"За порогом мечты" - читать интересную книгу автора (Хейер Джорджетт)

Глава 12

Известие о том, что мистер Каверли уехал из Бата, принесла на Сидни-Плейс мисс Баттербанк на следующее же утро. Она была несколько разочарована тем, что мисс Вендовер уже в курсе этого, получив от Каверли записку с извинениями. Впрочем, в записке не было указано, на чем уедет мистер Каверли и зачем. Прояснение этих двух пунктов, к удовлетворению мисс Баттербанк, оставалось на ее долю. Мисс Баттербанк за спиной называли филиалом Интеллидженс сервис в Бате. Однако она смогла только сообщить, что мистер Каверли отбыл на почтовой карете, а насчет целей его поездки могла представить только массу разнообразных туманных предположений.

Селина испытала внутреннее облегчение при мысли, что Каверли, возможно, больше не вернется в Бат. Дело в том, что как бы Селина ни была глупа, от нее не могло ускользнуть нарастающее сближение Эбби с Майлзом Каверли, а это Селине совсем не нравилось. Пусть он был человеком интересным и очень бывалым, но совершенно неподходящим в качестве супруга Эбби. Так что Селина призналась преданной мисс Баттербанк, что надеется на полное исчезновение всех членов семейства Каверли из Бата.

Сейчас Селина очень корила себя за то, что сперва приветила Стэси Каверли. Конечно, их род был из старинных, и Стэси унаследовал немалое имение в Беркшире. Правда, Селина никогда не бывала в Дэйнскорте, но заглядывала в книгу «Аристократы и дворяне», где имелось изображение поместья Дэйнскорт, обширного и весьма древнего здания, с исторической справкой, в которой подтверждалось, что Каверли владели им на протяжении впечатляющего числа веков. Но теперь, если окажется правдой то, что имение заложено за долги, положение менялось коренным образом. При утере Дэйнскорта имущество Стэси уменьшалось до ничтожной величины, ведь, по сути дела, кроме поместья, у него ничего не было. Но ведь Селина не могла знать всех подробностей, когда принимала Стэси в Сидни-Плейс? Со стороны Джеймса несправедливо валить все грехи на нее; а кроме того, как бы там ни было, Селина не могла поверить, будто этот благовоспитанный молодой человек приехал в Бат лишь затем, чтобы окрутить богатую невесту. А уж что касается страхов Эбби, что Фанни сбежит со Стэси, Селина и вовсе не верила в это. Неужели маленькая Фанни, такая хорошая, послушная и стыдливая, может пойти на такой безобразный поступок? Еще обиднее для Селины было то, что Эбби вовсю делилась с нею этими ужасными предположениями, совершенно не задумываясь о больных нервах старшей сестры; вот и сейчас, стоит только подумать о Фанни, вся ее нервная система немедленно приходит в полное расстройство – от этого может излечить только несколько чашек чаю с пышками.

А тут еще вдобавок как снег на голову свлился Майлз Каверли и не стал терять времени для соблазнения бедной Эбби! Его, конечно, отчасти жаль, но ведь насчет его подмоченной репутации просто и говорить нечего, разве отец вышлет сына в Индию без веских оснований? И если он вздумал, что сможет бросить тень и на беспорочную честь Эбби, то он глубоко заблуждается, и Селина первая ему это объяснит! Кто бы мог подумать, что благоразумная Эбби, отвергнув предложения стольких респектабельных кавалеров, кандидатуры которых были одобрены еще покойным папочкой, польстится на авансы такого сомнительного господина, как Майлз Каверли, которому даже нечем отрекомендоваться перед такой благородной девушкой, как она! Он вовсе не был красавцем; в нем не было ничего от благовоспитанности Стэси; его манеры представлялись Селине чем-то средним между замашками каннибала и решительностью дикого слона; да и в одежде он, прямо сказать, не придерживался правил элегантности. Он не только имел наглость явиться на утренний визит в ботфортах, но и вообще на нем вечно болтался сюртук, галстук был завязан неправильно, а общий вид был таков, словно он одевался с сильного похмелья. Странно даже, как Эбби, всегда такая элегантная и аккуратная, могла обратить внимание на этакого неряху!

