"Записки пинчраннера" - читать интересную книгу автора (Оэ Кэндзабуро)

ГЛАВА VI ТАК Я ВСТРЕТИЛСЯ С МОГУЩЕСТВЕННЫМ ГОСПОДИНОМ А., ТО ЕСТЬ С ПАТРОНОМ

В сумеречной дымке от висевших в воздухе мелких капелек дождя и тумана я сел в электричку, все время опасаясь засады антиполиции или Корпуса лососей — даже кондуктор показался мне членом революционной организации служащих частной железной дороги. Он пробил протянутый билет с таким остервенением, будто проделывал дыры в моей коже! Кондуктор, несомненно, догадывался, что я и есть тот самый человек, только вырядившийся мальчишкой. Разумеется, его предположения ошибочны. Но, даже если юнцы, сбив меня с ног железными ломиками и трубами, обнаружат, что я вовсе не переряжался, а действительно стал молодым, все равно мой обновленный череп уже будет проломлен. Что же даст мне подобное запоздалое признание? Даже такой необычный хомо сапиенс, как я, переживший превращение, не имеет запасной черепной коробки. Вспомнив прошлую стычку, которая могла повториться в этот весенний вечер, я, еще не представляя себе, во что она выльется, боялся, как бы эта стычка не обернулась против меня — тогда не удастся, выполнить миссию, возложенную на меня космической волей, выразившейся в превращении. А если меня не станет, Мори придется в одиночку выполнять миссию, не знающему людей Мори — в одиночку!

Неужели на моем лице, на котором было написано одно страдание, она уловила намек на чувственность?

Хорошо еще, что мы встретились у живой изгороди, скрывающей вход в отель, — на грустном лице будущей кнносценаристки молнией сверкнуло отвращение; не желая входить со мной внутрь, она оттеснила меня назад, на дорожку. И, еле шевеля губами, сказала, надрывая душу восемнадцатилетнему мальчишке:

— Я с трудом выбралась к тебе, отсрочив расследование, которое ребята уже собирались начать. А ты еще смот ришь на меня голодными глазами?

Мы одновременно стали раскрывать только что закрытые зонты, спицы их сцепились, и Ооно, разозлившись, с силой тряхнула свой зонт; я отступил, и спица больно ткнула меня в пах.

Ой, больно! — застонал я.

Больно? — разозлилась она, и даже в темноте было видно, как покраснели ее щеки: значит, своей болью я нанес ей новое оскорбление! — Нечего мешкать, пошли. Я одна должна провести предварительное расследование, вызванное некоторыми касающимися тебя подозрениями.

Куда мы идем?

Куда? Естественно, в такое место, где можем спокойно побеседовать.

Но ведь отель был бы вполне подходящим местом?

…Вот то, что нам нужно! Видишь, где горит неоновая реклама? Сауна — все номера отдельные.

Сауна? — спросил я, но создавшаяся обстановка не позволяла рассчитывать на обстоятельный ответ, и я поспешно последовал за гордо выступавшей будущей киносценаристкой. Как только мы вошли в отель для парочек, при котором и была сауна — все номера отдельные, Ооно с поспешностью, будто во что бы то ни стало хотела успеть обнажиться перед служителем, принесшим зеленый чай, мигом разделась, обмотала бедра купальным полотенцем и вошла в помещение, напоминающее поставленный на попа гроб из некрашеных досок, а я еще и брюк скинуть не успел. Когда вслед за ней я вошел туда, она уже устроила свое плотное тело на полке такой высоты, что голова ее касалась потолка, и зло смотрела на меня, ха-ха. Вообще говоря, она привела меня в этот отель, чтобы без помех как следует расспросить, и наличие сауны, должно быть, было лишь побочной причиной выбора. Но, как только мы попали в сауну с отдельными номерами, она, по своей привычке все делать обстоятельно, не могла не воспользоваться этим. На коже, пошедшей красными пятнами, с яркостью татуировки проступали следы вчерашнего сражения. Я сидел, поджав ноги, весь в ссадинах и кровоподтеках.

В этой самой сауне и началась наша беседа, или, лучше сказать, допрос. Стоило открыть рот, как пахнущий гарью воздух, нагретый до восьмидесяти градусов по Цельсию, врывался через горло в легкие, и мы с Ооно, кашляя, выдыхали огненные струи. Нагретый до восьмидесяти градусов по Цельсию воздух не располагает к тому, чтобы выбирать выражения, и я продемонстрирую сейчас в самых общих чертах, что представляло собой устроенное мне личное дознание, сопровождавшееся поджариванием. Но, как станет ясно из дальнейшего, ни вопросы, ни ответы не были необдуманными.

В. По имеющимся сведениям, в течение нескольких лет вы передавали Могущественному господину А. информацию, связанную с ядерной ситуацией, и получали за это денежные вознаграждения, значительно превышающие пособие, выплачиваемое вам атомной электростанцией. Аноним, сообщивший нам об этом факте, предложил в случае необходимости ознакомить нас с деталями. Чтобы соблюсти беспристрастность, я спрашиваю: настаиваете ли вы на том, что человек, сообщивший нам об этом, питает к вам личную неприязнь?

О. Безусловно. Я уверен, что ваш осведомитель — брат жены, бывшей жены, которая позавчера вечером, поранив мне щеку (обнаружить сейчас рану на щеке невозможно в связи с происшедшим со мной превращением), покинула дом.

В. Я допускаю, что в сведениях, сообщенных осведомителем, могли содержаться злонамеренные искажения, но как обстоит дело с главным фактом? Верно ли, что вы передавали информацию о ядерной ситуации Могущественному господину А. и регулярно получали за это денежные вознаграждения?

О. Это нельзя даже назвать информацией — я делал сокращенные переводы статей, главным образом из периодических изданий, выходящих в Европе и Америке, касающихся ядерного оружия и ядерных исследований во всех странах мира, и в виде кратких резюме ежемесячно передавал их Могущественному господину А., только и всего.

