"По ту сторону Венского леса" - читать интересную книгу автора (Уба Траян)

IV. НА ОЛТЕ

— А мы все чего-то ждем! Черт возьми, если бы мы шли пешком, мы и то были бы уже в Брашове!

Три дня назад бронеотряд остановился на шоссе перед Плоешти. Батарея находилась в резерве и занимала пустынный, перепаханный снарядами участок поля. По разбитому, усыпанному осколками шоссе уже больше недели не было никакого движения.

Ефрейтор Лука хотел во что бы то ни стало показать товарищам, что он хорошо знает город.

— Вон там, правее ограды, — показывал он пальцем, — где упала бомба, был раньше ресторанчик Матаки. Мы часто приходили туда. Матерь Божия, какие у нас там бывали пирушки! Мы здорово зарабатывали на лужении посуды. Что греха таить, свинца клали больше чем следовало, но нам все сходило с рук.

— Ах вы, мерзавцы, — вскипел Безня, — так вот почему у меня болело под ложечкой всякий раз, когда я пил на Пасху вино из луженого ведра.

— А кто тебе велел пить вино на Пасху? Водки у тебя, что ли, не было? Или ты некрещеный? Я хоть и цыган, но церковные праздники встречаю как положено. У нас в Буфте такой порядок: выбираем кого-нибудь одного, тот идет в церковь, пробует просвиру, пьет вино и приносит нам того и другого. Дайте мне сейчас целый кувшин муската, я его выпью одним духом!

— А вот недалеко от нас, в Дор Мэрунт, на Яломице, есть такое вино, что пальчики оближешь, — прищелкнул языком Олтенаку.

— А я, ребята, выпил однажды в Ораде такую водку, что забыл даже, как меня зовут, — вставил Илиуц.

— Подумаешь, водка — ерунда. Вот когда мы придем в Бая-Маре, я вам дам попробовать турецкий напиток — чистый спирт!

— А я, господин старший сержант, — вздохнул Безня, — совсем не могу пить.

— Ну и дурак, — мстительно сказал Лука, который еще не забыл про луженое ведро.

— Кончится война, схожу к доктору. Я ведь собираюсь жениться, а разве можно не выпить со свекром!…

— Плохо дело. Мы не знаем, чем себя занять, и говорим глупости, — мрачно заключил Наста. — Стоим здесь уже три дня и начинаем покрываться плесенью. Мне кажется, что наше начальство решило помочь фашистам благополучно убраться из долины Праховы. Так что мы пойдем в наступление тогда, когда там уже никого не будет!

— Старший сержант прав — это наверняка устраивает наших начальников! Ведь они все четыре года, как псы, служили своим хозяевам, вместе воровали, вместе набивали карманы золотом, вместе распевали «Лили Марлен». А теперь, думаете, вот так, за здорово живешь, отвернутся от немцев и с распростертыми объятиями встретят русских?!

— Ну, найдутся такие хитрецы, которые именно так и сделают!

— Я думаю, мы ждем, пока подойдут советские войска, наших ведь слишком мало! — заметил Илиуц.

— Глупости ты говоришь, философ! Что ж мы дадим фашистам спокойно убраться? Нет, браток, надо им так всыпать, чтоб жарко стало.

Наступили сумерки. Небо нависло как темно-синий бархат.

Пушки, люди — все было покрыто пылью, будто это не батарея, а мельница, и зенитчики казались мельниками, запорошенными мукой.

К вечеру из штаба возвратился на мотоцикле младший лейтенант Арсу.

— Все в порядке, грузимся!

Около акаций появляются машины. Орудия берутся на прицеп, люди садятся в грузовики, и батарея трогается в путь. Куда? Никто не знает!

Колонна минует Плоешти, объезжает окопы, обгоняет батальон пехоты и время от времени останавливается из-за огромного скопления телег на дорогах.

Всюду — следы кровопролитных боев: разрушенные траншеи, вырванные с корнем деревья, исковерканные машины. Недалеко от дороги, рядом с разбитым пулеметом, валяются два мертвых фрица. Три перепачканных землей сапера копают ямы, а старшина стоит рядом и, сморщившись, зажимает нос. Время от времени он отворачивается от трупов и вдыхает свежий воздух.

Чем дальше продвигается колонна, тем страшнее картины войны: сожженные поселки, дома, разрушенные мосты.

Вот и Кымпина. Здесь тоже были бомбежки. Город похож на раздетую донага девушку, над которой надругались хулиганы.

Жители, рабочие-нефтяники, приветливо машут солдатам. У них изнуренный вид, но глаза светятся улыбкой.

