"По ту сторону Венского леса" - читать интересную книгу автора (Уба Траян)

III. НАЧАЛО ПУТИ

Многие совсем по-другому представляли войну с гитлеровцами. Раз заключено перемирие и Антонеску арестован, думали они, значит, война окончена. Теперь осталось только разоружить и отправить противника в лагеря для военнопленных, а самим готовиться к торжественной встрече советских войск с оркестрами и литаврами. Может быть, поэтому в первый же вечер с окон была снята маскировка и тысячи людей высыпали на улицы. Но радость продолжалась недолго. Уже на рассвете в ясном и чистом небе появились летевшие на большой высоте горбатые «штукасы». Они безнаказанно кружились над Бухарестом, затем пикировали с молниеносной быстротой и с ожесточением сбрасывали бомбу за бомбой. Немецкие самолеты не встретили никакого отпора; орудия и пулеметы молчали, и хищные горбатые птицы хозяйничали в небе почти все утро. Снова жертвы, снова пожары и разрушения. В городе началась паника. Ходили самые невероятные слухи. Говорили, будто румынская армия продолжает воевать на стороне немцев, что Антонеску бежал к Гитлеру, что в Констанце высажен десант с сотен американских кораблей, что американцы сбросили в Бузэу миллион парашютистов, закрыв русским дорогу через Румынию. Поэтому будто отношения между русскими и американцами прерваны и между ними началась война.

Сержант Наста попытался по телефону связаться с дивизионом, чтобы выяснить обстановку, но дивизион не отвечал. Тогда послали туда на машине Луку, и он, вернувшись, доложил, что дивизиона на старом месте нет и неизвестно, где он сейчас находится.

Часов в семь утра на батарею пришел какой-то младший лейтенант. Он был уже немолод, — видно, призвали из запаса. Командование столицы назначило его на должность командира 101-й батареи вместо дезертировавшего младшего лейтенанта Сасу.

Новый командир приказал всем построиться и, приняв рапорт, подал команду «Вольно». Бойцы сразу почувствовали, что он с «гражданки». Об этом говорила и плохо пригнанная форма, и большие, не по размеру сапоги, и пилотка, едва прикрывавшая полголовы.

— Садитесь, — сказал новый офицер, показывая на траву, и сам тоже сел. — Можно курить.

Солдаты, не обращая внимания на командира, оживленно заговорили между собой, озабоченные новым поворотом политических и военных событий.

Младший лейтенант стал расспрашивать Насту, откуда он родом, какая у него специальность, как зенитчики переносили бомбежку, чья была идея неожиданно атаковать немецкую батарею и о многом, многом другом.

Наста отвечал спокойно, сдержанно, без всяких прикрас. Когда он дошел до атаки на немецкие позиции, озабоченное лицо офицера, изрытое оспой, разгорелось.

Когда Наста кончил рассказывать, сержант Илиуц поднял два пальца, как на уроке в школе, и попросил разрешения говорить.

— Говори, сержант, говори!

— Господин младший лейтенант, мы даже не знаем, как вас зовут, откуда вы и — самое главное — что мы теперь будем делать.

Младший лейтенант усмехнулся и нехотя заговорил о себе.

— Меня зовут Арсу, младший лейтенант запаса Ион Арсу. Десять лет я учительствовал в селе на берегу Дуная. Окончил училище полевой артиллерии, но, что поделаешь, призвали меня в зенитную. Командовать пока не приходилось. Занимался снабжением, охраной складов. А вчера меня вызвали в штаб и вручили приказ. Вот так я и стал командиром вашей батареи.

— Что ж мы будем делать дальше? Неужели все время торчать здесь, в Джулештях? — спросил Роман.

— В штабе мне сказали, что наша батарея придана пехоте.

— Пехоте?… А-а… Это дело рук господина майора Фронеску; он отделался от нас, потому что мы сегодня ночью напали на немцев без его приказа.

— Может быть, — усмехнулся Арсу. — Он с удовольствием передал вас командованию столицы, говоря, что избавляется от бунтовщиков. И так как я тоже считаюсь бунтовщиком, то он избавился заодно и от меня. Но командование столицы знает о вашей доблести. Вас там ценят!

Тудор вскочил с места.

— Как, значит, вы тоже бунтовщик?

— Да как вам сказать? Я всегда был чужой среди кадровых офицеров… Они бы растащили все продовольствие и бензин со складов, если б я им не мешал.

Вот этого-то они мне и не могут простить! Но с вами, я думаю, мы договоримся. У нас один долг — быть готовыми к выполнению приказа. Мне кажется, что здесь мы не задержимся.

В этот момент около живой тростниковой изгороди остановилась легковая машина. Из машины вышли полковник и коренастый генерал. Часовой отдал им честь. Наста первый вскочил и крикнул: «Смирно!» Младший лейтенант Арсу сразу подтянулся, сделал несколько четких шагов и по всем правилам устава начал рапортовать генералу:

— Господин командующий гарнизоном! Сто первая зенитная батарея…

Так вот, значит, кто этот генерал! Командующий столичным гарнизоном.