В. Согласно сообщению осведомителя, каждая передача резюме сопровождалась часовой, а иногда и двухчасовой беседой с Могущественным господином А. В таком случае вы не можете отрицать возможность и вероятность того, что, вольно или невольно, кроме резюме, вы предоставляли информацию и иного характера также. Далее, согласно сообщению осведомителя, у вас вошло в привычку называть Могущественного господина А. Патроном. Так называют лишь человека, с которым находятся в деловых отношениях.

О. Патрон (по-японски — ояката) — глава, старший человек, заменяющий отца. Следовательно, это слово можно трактовать как «опекун», «дух-хранитель». Потому я и называл его Патроном, мысленно делая перевод с японского «ояката». Кроме того, это слово не мое изобретение. Я перенял его у покойного товарища. Мой университетский товарищ был молодым многообещающим международником, в течение длительного времени обучавшийся в Принстоне. Он полюбил француженку, приехавшую туда на стажировку. Они отправились в Париж и поженились. После этого он стал продолжать свои изыскания в Парижском университете, но средства к существованию мог добывать лишь случайными заработками в парижских отделениях наших газет или работал переводчиком с делегациями. Бросив на полпути свои исследования в Соединенных Штатах, он лишился возможности, приехав на родину, вернуться в свой университет. Тем более не мог рассчитывать на получение должности в Токио, которая приносила бы достаточно средств для семейной жизни с француженкой. Оказавшись в таком тяжелом положении и уже совсем отчаявшись, он, работая переводчиком, случайно познакомился с Патроном. И получил поручение поставлять информацию о Восточной Европе и Ближнем Востоке. Разумеется, и от него тоже потребовали отбирать политические и экономические статьи во французских газетах и журналах, делать их краткий перевод и передавать в виде резюме. Подготавливая резюме о ядерной ситуации на Ближнем Востоке, он иногда прибегал к моей помощи, поскольку я вел специальные исследования в Калифорнии. В дальнейшем Патрон предложил мне лично снабжать его резюме по вопросам, относящимся к той специальной области, в которой я работал. Вот и вышло так, что я стал называть его Патроном.

В. Осведомитель сообщил, что ваш товарищ, обвиненный в срыве передачи информации, был наказан людьми, подчиненными Могущественному господину А. Верно ли это?

О. Наказан — глупая выдумка. Когда начался кубинский кризис, в Париже, являющемся европейским информационным центром, пристально следили за ходом событий — не вспыхнет ли мировая ядерная война — и мой товарищ оказался в гуще событий, а через неделю после того, как кризис был ликвидирован, он повесился. Когда его жена, работавшая секретаршей на заводе Рено, пришла домой обедать, он висел на спинке кровати.

В. За день до смерти, встретившись с Могущественным господином А. в аэропорту Орли, он получил выговор за халатное отношение к сбору и передаче информации — известно ли вам это? А если известно, то почему скрываете? — уколола меня будущая киносценаристка и, будто неожиданно вспомнив, что ей нужно срочно позвонить, обливаясь потом, быстро спустилась с полка. Вид этой женщины, которая, согнувшись, шла между опаленными столбами из некрашеного дерева, зажав рукой концы тяжело свисавшего ниже пояса, пропитанного потом полотенца, олицетворял саму решительность. Дверь, плотно захлопнутую пружиной, нужно было открывать сильным толчком, из-за нестерпимого жара ей пришлось снять полотенце, обмотать им руку и, напрягшись, изо всех сил толкнуть ею дверь. Я подумал было, что она собирается пойти в номер, но будущая киносценаристка тут же вернулась с бадьей и черпаком. Я пил, точно глотал золотых рыбок, влившийся в открытую дверь свежий воздух, и вдруг почувствовал надвигающуюся опасность, но было уже поздно. Ооно вылила полный черпак на раскаленную печь! В мгновение вода превратилась в пар, и меня обдало раскаленной струей.

Изнемогая от жара, я вытащил ее наружу. В общем, для женщины средних лет она вела себя решительно, хотя и безрассудно.

Опустившись на колени, я посадил ее и прислонил к ванне, она низко опустила голову и тяжело дышала. С благоговением молодого поклонника я проверил на себе температуру воды и душем на гибком шланге стал поливать ее вспыхнувшую багровую шею и плечи/Совсем обессилев, она лишь скорбно, другого слова не подберешь, вскрикнула «ой!», но даже не пошевельнулась. Еще не оправившись как следует и лишь придя в себя от шока, вызванного раскаленной струей пара, она выразила решимость продолжать дознание.

Долго еще будешь обливать меня холодной водой? Движения должны быть плавными, — сказала она раздраженно. — Для такого массажа кожи и существует сауна.

Да, совершенно верно! — ответил я и направил струю воды себе на живот, а она чуть обернулась и притянула меня к себе, ха-ха.

В. Значит, вы передавали Могущественному господину А. краткую информацию об иностранных материалах или их резюме?

О. Как я уже говорил, это были статьи о ядерном вооружении, а также о мирном использовании ядерной энергии, публиковавшиеся в общих и специальных журналах Европы и Соединенных Штатов. О возможностях отсталых в ядерном отношении стран тайно разработать ядерное оружие. Недавно и в нашей стране появились специальные журналы по вопросам ядерной энергии. Бегло просматривая их, я концентрировал внимание на таких проблемах, как аварии на атомных электростанциях, загрязнение ими окружающей среды, похищение ядерного горючего. Все эти проблемы касались того, что мне было хорошо известно.

В. Направления изысканий и исследований были указаны Могущественным господином А.? Или вы выбирали их, исходя из своих личных интересов?

О. Последнее. Вместе с тем я убежден, что мои интересы, базирующиеся на моем личном опыте, в конечном итоге находятся в основном русле развития ядерной ситуации в мире.

В. Какого рода беседы происходили между вами и Могущественным господином А., когда вы передавали ему резюме? Желателен конкретный ответ.

