свои записи: «Врач-революционер своими познаниями и способностями служит делу революции, служит народу. Не потому, что он вынужден это делать, или из корыстных соображений, а по убеждению».

Его сигара потухла. Он вновь зажег ее. «Во всяком случае, этот новый человек должен быть очень инициативным, должен развивать свои индивидуальные способности, должен быть творческой личностью. Для строительства нового общества нам не нужны поддакивающие и со всем соглашающиеся манекены. Напротив, нам нужны активные борцы, которые не во имя личных интересов, а творчески участвуют в построении социалистического общества. Вот наша цель».

От множества светлых сигар с зеленоватым оттенком во рту остался горький привкус. Язык, казалось, весь распух. Он выпил воды, чтобы смыть неприятный привкус, и устало прилег на кровать.

Нет, на государственных деятелей они совсем не походили. Времени сходить в парикмахерскую у них не было. Лица их заросли всклоченными бородами. Они ходили в своей полувоенной форме и страшно гордились этим.

Они решили принять участие в ловле рыбы-меч в Карибском море. Ежегодно 15 мая здесь проводились такие соревнования. То, что раньше было доступно нескольким миллионерам с их океанскими яхтами, должно было теперь стать массовым видом спорта.

Фидель с трудом уговорил Че принять участие.

Тот считал, что есть более важные дела. Но Фидель был страстным рыболовом-спортсменом и хотел наглядно продемонстрировать своему старшему соратнику Геваре все великолепие этого вида спорта. Пока Хесус Монтане энергично взбирался на борт, Баудильо Кастельянос с Че весьма недоверчиво поглядывали на яхту. Че гораздо чаще, чем обычно, затягивался сигарой. Судно вызывало у него недобрые воспоминания. Фидель подошел к нему.

— Ну, что, старый вояка, «Кристал» тебе не нравится?

Че пожал плечами.

— Последний раз я плавал на яхте больше двух лет назад. Я не моряк. Еще пара деньков, и я бы умер на корабле.

Погода как нельзя лучше подходила для рыбной ловли. Безоблачное небо. Чистое, спокойное море. Мягкое солнце. Отплыв довольно далеко, они насадили наживу и укрепили удилища в специальных поручнях.

Че делал все весьма неуклюже и при этом недовольно ворчал. Фидель объяснил:

— Если мерлин клюнет, то голыми руками его не удержишь. Удилище должно быть закреплено, а вам всем надо пристегнуться. Иначе он потащит вас за собой. Кое-кто уже оказывался за бортом.

Рыбаки напряженно сидели возле своих удилищ и не сводили глаз с воды. Солнце уже начало сильно припекать. Че засучил рукава и подвернул штаны.

На некотором расстоянии от себя они увидели другое судно. Теперь Че так же сосредоточенно смотрел на море.

Это «Пилар»! — крикнул он. — Яхта Хемингуэя.

— Он всегда участвует в состязаниях рыбаков.

— Я хочу поговорить с ним о его последней книге.

— Это можно, Че. После рыбной ловли мы и так хотели встретиться.

— Посмотрим, будет ли его улов больше, чем наш.

— Смотри-ка, он уже зацепил одного!

— Но рыба прямо выпрыгивает из воды.

— Тогда Хемингуэй победил. Если он вынуждает рыбу выпрыгивать из воды, ей в легкие попадает воздух, и она уже не сможет так глубоко нырнуть. Я уже слышал об этом, — рассказывал Хесус Монтане.

Через некоторое время Че со скукой отвернулся от удилища. Он вытянул ноги и начал читать «Красное и черное» Стендаля.

— Похоже, — ухмыльнулся Фидель, — ты не особенно серьезно воспринимаешь рыбу-меч. Если она схватит наживу, ты не успеешь даже книгу отложить, как останешься без удилища.

— Пустяки. По-моему, это скучный вид спорта. Я лучше почитаю.

Компаньерос с недоумением восприняли поведение Че. Но это его мало трогало. Он захлопнул книгу, положил ее на колени и закрыл глаза. Он наслаждался брызгами вспененной соленой воды, падавшими ему на лицо. Солнечные лучи приятно грели кожу, и его охватило чувство глубокого спокойствия и удовлетворенности. Мерное гудение мотора. Светлая голубизна Карибского моря. Крики чаек. Затем перед ним возникло лицо Алеиды. Ее улыбка. Ее вера в победу над Батистой. Как же она храбро сражалась в рядах повстанцев!

Гудение спиннинга резко оборвало его мысли. Фидель обеими руками вцепился в удилище и уперся спиной в сиденье. Баудильо Кастельянос расстегнул свой предохранительный пояс и махнул рукой на свою удочку. Теперь он стоял позади Фиделя и не сводил глаз с моря.

— Отмотай побольше!

Хесус Монтане тоже присоединился к ним.

— Да она летит как ракета!

— Держи удилище, Фидель! Она снова ныряет.

Че теперь смотрел заинтересованно на своих друзей. Пока Фидель боролся с рыбой-меч, а Че откусывал кончик новой сигары, Хесус спросил:

— Ну что, команданте Гевара, тебе все еще скучно?

Че попытался закурить сигару, но ветер тут же задул ее. Чтобы закурить ее, он должен был бы спуститься в каюту, но его слишком увлекла борьба с рыбой.

По прошествии часа Фиделю, взмокшему и потному, все еще не удавалось заставить рыбу выпрыгнуть из воды.

— Ну и здорова же она! Это может длиться несколько часов. У нее сил, как у быка.

— О чем задумался, Че? — спросил он. — Не хочешь попробовать?