В курортном местечке Синае в окнах богатых домов, загородных вилл видны испуганные, злые лица. Вот из роскошного особняка, возле которого батарея остановилась на привал, вышла молодая, вызывающе одетая девица с крашеными волосами, в брюках. Тудор спросил ее насмешливо:

— Это ваша вилла, барынька?

Барынька покраснела, потом позеленела от злости:

— Ах вы, голодранцы, ничего вам не дала немецкая культура…

Илиуц подскочил к ней, задыхаясь от гнева.

— Вот как, мадам! Видно, вам неплохо жилось с немцами, если вы тоскуете по их культуре.

Барынька, забыв о культуре, сплюнула и, ругаясь, как извозчик, исчезла за каштанами, растущими около виллы.

— Ха, ха, ха! Хорошо тебя проучили, девка! Вот такие, братцы, и богатели на войне! Ничего, отберут у них виллы. Вернемся с фронта и сами будем здесь отдыхать.

Двое долговязых прохожих наблюдали в монокли за этой сценой. Один из них вкрадчивым голосом, сильно грассируя, вмешался в разговор.

— Догогие солдатики… Нехогошо!…

— Mais pourquoi?[14] — спросил Илиуц.

— A… vous parlez francais! Parcequ'elle est une damme[15].

— Ах, вот как? Дама для определенных целей?…

— О-о! — Долговязый повернулся к своему приятелю и взял его под руку.

— Подумай, mon cher, какое безобгазие. И за что мы, несчастные беженцы из Бухагеста, так страдаем? Какие ужасные времена. Здесь и пойти-то некуда, казино и то закрыли.

— Тебе бы, бездельник, надо было быть там, в Джулештях, а не тут, в казино! — крикнул Лука вслед удаляющимся фигурам.

Несколько элегантных легковых машин остановилось недалеко от места привала батареи. Они прибыли из Бухареста. Какие-то господа сразу же окружили их владельцев.

— Ах, дорогой Жорж, я слышал, как вам трудно пришлось. Но почему вы теперь приехали?

— Я бежал от большевиков. Они уже у ворот столицы.

— Господи боже мой, это неслыханно! Подумать только! Большевики в Бухаресте!!!

— Тяжелые времена, дорогой мой. Наше счастье, что должны прийти и американцы. Мы не потеряем тогда нашей фабрики.

— Дай-то Бог, Жорж!

Курорт оживился. Из Бухареста беспрерывно прибывали десятки «фордов», «бьюиков», «крейслеров».

Распахнулись ставни вилл. Захлопали пробки, будто винтовочные выстрелы. Заиграла музыка. Теперь уже не заводили немецкие пластинки, и «Лили Марлен» уступила место «Конго».

А обладатели блестящих фраков меняли свой официальный язык. Никто уже не говорил по-немецки, как это было совсем недавно. Повсюду слышно: How do you do?[16] Thank you very much.[17]

Вокруг бойцов собирались простые люди, жители Синаи. Они как зачарованные слушают рассказы о боях с гитлеровцами в Бэнясе, Отопенях и Плоешти, приглашают солдат в гости, угощают сигаретами, глотком рома. А девушки в белых передниках — официантки ресторанов — суют им пакеты с бутербродами, взятыми тайком от хозяина. Нет, нет, это не кража, у хозяина много всего, а иногда продукты даже портятся. Так почему же и солдатам не попробовать! Ведь и у них, этих женщин, братья и мужья тоже в армии.

Безня встретил даже свою односельчанку Лину. Два года назад помещик взял ее из села служанкой в свою виллу.

— Иоане, может быть, выкупаешься в мраморной ванне, небось такого не видывал никто в твоем роду, — предложила она солдату.

— Ну а хозяин, Лина?

— Он уехал в Бухарест на своем «оппеле».

— На чем?

— Да на своей машине. Пойдем! Поговорим о своих деревенских.

Олтенаку, видя, что солдат колеблется, толкнул его и прошептал:

— Да иди ты, осел, не видишь, что ли, как она тебя упрашивает. Только, черт возьми, не очень-то задерживайся.

На фоне лилового неба белеют вершины Морару и креот Караймана. В охотничьем домике Пискул, лукаво подмигивая, светятся окошечки. Прахова весело журчит, будто нашептывая горам одной ей известные тайны. Кажется, наступил мир, только глухие артиллерийские выстрелы со стороны гор говорят о том, что война еще продолжается. Орудийные раскаты не смолкают до поздней ночи. И до поздней ночи в ярко освещенных виллах не прекращается веселье. Даже на улицах слышны звуки джаза и пронзительный хохот.

