"Питер" - читать интересную книгу автора (Врочек Шимун)

Глава 3 Война

Как это случилось, Иван не помнил. Из расколотых, выбитых ударом ноги, как стекла в заброшенном составе, детских воспоминаний единое целое не выстраивалось никак. Зоопарк, помнил Иван. Иногда он закрывал глаза и видел выжженное, как на старой фотографии, светлое небо, чёрные контуры листьев, наклонные росчерки чугунной решетки. Кажется, это было лето и было солнце. Рядом будка с надписью «САХАРНАЯ ВАТА» — от неё идёт сладкий горячий запах. Кажется, он тогда уже умел читать… впрочем, может и нет. Иван не помнил. Зато помнил, как беззвучно то ли идёт, то ли бежит. Если опустить голову — мелькают ноги в сандалиях. Если поднять: всё сверкает, поёт, щебечет и всё огромное — такое огромное, что не обхватить руками. И взглядом тоже не охватить. А потом он видит женщину. Почему-то это воспоминание самое отчётливое.

Мама.

И снова бег. Асфальт, растрескавшийся, он видит чёрные змеящиеся трещины, качается под ногами. Иван — тот ещё Иван бежит к маме. На ней длинная тёмная юбка, белая блузка… или платье? Она протягивает руки, нагибается, чтобы поймать его в объятия. А он бежит, раскинув руки, и земля начинает крениться.

И никак не добежать по этой наклонной, переломанной земле до мамы.

Мир продолжает заваливаться на бок, и на ступени за спиной мамы, на здание с весёлым бегемотом на стене и на решетку, на низкое строение кафе наваливается гигантская тень. Наступает, поглощая всё. Иван бежит, бежит из последних сил — потому что если успеть и добежать до маминых рук, ничего страшного не случится.

Ничего не случится.

А земля продолжает заваливаться. Вой сирены разматывается жестяной витой пружиной, взлетает в небо. «Атомная тревога!», — яростно грохочет громкоговоритель. «Всем спуститься в бомбоубежище. Станции метро открыты только на вход. Повторяю… только на вход». От этой разматывающейся жесткой пружины лица корежит, сминает, как фольгу. И они бегут с мамой. В потоке таких же людей со смятыми лицами.

«Тринадцать минут до закрытия гермодверей» — говорит голос.

«Двенадцать минут…»

— Пойдём, я тебе покажу, чего у нас теперь нет, — Постышев встает.

Дизельная — отдельная комната, с выводом выхлопных газов наружу через систему труб. У дверей стояли двое: один с «калашом», другой с самодельным дробовиком. Иван опять пожалел, что не купил тогда двустволку. Сделал бы обрез в конце-то концов…

Обрез хорошая вещь. Быстрее всего у оружия изнашивается ствол, а его вручную не сделаешь, нужен специальный станок и знающий оружейник. Поэтому тут свои хитрости. Если аккуратно отпилить стволы охотничьего ружья, будет отличное оружие ближнего боя. К тому же останется два запасных ствола нужного калибра.

Пока вылазки на поверхность давали возможность пополнять запасы патронов, но скоро эту возможность перекроют. Разве что разграбить какой-нибудь армейский склад… Заманчивая мысль, кстати. Иван покачал головой. Где бы его ещё взять, этот склад…

Самое интересное, что личные «волыны» были только у Ивановых бойцов, а также у станционной дружины, остальное оружие хранилось под замком у коменданта. На случай вторжения.

А тут — сразу два человека с оружием, причем те, кому в обычное время его и видеть не положено.

— Где Сазонов? — спросил Иван у коменданта.

— Ушёл в погоню…

— В погоню?

Иван помотал головой. Похоже, со сна он ещё плохо соображает. От недосыпа стучали зубы и колени подрагивали. Зараза. Иван едва сдерживал себя, чтобы не прислониться к стене для лучшей опоры. Или вообще лечь на пол и закрыть глаза. Вокруг всё было искаженное, подёргивающееся, в призрачной обостренной дымке, когда слабый свет кажется слишком ярким, а выцветшие цвета — кричащими. В груди болело. Глаза резало.

Много от меня сейчас толку, поморщился Иван. Погоди, не о том думаешь.

— Что за погоня? — повторил он.

Постышев дёрнул головой — не сейчас. Шагнул в дизельную мимо охранников.

Иван последовал за ним.

— Видишь теперь? — сказал Постышев, не оборачиваясь. Иван посмотрел в широкую, усталую спину коменданта — надо же, а пиджак у него совсем расползся, куда жена смотрит. Потом огляделся. Они были в дизельной — отдельной комнате, выкрашенной некогда в отвратительно зелёный цвет, как обычно бывают окрашены служебные помещения. Потолок, изначально белый, сейчас желтовато-серый от старости, в чёрных полосах гари. Металлические и пластиковые баки с соляркой у стены.

Из потолка выходила заржавевшая, закопченная труба, через несколько загибов спускающаяся вниз, к дизель-генератору. Через неё выпускали выхлопные газы. Ещё одна труба — для забора воздуха с поверхности.

Неопрятные связки кабелей. Распределительный щит распахнут, пучки проводов в изоленте торчат, будто волосы из носа.

На стене самодельная надпись: «Место для курения», на фанерной табличке зачеркнуто и дописано почерком Постышева: «Поймаю, убью!» и подпись «комендант». Точно под надписью на полу стоит банка с окурками. Иван пригляделся: трупов рядом с банкой не обнаружилось.

Пока никого не поймал, видимо.

Дальше Иван увидел стол с конторкой, на нём зелёную толстенную папку технических инструкций на все случаи жизни; рядом стул.

Второй стул почему-то лежал на полу.

Постышев сдвинулся с линии Иванова взгляда, подошел к стулу. Наклонился, поднял его и сел — лицом к центру комнаты.

За минуту до этого Иван думал, что просто широкая спина коменданта заслоняет всё. М-мать. Как быстро исчезают иллюзии. Иван помолчал, повернулся к Постышеву.