— Нет, я как раз обдумываю возможности дальнейшего увеличения нашей рыболовецкой флотилии. Может быть, с помощью экспорта рыбы удастся ликвидировать нехватку валюты…

— Внимание! Отмотай сейчас побольше! Она же вырвет у тебя удилище!

Смотри! Она прыгает! Она прыгает! Теперь ты победил, Фидель!

Баудильо восторженно хлопал себя по ляжкам. Рыба подобно серебряной стреле вылетела из воды. Из-за яркого солнца некоторые места в море, казалось, были покрыты сверкающим золотом. Рыба-меч снова исчезла в море.

Фидель попытался намотать несколько метров лески.

— Эта тварь сражается за каждый кусок лески.

— …Вся проблема заключается в том, — невозмутимо продолжал Че, — чтобы найти покупателя на рыбу.

Наемники, взятые в плен после разгрома десанта в заливе Кочинос, совершали прогулку по тюремному двору, когда туда вошел Че. Он молча обошел их, вглядываясь в лицо каждого, и остановился около высокого негра.

— Что, собственно говоря, побудило тебя действовать вместе с ними?

Он махнул рукой в сторону остальных пленных, которые в этот момент остановились.

— Небось тоже пожелал сражаться за «демократию» или они тебя просто купили? Пленный таращил глаза и молчал.

— Знаешь ли ты, в какую компанию попал? Восемьсот человек из тысячи двухсот наемников или их родители владели огромными богатствами, которые они пожелали вернуть. Среди них есть сто помещиков, владевших тремястами тысячами гектаров земли. Сегодня эта земля принадлежит кубинскому народу. Тридцать пять были владельцами промышленных предприятий, сто двенадцать владели крупными торговыми фирмами. Шестьдесят семь домовладельцев обирали жителей девятисот домов. И ты рисковал жизнью во имя возврата к порядкам, существовавшим до 1959 года! А эти порядки тебе хорошо знакомы.

Пленный едва заметно кивнул.

— Мы ввели на Кубе равенство всех рас. А твои друзья? Да они не пустили бы тебя на порог своих аристократических клубов, куда сегодня имеет доступ любой рабочий, любой негр.

Он повернулся к остальным пленным, которые на некотором расстоянии с любопытством рассматривали Че.

— Кто из вас был членом аристократического клуба?

Несколько человек подняли руки.

— Каких именно?

— «Яхт-клуб».

— «Мирамар».

— «Казино эспаньоль».

— «Билтмор».

— О, среди вас есть даже члены Biltmore Yacht and Country Club! Че с издевкой поклонился.

— Избранные из избранных. Сеньор состоял членом этого клуба?

Он вновь повернулся к негру.

— Ты был членом «Билтмор-клуба»? Негр смущенно опустил голову. Несколько пленных засмеялись.

— Мог бы ты вступить в него, даже если бы выиграл полмиллиона в лотерею?

— Нет.

— Конечно, нет. Они опасались, что ты загрязнишь воду в бассейнах, и дрожали при мысли, что будут пить свое виски рядом с тобой. В крайнем случае тебе разрешили бы мыть их туалеты. И ради этих субъектов, ради таких порядков ты рискуешь жизнью. Ты еще меньше, чем они, заслуживаешь снисхождения.

В ответ еле слышно прозвучало:

— Я знаю, команданте.

Во время полета в Индию Че написал матери короткое письмо. Уже была ночь. Светила лишь маленькая лампа. Остальные пассажиры уже спали. Че положил бумагу на колени и размышлял, что, собственно говоря, мешает ему выкурить еще трубку. Он все равно не мог заснуть. Он мечтал об открытии второго и третьего фронтов против империализма. Латинская Америка должна наконец восстать. Угнетенные народы мира. Пример Кубы вдохнул в них мужество.

Он писал: «Во мне очень сильно развилась антипатия ко всему, связанному с личной жизнью. Я по-прежнему одиночка, который без чьей-либо помощи ищет свой путь. Но теперь у меня есть сознание моей исторической миссии. У меня нет ни дома, ни жены, ни детей, ни родителей, ни братьев. Мои друзья остаются моими друзьями только до тех пор, пока они думают так же, как и я. И все же я доволен. Я знаю свою цель в жизни. Это не только мощная внутренняя сила, которую я всегда ощущал в себе, но также способность передать что-то другим, а также абсолютная убежденность в моем предназначении, которая избавляет меня от любой боязни».

На Кубу прибыл всемирно известный поэт Пабло Неруда. Естественно, Че хотел повидать его. Поговорить с ним. Сколько раз его стихи помогали ему выдерживать испытания. Он вновь вспомнил лица компаньерос, когда он ночью читал им стихи Неруды. Их измученные усталые глаза начинали вновь блестеть.

«В боях мы никогда не забывали про поэзию», — тихо сказал себе Че. Он вновь закурил сигару. Вот уже почти час он ждал Неруду. Он попросил его приехать в министерство в полночь. А теперь уже час ночи. Похоже, что Пабло Неруда застрял на какой-нибудь бесконечной официальной церемонии. Прошло еще довольно много времени, пока Неруда, наконец, постучал в дверь. Несколько минут они молча смотрели друг на друга.

«Мы представляем, наверное, весьма странное зрелище, — подумал Че. — Вот министр в сапогах и военном комбинезоне. За поясом револьвер, а в зубах сигара. А вот поэт со своим угловатым лицом. С теплыми, добрыми глазами и красноречием пророка».

Пабло Неруда нарушил молчание:

— Твое одеяние не очень-то подходит ко всему этому бюрократическому окружению.