О. В последние годы я собирал невероятные истории — они-то и служили темой наших бесед. Мне казалось, что Патрон слушает мои рассказы с удовольствием, хотя на его лице всегда была натянутая улыбка. Сколь бы невероятной ни была рассказанная мной история, Патрон всегда связывал ее с действительностью. Выказав интерес к удивительному рассказу, он требовал от меня дополнительных разъяснений и, если в моих расследованиях оставались неясные места, выражал неудовольствие. Приведу пример. Летом 1966 года американский бомбардировщик Б-52 с четырьмя водородными бомбами на борту во время заправки горючим в воздухе рухнул на землю. Хозяин продовольственной лавки в городке Паломарес, на берегу Средиземного моря, пнул ногой дымящуюся водородную бомбу, упавшую на томатном поле. Патрон выразил пожелание выяснить, каково состояние здоровья этого человека в настоящее время. Однако в литературе, посвященной этому вопросу, говорилось, что сообщение, будто этот человек пнул ногой водородную бомбу, является недостоверным. Чтобы мой рассказ был интереснее, я игнорировал это. Патрон выразил явное неудовольствие.

В. Если вы собирали необыкновенные истории, основывающиеся на фактах, то, видимо, должны были, не ограничиваясь сообщениями зарубежной печати, рассказывать о работе атомной электростанции, к которой вы имели отношение, о движении против строительства атомных электростанций?.. Я особо отмечу, что на этот вопрос вы не ответили.

Мое минутное молчание объяснялось лишь тем, что я хотел всерьез вспомнить, как все было. Но будущая кино-сценаристка сразу же вынула блокнот для режиссерских заметок, с которым не расставалась, и начала писать. Ведь теперь мы находились в таком месте, где писать было уже возможно. От груди до бедер обернув себя купальным полотенцем и подложив под спину две подушки, она полулежала, вытянув ноги; мне все сильнее хотелось нового «дознания», и я, тоже обмотав бедра полотенцем, сел рядом.

Но, вынув свой блокнот, Ооно стала подробно затесывать все прежние вопросы и ответы тоже. От этого мне стало не по себе. Я вспомнил, что действительно рассказывал Патрону о подоплеке несчастных случаев на атомной электростанции, где я работал, о подоплеке странных явлений в движении против строительства атомных электростанций. Я рассказывал ему невероятные истории, достойные осмеяния, но все они базировались на фактах. Когда я рассказал о нападении жестяных людей, в результате которого получил облучение, Патрон в самом деле был потрясен комизмом происшедшего и в то же время проявил неподдельное сострадание; удалось заинтересовать его и рассказом о Корпусе лососей, но все это было уже очень давно.

— Вполне возможно, что Могущественный господин А., пользуясь хотя бы тем, что вы иногда проговаривались, поручал другим своим поставщикам информации выяснить суть событий, чтобы определить, в каком направлении они развиваются. Предположим, вы проговорились о чем-то секретном, и он, как следует сопоставив и перепроверив полученные сведения, пригрозил сообщить об этом руководству атомной электростанции или штабу движения против строительства атомных электростанций, и вы вынуждены были покориться ему и давать все новую и новую информацию?

Ну, если ты уж такие предположения будешь строить… — напал я на нее, подстегиваемый страхом. — Ладно, сведения об атомной электростанции я давал, но какая мне была необходимость поставлять информацию о движении против строительства атомных электростанций? Гражданское движение против строительства атомных электростанций связано с подпольным движением, и всю информацию Патрон получает непосредственно уж не знаю от кого — от руководства ли вашей революционной группы или враждебной группировки. Что же выходит, обе они или по крайней мере одна из них — контрреволюционная бандитская организация? Vice versa, ха-ха, но ведь хорошо известно, что от Патрона обе группы получают деньги.

Разве такое мыслимо?

Мыслимо! Найдя пути к членам революционной группы, ответственным за ее бюджет, и предоставляя денежную помощь, он регулярно получает нужную ему информацию — это джентльменское соглашение.

Это твоя фантазия!

Фантазия, опирающаяся на факты!

Это клевета.

Разве ты не сетовала, что даже твои ребята относятся к тебе отчужденно? А отчужденность вышестоящей организации, наверно, еще большая? И разве нельзя допустить, что ваш мозговой центр действительно делает то, что ты считаешь немыслимым?

Ооно Сакурао внимательно наблюдала за мной, ее лицо утратило всякую округлость и сделалось каким-то угловатым, как морда черепахи. Такая разительная перемена, происшедшая в ее внешности, объяснялась, возможно, воздействием сауны или слабым освещением номера. Возникшую напряженность я попытался обратить в шутку, но мне это не удалось.

— Позвоню и проверю, — мрачно заявила Ооно, и я, не собираясь мешать ей, нажал несколько выключателей, вмонтированных в кровать.

Благодаря моей любезности комната ярко осветилась, в то время как соседняя оставалась темной! Кровать вспыхнула всеми цветами радуги, матовое стекло на потолке ярко переливалось, сама кровать вдруг начала двигаться.

Ооно упала на циновку, но фашистом меня, как при вчерашнем падении, не назвала. Лишь застонала, пригвоздив меня злым, осуждающим взглядом… В отеле был коммутатор, в конце концов Ооно, кажется, соединили с кем-то, но между абонентом, телефонисткой и Ооно вспыхнула перебранка. Человек, которому она звонила, входил в штаб революционной группы, и этот руководящий деятель не собирался беседовать по телефону, не уточнив имени человека, который его вызывает. Однако широко известная на телевидении Ооно Сакурао, видимо, стеснялась сказать, как ее зовут, телефонистке отеля для парочек. Но она быстро решилась и назвала свое полное имя. Тем не менее собеседнику ей удалось сказать лишь несколько слов. Пытаясь сохранить достоинство, она прекратила разговор и вернулась ко мне; куда только подевались ее былые злость и осуждение — у нее был вид растерянного ребенка, правда довольно великовозрастного.

Эти ребята разговаривают со мной так, будто я ничто. Значит, у них есть основания смотреть на меня свысока.