Танковая колонна молчит. Бойцы спят в грузовиках, сидя на скамейках, прислонясь друг к другу. Среди них и солдат Безня, недавно вернувшийся из богатой виллы. Солдаты спят беспокойно: то один, то другой внезапно вздрогнет, протрет глаза, осмотрится и, улыбаясь, снова заснет. Нет, это только сон. Фашистов в Бухаресте больше нет. И сам он жив. Так что все в порядке.

Не спится лишь Думитру Айленей. Он вынимает из кармана часы и удивленно качает головой. Уже за полночь. Думитру закрывает крышку, на которой выгравировано «Костикэ Айленей».

— Бедный брат, где-то теперь в России гниют твои кости… После Сталинграда он не написал ни строчки. А год назад почтальон принес извещение: «Солдат Константин Айленей пал за веру».

Думитру сжимает часы в руке и чувствует, как они стучат, словно удары человеческого сердца. Так билось сердце Костикэ, когда после покоса они отдыхали в тени орешника. Костикэ ко всему относился с душой… Как он не хотел идти в армию!

— Кому это нужно? Фашистам? Разве не они убили нашего отца в Ойтузе? И после этого я должен воевать вместе с ними? Ну да что делать. На, возьми часы. Правда, они не бог весть какие дорогие, но ходят хорошо. И Думитру хранил эти часы во время всех бомбардировок и боев в Бухаресте, прошел вместе с ними через окопы и заграждения. Он носит их в верхнем кармане у сердца.

Утром колонна снова тронулась в путь. Машины, танки и орудия продвигались сквозь рыхлый, похожий на вату, туман, который, как закипающее молоко, поднимался из долины.

По обочине шоссе шли горные стрелки с ранцами за спиной, в лихо сдвинутых набекрень пилотках. Шинели они несли в скатках и немножко напоминали музыкантов из духового оркестра на параде.

Время от времени им приходилось останавливаться, чтобы пропустить машины, мотоциклы и танки. Стрелки, вытирая пот с лица, с завистью смотрели на счастливчиков, ехавших в машинах:

— Эх, видно, и на том свете так будет! Кто в карете, кто в телеге, только мы с тобой пешком…

— Эй, друг, у вас нет никого из Телеормана? — кричали стрелки бойцам, когда машины останавливались.

— Есть кто-нибудь из Крайовы?

— А из Бэрэгана? А-а? Бэрэган не то что ваша Крайова.

— А вы из какой части, ребята? Случайно, не из третьего, заячьего полка?

— Нет, он остался в Молдове, а наш Антонеску заблаговременно перебросил сюда. А вы из какого?

— Из полка антифриц.

Вдали виднеется Предял. За ним, как огромная тыква, покрытый лесом Постэвар. Солнце со стороны Чиопля уже осветило вершины деревьев.

— Вы, мазилы, снимите шинели, ведь тепло же.

— А если пойдет дождь?

— Какой там дождь! Когда идет дождь, Постэвар одевает шапку. А сейчас, смотрите, ни облачка.

Колонна проходит через Предял. Шоссе совершенно пустынно. И вдруг над колонной раздается пулеметная очередь. Зенитчики отцепляют орудия и подыскивают место, где можно их установить. Машинам и танкам развернуться негде, и они застывают на шоссе.

— Если прилетят «мессеры», они из нашей колонны сделают простоквашу!

— Ну нет, не такая у нас закваска!

Головная часть колонны просит прислать орудия. Машины с прицепленными орудиями быстро выдвигаются вперед. Зенитчики сидят согнувшись в машине, держа наготове автоматы. Они напряженно всматриваются в небо и прислушиваются к каждому звуку.

Проехав маленький мостик и преодолев крутые повороты Предяла, машины достигли головной части колонны, состоящей из танков и мотоциклов.

Капитан-танкист показывает рукой на автоцистерны со свастикой на борту, проходящие внизу, по долине.

Орудия снова отцепляют и устанавливают на поворотах серпантина. Кажется, что они отдыхают на ступени огромной винтовой лестницы.

Рядом — кладбище героев 1916 года. На ржавых, покосившихся крестах с трудом можно разобрать надписи, на которых написаны одни и те же слова: «Пал в боях с немцами!» А выше, прямо у выхода из Предял а, стоит величественный, потемневший от вре мени бронзовый памятник поэту Сэулеску, герою боев в Предяле в 1916 году.

Наста, Олтенаку и Тудор подносят боеприпасы, проверяют и заряжают орудия и ждут появления гитлеровской колонны автоцистерн, которая скрылась за поворотом.

Как бы предчувствуя опасность, на шоссе сначала появляется только одна машина. В кабине машины виден пригнувшийся к рулю гитлеровец.