Улыбка скользнула по лицу Че. Он все сильнее и сильнее чувствовал усталость. Вот уже несколько дней он почти не спал. Только работа и работа.

— Твою «Всеобщую песню» я всегда носил в рюкзаке, я читал партизанам в Сьерра-Маэстре стихи из нее.

— Это большая честь для меня. Я очень рад.

— Они придавали нам силу и мужество. В борьбе без таких стихов не обойтись. Че протянул Неруде коробку с сигарами.

— Ты чем-то обеспокоен, Неруда? Тебе не нравится на Кубе?

— Ну что ты! Конечно, мне нравится. Вы сделали все, чтобы возродить надежду и не дать ей рухнуть. Миллионы южноамериканцев пробудились от сна. Теперь у них есть цель в жизни. Вы заставили свободу и надежду занять место у стола народов Америки. Эта революция бросила клич всем народам нашего континента. Но я вижу, что над вашей революцией нависла угроза. Об этом пишут газеты и сообщает радио. Они готовят вторжение. Они хотят уничтожить надежду всей Южной Америки. Во всех стратегически важных пунктах Гаваны я видел мешки с песком. Я очень боюсь, что на Кубу пойдут войной.

При первых словах Неруды Че встал. Он слушал его, наморщив лоб. Он задумчиво вертел пальцами сигару и потирал виски. Наконец он повернулся к окну своего кабинета, за которым царила ночная мгла. Он окинул взглядом панораму Гаваны и заговорил.

Его слова не предназначались Неруде. Он просто вслух размышлял за них обоих. В его речи никогда еще не чувствовался столь явно аргентинский акцент.

— Война… война… Мы всегда выступали против войны. Но уж если мы один раз воевали, то не можем больше жить без борьбы. В любой момент мы хотим к ней вновь прибегнуть.

Че прочитал искренний ужас в глазах Неруды. Неруда воспринимал войну как кошмар.

— Это ты говоришь только потому, что сильно переутомился.

Неруда как бы пытался оправдать Че перед ним самим.

Че ничего не ответил. Он не мог сказать ему, что уже начал готовиться к новой борьбе за интернациональное дело. Конспирацию надо было соблюдать даже с Нерудой.

Дверь распахнулась, и целый каскад фотовспышек замелькал перед ним. Более двухсот журналистов, фоторепортеров, кинооператоров и телерепортеров столпились в маленьком зале, чтобы забросать его вопросами. Он возглавлял делегацию Кубы на конференции министров экономики в Монтевидео.[19]

— Доктор Гевара, какие экономические отношения поддерживает Куба со странами восточного блока?

— Мы поддерживаем с социалистическими странами торговые связи. Мы не считаем, что торговые отношения с социалистическими странами противоречат нашему стремлению наладить хорошие торговые и экономические связи с государствами Латинской Америки.

— Сеньор Гевара, как поступит Куба с лицами, взятыми в плен после высадки в заливе Кочинос?

— Мы предложили обменять их на политических заключенных, арестованных в США, Испании и некоторых латиноамериканских странах. Однако это предложение было отвергнуто. Теперь их будут судить, и мы посмотрим, можно ли будет в дальнейшем вновь сделать их полезными членами общества. Как вы видите, среди этих людей почти нет рабочих. Когда Фидель разговаривал с ними, он спросил, кто из тысячи двухсот людей хоть раз участвовал в рубке сахарного тростника. Только один из них, как-то заблудившись, побывал на плантации. Теперь мы должны их перевоспитать, поскольку на Кубе кончилось время, когда можно было жить по принципу «кто не работает, тот ест».

Один журналист широко улыбнулся и с некоторой задержкой спросил:

— Скажите, а доктор Кастро и вы сами уже рубили сахарный тростник?

— Да, мы все время занимаемся этим. Как члены кабинета мы просто обязаны рубить сахарный тростник. Кроме того, я сам грузил бананы!

— Будучи министром?

— Да, мистер, а раньше я грузил бананы в портах Латинской Америки, когда работал грузчиком. Так что я познал деятельность монополии по торговле фруктами изнутри. Все, что я говорю, — правда, и не смотрите на меня так недоверчиво!

— Команданте Гевара, на Кубе все еще существует американская военно-морская база Гуантанамо, что представляет собой не только военную, но и политическую проблему. Как вы собираетесь ее решить?

— Мы постоянно заявляли и заявляем, что Соединенные Штаты в нарушении всех норм оккупируют кубинскую территорию. Мы никогда не смиримся с этим и постоянно указываем различным международным органам и организациям, что существование этой базы представляет собой покушение на наш национальный суверенитет. Но мы не будем ставить под угрозу мир во всем мире, совершая какие-либо акции против этой американской базы. Несмотря на все провокации со стороны размещенных там американских солдат, мы, как и прежде, занимаемся поисками только политического решения, а не военного.

— Мистер Гевара, почему в атмосфере якобы подлинной свободы на Кубе были закрыты католические школы?

— Это абсурд! Католические школы перешли под контроль государства.

— Означает ли это, что на Кубе больше не будет частных школ?

— Ни одной! Все они стали государственными, и все они доступны широким массам.

— Но они остались католическими школами?

— Нет, это просто школы!

Когда смех затих, к нему обратились со следующим вопросом. Пресс-конференция, казалось, никогда не кончится.

— Доктор Гевара, каковы в настоящий момент отношения между кубинским государством и церковью? Какую позицию занимает кубинское правительство в отношении церкви?

