"Ответный удар" - читать интересную книгу автора (Ахманов Михаил)

Глава 4

Имя, которое он получил при рождении, не передавалось с помощью звуков, но, как большинство имен в любом обитаемом мире Галактики, имело определенный смысл. Не очень приятный для Клауса Зибеля, однако не оскорбительный; с точки зрения его расы, в имени заключалась главная его особенность, отличие от других метаморфов-протеидов, определявшее судьбу и род занятий носителя. Перевести это имя на языки Земли можно было сотней способов, если использовать слова, какими описывают людей с физическими недостатками. Хромой, слепой, глухой, безрукий… Все это в принципе подходило Зибелю, с тем лишь отличием, что у его соплеменников не имелось рук и ног, ушей и глаз. При желании они могли их вырастить, но в исходном виде являли собой упругую, гибкую и пластичную субстанцию без определенной формы. По этой причине лучше подошел бы термин, не связанный с отсутствием того или иного органа, а отражающий проблему в целом: увечный, ущербный, инвалид… Но это опять-таки было бы не истиной, а приближением к ней: способность метаморфов преобразовывать свой организм такие понятия исключала, как и любые болезни, старость и преждевременную смерть.

Не увечный, не инвалид, а Изгой – так примерно переводилось имя Клауса Зибеля на языки Земли. В определении его занятия и статуса тоже существовала неясность, проистекавшая из человеческого эгоизма в самой высшей степени – желания считать себя избранниками и средоточием силы и разума Вселенной. Потворствуя этой нелепой идее, Зибель, он же Изгой, в последнее столетие все чаще представлялся эмиссаром, что льстило самолюбию землян, с которыми он вступал в прямой контакт. Эмиссар означает посланец, личность с дипломатическими полномочиями или важной миссией, – и, следовательно, Землю отметили среди других примитивных миров, признали ее исключительность или хотя бы проявили интерес к землянам. Выходит, не так уж они примитивны! Уже не кровожадные дикари на галактических задворках, а что-то большее, почти цивилизованные существа!

Если учесть ту роль, которую Зибель, он же Гюнтер Фосс, сыграл в борьбе с фаата, его могли признать не просто эмиссаром, а хранителем Земли. Даже ее спасителем! Как все метаморфы, он обладал способностью к телепортации, хотя и несколько ограниченной: он мог свободно перемещаться в пределах планеты и перебросить мелкий объект за орбиту Марса или в Пояс Астероидов. Бесценный дар! И разве он его не использовал, чтобы помочь Литвину, захваченному в плен на корабле фаата? Разве, едва лишь они приземлились, не перечеркнул их планы, а заодно и жизни? Пусть не своими руками, но смертоносный акт задуман им, а направляющая мысль важнее, чем мышцы исполнителя! Конечно, жертв избежать не удалось и были они колоссальны, но так уж устроен мир: даром не получишь ничего – ни песка в пустыне, ни воды на речном берегу. Разум у земных аборигенов невелик, но эту истину они усвоили.

Если бы он мог, то уничтожил бы фаата сам, сыграв роль спасителя без ассистентов. Но что невозможно, то невозможно… Хотя он прожил на Земле немало лет и приобрел массу привычек, диктуемых людской физиологией, убийство было ему недоступно. Полезный инстинкт, однако утерянный его народом еще в незапамятные времена… Праметаморфы, имея лишь зачатки разума и ментальной силы, уже доминировали на планете и за десять-двадцать тысяч лет истребили все угрожавшие им виды, всех конкурентов на суше, в воздухе и море, заняв экологические ниши хищников. Существование стало безопасным, но заплатили за него исчезновением многих животных, разрывом пищевых цепочек и скудостью общепланетного биоценоза. И не только этим: в отсутствии внешних врагов инстинкт убийства атрофировался.

Впрочем, альтернатива убийству была элементарной – не убивать самим, манипулировать теми, кто сохранил такую ценную способность. И потому Изгой, он же Клаус Зибель, переменивший за восемь столетий тысячу имен, не был ни эмиссаром и посланником, ни, тем более, хранителем и спасителем. В мире метаморфов, который он покинул так давно, что память о родине начала блекнуть, он считался Оберегающим. Но оберегал он не Землю, а все-таки этот покинутый им мир.

Пола метаморфы не имели. Новая жизнь зарождалась при слиянии нескольких особей: одна из них, приняв сформированную почку, затем растила ее в своей плоти и через длительное время, равное трем-пяти Оборотам планеты вокруг солнца, производила отпрыска. Связь между потомком и родителем была исключительно крепкой и устанавливалась еще до разрешения от бремени. Пока потомок взрослел (что тоже было долгим делом), связь носила ментальный и эмоциональный характер, но постепенно центр тяжести все более смещался в интеллектуальную область. Потомок воспринимал от предка некий объем информации, позволявшей ему определиться в мире взрослых метаморфов и осознать, что срок его жизни так велик, что всякая склонность, каждый дар природы успеют развиться и достигнуть высшего предела. Эти таланты разнообразили существование и были лекарством от скуки, так как иных забот раса Изгоя не знала: в своем естественном виде метаморфы питались любой органикой и не испытывали нужды в одежде, жилищах и всевозможных мелочах, необходимых для других, не столь совершенных созданий.

В их несовершенстве таилась, однако, искушающая прелесть. Иные формы тел, иные органы и чувства, иные радости и страхи, иные обычаи и удовольствия – все это было так соблазнительно! Создав еще в незапамятные времена межзвездный привод, метаморфы встретились с сотнями рас и получили возможность поиграть в чужую жизнь. Смена облика стала привычкой, затем – традицией; считалось, что предаваться раздумьям уместно в теле спольдера, а, скажем, для работ, требующих физических усилий, подходит оболочка дроми или хаптора. Если же шел разговор о серьезных вещах, то выбирали облик айха – создания немногословного, но чувствующего искренне и глубоко.

Печальный, родитель Изгоя, выглядел сейчас как айх. Его прежнее имя было Скользящий С Ветром, а новое он принял в тот несчастный день, когда не осталось сомнений в ущербности его потомка. Может быть, думал Изгой, печаль родителя пройдет, если он дарует жизнь другому существу, более удачному, без генетических отклонений? Но когда это случится? Через много тысяч Оборотов, в отдаленном будущем? Возможно, никогда? Акт зачатия был редким.

Он приобщился к тоске родителя, казавшейся ему сильнее, чем осознание собственной беды. Мучительное чувство, но что тут сделаешь? Родители всегда переживают из-за несчастий потомков.