— Огонь! — командует Арсу.

Первый снаряд, потом еще три — и автоцистерна вспыхнула.

Через некоторое время, когда огонь загоревшейся машины стал затухать, другая автоцистерна выскочила из-за поворота, но и ее постигла та же участь. Дорога на Тимиш была блокирована, гитлеровцы, бросив автомашины с горючим, отступили к северу. Это была последняя нефть, которую гитлеровцы пытались вывезти из долины Праховы.


Ночью гитлеровцы оставили Брашов. Жители города встретили своих освободителей хлебом и солью. Из Брашова танковые части двинулись по шоссе, идущему на Мидиаш через Фэгэраш, Чинку, Агниту. 101-я зенитная батарея вместе с пехотинцами и кавалеристами выступила в направлении Сфынтул-Георге.

По замыслу румынского командования немецкие альпийские дивизии должны были быть окружены в районе между Олтом и Мурешем. Но на Олте гитлеровцы не дали возможности румынским войскам продвинуться дальше. В первых числах сентября фронт стабилизировался.

Зенитная батарея заняла позиции у выхода из Хармана прямо перед селом Илиени, еще занятым хортистами.

Из Бухареста через освобожденную долину Праховы шли на фронт эшелоны с войсками и боеприпасами. На станции Брашов ежедневно разгружались сотни вагонов, но железнодорожный узел все же не успевал справляться со всей этой массой людей и техники. Поэтому многие эшелоны останавливались за две станции до Брашова, и солдаты шли маршем прямо на Хэрман, минуя Брашов.

Однажды вечером появились пандуры. Известие о том, что хорошо обученные и вооруженные советским оружием воины выгрузились в районе боевых действий у Хэрман — Илиени, вызвало такое воодушевление среди солдат, что они буквально осаждали тех, кому уже посчастливилось с ними встретиться. Прибывший в Илиени из Брашова связной 6-го Кэлэрашского полка, хваставший, что он своими глазами видел панду ров, был буквально атакован солдатами.

— Значит, ты говорил с ними?

— Ну как же все это случилось?

— Как они выглядят?

— Прекрасно, приятель. Все на них новенькое. Одеты во все советское, курят русскую махорку, и оружие у них первый сорт; в общем, войско что надо. И без ругани и зуботычин, не то что у нас.

— Скажешь тоже… Армия без зуботычин все равно что свадьба без музыкантов.

— Дайте ему рассказать! Значит, ты говоришь, они идут сюда?

— Да, сегодня же ночью они должны занять позиции между нами и горными стрелками.

Если бы вдруг стало известно, что кто-то прибыл с Луны или с далекой планеты, то и подобная весть была бы встречена, пожалуй, с меньшим интересом, чем приход панду ров. Солдаты возбужденно переговаривались. Подумать только, целая дивизия, да нет, даже две дивизии: говорят, недавно сформирована еще одна! Представляете, в открытом бою, бок о бок с советскими войсками, расквитаться с гитлеровцами за всю их «помощь» и «заботы»! Вот это здорово!

Той же ночью добровольцы-пандуры заняли позиции. Справа от 101-й батареи окопалась рота противотанковых ружей.

Лейтенант Вишан, командир роты, и младший лейтенант Костя, пришли навестить своего соседа младшего лейтенанта Арсу.

По свежевырытому окопу Илиуц проводил их на командный пункт батареи.

— Принимаете гостей? — спросили пандуры.

— Милости просим. Извините только, в квартире еще нет ванны…

— Да у нас тоже пока нет. Дождя-то еще не было… — поддержал шутку Вишан.

— Стаканчик рому?

— Ну вот еще. Когда идешь на свидание, берешь с собой что-нибудь получше! — Костя вынул из кармана фляжку с водкой.

Выпив но глотку, все склонились над картой, освещенной электрическим фонарем. Вишан и Арсу договорились о взаимодействии в бою, условились о едином коде и сигналах. Наста вместе с несколькими зенитчиками попросился в роту пандуров.

— Хотите нанести нам ответный визит? — спросил его Вишан.

Арсу разрешил.

По дороге сержант-пандур Епуре рассказал зенитчикам о том, как вся его рота попала в плен на Дону в 1942 году, как застрелился дурак-капитан, как они, румынские военнопленные, словно стадо, под конвоем, долго добирались до лагеря. Здесь они медленно, очень медленно стали приходить в себя и разбираться в происшедшем. Нет, не они, а буржуазия и правительство, пославшие их сюда на смерть, были виноваты в том, что Румыния воевала с Россией. Вскоре делегация военнопленных попросила разрешения у советского командования принять участие в борьбе против фашистов. Советское правительство пошло навстречу военнопленным. Они прошли подготовку в специальном лагере под Рязанью и отправились на фронт. События 23 августа застали их дивизию на Днестре. Пандуры дошли до Бухареста и двинулись оттуда дальше на фронт.