Эбби, зная, что Селина подслеживает за нею, старалась держаться внешне весело и спокойно, ничем не показывая сумятицу в своей душе. Недостатки Майлза Каверли были столь же очевидны для нее, как и для сестры; и точно так же она недоумевала, как это после стольких лет свободной незамужней жизни вдруг влюбилась в грубоватого неряху, который совершенно ей не подходит ни по каким соображениям. Майлз так разительно отличался от тех гладеньких джентльменов, которые окружали Эбби все эти годы и с которыми Эбби так нравилось немножко флиртовать. Конечно, его улыбка привлекательна, но разве способна одна только улыбка увлечь девушку под тридцать лет и внушить ей мысль, что она наконец встретила свой идеал?

В поисках разумного объяснения Эбби пришла к выводу, что дело было не столько в его улыбке, сколько в его способности ее понять. Она с самого начала их знакомства почувствовала некую связь между ними, узелок, который завязался накрепко и теперь может быть только разрублен… И никакие его цинические замечания, ни его грубые шутки, ни пренебрежительное отношение ко всему на свете, ни презрение к морали и приличиям не могли ослабить этот узелок. Он мог приводить ее в бешенство, мог шокировать, мог обидеть, но все равно она чувствовала странное родство с этим человеком.

Эбби сказала ему, что не уверена, любит ли она его; однако сказала так вовсе не из-за неуверенности в своих чувствах, но от страха перед откровенным признанием самой себе, что любит его, как бы он ни поступил и кем бы ни оказался. Наверно, будь она гимназисткой в возрасте Фанни, она потеряв голову бросилась бы в его объятия и целый мир для нее ничего бы не значил. Но в двадцать восемь лет женщина уже не может вдруг взять и отбросить все свое воспитание и все свои представления о должном и нужном. И есть еще долг перед своей семьей. Майлз Каверли не признавал семейственности, и Эбби, к своему ужасу, вовсе не была этим шокирована, а скорее почувствовала к нему зависть – и к его свободе…

Неужели ее влекло к Майлзу только неистребимое желание всегда поступать наперекор, за что ее часто упрекала еще покойная матушка? Но холодно проанализировав свое состояние, Эбби пришла к выводу, что это не так. Если бы она просто начала выкидывать коленца, это не нашло бы никакого отклика в душе Майлза. Он вовсе не был бунтарем по натуре. Бунтари всегда пытаются исправить то, что, по их мнению, дурно в старшем поколении. Но Майлз Каверли не принадлежал к таким людям. Его не вдохновляли идеи переустройства мира и перевоспитания людей по его собственному разумению. Он лениво и пренебрежительно принимал все законы, установленные в цивилизованном обществе, и с добродушной усмешкой говорил о том наказании, которое он понес по милости этого самого общества. Он вовсе не отвергал условности; до тех пор, пока они не мешали ему действовать, он готов был к ним приспосабливаться; когда же они препятствовали ему, он переступал через правила, но при этом добродушно соглашался с обвинениями в свой адрес, не обращая большого внимания ни на хулу, ни на похвалу…

Конечно, такое отношение к жизни было совершенно чуждым Вендоверам. И Эбби пыталась убедить себя, что просто страдает той же подростковой увлеченностью, как ее племянница, и от которой излечится столь же быстро и легко. Но аргументы были против нее – она уже давно не подросток, и ее теперешнее состояние слишком отличалось от ее давней, еще полудетской влюбленности, которую Эбби прекрасно помнила. Подобно Фанни, она тогда потеряла голову от смазливого лица одного молодого человека и автоматически приписала его обладателю всевозможные превосходные качества; и теперь было только удивительно вспоминать, насколько быстро папаша Эбби ниспроверг этого юношу с воображаемого пьедестала, на который его Эбби воздвигла. Однако теперь она не помещала Майлза Каверли ни на какой пьедестал – это была фигура, совершенно непригодная для помещения на приподнятые места. Было невозможно объяснить, например, той же Селине, что внезапный взрыв хохота Эбби вызван воспоминанием о какой-то его шутке… Нет, с самого начала Майлз Каверли предстал перед Эбби безо всяких прикрас, но все его грехи, вместе взятые, мало что значили для нее, как и его грубоватое, рубленое лицо. И если она выйдет за Майлза, то с открытыми глазами, с полным пониманием того, что все без исключения члены ее семьи ополчатся на этот брак…

Это был невероятно сложный вопрос, и безостановочно вращающиеся в ее мозгу мысли ни на шаг не приближали ее к решению.