— Ну? — спросил комендант.

— В какую сторону они ушли? Сазонов с ребятами? Давно? — если Сазонов преследует похитителей, стоит ему помочь. — Так, стоп! Надо позвонить на Адмиралтейскую… Пусть перекроют тоннели, а там…

— Пробовал уже, — сказал Постышев, почесал подбородок, посмотрел на Ивана снизу вверх. Комендант постарел лет на двадцать сразу. С усилием усмехнулся. — Связи нет.

— Ни с кем?

— Ни с кем.

Плохо дело. Только сейчас, глядя на остатки креплений, Иван начал осознавать, насколько всё фигово в этой жизни.

— Чёрт, — сказал он. — И зачем только этим уродам понадобился наш генератор?

Не бывает немотивированных решений.

Бывает скрытые желания, которые наконец себя проявили.

— Куда дальше, командир? — Егор Гладышев смотрел вопросительно. И-щ-у-щ-е. Конечно, пока не так, как на Ивана — Иван, Иванязде, Херазде — но уже видны первые ростки святой веры в старшего, знающего всё и вся, которые позже дадут обильные всходы. Сазонов выдержал паузу. Этому он тоже научился у Ивана.

Дай подчиненному увидеть, как ты принимаешь решения.

Дай ему осознать, насколько это непросто.

Пусть он проследит весь путь мысли на твоем лице и поймет, что сам на это не способен…

Потому что это правда.

Большинство людей не могут принимать самостоятельные решения, они боятся первобытной силы, заложенной в «делаю, как считаю нужным». Хочу и делаю. Люди боятся ошибки, опасаются сделать хуже, чем уже есть. Это слабость, инфантилизм. Того хуже — глупость! Способность принимать решения и потери, с ними связанные, формировать, лепить мир под себя — качества лидера.

— В левый, — сказал Сазонов.

Сначала нужно придумать, очертить, фактически вылепить, как из глины, голыми руками — человека, которым ты хочешь стать. А потом настоящего себя, из плоти и крови, втиснуть в задуманный образ. Где надо — подрезать, где надо — подложить вату. Очень просто. Это называется не самовоспитание — нет, к мОнтерам красивости! Это называется — намечтать себя. Хочешь, чтобы люди воспринимали тебя как сильного человека, веди себя как сильный человек.

Не притворяйся.

Люди прекрасно чувствуют фальшь, но если намечтать себя сильного, никто не заметит подмены.

— В левый, — повторил Сазонов.

— А если они поперлись по другому туннелю? — Гладыш почесал затылок под каской. — Чё тогда?

— Тогда мы лажанулись. — ответил Сазонов. «Чёртов засранец, вечно бы ему спорить».

— Ага, — сказал Гладыш. Потом до диггера дошло. Открылся рот, некрасивый, с гнилыми пеньками. — И… чё делать?

— Желаешь выбрать самостоятельно? — вкрадчиво спросил Сазонов. Этот приём он позаимствовал не у Ивана, а у главы службы безопасности Адмиралтейской — Якова Орлова. Прошлая встреча была… скажем так, запоминающейся. — Почему нет? Выбирай.

Гладыш закрыл рот. Буркнул что-то, потом с надеждой посмотрел на Сазонова:

— Левый, значит?

Сазонов пожал плечами.

— А я разве не так сказал?

— Понял, — Гладыш кивнул. Шумно отхаркнулся, вытер небритую рожу рукавом и пошёл вперёд, в темноту, рассекая лучем фонаря сумрак тоннеля.

Иван прислонился лбом к перегородке. Прикрыл глаза. Ощущение надвигающейся катастрофы — гигантской, клацающей, в холодном полированном металле и старой меди — стало сильнее. Он почти слышал гул и скрежет её разболтанных, несмазанных механизмов. Не о том думаешь, одёрнул себя Иван, думай в другую сторону. Думай — велел он себе. Как и кто это сделал.

И, для начала, — зачем?

Украли самое ценное, что было на Василеостровской. Украли её сокровище, её солнце. Пафос, но что поделаешь. Дизель-генератор освещал станцию днём, а по ночам от заряженных от него аккумуляторов питалось дежурное освещение. И сейчас оно горит… и будет гореть, чтобы не вызывать панику.

Но паника всё равно начнется. Шила в мешке не утаишь. Свидетелями последней агонии Василеостровской станут умирающие от недостатка света морковь, капуста и прочие овощи. Считая, половина рациона накрылась — а это почти все витамины. Цинга. Голод. Детский рахит без ламп дневного света неизбежен…

Катастрофа.

Теперь понятно, куда исчез Сазонов. Вернее, непонятно. Где он теперь? Если погоня была удачной, то где дизель?

Мой автомат разобран, вспомнил Иван некстати. Блин, ещё и это.

Вокруг Ивана кипела работа. Люди входили и выходили, имитируя бурную деятельность. Забегали как тараканы.

— Смотрите! — сказали сзади.

— Что там? Что?

В дизельную набились станционные менты. Каста, блин. Развели суету сует… Работнички. «Проколы системы охраны!» «Чёрт! Надо же!» Голоса сливались в невнятный угрожающий гул. Иван стоял у стены, локоть слегка отставил, чтобы не задеть поврежденные ребра. В левом боку медленно пульсировала боль.

Конечно, это не его дело. Люди Ивана — это разведчики, диггеры, ориентированные на заброску в зону врага (будь то чужая станция, или разрушенный город наверху), им порядок наводить не с руки. И выяснять, кто прокололся с охраной дизельной (и станции, получается, тоже) — не их забота.

— Смотрите! — повторили сзади. Иван, всё ещё погруженный в свои думы, обернулся. В углу комнаты стоял мент. Заметив, что Иван смотрит, он присел на корточки и откинул брезент. Даже отсюда было видно, что на полу перед ним рисунок. Иван встал и на невыспавшихся, больных ногах прошёл через комнату. Увидел рисунок и озадачился.