Айленей свернул самокрутку из махорки, предложенной ему сержантом Епуре, и спросил:

— А в каком полку вы были, когда попали в плен?

— В двадцать втором Дымбовицком.

— В двадцать втором?! — Айленея бросило в дрожь. Ведь его брат был тоже в том же полку… — В двадцать втором полку тринадцатой дивизии?

— Да-да, именно так!

— Может, вы знали моего брата, он погиб под Чернышевской. Так было написано в телеграмме, присланной нам из полка.

— Я тоже попал в плен под Чернышевской. Как звали твоего брата?

— Капрал Айленей Константин… Он был пулеметчиком.

— Айленей Константин? И ты говоришь, он погиб?

— Да, мы получили извещение, мама уже четыре раза варила кутью с тех пор.

— Ну что тебе сказать? Я не помню, чтобы у нас был пулеметчик-капрал с такой фамилией. Но у нас есть офицер-пандур, командир третьей роты, младший лейтенант. Его зовут не то Апарией, не то Айленей.

— Да нет, какой там офицер!… Мой брат простой капрал!

— Эхе… Это ничего не значит. У нас, пандуров, как и в Красной армии, каждый солдат может стать офицером, если у него голова на плечах. Вот, например, младший лейтенант Костя тоже был сержантом. Понимаешь?

Айленей недоверчиво покачал головой. Документ есть документ: «Капрал Айленей Константин пал за веру». Мертвые не воскресают. Только Лазарь — воскрес, да и то в Библии. А он, Думитру, в святых не верит.

Епуре бросил на землю окурок, растер его сапогом и стал внимательно слушать сержанта Насту, который рассказывал о том, как тяжело им пришлось на фронте в Джулештях во время налетов и как они захватили немецкую батарею ночью 23 августа.

Вспомнив о Сасу, Наста сжал кулаки и выругался:

— Сволочь, предатель, сбежал с фрицами. Попался бы он мне, я бы с него шкуру спустил.

Пандуры слушали как «зачарованные и с восхищением смотрели на Насту и остальных зенитчиков. Да, им есть чем похвалиться. Что ни говори, немецкая зенитная батарея и два «мессершмитта»! А вот пандуры еще не получили боевого крещения, они еще не воевали с фашистами.

Айленей уже ничего не слышал. «А если все-таки Костикэ жив… — думал он. — Ведь и Епуре считался погибшим. Да и тысячи других пленных… Может быть, и Костикэ удалось спастись. Может, он был только ранен. Его могли подобрать русские…»

Сержант Наста кончил рассказывать, зенитчики собирались возвращаться к себе на батарею. Расстались, как старые друзья.

Епуре, видя погрустневшего Айленея, который тоже собрался уходить, поднялся с копны сена и обнял его.

— Давай пойдем в третью роту. Сам посмотришь на нашего младшего лейтенанта. Терять тебе нечего. Если это не он, уснешь спокойно. А так будешь мучиться всю ночь…

— Как же можно будить офицера, сержант? Он же обругает нас за то, что мы подняли его среди ночи.

— У нас, браток, никто не ругается и никто рук не распускает, у нас ко всем человеческое отношение, понял? Ну, может, удивится — и только. Да и удивительного ничего нет. Кто теперь не ищет родных? Пойдем! Тут недалеко, всего сто метров.

— Ну, ладно, сержант. Может быть, это снимет камень с моей души.

Наста и зенитчики остановились.

— Мы подождем тебя здесь, Айленей, — сказал Наста. — Только осторожно, не разбудите фрица!

Епуре и Айленей ушли. Острые листья кукурузы блестели в свете луны. Одна за другой гасли звезды, и только Полярная звезда мерцала холодным спокойным светом.

Слышались одиночные выстрелы. Изредка в небо взвивались красные нити, на концах которых вспыхивали яркие белые звезды, освещая Олт, поле и позиции румынских частей. Тогда Епуре и Айленей прижимались к земле и лежали неподвижно до тех пор, пока вражеская ракета не гасла. Когда они подошли к 3-й роте, их окликнул часовой.

— Я не могу вас пропустить, — заупрямился капрал. — По-вашему, мы не должны соблюдать дисциплину? Младший лейтенант отдал приказ никого не пропускать в расположение роты.