– Я связался с Облачной Прохладой, – произнес Печальный, задумчиво пошевеливая верхней парой щупальцев. – С Облачной Прохладой, с Радугой, с Темными Водами, со всеми, кто обследовал тебя… Они утверждают, что надежды нет.

– Мне это известно, – сказал Изгой. Он, в отличие от родителя, был не в облике айха, а в естественном виде – лента переливающегося в солнечных лучах вещества на одном из посадочных столбов беседки. Эта конструкция походила на ажурную корзину из цветущего кустарника, усеянную пятнами серебристых и розовых мягких мхов. Метаморфы были народом эстетов, с необоримой тягой к прекрасному, к изящным сооружениям, широким, открытым пространствам и пейзажам, для восприятия которых стоило потрудиться и вырастить глаза.

Родитель ласково погладил Изгоя щупальцем.

– Радуга говорит, что у тебя атрофия омм-клеток, тех, что продуцируют гормоны, необходимые для трансформации. Это значит…

– Я знаю. – Изгой плотнее обвился вокруг столба, всем телом ощущая его гладкую, нагретую солнцем поверхность. – Это значит, что переход из естественной формы в любую другую окажется для меня первым и последним. Омм-клетки после такого усилия отомрут – не все, но большей частью. Те, что останутся, будут вырабатывать гормоны, но в слишком ничтожных количествах, чтобы их хватило для радикальных перемен. Форма, физиология, генетический аппарат – все останется неизменным… Возможны только вариации внешнего облика.

– Редчайшая генетическая мутация, – с грустью заметил Печальный. – Радуга утверждает, что таких, как ты, сейчас не более десятка. И все они в Страже.

– Темные Воды сообщил мне, что такие мутации наблюдались сорок восемь раз за двадцать тысяч Оборотов. Где же остальные… – Изгой помедлил и произнес неприятное: – остальные отщепенцы?

– Темные Воды боялся тебя огорчить. Остальные… остальные, мое несчастное дитя, не выдержали. Не пошли в Стражу, пожелав остаться в нашем мире, среди своих, но… – Щупальца Печального судорожно дернулись. – Не получилось.

Изгой обдумал эту информацию. Умирать ему не хотелось – во всяком случае теперь, когда он стал взрослым и достаточно разумным существом. Зря его не уничтожили, когда он был бесчувственным зародышем… Возможно, это был бы акт высшего милосердия.

– Что с ними произошло? – спросил он. – С теми, у кого не получилось?

– Они погибли. Кто-то пытался трансформироваться при недостатке гормонов, но в этом случае нельзя создать жизнеспособный организм. Другие выбросились в космос, в пустоту… Сухая Кора направил корабль на солнце, Последний Закат вошел в дезинтегрирующее поле… Еще один, не помню его имени, запрограммировал сиггу на уничтожение… Способы разные – судьба одна.

Изгой продолжал размышлять. Исходная форма его расы, единственная, которую он знал, к которой был привязан всю свою сознательную жизнь, не позволяла слишком многого, ибо метаморфы, не считая мозга, системы пищеварения и желез внутренней секреции, не обладали специализированными органами. Питание и дыхание, ментальный обмен, телепортация, тактильное чувство, возможность передвигаться, но не очень быстро – пожалуй, все… Любые биологические аппараты и рецепторы – для восприятия электромагнитных волн, для деликатной и тонкой работы, для полета или стремительного бега, для акустической локации – словом, все, что угодно, создавалось и изменялось в зависимости от необходимой цели. Если пользоваться земными аналогиями, Изгой был слеп и глух, лишен языка и конечностей, не мог ощутить вкуса и запаха и проползти хотя бы метр без риска расшибиться о препятствие. Правда, земные аналогии тут подходили не совсем – мир телепатов щедро делился с Изгоем информацией. Сейчас он смотрел на равнину, что протянулась к горам, на пятна мха и кустарник с лиловыми цветами, на небо с теплым кругом солнца, смотрел глазами родителя и говорил с ним беззвучно, не нуждаясь ни в колебаниях воздуха, ни в примитивных органах речи.

Но все же, все же… Так хотелось видеть самому! Видеть, слышать, чувствовать!

Выход, разумеется, имелся: свершить единственную в жизни трансформацию, взяв за образец лоона эо или хаптора, кни'лина, айха или дроми. Разумное создание с высокой степенью универсальности, чтобы не жалеть потом об упущенных возможностях и не корить себя за опрометчивость. Преобразиться раз и навсегда, жить в неизменной форме и сделаться со временем чужим для соплеменников, существование которых не угнетает постоянство плоти. В конце концов, ожесточиться и уйти…

Мысли его были открыты родителю.

– Я не хочу тебя терять и не желаю подталкивать к Страже, – сказал Печальный. – Ты мог бы остаться здесь, со мной… мог бы, если преобразишься в спольдера.

– Кто-нибудь так делал?

– Не знаю, но могу спросить у Ручья Среди Камней. Он знает нескольких спольдеров.

– Если уж спрашивать, так у них самих. Я спросил бы сам… спросил бы, если они позволят и захотят меня видеть.

Когда-то раса Изгоя переселила спольдеров с их умирающей планеты в свой мир, отдав им благодатный остров вблизи экватора. Спольдеров было немного, и отличались они нелюдимостью, склонностью к покою и тишине, не признавали технологии и не стремились к контактам с метаморфами. Хотя, конечно, бывали исключения.

– Я постараюсь с кем-нибудь договориться, – сказал Печальный. – С кем-нибудь из тех, кто сохраняет с нами связи. Жди меня здесь, дитя.

Форма его стала меняться, гибкие щупальцы исчезли, плотное неуклюжее тело айха сделалось тоньше и стройней, грубая кожа сменилась блестящими чешуйками, распахнулись огромные серые крылья. Миг – и он воспарил над равниной, поднялся в голубое небо и направился к югу вместе с теплым ветром, гнавшим облака. Он мог попасть на остров спольдеров быстрее, но не использовал телепортацию – значит, хотел поразмыслить в дороге.

Изгой, спиралью обвившись вокруг столба, тоже размышлял. Теряя связь с родителем и погружаясь в темноту, он думал о Страже и своих собратьях по несчастью, заброшенных в далекие миры где-то в галактических глубинах. Скорее всего на планеты самых диких, кровожадных рас, создавших, однако, межзвездные корабли и мощное оружие, а потому мечтавших покорять и властвовать. Очутиться среди подобных дикарей Изгою очень не хотелось. Даже мысль об этом пугала.

