Глава 30

Я вернулся к себе. И принялся ждать. Ждать пришлось недолго.

Грохот потряс дом.

Казалось, взорвался пороховой склад.

Мы со Славой стояли, прижавшись друг к другу, как молодые влюбленные перед разлукой навеки. Нас, как красный туман, окутывала кирпичная пыль. Мы задыхались и надрывно кашляли. Потом пыль стала оседать, и в стене обнаружился пролом, из которого, спотыкаясь об обломки кирпичей, вышли перепачканные, грязные и потные соратники Сталина: Каганович с киркой, Ворошилов с лопатой и Хрущев с ломом.

— Где здеся ентот пидарас херов? — плюясь красной слюной, спросил Никита Сергеевич.

Обычно хладнокровная Слава завизжала, как умалишенная. Она издавала настолько пронзительные звуки, что тройка в панике, толкаясь, полезла обратно в пролом.

Когда они покинули поле боя, Слава перешла сначала на самоварное шипение, потом на сип, а потом тихо заплакала у меня на плече.

— Андрэ, увези меня отсюда, — рыдала она, — о, если бы я знала, что ждет меня в стране большевиков, никогда бы не покинула родину!

— Слава, успокойся, — гладил я ее по белокурой головке, — скоро все решится. А сейчас иди, — и я тихо добавил: — собирай вещи.

Опять я поразился тому, что Хрущев жив. Ведь видел же я, видел ворчащего ворона на его мертвой груди! Значит, эти монстры действительно бессмертны? И все же стоило попробовать…

Я забежал к себе в кабинет за маузером, уложил его на дно чемоданчика, потом перешел в мастерскую, поверх маузера положил в чемоданчик краски, палитру, кисти, взял под мышку мольберт с холстом и вернулся к пролому в стене.

— Проходите, — услышал я голос Берии, — проходите, художник вы наш именитый!

Старясь не испачкаться, я прошел сквозь пролом и сразу попал в знакомую приемную, где меня встретил улыбающийся Лаврентий Павлович.

Он принял у меня мольберт и, взяв свободной рукой за плечо, мягко втолкнул меня в кабинет Сталина. Войдя, я огляделся.

Здесь все было, как при первом моем визите сюда: тот же громадный стол, те же кожаные кресла, та же уродливая люстра и та же пальма в кадушке. Ну и, конечно, шедевр с генералиссимусами на стене. Отсутствовало только тело усопшего маршала Блюхера.

За длинным столом заседаний расположились члены политбюро. Глаза их горели знакомым огнем.

В дальнем углу кабинета — столик с газетами и бутылкой минеральной воды, а за столиком сидел новый персонаж.

Ба! Да это двойник Сергея Есенина! Артист и директор рынка! Известный драчун, скандалист и пьяница. На этот раз он имел трезвое лицо, на котором было написано выражение покоя и уверенности в завтрашнем дне. Его синие, лучистые, будто промытые, глаза были устремлены на вождя всех времен и народов.

— Почему он, — я указал пальцем на синеглазого, — не косит?

— А почему он должен косить? — удивился Сталин. — Коммунист всегда смотрит прямо!

А артист красивым тенором разъяснил:

— Пить бросил, вот глаза сами собой и выправились… — и он незаметно мне подмигнул.

Сталин был аккуратно, очень коротко и модно подстрижен. Подстрижены были и усы его. И он сразу стал похож на певца Фреда Мэркури. Вот он открыл рот… а что если он сейчас запоет, подумал я? Но он обычным своим голосом произнес:

— За Ильича вам, товарищ Сюхов, наше большое партийное спасибо! Нам спокойнее, да и ему лучше, пусть уж он отдыхает себе в мавзолее. Поди, привык уж за столько-то лет… Да… Такие вот дела… А вы присядьте пока рядом с нашим новым Генеральным секретарем, — и он кивнул на бывшего артиста. — Да, да, не удивляйтесь, у него очень приятная внешность, не правда ли? Такая… православная, славянская… Назрела необходимость заменить публичных лидеров. Уж больно у них там, в этой российской компартии, рожи неприятные. А у Ванадия Блювалова морда вообще противная — прямо кирпича просит…

— Да и дурак он изрядный, — вдруг выпалил Ворошилов.