— Командир! — окликнули его.

Иван кивнул, глядя на знак. Чтобы это значило?

— У вас тоже народное творчество? — спросил он.

— Как? — Кузнецов опешил. — Н-нет. У нас вообще-то человека убили.

Иван медленно повернулcя, посмотрел на Кузнецова:

— Шутишь?

Человек лежал на голом полу, безвольно откинув голову. На лице застыло знакомое Ивану выражение «я шо, крайний?», такое же он наблюдал на этом лице несколько часов назад. В виске Ефиминюка было аккуратное точечное отверстие. Один единственный потек крови…

— Пришли его сменить, а тут такое, — дружинник махнул рукой. — Эх, люди…

Иван присел и посмотрел внимательно. Из виска Ефиминюка (не ставить психов в дозоры!) торчала едва заметная при таком свете металлическая полоска.

— Чем это его?

— Спицей, — сказал Иван. — удар с близкого расстояния, сильный, причем он удара явно не ожидал. Свой?

— Да кто его знает, кто у него свой, — в сердцах ответил Солоха, дежурный по станции. — У него ж вечно всё было не как у людей. Я вот всё не врублюсь, чего они пулемет не взяли?

Иван пожал плечами.

— А смысл? Его тащить себе дороже.

— Ну дизель же они тащили.

— Верно.

Кто тебя убил? — мысленно спросил Иван у мертвеца. А я шо, крайний? — словно бы ответил тот. Резонно. Неужели это всё те же, с дизелем?

Думай, Иван.

Выходит, они шли фактически по пятам за Иваном. После того, как он прошёл блокпост (и шарахался полночи по платформе), они убили Ефиминюка и прошли в дизельную. Так? Значит, через оборотный тоннель? Или спустились через ВШ? Ну, это вряд ли. Там лестницы давно сгнили…

Забрали дизель и пошли дальше. А куда им идти? К Адмиралтейской, больше некуда.

Иван выпрямился.

Где Сазонов, чёрт, когда он так нужен?!

Солоха наклонился и откинул полу куртки… та-ак. Иван моргнул.

На груди мертвого, на белой (относительно) майке был нарисован красным знакомый знак. Интересные пироги с котятами. Выходит, чтобы выдернуть спицу из виска, времени не нашлось, а знаки рисовать — так запросто?

Интересное кино.

…Грубо намалеванная звезда в круге. Что это за знак?

— Даже странно, издевательство какое-то, — сказал Солоха.

Постышев ворвался чуть ли не бегом и сразу к трупу.

— Коммунисты, что ли? С Купчино? Которые туннель роют?

Иван покачал головой.

— Непохоже. Смотрите, звезда неправильная — нарисована не как советская звезда, а как пентаграмма скорее. И вписана в круг. И вот эти знаки — видите? Думаю, надо позвать Водяника, он объяснит лучше, чем я.

— Ладно, — сказал Постышев. — Спросим у профессора.

Водяник долго разглядывал звезду, потом предложил любопытным удалиться из комнаты к чёртовой матери. Постышев поднял брови. Затем, разглядев что-то в лице профессора, кивнул. Комендант по-медвежьи, тяжело поднялся. Посторонние уходить не желали, так что Постышев, немного поорав, выгнал любопытных. В дизельной остались только эти двое и Иван.

— Так что, Проф? — комендант повернулся к Водянику.

— Отлично. Так гораздо удобней работать. Никто не мешает, не путается под ногами…

Постышев молча посмотрел на профессора.

— Мне не до шуток, Григорий Михалыч.

— Если бы я хотя бы, чёрт побери, шутил! Как думаете, Глеб Семеныч, почему я попросил удалить всех?

— Я всё ещё жду ответа, — напомнил Постышев. Глубокие, как марсианские каналы, морщины рассекли его лоб. — Что эта звезда означает? Ради чего я тут народ матом крою?

Иван достал из кармана зажигалку. Курить он так и не научился (табак был с поверхности, поэтому дорог. Заядлые курильщики сушили водоросли, кто-то навострился выращивать марихуану), а вот в заброске зажигалка незаменимая штука. Эту соорудили из автоматной гильзы местные умельцы. Хорошая вещь.

Иван щёлкнул зажигалкой. Посмотрел на пламя.

— Вы слышали о Навуходоносоре? — спросил Водяник.

Иван кивнул, не отрывая взгляда от язычка пламени. Библия как один из столпов культурного наследия человечества, пусть даже уничтоженного в день Катастрофы, была одной из главных книг для обучения. По крайней мере здесь, на Василеостровской. Там, откуда Иван пришел, Библии не было, а учили по старому школьному учебнику. Он уже здесь догонял — пришлось. Политическая система Василеостровской требовала вживания в неё, принятия её ритуалов и принципов. Здесь детей учились по определенной программе, единой для всех. Дальше уже шло кастовое деление. «На самом деле у нас просвещенный феодализм, — язвил Водяник, — с лёгким налетом анархии». Другому бы за такие слова дали по шее. Профессору было можно.

Кастовое деление плюс избранный народом феодал. Наследственная передача обязанностей. В средневековой Японии сын актера становился актером, наследуя даже не профессию, рассказывал Водяник, но саму «роль». Мы все играем свои роли — фермер, мент, диггер. И спектакль Василеостровская продолжается…

— И что? — Постышев потяжелел взглядом тонн на десять. Появился опасный свинцовый блеск.

— Навуходоносор, царь Вавилонский, уничтожил город Израилев, но и наставил пророка Иеремию. Теперь дальше. Валтасар, тоже, как ни странно, царь Вавилонский. Огненная надпись, что появилась на стене, когда царь пировал, празднуя победу, гласила — до конца его царствования осталось тридцать дней. Мене-мене, текел, упарсин… Измерен, взвешен, найден негодным.