У метаморфов не имелось боевых флотов, военных баз, колоний на других планетах, а также стремления к господству над иными расами и тяги к неограниченной экспансии. Такие идеи, вполне понятные для них, существ разумных и логично мыслящих, в то же время были им чужды, не соответствовали их психике и биологической природе. Однако Галактика не являлась царством справедливости и мира и, после исчезновения даскинов, стала ареной стычек и войн, то затухавших, то разгоравшихся с новой силой, когда очередные претенденты на роль владык Вселенной желали продемонстрировать свои амбиции и мощь. Любой конфликт вблизи системы метаморфов мог завершиться полным их уничтожением или, что не исключалось, порабощением их вида, имевшего ценное свойство мимикрии, будто Богом предназначенного для шпионажа, диверсий и разведки.

Противодействие такому исходу событий лежало не в сфере силы и вооруженных столкновений, а в области тайной дипломатии, в контроле над агрессивными цивилизациями. Их надлежало сталкивать друг с другом, чтобы ослабить пассионарный порыв и удержать в границах подвластных им звездных секторов, а иногда использовать для собственной защиты, уничтожая с помощью одних воинственных созданий других, еще более опасных. Эти тонкие манипуляции осуществлялись корпусом Стражи с немногочисленным штатом Оберегающих; приняв облик тех или иных существ, они внедрялись в их властные структуры или изыскивали способы влияния на власть. Эта политика была проверена тысячелетиями, и благодаря ей не одна звездная империя, взмыв на вершины могущества, вдруг начинала клониться к упадку под ударами соседей или растрачивала агрессивный пыл в губительных смутах, бунтах и гражданских войнах. Оберегающие, большей частью такие же калеки, как Изгой, все же оставались существами долговечными, способными влиять на подконтрольный мир в течение многих веков, сдерживая и направляя, а временами подбрасывая полезную идею или техническое новшество. В каком-то смысле они оберегали не только соплеменников, но и своих подопечных, вполне способных завести цивилизацию в тупик экологических катастроф, общепланетных войн и эпидемий. Это было бы провалом для Оберегающего, так как сдерживать и направлять не означало подталкивать к глобальному уничтожению.

Метаморфы не знали общественных институтов и нуждались в них не больше, чем в централизованной власти, армии, полиции, законах и прочих измышлениях примитивных рас. В их обществе Стража была явлением уникальным, организацией, что охраняла планету, но в основании этой структуры лежал не долг, а, вероятно, жертвенность, хотя подобная идея была метаморфам так же чужда, как и понятие о долге. Тем не менее десяток неизлечимо больных принесли себя в жертву ради безопасности родного мира, и жертва казалась огромной – ведь жизнь метаморфов, даже в преобразованном виде, тянулась тысячелетиями. Нелегко для человеческого разума осознать масштабы их трагедии; пожалуй, заточение в теле змеи, собаки или крысы, вечное, безнадежное и бессрочное, было бы подходящим примером. Если же снова обратиться к земным аналогиям, то можно сказать, что Оберегающие считались у метаморфов великими героями.

Изгой, однако, не был склонен к героизму. Дождавшись сигнала от родителя, он перенесся к спольдерам на южный остров и очутился на поросшей мхом поляне, где под деревьями гиму стояла хижина, сложенная из неошкуренных стволов.

Он видел окружающий пейзаж глазами Печального, преобразившегося в спольдера. Общаться тоже приходилось с его помощью, ибо мысленная связь была недоступна местным обитателям: они говорили, сотрясая воздух, как большинство существ в Галактике. Поляна, на которую опустился Изгой, была тщательно ухожена, так как являлась таким же жилым пространством, как бревенчатый домик и плантация съедобных корнеплодов, что лежала рядом с ним. Белый, розовый и сиреневый мох, покрывавший большую часть поляны, казался ковром с изысканным узором, деревья гиму с многочисленными воздушными корнями стояли вокруг него голубоватой живой стеной, и в двух местах интервалы между стволами были пошире – там начинались уходившие в лес тропинки. В обрамлении мхов сверкал прозрачными водами крохотный круглый прудик и склонялись к воде серебристые олонги; под их ветвями, дарившими прохладу, виднелось несколько кочек. Они, вероятно, служили креслами; на самой большой и мягкой расположился родитель Изгоя, а около него сидел хозяин, спольдер преклонных лет, похожий на меховой шарик с короткими руками и ногами. Если не считать бороды, его физиономия была лишена волос; лоб выглядел неожиданно высоким, ноздри чуть заметно подрагивали, и иод выпуклыми надбровными дугами сверкали темные глаза.

– Это Вестник Тайного Меридиана Совершенства, – произнес Печальный, и Изгой припомнил, что имена у спольдеров весьма причудливы. – Вестник мудрец, глава местной общины и друг Ручья Среди Камней. Он согласился поговорить с нами.

– Изгой, твой потомок? – осведомился спольдер, запуская в бороду шестипалую ладонь и посматривая то на одного гостя, то на другого. – Тот, кто хочет присоединиться к нам? Помнится, ты говорил, что у него не все в порядке с генами, но, насколько я могу судить, выглядит он вполне здоровым.

– Многие генетические нарушения глазами не заметишь, – пояснил Печальный. – Обычными глазами, я имею в виду. Для выявления их наши специалисты… как это сказать?.. выращивают?.. да, выращивают особые органы, чтобы проникнуть в суть явления. Только с их помощью…

– Я знаю, знаю! – ворчливо перебил его Вестник. – Не такой уж я неуч, как можно подумать. Генетические нарушения могут отразиться на внешнем виде или быть скрытыми – вот все, о чем я говорю.

– Да, конечно, – согласился Печальный. – Прости, если мой тон и слова показались тебе слишком нравоучительными. Недуг моего потомка заключается в том, что он способен лишь к единственному изменению. Тут надо хорошо подумать. Если он выберет форму дроми или шада, то останется таким навечно, а если спольдера…

– …то будет спольдером, – продолжил Вестник. – Я понимаю вашу проблему. Твоему потомку хотелось бы стать существом совершенным, сильным и приятным с виду, одаренным всевозможными чувствами и талантами. Но чем я могу помочь? Я спольдер, и очень этим доволен. Я не могу преобразиться в дроми, шада или кого-то еще, чтобы узнать, чем они лучше или хуже нас. Это, скорее, в ваших возможностях. – Он на мгновение задумался, потом, поглаживая бороду, произнес: – Однако нужен ли Изгою эталон для его метаморфозы? Почему спольдер, почему дроми или шада, айх или хаптор? Можно измыслить идеал или что-то к нему близкое, создание, полное многих достоинств, какого не было и нет в Галактике. Отчего бы и нет? Вот это интересная задача! Особенно в философском плане.