Епуре попытался его уговорить, но Айленей прервал его:

— Не надо, сержант, все равно там нет моего брата…

— Да что ты, парень, зря мы, что ли, пришли сюда?

Услышав, что незнакомый солдат ищет брата, которого считают погибшим, капрал подобрел. У него тоже есть брат. Сказали, что он пропал без вести. Что если он пойдет на поиски пропавшего брата и часовой его не пропустит?

— Послушай, солдат, ведь рота велика… почему ты думаешь, что он именно здесь, и почему ты пришел искать его ночью? А как звали твоего брата?

— Айленей Константин!

— Айленей? Есть у нас такой. Это наш командир. И зовут его тоже Константин. Он стал младшим лейтенантом, когда мы были на Днестре.

— Как? Значит, раньше он не был офицером?

— Нет, конечно! Он был не то сержантом, не то старшиной, точно не помню…

В темноте послышались шаги. Часовой повернул винтовку, направив ее в ту сторону, откуда раздался шум, и тихо спросил:

— Стой, кто идет?

— Младший лейтенант Айленей. С кем ты говоришь, капрал Соаре?

Зенитчик шагнул вперед. Он не видел офицера. Но голос… Голос был таким знакомым… Правда, теперь он стал суровым и решительным, но все-таки это был голос его брата.

— Господин младший лейтенант, я солдат Айленей Думитру…

Тяжелые мозолистые руки обхватили Думитру за плечи и притянули к себе.

— Митя, неужели это ты, малыш!

— Костикэ, дорогой… Ты жив! Если бы ты знал, как плакала мама. Как часто я видел тебя во сне… Значит, ты жив. Дай Бог здоровья тем, кто спас тебя…

— Ну, перестань, а то я тоже заплачу.

Солдат и офицер, обнявшись, долго сидели в окопе, под одной шинелью.

Солдат вытащил из нагрудного кармана часы, на крышке которых было выгравировано имя…

— Возьми их обратно, Костикэ. Они нужны тебе больше. Я с ними никогда не расставался.

— Оставь их себе, малыш, оставь навсегда… Я купил другие там, в России…

Той же ночью в стареньком домике в Излазе Романацилор радостно сжалось во сне сердце матери. Ей приснилось, будто оба ее сына вернулись домой; стоят под окном и стучат по стеклу. Она вскакивает с постели и настежь распахивает окно. Но там никого нет. Холодный, осенний ветер с Дуная гнет айву у маленького домика, и дерево тихонько стучит своими ветвями.

Сыночки мои родненькие!…

И старушка вытерла набежавшие слезы; сколько ей пришлось их пролить, когда ее муж не вернулся из-под Ойтуза! Все же сейчас ей стало легче: мгла, окружавшая ее, рассеивалась и светлела. Где-то в глубине души она почувствовала какое-то облегчение. На востоке занималась заря. Начинало светать.


Вот уже несколько дней, как село Илиени не знало ни минуты покоя. Гитлеровцы и хортисты, чувствуя, что им долго здесь не продержаться, заминировали дорогу, ведущую на полустанок Кикин и на Доболи де жос, рыскали по домам, улицам, садам. Если до начала сентября в селе стояло только две-три роты СС, то теперь здесь расположилось несколько полков. С наступлением сумерек никто из жителей села не имел права выходить из дому, зажигать огонь. А если кто-нибудь на какое-то мгновение открывал дверь и при этом мелькал слабый луч света, гитлеровцы тут же стреляли из автомата. Поэтому в селе лампы вообще перестали зажигать.

Известие о том, что Румыния теперь сражается против фашистов, быстро дошло и до Ардяла. Сельская знать, румынские и венгерские кулаки во главе со старостой, писарем и жандармом ходили сами не свои. Они знали, что скоро румынские и советские войска перейдут Карпаты и освободят Ардял. Если староста и писарь еще на что-то надеялись, то старший жандарм не находил себе места от страха. Ведь тех трех крестьян (двух румын и одного венгра), которых он расстрелял год назад, не скоро забудут на селе. И сейчас, как ни старался он заискивать перед односельчанами, он чувствовал — прощения не будет.

Испокон веков в Илиенях жили румыны и венгры. Крестьяне вместе обрабатывали землю, помогали друг другу, делились горьким трудовым хлебом.

И из века в век каждую осень на селе играли свадьбы: румыны женились на венгерках, венгры — на румынках. И сколько ни старались румынские и венгерские кулаки, либералы, царанисты, а затем и хортисты поссорить крестьян, натравить румын и венгров друг на друга — все было напрасно. И по-прежнему игрались на селе свадьбы, где румын женился на венгерке, а венгр — на румынке.

