В. В. Похлебкин Кто был первым в Европе военным атташе

Во всех учебниках международного права и в истории европейской дипломатии сообщается, что институт военных атташе был впервые введен в европейский дипломатический обиход по постановлениям Венского конгресса в 1815 г., а первыми странами, которые обменялись между собою военными атташе, были Австрия и Россия. Однако военные атташе были введены гораздо раньше, в середине XVII в., и первым военным атташе в мире стал швед, причем, что весьма примечательно, совершенно единолично, поскольку другая сторона, Россия, своего военного атташе в ответ не назначила, так что пальма первенства принадлежит в этом отношении Швеции.

Как же удалось Швеции утвердить столь односторонне чрезвычайно важный наблюдательный пост в России и когда конкретно это случилось? История этого вопроса, достаточно запутанная и непростая, относится ко времени русско–шведской войны 1656—1658 годов. Цель этой войны состояла для России в том, чтобы вернуть земли, потерянные по Столбовскому миру 1617 года. Россия хорошо подготовилась в военном отношении и вначале имела большие успехи: в первые же месяцы войны русские войска заняли большую часть Прибалтики— Южную Эстонию, всю Лифляндию и почти вплотную подошли к Риге. Однако, оставшись на зиму в незнакомой и враждебной стране, русские войска не смогли взять Ригу штурмом и постепенно были оттеснены от города, а затем, разбитые почти наголову, отошли к Динабургу. Потери, понесенные русской армией, были чудовищны: 8 тыс. человек убитыми, 6 тыс. пропавшими без вести, втрое больше— ранеными. Для войска, находящегося вдали от России, эти потери оказались непосильными. Шведы захватили 56 русских полковых знамен и 800 русских транспортных судов с запасами продовольствия и боеприпасами. В результате царь вынужден был в одностороннем порядке прекратить войну, дав приказ об отводе войск в Россию.

Затем начались трудные для России дипломатические переговоры о заключении мира с вмешательством в них в качестве посредника французского посла в Стокгольме Жака де Миньера, услуги которого русские отвергли, предпочитая вести непосредственный спор со Швецией. Результатом переговоров стали следущие соглашения: Московский протокол (21 мая 1658 г. парафирован, 11 июня 1658 г. подписан) и Валиесарский договор (Плюсемюндское соглашение) (20 декабря 1658 г. парафирован, 21 декабря 1658 г. подписан).

Однако ратификация этих соглашений задержалась на целые полгода; Карл X Густав подписал ратификационную грамоту лишь 6 июня 1659 г., хотя это был, пожалуй, самый выгодный договор, который когда–либо заключала не только Швеция, но и какая–либо другая держава с иностранным государством. По этому неравноправному соглашению Швеция могла сохранять мир всего лишь три года, в то время как Россия не имела права воевать со Швецией целых двадцать лет. Тем не менее Валиесарский договор был непрочным, ибо устанавливаемая им русско–шведская граница квалифицировалась как временная, и уже одно это обстоятельство заставило обе стороны вскоре приступить к новым мирным переговорам. Они завершились подписанием новой серии документов: Томмсдорфский протокол 29 сентября 1659 г., Свято–горский протокол 23 ноября 1659 г. (Пюхастекюльский протокол), Эрвелайский протокол 15 марта 1661 г. и, наконец, Кардисский мирный договор 21 июня 1661 года.

Но когда все эти изнурительные для обеих сторон трехлетние дипломатические баталии завершились, возникла неожиданно новая проблема: как гарантировать эти договоренности и кто фактически будет за них отвечать?

Дело в том, что король Карл XI Густав был в это время ребенком, он родился 24 ноября 1655 г., и регентшей была его мать— Гедвига Элеонора. С точки зрения русской стороны ратификация ею Кардисского мира была недостаточна не только потому, что договор касался очень серьезных территориальных и пограничных вопросов, а она была плохо сведущей в этих делах, но и потому, что само ее положение регентши носило ярко выраженный временный характер и будущий король при совершеннолетии мог бы отказаться от всех обязательств, которые он лично не давал и не санкционировал. Этот аргумент был признан шведскими дипломатами логичным и законным, а потому было решено, что Кардисский мир ратифицирует целая коллегия, виднейшие люди в высшем управлении Швеции. Поэтому 30 сентября 1661 г. ратификацию мирного договора подписали, помимо Гедвиги Элеоноры, также Пер Брахе, Ларc Каге, Клас Бьелкеншерна, Магнус Габриэль Делагарди, Густав Бонде и секретарь Гелленшерна. Эта шведская грамота была вручена 24 февраля 1662 г. царю Алексею Михайловичу в Москве. Русская же ратификация (царя) была доставлена в Стокгольм позднее — только 22 апреля 1662 года. Таким образом, обычного одновременного обмена ратификационными грамотами, который требуется по дипломатическим канонам, не состоялось. Нарушение этой маленькой формальности в данном случае привело к колоссальному скандалу. И если бы его не случилось, то и не случилось бы назначения в Россию первого в истории европейской дипломатии шведского военного атташе.

