"Перелет" - читать интересную книгу автора (Шимонфи Андраш)Глава вторая ТА САМАЯ НОЧЬОТЕЦ ПРОДОЛЖАЕТ РАССКАЗ: — Вплоть до осени 1944 года венгерское правительство продолжало отыскивать возможности выхода из войны, переговоры об этом продолжались и после оккупации страны немцами. Скоро истекает тридцатилетний срок хранения секретных дипломатических документов, находящихся в архивах разных стран, и наши знания об этом времени станут полнее. В начале февраля 1943 года Красная Армия ликвидировала под Сталинградом последние очаги сопротивления немцев. 3 сентября 1943 года англо-американские войска высадились на «итальянском сапожке» у Реджо-ди-Калабрия. Правительство Бадолио в тот же день подписало декрет о перемирии. В ответ последовала немецкая оккупация Италии. Наступление союзников, за которым с надеждой следили в Венгрии, было остановлено на полпути между Неаполем и Римом. 28 ноября 1943 года открылась Тегеранская конференция, на которой в первый раз вместе собралась «великая тройка»: Сталин, Рузвельт, Черчилль. На конференции были обсуждены и скоординированы планы ведения военных действий, рассматривались также вопросы послевоенных границ Польши и Германии. В Тегеране Сталин заявил, что было бы ошибкой пытаться создавать из дунайских государств какую-то псевдоновую и нежизнеспособную форму государственного устройства. Венгрия и Австрия должны существовать как два отдельных, независимых государства. В феврале 1944 года правительство Каллаи предпринимало некоторые попытки выйти из войны, которую Венгрия вела на стороне нацистской Германии, и заключить сепаратное соглашение с англо-американцами. Однако Гитлер был давно осведомлен об этих попытках. Он решил, что час пробил. Фюрер вызвал к себе Миклоша Хорти в замок Клейсхейм, в Австрию. 17 марта на спецпоезде «Туран» регент отправился на встречу с Гитлером. А спустя два дня немецкие войска оккупировали Венгрию… О событиях, случившихся в Дебрецене в день оккупации, я тебе еще расскажу. О том, что происходило в столице, я знаю понаслышке. Поэтому советую тебе встретиться с бывшим полковником генерального штаба Кальманом Кери. В те дни он служил в Будапеште, в министерстве обороны. Думаю, он будет тебе полезен. РАССКАЗ КАЛЬМАНА КЕРИ (1978 год) — В сентябре 1938 года меня назначили начальником Центрального управления железнодорожных перевозок. Нашей задачей являлась организация перевозок различных военных грузов и войск без нарушения графиков движения пассажирских поездов. Кроме того, мы снабжали сырьем крупнейшие предприятия военной промышленности. Я как начальник Центрального управления железнодорожных перевозок лично контролировал и помогал перевозкам немецких частей в Румынию и ряд Балканских стран. Разумеется, я по многим вопросам контактировал с представителями соответствующих служб вермахта. Благодаря этому мне удалось «пробить» на вокзале в Вене венгерскую комендатуру. Надо ли говорить, что наличие ее давало нам большие удобства. В должности начальника Центрального управления железнодорожных перевозок я находился до августа 1941 года, после чего получил приказ выехать в Братиславу в качестве военного атташе. О венгерской комендатуре на вокзале в Вене я упоминаю потому, что она сыграла важную роль в событиях 19 марта 1944 года… В самом начале марта 1944 года в Будапеште стали настойчиво распространяться слухи о том, что немцы концентрируют войска к югу от Вены. В первых донесениях упоминались три немецких корпуса. В это время я был руководителем группы флигель-адъютантов министерства обороны. Разумеется, слухи о стягивании немецких войск через разведуправление дошли до начальника генерального штаба Ференца Сомбатхейи. Во главе разведуправления тогда стоял подполковник генерального штаба Дюла Кадар. Он и доложил обо всем министру, высказав предположение, что «немцы собираются нас оккупировать…» Я принадлежал к числу людей, которые не верили в возможность немецкой оккупации. Я считал, что они просто пытаются припугнуть нас, добиться смещения неугодного им премьер-министра и сформирования более приемлемого для них правительства. Свое мнением высказал министру Чатаи. Вышло, что два его ближайших советника придерживаются противоположных взглядов. Правда, Чатаи склонялся к моей точке зрения (отнюдь не под моим влиянием). Он говорил, что немцы при желании могли бы оккупировать Венгрию, но, к счастью для нас, у них на фронтах есть дела и поважнее. Однако Дюла Кадар снова и снова докладывал министру о концентрации немецких войск, и тогда Чатаи (в моем присутствии) позвонил по телефону начальнику генерального штаба и потребовал четких объяснений. Сомбатхейи ответил, что не верит в возможность