Постышев терпеливо слушал, но видно было, что ничего не понимает. В нём прямо стучало это желание: быстрее, быстрее. Ну же, к сути!

Время, действительно, дорого.

— И что? — теперь не выдержал Иван.

— Терпение, Ваня! — профессор взмахнул рукой. — Сейчас я всё объясню.

Дизель, что был у нас, означал наш золотой век. Боюсь, сегодня он закончился. А здесь, вот этот знак на полу, это зашифрованное послание.

Царь Навуходоносор славен тем, что разрушил иудейское царство — тем самым объяснив евреям, что, мол, не той дорогой идёте, товарищи. Валтасар — тут понятно. В обоих случаях фигурирует Послание от Бога. Это нечто религиозное, — сказал Профессор. — Похититель нашего генератора читал Ветхий Завет, и явно несёт в себе ощущение, что выполняет священную миссию. Что ж… — профессор помедлил, почесал бороду. — Предупреждение нами получено. Что дальше?

— Так мы что теперь, евреи? — спросил Иван. Почему-то сейчас это показалось ему самым смешным.

— Ваня!

— Молчу, молчу.

— Другими словами, — подвёл итог Постышев. — Мы имеем дело… с кем?

— Это не коммунисты, — сказал Водяник.

— Может, японцы и остались в живых. Если Японию не смыло цунами, — сказал адмиральский. — У них метро покруче нашего будет. Только не знаю, рассчитано ли оно на ядерную войну. В Токио, например, метро просто огромное, куда там московскому. Станций двести или триста, представляете? Может, до сих пор узкоглазые под землей живут. Техника у них была ого-го, куда там Техноложке. — «адмиральский» помедлил. — А, может, давно утонули. У них в Японии это запросто…

— Как и у нас, — Сазонов улыбнулся. Почему бы и нет, раз вокруг одни придурки. Мы ему, значит про генератор, а он нам про Японию. Отлично. Просто отлично.

Над блокпостом Адмиралтейской нависала чернильная сырая темень, отгоняемая лучами двух фонарей-миллионников, резавших её, как сыр. Богатая станция Адмиралтейская, раз может себе такое позволить. «Адмиральцы» вообще в последнее время поднялись, куда там «Ваське». Хотя вроде бы в одном Альянсе состоим, а глядишь ты…

Карбидка горела ровным жёлтым светом. Совсем не хотелось опять вставать и топать в сырую тёмноту тоннеля. Век бы так сидел и слушал байки про токийское метро. И смотрел на воду. Тоннель опускался здесь по углом сорок тысячных вниз, затем надламывался и шёл практически горизонтально — до Адмиралтейской и чуть дальше ровный участок — потом опять уходил вверх. Сто пятнадцать метров, самая глубокая станция в мире. Треть пути до неё нужно добираться вплавь — на лодках. Блокпост перед Адмиралтейской служил заодно и речным портом.

Параллельный тоннель примерно такой же, как этот, но перекрыт гермой. В прошлый раз договаривались вроде бы его открыть, но так и не договорились. Бывает. Главное, непонятно, чего они боятся. Что Василеостровская начнет контрабандой поставлять мясо морских свинок в ресторанчики Гостиного двора и Садовой-Сенной? Хмм. Сазонов усмехнулся. В принципе, неплохая идея — альянс-альянсом, но пошлины за свинину «адмиральцы» дерут неслабую…

Только Адмиралтейскую всё равно не обойдешь.

— Значит, никого не видели? — уточнил он ещё раз. Старший дозора покачал головой.

Не видели. Не знаем. Точно не было.

— Извините, мужики, — сказал старший адмиральцев. Почесал затылок, поставил чайник на спиртовку. Чайник был помятый и покореженный, старый — чего нельзя было сказать про самого старшего. — Сейчас чай будем пить.

Пижоны.

Снаряжение адмиральцев радовало глаз и заставляло бледнеть от зависти — добротные камуфляжи и разгрузки, хорошие ботинки. И самое главное — оружие. У старшего дозора Сазонов заметил «кольт-питон», вороненый, с длинным стволом. Рукоять из чёрной резины по форме пальцев.

У одного «костыль» (АК-103 со складным прикладом), у другого «сайга» — автоматический дробовик, у третьего английская болтовая винтовка. Хорошее у них снаряжение — всё заводское, почти новое — видно, а ведь простые бойцы. Или не простые? На Василеостровской даже диггеры снаряжены гораздо хуже. А на Адмиралтейской это в порядке вещей…

Буржуи.

Cазонов поморщился. Завидовать глупо. Особенно чужому богатству. Он никогда, насколько себя помнил, не завидовал вещам (кроме, пожалуй, оружия) или чужому достатку. Никогда и никому. Обойдетесь. А адмиралец с «питоном»… Сазонов усмехнулся. Вот встанем на двадцать шагов и пусть попробует выстоять против моего старенького «нагана».

Никогда и никому я не завидовал, подумал Сазонов с каким-то жестоким чувством. Слышите?

— Можно? — спросил он старшего адмиральца.

Тот подумал и кивнул.

— Чудесная машинка, — сказал Сазонов, вытянул руку с «питоном», прицелился в темноту. — Отличная просто. Сорок четыре магнум, говоришь?..

Никому. Разве что Ивану — его девки любят. Иван, Иванядзе, Херадзе.

И ещё одному человеку…

— Как там ваш генерал? — спросил Сазонов небрежно. — Всё воюет?

Адмиралтейский покосился на него со странным выражением на лице.

— Мемов-то? А что тебе наш Мемов?

— Да всё хочу спросить. Вот вы живете на Адмиралтейской, верно? А главный у вас почему-то генерал.

— А тебе какая разница?

— Да странно просто.

В тот же момент Гладышев шумно высморкался. Прочистил горло, смачно сплюнул под ноги, посмотрел на всех выпуклым чёрным глазом. Другой глаз прищурен. Красавчик, елки. Морда кирпича просит — и не одного. Адмиралтейские нехорошо замолчали.