Телефонистки, как известно, официально занимаются подслушиванием. Серьезные разговоры через них вести нельзя.

Тогда возмущение этих ребят вполне естественно. Группа специального назначения контрреволюционной бандитской организации совершила покушение на Могущественного господина А., и, кажется, небезуспешно. Но убить его так и не удалось — в общем, действия этой группы выглядят какими-то необдуманными…

Теперь уже я попытался прыжком вскочить со специально оборудованной кровати, на которой мы лежали, но свернул поясницу! Если бы не мое превращение, я бы уж никогда не разогнулся. Время новостей заканчивалось, я подполз к телевизору и включил его.

— Похоже, какой-то порнофильм. Покушение было совершено с полчаса назад, так что по телевизору еще не могут показать.

Остается одно — узнать на месте. Когда мы спустились в холл, человек шесть горничных и служащих гостиницы, подозрительно глядя на нас, стояли кто у лифта, кто в бельевой с раскрытой настежь дверью, кто у конторки, скрытой пальмой, — таков был эффект недавнего телефонного звонка. Однако будущая киносценаристка, не отводя глаз, смело встречала взгляды окружающих. Ответом на ее вызов была реплика:

И еще с молодым любовником! — Произнесенные тихим голосом, слова эти наглядно демонстрировали высокие нравственные принципы горничных.

Нас позорите, а ведь вам бы самим следовало стыдиться своей профессии, — с ходу парировала Ооно Сакурао, — ха-ха!

Расставшись с активной деятельницей гражданского движения и оставшись один, я ничуть не испугался, хотя, поскольку на Патрона совершено покушение, я тоже подвергаюсь опасности, как человек, которого обвиняют в связях с ним. Я был убежден, что теперь ни антиполиции, ни Корпусу лососей нет никакого смысла нападать на меня. Вряд ли они станут покушаться на меня — мелкую сошку — сразу же после того, как кому-то из них удалось ранить Могущественного господина А. Я сокрушался только потому, что не представлял себе, на что буду жить, если Патрон умрет от патученной раны, — ведь тогда я не смогу рассчитывать па ежемесячное вознаграждение за свои резюме. Пособием, которое я получал от атомной электростанции, единолично завладела жена, бывшая жена, но это ничего не меняло: я все равно должен прокормить себя, достаточно ненасытного, кроме того, я обязан материально поддерживать средних лет человека, являющегося моим сыном, а возможно, и его возлюбленную. Остроту эта проблема приобретет недельки через две, что я тогда буду делать? Мори и студентка, конечно, торопятся домой, но, опасаясь, что им не хватит денег, не стали нанимать такси и добираются на электричке. Вот почему они до сих пор не вернулись.

В последних новостях по телевизору — я как раз успел к ним — сообщалось о покушении на Могущественного господина А. Покушавшиеся, минуя секретаря, договорились с Могущественным господином А. по телефону, предназначенному исключительно для личных разговоров, и появились в то время, когда секретарь ушел обедать. Вернувшись через полчаса, он обнаружил, что Могущественный господин А. лежит в своем кабинете с проломленным черепом. На месте преступления оставлен ледоруб, который, как полагают, был орудием нападения, обнаружены также следы крови, не принадлежавшие пострадавшему.

Ледоруб? — подумал я с замиранием сердца. Как-то, отправляясь к Патрону, чтобы передать резюме, я взял с собой еще не превратившегося Мори — наши дети никогда не мешают разговору взрослых. Телефон, по которому я договаривался о дне и часе, был тем самым внутренним телефоном, предназначенным исключительно для личных разговоров, о котором говорилось в телевизионных новостях. Но тем не менее я решительно отверг сразу же возникшее у меня подозрение, что покушавшимися были Мори и студентка. Если наше с Мори превращение произошло ради выполнения миссии, возложенной на нас космической волей, может ли Мори предпринимать какие-либо действия, направленные на осуществление этой миссии, без меня? Даже если мне отводится роль лишь быть рядом с ним. Скорее именно поэтому! Я видел сон — я тогда был охвачен предчувствием, что вот-вот должно произойти превращение, — мне снилось, будто все вокруг поздравляют Патрона с захватом власти, а мы с Мори в тот самый день убиваем его, и сами занимаем его место. Да, сон может служить доказательством — во сне мы с Мори были вместе! Мог ли Мори, выполняя миссию, возложенную на него космической волей, потерпеть неудачу? Да, случись такое, наше превращение было бы не более чем насмешкой над нами. Патрон остался жив, отделавшись ранением, на месте преступления остались следы крови покушавшихся. Допустим, Мори убили в момент покушения и он не выполнил возложенную на него миссию. Тогда именно мне в одиночку пришлось бы завершить эту миссию, но могу ли я это сделать? Я не считаю Патрона врагом. Я бы хотел, чтобы та же космическая воля указала мне, почему его необходимо убивать. Но все равно я обязан выполнить миссию, ради которой произошло превращение. Во всяком случае, если в нашем с Мори превращении действительно участвовала-космическая воля, то покушение все-таки совершено не Мори и студенткой. Мной овладел страх от того, что Мори так долго не возвращается домой. Почему нужно убивать Патрона, выдающегося человека, к которому я испытываю почтение и страх?

Однако, в то время как мой внутренний голос с такой силой выражал исходивший из самого моего нутра отказ убивать Патрона, я не мог понять самого себя. Я в самом деле долгое время получал от него денежную помощь, но наши отношения сводились к тому, что я передавал ему резюме и получал за это вознаграждение и никогда не осознавал, что питаю к нему почтение и страх… Но, прислушиваясь к тому, что делается у меня внутри, я не мог отмести прочь этот звучащий во мне отчаянный, решительный протест. Потрясающе, а? Вероятно, и вы, ведущий записи, неожиданно услышав от меня такое, тоже поразились. Начну рассказ с того, что за человек Патрон, с которым я связан не один год. Возможно, и вы подметите мой страх и почтение к Патрону, которых до сегодняшнего дня я не замечал? Или хотя бы запишите мой рассказ так, чтобы третьи лица смогли понять это из прочитанного. Надеюсь, вы не сочтете обременительным эту нелегкую миссию? Ха-ха.