оккупации, но на всякий случай поручит своему заместителю поговорить с немецким военным атташе Грейнфебергом. Найти последнего, однако, не удалось, его не оказалось в Будапеште, с нами разговаривал военно-воздушный атташе по фамилии Фютерер… Немец деланно вышел из себя, утверждал, что все клевета, ни на чем не основанная инсинуация. Потом Фютерер направился к министру, где я был в это время, там он опять стал бурно возмущаться, обвинять нас в оскорблении высшего командования вермахта и т. п. Он утверждал, что это несовместимо с нашей дружбой. На вопрос о том, с какой целью концентрируются немецкие войска, он ответил, что здесь они ближе всего находятся к ведущей тяжелые оборонительные бои группе немецких армий «Южная Украина», к тому же здесь самый лучший провиант на всей территории «третьего рейха». Глядя в глаза министру, Фютерер заявил, что он попросил бы генерал-полковника Байноци выяснить, кто мог распускать эти злонамеренные слухи, и примерно наказать виновных. Вот что предшествовало визиту Хорти к Гитлеру в замок Клейсхейм… После ухода Фютерера Чатаи сразу же позвонил по телефону Сомбатхейи и поинтересовался, что же все-таки может скрываться за перемещениями немцев. Он спросил, не следует ли предпринять какие-нибудь ответные шаги? Сомбатхейи ответил отрицательно. Свою точку зрения он мотивировал нежеланием провоцировать немцев. После этого и министр, и начальник генерального штаба отправились на заседание Совета короны, которое проходило под председательством Хорти и в котором принимали участие Каллаи, Керестеш-Фишер, Гици, Чатаи и Сомбатхейи. Заседание проходило в резиденции регента. Вернувшись с Совета короны, Чатаи бросил мне: — Собирайся, мы едем в Германию! — Говорят, что Берлин совсем разбомблен союзниками, — удивился я. — Дело не в Берлине, мы едем к фюреру, — спокойно объяснил Чатаи. — Приготовь список наших заявок и рекламаций. Немцы не выполняют поставки многих товаров, я хочу им об этом напомнить. — Господин министр, — заметил я, — мне уже приходилось бывать у Гитлера с вашим предшественником Вильмошем Надь-Надьбацни. На аудиенции фюрер говорил, говорил, говорил… Когда же кто-нибудь пытался вставить слово, Гитлер тут же его перебивал и снова начинал тараторить сам. В конце беседы он между прочим спросил, есть ли у нас просьбы, пожелания, а на утвердительный ответ нашего министра обороны Гитлер небрежно предложил передать список Кейтелю. Список-то мы передадим, но только будет ли из этого толк?.. А пожеланий и просьб у нас было предостаточно. За нашу сельскохозяйственную продукцию в обмен на поставки сырья, продукцию нашей военной промышленности мы рассчитывали получить необходимую нам продукцию, как это и предусматривалось соответствующим соглашением. Что хотело получить министерство обороны? Разумеется, вооружение и боеприпасы, радары! Но в последнее время немцы все реже и реже выполняли свои обязательства. Нельзя сказать, чтобы они перестали серьезно относиться к своим обязанностям, просто-напросто они были не способны их выполнять… Мы заключали соглашение, а немцы срывали поставки. Кстати, в круг моих обязанностей входил учет всего, что недопоставила нам немецкая сторона, что поставляется с опозданием и что, несмотря на наши неоднократные напоминания, немцы поставить были не в состоянии. На эту тему мы неоднократно вели беседы с немецким военным атташе, он соглашался, обещал, однако мы быстро убедились, что он — non putaren,[17] при наличии желания не имеет возможностей. Когда я все это рассказал Чатаи, он пришел в ярость. Он разозлился на меня за то, что я счел пустой тратой времени составление списка. Как я посмел заявить подобное? Но я не сдавался, продолжая отстаивать свою точку зрения… — Хорошо, раз ты упрямишься, оставайся дома! Прекрасно. Между прочим, я никогда не понимал, зачем мне надо сопровождать министра повсюду. Однако такова была традиция: флигель-адъютант всегда и повсюду должен быть рядом с министром обороны. Приказ есть приказ, всю ночь я проработал над составлением меморандума, а утром передал его Чатаи. Без всяких изменений он так и повез его из Клейсхейма… Но что же все-таки происходило на заседании Совета короны? Присутствовать на нем я, разумеется, не мог. Но по рассказу Чатаи кое-что знал об этом. В это время все надеялись, что (вне зависимости от того, кто поедет к Гитлеру) нам удастся договориться с немцами о возвращении на родину находившихся к северу от Карпат, в Галиции, Подолии и Волыни так называемых «венгерских оккупационных войск». Пытался этого добиться и Хорти, которому и министр обороны, и начальник генерального штаба докладывали, что в результате быстрого продвижения вперед