— Здесь мы занимаем совершенно определенную позицию. У нас нет государственной религии. У нас полная свобода вероисповедания, и мы никому не позволим именем религии сеять раздор и ненависть. В определенный период католическое духовенство, высший слой которого состоял исключительно из одних испанцев, попыталось в открытую встать на сторону контрреволюции. При этом они даже сбросили на парашюте над заливом Кочинос трех священников, одетых, понятное дело, в маскировочные костюмы. Тогда мы просто-напросто арестовали всех священников-испанцев и вернули их Франко, снабдив запиской: «Как видите, у вас здесь семьсот…»

— Не могли ли бы вы назвать имена этих священников?

— Всех семисот высланных?

— Нет, имена сброшенных на парашюте.

— Одного звали Луго, второго Мачо, а третьего Лас Эрас.

— Я из самой крупной уругвайской газеты «Эль Диарио», издающейся в Монтевидео.

Че оглядел собравшихся и спросил: «Это правда?» Он увидел, как многие закивали в ответ.

— Ну, хорошо, похоже, что правда.

— Она также самая популярная газета в стране. Возможно, некоторым коллегам мой вопрос покажется несерьезным, но мне хотелось бы создать на этой пресс-конференции несколько другую атмосферу. Не могли ли бы вы рассказать, как вы живете, что едите, любите ли спиртное, курите ли, нравятся ли вам, прошу прощения у присутствующих здесь дам, женщины?

— Я отвечу вам, поскольку приехал сюда, чтобы ответить на все вопросы. Но я хочу сразу вам сказать, что некоторые из ваших вопросов кажутся мне наглыми. Я не был бы мужчиной, если бы мне не нравились женщины. Сегодня я не был бы революционером, если бы я хоть в чем-то пренебрег моим революционным долгом или моими супружескими обязанностями только потому, что мне нравятся женщины.

— Команданте, вы все еще считаете себя аргентинцем?

— Я родился в Аргентине. Простите мне немного тщеславия, если я приведу следующее сравнение. Хосе Марти и Фидель Кастро родились на Кубе, но принадлежат всей Латинской Америке. Я родился в Аргентине и не отказываюсь от моей родины. Я сформировался там, но чувствую себя кубинцем и, кроме того, чувствую страдание и голод не только народных масс любой латиноамериканской страны, но и любого другого народа на земле. Вся Америка — это моя родина.

Вернувшись из Монтевидео, Че посетил свое прежнее место работы — Национальный банк. Он выслушал рассказ Виласеки о том, как проходила денежная реформа, которую он сам запланировал и подготовил.

— Большей неожиданности себе даже представить нельзя, Че. Некоторые люди мчались, сломя голову, к своим друзьям и знакомым, чтобы те обменяли им деньги. Таким образом мы напали на след многих спекулянтов.

— Неплохой побочный эффект. А что происходило в банках?

— Таких очередей ты даже представить себе не можешь. Каждый хотел знать, что будет с его деньгами. Когда же стало известно, что все банковские вклады на сумму свыше десяти тысяч песо заморожены и в месяц можно снимать со счета только шестьсот шестьдесят песо, вот тут-то они дали волю словам.

— Ну да, — промолвил Че, — кто хочет смыться в США, должен оставить здесь свои денежки. А кто останется здесь, тот на сумму шестьсот шестьдесят песо в месяц может жить просто распрекрасно. Это же в три раза больше среднего дохода рабочих и служащих. Так что им грех жаловаться. Знаешь ли ты, сколько песо оставило ЦРУ здесь? Пятьсот миллионов. Тем самым они хотели развалить нашу экономику. И это они вполне могли сделать. Теперь в их распоряжении бумага. Много бумаги. Теперь, надеюсь, мы добились равновесия между наличием товаров и денежными суммами, находящимися в обращении.

Че очень веселило, как разволновалась буржуазная пресса на Кубе, потому что он начал подписывать новые банкноты своим прозвищем. «И этот нахал стал во главе Национального банка!»

Маленькая Ильдита радостно кинулась ему на шею.

— Ах, папи! Я тебя столько уже не видела. Почему ты такой грязный?

Покрытый с ног до головы засохшей грязью и смертельно усталый, стоял он перед ней. С большим трудом он улыбнулся. Он взял дочь на руки и прижал ее к себе.

— Да, я весь в грязи. Я уже много дней не переодевался. Доченька, какой страшной опасности мы подвергались! Ты все узнаешь, когда подрастешь. Эти чертовы янки!

Девочка попыталась сделать вид, что все понимает, но надолго ее не хватило.

— Ты сможешь сегодня немного поиграть со мной?

— Да, пойдем поиграем на улицу.

— Можно я покатаюсь на тебе?

— Залезай!

— Ух, как здорово, ты моя лошадь, и мы поскачем по сказочному лесу!

И вот она уже вскарабкалась на спину Че и пришпорила своего ползущего на четвереньках отца, который двигался в направлении сада перед домом. Их маленькая дворняга бежала следом с громким лаем.

Вернулась Ильда и встала рядом с охранниками, которые, смеясь, наблюдали за ними.

Сделав несколько кругов, он поздоровался с бывшей женой. Она тотчас начала расспрашивать его о последних событиях. Че не верил в переговоры и договоры с империалистами.

— Вся история США свидетельствует, что они признают только силу. И это потому, что они сами действуют только так. Свою страну они создали путем подкупа и грабежа. С помощью неприкрытого насилия они отняли у Мексики огромную территорию. А потом? Сколько раз их солдаты вторгались в чужие страны? Возьми, к примеру, Кубу. 1889,[20]1905, 1906, 1917 и 1933 годы. Разве Куба хоть раз нападала на США? Нет. Речь шла о распространении влияния их концернов. А сегодня? На всех континентах мы можем обнаружить их солдат и ракеты.