— Тебе виднее, — тут же влез Хрущев.

— Кирпича, говорите, просит… Эт-то можно… — подал голос Берия.

— И взгляд у Ванадия отталкивающий… — поморщился Каганович.

— Да, Ванадием хорошо по ночам демократов пугать… — согласился Хрущев.

— То ли дело наш херувимчик! Посмотрите! Красавец! И имя у него такое хорошее, русское. Емельян. А фамилия — и того лучше — Пугачев! Мы его только раз по телевидению показали, и народ тут же за него горой!.. — воскликнул Берия. — Давно надо было такого симпатягу найти.

— Имидж у него хороший — устойчивый… — поглядывая на артиста, сказал Никита Сергеевич.

— Бабы не жалуются, — скромно подтвердил Емельян.

— И молодой… — продолжал Хрущев.

— Проживет долго… — вздохнул Лазарь Моисеевич.

— Если наш Лавруша его не ухлопает… — сказал Никита Сергеевич.

— Генсеками у нас не разбрасываются, — строго посмотрел Сталин на Лаврентия Павловича.

— А как же вы, товарищ Сталин? Кем вы-то будете? Генсеком будет Емелька, а вы?..

— Я оставляю за собой пост вождя всех времен и народов… И вообще я намерен жить вечно…

— Как это? — перепугался Берия.

— А так. Я помирать не намерен. Задумался я недавно, сосредоточился сильно-сильно и твердо решил быть вечным… И буду!..

— Этак каждый сосредоточится…

— А с каждым, Лаврентий, — усмехнулся Сталин, — с каждым это не пройдет…

— Правильно! Это вопрос надо рассмотреть на политбюро и утвердить на пленуме ЦК. Чтобы вернее было. И товарищ Сталин будет жить вечно! — вскричал Никита Сергеевич.

— С тобой, Иуда, проживешь вечно… — пробурчал Берия.

— Я вообще-то смерть не обожаю, — задумчиво произнес Каганович, — если там кто другой помрет — это еще туда-сюда, а вот если, к примеру, я сам… Нет! Не согласен я! Я тоже хочу быть вечным…

— Один вечный Жид уже был… — пробурчал себе под нос неугомонный Берия.

— Товарищ Сталин! — обратился к вождю Ворошилов. — Мне сегодня докладывали из Академии наук, что вашим именем названа комета, которая летит в сторону Земли…

— Когда…

— Вчера и назвали, товарищ Сталин. Вчера вечером, на заседании президиума академии…

— Дурак! Идиот проклятый! — набросился на него Сталин. — Я спрашиваю тебя, олух ты царя небесного, когда она врежется в землю, эта окаянная комета?

— В сторону Земли — это не значит, товарищ Сталин, что — в Землю… Сказывали, что пролетит мимо…

— Сказывали, пролетит мимо… — передразнил Иосиф Виссарионович. — Если пролетит мимо, тогда какого черта эти долбаные академики назвали ее моим именем? Кто там сейчас президент Академии? Осипов? Не понимает товарищ… Надо бы его заменить… Кого назначим?

— Президента Академии выбирают тайным голосованием, товарищ Сталин…

— Вот мы им и поможем с тайным голосованием. Так кого назначим?

— Предлагаю товарища Берию, — сказал один член политбюро с совершенно круглым лицом, — он умеет находить общий язык с учеными, он бы и атомную бомбу…

— Бомба — это хорошо… — поддержал круглолицего Сталин. — Ну что, утверждаем Лаврентия? Кто "за"? Единогласно… Поздравляем тебя, Лаврентий! Иди, руководи наукой, иди, дорогой, делай бомбу… Отнесись, Лаврентий, к этому добросовестно, мы все знаем, ты умеешь… Чтобы бомба была первый сорт… Как огурчик! Чтобы в случае чего жахнула не слабее кометы… Бомба может понадобиться в любой момент… Силы международного империализма не дремлют… Но сначала — маленькую…

Берия понимающе улыбнулся и вытащил из кармана чекушку с коньяком…

— Ты, кажется, заразился идиотизмом у Ворошилова?! — рассвирепел Сталин. — Сказано тебе, сначала сделай маленькую бомбу. Понимаешь? Не большую, а маленькую! Такую маленькую атомную бомбу. Бомбочку. Понял? Испытаем ее на Кавказе. В Чечне. И увидите, с террористическими актами будет разом покончено. Все гениальное просто.