частей Красной Армии наши соединения могут вскоре оказаться вовлеченными в боевые действия. У них же практически не было противотанкового вооружения, а это не давало венграм никаких шансов выстоять в серьезном бою. Они были заранее обречены на верную смерть. К тому же немцы, используя наших солдат в арьергардных боях, добивались лишь одного — чтобы те задерживали красноармейцев на три-четыре часа, дальнейшая судьба венгров их не интересовала. Однако необходимо было все-таки решить вопрос о том, кто поедет к Гитлеру. Каллаи заявил: ехать к фюреру — самоубийство. Он считал, что если в Клейсхейм поедет регент, страна останется без верховного главнокомандующего, который имеет право принимать решения в кризисных ситуациях. Ведь было неясно: вернется ли Хорти из этой поездки или нет? Так сформулировал Каллаи в своем выступлении сложившуюся ситуацию. Премьер-министра поддержал министр внутренних дел Керестеш-Фишер. Он добавил: покинуть страну накануне важнейших событий равносильно преступлению. Их внимательно выслушали. Потом настал черед Сомбатхейи. Начальник генерального штаба почему-то решил, что все хотят отправить к Гитлеру его. Он сказал, что согласен ехать, получив соответствующий приказ, однако не уверен, достаточно ли весомым будет его слово на приеме у Гитлера для того, чтобы вернуть домой венгерские дивизии. С Гитлером вести переговоры очень трудно. Тут Сомбатхейи стал взывать к тщеславию регента: «Только вы, ваше высочество, способны вести с Гитлером переговоры на равных, но уж никак не я!» Потом взял слово Гици: «Господа, мы хотим добиться от немцев уступки, не так ли? Значит, мы не должны раздражать их! Раз Гитлер изъявил желание встретиться с вашим высочеством, надо ехать вам! Отказ регента приехать в Клейсхейм будет выглядеть как дипломатический выпад, причем по отношению к Гитлеру, поскольку он исходил бы от главы нашего государства. А таким путем мы вряд ли чего-нибудь добьемся от немцев!» Я перебил Чатаи, попросив его более подробно рассказать о выступлении регента на Совете. (Вопрос я этот задал не столько от любопытства, сколько по обязанности, ведь все это я должен был занести в специальный дневник-журнал.) — А ничего он не говорил, — ответил мне тогда Чатаи, — ведь все практически было решено без него, он только попросил меня сопровождать его в поездке. На том мы и порешили. — Вот, пожалуй, и все, что я могу рассказать тебе о заседании Совета короны, которое состоялось 16 марта 1944 года. Спецпоезд регента «Туран» отбыл в назначенное время. Я был счастлив, мне на этот раз удалось отстоять свою собственную точку зрения, ведь флигель-адъютанту не так-то просто это сделать. В те дни мне приходилось очень много работать, спал я по 4–5 часов в сутки. В ночь с 16 на 17 марта я проспал не большеротому что на рассвете меня разбудил телефонный звонок. Звонил полковник генерального штаба Имре Погань, однокашник по кадетскому училищу. (В то время он был заместителем Белы Миклоша в военной канцелярии регента.) Погань передал мне поручение жены регента внимательно следить за продвижением «Турана». Жена регента, вероятно, вспомнила обо мне, потому что сын Хорти был председателем МАВ в те годы, когда я руководил Центральным управлением перевозок. Что я мог ответить на просьбу жены регента? Разумеется, пообещал выполнить ее поручение… В эти самые дни и сыграла важнейшую роль та самая венгерская комендатура на венском вокзале. Прежде всего я позвонил по телефону дежурному офицеру в Центральное управление перевозок. Его на месте не оказалось, но к телефону подошел старший служащий Эдер, которого я отлично помнил еще по его работе в прежние годы. Я поручил Эдеру держать под контролем движение спецпоезда и попросил его связаться с нашей комендатурой на венском вокзале, чтобы они сообщали нам обо всем непредвиденном. Сделав это, я попытался снова уснуть. Какое-то время меня никто не беспокоил. Во второй половине дня раздался телефонный звонок от Эдера. — Что-нибудь с «Тураном»? — спросил я. Он ответил, что о «Туране» пока ничего нового сообщить не может, но получено сообщение о взрыве на железнодорожном полотне у разъезда Бичке. Я задал ему вопрос, кто же это мог сделать. А мозг мой продолжал лихорадочно работать: «Внимание! Регент все еще в Клейсхейме, его поезд не выходил из Зальцбурга. Но путь его на родину лежит как раз через Хедьешхалом—Бичке—Келенфёльд!» Итак, кто же мог устроить взрыв? Эдер ответил, что пока ничего не известно, но расследование уже началось. Установлено: взорвана стрелка на пути, ведущем на Будапешт, и что он после моей просьбы счел своим долгом сообщить об этом. Что говорить? Я просто-напросто испугался… Кто