Но никто не мог бы заподозрить ее в таких душевных переживаниях, когда она вышла вечером в четверг к гостям, собравшимся на раут. При взгляде на ее открытое лицо никто не мог бы сказать, что она претерпевает муки любви. Она настолько хорошо владела собой, что на вопрос леди Виверхэм, скоро ли следует ждать возвращения мистера Каверли в Бат, Эбби с улыбкой отвечала:

– Ох, не знаю, мэм! А ведь нам его как-то не хватает, правда? Моей сестре он, надо сказать, кажется слишком свободным в поведении, но я нахожу его очень забавным. Никогда не знаешь, что он скажет в следующий момент!

– Нет, молодая леди не может так говорить о мужчине, по которому она сохнет! – так прокомментировала это леди Виверхэм миссис Энкрам. – Ни румянца, ни всезнающего взгляда… Так что думаю, у них были просто случайные встречи, что-то мимолетное, не более того.

Если насчет Эбби гости сошлись во мнении, что с нею все в порядке, то Фанни все признали какой-то грустной и выглядящей неважно. Но когда миссис Грейшотт спросила у нее, как она себя чувствует, та лишь пожаловалась на легкую головную боль.

– Только не говорите ничего Эбби, мэм! – попросила девушка. – Не надо портить ей вечеринку, ведь голова у меня болит только чуть-чуть! Вы же сами понимаете, что это такое – принимать много гостей сразу. Как заранее ни планируешь, все потом идет по-своему, и тогда только успевай поворачивайся!

Верно, Фанни была занята большую часть того дня, но ни усталость, ни даже легкая головная боль при других обстоятельствах не помешали бы ей веселиться. Нет, она столкнулась с мучительной проблемой. Она страшилась неведомого, боялась, что и в Шотландии, куда Стэси предлагал ей уехать, ей придется мучиться от неразрешимых вопросов и затруднений… Немудрено, что, настроение у Фанни было подавленное. Когда Селина защебетала о предстоящей зиме с ее развлечениями, а потом о весенних нарядах, Фанни чуть было не ударилась в слезы. Фанни неотвязно думала о том, каково бы ей было расстаться со Стэси, и словно чтобы загладить свою вину перед ним, она все подстегивала и подстегивала свое желание бежать с ним и обручиться немедленно, чтобы сдержать свои обещания до конца. Беда была лишь в том, что с момента их тайного свидания в аббатстве у них не было возможности перемолвиться и единым словом наедине. И Фанни пыталась себя уверить, что нет ничего страшного в ее отъезде из дому. Ведь она уже однажды гостила у дяди Джеймса и тети Корнелии целый месяц и хотела вернуться в Сидни-Плейс только сперва, ну, может быть, на недельку. А потом она привыкла, и все пошло замечательно. И уж если она смогла жить месяц с суховатым, скучным дядей и его неприятной женой, то уж жить вместе со Стэси в Шотландии ей очень скоро поправится – ведь она его обожает!

И сердечко Фанни запрыгало в груди, когда она заметила Стэси, отвешивающего поклон Селине и склоняющегося над ее рукой. Ах, как он был красив! Как элегантен! Как просты и отточенны были его манеры и как умело он кланялся! На его фоне все остальные мужчины в комнате казались неуклюжими и неотесанными. Фанни ощутила острую гордость за него, своего избранника, и даже стала про себя удивляться, как это она могла колебаться – бежать с ним или нет…

Однако когда он приблизился к Фанни и попытался увлечь ее в сторонку для беседы, Фанни торопливо и испуганно зашептала:

– Нет-нет, не сейчас! Не надо! Не здесь!..

– Но почему, милая моя? – спросил он ласково.

Фанни была вся на взводе, ощущая на себе пару дюжин глаз, и только прошипела раздраженно:

– Не надо!..

Стэси казался несколько огорошенным:

– Но, Фанни, мне же надо поговорить с тобой!

– Не сейчас! – повторила она. – Я не могу… Здесь столько людей… Пожалуйста, не дергай меня! У меня так болит голова!

Улыбка на его губах погасла.

– Ну что ж, я понимаю, в чем дело… Смелость все-таки оставила тебя, и ты вовсе не любишь меня так сильно, как я думал…

– Нет, нет, клянусь тебе, нет! Просто нам нельзя тут разговаривать!

– Но – где же тогда?

– Ой, ну я не знаю!

Фанни с ужасом увидела, как он хмурится, и торопливо продолжила:

– Завтра в саду! В два часа! Тетя Селина будет в это время в постели, а Эбби всегда навещает старую миссис Нибли по пятницам, и я смогу встретиться с тобой так, чтобы миссис Гримстон не узнала… А теперь – ни слова больше, Эбби на нас смотрит!