Генерал принял рапорт и подошел к бойцам. У него было простое лицо, на лбу — три широкие борозды, а вокруг острых орлиных глаз — паутина тонких морщинок. Он остановился в трех шагах от солдат, поднес руку к фуражке, на околыше которой было два ряда дубовых листьев, и сказал громко и отчетливо:

— Здравствуйте, герои.

Ободренные таким приветствием, солдаты дружна гаркнули:

— Здравия желаем…

— Молодцы, ребята! — продолжал генерал. — Вы действовали прекрасно. Жаль только, что упустили этого предателя Сасу. Предателей надо расстреливать на месте. Кто из вас принял на себя командование батареей?

— Я, господин генерал… Сержант Наста Никита!

— Прекрасно, старший сержант. Поздравляю вас с новым званием. А вам, герои, хочу сообщить, что ваша своевременная атака способствовала нарушению связи между частями германской армии в Бухаресте. Это вынудило гитлеровцев отступить к Бэнясе.

Генерал помолчал, обвел взглядом немецкие позиции и затем продолжал:

— Я знаю немцев еще с тысяча девятьсот шестнадцатого года, когда мне довелось воевать против них под Мэрэшешти. Теперь мы снова воюем против них. И вы — первая батарея, которая открыла по ним огонь. Надеюсь, вы и дальше будете так же хорошо их бить. Самолетов у нас маловато, на аэродромах еще хозяйничают враги. Крупнокалиберную артиллерию мы не можем тащить в центр Бухареста, поэтому вам со своими легкими пушками надо немедленно отправиться в Чишмиджиу. Фашистские самолеты беспрепятственно бомбят центр Бухареста. Надеюсь, что через час вы уже сможете дать им отпор.

— Постараемся, господин генерал, — заверил его Наста. — Ведь если мы их прогоним отсюда, то пойдем вышибать их и из Трансильвании, не так ли?

— Непременно, старший сержант!…

— Спасибо, господин генерал. Я же из-под Клужа, и меня ждет там семья!

— Мы пойдем и дальше. Но теперь наша основная задача — выгнать их как можно скорее из Бухареста. А тем временем подойдут и советские войска. Ясно?

— Ясно, господин генерал.

Генерал ласково посмотрел на Насту, затем подошел к нашему новому командиру, развернул план Бухареста и указал на зеленое пятно, где было написано «Парк Чишмиджиу». Разговаривая с Арсу, генерал записывал что-то в свой блокнот.

…Машина уже ушла, а солдаты все стояли по стойке «смирно». С ними еще никогда так не разговаривали генералы.

В полдень четыре машины батареи, огибая воронки от бомб, выехали на Джулештское шоссе. Жители пожимали солдатам руки и шли за ними до самого конца улицы Табла Буций — до кладбища Калвин, помогая вытаскивать пушки из ям.

— Счастливого пути!… Возвращайтесь с победой… Скорее гоните фашистов.

Одна из четырех машин, доверху нагруженная боеприпасами, вырвалась вперед, так как ей надо было сделать еще один рейс, чтобы забрать оставшиеся снаряды и патроны. С моста Гранд солдатам открылась страшная картина: Северный вокзал совершенно разбит, платформы разворочены, рельсы изогнуты, повсюду валяются перевернутые вагоны, а дорога на Гривицу и Джулештское шоссе вся завалена щебнем; почти все дома возле вокзала разрушены. На одном этаже видны ванна, детская коляска, разбитая скрипка; на другом — кухонная плита, шкаф, туфля и разбитая кукла. Кто знает, чьи детские ручонки прижимали ее к себе во время взрыва?!

Еще не успела улечься пыль прежних бомбежек, как последовали новые. Гитлеровское командование хотело любой ценой срочно эвакуировать из Бухареста свои отделы, и в первую очередь отдел контрразведки, расположенный в крыле здания военного министерства на улице генерала Марковича, за парком Чишмиджиу.

Но румынская рота, охранявшая министерство, открыла огонь по гитлеровцам как раз в тот момент, когда они грузили на машины архивы. О скольких преступлениях могли бы рассказать эти архивы!

Опасаясь, что документы вывезти не удастся, немецкое командование приказало группе бомбардировщиков поджечь здание военного министерства.

В это время 101-я батарея младшего лейтенанта Арсу по развороченным улицам города примчалась на новое место назначения. Солдаты отцепили орудия и установили их около мостика, перекинутого через пруды в парке Чишмиджиу.

Сержант Илиуц взобрался со своим дальномером на иву, в тени которой еще недавно играли дети: под скамейкой валялось маленькое ведерко с лопаткой.

Не успели артиллеристы зарядить орудия, как новая волна «юнкерсов» спикировала на ближайшее к парку крыло военного министерства.

Из разбитого бомбами военного министерства вырвались языки пламени. Несколько человек песком и водой поспешно стали тушить начавшийся пожар. Вскоре появились и пожарные. Но едва они подставили выдвижную лестницу, как Илиуц заметил новую волну самолетов.