совершил диверсию — неизвестно, но стрелка выведена из строя. Дело принимает серьезный оборот. Надо что-то предпринимать. К кому же я должен обратиться? К тому же поздний час. Я был накоротке знаком с министром внутренних дел Керестеш-Фишером. Набираю номер его телефона и докладываю о том, что узнал. От волнения я, кажется, даже потребовал, чтобы регент сошел с поезда и вернулся в Будапешт на автомобиле. Ведь полотно-то можно, конечно, и восстановить, но кто может поручиться, что его снова не взорвут, причем на этот раз, скажем, между Бичке и Хедьешхалом? — Кто же мог это сделать? — тут же спросил меня министр. Я ответил, что это пока не установлено. Керестеш-Фишер тоже заволновался. Видно, сон у него как рукой сняло. Министр заявил, что хотел бы увидеться со мной. Спросил, где это сейчас лучше сделать? Я предложил Центральное управление перевозок, которое находилось в здании МАВ. Мы договорились встретиться там через двадцать минут. Едва я переступил порог Центрального управления перевозок, как ко мне кинулся Эдер и доложил, что в Бичке прибыли немецкие эшелоны и что солдаты выгружаются из вагонов. Он сообщил, что на станции происходят драки и препирательство. Немцы говорят о саботаже, протестуют, кричат, угрожают… Выходит, мы еще и саботажники? Мы еще и сами взорвали стрелку?.. Не скрою, у меня мелькнула мысль о том, что это могли сделать и коммунисты, но я тут же отверг это предположение. Диверсия не имела никакого смысла. Что же все-таки там произошло?.. Признаюсь, поначалу я не подумал о том, что немцы сами могли устроить диверсию, чтобы под этим предлогом направить туда войска… Выслушав мой поспешный доклад, Керестеш-Фишер крикнул: «Черт возьми, неужели немцы там выгружаются?!» Я ответил: «Дядя Фери, подождите минуточку, я сейчас сбегаю в диспетчерскую и посмотрю графики движения поездов!» Тогда-то я в первый раз и подумал о том, что взрыв могли устроить сами немцы. Как это раньше не пришло мне в голову? На графиках движения специалисту все мгновенно становится ясно. Сразу видно, когда отправляется новый состав, когда эшелон застревает. Как? Очень просто… Со станций докладывают, когда мимо них проходит тот или иной состав. И все это отмечается на графиках. Я прошу сотрудников показать мне графики. Через несколько мгновений они оказываются передо мной на столе. На них разноцветными карандашами обозначены перемещения эшелонов, венгерских и немецких. Номера поездов и направление их движения. И я вижу, что большинство немецких эшелонов движется к Будапешту… Конечно, я тут же бросаю взгляд на графики, чтобы отыскать, где расположена взорванная стрелка. Вижу — это произошло у Цегледберцеля, неподалеку от Бичке… У нас с немцами было соглашение, по которому, кроме Сольнока, они нигде больше не могли выгружаться из эшелонов. Ясно! Теперь все сразу становилось на свои места. Я кинулся к министру. Он звонил в министерство. Я слышал, как он отдавал приказы сотрудникам побыстрее выяснить, что случилось у Бичке. Я рассказал ему, что немцы высаживаются в Цегледберцеле. И тогда я понял: прав оказался Дюла Кадар, немцы нас оккупируют. Министр тоже был согласен со мной. Керестеш-Фишер предложил тут же отправиться к премьер-министру. Мы уселись в мой автомобиль. Шофер вел машину осторожно, по инструкции: с потушенными фарами и на небольшой скорости. Я заметил, что министр нервничает. Он вдруг сказал, обращаясь к водителю: «Гони, сынок! Жми! Под мою ответственность!» Шофер включил фары и на бешеной скорости погнал автомобиль через спящий город наверх, в Крепость. Едва мы вошли к Каллаи, как премьер-министр попросил меня позвонить его помощнику Петеру Инце, чтобы тот выяснил, когда поезд регента вышел из Зальцбурга и проследовал ли он Вельс, Линц, в каком темпе он движется… Он приказал мне позвонить заместителю министра иностранных дел Андору Сентмиклоши и заместителю начальника Главного управления полиции Шомбор-Швейнитзеру. Я звонил прямо из его кабинета и поэтому слышал, как Каллаи советовался с Керестеш-Фишером. Они обсуждали возможность организации сопротивления немцам, а также эвакуации правительства за Тису. Закончив телефонные разговоры, я хотел было уйти, но Каллаи удержал меня, попросив подготовить необходимые приказы по армии. Я напомнил ему, что я всего лишь флигель-адъютант министра обороны и не имею никакого права отдавать приказы по армии. Я объяснил, что в отсутствие Сомбатхейи отдавать приказы может только его заместитель — Байноци. «Тогда позвоните ему!» В этот момент в кабинет Каллаи вбежал заместитель министра иностранных дел Андор Сентмиклоши, имевший ранг посла по особым поручениям. Он протянул Каллаи телеграмму. Сейчас я уже не