Я сейчас снова вспоминаю, что Патрон с завидной легкостью очаровывал всех, кто имел с ним дело, обаяние же его крылось в тембре голоса и интонациях. У него, старика, был уверенный звучный голос. Знаете, как некоторые преподаватели для более точной передачи студентам правильного произношения и акцентирования иностранных слов произносят их утрированно четко? Он действительно обладал чертами, благодаря которым студенты могли бы дать ему прозвище Патрон, но Патрон, по его собственным словам, лишь однажды и очень недолго преподавал язык. Это было в Шанхае перед самым поражением Японии, где он, обучая китайскую молодежь, одновременно занимался сбором информации. Патрон, тогда еще нестарый человек, служил в специальном подразделении, приданном японской армии в Китае, и его обязанностью была работа среди интеллигенции, и молодые китайцы это прекрасно понимали, однако они, казалось, не придавали этому особого значения. Видимо, они надеялись, что, если каждый из них не только не будет утаивать, но, наоборот, раскроет перед Патроном свой сложный внутренний мир, тогда и тот сделает вид, будто ничего не знает. Таким образом, между ними, скорее всего, сложились своеобразные отношения, и Патрон все сведения о подлинной сущности каждого из них плотно прикрывал крышкой, не давая им просочиться наружу. Ведь если бы кто-либо из молодых китайцев вызывающе заявил: «Я из яньаньцев[18]», начались бы расспросы и неприятностей ему не избежать. То же самое касалось чунцинцев[19]. К тому времени у японской военной администрации в Китае уже была разработана подробная программа действий на случаи поражения Японии. Китайские журналисты, преподаватели, поэты, писатели, зная, что у них выуживают информацию, все же посещали частную школу, открытую Патроном, и таким способом добывали себе плащ-невидимку. Кроме того, в школу поступала пресса всех стран мира, и ученики тоже могли получать интересующую их информацию. Личная цель Патрона состояла не в том, чтобы связать по рукам и ногам людей, принадлежащих к лагерю противника, а в том, чтобы в их непринужденном поведении выявить путь, по которому они пойдут после поражения, и действительно преуспел, это и послужило основой для его превращения после войны в Могущественного господина А. В том же русле развивались и нынешние действия Патрона — оказывать материальную помощь противоборствующим революционным организациям.

Если говорить о внешнем облике Патрона, то в первую очередь следует отметить одну особенность: у него была огромная голова. Фотографии, на которых было запечатлено одно его лицо, не могли передать его обаяния. Я сам вспоминаю, каким отвратительным показалось мне оно на фотографии, помещенной рядом со статьей, связанной с одним скандальным делом. В то время я еще не был знаком с ним. Выражение лица было зловещим, и в то же время казалось, что запечатленный на фотографии человек еще полон детского озорства, но это создавало обратный эффект, еще больше подчеркивая зловещие его черты. На голове Патрона было нечто напоминающее клобук, или шляпу без полей, — таким способом он прикрывал рану, полученную при нападении на него члена одной террористической организации. Ходили слухи, что, стреляя в Патрона, террористическая организация мстила ему за то, что он передал монопольное право на торговлю в Южной Корее или на Тайване компаниям группы В, отобрав его у компаний группы А, с которыми были связаны террористы. Фотография казалась карикатурой, иллюстрировавшей эти темные слухи.

В жизни же все части лица Патрона, начиная со лба и кончая подбородком, были хоть и велики, но пропорциональны, что начисто снимало зловещее впечатление, — таким было его лицо, и оно прекрасно гармонировало с огромным телом. На фотографии даже глаза — левый и правый — блестели по-разному; они казались глазами преступника, а в жизни его глаза были совсем иными. Левый глаз, прятавшийся в глубоких складках, как у ящерицы, почти ничего не видел и, укрытый веками, казался черной впадиной, а другой, хотя и горел подозрительностью и гневом, в любую минуту мог спрятаться в тень. Глаза эти легко определяли физическую и духовную ценность собеседника, но не подсказывали ему ответов.

Мог ли я, беседуя с таким незаурядным человеком, и в самом деле не проникнуться страхом и почтением? Если вы дословно записываете то, что я говорю, то теперь уже ваши слова полностью доказывают это!

Была глубокая ночь, и я, дожидаясь Мори и его спутницу, сварил рис в электрической рисоварке, поджарил мясные консервы и, начав свою одинокую трапезу, вдруг сообразил, что этими мясными консервами — новогодним подарком от Патрона — снабдил меня, как и всех остальных поставщиков информации, тот самый разиня секретарь, который преспокойно обедал во время сегодняшнего покушения, ха-ха. Вот сколь разнообразно вмешательство Патрона в мою повседневную жизнь. Что же удивительного в том, что в ту ночь, когда на Патрона было совершено покушение, он не выходил у меня из головы? А что, если его влияние распространяется на всю мою внутреннюю жизнь, претерпевшую превращение, а я просто не осознаю этого? Под ложечкой у меня что-то противно екнуло; к этому времени я съел лишь треть своего ужина. Думая о еще не осознанном влиянии Патрона и основанном на этом его господстве надо мной, я по ассоциации вдруг увидел призрак своего товарища, повесившегося на спинке кровати в своей комнатушке под самой крышей многоэтажного дома в Париже. Он тоже сначала не мог полностью проникнуть в замыслы Патрона, презирал его, считая несведущим в вопросах международных отношений, но — и здесь не было противоречия — в то же время боялся и почитал его, а к тому же, опасаясь за свое материальное благополучие и стараясь заручиться расположением Патрона, собирал информацию, делал резюме и передавал ему. Все это постепенно увлекало его в пропасть. В пропасть еще не понятных ему замыслов Патрона. Лишь во время кубинского кризиса он впервые задумался над истинными планами Патрона, понял, с каким человеком сотрудничает, в какую трясину тот его увлек. Открыться в этом он не мог даже жене-француженке, вместе с которой еще в Принстонском университете специализировался по международной политике. Тогда у него возникает намерение собственными силами порвать с Патроном. Он начинает саботировать не столько сбор информации, сколько составление резюме и их передачу. Патрон приезжает в Париж. Они беседуют с глазу на глаз. По-видимому, их беседа кончилась суровым выговором Патрона. Опустошенный, он даже не находит в себе силы посетить любимые места в Париже и вешается на спинке кровати. Поскольку квартира — их единственное достояние, жена вынуждена спать в той же комнате, на той же кровати!