— Воздух! Бомбардировщики «юнкерсы», направление — северо-восток, курс — сорок пять градусов, высота — две тысячи, дальность — шесть тысяч метров.

Тем временем подносчики сняли с грузовика ящики и поднесли к каждому орудию по десяти штук.

Старший сержант Наста поучал некоторых солдат, и особенно нового подносчика снарядов телефониста Луку.

— Снаряд — это не телефон, чтобы вертеть им, как тебе захочется. Осторожно бери обойму и передавай ее заряжающему, если видишь, что орудие не заряжено. Ясно?

— Ясно, господин старший сержант. Я знаю, ведь я уже, черт возьми, целый год с вами.

— Я тебя для того и учу, чтобы мы впредь не разлучались, чтобы нам не пришлось петь за упокой твоей души. Ведь с этими «юнкерсами» шутки плохи. Если хоть на одну секунду опоздаешь зарядить орудие или ошибешься на одну тысячную в расчетах, фриц тут же сбросит тебе на голову бомбу.

Проходивший мимо младший лейтенант Арсу отвел Насту в сторону и прошептал:

— Наста, я не очень-то разбираюсь в этом! Понимаешь? Но вы народ испытанный. Скажи, что мне делать, чтобы не мешать вам?

— Стойте здесь у орудия. Пушка — самое хорошее укрытие. Противник целится обычно именно в нее, но бомба падает всегда в стороне. А я сам буду командовать огнем батареи.

Дальномерщик сообщил снова:

— Дальность — две тысячи.

— Спасибо, философ, — улыбнувшись, поблагодарил его Наста, желая казаться спокойным.

— Да, вам-то хорошо… вы со своими пушками на земле, а мне вот приходится торчать на дереве. Наста, не выпускай самолеты из прицела. Не опозоримся же мы здесь, в парке Чишмиджиу, правда, братцы?

Но солдаты, казалось, не слышали вопроса. Вцепившись в орудия, они напряженно всматривались сквозь листву уцелевших деревьев в раскинувшееся над ними небо.

Младший лейтенант внимательно следил за действиями солдат.

Он видел, что у зенитчиков батареи прекрасная подготовка и они вполне могут действовать самостоятельно. Кроме того, у них опыт недавних боев. В солдатах он не сомневался. Он больше волновался за себя, ведь именно сейчас, в эти минуты, он получит боевое крещение. Надо быть спокойным, хладнокровным. Пусть солдаты видят, что он рядом с ними.

— Батарея, передаю команду старшему сержанту Насте.

— Слушаюсь! — И Наста повернулся лицом к батарее, чтобы видеть все орудия.

В это время ефрейтор Тудор нагнулся, сорвал василек и аккуратно положил его в карман.

— Ты что? Кругом смерть, а ты собираешь цветы, — прошептал Безня.

— Я засушу этот василек в память о парке Чишмиджиу, — ответил Тудор.

Гитлеровские самолеты приближались, они шли двумя волнами, одна за другой.

Наста давал последние указания, наблюдая за движением бомбардировщиков! Среди самолетов первой волны появились клубочки дыма. Какая-то батарея зенитных орудий открыла по ним беглый огонь. Самолеты, застигнутые врасплох, рассеялись и, пытаясь выйти из зоны огня, повернули вправо. Головной самолет второй волны накренился на крыло и с большой скоростью спикировал прямо на Чишмиджиу. Он был встречен ожесточенным огнем. Сверкающие стрелы трассирующих снарядов крошили воздух, устремляясь навстречу бомбардировщику. Однако снаряды прошли под крылом самолета. Наста продолжал командовать:

— Батарея, огонь!…

Ближайший самолет, встреченный ураганом трассирующих снарядов, трусливо вышел из пике, сбросив бомбу далеко от цели. Сильный взрыв, раздавшийся около дворца, окрасил небо в кирпичный цвет. По-видимому, бомба попала в здание.

Несколько пулеметов, расположенных на крыше министерства внутренних дел, преследовали самолет десятками длинных очередей. «Значит, мы не одиноки — в столице много орудий и пулеметов, они не дают врагу хозяйничать в городе», — радостно отметил про себя Наста.

Но бомбардировщики не отказались от намеченной цели. Некоторым из них удалось преодолеть огонь зенитной артиллерии. Бомбы падали все ближе и ближе, и осколки непрерывно свистели над головами солдат. Упал Тудор, раненный осколком. Зенитчики бросились было к нему, но Тудор так закричал на них, будто ему причинила боль не рана, а то, что они так безрассудно оставили свои орудия. Солдаты быстро вернулись на места. Орудия продолжали вести огонь с еще большей яростью.

Вдруг на военное министерство спикировал никем не замеченный самолет и на небольшом расстоянии от земли сбросил бомбу, которая попала в уже пострадавшее крыло здания. По упорству, с каким гитлеровцы продолжали бомбить министерство, было ясно, что они решили любой ценой уничтожить архив своего отдела контрразведки.

Стволы орудий раскалились, но бойцы стреляли непрерывно, посылая снаряд за снарядом, мужественно отражая натиск фашистских самолетов.