помню ее текста, но там было что-то вроде: «Передайте жене, со мной все в порядке. Гици». Сентмиклоши пояснил министру, что еще перед поездкой в Клейсхейм условился с Гици, что тот пошлет из резиденции фюрера телеграмму. В случае нейтрального текста, вроде того, какой он сейчас получил, это будет означать: немцы затевают недружественную акцию. Я же отправился звонить Байноци, чтобы информировать его о развитии событий еще одного заместителя министра обороны — генерал-полковника Рускацаи-Рюдегера, а также начальника ВВС генерал-лейтенанта Мадьяроши, которые в это время прибыли в Крепость. В ту ночь мы были свидетелями настоящего чуда: хотя специально никто никому ничего не обещал, глубокой ночью в кабинет премьер-министра один за другим явились: генерал-полковник Берегфи, командир расквартированного в Секешфехерваре корпуса генерал-лейтенант Янош Вёрёш, а еще через несколько минут, правда, уже после моего телефонного звонка — заместитель министра обороны генерал-полковник Надаи. Собравшись в приемной, они горячо обсуждали происходящее. Два генерал-полковника и один генерал-лейтенант. Оба генерал-полковника командовали армиями, а генерал-лейтенант — корпусом. Эти трое представляли две трети вооруженных сил Венгрии. Я спросил у генералов, почему они в столь поздний час находятся здесь. Они в один голос заявили, что приехали узнать, что будет дальше. Я остался в приемной ждать прибытия еще кого-нибудь из военных и поэтому слышал их разговор. Надаи заметил: «Значит, вон куда дело зашло? Нам надо действовать, что-то предпринимать!» Но Берегфи бросил: «Не понимаю — зачем?» Он сидел в полуметре от Надаи. На этом их разговор оборвался. Я убедился, что в этот критический для судеб нации момент у двух генерал-полковников были абсолютно противоположные представления о происходящем. Был там и Янош Вёрёш. Однако он не проронил ни слова. Тогда я понял, что и молчание — определенная позиция… «Нам нужен военный! — воскликнул Каллаи. — Военный, имеющий право отдавать приказы…» Но мы никак не могли найти нужного человека: Байноци дома не было… Правда, как я уже говорил, в это время прибыли генерал-лейтенант Мадьяроши, командующий ВВС страны, и начальник управления материального снабжения ВВС генерал-майор Хелленбронт (все мы знали о его тесных связях с немцами). Байноци все еще не нашли. Я доложил об этом Каллаи. Тогда он спросил: «Есть поблизости какие-нибудь военные?» Я ответил, что в приемной несколько генералов. «Пусть войдут!» Генералы вошли в кабинет. Там был Керестеш-Фишер, теперь уже переставший волноваться и нервничать. Он обсудил с Каллаи события последних часов. Премьер-министр и министр внутренних дел пришли к выводу, что в крайнем случае членов правительства следует эвакуировать за Тису и разместить, например, в Дебрецене. Эвакуировать их надо сегодня же ночью. Идея была отчаянная. Услышав об этом, слово взял генерал-майор Хелленбронт. Он заявил: «Это невозможно!» — Почему? — спросил Каллаи. И тут Хелленбронт, которого привез с собой Мадьяроши, заметил: «Наши аэродромы не приспособлены для ночных полетов. А на рассвете немцы наверняка захватят их». Мы невольно переглянулись. Молчал и Мадьяроши, который был непосредственным начальником генерал-майора. Наконец Каллам повернулся ко мне и спросил: «Почему задерживается Байноци?» Я ответил, что не могу ему дозвониться. Пока нет Байноци, я предлагаю вызвать полковника Надаша, начальника оперативного отдела генерального штаба. Ведь в конечном счете именно ему придется формулировать приказ, а Байноци лишь с необходимыми исправлениями подпишет его. Каллаи согласился с моими доводами. Надаш был моим однокашником по кадетскому корпусу, мы с ним дружили, я тут же позвонил ему по телефону с надеждой, что он еще ни о чем не знает… Однако к телефону никто не подходил, а я знал, что Надаш не из гуляк, которые любят развлекаться по ночам. Где же он тогда? Набираю номер его служебного телефона, Надаш тут же снимает трубку. Видно, он тоже решил поработать ночью. Словом, я попросил его прийти в приемную премьер-министра. Он ответил, что уже собирался к начальству. Не прошло и трех минут, как он вбегает к нам. Он был в соседнем здании. В руках у него телеграмма из Клейсхейма, от Сомбатхейи. В ней говорилось, что немецкие части проходят через территорию Венгрии, встречать их следует дружески, а во избежание возможных инцидентов венгерские солдаты должны находиться в казармах… Надаш передал телеграмму Каллаи, тот бросил на нее взгляд и отдал бумагу Керестеш-Фишеру, потом она попала в руки вошедшего графа Иштвана Бетлена. Присутствующие передавали телеграмму из рук в руки, пока она снова не оказалась у Надаши. Я