Че говорил горячо и бурно жестикулировал.

— А их слово? Их слово? Просто смех. Даже теперешний президент Кеннеди, который строит из себя благоразумного человека, на самом деле паршивый лгун. Полтора года назад он заявил на пресс-конференции, что ни один житель США не предпримет каких-либо акций против Кубы. В это время, даже в этот момент его наемники уже готовились к высадке на Кубу. Где финансировали их? В США. Где обучали их? В США. Где разрабатывали план вторжения на Плая-Хирон? В США. И кто самолично отдал приказ начать агрессию? Этот достопочтенный мистер Кеннеди! Слово гринго не стоит даже грязи под ногтями.

Он с презрением щелкнул пальцами.

— Но наш язык они поняли! Мы встретили их подобающе. Почему Кеннеди так и не отдал приказ своим солдатам начать атаку, когда их скопище ждало у нашего побережья сигнала к выступлению? Весь кубинский народ был готов встать на борьбу. А такую позицию эти сволочи очень уважают!

— Но ведь США ввели морскую блокаду и мобилизовали свои войска.

— Ильда, мы не позволим запугать нас. Мы выработали проект политического разрешения конфликта. О чем идет речь?

Разве мы ведем экономическую войну против США? Нет, они применили экономическую блокаду против нас, они делают все, чтобы помешать развитию нашей экономики. Я бы мог многое рассказать тебе об этом. Нам приходится ожесточенно бороться с этими трудностями. Разве мы совершили агрессию против США? Нет, это они финансируют банды наемников, которые проводят диверсии по всей территории Кубы. Разве мы угрожаем США высадкой наших войск? Нет, это они постоянно угрожают нам агрессией. Поэтому мы должны крепить нашу оборону. Нет, войны мы не хотим, но и запугать себя мы не позволим. Наша страна будет развиваться так, как мы этого хотим.

Че еще раз посмотрел на математические расчеты на доске и кивнул.

Похоже, что правильно. Да, Виласека?

— Правильно, Че.

— Это самое прекрасное в математике. Всегда знаешь, правильно или нет. Дифференциальные исчисления мы, правда, не закончили. Но я выработал хоть какое-то верное отношение к ним. Что дальше?

Он все еще стоял у доски, держа в руке мел.

— А теперь присядь, Че. Больше я тебя ничему не могу обучить. Вот уже больше четырех лет мы встречаемся два раза в неделю, если только не находимся в отъезде. По вторникам с восьми до девяти утра и по субботам, когда занятия часто затягиваются до полудня. А теперь вспомни, что мы за это время прошли? Начали мы с аналитической геометрии, поскольку предварительная подготовка у тебя была весьма слабой. Затем мы довольно интенсивно занимались дифференциальными и интегральными исчислениями, причем доказательства проходили не поверхностно, а очень внимательно, и всегда решали задачи. Затем мы очень основательно и интенсивно изучали теорию дифференциальных уравнений. На этом я исчерпал свои познания. Больше мне нечему тебя обучать.

— Но, Виласека, всегда можно продолжать учиться. Потом мы ведь можем это делать вместе. Будем изучать книги.

— А чему ты хочешь учиться теперь?

— Я кое-что читал о теории линейного приближения. Это же страшно важно для нас. Представь себе, мы можем вычислить наиболее рациональное использование паровозов на огромной сети железных дорог, по которым сахарный тростник направляется с полей на сахарные фабрики. Сколько же горючего можно будет сберечь! А несомненно, есть и еще масса других возможностей для применения этой математической теории.

— Вполне возможно.

— Виласека, поскольку мы являемся слаборазвитой страной, то должны досконально знать современные научные теории. Неизвестно, можно ли их применять уже сегодня. Но, только овладев научными познаниями, мы сумеем преодолеть отсталость. Я как министр промышленности организовал некоторое время назад небольшой научно-исследовательский институт, занимающийся конструированием компьютеров. И не только для этого необыкновенно важна математика. Ее значение мы вряд ли сможем переоценить.

— Согласен. Я раздобуду пару хороших книг. Продолжим в будущий вторник.

Че взглянул на свой календарь. 24 марта 1964 года. На сегодня прием был назначен лишь одному человеку, хотя было еще очень рано. Записано было только одно имя: «Таня».

Он снял трубку и коротко сказал: «Сегодня ко мне никого больше не пропускать». Затем он вытащил из сейфа папку с надписью: «Тамара Бунке». Тут в дверь постучали.

— Добрый день, команданте.

— Добро пожаловать, Таня. Рад тебя видеть. Садись, пожалуйста.

Че перелистывал личное дело, бормоча вполголоса: «В 1961 году переселилась из ГДР на Кубу… Работала переводчицей, кроме того, училась в университете… Член революционной милиции… Неоднократно принимала участие в добровольных трудовых мероприятиях…

Че посмотрел на Таню.

— Тогда мы несколько раз встречались и работали вместе. Не так ли?

— Да, команданте.

Че положил личное дело на стол.

— В марте 1963 года исполнилось твое желание полностью отдать себя делу революции. Тогда же тебя начали готовить к работе за рубежом.

— Это верно. Но я до сих пор не знаю, куда меня направят.

— Ты, конечно, удивлена, что разговариваешь об этом именно со мной? — спросил он.

Таня отрицательно закивала головой, но в ее зеленых глазах отражалось удивление. Че засмеялся.