Фанни повернулась прочь. Боль в голове нарастала волнами, так, что девушка почти теряла сознание. Она на кого-то наткнулась:

– Ой, простите, пожалуйста!

Чья-то ладонь легла ей на плечо.

– Фанни! Что с вами? Вы больны!

Это был Оливер Грейшотт.

– Ах, это вы! – воскликнула Фанни, благодарно приникая к его руке. – Но я не больна. Просто голова болит – ужас как!

– Вам надо лечь в постель, – обеспокоенно заметил он.

– Ну что вы, как можно? Я поломаю всю вечеринку!

– Вовсе нет. Никто даже не заметит, если вы пойдете к себе в спальню. Наверно, у вас мигрень, у меня у самого такое бывало, и я знаю, что лучше всего при головной боли прилечь. Может быть, мне найти Лавинию, чтобы она вас проводила?

– Нет, ради бога! Мне не так уж плохо ! Няне лучше знать, что делать… Только не говорите моим теткам ничего, а то они перепугаются!

– Ну конечно.

Оливер проследил, как Фанни вышла из залы, а затем подошел к своей матери, которая беседовала с Кэнон Пинфолд. Улучив минутку, он шепнул матери, что Фанни ушла с сильной головной болью, но предупредил, чтобы мама никому не говорила. Миссис Грейшотт заверила сына, что скажет только Эбби, потому что совершенно уверена, что та ничуть не будет тревожиться.

– Она мне сама сказала, когда я заметила, что Фанни плохо выглядит: наверно, говорит, у девочки болит голова, да только глупышка никак не хочет в этом признаться.

Со своей стороны Эбби выразилась так:

– Действительно, я видела, как Фанни уходила, и очень благодарна Оливеру, что он ее отправил. Я зайду к ней в спальню попозже, когда поднимусь наверх, а до того, думаю, о ней позаботится миссис Гримстон. Назавтра она поправится.

Но Эбби ошибалась. На следующее утро она еще пила в постели горячий шоколад, когда явилась миссис Гримстон и виновато попросила Эбби подняться и посмотреть Фанни как можно скорее.

– Я сразу так и подумала, мисс, – заметила миссис Гримстон с оттенком удовлетворенности. – Нет уж, сказала я себе самой, когда только увидела девочку, нет уж, это не просто головная боль! Это, прости Господи, грипп! Вот что это такое! Он и есть, мисс Абигайль, можете убедиться! И на вашем месте, мэм, я бы немедля послала за доктором, все-таки он иногда случайно угадывает, что прописать больному… Девочка вся горит, тут уж впору думать, не корь ли у нее…

– Конечно нет! – решительно заявила Эбби, вставая. – Уверена, что это просто грипп, ничего более.

– Дай-то бог, да только девочка все утро жаловалась, что горло болит… – хлопотливо молвила миссис Гримстон.

– Все правильно, – кивнула Эбби. – Точно так же было и со мной, когда я в прошлом году лежала с гриппом.

Продолжая свои аргументы против оптимизма Эбби, миссис Гримстон проворчала:

– Ежели это и грипп, тогда надо постараться, чтобы мисс Селина не заразилась!

– О нет, только не это! – испугалась Эбби. – Если у Селины появится хоть небольшой насморк, мы все пропали! Здесь будет развернут целый полевой госпиталь, да еще придется выписывать врачей из Германии, чего доброго! Нет уж, милая миссис Гримстон, вся моя надежда на вас – изолируйте как-нибудь Селину или… Одним словом, очень прошу! Это очень опасно!

Удовлетворенная тем, что сломила Эбби, старуха продолжала хлопотливо квохтать, следуя в тылу Эбби к комнате больной:

– Да уж я тоже надеюсь, что это только грипп. В округе нынче только о гриппе и разговоры! Но ежели вы послушались бы моего совета, лучше бы все-таки послали за доктором – вы же знаете, какая у нас мисс Фанни…

Эбби отлично знала, какая Фанни. Любая болезнь, появившаяся в радиусе сотни миль от Бата, немедленно поражала девочку, причем в самой что ни на есть тяжелой форме. Сенная лихорадка сваливала ее в постель на месяц. Корь протекала словно предсмертная агония. От скарлатины Фанни мучилась как в адском пламени.

Так что Эбби совершенно не удивилась, когда нашла Фанни с горящим лбом, с воспаленными глазами, ноющую и стонущую от головной боли и неспособную даже пошире раскрыть глаза.