Когда один из бомбардировщиков второго эшелона обрушился на здание министерства, три орудия одновременно открыли огонь, выпустив десятки снарядов. Трассирующая струя била прямо в самолет. Самолет вздрогнул и, с пронзительным воем разрезая воздух, начал падать. От него отделилась маленькая черная точка и угрожающе быстро стала расти. И вдруг страшный грохот прокатился над парком. Развороченная земля и песок с дорожек парка встали сплошной стеной. Арсу почувствовал, что ему не хватает воздуха, и потерял сознание. Придя в себя, он заметил, что стоит на коленях. Все тело охватила страшная усталость, как после очень тяжелого марша; ему с трудом удалось встать. Два орудия молчали, их расчеты были оглушены и ослеплены взрывом; Только орудие капрала Романа продолжало вести огонь по поврежденному самолету. Бомбардировщик пылал, и, чем дальше он уходил, тем сильнее пожирал его огонь.

Роман закричал на всю батарею прерывающимся от волнения голосом:

— Сби-ли, братцы! Сби-ли!

Откуда-то из-за решетки парка послышались возбужденные голоса:

— Горит… Смотрите, смотрите, он горит!… Падает, падает!

Языки пламени взвивались, как фиолетовые змеи, а огненное чудовище с глухим треском пожирало все на своем пути.

Опять появились пожарные с выдвижными лестницами и длинными шлангами. Они изо всех сил старались остановить огонь, который уже перекинулся на соседние здания. Вскоре вся улица стала сплошным морем огня.

Тудор сидел на маленькой скамеечке. Рубаха на его плече вся промокла от крови. Младший лейтенант хотел его эвакуировать, но Тудор, скривившись от боли, встал и, стараясь сдержать стон, сказал:

— До свадьбы заживет, господин младший лейтенант… Просто небольшая царапина; придет санитар, вытащит из меня кусочек железа, и все будет в порядке.

Ругаясь на чем свет стоит, с ивы слез сержант Илиуц и начал обшаривать все вокруг. Затем у развороченной клумбы он что-то поднял.

— Ты что, философ?

— Посмотри только, Наста, что наделали эти фрицы: они разбили мои очки. Я только и привез из Германии, что эти две цейсовские линзы! А сколько они у нас украли!

— Но на этот раз они ушли несолоно хлебавши. Пусть еще раз попробуют — мы им насыпем соли на хвост! — успокаивал его Наста.

Уже стемнело, когда солдаты принесли котел с едой, присланной пожарниками. Сквозь листву деревьев было видно, как одна за другой зажигались звезды и наконец показался серп луны.

Тудору уже наложили повязку, и он ел вместе со всеми. Наста весело подмигнул ему. Еда казалась вкусной, как никогда.

Младший лейтенант Арсу закурил сигарету, вынул из планшетки блокнот и написал: «Сегодня, 24 августа, батарея вела ожесточенный бой. Ходатайствовать о награждении капрала Романа, сбившего фашистский бомбардировщик». Он немного подумал и приписал: «И все-таки батарея может действовать еще быстрее и слаженнее».

Кончив есть, Тудор вымыл свой котелок в ближайшем пруду. Рядом с ним стоял Роман и радостно улыбался. Ему обязательно хотелось поговорить с кем-нибудь, особенно после того как он узнал, что «юнкере» упал на поле Могошоайи. Толкнув Тудора так, что тот чуть было не слетел в воду, он заговорил:

— Кто бы подумал, что мы когда-нибудь будем ужинать в парке Чишмиджиу?!

В тот же вечер 101-я зенитная батарея получила приказ передвинуться ночью на Пьяца Викторией и поступить в распоряжение танкового отряда, расположившегося в районе Триумфальной арки и шоссе Киселева.

События 23 августа 1944 года перевернули все планы гитлеровцев на Балканах. Румынские части вместе с отрядами вооруженных рабочих в ожесточенных боях шаг за шагом выбивали их из Бухареста, и немецкие войска, отступавшие из Греции и Болгарии, вынуждены были обходить город. Было ясно, что оторванные от основных сил эти войска капитулируют, лишь только Советская Армия начнет наступление вдоль Дуная.

В эти последние дни августа для гитлеровской армии, находившейся на Балканах, оставался только один выход: войскам с юга Молдовы и из Добруджи поспешно отступить через Бузэу — Урзичени — Плоешти, а войскам, остававшимся до сих пор в Греции и Болгарии, отходить по Дунаю до Будапешта. Немецкие части в Бухаресте должны были любыми средствами продержаться в городе до завершения эвакуации гитлеровцев из Молдовы, Добруджи, Болгарии и Греции.

Но расчеты гитлеровцев не оправдались: на Дунае их встретили мониторы и сторожевые катера румынского военного флота, которым удалось за несколько дней взять под свой контроль всю румынскую часть Дуная. А на остальной территории страны отдельные гитлеровские части, строительные роты, батальоны обслуживания были окружены, уничтожены или взяты в плен. В селах отступающих фашистов задерживали крестьяне, вооруженные косами, вилами и топорами. Они охраняли дороги, полустанки, железнодорожные переезды и места переправы через реки.