В два часа ночи раздается телефонный звонок. Это та самая студентка; куда только подевалась ее выразительная лаконичность — это оружие активистки. Теперь она превратилась в паиньку-студентку, туманно сообщившую мне следующее. Подозревая, что телефон в моем доме прослушивается, она была предельно осторожна, и это она-то, не позаботившаяся прикрыть свой зад.

— Алло! За папой и его компанией наблюдают, даже к гаражу приблизиться невозможно. Поэтому в ближайшее время встретиться у вас не удастся. Вас напугало то, что мы совершили вдвоем? Это естественно. Что произошло? Что-то вроде предупреждения. Главное мы сделаем вместе с вами. Так определено судьбой, верно? И тут уж я ничего не могу поделать. Идет мама, до свидания. Вам привет. И пожелания здоровья!

Выходит, покушение на Патрона совершили Мори и студентка вдвоем! Сначала я не мог понять, ради чего это было сделано, но выразительные слова Саёко помогли мне понять. Как же она это назвала? Что-то вроде предупреждения. Главное мы сделаем вместе с вами. Так определено судьбой? Значит, сегодня Мори и студентка пришли к Патрону, чтобы предостеречь его. А при выполнении своей миссии мы будем действовать вдвоем как люди, превращенные судьбой. Следовательно, ради чего совершено сегодняшнее нападение — ясно, здесь вопроса нет. Почему космическая воля приказала совершить нападение на Патрона? Поскольку настоящее выполнение миссии будет осуществляться под руководством Мори — для меня и здесь вопроса нет!

Судя по телефонному звонку, полиция сейчас наблюдает за моим домом. Слова студентки убедительно подтверждали, что люди, безучастно прохаживающиеся перед домом, вели наблюдение. Как только она положила трубку, я тут же бросился гасить свет в гостиной, но тут же отказался от этой мысли. Я с трудом удержался от того, чтобы не поглядеть в щель между занавесями. Не следовало давать наблюдавшим за домом почувствовать, что телефонный звонок был призван скрыть планы покушавшихся.

Я, разумеется, не думал, что наблюдение установлено потому, что Мори и студентка находятся под подозрением. В противном случае сюда явилась бы полиция с ордером на арест и произвела бы обыск. Не на Мори со студенткой, а именно на меня поступил тайный донос в полицию. Наполовину веря доносу, наполовину сомневаясь в его достоверности, полиция решила установить за домом наблюдение. Действия полиции ловко разгадали Мори и студентка или, возможно, те, кто провожал их домой, что позволило избежать ареста.

Кто донес на меня? Разумеется, жена, бывшая жена! Она услышала по телевизору сообщение о покушении на Патрона и сразу же связала это покушение со мной. Разве это не естественно? Но меня радовало то, что Мори со студенткой или те, кто их охранял, ловко избежали ловушки, подстроенной женой, бывшей женой, а теперь тайное донесение жены, бывшей жены, позволит Мори и его приятельнице спастись от преследования полиции. Но, даже если будет установлено, что покушение на Патрона совершил Мори со студенткой, у меня есть выход, который позволит разрешить все, выход, к которому десять лет назад прибег приятель, повесившийся в своей квартире, высоко над парижской улицей. Передо мной всплыло даже видение — Патрон, до сих пор воспринимавшийся мной как объект страха и почтения, валяется в крови и выражение его лица такое же зловещее, как на фотографии. Поразительна быстрота, с какой меняется восемнадцатилетний, ха-ха. Меня беспокоило лишь ранение Мори, но ведь студентка пропела: Вам привет! И пожелание здоровья!

Подождав минут двадцать, я погасил свет в гостиной и лег спать — не на своей кровати, а на кровати Мори, уперев ноги в спинку. До утра я несколько раз просыпался, чувствуя, что под окнами кто-то ходит — наверно, и в самом деле полиция наблюдала за домом. Руководство организации, в которую входила группа Ооно, считает меня шпионом, ее противники — сторонником вражеской группировки, а жена, бывшая жена, и ее многочисленные братья люто ненавидят и горят желанием отомстить — в общем, на меня вполне могли совершить покушение во время сна. Жизнь имеет множество разных сторон, и, если у вас писателей, не будет сложных фасеточных глаз насекомых, охватить ее целиком вам не удастся. К примеру, если вы не будете основываться на принципе: я веду рассказ — вы записываете, ха-ха!

Полиция, преисполненная духа уважения к правам человека, дав мне время для сна, необходимое восемнадцатилетнему превратившемуся, наконец появилась, материализовавшись в виде двух джентльменов. Кажется, только тайный доносчик — жена, бывшая жена, — свирепствует, забыв о существовании такого понятия, как права человека, ха-ха. Проснувшись, я сразу же собрал всю свою волю и стал готовиться к отпору властям. Хотя Мори уже приступил к выполнению миссии, возложенной на него космической волей, его боевой товарищ, который должен вот-вот включиться в борьбу, не имеет права расслабляться! Прежде всего я занялся утренней уборкой. Распахнув все окна, я заметил, что за пять-шесть домов от моего стоит машина, хотя на этой улице стоянка запрещена. Вся крыша соседнего гаража в грязных следах от сапог, а сами длинноволосые, наверно, промерзли до костей на утреннем холодном ветру — было самое начало весны. Это были длинноволосые, чьи сапоги и вся одежда изобличали тот нелегкий труд, которым они занимались, но все-таки они были приятнее слоняющихся по улицам обычных длинноволосых, ха-ха. Наконец раздался звонок, я вышел в прихожую — передо мной стояли двое полицейских в аккуратной форме, не похожей на потрепанную одежду сыщиков. Они напоминали победителей на соревнованиях по фехтованию, устроенных полицейским участком, или на двух болтающихся без дела полицейских, получивших из-за туберкулеза отпуск с весны до конца года. Хотя они пока молчали, каждый из них своим видом явственно демонстрировал одну из сторон принятой ими тактики: насилия и умиротворения. Насильник назвал мое имя и спросил, дома ли хозяин, и это придало мне, превратившемуся, уверенность.