— Нет, Таня, ты удивлена, что разговариваешь здесь, в министерстве промышленности, именно со мной о твоей работе. Не только ты, я тоже скоро получу новое задание. Вместе с остальными бойцами с Кубы и из других латиноамериканских стран мы откроем новый фронт. Выступление в разных странах следует скоординировать, чтобы усилить ударную мощь народов в борьбе против империализма. Ты можешь выполнить важное задание в Боливии, установив связи с военщиной и правительственными кругами. Мы должны знать, что происходит во вражеском лагере. Затем ты объедешь внутренние районы страны, чтобы ознакомиться с методами и степенью эксплуатации боливийских крестьян и рабочих, в частности горняков. Ты должна как можно лучше узнать врага. Он сделал короткую паузу.

— И все это я буду делать одна? — спросила Таня.

— В течение длительного времени да. С тобой позже установят контакт. Но сперва ты поедешь в Европу, чтобы сжиться с новым обликом. Затем ты отправишься в Боливию. Подробности операции в Боливии уже разработаны. О них тебе сообщат. Важно одно: ты не должна ни под каким видом ни с одним человеком сама разговаривать о твоем задании, ни с революционерами или представителями революционных партий, в какой бы трудной ситуации ты ни оказалась. Можешь быть уверена, что в Боливии другие товарищи работают так же, как и ты. Уже теперь. Ты не одна, но просто предоставлена сама себе на длительный срок. Справишься? Ее ответ прозвучал четко и ясно.

— Да, команданте. В этом я полностью уверена.

— Ты увидишь, что мы вместе будем сражаться в Боливии. Время придет. Но мы должны основательно подготовиться к этому. А теперь поговорим о политической ситуации в Латинской Америке, чтобы ты познакомилась с задачами и перспективами нашей борьбы.

Этот разговор затянулся на несколько часов.

В помещении резиденции Кубинского представительства при Организации Объединенных Наций Че еще раз просмотрел текст своего выступления. Он взглянул с 31-го этажа через Ист-Ривер на Куинс, затем перевел взгляд на Бруклин. Однако в этот дождливый туманный день он почти ничего не увидел.

Он вновь взялся за текст своего выступления, отыскал то место, где речь шла о проблеме разоружения. Он прочитал: «Одной из основных тем на этой сессии был вопрос о всеобщем и полном разоружении. Мы целиком одобряем всеобщее и полное разоружение. Кроме того, мы выступаем за уничтожение всех ядерных боеголовок и поддерживаем предложение о проведении конференции всех стран мира, чтобы помочь воплотить в жизнь стремление народов к разоружению. Наш премьер-министр, выступая на этой сессии, указал на то, что гонка вооружений постоянно приводила к войнам. В мире возникают новые ядерные державы, а значит, и увеличивается опасность вооруженной конфронтации. Мы считаем, что нужно провести всемирную конференцию с целью полного уничтожения всего ядерного оружия. Первым шагом в этом направлении должен стать запрет его испытаний».

«Да, это звучит недвусмысленно и несет в себе конструктивный заряд», — подумал он, пропустил пару страниц и стал читать дальше:

Он поднял глаза от текста.

«Мир — это просто когда не падают атомные бомбы? — спросил он себя. — Что, жители Гарлема живут в мире? Можно ли говорить о мире, когда каждый день приходится вести жестокую борьбу за выживание? Что делать с люмпенами, потерпевшими поражение в борьбе за существование?»

Он вспомнил фигуры, неподвижно лежащие на улицах. Люмпены, жертвы безжалостного общества. Они что, живут в мире?

После выступления на Генеральной Ассамблее ООН многие журналисты пытались получить у него интервью. Он согласился дать его корреспондентам телекомпании Си-би-эс и газетчику из «Нью-Йорк тайме». Эта беседа с министром промышленности Кубы транслировалась в эфир без предварительной записи.

Прежде чем Че вступил на площадку, освещенную ярким светом юпитеров, корреспондент обратился к нему: «Минутку, мистер Гевара. У нас еще есть немного времени».

Че остановился и увидел недоуменное выражение в глазах оператора. Все вопросы можно было прочесть на его морщинистом лбу: «С каких это пор министр промышленности выступает в военном комбинезоне? А может быть, этот Гевара самый обычный террорист?»

— Скажите, мистер Гевара, на большинстве фотографий, которые я видел, вы изображены с длинными волосами. Почему вы подстриглись?

Че пожал плечами. Какие же глупые вопросы задают эти журналисты!

— Просто сейчас я нашел на это время. Когда мы сражались в Сьерре, у нас были другие проблемы.

Он закурил сигару и помассировал затылок. Это выступление на Генеральной Ассамблее ООН требовало огромных усилий, но оно было необходимо.

Журналист продолжал спрашивать.

— Как, собственно говоря, становятся революционером, мистер Гевара? Я полагаю, ими ведь не рождаются! Я интересуюсь этим так, в чисто личном плане.

Гевара не испытывал ни малейшего желания давать интервью. Он очень устал. Но, выступая перед общественностью, он мог кое-что разъяснить. Он сделает все, чтобы организовать пропаганду дела народов Латинской Америки. Закрыв глаза, он ответил:

— Я вырос в семье, где царили антифашистские настроения. Это накладывает отпечаток на человека. В Латинской Америке я повидал голод и нищету и познал причины этой нужды. Подлинным революционером я стал в Гватемале, когда увидел, как ЦРУ во имя интересов американских концернов развязало там кровавый контрреволюционный террор. Кроме того…

Настало время для телеинтервью. Корреспонденты уже расселись перед камерами.