— Че? — Гладышев повёл плечом. — Не нравлюсь?

— Да как-то не особо, — сказал адмиралец с «костылем».

— Ну простите! Не целоваться пришел.

Впервые в жизни Сазонов был благодарен хамским манерам Гладыша. Какое совпадение, этот придурок ему помогает. Пусть и нечаянно…

— Спокойно, мужики, — Сазонов неторопливо поднялся. — Без обид. Он сейчас извинится. Гладыш?

— Ась?

Адмиральцы переглянулись. Старший блокпоста протянул руку за своим револьвером…

— И вот ещё что, — медленно произнес Сазонов, держа в руках чужой «кольт-питон». — Как раз хотел спросить…

— Это не коммунисты, — сказал Водяник.

— Это не коммунисты, — произнес другой голос. Но тоже очень знакомый. — Это бордюрщики.

Иван резко повернулся. На входе в служебку стоял высокий плечистый человек, лицо благородное, чистое, тонкий нос, льдисто-серые глаза. Длинный плащ на нём был грязный и в прорехах, словно хозяина пытались из него выбить. Через плечо перевязь с кобурой, оттуда торчит рукоять револьвера.

— Каждый охотник желает знать, — сказал Иван. Человек поднял взгляд, улыбнулся знакомой кривоватой улыбкой. — …где сидит Сазан. Привет, Сазонов! С возвращением.

Вадим Сазонов происходил из местного «дворянства» — как в шутку называли рабочих метростроя и служащих метро — дежурных, техников, машинистов. На станции они (вместе с ментами) образовывали элиту, правящий класс. Сыну машиниста с детства была уготована карьера: от бригадира по уходу за тоннелями до помощника коменданта. А там, глядишь, и комендантом бы стал — годам к тридцати. Впрочем, подумал Иван, может, ещё станет…

Однако Сазонов, как говорили на станции, «взбрыкнул» и напросился в группу разведчиков. Его пробовали отговорить — бесполезно. Уперся до последнего, как заклинившая герма. Сначала Косолапый настороженно относился к странному новичку, всё норовил поддеть, проверить на слабо. Ещё бы — пижон, выскочка, голубая кровь. А туда же — в диггеры! Но после заброски на Троицкий универмаг, когда новичок прикрывал отход группы (хладнокровно отстреливал одну за другой павловских собак), даже Косолап сдался. Сазонова приняли как равного.

И теперь он не мент, не машинист. Коренной диггер.

Но пиздюлей он у меня всё равно получит, подумал Иван. По-нашему, по-диггерски…

— Чем порадуешь? — Постышев смотрел исподлобья.

— Ничем, шеф, — сказал Сазонов. — Хороших новостей у меня для вас нет, Глеб Семеныч, извините. Тоннели прочесали, раз. Никаких следов, никто не проходил, никто ничего не видел. В вентухах и ТДПшках пусто — это два. Мы дошли до блокпоста Адмиралтейской. «Адмиральцы» клянутся, что никого не видели. Это три. — он помолчал. — Такие вот хуевые новости…

— А с караванщиками?

— Караванов давно не было, — Сазонов покачал головой. — Сами знаете. Разве что через коллектор прошмыгнули… но это едва ли. Генератор не маленькая вещица, его в кармане не утащишь.

— Ясно. Тогда как они это провернули? Вот что мне интересно. А, господа-товарищи диггеры? — Постышев засопел и поднялся. — Позор. Стойте, — он вдруг вспомнил, — ты же говорил про бордюрщиков… откуда?

Сазонов улыбнулся.

— А я ещё не закончил, шеф.

— Так заканчивай!

— Один вопрос… — Сазонов взял старшего из адмиральцев за ворот куртки. Аккуратно, медленно… по одному пальцу.

И вдруг резко рванул на себя. Белёсая голова адмиральца мотнулась, ресницы хлопнули… Сазонов двинул ногой, сбил спиртовку. Откатился чайник, гремя и расплескивая кипяток. Взвился пар. Закричали люди.

— Где?!

— Что где? — адмиралец попытался вырваться. Потянулся к поясу. От неожиданности он забыл, что не вооружен.

— Где твои тридцать сребреников?! — заорал Сазонов прямо в белёсое лицо. — Давай, сука, выверни карманы!

— Чего ты? — опешил адмиралец. — Чего ты?

— Карманы! — Сазонов поднял «кольт-питон» и прижал ствол к подбородку старшего. — Выворачивай! И попробуй мне дернись, сука. — большим пальцем он взвел курок. Чик. Какой приятный звук. — Гладыш!

— Есть.

Адмиралтейцы наконец сообразили, что происходит что-то неладное. Только они бросились к оружию, секунда… Гладыш уже стоял над ними с калашом.

— Оп-паньки, — сказал Гладыш, погладил «аксу» по ствольной коробке. — Хороший песик, хороший… — он смотрел на адмиральцев не отрываясь, жёлтые оскаленные зубы торчали вперёд, как у барсука. Помятая, небритая морда. — И что мы имеем? Маленький вопросик. Чё с ними делать, командир? Cразу в расход или сначала помучаем?

А он умнее, чем кажется. Сазонов кивнул: так держать, и потащил старшего поста за собой, к лодочной пристани. Он тащил его так быстро, что адмиралец временами падал на колени, и его приходилось практически волочь.

— Хочешь искупаться? — почти ласково спросил Сазонов. Чёрная вода морщилась, бликовала.

— Да пошёл ты! — старший начал приходить в себя. Отпихнул руку Сазонова с револьвером. Ах, так…

Сазонов швырнул старшего на деревянный помост. Глухо застонало дерево. Вдоль узкой пристани к столбам были привязаны четыре лодки. Они слегка покачивались — и в свете фонаря их тени качались на стенах тоннеля.

— Сколько тебе заплатили? — спросил Сазонов спокойно. — Последний шанс. Ну! — он перехватил револьвер за ствол. Старший начал подниматься…

— Я не знаю, о чём ты говоришь… ох!