Дядя и тетя не возвращались со вчерашнего вечера. Да, а тетя, кажется, еще с позавчерашнего. У них есть и ребенок, но дядя ушел вместе с ним. Позавчера, кажется, была сделана попытка обокрасть дом, и меня позвали охранять его. Что-нибудь случилось? Объясните, пожалуйста, я ведь имею к этому дому прямое отношение. Может быть, тетя или ее братья опять порезали дядю?

Вы племянник?.. Сторожите дом? Почему вы говорите, что дядю порезали, да еще опять?

— Хм. Допрашиваете с помощью наводящих вопросов!

Вы рассказываете занятные вещи, — вмешался Насильник. — Ваш дядя вчера не вернулся домой! И сейчас его нет. Звонил?

Нет, не звонил. Объясните наконец, что произошло! Я ведь в самом деле имею к нему отношение.

Вы что, не смотрели телевизор? — сказал Умиротворитель и посмотрел на меня так, будто дал мне ключ к отгадке. Я струсил, но слова полицейского, кажется, выражали лишь только то, что он понял — мальчишка слабо соображает. — Нет-нет, мы пришли к вашему дядюшке лишь потому, что кое у кого возникли некоторые вопросы. А вы поскорее сообщите нам, кто там кого порезал — дядя ли тетю, тетя ли дядю.

Ха-ха-ха! И это называется не допросом с помощью наводящих вопросов?! Требуют сотрудничества добропорядочного, здравомыслящего гражданина, ха-ха-ха.

Затем последовала сцена, словно в старой кинокомедии: не успевает открыться дверь, как влетает пожарный, — так же стремительно возник между отступившими на шаг полицейскими Добровольный арбитр.

Вблизи лицо у него выглядело таким землистым, что впору было спросить: вы живы? Правда, выражение его не было неприятным, как у мертвеца. Наоборот, с той минуты, как мы встретились с ним глазами, все в его лице вызывало симпатию — и широкий лоб, и выдающийся вперед нос, обтянутые сероватой кожей, и усы. Когда он поднял на лоб очки в черной прямоугольной оправе, в его широко открытых глазах мелькнуло изумление, да-да, именно изумление. Из этого я понял, что Добровольный арбитр пришел вместо Мори и студентки, чтобы связаться со мной, и, не исключено, Мори рассказал ему о превращении, и он, увидев в реальности еще одного человека, пережившего превращение, был изумлен и восхищен.

— У вас вокруг дома прямо заросли азалии, — начал Добровольный арбитр, не поздоровавшись. — Кошка окотилась, хорошо хоть, что сегодня тепло…

Полицейские, конечно, заподозрили, что его слова — зашифрованное сообщение. Насильник сразу же подошел к Добровольному арбитру, чем воспрепятствовал продолжению шифровки. Более опытный Умиротворитель пошел посмотреть, что делается в зарослях азалии. И тут, как назло, раздалось злобное «фыр!», и полицейский отскочил от атаковавшей его рыжей пятнистой лапы.

Не нужно ее пугать. А то она почувствует опасность и сожрет котят. Смотрите, она уже со страха начала их жрать. Один остался. Наверно, вчера вечером здесь все время крутились и кошку без конца пугали?

Напугали-то меня!

Говоря это с недовольным видом, Умиротворитель тяжело дышал. Я оказался как бы между двух огней… Нить разговора была утеряна, полицейские упустили случай возобновить разговор — это не ускользнуло от внимания Добровольного арбитра. Повернув к полицейскому лицо, на котором, если смотреть на него под определенным углом, симметрично выделялись, как трехлопастный пропеллер, нос и две половинки усов, он, не дав им раскрыть рта, стал прощаться.

— Благодарю вас, простите, что доставили вам столько хлопот! Благодарю вас, господа полицейские! Вы нам очень помогли!

Озадаченные этой словесной эквилибристикой, полицейские попрощались и ретировались, полуразвалившаяся калитка со скрипом захлопнулась, и кошка, окотившаяся в зарослях азалии, снова издала злобное «фыр!», или, может быть, это прорычал Насильник? Ха-ха.

Хорошо не поить и не кормить кошку, а? Раньше я этого не знал. Полицейские, наверно, тоже не знали…

Дело в том, что полицейских не учат ловить кошек, — грустно, будто демонстрируя беспристрастность, сказал Добровольный арбитр. — Если это не ваша кошка, лучше ее, пожалуй, прогнать. Мамаша, во всяком случае, набила живот.

Вы специалист по кошкам?

По кошкам? Нет, я пока для этого возрастом не вышел. Разрешите войти?

Отказывать причин, разумеется, не было. Войдя в гостиную и усевшись, Добровольный арбитр снова стал внимательно меня разглядывать. В глазах его за толстыми стеклами очков мелькали искорки, в них светились радостное изумление и смех, наконец он воскликнул удивительно по-детски:

— Ух ты, и правда! Здорово это у вас получилось, ну и ловкачи!

Я почувствовал, как мое молодое лицо восемнадцатилетнего заливает краска до самой шеи.

— …Мне обо всем рассказал Мори… Да, вы и вправду здорово изменились!

— Превратились.

Да, превратились. Наверно, трудно было все так пригнать друг к другу и все сделать так ловко! Вчера я ничего не заметил. Хотя раньше, до превращения, и встречал вас на митингах, все равно ничего не заметил. Ловко! Здорово это у вас получилось!