Один нервно вертел в руках авторучку и произвел на Че впечатление человека, страдающего желудочными заболеваниями. Второй, казалось, был сосредоточен. Третий держался непринужденно и любезно. Он начал:

— Доктор Гевара, Вашингтон сообщил, что существуют два политических условия для установления нормальных отношений между США и Кубой. Первое условие: отказ от военных соглашений с СССР. Второе: отказ от политики, направленной на экспорт революции в Латинскую Америку. Вы видите возможности сближения точек зрения по одному из этих вопросов?

Че пристально посмотрел на своего интервьюера. Почему же этот человек не спросит, как кубинцы относятся к американской базе на Кубе, которую янки и не собираются эвакуировать?

— Я не вижу здесь абсолютно никакой возможности для сближения взглядов. Мы же не ставим США никаких предварительных условий. Мы не требуем, чтобы они изменили свой строй. Мы не требуем прекращения расовой дискриминации в Соединенных Штатах. Мы не ставим никаких условий для нормализации отношений, но также не признаем никаких условий.

Затем они начали задавать ему все те утомительные вопросы, на которые он уже столько раз отвечал за последние дни.

Как охотно он оказался бы сейчас рядом с Алеидой и детьми!

Пока переводчик переводил лапидарный вопрос, который он уже понял, Че выводил пальцами на столе имена детей.

Затем они вновь подошли к коренному вопросу: переход к социализму мирным или немирным путем. Все-таки до них дошло, что этот переход когда-нибудь да произойдет. Весь вопрос в том, как?

— Проблему мирного перехода к социализму мы обсуждали в теоретическом плане. Но на Американском континенте добиться его очень трудно. Почти невозможно. Поэтому мы недвусмысленно заявляем, что в Америке путь к социализму можно проложить только винтовкой. И… — тут он улыбнулся американцу, — я могу вам со спокойной совестью гарантировать, что это вам еще предстоит пережить.

После выступления на экономическом семинаре Организации афро-азиатской солидарности Че весьма неохотно пошел на прием. Он терпеть не мог эти «коктейль-парти» с их пустопорожней болтовней. Ему удалось на несколько минут выйти на террасу. Он смотрел на алжирскую гавань и вспоминал порт Вальпараисо.

Присутствующий здесь представитель одного из африканских государств подошел к нему. Че охотно избежал бы этого разговора. Воспоминания поблекли и исчезли.

Улыбка этого человека показалась ему чересчур любезной. Внезапно он почувствовал тоску по Алеиде. Но разговора ему не избежать. Здесь он среди дипломатов. Он должен привлечь их на сторону Кубы. Ни в коем случае он не должен показаться резким.

Они обменялись первыми любезностями, и посол представился. Он выразил удивление, что кубинцам вообще предоставили возможность высказаться.

— Знаете, месье Гевара, что меня поразило больше всего? Ваши высказывания о социалистических странах. Не желаете освежающего напитка?

Представитель африканской страны взял у одного из проходящих мимо официантов два стакана с апельсиновым соком и протянул один из них Че.

— В вашей речи вы заявили, что слаборазвитые государства должны опираться на социалистические страны. Затем вы расточали похвалы социалистическим государствам.

Со стороны порта подул свежий ветер. Че сделал глубокий вдох. У него чуть болела голова. Он должен был кое-что объяснить этому послу.

Он одним глотком выпил стакан апельсинового сока и ответил:

— Мы, и здесь я говорю не только от имени своего правительства, но и всего кубинского народа, мы точно знаем, что без социалистических стран не было бы и кубинской революции. Мы знаем, кто покупал у нас сахар, когда США, отказавшись его покупать, хотя это и было зафиксировано в соглашении, хотели экономически поставить нас на колени. СССР. При этом данная страна является крупнейшим производителем сахара в мире. Североамериканские нефтяные концерны хотели поставить нас на колени. Они хотели, чтобы на Кубе не горела ни одна лампочка. Кто поставлял нам нефть? СССР. Мы нуждались в оружии, чтобы защитить себя. Мы покупали его за огромные деньги в Европе, что уже само по себе было достаточно тяжело. И что же случилось, когда пароход, груженный этим оружием, вошел в гаванский порт. Он взорвался, и при этом погибло много рабочих. Кто поставлял нам затем самое современное вооружение? СССР. Ни один транспорт с оружием больше не взлетал на воздух, и нам также не требовалось ничего платить. И самое важное, что с этим не связывались никакие условия. Мы и в дальнейшем могли свободно делать то, что хотели. Это мы обозначаем термином, который вам, может быть, неведом или покажется смешным, а именно «пролетарский интернационализм». Но для всех кубинцев это понятие имеет огромное значение. Мы на конкретных примерах видели, что он означает.

— Но ведь у вас в самом деле были сильные разногласия во время Карибского кризиса.

— У нас был разный подход, и правильный в конце концов победил. И что? Из-за этого мы должны забыть все остальное? Что важнее? Многолетняя искренняя помощь без всяких условий или разногласия по одному конкретному вопросу? Они отнюдь не носили глубокого, принципиального характера. Вам, вероятно, так и не понять, что две страны могут поддерживать друг с другом братские отношения и, несмотря на это, открыто обсуждать друг с другом различный подход к той или иной проблеме. Но извините, месье, уже поздно.

Подали курицу. Че попросил принести ему кофе и стакан воды. Он смотрел сквозь маленькое окно самолета и пытался увидеть хоть что-нибудь. Но там были видны только облака.