– Бедняжка! – ласково приговаривала Эбби, обтирая ей лицо платком, намоченным в уксусе. – Ну вот. Не плачь, моя хорошая. Сейчас приедет доктор Роутон, он тебе поможет…

– Вовсе я не хочу доктора Роутона! – взвыла Фанни. – Я совсем не больна! Я хочу встать! И я встану!

Эбби пустилась в дальнейшие увещевания Фанни, но, поскольку они не оказали на девочку существенного воздействия, она благоразумно решила оставить больную наедине с миссис Гримстон. Сама она ушла – одеться, привести себя в порядок и переговорить с сестрой Селиной таким тонким и дипломатическим образом, чтобы не вызвать у той подражательного приступа…

Эбби сразу же узнала от Фадли, горничной Селины, что сестра страдает сегодня плохим аппетитом. Когда Эбби вошла в спальню Селины, то обнаружила ее сидящей на постели в глубокой задумчивости и меланхолически окунающей один и тот же сухарик в чашку жиденького чая. Именно эта пища была характерна для Селины в периоды ее депрессии. Селина приветствовала сестру глубоким протяжным стоном, после чего последовал вопрос, не пришел ли уже доктор.

– За доктором, дорогая, послали уже час назад! Он скоро будет! – весело отвечала Эбби. – Не думаю, что он чем-нибудь поможет, но все равно лучше с доктором, чем без доктора. В семь утра миссис Гримстон сунула Фанни порошок от лихорадки, но он не подействовал, так что я велела больше его не давать.

– О нет, нет, не надо, не давай старушке ее уморить! Ведь если у девочки окажется оспа…

– Оспа? – переспросила Эбби с удивлением. – Боже мой, с чего это вдруг? Ты помнишь ведь, что в прошлом году доктор Роутон всем нам сделал прививки? И кроме того, я что-то не слыхала, чтобы в Бате были случаи оспы!

– Верно, дорогая, но кто знает, и потом, Фадли говорила мне, что у тестя ее деверя…

– Ах, Фадли, вот оно что! – со смехом воскликнула Эбби. – Мне следовало догадаться сразу! Конечно, на любую болезнь из медицинского справочника у нее всегда найдется кузина, золовка, деверь, невестка или троюродная прабабушка, которая в этом сезоне заболела именно этой болезнью. Просто удивительно, какая у нее многочисленная и болезненная родня… Нет, не говори ерунды, Селина! Убеждена, что и доктор Роутон не найдет у Фанни ничего, кроме обычного гриппа.

– Ох, милая, почему же ты не послала за доктором Дентом? Я очень невысокого мнения о докторе Роутоне, пусть он в своем роде человек неплохой, но неумный! И ты помнишь, как внимательно, как трепетно отнесся доктор Дент ко мне, когда я лежала с гриппом!

– Да, я все прекрасно помню, дорогая, но я послала за Роутоном, потому что он лучше знает Фанни, – дипломатично объяснила Эбби. – Ты сегодня не собираешься съездить в город? Купить, к примеру, лавандовой воды?

– Ее купит Фадли! – умирающим голосом заявила Селина. – Нет, это утро я надеялась провести спокойно в постели, потому что у меня уже был спазм, и бог знает, что я чувствую в эту минуту! Кроме того, Фадли должна раздобыть немного камфоры, ведь в доме ее нет, а я так часто страдаю от ее отсутствия – ты же знаешь, как часто нынче случаются простуды… Эбби согласилась с этим, но одновременно с ухмылкой заметила, что маловероятно, чтобы человек болел гриппом за один месяц два раза подряд.

– Конечно, обычный человек на это не способен! – согласилась с сестрой Селина, бросая на нее несколько укоризненный взгляд. – Но ведь вспомни, в прошлую зиму я хворала простудой целых три раза, и такие слабые здоровьем люди, как я, имеют право на некоторые исключения из общих медицинских правил!

Эбби нашлась, быстро попросила прощения, поцеловала сестру в щеку и оставила ее в ощущении полного триумфа.

А в своей комнате больная Фанни то требовала немедленно одеть ее для прогулки, то начинала жаловаться на разнообразные боли и недомогания в различных частях тела. Пульс у нее был жесткий и быстрый, кожа – сухая и горячая, и по всему было видно, что лихорадка только набирает силу.