Так было и с Ириной Олтяну.

Ирина родилась в Брэиле. Она рано осталась сиротой и выросла в сиротском доме. Еще в приюте она помогала на кухне, убирала в спальне, и директриса пожалела ее и устроила учиться в школу.

И вот в 1936 году молодая учительница получила место в начальной школе в Илиенях. Она была совсем одинока — ни родных, ни друзей. Вскоре она поняла: ее друзья крестьяне. Только они относились к ней хорошо. Сельские же богачи, не найдя в ней свою единомышленницу, стали просить министерство отозвать девушку, как не справившуюся со своими обязанностями.

Ирина билась почти два года, получая нищенское жалование. В угоду богачам все учителя сторонились ее. Не раз ей приходила в голову мысль уехать отсюда, попросить другое назначение. Но Ирина не сдавалась: она должна была остаться здесь учить крестьянских детей.

Летом 1938 года во время страшной засухи Ирина заболела малярией. Она лежала в комнате одна, голодная, без лекарств; уже два месяца она не получала жалованья.

О ней позаботился красивый крестьянский парень венгр. Он привез из Сфынтул-Георге доктора, купил ей лекарств, а его мать каждый день приносила Ирине куриный бульон.

Девушка больше не чувствовала себя одинокой. Ее покровителя звали Иштван Картеш. Он окончил всего семь классов, но зато был сильным и очень трудолюбивым. Все кулаки старались заполучить его к себе в батраки. Но Картеш трудился на своем клочке земли. Он уже давно любил Ирину, но скрывал это от всех.

Через месяц после выздоровления Ирина вышла замуж за Картеша, и крестьяне весело погуляли на их свадьбе, а вскоре и на крестинах близнецов — Никулая и Илоны.

Потом Илиени попали под власть хортистов. Ирину, как румынку, сразу же уволили с работы.

Ее муж поехал в Будапешт искать справедливости, но был обвинен в прорумынских настроениях и попал сначала в лагерь, а потом в венгерскую армию, в кавалерийский полк, который был вскоре послан на Восточный фронт.

Четыре года Ирина жила без мужа, без работы, одна с маленькими детьми. Последние два года она не получала никаких известий об Иштване. Наконец пришла бумажка, в которой сообщалось, что Иштван Картеш пропал без вести.

Одна с двумя детьми! И всего два югеря[18] земли! Но Ирина попросила у соседа-венгра плуг, волов и вспахала свой клочок земли, чтобы иметь возможность как-нибудь прокормить детей. Соседи помогали ей. И она снова убедилась, как много значит дружба бедных людей.

Однажды ночью ей приснилось, будто Иштван вернулся домой. После этого она и наяву бредила его возвращением. Она верила, что он вернется.

И Ирина ждала освобождения. Она слышала, что пандуры в Хэрмане. Скоро они освободят Илиени. Ирина потеряла сон. Она часто стояла по ночам у открытого окна, ожидая, не принесет ли ветер какую-нибудь весточку из Брашова о приближении освободителей.

Маленькие Никулай и Илона сладко спят. Ирина счастлива уже тем, что у ее детей есть мать и им не приходится воспитываться в сиротском доме, как ей самой.

Вдруг выстрел из орудия, стоящего позади ее дома, разбудил малышей. Задрожала земля, ребята испуганно заплакали.

— Ничего, ничего, детки, это просто немцы играют со своими пушками у нас в саду. Пойдемте в подпол.

К утру гитлеровские орудия смолкли. Наступила зловещая тишина.

Только слышно, как мерно катит свои воды Олт. А если хорошо прислушаться, то, пожалуй, можно услышать, как в гневном молчании идут по родной земле пандуры, «погибшие у Волги и Дона». Они переправляются через Олт и все ближе подходят к Илиеням. Сейчас они встретятся с врагом; это их боевое крещение. Как долго они ждали этого часа! Противотанковая рота подошла к окраине села. 101-я батарея заняла позицию у большого фруктового сада. Арсу, Наста, Олтенаку, Илиуц, Тудор понимают друг друга без слов. Они ведут наблюдение за дорогой, за тем флангом, где протекает Олт, и дают возможность панду рам войти в село. Приказано огня не открывать до того, как противник заметит передвижение частей.

Стоит предутренняя тишина. Солдат Айленей смотрит куда-то вправо: там, на правом фланге, его брат-офицер, вместе со всеми пандурами тоже готов к бою.