взял ее у него и тоже прочитал. Все погрузились в раздумье: надо что-то предпринимать. Наконец к шапочному разбору в комнату ворвался генерал-полковник Байноци, заместитель Сомбатхейи. Он тоже прочитал телеграмму. По лицу Байноци было видно, что он растерян. Он должен что-то предпринимать? Выполняя приказ Сомбатхейи, ему следовало отдать распоряжение о том, чтобы венгерские солдаты не покидали казарм, однако ночью они там и находились, спали… Керестеш-Фишер разразился гневной тирадой: «Как это мы не должны оказывать им сопротивление? Мне подчинены полиция и жандармерия! На них не распространяются приказы начальника генштаба Сомбатхейи!» На это Байноци заметил: «Уж не собираешься литы своими силами оказывать немцам сопротивление? Хочешь устроить Лидице на нашей земле? Немцы учинят резню… У нас под рукой нет частей, находящихся в боевой готовности. В казармах полно новобранцев, на дворе — март, их только-только начали обучать. А немцы выгрузили танки. «Тигры». С ними тоже придется иметь дело». Тут я взял слово и доложил: по моим сведениям, у нас нет противотанковых снарядов, способных поражать «тигры». Я уже говорил, что хорошо помнил сведения о немецких поставках. Мне сразу же стало ясно, что немцы намеренно не поставляли нам снаряды к тяжелым противотанковым орудиям. Такие орудия у нас были, а вот боеприпасов к ним не было. — Если мы не можем перебраться в Дебрецен, — проговорил Каллаи, — то пытаться организовать сопротивление немцам в Будапеште я не считаю возможным, нам следует дождаться возвращения наместника. В случае нашей попытки организовать сопротивление немцы сделают Хорти заложником. А главное — это то, чтобы он вернулся на родину. Ведь вместе с ним находятся и министр обороны, и начальник генерального штаба армии. Так разворачивались события… Вот краткая предыстория рождения приказа по армии о том, что наши солдаты во избежание кровопролития должны оставаться в казармах! На этом события той памятной ночи не кончаются. Когда Байноци направился к выходу, я последовал за ним. И тут мы лицом к лицу столкнулись с немецким военным атташе, который в этот момент как раз входил в приемную премьер-министра. В руках у него тоже была телеграмма. Разумеется, я не мог прочитать ее. Однако бросилось в глаза, что Грейфенберг был чем-то взволнован. Мы столкнулись в дверях, он сказал, обращаясь к Байноци: — Excelence! Was ist? Was ist?[18] Байноци остановился, посмотрел на немца и ответил: — Schon alles in Ordnung![19] Потом покавал на телеграмму и добавил: — Es wird geschehen.[20] Грейфенберг облегченно вздохнул: — Gott sei dank![21] (Добавлю от себя, что я знал этого Грейфенберга, и он казался мне мягче, можно сказать, дружелюбнее по отношению к венграм, чем военно-воздушный атташе Фютерер, убежденный нацист, жена которого вообще была фанатичкой.) Теперь мне осталось продолжать наблюдение за движением «Турана». По телефону я опять связался с Центральным управлением перевозок. Мне доложили, что состав проследовал через Зальцбург. Потом — через Вельс. Но сколько на это потребовалось времени! Как бывший специалист по военным перевозкам генерального штаба, я, разумеется, знал, сколько времени надо спецпоезду, чтобы проехать Зальцбург, Вельс и прибыть в Линц. Я тут же сказал, что дела обстоят не блестяще. «Туран» движется очень медленно. Спецпоезд буквально ползет как черепаха, хотя был способен развивать скорость до 100 километров в час. Мне ответили, что это происходит из-за воздушной тревоги. Как это? Воздушная тревога в Вельсе, Линце? По всей дороге? Видно, по мере продвижения «Турана» немцы специально объявляли воздушную тревогу, замедляя тем самым скорость поезда. Иначе регент мог бы прибыть в Будапешт тогда, когда еще не вся территория Венгрии была оккупирована гитлеровцами. Что я мог сделать? Я пошел к Каллаи и доложил ему, где в настоящее время находится «Туран». Он тут же задал мне вопрос: — А ты уверен, что регент в поезде? — Ваше высокопревосходительство, — ответил я, — этого сейчас никто не знает. Установить это просто невозможно. — Когда это можно будет сделать? — Только в Хедьешхалом. Разве что его высочество изволит выглянуть из окна вагона на венском вокзале и наши офицеры узнают его. Но вряд ли он сделает это ночью… Установить со спецпоездом связь не удавалось, пока «Туран» шел по территории «третьего рейха» (в его тогдашних границах). Замечаю, что Каллаи охвачен волнением, поэтому я выбежал из кабинета, чтобы получить более свежую информацию. В это время к премьер-министру прошел полковник генерального штаба Дюла Кадар обсудить с ним создавшуюся обстановку. Закрывая дверь кабинета Каллаи, я заметил в его приемной двух