– Я не рискну на такие эксперименты со своим телом и психикой, – вступил в беседу Изгой. – Хотя бы потому, что твое идеальное создание будет единственным в Галактике и, значит, безумно одиноким. Мне бы этого не хотелось.

– Думаешь, что в облике спольдера ты избежишь одиночества? – с сомнением сказал Вестник Тайного Меридиана. – Сомневаюсь! Не могу обещать тебе компанию, ибо телесное обличье еще не делает спольдера спольдером, и ты все равно будешь отличаться от нас. Скорее всего, ты вызовешь зависть, а потом – неприязнь.

– Неприязнь? Но по какой причине? – Изгой был полон недоумения.

– Я стар, я прожил сто двенадцать Оборотов и скоро уйду из нашего мира в Великую Тьму. Это большая жизнь для спольдера, но ты проживешь стократно дольше, чем обнаружишь свою природу… я бы сказал, поддельную сущность… Думаешь, этого не заметят? Думаешь, это не вызовет зависти и неприязни? Нас, Изгой, не слишком много, и все мы на виду… Среди нас не затеряешься.

Изгой был потрясен, ибо такого поворота событий даже не мог представить. Но в том, что Вестник говорит искренне, он не сомневался: речи спольдера шли к нему через Печального, но эмоции и общий смысл его слов он улавливал своим ментальным чувством. Ощущая смущение и нерешительность, он произнес:

– Возможно, я не буду так выделяться, если займусь тем же, чем занимаются спольдеры. Возможно, это нас примирит… Ты мог бы рассказать мне об этом? Что делает спольдера спольдером?

– Конечно, расскажу! – Вестник оживился. – Спольдеры размышляют. На разные, но неизбежно самые важные темы.

– Например?

– Например, о роли разумных существ во Вселенной. Эта философская проблема имеет две основные концепции: согласно первой, разум есть приобретение естественное, возникшее эволюционным путем, вторая же считает, что разум, интеллект, индивидуальность даровал Творец, который, возможно, до сих пор наблюдает за нами. Та или иная исходная посылка ведет к разным понятиям о нашем предназначении, и к тому же сам первоначальный постулат может толковаться несколькими способами, в узком или широком смысле, в плане морали, логики, позитивного или иррационального знания. Предположим, что верна вторая концепция, которую я разделяю. Тогда… – Вестник оживился еще больше и стал приподниматься с кочки. – Тогда мы вправе задаться такими вопросами: создал ли Творец лишь нас, разумных, или же все Мироздание вместе с нами?.. какую Он преследовал цель?.. осталась ли цель Его прежней или изменилась?.. кто мы для Него сейчас – шанс поразвлечься, мусор забытого эксперимента или возлюбленные чада, чье благонравие Он пожелал проверить?.. соединимся ли мы с Ним после смерти или Он одних приблизит, а других отринет?.. И, наконец, вопрос вопросов: познаваем ли Он для нашего разума?.. Если ответ отрицательный, то…

– Творец, – перебил Изгой, ошеломленный этим словесным потоком. – Ты говоришь о Творце или Творцах… Может быть, о даскинах, о древних владыках Галактики?

– Нет. Безусловно нет!

– Почему?

– Потому, что если нас сотворили даскины, то кто сотворил их?

Игра словами, решил Изгой, и предел ее очевиден: если нас создал Творец, то кто создал Его? Он пошевелился, чувствуя, как мягкие стебли мха щекочут кожу, и спросил:

– Чем еще занимаются спольдеры? Чем, кроме подобных размышлений?

Вестник увял. Кажется, другие занятия не вызывали у него энтузиазма.

– Еще танцуют на полянах, – пробормотал он, – выращивают овощи и фрукты и режут фигурки из дерева. Молодые… гмм… у них тоже есть чем поразвлечься… Но я не думаю, что это вызовет твой интерес.

– Благодарю тебя, Вестник, – дипломатично произнес родитель Изгоя. – Благодарю, ибо этот разговор был нам полезен… да, очень полезен. Мы узнали много нового, даже неожиданного. Теперь нам есть над чем подумать.

Когда, распрощавшись со спольдером, они перенеслись в свою беседку, Печальный принял облик эйха и сказал:

– Бедное мое дитя! Я чувствую, ты отказался от мысли сделаться спольдером… И это значит, что скоро мы с тобой расстанемся…

– Расстанемся, – с горечью подтвердил Изгой. – Из меня плохой философ, и танцевать я тоже не люблю.

Так Стража обрела еще одного героя.

Несмотря на совершенство своих тел метаморфы не отвергали технологию. У них имелись корабли для странствий среди звезд, крохотные механизмы, способные воздвигнуть город или, обратив его в пыль, вырастить сады на том же самом месте, агрегаты, снабжавшие их пищей, что подходила для всякой телесной субстанции и типа метаболизма, средства наблюдения за космосом и состоянием светила, которое в их звездной системе отличалось нестабильностью, порождая магнитные бури и потоки плазмы. Среди этих многочисленных приборов и устройств были аналоги земных компьютеров, не совсем машины и не совсем живые существа, чьи функции заключались в том, чтобы запоминать ментальные картины и воспроизводить их, когда возникала необходимость. У метаморфов их называли деинтро, и одни использовались для обучения, другие развлекали или помогали воскресить забытое, а третьи хранили информацию о Вселенной, Галактике и обитающих в ней расах. Изгой соединился с таким устройством, чтобы изучить возможности грядущей и для него последней трансформации. Это был деинтро Стражи, и он мог подсказать, какие миры нуждаются в данный момент в Оберегающих.