Даже дети принимали участие в разгроме гитлеровской нечисти. Если маленькие разведчики замечали где-нибудь фашистский отряд, они тотчас бежали в деревню и сообщали взрослым.

Озверевшие фашисты по ночам нападали на села, убивали крестьян, жгли дома, забирали домашнюю птицу и, переодевшись в крестьянскую одежду, пробирались на север.

Бухарест оказался в тяжелом положении. У гитлеровцев были сосредоточены здесь регулярные войска, зенитные батареи, танки, самолеты. Поэтому румынское командование столицы должно было действовать решительно и внезапно, чтобы не дать времени противнику прийти в себя и подтянуть подкрепление.

С самого первого часа, когда по радио было объявлено о свержении фашистской диктатуры, плечом к плечу с регулярными румынскими войсками сражались и батальоны рабочей гвардии.

В ночь на 24 августа была очищена от гитлеровцев гостиница Атенее Палас, находившиеся там немецкие офицеры арестованы, их документы конфискованы.

На рассвете следующего дня тыловые военные части вышли на окружную железную дорогу и заняли позиции в Попешти-Леордени, в Жилаве и в Домнешти, обеспечивая оборону южных подступов к столице.

Но к северу от Бухареста гитлеровцы еще занимали сильные позиции. Они сосредоточили здесь все войска, заняв шоссе на Плоешти, чтобы дать возможность своим армиям отступить из Молдовы и Добруджи, через долину Праховы.

Налеты на столицу усилились. Самолеты продолжали непрерывно бомбить город, обстреливать из пулеметов улицы. Укрытия были переполнены. Госпиталей не хватало, школы и учреждения превратились в санитарные пункты. Без электричества, без воды и пищи Бухарест упорно сражался, оттесняя немцев все дальше и дальше к окраине города.

В столице было много шпионов, державших связь с немецкими войсками; легионеры, сынки помещиков и банкиров поджигали дома, грабили и терроризировали население. Но число вооруженных рабочих отрядов росло. Рабочие Малаксы, Гривицы, заводов Леметр и «Вулкан» во главе с коммунистами ликвидировали разбойничьи банды и заняли позиции в Бэнясе.

101-я зенитная батарея расположилась на шоссе Жиану, недалеко от памятника авиаторам. Линия фронта начиналась впереди, у фонтана Миорицы, проходя влево к вокзалу Бэняса и дальше к кварталу Новый Бухарест, а вправо — к берегам прудов Тэй и Флоряска.

Младший лейтенант Арсу указал место каждому орудию и отправился в сопровождении солдата Безни на поиски командира бронетанкового отряда.

Орудия, укрытые в цветочных аллеях вдоль шоссе Жиану, отдыхали, опустив вниз стволы; рядом на зеленой траве расположились зенитчики. Сержант Илиуц лежал лицом кверху, закинув руки за голову, и смотрел на небо, на гаснущие звезды. Наступало утро… Утро 25 августа.

После дневного зноя от прудов тянуло сыростью и прохладой, с поля доносился запах скошенного сена и зрелых яблок. Приближалась осень. Илиуц любил осень. Она ему представлялась красивой девушкой с распущенными золотыми волосами, собирающей в передник дары природы. Такой, как Марика…

Впервые он увидел Марику в селе Епископия Бихора, под Орадей. Он приехал тогда на каникулы домой, окончив первый курс политехнического института в Шарлоттенбурге.

Его отец был одним из самых видных инженеров-химиков в Ораде. Он мечтал о том, что сын его тоже станет инженером. Поэтому в 1939 году, когда Илиуц окончил гимназию, отец отправил его в Германию, чтобы Илиуц получил там специальность инженера.

Приехав через год домой на каникулы, Илиуц познакомился с Марикой. Она работала учительницей в селе, недалеко от Оради. Когда он встретил ее с полным подолом груш и с корзиной винограда в руке, увидел ее лицо, похожее на спелое яблоко, глаза, синие, как небо, он воскликнул:

— Здравствуй, дочь осени!

— Вы ошибаетесь, я всего-навсего дочь чабана Фери, — засмеялась Марика, протягивая ему гроздь винограда.

Они подружились. Он навещал ее каждый день, и они бродили вместе по холмам, по берегу Криша. Осень улыбалась им гроздьями винограда, запахом нив, прохладной водой реки.

Это была их первая и последняя осень…

С тех пор многое изменилось. Госпожа Илиуц заключена в концентрационный лагерь, так как она была еврейкой, старший Илиуц умер от сердечного приступа.

Молодой студент не вернулся в Орадю. По матери Илиуц был евреем. Если бы об этом стало известно, он тоже попал бы за колючую проволоку. Когда он закончил институт, положение стало еще более серьезным. Все выпускники-иностранцы, получившие образование в Шарлоттенбурге, должны были вступить в вермахт и отправиться на фронт в Россию.