Сазонов ударил его рукояткой по ключице, услышал хруст — сломал, похоже.

Старший с обмякшей правой рукой рухнул на колени.

— Ааа! А-а-а!

За спиной Сазонова закричали. Весело, блин, летит время! Всё нужно делать на драйве.

— С-сука, — сказал старший адмиральцев. — Мы же с тобой чай пили… с-сука, как больно… мама, мама. Я ничего… я…

— Последний шанс, — Сазонов отступил на шаг и поднял револьвер. Прицелился точно в середину бледного лба. — Считаю до пяти. Раз!

«Адмиралец» заплакал. Слезы катились у него по щекам, оставляя грязные дорожки, капали с подбородка. Падали, падали.

— Не надо… не надо!

— Сколько тебе лет? — спросил Сазонов.

— Ч-что?

— Опустите оружие, — приказал голос. Сазонов медленно повернул голову. Вот зараза. Ты-то откуда взялся?

На него смотрело дуло автоматического пистолета. Пистолет держал чёрный человек.

— Ты ещё кто такой? — спросил Сазонов.

— Капитан-лейтенант Кмициц, — представился чёрный, держа Сазонова на мушке. Обшлага его блеснули серебром. Надо же… Сазонов чуть не выронил револьвер — от неожиданности. Капитан Кмициц был в чёрном флотском мундире, Сазонов такие только в книжках видел.

— Служба безопасности Адмиралтейской, — сказал капитан. — Опустите оружие, — он взвел курок. — Я вынужден настаивать.

— Уберу, — легко согласился Сазонов. Кивнул в сторону рассыпавшихся сигаретных пачек и упаковок с антибиотиками. — Когда он объяснит мне вот это…

Кмициц повернул голову к стоящему на коленях старшему поста.

— Объясните товарищу, — приказал спокойно. Старший дёрнулся.

— Это… не моё…

— А чьё?! — Сазонов рассвирепел. — Три!

— Я… ничего не брал… не для…

— Не для себя, я понимаю. — сказал Кмициц мягко. Сазонов заметил, как во взгляде капитана зажегся огонёк понимания. — А для кого?

— Четыре! — возвестил Сазонов.

Старший уже рыдал в три ручья. Слезы лились из его глаз, на груди расплылось мокрое пятно. Склеившиеся от слёз белёсые ресницы.

Отвратительно.

— У меня мама… больная… ей… надо…

Ещё бы. Антибиотики на вес патронов. Даже просроченные.

Кмициц перевёл взгляд на старшего, потом опять на Сазонова. Кивнул едва заметно — продолжай.

— Так кто тебе заплатил? — Сазонов понял намек. — Давай, скажи и всё закончится.

— Я… не…

— Не заставляй меня говорить «пять». Пожа-алуйста.

Старший вскинул опухшее красное лицо.

— Один сказал… — он всхлипнул. — что им надо успеть сегодня на… на…

— Куда?!

— Я слышал, на Маяк…

Cазонов помолчал. Вот и всё. Всё закончилось. Он опустил револьвер. Хорошая штука «питон». И рукоятка удобная, из пористой резины, не скользит.

— На Маяк — то есть, на Маяковскую? — решил он уточнить, хотя это, в общем-то, уже не требовалось. Но для Кмицица… — Это были бордюрщики?

— Д-да.

— Точно бордюрщики?!

— ДА!

— Теперь понятно? — спросил Сазонов у капитана. Тот помедлил и опустил пистолет.

— Вполне. — Кмициц оглянулся. — Мне нужно позвонить. Прикажите своему человеку перестать целиться в этих людей. Этого… — он поджал губы. С отвращением. — Эту продажную мразь под арест. Попробуем их перехватить на Гостинке.

— Думаешь, получится, капитан?

Кмициц покачал головой.

— Не знаю. Попробуем.

— В общем, так обстоят дела, — заключил Сазонов. Прошёл к столу, лицо вымотанное — даже щеки ввалились. — Это кто? — он устало кивнул на труп, закрытый брезентом.

— Ефиминюк… Ты мне вот что скажи, — сказал Иван. — Зачем бордюрщикам наш генератор?

Сазонов пожал плечами.

— Не знаю, Ван. Может, у них с «централкой» начались проблемы?

Иван кивнул. Логично. Сойдет как рабочая версия.

— И что ты предлагаешь? Воевать с Площадью Восстания?

— Ага, — сказал Сазонов. — И для начала захватить Маяк. В общем, если поторопимся, к утру успеем.

— Точно, — сказал Иван.

Площадь Восстания — одна из самых старых станций ленинградского метрополитена, построена была в далеком пятьдесят пятом году, ещё в стиле сталинского ампира — пышном, монументальном, когда на отделку станций средств и материалов не жалели. С самого начала станция задумывалась как одна из центральных на случай атомной войны, поэтому там в тоннелях через каждые двести метров санузлы, дренажные станции и фильтро-вентиляционные установки. И ещё куча разных секретных ходов, убежищ гражданской обороны и военных бункеров. По запутанности схема обвязки Площади Восстания соперничает даже с московским метро — а это надо постараться.

Вообще, ленинградское метро строили просто и даже скучно, потому что жидкие грунты, вода и прочие радости, но Площадь Восстания всё-таки выделялась почти по-московски изощренной, какой-то даже азиатской запутанностью. Не зря она бордюрщикам досталась, видимо…

Есть тут высший смысл.

— Можем, вам сразу империю Веган покорить? — ядовито осведомился Постышев. — Прямо сплю и вижу, как вы это делаете! На пару. Воители, блин, зла не хватает…

Сазонов выпрямился.

— Вот мы про это и говорим, товарищ комендант, — сказал он. — Чёрта с два мы с ними справимся.

— И? — Постышев покатал желваки около сжатого рта. — Что предлагаешь?

Сазонов оглядел собравшихся.