Если говорить о внешнем облике, функциональной гибкости и умственном потенциале, то предпочтения Изгоя склонялись к гуманоидам. Они были не такими субтильными, как лоона эо, и не такими громоздкими, как дроми или хапторы; их организм был сложней и совершенней, чем у айхов или шада, что сулило большую универсальность; привлекательным являлся и высокий темп развития, характерный для человеческих цивилизаций. Правда, гуманоиды обладали удивительным свойством загонять себя в тупик всемирной катастрофы, но несколько культур развивались сейчас по восходящей, и присмотреть за ними безусловно стоило. За кни'лина уже присматривали – в их метрополии вторую сотню лет сидел Оберегающий, достигший статуса Тени Ареопага, то есть главы секретной службы при императорском дворе. Бино фаата тоже нуждались в контроле: преодолев упадок Второго Затмения, они расширяли свой сектор, что, по прогнозу деинтро, могло привести к серии межзвездных войн. К тому же на одной из планет они обнаружили артефакты Древней Расы, квазиразумные создания, игравшие в цивилизации даскинов роль трансляторов и усилителей эмоций. Находка оказалась удачной, так как привела к развитию новой технологии на базе симбиоза квазиразумных с избранной кастой фаата, способной к ментальному обмену. Это могло подстегнуть их дальнейшую экспансию, и оставлять без внимания такой прогноз было легкомыслием.

Однако, посовещавшись с экспертами Стражи, Изгой решил, что внедрение в эту культуру неэффективно. Цивилизация фаата была слишком жестко запрограммирована и вряд ли поддавалась влиянию изнутри, даже если бы он вошел в руководящую Связку, сделавшись Столпом Порядка или Стратегом, Хранителем Небес. Скорее всего он был бы уничтожен при первой попытке ограничить экспансии, так как фаата, пережившие ужас Затмения, считали такую политику единственным средством от глобальных кризисов. Но оставалась возможность повлиять на них извне, используя другую расу, потенциально столь же агрессивную, но гибкую и более подходящую для контакта с Оберегающим. Анализ, проведенный деинтро, выявил несколько цивилизаций, способных стать противовесом, но лишь одна из них являлась человеческой. Мир, который его обитатели-дикари еще называли по-разному, планета, которую в будущем назовут Землей… Сейчас она пребывала в невежестве, но прогноз деинтро предсказывал взлет через семь или восемь столетий, ибо земляне были плодовиты, энергичны, самонадеянны и чрезвычайно изобретательны. Они уже чертили карты своих материков, знали геометрию и медицину, плавили сталь, писали книги, строили гигантские сооружения, торговали, воевали, разводили скот и занимались множеством ремесел. Очень многообещающая раса эти земляне! – думал Изгой. Когда они изобретут науку и достигнут технологической стадии, кое-кому придется потесниться… Пара тысяч лет – и вся Галактика признает их вполне разумными!

Выбор был сделан, и в один из дней, навсегда распрощавшись с родителем и приняв форму человека, Изгой телепортировался на корабль, поджидавший его у заатмосферной станции. Судно оказалось небольшим, ибо прыжок к Земле не требовал долгого времени; кроме самого пилота, в нем помещался только контейнер с оборудованием. Приборы и устройства, взятые с собой Изгоем, были миниатюрными и большей частью хранились в виде спор или механозародышей: инициировав то или иное семя мысленным импульсом, он мог вырастить необходимый агрегат – деинтро, сиггу, пищевой синтезатор или ментопередатчик, рассчитанный на мозг землян. Природный телепатический дар у них, к сожалению, отсутствовал.

Повинуясь команде Изгоя, корабль совершил прыжок, погрузившись в то измерение Вселенной, где не существовало ни пространства, ни времени, ни звезд и обитаемых миров, ни света и тьмы, ни тепла и холода. Дистанция между планетой метаморфов и Солнцем была огромна, но странник преодолел ее с той скоростью, с какой путешествует мысль. Он вынырнул на периферии системы и, когда корабль нашел нужный мир, третий от местного светила, переместился к нему еще одним, совсем коротким прыжком. Затем покружил около планеты, изучая ее океаны и материки с помощью оптических устройств, пригодных для глаз человека. Находясь в новом и окончательном своем обличье, он испытывал что-то наподобие эмоциональной эйфории: Вселенная, даже тесный мирок его корабля, раскрывалась перед Изгоем во всей щедрости красок и звуков, запахов и тактильных ощущений. Впервые со дня появления на свет он видел, смотрел своими собственными глазами, мог говорить с кораблем и слышать его ответы не только ментально, но и при посредстве воздушной среды, что заполняла кабину. Это казалось таким восхитительным, таким непривычным и чарующим! Возможно, органы его собратьев-метаморфов отличались большим совершенством, но он уже не думал о своей ущербности: чтобы вписаться в яркую, манящую и неизведанную реальность, в поджидавшее его бытие, хватало человеческих чувств.

В одном из полушарий планеты лежали два материка: на севере – огромный, протянувшийся от полярных льдов до тропической зоны, и южный экваториальный, вдвое меньшей площади, отделенный от северного синими пространствами морей. В другом полушарии тоже имелись два массива суши более скромной величины, а кроме того, был гигантский ледник на полюсе, и были многочисленные острова, один из которых почти дотягивал размерами до континента. Изгой сосредоточил внимание на самом большом материке. Его западная и юго-восточная области были плотно населены, и там, пользуясь оптикой корабля, он разглядел города и дороги, каналы и поля среди лесных массивов, каменные громады крепостей, а также гребные лодки и парусники, скользившие по рекам и вдоль морского побережья. Оба эти района, бесспорно, являлись центрами цивилизации, но западный, с более прихотливым рельефом и сложными очертаниями берегов, казался предпочтительней – к нему тяготел южный материк, а за сравнительно узким океаном лежали еще два континента, вполне достижимые для аборигенов через пару-другую сотен лет. Помимо этих примечательных моментов Изгой обнаружил, что из восточных степей катятся на запад плотные массы конных и пеших, огромные стада животных и тысячи повозок, целый город, кочующий среди песков и трав. Переселенцы, подумал он, направляя корабль в глубины огромного озера, которое через много веков назовут Байкалом.

По земному счету времени начался 1219 год. Войско Чингисхана шло на завоевание Хорезма.

Из корабля, надежно скрытого под толщей вод, Изгой телепортировался в армию, что двигалась на запад, и затерялся в несметных толпах, принимая обличье то воина, то погонщика, то пастуха или раба. Вариации внешности базового организма, тела мужчины, которое он избрал, были ему доступны, в отличие от радикальных перемен – так, он не сумел бы превратиться в женщину или в любое из животных, населявших этот мир с удивительно щедрой флорой и фауной. Подобная перестройка, требующая изменений на генетическом уровне, создания новых органов, значительной модификации скелета и мышечной массы, оказалась ему не по силам, однако способность к мгновенному перемещению и множество новых личин делали его практически неуловимым. Он находился в безопасности – по крайней мере, сейчас, когда на Земле не имелось приборов сложнее компаса и астролябии и оружия страшнее арбалета.