Перед защитой диплома предоставлялся отпуск на 20 дней. Товарищ Илиуца Рэдуникэ, румын из Олтении, пригласил его погостить к себе, в Бухарест, зная, что в Ораде у Илиуца никого не осталось. Илиуц принял приглашение, но, когда истекли 20 дней отпуска, Рэдуникэ вернулся в Шарлоттенбург один. Его друг исчез.

Так молодой Илиуц летом 1943 года оказался в румынской армии. Он явился в один из призывных пунктов Бухареста как беженец из Оради и попросил принять его в армию. Документы у него были в порядке, а о том, что он уклонился от мобилизации в вермахт, рассказывать было необязательно.

Ему предложили поступить в школу офицеров запаса, но он отказался, да к тому же его командир, младший лейтенант Сасу, настаивал на том, чтобы Илиуца оставили у него писарем.

И вот теперь здесь, на шоссе Жиану, растянувшись между цветущими кустами роз, он почувствовал тот же знакомый запах осени. Он невольно прошептал:

— Здравствуй, дочь осени!

— Ты что, философ, со звездами разговариваешь? — спросил Наста.

— Нет, Наста, сам с собой.

— Вот это уж нехорошо, инженер, это значит, что твоя душа переполнена тяжелыми думами и надо поделиться с кем-нибудь, а не разговаривать сам с собой! Так что же тебя тревожит, браток?

— Ничего, я решаю простое уравнение с одним неизвестным.

— ?!?

— Да, да, с одним неизвестным. И это неизвестное — жизнь, такая, какой она будет!

Наста посмотрел на него долгим взглядом и, повернувшись на другой бок, сказал:

— Прежде всего нам нужно расквитаться с фашистами, а потом уж мы будем искать неизвестное в твоем уравнении. А сейчас — давай спать, видишь, уже рассветает, а днем нам опять, наверное, придется немного повозиться с нашими пушками.

Долго не мог заснуть и Роман. Он думал о доме, о Марии, о родителях. Ведь до них, до Бэнясы, рукой подать. И все-таки он не мог их видеть. Там враг! Подумать только, враг и фронт здесь, в Бухаресте! И батарея стоит на шоссе Жиану! У этого куста роз, может быть, всего три дня назад целовалась какая-нибудь парочка или старики вспоминали под звон колоколов о своей молодости, а сегодня…

Роман вспомнил, сколько раз раньше, возвращаясь домой с работы в гараже, что возле Пьяца Викторией, он всегда обходил скамейки, где целовались парочки. А сколько раз, когда его не видел полицейский, рвал розы, раня о шипы пальцы, и относил цветы Марии, своей соседке по дому.

Сейчас он тоже сорвет одну! Он понюхал розу, погладил ее рукой и положил в карман гимнастерки. Когда прогонят гитлеровцев из Бэнясы, он откроет дверь своего дома, стиснет в объятиях Марию… Впрочем, нельзя: Мария теперь на седьмом месяце… Ну тогда он просто войдет в дом и даст ей эту розу…

«На вот, Мария, это тебе. Ты жди. А мне надо уходить. Нам еще надо рассчитаться с фрицами, а когда все это кончится, я больше никуда не уйду. И ты больше не будешь служить у хозяев. Заботься о мальчике — я знаю, что у нас будет сын, мы вырастим его смелым, отдадим в школу и…»

Возле орудий остановился мотоцикл.

— Где командир? — спросил человек, сидевший в коляске.

— Дальше, на первой линии.

— Не знаете ли вы, где находятся зенитчики, прибывшие из Джулешти?

Голос Роману показался знакомым. Он приподнялся, опершись на локоть, и в предрассветном утреннем тумане увидел Георге.

— Товарищ Георге, мы здесь!

— Роман, это ты? Вот хорошо! Тогда ты сам доложишь командиру, мне нужно еще успеть в Попешти-Леордени. Мы ждем приказа. Может быть, придется брать с боя аэропорт.

Наклонившись поближе к Роману, он прошептал:

— Передай вашему новому командиру, что завтра на рассвете к нему придут два батальона вооруженных рабочих, чтобы поддержать вашу атаку.

Ровно в четыре часа из штаба прибыл младший лейтенант Арсу. Батарея была включена в бронеотряд, который занял позиции по ту сторону фонтана Миорицы, при въезде в Бэнясу.

Бесшумно перевозя орудия по асфальту, зенитчики установили их рядом с 1-й танковой ротой. К рассвету орудия были замаскированы ветками шиповника, автомашины укрыты в рощице у прудов.

Примерно в то же время подошли и два батальона рабочих — вооруженные винтовками мужчины всех возрастов и несколько женщин. Молча, пригнувшись, они проходили куда-то вперед, туда, где еще с вечера окопалась пехотная часть.

Наступил день. Солнце купалось в чистой воде прудов. На Бэнясское шоссе вышло несколько маленьких рыболовов в рубашках и белых штанах. На плечах они несли длинные удочки. Дети остановились у пруда. Но не успели они забросить свои удочки в воду, как появился дозор. Солдаты велели ребятам уйти и передать всем жителям села, чтобы они немедленно ушли в лес, так как скоро начнется атака.