Когда ратификационные грамоты прибыли в Москву и в Стокгольм, то обе стороны начали сличать тождественность их с копиями и проверять адекватность перевода с русского языка на шведский и наоборот — таков был обычный порядок. И каково же было удивление шведского Риксрода и русского Посольского приказа, когда обнаружилось, что текст статьи 20 значительно отличается в своей русской и шведской версиях. А статья эта была важной — она касалась передачи пленных, которые находились на чужбине уже более пяти лет. В шведском тексте было записано, что возвращаются все пленные с обеих сторон, русский же текст статьи 20 гласил, что шведы, принявшие православие в период плена и женившиеся на русских женщинах, остаются в России. Сколько могло быть таких пленных, никто не знал, и в Стокгольме забеспокоились, видимо, зная, что шведские солдаты еще в 30–летнюю войну доказали в Германии, насколько им трудно устоять вдали от родины от женских соблазнов, независимо от того, будь это немки, датчанки, польки или же русские. Глава шведской делегации барон Бенгкт Хорн заявил, что он на подписание статьи 20 в таком виде согласия не давал. Разразился скандал. Риксрод решил отказаться от выполнения всех условий Кардисского мира целиком, требуя срочного его пересмотра. Чтобы заставить русскую сторону пойти на это, шведские межевые послы, приехавшие в июле 1663 г. для демаркации границы, отказались ее проводить и, разорвав отношения со своими русскими коллегами, уехали 23 декабря 1663 г. в Стокгольм.

Постепенно обе стороны успокоились. Вспомнили, что состав дипломатических миссий за долгое время переговоров менялся неоднократно, что переговоры велись в разных географических точках, что, наконец, сам факт ратификации договора со шведской стороны большой представительной коллегией как бы спровоцировал снижение контроля и ответственности каждого из ратификаторов, которые фактически передоверили всю черновую работу по подготовке текста договора и его перевода клеркам. Русские послы представили свои статейные списки переговоров, то есть свои черновики записи хода переговоров, в которых отражалось мнение противной стороны и из которых было совершенно ясно, что шведы сами подписали и согласились с тем, что православные шведские солдаты должны остаться в России.

Все это вместе взятое побудило шведских государственных деятелей и дипломатов приняться за более серьезное изучение проблемы пленных шведов в России и с этой целью просить царя о разрешении ознакомиться с положением пленных шведов на месте. В конце–концов стороны договорились: вопрос о репатриации шведских пленных из России был решен практически, путем создания в Москве постоянной военной миссии — своего рода военного атташата во главе с военным комиссаром, полковником Адольфом Эвершёльдом (также именуется в русских дипломатических актах и статейных списках Эбершильдом[1]).

Шведская военная миссия работала в Москве с 10 апреля 1663 г. по 16 июня 1665 г. и регистрировала шведских пленных, оказавшихся в разных районах России, то есть выявляла их местожительство, устанавливала возраст, фамилию, звание, реальное семейное положение и материальные условия, а также занималась прямым приемом тех шведов, которые разными путями добирались до Москвы, узнав о существовании Комиссии Эвершёльда. В результате часть шведов добровольно осталась в России, связав свою судьбу с новыми семьями.

Считаясь первоначально военной, а не дипломатической миссией, Комиссия Эвершёльда жила на своем собственном коште. Только с 28 февраля 1663 г. был решен вопрос о придании ей дипломатического статуса, и с этого момента она стала снабжаться бесплатным царским (государственным, казенным) довольствием, транспортом и необходимой рабочей силой.

Эту дату— 28 февраля 1663 г. — и можно, следовательно, считать официальной датой, знаменующей создание в России (и тем самым в Европе) первого военного атташата, обладающего дипломатическим статусом, признанным страной пребывания.

Завершив свою текущую работу по выявлению и учету пленных шведов в России, миссия переросла в постоянный военный атташат. С 16 июня 1665 г. по 27 февраля 1667 г. она возглавлялась новым военным атташе — генералом Иоганном фон Лилиенталем. С этих пор шведские военные атташе стали назначаться в Россию только в ранге генерала или адмирала — задолго до того, как этот ранг был признан «нормальным» в отношении глав военных миссий при великих державах в XIX веке.

Швеция, таким образом, была первой державой в мире, которая практически ввела в дипломатический обиход, причем, в одностороннем порядке, миссию военного специалиста–дипломата, осуществляющего в мирное время надзор за состоянием вооруженных сил соседней державы, своего потенциального противника, опередив официальное введение этого чина в общеевропейскую дипломатическую практику почти на полтора столетия.

Конечно, сыграла тут роль шведская напористость, но все же главным провоцирующим моментом явились своеобразные условия России, без которых ни самой идеи, ни тем более практики военного атташата никогда бы не возникло. Подтверждением этого стало появление, опять–таки в России, в 90–х годах XVII в. еще одного военного атташе— на сей раз представителя дружественной России державы, который в бумагах Посольского приказа числился как «бранденбургского курфюрста генерал и воинской комиссар»[2]. Этот дипломат–военный был послан в Москву фактически в качестве доброжелательного военного советника Русского правительства и имел своей основной задачей наблюдать за уровнем и объемом подготовки войск иноземного строя, которой занимались профессиональные наемники, в большинстве своем немцы, а отчасти и прямые земляки бранденбургского атташе. И вновь побудительным мотивом явились своеобразные русские обстоятельства и конкретная просьба царского правительства к бранденбургскому курфюрсту.

Таким образом, к концу XVII в. в России было уже два иностранных военных атташе, за которыми признали дипломатический статус и которые, правда, порознь, осуществляли весь объем функций, возлагаемых на современных военных атташе: контроль за военной деятельностью страны пребывания, за состоянием ее армии, и в случае дружественных отношений — содействие советами, консультацией или информацией укреплению военной мощи союзного государства[3].