В Чингисхановом воинстве он пробыл несколько месяцев, изучил, пользуясь своим ментальным даром, монгольский, китайский и уйгурский языки, пообщался с китайцами-инженерами при катапультах и стрелометных машинах и узнал о Поднебесной державе, простертой ныне под пятой кочевников. Ценная информация о земных делах! Усвоив ее, Изгой решил, что будет и дальше двигаться с войском, но так не получилось: монголы разметали армию шаха Мухаммеда, обрушились на хорезмийские долины, и начался кошмар. Теоретически Изгой был подготовлен к актам насилия, но практика оказалась слишком кровавой, слишком мучительной для существа, не ведавшего прежде той страшной многоликости, в которой смерть приходит к человеку. Свирепость победителей ужаснула его, он перепрыгнул на запад, в славянские земли, и угодил в конфликт между киевским князем и Великим Новгородом. Правда, не такой жестокий: тут, в лесах, было где спрятаться, и резали не так усердно, как в Хорезме.

В ближайшие годы он пережил пару нашествий Батыя на Русь, штурм и разгром Киева, Ледовое побоище и несколько мелких войн и стычек, кончавшихся сотней убитых, спаленным дотла селением и пленными, угнанными в рабство. С течением лет пообвык, притерпелся к трупам и крови, пожарам и перманентному разорению, посетил Святую Землю, где крестоносцы бились с сарацинами, наведался в страны Европы и основал несколько баз в ганзейских городах, как наиболее миролюбивых и спокойных. Теперь он был Твердиславом из Новгорода, торговцем воском и пенькой, гамбургским купцом Куртом Зее, Петером Альбахом, владельцем канатной мастерской в Антверпене, а еще держал ссудную контору в Гданьске под именем Фалька Медный Грош. Плоть земного человека сделалась ему привычной, как и земные пейзажи и виды городов – Венеции и Дамаска, Гранады, Каира и Парижа, Шанхая, Самарканда, Рязани и Константинополя. В каждом он прожил какое-то время и обзавелся связями, но ни друзей, ни возлюбленных не обрел. Он был одинок – пылинка из чужого мира, заброшенная в пески земного человечества.

Отлетали в прошлое десятилетия, и наконец пришел к исходу немирный тринадцатый век; начался четырнадцатый, и с ним – Столетняя война. Так назовут ее в будущем и скажут, что бились в ней французы с англичанами, ужаснутся временам Жакерии, прославят подвиги Жанны д'Арк и великих рыцарей, Чандоса и Эдуарда Черного принца, Бертрана Дюгесклена и Родриго де Вильяндрандо, Грессара и Бедфорда. Но Изгой, наблюдавший те события воочию и не в одном регионе земли, полагал, что война продлилась дольше века и захватила все державы на Евразийском материке. Поляки и русские сражались с Тевтонским орденом, Дмитрий Донской – с Мамаем и Тохтамышем, Тамерлан захватил Персию, Кавказ, Месопотамию и Сирию, турки-османы Баязеда дошли до Дуная и венгерских границ, в Поднебесной владыки новой династии Мин резались с монголами, в Японии и Индии бушевали гражданские войны, звенело оружие в Испании и Шотландии, в Германии и Италии, Швейцарии, Богемии и Скандинавии. Войнам с жуткой регулярностью сопутствовали землетрясения и наводнения, ураганы, ливни, нашествия саранчи, глад и мор; чума и холера уносили миллионы жизней, и на обезлюдевшей земле оставались только крысы, воронье и волки. Покой и мир был лишь на кладбищах, да и то не всегда.

Страшное время! Но цивилизация все же двигалась вперед, земное бытие не иссякало, а местные автохтоны, проявляя высокую адаптабельность, выживали и даже плодились и размножались несмотря на постигшие их беды. То была упрямая, хищная, жадная, но многообещающая раса! При всем своем несовершенстве люди нравились Изгою. Он понимал, что из их недостатков проистекают достоинства: так, например, жадность и тяга к богатству подстегивали прогресс, гордость и упрямство были источником храбрости, а та порождала самопожертвование. Долгие годы он изучал людей, анализируя их прошлое и настоящее, пытаясь представить будущее с помощью деинтро, спрятанного в его корабле; он рассматривал и оценивал их мотивы, желания, мечты и то, что они считали разумом и своей духовной жизнью, учился понимать их и правильно предсказывать реакцию общественных структур и отдельных личностей. Это было тонкое искусство; совершенствуя его, он постепенно становился человеком. Правда, по-прежнему одиноким: даже те великие умы, которым он открывал свою сущность, не могли ее постигнуть, полагая, что встретили ангела или посланца дьявольских сил.

Началась эпоха Возрождения, и время двинулось вперед быстрее. Поторапливая его, Изгой занялся рядом проектов: открыл мастерскую в Нюрнберге, где делали механические часы, дал несколько сотен талеров на первую типографию в Майнце, подкинул идею летательного аппарата одному флорентийскому художнику, а молодого моряка из Генуи снабдил собственноручно начерченной картой, изображавшей заокеанские земли. С этим мореходом он отправился на запад в трюме утлой каравеллы в обличье простого матроса Хуана Альвареса. Ему казалось, что первый поход за океан – слишком серьезное мероприятие, чтобы оставить его на произвол судьбы, а генуэзец, хоть и был редкостным упрямцем, все же нуждался в ментальной поддержке в минуты отчаяния. Так ли, иначе, они достигли островов у побережья Америки – точнее, пока безымянного континента, который, как надеялся Изгой, будет колонизирован в ближайшие столетия. Колонизация пошла такими темпами, что в шестнадцатом и семнадцатом веках пришельцы выбили исконных обитателей чуть ли не под корень, а тех, кто еще остался жив, оттеснили в дремучие леса и прерии. Место, однако, не пустовало – индейские охотничьи угодья сменились плантациями табака, какао и сахароносных растений, а из Африки стали завозить рабов.