Мори сейчас у вас? — решил я охладить его восторги, боясь, что им конца не будет. — Я слышал, он ранен?

Он в моем фехтовальном зале «Реабилитация». Ранение несерьезное! Студентка вообще не пострадала, она сейчас ведет диспут с членами нашего клуба, а Мори сидит спокойно и слушает. Да-а, совершить такое — это достойно всяческого уважения… Так вот, я, понимаете, пришел установить с вами контакт. Пришел потому, что питаю интерес и к вашему превращению, и к вашим прошлым исследованиям до этого. Я занимался молекулярной биологией, но на полпути бросил; в общем, ни исследователя, ни вообще чего-либо путного из меня не вышло!

Говоря это, Добровольный арбитр нахмурил брови, и на его землистом лице пролегли две горестные морщины. Мне вдруг показалось, что эти морщины прорезали мою душу — ведь я тоже забросил свои исследования на полпути, и, наверно, наши горькие мысли должны совпадать.

— О нашем превращении… Мори сам вам рассказывал или сделал это каким-то иным способом? В общем, когда вам сообщили об этом, вы поверили? И продолжаете верить теперь?

— Разумеется! Сейчас верю вдвойне, разумеется! Добровольный арбитр дал наконец волю распиравшему его смеху и громко рассмеялся, перемежая смех горестными вздохами:

— Не верить… этому… никак… хха-хха-хха… невозможно!

С удивлением я наблюдал за тем, как Добровольный арбитр, отсмеявшись наконец, вытирает платком слезы и слюну.

Куда ранен Мори?

В голову…

В голову?!

Ой… он же мне сказал, чтобы я вам не говорил. Нечаянно подвел его.

Ранение, видимо, серьезное? Раз он сказал, чтобы вы молчали…

Нет, рана пустяковая, его обеспокоило лишь то, что ранен в голову… И главное, просил ведь меня не говорить, а я подвел его.

Рана на затылке? Или где-то еще?

Я, правда, не специалист, но продезинфицировал рану, забинтовал, она, как вы и предполагали, на затылке. Когда я увидел рану, она не кровоточила и я касался пальцами запекшейся крови, но мне показалось, что старая рана на голове снова открылась. То же сказал и сам Мори, но его это особенно не беспокоило. Получить удар ледорубом по голове — когда я это услышал, меня всего передернуло.

Ледорубом? Но ведь им был вооружен именно Мори?

Совершенно верно! Сначала Мори ударил ледорубом Могущественного господина А., и студентка подумала было, что они спокойно ретируются, но вместо этого Мори протянул ледоруб Могущественному господину А. и тот, хотя все лицо у него было в крови и он почти ничего не видел, взял ледоруб, а Мори спокойно ждал, пока ему не нанесут удар. Могущественный господин А. замахнулся ледорубом, но не удержался и, падая, содрал Мори кожу на голове. Мори замечательный человек! Коль уж судьба столкнула меня с таким человеком, я ни за что на свете не оставлю его, буду служить ему верой и правдой! Мой фехтовальный зал «Реабилитация» призван наставлять на путь примирения бывших членов враждующих группировок, которые до этого готовы были убить друг друга, но… ведь истинные боевые ненасильственные действия, ведущие к примирению, воплотились именно в том, что совершил Мори!

— Как по-вашему, Мори сделал все, что задумал? Или же это предупреждение о следующих, более решительных действиях? Студентка говорит — второе. И меня это сильно тревожит.

Как вы можете? Как вы можете говорить, что замысел Мори ограничивается покушением? Неужели вас пугает участие в его дальнейших планах? В таком случае лучше сразу откажитесь! И сидите тихо и помалкивайте! Вы задались целью оскорблять Мори?

Что? Почему вы так говорите? Я, и вдруг оскорбляю Мори?

Мы, точно боевые петухи, напружинили ноги и, привстав, уставились друг на друга; еще чуть-чуть — и мы бы бросились друг на друга. Я оказался, разумеется, первым петухом, утратившим боевой дух, я вспомнил о происшедшем несчастье и, снова усевшись как следует, стал оправдываться перед Добровольным арбитром, тоже севшим спокойно.

Теперь я понимаю это совершенно отчетливо — мое потрясение, смятение из-за ненормальности, обнаруженной у Мори при рождении, Могущественный господин А. пытался использовать, чтобы тиранить меня. Он хотел умертвить Мори и сделать меня своим рабом до конца дней — вот в чем состояла его тирания… Если вспомнить, что я тогда испытал, то покушение Мори можно считать возмездием. Но, с другой стороны, мне удалось избежать капитуляции и намерение Могущественного господина А. тиранить меня так и осталось пустым намерением, следовательно, по таблице взаимных расчетов, существующей в нынешнем мире, нападение на Могущественного господина А. было несправедливым. Поэтому, я думаю, Мори и отдал ему ледоруб. Хотя действия Мори, нарушившие систему расчетов, существующую в нынешнем мире, должно быть, имели определенную причину… Да, я полагаю, если проследить за ходом рассуждений, то удар ледорубом по наиболее уязвимому месту на его черепе весьма символичен. Я говорю о тирании, задуманной Могущественным господином А. в момент рождения Мори, — именно теперь я понял истинный смысл всего этого. Хотя и продолжаю называть его Патроном… Но неужели вы серьезно думаете, что я могу презирать Мори? Несмотря на то что после превращения я всего лишь неопытный, неосторожный, эгоцентричный мальчишка?

Нет, что вы! — извиняющимся тоном возразил Добровольный арбитр, и на его землистом лице проступил ржавый румянец. И тут же продолжал заносчиво, пока зывая всем своим видом, что я не отношусь к людям, которые неодолимо влекут его к себе. — Мы иногда свершаем ошибку, сами того не желая, показывая презрение к уважаемому человеку, верно? И всей своей жизнью нам не искупить этой ошибки, проживи мы не одну жизнь, а две или три. Даже вам, хоть вы и вступаете в борьбу после превращения.