Миссис Гримстон отозвала Эбби из комнаты и сообщила:

– Это самая серьезная болезнь из всех тех, с которыми я сталкивалась у Фанни, мисс Эбби! Жар ее сожжет дотла, кожа да кости – вот что от нее останется! Одно ей радость доставило, когда ее положили в постель. Но потом она начала плакать, ну да я быстренько ей запретила, ведь от этого жар только растет, а дело-то лучше не становится, верно, мэм? А потом ей втемяшилось, что надо непременно потолковать с Бетти о починке ее голубого муслинового платья. Я ей говорю: полноте, мисс Фанни, для этого время всегда найдется! Нечего тащить здоровую Бетти в комнату, где лежит больной гриппом, я с Бетти и сама переговорю!

Прибытие доктора Роутона положило конец этой теме. Доктор был человек на вид бывалый, со всезнающей хитринкой в прищуренных глазах. Он уже выработал у себя нужные манеры для успокоения мнительных дам, чье здоровье внушало им самим хоть малейшие подозрения.

– Так как поживает мисс Вендовер младшая – и старшая? Слыхал я, ее осматривал мой коллега Дент, но он вряд ли разбирается в таких случаях, как и в чем-нибудь вообще, хотя в целом он специалист прекрасный…

Как бы то ли было, Роутон был любимцем Фанни, и Эбби надеялась, что его визит принесет ей пользу.

Он не слишком подробно осмотрел Фанни, после чего дал весьма общие рекомендации относительно ее лечения и, наконец, выразил надежду, что назавтра Фанни станет чувствовать себя получше. Он называл Фанни шутя «мисс Вендифлюшка», а она его в ответ – «доктор Гробтон», и они отлично находили общий язык (показанный ему в прелестном ротике Фанни) до тех пор, пока доктор не объявил, что девочка не должна вставать с постели еще несколько дней; тут она горько разрыдалась.

Однако вскоре Фанни смирилась со своей судьбой, и ее стало клонить ко сну.

Она задремала, и в полусне видела верного Стэси, который ждет ее на свидании в саду, потом – как он обвиняет ее в предательстве, и просыпалась с мокрыми от слез щеками и с бессвязными словами на горячечных губах…

В голове у Фанни не сохранилось четкой картины вчерашнего приема, она помнила только, как обещала Стэси встретиться с ним и что он был разозлен ее нежеланием говорить с ним прилюдно. Еще он сказал, что она его, видно, не любит. Фанни напрягала свои мозги, пытаясь придумать способ передать Стэси записку, но ведь Эбби и нянька были в сговоре против нее и ни в коем случае не позволят ей сделать этого. А Бетти Коннер, которая с радостью согласилась бы помочь ей, к Фанни просто не подпустят. Неужели Стэси уедет из Бата, как и грозился? Ах, как бы ей хотелось объяснить ему, что она не виновата…

Конечно, такие мысли отнюдь не улучшили ее состояния, скорее наоборот. Она уже стала немножко бредить в жару, воображая себя на смертном одре, а рядом – рыдающего Стэси, кающегося, что так ее недооценил при жизни. Эти лихорадочные видения так истощили Фанни, что она уже никуда не хотела идти или передавать записки… Все равно уже слишком поздно, вяло подумалось ей. Теперь жизнь ее погублена, но это уже не имело такого уж большого значения по сравнению с ломотой в теле, раскалывающейся головой и свербящим горлом.

Потом ее разбудила Эбби, и девочка обессиленно прильнула к ее плечу.

– Выпей лимонной воды, милая, пока нянька взобьет тебе подушки, – ласково сказала Эбби.

Фанни отпила лимонаду, после чего кое-как разлепила воспаленные глаза. Взгляд ее сразу же упал на вазу с большим букетом цветов.

– О! – удивленно воскликнула Фанни.

– Видишь, какие прекрасные цветы тебе принесли Оливер и Лавиния! Они зашли узнать, как ты, передавали тебе горячий привет и свои сожаления. Ложись-ка ты еще немного поспи, я посижу с тобой.

Искорка радости, которая уже было вспыхнула в груди Фанни, погасла. Потом, лежа в полусне, ей пришло в голову, что раз уж Грейшотты зашли навестить ее, они наверняка расскажут еще кому-нибудь, что Фанни заболела, и эта весть может какими-то путями дойти и до Стэси. Тогда он поймет, почему она не сдержала слово и не пришла на свидание. Вздохнув с облегчением от этой успокоительной мысли, Фанни зарылась поглубже в мягкую подушку и крепко заснула.