В восемнадцатом веке прогресс пошел еще быстрее: был открыт закон сохранения материи и седьмая планета Солнечной системы, названная Ураном; кроме того, освободились заокеанские колонии, а список изобретений пополнили громоотвод, железная дорога, карандаши с графитовым стержнем и демократические идеи. Последние отозвались в Европе очередной большой резней: там, под лозунгами liberte, egalite, fraternite[27], поборники свободы рубили головы аристократам, а заодно друг другу. Эта кровавая вакханалия продолжилась и в следующем веке, когда Изгой под видом мелкого чиновника отправился в поход с Наполеоном – сначала в Египет, потом в Испанию, Италию и Австрию и, наконец, в Россию. В этой огромной северной империи он задержался до конца столетия, обосновавшись на Урале в качестве владельца рудника и совершая вылазки то в западные страны, то на восток континента, то в Африку или Америку. Всюду, а особенно в Европе, он видел признаки цивилизации, вздымавшейся как на дрожжах и порождавшей телеграф и телефон, двигатель внутреннего сгорания, динамит и пулемет, спиритизм и теорию прибавочной стоимости. С одной стороны, прогресс был бесспорен, с другой – добром это кончиться не могло: новые идеи мирового господства и социального равенства, вкупе с динамитом и пулеметом, были дьявольской взрывчатой смесью.

На время Первой мировой войны и русской революции Изгой перебрался в тихую Австралию. Находиться в гуще событий, виденных уже не раз, не было смысла, а рисковать он не хотел, так как не только идеи были новыми, но и оружие, которым они внедрялись. Ни ментальный дар, ни перемена личин, ни телекинез не защищали от случайной и мгновенной смерти, от пули снайпера, от взрыва мины, от пулеметной очереди. Он не боялся ран, если сохранял контроль над телом и если не было необратимых повреждений мозга, но кто мог это гарантировать? С развороченным черепом он будет мертв, как самый обычный землянин; лишившись сознания от болевого шока, истечет кровью, а попав на минное поле, погибнет, разорванный в клочья. И потому Изгой сидел в Австралии, принимая облик то старого фермера Пита Джонса, то юного Клайва Тиррела, изучавшего журналистику в университете Канберры. Эта профессия была многообещающей: согласно прогнозам деинтро, до появления теле– и радиосетей оставались считанные годы, после чего влияние средств информации на власть неизмеримо возрастет.

Так оно и получилось. Кроме еще одной большой войны и множества мелких двадцатый век принес полезное и страшное в равновеликих долях: с одной стороны, квантовую теорию, авиалайнеры, компьютеры, химический синтез, телевидение, нейлон и инсулин, с другой – ядерные бомбы и ракеты, боевые ОВ, штаммы смертоносных вирусов и небывалый рост напряженности, ибо мир уже был поделен, но богатства и власть достались не всем. На Земле, с ее ограниченными запасами сырья, становилось голодно и тесно, и Изгой уже подумывал о том, чтобы подбросить пару-другую полезных мыслей насчет освоения Солнечной системы и производства синтетических продуктов. Но этого он сделать не успел: земляне сами додумались до генной инженерии, клонирования, термоядерного привода и всепланетной компьютерной сети. Не прошло и столетия с первой высадки на Луну, как экспедиции землян достигли Урана, Нептуна и Плутона, как на Меркурии, Марсе и Венере были основаны поселения, а в Поясе Астероидов начались промышленные разработки. Проблем не стало меньше, но, с учетом быстрого прогресса технологии, обширности Солнечной системы и огромности ее ресурсов, эти проблемы уже не угрожали существованию человечества. В принципе не угрожали – ни внутренние смуты и локальные войны, ни истощение рудоносных залежей, ни астероиды и кометы, которые, приблизившись к Земле, могли уничтожить цивилизацию и жизнь. Еще немного, думал Изгой, еще каких-то два или три столетия – и мы доберемся до звезд, заселим подходящие планеты, построим космические города и позабудем о склоках и войнах. Галактика огромна, места хватит всем, в том числе и новой звездной расе! Еще немного… совсем немного…

И тут появились фаата.

Изгой – вернее, Гюнтер Фосс и прочие его земные ипостаси, – не имел сведений о них более восьми столетий. Большой период времени для гуманоидных цивилизаций! За этот срок земляне продвинулись от берегов Европы до Плутона, от деревянных парусников до межпланетных кораблей, от жалких суеверий до истинной картины Мироздания. Фаата, однако, тоже не сидели на месте и не пребывали в стагнации. Это казалось очевидным с первых же минут, когда Изгой, под видом Лю Чена, поймал далекую вспышку аннигиляции и, пользуясь телескопом обсерватории «Кеплер», зафиксировал ее на снимках. Технология фаата превосходила земную, и, вероятно, их развитие тоже шло по нарастающей – как-никак, они пересекли Провал между галактическими рукавами! Само по себе это не слишком впечатляло – погрузившись в Лимб, корабль мог преодолеть огромные расстояния, но потребность в данном шаге была свидетельством того, что сектор фаата расширяется и сфера их интересов достигла Солнечной системы. В такой ситуации шансы землян создать свою империю падали до нуля, и, значит, они не станут в будущем противовесом фаата.

Самым страшным, по мнению Гюнтера Фосса, являлась их генетическая близость к земному человечеству. Если земляне и бино фаата могут давать потомство (в чем он почти не сомневался), поглощение расы людей высокоразвитыми пришельцами неизбежно. То, что землян миллиарды, а фаата немногочисленны, роли не играло: наверняка их корабль был оснащен банком спермы и инкубаторами для ускорения цикла воспроизводства. В евгеническом плане политика их лидеров была чрезвычайно жесткой, и Фосс полагал, что за восемь столетий она не изменилась: фаата репродуцировали правящую касту и несколько каст солдат и работников, напоминая тем пчелиный улей или других общественных насекомых. При этом физиологически они оставались людьми и сохраняли человеческий облик, в чем тоже таилась опасность: люди скорее поверят людям, чем странному существу-метаморфу.

Он бы их уничтожил, если бы мог. Но, кроме психологической неспособности к убийству, Фосс не обладал оружием, которое могло бы поразить фаата на космических расстояниях. Он действовал так, как положено Оберегающему: используя мощь и силу расы, с которой сроднился за долгие века, попробовал остановить пришельцев подальше от Земли, в Поясе Астероидов или за марсианской орбитой. Не исключалось, что на Земле он смог бы с ними справиться (имелись на этот случай запасные варианты), но тут не обошлось бы без разрушений и жертв. Земля с ее гигантским населением и городами-мегаполисами не очень подходила для космических схваток: удары плазмы и антиматерии убьют миллионы, не разбирая, кто прав, кто виноват.