немцев: одного — в штатском, а второго — в форме. Они объяснили, что хотели бы поговорить с графом Иштваном Бетленом. Я испугался. Бетлен был у премьер-министра и совещался с ним. От неожиданности я сказал, что не знаю, здесь ли граф, но обещал доложить премьер-министру. Возвратившись в кабинет Каллаи, я сказал, что какие-то немцы ищут здесь графа Бетлена. Каллаи посмотрел на графа, потом перевел взгляд на Керестеш-Фишера. Никогда не забуду это мгновение! Тишину нарушил сам граф Бетлен: — Раз они здесь, пусть входят, проси их. Я вышел и предложил немцам войти. Любопытство удержало меня в проходе между дверями кабинета премьер-министра и дверями его приемной, ведь из Центрального управления перевозок пока никто не звонил. Один из немцев сказал: — Guten Abend! Entschuldigung, wir suchen den Grafen Bethlen.[22] Бетлен ответил: — Ich bin es.[23] Немцы объяснили, что прибыли по поручению германского посла, который уполномочил их попросить графа пожаловать в немецкое посольство на чрезвычайно важные переговоры, что германский посол, мол, уже ждет господина графа… Бетлен бросил взгляд на часы и ответил, что находит просьбу германского посла странной. Сейчас ночь, в такое время он обычно не ездит с визитами. А если господин посол непременно хочет с ним побеседовать, то мы готовы принять его здесь, в резиденции премьер-министра. Все это он произнес очень спокойно. Слова Бетлена явно озадачили немцев, сегодня я не могу без волнения вспоминать эту сцену. Потом я поспешил к телефону, чтобы узнать новости о продвижении «Турана». Через несколько минут немцы не солоно хлебавши уехали без графа Бетлена. Однако о местонахождении Хорти по-прежнему ничего не было известно, а эти два немца появились снова. Теперь они еще более настойчиво требовали встречи с графом Бетленом. Я не на шутку встревожился. Правда, тревога моя была напрасной: граф покинул кабинет еще до того, как они вернулись. Немцы ворвались к премьер-министру и стали требовать графа Бетлена, но Каллаи спокойно объяснил им, что графа уже здесь нет, что он отправился к себе домой отдыхать. Из кабинета премьер-министра специальный ход вел в тоннель, Как только «Туран» прибыл в Хедьешхалом, с ним тут же была установлена радиотелефонная связь. Наконец-то! Я попросил к аппарату министра Чатаи. Он ответил усталым голосом: «Рядом со мной начальник, передаю ему трубку». Он имел в виду Сомбатхейи. Разумеется, я тут же отдал трубку Каллаи, который попросил к аппарату регента. Сомбатхейи ответил, что Хорти очень устал и спит. И что все, мол, будет хорошо, пусть только венгерские солдаты остаются в казармах. И прибавил, что они обо всем с немцами договорились. «Туран» прибыл на Келенфельд утром, около восьми часов. Встретить регента прибыли Каллаи, Керестеш-Фи-шер, Байноци, Сентмиклоши, начальник личной охраны Хорти — Лазар и я, чтобы быть в распоряжении министра обороны. На вокзале мы увидели, что к спецпоезду были прицеплены два вагона с эсэсовцами. Мы выстроились для встречи регента. Хорти вышел из вагона и направился к нам. По этикету первым докладывал Байноци, как заместитель начальника генерального штаба армии, мне же как флигель-адъютанту следовало отрапортовать министру. Однако под влиянием пережитого ночью с моих губ в нарушение этикета и устава сорвалось, когда регент протянул мне руку: — Вас послал господь, ваше величество! С того дня начальник личной охраны наместника величал меня не иначе как «Господь послал». Не скажу, чтобы мне это было так уж неприятно… — Как должен был вести себя министр обороны страны, которую оккупируют бывшие союзники? — спросил я у Кальмана Кери через тридцать три года после описываемых событий. «Утром 19 марта 1944 года мы вместе с министром обороны ехали на автомобиле в Крепость. Рядом со мной сидел совсем другой человек. Чатаи был военным до мозга костей, его готовили к этой карьере с раннего детства. Он всегда производил впечатление уравновешенного, четкого, спокойного человека. Вернувшись из Клейсхейма, он выглядел растерянным, погруженным в себя пессимистом. По пути в Крепость мы почти не разговаривали. Министр лишь заметил, что очень обманывался в немцах. Он собирался на заседание Совета короны, которое должно было состояться во второй половине дня. Чатаи подумывал об отставке. Вернувшись с заседания Совета, он сообщил мне свое окончательное решение уйти в отставку и попросил уведомить его заместителя, чтобы тот прибыл завтра к назначенному времени. После чего он отправился домой, чтобы как следует выспаться. Я выполнил приказ министра, но мне не верилось, что он подаст в отставку. Я знал, что регент любит Чатаи и что тот стал министром по личной просьбе