Тишину нарушает глухой скрежет гусениц. И вдруг на позиции румынских частей обрушивается целый град пуль, яркий свет ракет освещает небо, десятки тяжелых орудий выплевывают в сторону пандуров огненные снаряды, разлетающиеся на тысячи раскаленных осколков. Это сигнал. В атаку идут пандуры. Они неудержимо катятся вперед к переднему краю противника, как волны моря к скалистому берегу. Вперед, только вперед!

Ирина услышала тихие голоса. Кто-то говорил по-румынски. Пришли! Через маленькое окошко в подполе в предрассветном тумане она увидела сержанта, который осторожно полз около ее дома. Вот он приподнялся и подал знак кому-то позади себя. И сейчас же залаял пулемет.

У Ирины перехватило дыхание. Немцы! Ведь в саду немцы! У них есть и орудия, и танки… Надо предупредить своих!

Она накинула платок на плечи и бросилась к люку. Крестьяне, находившиеся вместе с ней в подполе, пытались ее остановить.

— Нет, нет, я должна их предупредить! Это мой долг!

Она подняла люк и вдруг увидела, что какой-то офицер в румынской форме направил на нее пистолет.

— Не стреляйте, я румынка. Там, в саду, немцы… У них танки и орудия. Я вас проведу, пойдемте…

Младший лейтенант Айленей со своей ротой ворвался в сад. Началась ожесточенная рукопашная схватка.

На дороге появилось шесть гитлеровских танков. Они, словно слепые чудовища, безжалостно шли прямо на солдат-пандуров. Младший лейтенант Айленей, раненный, едва держась на ногах, нечеловеческим усилием сделал несколько шагов навстречу приближающемуся танку. Он посмотрел в сторону зениток, махнул рукой и, напрягая голос, закричал:

— Митя! Не пропускайте врага!

Солдат Айленей вздрогнул. Ему показалось, будто он слышит голос брата. Он повернул орудие и вдруг в ужасе вскрикнул: фашистский танк надвигался прямо на Костикэ. «Почему он не прячется, почему стоит прямо перед танком? Как же я могу открыть огонь? Ведь я попаду в него?!»

Но Думитру все понял, когда увидел, что Костикэ с миной в руке бросился под танк. Страшный взрыв пригвоздил к месту стальную махину.

Солдат Айленей с ожесточением стрелял по танкам. Он не плакал. Он не имел права плакать! Его глаза должны были быть сухими и ясными. Он должен хорошо видеть врага, чтобы вести по нему огонь, чтобы отомстить за брата, погибшего за освобождение родной земли…

Бой становился все более ожесточенным. Фашистские танки вклинились в нашу оборону и стремились изолировать их от соседей, сорвать атаку.

В отделении сержанта Епуре кончились патроны для противотанковых ружей. А танки все шли и шли. Как их остановишь? А если сделать так же, как младший лейтенант Айленей? Не беда, что под рукой нет противотанковой мины, можно взять просто связку гранат, залечь в окопе и, когда танк подойдет совсем близко, броситься под него. Гусеницы пройдут по гранатам и тогда танк не пройдет!

И танк не прошел. Он стоит исковерканный на обочине шоссе. Рядом с ним лежит тело сержанта.

Но подходят другие танки. Их пять. Сверху пикирует вражеский самолет, яростно сбрасывая бомбу за бомбой.

101-я батарея готова к бою. Младший лейтенант Арсу молча показывает зенитчикам на небо и дает команду «Огонь». Фашистские самолеты наспех сбрасывают свой смертоносный груз, так что бомбы сыплются даже на немецкие позиции, и улетают. Но вот идет новая волна самолетов, а фашистские танки опять ворвались в Илиени. Ирина не хочет этому верить. Она так мечтала об этом дне, четыре года она ждала своих освободителей… Но они попали в беду!…

И вдруг Ирина услышала отдаленный грохот. Не помня себя она побежала по шоссе к деревне Доболи, откуда доносился шум. Вдали показались танки. Неужели фашисты? Тогда конец! Но нет! У фашистов должна быть свастика, а на этих танках горят яркие звезды. Большие красные звезды! Это же советские танки!

— Друзья! Мы знали, что вы придете. Мы так ждали вас! Спасите наше село!…

К вечеру Илиени, первое трансильванское село, было освобождено от фашистов.

Старики, женщины и дети высыпали на улицу. Они обнимаются, смеются, целуют советских танкистов и плачут от радости.

Ирина прижимает детей к груди. Никулай и Илона никак не могут понять, почему их мама плачет. Когда они вырастут, Ирина им обо всем расскажет. Она ничего не забудет. Разве можно забыть то, что произошло в Илиенях?! Разве можно забыть младшего лейтенанта Айленея, сержанта Епуре и других героев? Она будет помнить о них всю жизнь.