Была, однако, надежда обойтись без этих чудовищных средств, перехватив управление кораблем фаата. Оно осуществлялось квазиразумной тварью, подобием биокомпьютера; это наследие даскинов, брошенное за ненадобностью, тем охотней подчинялось новым своим симбионтам, чем выше был их ментальный потенциал. Собственно, это обстоятельство выделило часть фаата в правящую касту, способную контролировать квазиразумных; все остальные служили их придатками, подключаясь к ментальной связи с помощью особого прибора – каффа. Землянам он не слишком подходил, но в арсенале Фосса-Изгоя имелось более мощное устройство, крохотная сфера-ментопередатчик, которую он телепортировал на корабль.

Случайность!.. – думал Фосс, отправив свой данайский дар. Вселенная полна случайностей, и тот, кто пользуется ими, – конечно, с разумной осторожностью! – будет в выигрыше. Крейсер землян, который случайно встретили фаата, был уничтожен, но на корабль взяли пленных – двух мужчин и женщину. Один погиб, сопротивляясь ментальному вторжению в свой разум, другую, после искусственного оплодотворения, поместили в инкубатор; остался третий, на удивление упрямый, озлобленный, однако совсем не глупый. Тоже случайность! Если использует ментопередатчик, то…

Но на этом счастливые случайности закончились: подчинить квазиразум Павел Литвин, протеже Изгоя, не сумел. Потом была схватка с земной флотилией, ее разгром и приземление в Антарктиде. Дела пошли по наихудшему сценарию, и Фосс-Изгой смирился с тем, что жертв не избежать. Он перебросил на корабль сиггу, контейнер с минироботами-пожирателями, Литвин активировал их и уничтожил квазиразумную тварь. Случившийся при этом катаклизм был ужасен… Сорок три миллиона погибших, сотни разрушенных городов, невосполнимые потери – древние храмы и дворцы, картины и статуи, фильмы и книги, памятники искусства… Но главное – сорок три миллиона! Однако Литвина он смог спасти, Литвина и женщин, Йо и Макнил, бывшую пленницу, носившую плод фаата.

На этом Гюнтер Фосс, репортер «КосмоШпигеля», поставил точку и растворился в небытии, а вместе с ним исчезли Лю Чен, астроном, Умконто Тлуме, дипломат, и Рой Банч, офицер наземной базы ОКС. Зато появились другие личности, семь или восемь, и среди них – Клаус Зибель, стажер Секретной службы, и чудо-хирург Хаим Дайян, специалист по носоглотке и гортани. В урочный срок Дайян сделал операцию Клаусу Зибелю; когда и где, в каком израильском подполье, осталось тайной, но результат был налицо: Зибель смог заговорить на фаата'лиу, языке пришельцев. Теперь его карьера была обеспечена: продвижение по службе, доступ к любым материалам, контакты с Литвиным и Йо, кураторство над отпрыском Эби Макнил и все остальное, имевшее хоть отдаленную связь с фаата и Гюнтером Фоссом, метаморфом… В качестве сотрудника Секретной службы он упорно искал себя самого, не забывая вовремя стареть и совершенствоваться в языке фаата, беседуя с юным Полом Коркораном. Что ты сказал, малыш? Т'тайа орр н'ук'ума сиренд'аги патта? Да, понимаю… Сиренд вылез на солнце и греется на теплых камнях… У меня хорошее произношение? Ну что ж, спасибо за похвалу. Айт т'теси… я рад…

Время уже не плелось, не тащилось, как в прежние века, а бежало вперед стремительным темпом: миг – и юный Пол не так уж молод, еще мгновение – и он офицер космофлота, женатый человек, потом – отец семейства. Две девчушки лезут на колени к дядюшке Клаусу, щекочут волосиками шею, рассказывают, перебивая друг друга, как встретили в саду то ли лягушку, то ли ящерку… Две женщины, мать Коркорана и его жена, смотрят на них с веранды, улыбаются, звенят посудой, собирают завтрак: у Эби в руках кофейник, у Веры – тарелка с пирожками… А где же Пол? Витает сейчас в космических безднах на пути к Ваалу или Сириусу, Телемаку или звезде Барнарда… И не Пол он вовсе, давно уже не Пол, а коммандер Коркоран, первый помощник капитана на крейсере «Европа»…

Что-то зрело в душе Клауса Зибеля, Оберегающего Земли, что-то отчасти человеческое, отчасти унаследованное от далеких предков, от печального родителя, которого он, должно быть, не увидит никогда. Такое сильное и непривычное чувство! Но, обращаясь к прошлому, к той своей половине, что оставалась изгоем-метаморфом, он понимал: то пробуждается древний инстинкт продолжения рода. Он, увечный, не мог его продолжить сам, даже если бы вернулся к истинной своей природе, но была иная связь, духовная, а не телесная, и он ощущал, как год от года эти связи крепнут.

Должно быть, он превратился в человека. Возможно, остался тем, кем был, но время одиночества закончилось.

– Спасибо, – сказал Коркоран. – Спасибо, что ты мне это рассказал. Я тронут твоим доверием.

Зибель, будто бы в знак благодарности, кивнул. Две или три минуты они сидели в молчании и тишине, потом Коркоран, бросив взгляд на таймер, протянул руку и включил интерком.

– Скоро смена вахты, Клаус. Скажи… все эти века… все эти безумно долгие столетия… у тебя никого не было? Ни друга, ни воспитанника, ни женщины?

– Нет, – произнес Зибель, – нет.

– Что-то теперь изменилось?

– Возможно. Я…

В вокодере устройства связи раздался шорох и сразу за ним – голос помощника Праа:

– За время моей вахты происшествий не случилось. Вахту сдала!

– Вахту принял, – отозвался Николай Туманов. – Там кофе приготовили, Селина. Еще горячий.

– Спасибо. Выпью с удовольствием.

Щелкнув клавишей интеркома, Коркоран посмотрел на Зибеля. Может быть, на Изгоя? Не все ли равно, подумалось ему. Не в имени суть и даже не в телесном облике. Доверие и понимание – вот что гораздо важнее.

На лице его друга блуждала улыбка. Склонив голову, он к чему-то прислушивался, словно голос Селины Праа еще звучал в маленькой тесной каюте.

– Я хотел сказать, что этот облик, – Зибель коснулся щеки, – не постоянная величина. – Если я стану моложе лет на десять… даже на двадцать… если я все ей расскажу… Как ты думаешь, она не испугается?

Теперь улыбнулся Коркоран.

– Не испугается. – Подумав, он добавил: – Айт т'теси… Я рад, что тебе приходят такие мысли.