— Надо поднимать Альянс.

Молчание.

— Вот, блин, — сказал Постышев наконец. — Допрыгались.

В Приморский Альянс прежде входили шесть станций: Приморская, Василеостровская, обе Адмиралтейских, Гостиный двор и Невский проспект. Но после того, как Приму пришлось оставить, станций стало пять. И весы утратили равновесие. Приморцы осели где придётся, но в основном на Адмиралтейской — их туда даже специально заманивали. Кто-то, конечно, остался на Василеостровской — но таких было немного. Бедная станция, что вы хотите.

Тесная, да ещё и заслона от тварей не стало.

Тогда думали закрыть гермозатворы в перегоне от Василеостровской до Приморской — и в итоге всё-таки закрыли. В этот раз Иван ходил туда, обходя гермоворота через специальную боковую дверь.

— В общем так, разведчик, — сказал Постышев негромко. — Твою свадьбу мы пока отложим. Извини. Ты сам понимаешь, время сложное.

Иван дёрнул щекой. Таня… Помолчал и кивнул.

— Мне нужно твоё слово, Иван.

— Да, — сказал Иван. — Сначала генератор.

— И вот ещё что, — сказал Постышев. — Связь восстановили. Кстати, кабель был перерезан, если кому интересно. Кому-нибудь это интересно?! — повысил он голос.

Сазонов с Пашкой сконфуженно замолчали. Болтуны.

— Так вот, орлы, — комендант ссутулился, грузно навалился на стол. — Слушаем меня.

Задумчивые физиономии Пашки и Сазонова.

— Я связался по телефону с Адмиралтейской. «Адмиральцы» пришлют своего человека — для координации совместных действий. А пока он сюда едет… вернее, не так. Пока мы тут будем с послом договоры договаривать, вы, братцы, уже должны быть на подходе к Маяковской-Восстания. Это понятно?

— Да, — ответил Иван за всех.

— Хорошо. На сборы даю три часа. Ещё полчаса — на прощание. Всё, вперёд. Время пошло.

Таня молчала всё время, пока они шли к Ивановой палатке.

— Всё решил?

Иван посмотрел на неё. Одними глазами показал: да.

— А чего молчишь?

Он не знал, что сказать. Понятное дело, последние события выбили Таню из равновесия — невеста, готовилась стать женой… опять невеста, и пока неизвестно, на сколько. Пока Иван сходит на эту войну, пока вернется — и дай бог, чтоб вернулся. Тьфу-тьфу-тьфу, постучать по тюбингу и сплюнуть. Много времени пройдет. Для кого-то даже — вечность…

Интересно всё-таки, ходила она к Трубному дереву или нет? Иван моргнул.

Все они ходят.

Хозяин Тоннелей.

— Ладно, как знаешь. У меня дел полно, — объявила Таня, повернулась и пошла по платформе.

Иван посмотрел ей вслед. Обиделась, что ли?

Он прошёл в палатку — времени в обрез. Собрать вещи и пару часов поспать. Всё. Иван сел на койку, закрыл глаза, откинулся на подушку и заложил руки за голову. Резко открыл.

Нет, не всё.

Он услышал за спиной звук расстегиваемого клапана палатки и шелест ткани.

Вернулась всё-таки. Не выдержала.

— Не надо мне вещи помогать собирать, — сказал Иван, не оборачиваясь. — Я лучше сам.

— Ваня, — сказала она. Как-то очень значительно.

— Что? — Иван выпрямился. Повернулся… о, чёрт.

На него словно в один миг обрушился весь сегодняшний день. К мОнтерам день! Весь прошедший год. Таня, Таня, что же ты наделала?

Я не верю в приметы.

— Зачем? — Иван замолчал.

Таня стояла перед ним в белоснежном подвенечном платье с открытыми плечами. Бешено, невозможно красивая… Волосы собраны вверх, в высокую прическу, выбившаяся прядь падает на изгиб ключицы.

Невеста.

Отчего не бросилась, Марьюшка, в реку ты…

— Зачем?

Она подошла к нему и встала рядом. Ивана вдруг пробил озноб, колени дрогнули. Молчаливая Таня. Сосредоточенная. Всё для себя решившая.

— Зачем? — повторил Иван. — Чёрт!

— Так надо, — сказала Таня. Взяла его ладонь и положила себе на талию. Иван почувствовал под пальцами рисунок ткани. Тепло женского тела…

— У тебя руки ледяные, — сказал он.

На служебной платформе горел единственный фонарь. Иван уверенно направился туда, обходя по пути завалы из мешков с закаменевшим цементом, пустые катушки для кабелей, кучи строительного мусора и торчащие из бетона ржавые арматурины.

— В бой идут одни старики, — сказал Евпат, поднимая голову. — Здорово, Иван! Ну что, герои-мордовцы, покажем молодежи, как зажигали в наше время? — он оглянулся. — Что притихли, а? Не слышу!

Иван посмотрел. За спиной дяди было пусто. Только ветер шевелил привязанную к ржавому флагштоку белую тряпку. Дядин флаг одиночества. Евпат сам выбрал переселение на заброшенную служебную платформу, куда даже племянник не всегда заходил. А точнее сказать — довольно редко.

Иногда Ивану казалось, что дядя слегка не в себе. А может, и не слегка. Впрочем, у всех свои недостатки…

— Здорово, дядя, — Иван без сил опустился на сломанную кабельную катушку. — Я посижу у тебя минутку, ладно?

— Сиди уж… гнать не буду.

Дядя шумно зевнул, почесал ухо. Оба помолчали. С потолка срывались капля за каплей, падали в жестяной таз. Звонко барабанили брызги об оцинкованные стенки. Уютно горела карбидная горелка, над её пламенем закипала закопченная кастрюля — скоро будет чай. Подземная идиллия. Дядя Евпат достал из футляра и надвинул на нос очки (пластиковые дужки перемотаны скотчем), посмотрел сквозь стекла на племянника. Пауза.