— Вот это по мне, — воодушевился Лаврентий Павлович, — я их ка-а-ак!..

— Но ты, Лаврентий, надеюсь, понимаешь, что Академия для тебя — это вроде общественной нагрузки, а главное — это органы! У тебя будет очень много работы по малым народам Кавказа, по гнилой интеллигенции, по Аль-Каиде… Хорошие там ребята подобрались, вот бы их на нашу сторону переманить, подумай, Лаврентий… У всех у нас, товарищи, будет работы невпроворот… Так… Кроме нашего художника, все свободны! Да, чуть не забыл. Следующее заседание в Кремле. В настоящем Кремле, товарищи! Пора перебираться, а то товарищ Сюхов на нас обидится. Ему ведь тоже работать надо. Создание шедевра — дело сложное, — он вздохнул и скромно добавил: — по себе знаю…

Мы со Сталиным остались вдвоем. Наступил момент, которого я ждал, из-за которого вернулся домой, в Россию. У меня в чемоданчике маузер, заряженный двенадцатью патронами. И я знал, что буду с ним делать. И мне никто не в силах помешать…

— Товарищ Сталин, — торжественно сказал я, — встаньте к стенке!

— Охотно, — с достоинством произнес вождь. Он поднялся, подошел к любимому портрету, под которым и встал, выставив правую ногу слегка вперед и привычно вытянув правую же руку, сжатую в кулак, навстречу коммунистическому будущему. — Так хорошо?

— Вы даже не можете себе представить, как хорошо, дорогой товарищ Сталин, — сказал я, — лучше не придумаешь…

Я не торопясь открыл чемоданчик, порылся в нем, вынул пистолет и, не давая себе времени на возможные сомнения и внутренние колебания, принялся всаживать пулю за пулей в мутное пятно, в которое после первого же выстрела превратилась фигура стоящего передо мной человека.

Страшный грохот вбивался в уши, пороховой дым разъедал глаза. Огромный пистолет прыгал у меня в руках.

Нажимая на спусковой крючок, я получал не знакомое мне прежде садистское наслаждение. И, если бы не кончились патроны, я готов был стрелять хоть до скончания века.

Ну вот. Конец… Вот я и стал убийцей… Как, оказывается, это легко… Я услышал слабый стук. Это мой пистолет упал на казенный ковер с жестким ворсом.

Всего несколько месяцев назад я, обмирая от страха, в одном исподнем, босиком, стоял здесь, на этом же ковре, и слушал бредни безумца, наводившего ужас на весь мир в течение тридцати лет.

Пока в наших сердцах живет мечта о сильной руке, Сталин — бессмертен… И вот он лежит у моих ног… Тиран повержен… Дым рассеялся и…

— Ну и канонаду вы тут устроили, — услышал я, — вы совсем оглушили меня!..

Потом раздался резкий сталинский смех. Я вытаращил глаза. Жив?! Он стоял все в той же позе — с протянутой вперед рукой — и хохотал. Потом он опустил руку, разжал кулак, и я увидел на ладони двенадцать пулек…

— Холостыми даже по воронам не стреляют, — с укоризной произнес Сталин. — А тут, как-никак, глава государства. Вождь, так сказать…

Я сделал шаг назад.

— Понимаю. Берия. Его работа…

Сталин наслаждался моим поражением. После паузы он сказал:

— Пистолетик-то спрячьте. Нечего ему здесь валяться — не ровен час, кто-нибудь подберет. Кто-нибудь — кто стрелять умеет, — и он опять засмеялся. Веселый он человек, этот Иосиф Виссарионович!