Глава 29

… Квартира опять постепенно оживляется звуками. То вдруг кому-то ночью вдруг вздумается передвигать тяжелую мебель. То послышатся возгласы, напоминающие крики о помощи или армейские команды. То, ни с того ни с сего, предутреннюю тишину взорвет рев воды в туалете. И еще — появились запахи несвежего белья.

— Воняет казармой, — морщит носик чистоплотная Слава, привыкшая в своей благоуханной Франции к другим запахам. Она стала принюхиваться ко мне:

— Нет, это не от тебя. Ты пахнешь масляными красками… и моими духами.

Я прекратил работать, и целыми днями мы со Славой бездельничаем. Изредка выбираемся из дому и, почти не разговаривая, слоняемся по безлюдным переулкам.

— Ты знаешь, — сказала однажды Слава, — я скучаю. Я скучаю…

— По Парижу? По Эйфелевой башне?..

— Я скучаю по тому времени, когда мы с тобой сидели на балконе в соломенных шляпах, и я пила нормальный кофе… И мальчик… ах, мальчик…

Я все время думаю о письме отца, но я не знаю, с чего начать, я не знаю, как повлиять на события. Я готов не отсиживаться в кустах, я готов действовать, готов что-то делать, куда-то бежать… Но что делать, куда бежать, в каком направлении…

Улицы Москвы грязны и пустынны. Столица будто вымерла. Куда подевались жители этого многомиллионного города? Я читал, что так же вымирала Москва, когда в разные годы к ней подступал чужеземный враг… Но нет сейчас ни якобы гениального Наполеона, ни якобы придурковатого Адольфа…

Наконец позвонил Илья. Он в Париже! Слава Богу! Каким-то чудом прорвался. Разговаривали, соблюдая конспирацию, не более минуты. Говорили о каштанах, которые давно отцвели, о щенке колли, который жить без меня не может: так привык, собака, что от тоски перестал жрать. Завуалировано говорили о картинах… Я понял, что Илья сумел их вывезти. Осталось дело за тобой, сказал он… М-да, конспираторы…

В "Правде" появилась коротенькая статейка о Василии Бедросове. Ее автор вспоминал великого драматурга Николая Погодина и его бессмертную пьесу "Кремлевские куранты", постановка которой возобновлялась во МХАТе им. А.М. Горького. Автор пинал прежнее руководство театра и Ваську за пьесу, которая еще полгода назад шла на той же сцене.

Пьеса называлась "Кремлевские мутанты" и была посвящена… впрочем, это неважно, патетически восклицала газета, чему она там была посвящена!

Пьеса эта идеологически вредная, не наша эта пьеса, да и бездарный автор, враг народа Василий Бедросов, уже вторую неделю вместе с худруком и дирекцией театра в полном составе корчуют пни в лесах Архангельской области. И поделом им, негодовала "Правда", так будет со всеми, кто покусится…

Эх, Васька, Васька… Говорили тебе, беги к чертовой матери… Не сбудется твоя мечта издать книгу о роли сортира в духовной жизни человека… И что теперь будет с твоими барбосами, котом и попугаем? А с женой?..

На всякий случай позвонил на Васькину дачу — вдруг газета врет? К телефону долго никто не подходил. Потом трубку сняли. Я услышал незнакомый звонкий голос:

— Лейтенант Бойко слушает! Это вы, товарищ майор? — был слышен треск дерева, стук топоров и шум огня. — Горит, товарищ майор, полыхает… Народ, бля, люди, то есть, местные алкаши, значит, подожгли… И собак за хвосты подвесили… Смехота! И… — и связь оборвалась.

Сбылись предсказания Полховского: сгорела двенадцатикомнатная дача, а сам драматург на старости лет поступил в лесорубы на Соловках.

Надо было спасать верного друга Ваську.

Я бросился искать вход в сталинский кабинет. Я простукивал стены черенком кухонного ножа, отодвигал от стен диваны, шкафы и тумбочки, поднимал напольные ковры, но все было напрасно: входа не было. Слава с изумлением взирала на мои телодвижения.

Я вылетел на лестничную клетку и позвонил в соседнюю квартиру.

— Я ждал вас, — открывая дверь, важно произнес Берия, — у меня к вам дельце.

Мы прошли по коридору в кабинет, похожий на тот, какой я видел у Сталина прежде — с мрачной министерской мебелью первой половины двадцатого века.

Берия сел за стол и жестом указал мне на кресло.

— А где люди, которые здесь раньше жили? Это была, помнится, квартира стариков Блюменталей?.. — поинтересовался я.

— Кого? Блюменталей? Стариков Блюменталей? Не знаю… Наверно, переехали…

— На Соловки?..

— Очень может быть! И в этом повинны вы! Кто меня выгнал из дому? Не мог же я ночевать на улице? Еще вопросы есть?

— Есть! По какому праву…

— О, Господи! — поморщился Берия. — Только без воплей. Терпеть не могу, когда мужчина ведет себя, как баба…

— Освободите драматурга Бедросова!

— Не надо кричать… Освободить-то можно. Почему не освободить? Только и от вас потребуются определенные уступки…

— Выступить в печати?..

— Какая глупость! Это мы сделаем за вас…

— Тогда что же? Говорите!..

— Вы должны написать портрет Иосифа Виссарионовича Сталина. Вы — знаменитый на всю Европу художник, и это будет вашим вкладом в наше великое дело строительства коммунизма. И портрет, написанный вами с натуры, должен будет убедить всех, что наш вождь — это реальный человек, который вернулся к управлению страной в трудное для народа время.

— И вы освободите Бедросова?

— Немедленно!

— Так освобождайте!..

— Таким тоном со мной может разговаривать только один человек во всем государстве! И это не вы.

— Хорошо, я согласен.

— Так-то лучше… Какой вы все-таки трепетный, Андрей Андреевич! Добро бы этот Бедросов был действительно приличным драматургом… Засранец он, этот ваш Бедросов, вот что я вам скажу. Знали бы вы, что за книгу он написал! Вонючую книгу! Хорошо, что мы вернулись, а то, еще чего доброго, ее напечатали бы эти ваши говенные демократы… Сплошная порнография… Все про клозеты да про говно… про клозеты да про говно… читать не хочется… Пакостная книга! Я прочитал без интереса…

Берия поднял трубку и сердито прокричал в нее что-то по-грузински.

— Сегодня же, — сказал он мне, положив трубку, — ваш друг будет в Москве. А теперь за работу, товарищ! Дело делать надо! Дело делать!..

— Когда приступать?

— Так сейчас же и приступайте!

— А где… этот?..

— Кто?

— Объект…

Берия нахмурил брови:

— Товарищ Сталин, как всегда, работает! Возвращайтесь к себе, подготовьте холст, кисти, краски… ну и все остальное… и ждите…