Ребята обрадовались поручению и побежали напрямик, минуя пустынное шоссе. Им вслед раздалось несколько пулеметных очередей; пули с ожесточением впивались в землю, поднимая облако пыли.

Илиуц посмотрел в бинокль и увидел, что с церковной колокольни бил пулемет. Вскоре пулемет замолк, и стало удивительно тихо. От легкого дуновения ветра слегка дрожали ивы и мелкая рябь набегала на прозрачные воды озера.

Приближался час атаки. Задача отряда состояла в том, чтобы захватить аэропорт со всеми находившимися там самолетами и затем овладеть селом.

101-я батарея расположилась вблизи шоссе на выходе из села. Она должна была отразить возможную контратаку противника и обеспечить противовоздушную оборону на своем участке.

С тыла послышалась артиллерийская канонада, и снаряды, пролетев над позицией батареи, стали рваться на поле аэродрома.

Румынские танки выдвинулись вперед. Пехотный полк ждал двадцатого залпа артиллерии. Когда он прогремел, бойцы выскочили из окопов и врассыпную, перебежками стали продвигаться вдоль шоссе и окраины села.

Батальоны рабочей гвардии тоже пошли в атаку, стремясь выйти к аэропорту с южной стороны.

Орудие старшего сержанта Насты быстро выдвинулось вслед за пехотинцами.

Капрал Роман вместе с расчетом вытащил свое орудие на широкую улицу, продолжая поддерживать связь с левым флангом батальонов рабочей гвардии. Дальномерщик Илиуц следовал за младшим лейтенантом, перебегая сгорбившись по заросшему бурьяном окопу.

Арсу остановился у горящего дома. От пожарища тянуло едким запахом дыма, а на уцелевшей стене виднелась черная свастика.

Под нажимом первых румынских соединений немцы отступили с линии ресторанов Бордей и Пескэруш.

Илиуц вышел на перекресток двух улиц, внимательно осмотрел в бинокль окрестности, а затем вернулся к младшему лейтенанту и доложил, что ничего не видно.

— Ты инженер? — спросил его вдруг Арсу.

— Да, строитель, — ответил удивленный Илиуц. — А что?

— У тебя будет очень много работы после войны. В одних только Гривице и Джулештях столько разрушений…

Илиуц почувствовал безграничную любовь к этому человеку, который даже не умел как следует прикрепить нашивки младшего лейтенанта на свои погоны. Да и нашивки-то его были сделаны из желтой жести какой-то консервной банки! «Может быть, у него нет чувства гармонии и эстетического вкуса, но зато есть здравый смысл», — подумал Илиуц.

Пулемет противника, находящийся на колокольне, дал очередь по орудию капрала Романа. Другой пулемет, расположившись на крыше дома с железным петухом, отчаянно обстреливал шоссе на Бухарест. Асфальт разлетался в куски.

Орудие Романа дало несколько залпов по колокольне. Пулемет замолк, а колокол от ударов снарядов зазвонил, как к заутрене.

С аэродрома один за другим взлетали фашистские самолеты всех типов. Бомбардировщики в сопровождении «мессершмиттов» пролетели над селом к центру Бухареста. Транспортные самолеты развернулись в направлении к горам. Вокруг них вертелось несколько «фокке-вульфов», прикрывая их от возможного нападения.

Наста яростно выругался, видя, что фашистские самолеты уходят безнаказанно.

Пехота уже достигла середины села, но была остановлена ожесточенным огнем противника. На повороте улицы появилась колонна фашистских танков. Положение становилось критическим. Орудие Насты открыло по противнику огонь, но три немецких танка все же успели проскочить через позиции пехоты.

Четвертый фашистский танк, пораженный бронебойными снарядами, завертелся на месте, как раненый зверь, преградив путь остальным машинам. Несколько танков столкнулись друг с другом. И прежде чем водители успели понять, в чем дело, и объехать поврежденный танк или дать задний ход, Наста выпустил две обоймы бронебойных снарядов, повредив еще один танк. Пехотинцы пришли в себя после небольшого замешательства и пустили в ход противотанковые гранаты. Танки повернули обратно, а вырвавшиеся вперед три машины стали жертвами румынских танков.

С криком «ура!» пехотинцы достигли аэропорта, где снова были остановлены вражеским огнем.

Высоко в небе за боем следил гитлеровский самолет-разведчик. Вероятно, он сообщил своему командованию, что положение становится тяжелым, потому что вскоре над позициями появилась эскадрилья бомбардировщиков. Встреченные огнем трех орудий батареи младшего лейтенанта Арсу, самолеты сбросили бомбы куда попало.

Одна из бомб все же упала вблизи орудия капрала Романа. Взрывной волной людей отбросило в сторону. Роман первый пришел в себя. «Мессер» беспрепятственно шел по курсу, прикрывая бомбардировщик. Роман бросился к орудию вместо раненого наводчика и прильнул к прицелу. Но хищная птица вдруг свернула с курса и пошла прямо на орудие. Значит, фашистский истребитель обнаружил зенитчиков.