Он вытащил из чемоданчика сигару и кипу исписанных листов бумаги. Он размышлял. Сколько идей и взглядов надо было аккуратно разложить по полочкам. Одним из его самых грандиозных мечтаний было создание нового человека.

Борьба в Сьерре, ежедневная отдача сил на строительство социализма, почему и во имя чего? Можно ли этим ликвидировать частную собственность на средства производства? Только этим — конечно, нет. Тем самым были созданы лишь предпосылки для создания нового общества.

Он вновь поглядел в облака. Можно ли построить общество на гуманистических принципах руками людей, на которых наложило отпечаток старое общество? Действительность опровергла это положение. Сознание не могло измениться автоматически. Вместе с новыми производственными отношениями не мог сам собой возникнуть новый человек.

Стюардесса принесла стакан воды и кофе. Че кивком поблагодарил и вновь занялся бумагами.

В старом капиталистическом обществе на индивидуума воздействуют незримые для большинства людей законы капитализма. Превращение чистильщика обуви в миллионера — конечно, такое вполне могло быть, и об этом писали газеты. Но они не сообщали о нищете, которая порождалась одновременно с этим. О том, сколько подлости и низости требовалось, чтобы накопить состояние. Борьба за существование, которая могла привести к тому, что человек начинал шагать по трупам во имя собственной выгоды.

Всего этого не будет в новом обществе. Но как можно в этом отношении изменить сознание?

Че пригубил кофе. Слишком горячий. Он потянулся. Ноги здорово затекли. Он должен больше заниматься спортом. Его тело не должно быть вялым.

Че отмахнулся от этих мыслей и начал записывать:

Че подумал о людях, которых занимали только одни проблемы: «Сколько мяса могу я съесть?», «Сколько раз сходить на пляж?», «Какие предметы роскоши я могу себе позволить?». Конечно, все это важно, но главное — внутреннее, духовное богатство людей.

Он писал дальше:

Че вспомнил о многих добровольных трудовых мероприятиях, в которых участвовал он вместе со все большим и большим количеством кубинцев. Они трудились не во имя собственной выгоды, но брали на себя эти тяготы, чтобы внести вклад в строительство нового общества. Кроме того, добровольный труд изменяет самих людей, так как происходит переворот в сознании, совершить который было гораздо труднее, чем свергнуть батистовский режим. Надо было одержать победу над собственной вялостью, собственной недисциплинированностью, над мелкобуржуазным эгоизмом, над теми привычками, которые крестьяне и рабочие унаследовали от старого общества. И он был уверен, что только победа над этим наследием породит новое отношение к труду и только тогда станет невозможным возврат к капитализму. Только тогда социализм будет непобедим.

Он записал:

Последнюю фразу он два раза подчеркнул.

Че вернулся из Алжира.

Он сразу же отправился в министерство промышленности. Сегодня ему хотелось побыть одному. Ему нужно было время для себя. Поразмыслить и написать несколько писем.

Че сел за свой письменный стол. Он показался ему совсем чужим. За время долгих поездок он почти позабыл этот кабинет. Он вспоминал о новых впечатлениях. Увиденное в Китае и Мали. Запутанная ситуация в Конго. Переговоры в Египте.

Иной раз он чувствовал себя очень одиноким. Его дети смотрели на него уже почти как на совершенно незнакомого человека. Охранника перед домом они по крайней мере называли дядюшкой. Они знали и любили его, а он был для своих детей почти неизвестной личностью. Но все больше и больше народов преисполнены решимостью вести борьбу за освобождение от империалистического гнета. Он занимал в этой борьбе почетное место. Он должен внести свой вклад. Он делал это по убеждению, но давалось это не всегда легко. Он также тосковал по семье. Его дети тоже имеют право иметь отца.

Долго смотрел он на фотографию своих детей. Затем взял лист бумаги и начал писать необычайно большими буквами:

Он отложил письмо в сторону и некоторое время разглядывал его, не читая. Он видел только самый обычный листок бумаги, но с его помощью он сообщил такую важную, может быть последнюю, весть своим детям и Алеиде.

Затем он решил написать письмо Фиделю.

Поскольку он понимал, что может погибнуть, он хотел проститься с кубинским народом, со старыми товарищами и с Фиделем. Он понимал, что частично выполнил свое задание на Кубе. Он официально отказался от своей должности в руководстве партии и вышел в отставку с поста министра. Он отказывался от звания «команданте» и от кубинского гражданства. Теперь он мог продолжать борьбу в другом месте.

Он поблагодарил Фиделя за все, чему научился от него. Поскольку он не оставлял своим детям никакого имущества, он доверял их заботам государства. Он был уверен, что революция гарантирует им жизнь и даст образование.

Он с болью расставался с этой страной, со своей семьей и своими друзьями. Но кто мог лучше понять его, чем Фидель, идеи которого он вновь пытался претворить в жизнь.

Он прошелся взад-вперед по кабинету. В министерстве царила тишина. Не слышно стука пишущих машинок. Не звонит телефон. Уже наступила ночь.

Он откусил кончик у новой сигары. Затем взял новый лист бумаги и написал своим родителям.

Его взгляд медленно скользнул по скудно обставленной комнате. Здесь, в кабинете, у него имелось несколько личных вещей. Фотография. Маленькое настенное зеркало. Зажигалка. Пара авторучек. Он решил подарить все это своим сотрудникам.

Затем он собрал несколько рассыпанных по столу сигар и вытащил остальные из ящика. Он сложил их, осторожно встал и остановился на мгновение перед зеркалом: «Итак, Эрнесто Че Гевара, Дон Кихот вновь велит седлать Россинанта».