Хорти, тем самым ангажировав себя. Что же теперь? Отставка? В подобной ситуации? Чатаи прибыл в министерство в назначенный час! Он был в штатском… Министр приказал приготовить необходимые документы, поскольку скоро приедет его заместитель, которому он хочет передать дела. Тут я решился высказаться. Мне казалось, что нельзя оставить без ответа его решение. Ведь мы были с ним в весьма доверительных отношениях. Я сказал, что он не может так просто уйти в отставку, ведь он министр обороны и занял этот пост по личному указанию регента, а не конституционным путем, что он обязан оправдать доверие Хорти, что в день немецкой оккупации он не имеет права уйти, что не так-то легко найти нового министра обороны… Кто может им стать? И будет ли он настоящим венгром, как вы, ваше высокопревосходительство? Нет, вам никак нельзя уходить в отставку!» Чатаи не на шутку рассердился: как это я посмел читать ему мораль, он сам знает, что ему делать… Я смущенно удалился под предлогом, что мне необходимо приготовить некоторые бумаги, а сам перешел в кабинет к заместителю министра Рускацаи-Рюдегеру, чтобы рассказать ему обо всем. Тот тоже считал, что отставка Чатаи может привести к катастрофе. К счастью, они дружили, и Рускацаи-Рюдегер имел влияние на министра. Следовательно, он мог попытаться отговорить Чатаи подавать в отставку. Или хотя бы остаться на посту до тех пор, пока обстановка стабилизируется. На следующий день я встретил в министерстве нового Чатаи. Он опять сильно изменился. Снова стал энергичен и бодр; вместо приветствия бросил: «Я остаюсь. Но придет время, и мы с ними еще посчитаемся!» Эти слова врезались мне в память на всю жизнь. «Придет время, и мы с ними еще посчитаемся…» Таким образом, и у Чатаи зародилась мысль о необходимости оказать сопротивление немцам. А Чатаи принадлежал к тем руководителям старой Венгрии, которые после катастрофы на Дону, после Курской битвы, поражений немцев о многом задумались. Они поняли: на востоке немцы уже не способны начать решающее наступление. Кто же еще входил в число этих людей? Вильмош Надь-Надьбацони (предшественник Чатаи), который был не только военным, но еще и политиком, Сомбатхейи… Среди политиков, имевших влияние на наместника, это были граф Бетлен, Канья, Керестеш-Фишер, ряд дипломатов. Они считали, что надо искать какой-то «модус» выхода из войны. Эти люди придерживались трезвых взглядов. Разумеется, в то время они не думали о том, чтобы повернуть оружие против немцев. Хорти и его приближенные начали нащупывать возможности выхода из войны еще в 1943 году. Наш военный атташе в Анкаре, послы в Берне, Лиссабоне, Стокгольме все время пытались установить контакты с представителями стран антигитлеровской коалиции. Разумеется, речь тогда шла лишь о том, когда и каким образом можно попытаться что-то сделать. Но для того чтобы появились какие-то шансы на успех предприятия, должна была сложиться определенная ситуация на фронтах. Пока немцы были еще достаточно сильны на Балканах и в Румынии, ничего конкретно предпринимать было невозможно… Когда летом 1944 года меня назначили начальником штаба 6-го армейского корпуса, перед отправкой на фронт я получил от Чатаи следующее напутствие: «Первая венгерская армия, частью которой является 6-й корпус, должна в предгорьях Карпат и в самих Карпатах задержать наступление Красной Армии до тех пор, пока англо-американские войска через Балканы не выйдут к южным границам Венгрии». Это свидетельствовало о недвусмысленной попытке потянуть время. Однако, напутствуя меня, Чатаи, как мне показалось, имел в виду не то, чтобы наши части до последней капли крови сражались против Красной Армии. Скорее он считал, что наше возможное сотрудничество с Красной Армией может быть успешным при условии; если немцы на Балканах и в Румынии попадут в тяжелое положение и будут вынуждены сами уходить из «венгерского котла», то есть не смогут на территории Венгрии организовать такое сопротивление, которое могло бы означать новую катастрофу для венгерской армии. В словах Чатаи я уже не чувствовал того антисоветизма, который был так свойствен хортистской верхушке прежде, — началось тактическое маневрирование. Весьма характерной была последняя фраза, сказанная министром: «Береги венгерскую кровь!» Позднее мое поведение на фронте определялось этим указанием Чатаи. Оно означало: время активных действий для венгерских дивизий наступит в том случае, если Красная Армия остановится на перевалах в Карпатах в ожидании, что в результате продвижения англо-американских войск силы немцев настолько ослабнут, что их сопротивление на венгерской земле либо станет совсем невозможным, либо — слишком рискованным». |
||
|