Роман нажал на педаль. Светлая дорожка прорезала небо. Первые снаряды перелетели мимо, остальные — попали в цель. Но «мессершмитт» уже успел открыть огонь, и стальной шквал обрушился на орудие. Несмотря на опасность, Тудор выскочил из окопа, куда его отбросила взрывная волна, и быстро вставил в зарядник новую обойму.

Роман почувствовал себя невероятно усталым, сам еще не понимая почему, но продолжал с прежней силой нажимать на педаль, разряжая обойму, принесенную Тудором.

Смертельно раненный самолет пролетел на высоте нескольких метров, выпустив последнюю очередь по орудию и наводчику. Капрал вздрогнул, хотел приподняться с сиденья орудия, но покачнулся и скатился в окоп. Будто сквозь сон, он услышал, что где-то сзади затрещали ветки и раздался взрыв. «Значит, самолет сбит», — подумал Роман радостно.

Подбежал Тудор. Он склонился над командиром, чтобы расстегнуть ему рубашку. Дрожащие пальцы Тудора нащупали что-то теплое и жидкое, рука стала красной от крови. Он хотел ее спрятать, но Роман взял его за руку, посмотрел и попытался что-то сказать. Тудор разобрал лишь отрывки фразы.

— Вот, Тудор, цветок, возьми его, он совсем красный… Передай его Марии… там, через дорогу, после боя… Скажи, чтоб не забывала меня… И пусть бережет сына…

Бой за аэропорт кончился. Пехотинцы, танкисты, бойцы рабочей гвардии обнимались и поздравляли друг друга с победой: аэропорт был освобожден, было захвачено несколько десятков самолетов.

Над зданием вокзала аэропорта вновь развевалось трехцветное румынское знамя.

Наста и Олтенаку вывезли свои орудия и установили их на территории аэропорта, готовые в любое время отразить новую атаку с воздуха.

Иляна тем временем перевязывала раненых. К ней подошел Георге, командир роты рабочих:

— Товарищ Иляна, если ты закончила, пойдем со мной!

Девушка встала, взяла санитарную сумку и ушла вместе с Георге. Они прошли мимо пылающего дома, пересекли шоссе и направились дальше по пустынной узкой улице. Возле колодца они свернули на другую улицу и остановились у дома под номером десять.

— Войди и посмотри, есть ли там кто-нибудь.

— А кто здесь живет?

— Жена Романа, Мария. Капрал погиб в этом бою, освобождая свое село.

— Как? Что ты говоришь? — испуганно закричала Иляна. — Когда? — Она провела рукой по лбу, как бы силясь понять, что случилось, отступила назад и, заливаясь слезами, всхлипывая как ребенок, сказала:

— Нет, я не могу! Не могу!

Георге по-отечески посмотрел на нее, положил руки на вздрагивающие от рыданий плечи и один вошел во двор. Домик был маленький, аккуратный, в окошках виднелось несколько цветочных горшков. Он дернул дверь, но она была заперта. Тогда он стал стучать, но ему никто не ответил. Георге повернулся и пошел с Иляной искать орудие Романа.

Когда Тудор увидел приближающихся Георге и Иляну, он отвернулся и рукавом вытер глаза.

— Не плачь, солдат, — прозвучал дрогнувший голос Георге. — Героев не оплакивают, их чтут.

По просьбе односельчан тело Романа было оставлено дома, крестьяне сами хотели проводить его в последний путь. Мария не пришла домой и в эту ночь. После Джулештей она искала мужа в парке Чишмиджиу, а потом совсем потеряла его следы. Домой она вернуться не могла, так как село еще было занято гитлеровцами.

Вечером бронеотряд получил приказ двинуться в направлении Плоешти. Впереди шли танки, за ними — длинная колонна грузовиков с мотопехотой, замыкали шествие зенитки 101-й батареи. Орудие Романа было отремонтировано и передано ефрейтору Тудору.

Тудор замешкался у машины, взволнованно слушая шепот Иляны.

— Ты помни, что я тебя буду ждать. Поцелуй же меня. Ничего, что на нас смотрят. Пиши мне хотя бы изредка. Я знаю, времени у тебя будет мало, но все-таки пиши, а я тебе буду писать часто-часто длинные и хорошие письма!

Бойцы рабочей гвардии провожали солдат бронеотряда, как своих братьев. Три дня они сражались вместе с врагом и выгнали его из самого дорогого для них города — Бухареста!

Вслед уходящей колонне неслось громкое «ура». И среди моря голов Тудор увидел Иляну. Она сорвала с головы косынку и размахивала ею. Ветер трепал ее распущенные волосы. Тудор знал, что впереди лежит далекий, неизвестный и трудный путь, но на душе у него было легко, светло, спокойно; его любимый город, в котором он родился и вырос, в котором выросла и его Иляна, — свободен. И вдруг тоска защемила сердце. Капрал Роман. Он остался здесь навсегда — замечательный человек, настоящий товарищ, прекрасный командир.