— Плохо, Иван? — спросил Евпат.

Иван пожал плечами. Бывало и хуже…

— Нормально.

Дядя кивнул.

— Понятно. Ты посиди пока, я сейчас кипяточку сварганю…

Грея ладони о помятую железную кружку, Иван слушал дядину болтовню. Евпат был единственный оставшийся в живых его родственник — дальний, правда, но всё равно.

Иногда нужно оставить компанию женщин и компанию мужчин, чтобы выслушать одного уродливого старика.

— А историю про ангелов ты слышал? — говорил Евпат. — Нет? Тогда слушай, больше поймешь, что в метро происходит. Слышал когда-нибудь про ошибку Саддама Великого? В те дни народу на станциях набилось столько, что скоро должен был начаться голод, если бы дети продолжали рождаться. Многое взяли в метро люди, но не гандоны, уж извини за грубость…

И тогда Саддам Великий собрал детей с одной из станций и под видом школьных занятий отправил в дальний тупик, там, мол, безопаснее (тогда крысы совсем обнаглели). Где деток усыпили и обработали. Всех до единого мальчиков. Несколько даже померло. А потом дети очнулись. Матери, когда поняли, что произошло, начали бунт. Это как у Нерона, который доигрался в бога. Именно женщины скинули Саддама с трона, никто другой. Да они его разорвали просто, клочка от него потом нельзя было найти. Охрана пыталась стрелять — куда там! Разве баб остановишь? Порвали только в путь. Так и закончилась власть Саддама. Но что делать дальше?

Дети-то искалечены. И стали их учить петь. Кастраты. Фаринелли, бля, все. Как на подбор.

До сих пор поют. А я ведь их слышал, Иван, представляешь? Жутко. Словно тоннель вибрирует. Голоса чистые и мощные, прозрачные, как кристалл.

Они поют, как ангелы.

Дядя помолчал, поправил кастрюлю.

— А кто-то говорит, что Саддаму Великому было плевать на рождаемость. Саддам хотел на небо живым. И для этого ему были нужны ангелы.

— То есть? — Иван не договорил.

— Верно, племяш, — Евпат усмехнулся. — Саддам делал ангелов, а не уродов. Хотел как лучше, мудак эдакий. А его не поняли. Это вообще проблема человечества, не находишь?

Иван помолчал.

— А со станцией что? — спросил он наконец. — С Елизаровской?

— А что со станцией? — Евпат поднял брови.

— Ну… после этого? Вымерла?

Дядя пожал плечами.

— С какого бодуна? Других нарожали. Долго что ли? Бабы они и есть бабы, им только волю дай. Выполнили демографическую программу за одну ночь. Теперь тем балбесам лет по двадцать уже…

Проводы бойцов.

Сначала намечалась свадьба, затем война. Потом решили совместить.

— В общем так, — Постышев обвел взглядом собравшихся. — Если кто ещё не в курсе. Мы начинаем войну с Площадью Восстания — с бордюрщиками. Причины вы знаете: убийство, кража, нарушение границ… Все станции Альянса выделят бойцов для этого дела. Но основная тяжесть всё равно наша, это понятно. Это наш крест и мы его понесем.

В толпе хмыкнули зло:

— Ну ещё бы!

Постышев посмотрел на Ивана, устало прикрыл глаза, опять посмотрел на собрание. Вздохнул. Сказал негромко:

— Надеюсь, я доживу до момента, когда генератор вернется на своё место. Надеюсь на вас, ребятки. Не подведите. Маэстро, марш!

Солоха нажал кнопку. Заиграла музыка. Бодро, слегка хрипя на высоких нотах, запел динамик старого японского музыкального центра:

Звуки летели над платформой, задорный голос обещал милой многое.

Хлопок, синяя вспышка. Звук оборвался. Мимо замолчавшего центра угрюмо шли василеостровцы, спускались на рельсы, исчезали в глотке тоннеле. Пахло горелой изоляцией. Иван посмотрел на толпу провожающих — женщины, дети, старики, слишком старые, чтобы держать оружие. Многие плакали. Со станции уходили почти все мужчины — даже профессор Водяник шёл на войну. Оставался дядя Евпат, куда ему с его ногой. Оставался Постышев — без коменданта нельзя…

Иван огляделся. Н-да, тоска. Никуда не годится такое прощание.

Прощаться надо весело.

— А ну, — Иван повернулся к Гладышу. — Запевай!

— Какую?

— Нашу.

Тот мгновенно сообразил, растянул рожу в ухмылке. Заорал, зарокотал хриплой глоткой:

И вдруг сладилось, припев орали уже хором:

Иван остановился, подсветил фонарем. Пашка притормозил, обернулся…

— Иди, — сказал Иван. — Я догоню.

Трубным деревом или Деревом желаний называлось ржавое переплетение труб, из-за сырости отделившееся от стены тоннеля и опасно нависающее над проходом. Иван покачал головой. Действительно напоминает дерево. Жутковатая штука.

На каждой «ветке» трубного дерева, на каждом стволе висят цветные ленточки — белые и красные. Сквозняк треплет их, от каждого порыва ветра ржавый металл уныло скрипит.

По поверьям Василеостровской, чтобы желание исполнилось, нужно прийти сюда ночью, загадать желание и повязать цветную ленточку.

Главное: желать яростно, страстно, до потери сознания.

И Хозяин Тоннелей исполнит твоё желание.

Если захочет.

Интересно, приходила ли сюда Таня? Иван покачал головой. Не твоё дело, Одиссей.

Одиссей и Пенелопа — это была их с Катей игра, когда у них всё только начиналось. Странно…

Пенелопой он назвал одну, а ждать его будет другая.

Придурок ты, Одиссей, правильно Катя сказала.

В тоннеле поднялся ветер. Разноцветные ленточки на трубном дереве зашелестели, застрекотали. Ржавым голосом завыл металл.

«Ты не вернешься. Никогда».