"Дзен в большом городе" - читать интересную книгу автора (Стрельцова Маша)

Глава четвертая

Самое чудесное время суток — это рассвет. Он хорош в любое время года и при любой погоде. Воздух напоен особой свежестью, вид из окна на знакомые улицы кажется совершенно другим, нереальным и прекрасным под розовыми рассеянными лучами.

Солнце, звезды и луна одновременно на небе, и именно в этот момент лучше всего творится светлая волшба. Именно в этот час благословение ангелов лежит на земле, и все что ни попросишь с чистым сердцем — сбудется…

Обряд на коррекцию нрава — простенький. Это не охранки, на которых я, собственно, специализируюсь; вот на них-то надо потратить очень много сил и времени, зато после этого человек год будет в неуязвимости. Враг забудет о нем, несчастье обойдет стороной, а у молодой жены рука не поднимется сдобрить борщ крысиным ядом, приближая получение наследства.

Встав с колен после молитвы, я закрыла Библию Ведьмы и прислушалась к себе. Так, на этот раз обряд проведен как надо, паскудный характер у тетеньки отчитан. Правда, это ненадолго, месяца на три, потом подделывать придется, но некоторые привыкают за это время к новой сущности.

Смахнув испарину, я пошла закрывать окна на лоджии. На последнем не утерпела и посмотрела вниз.

Женьки не было.

Не веря в свое счастье, я аж перегнулась через подоконник, внимательно обозрела двор. С вечера обещанный ливень тут же вымочил меня, ветер залепил лицо прядью волос, я нетерпеливо отмахнулась и еще раз обшарила взглядом каждый закоулок.

Женьки не было!!!

— Спасибо Тебе, Господи, что вразумил его! — с чувством сказала я в небо, захлопнула окно и пошла в квартиру.

Дэн еще спал. Протянув руку, я едва касаясь очертила контур его губ и он тут же сонно поцеловал кончики пальцев.

— Вставай, соня, — прошептала я.

— Я тебя люблю, — улыбнулся он, не открывая глаз.

— Я знаю, — спокойно кивнула я. — Но вставать все равно придется.

— А пять минут сон досмотреть у меня есть?

— И что это тебе там снится? — подозрительно осведомилась я.

— Кошка, — сонно пробормотал он.

— Взрослая кошка? — помертвевшие губы отказывались шевелиться.

— Ага, здоровая такая.

— Знаешь, ты и правда поспи еще, я пока кофе сварю, — я взяла себя в руки и нашла силы сказать это как можно более беззаботнее, встала с кровати и пошла к двери.

— Я тебя люблю, — повторил он мне в спину.

— Я знаю, Дэн. Спи, — не оборачиваясь, ответила я.

Я тоже люблю тебя, Дэн. Очень. И потому мое сердце сейчас трепыхается от дикого страха, ибо кошки снятся к беде. К большой беде.

«Я не переживу, если с ним что-то случится», — стучало в висках.

Когда мне первый раз приснилась кошка, мне было десять лет. И тогда в школе пропали собранные на новогодние подарки деньги, и так получилось, что все улики указали на меня. Сначала я недоуменно посмотрела на школьных товарищей и учителей, не понимая, как у меня в ранце взялся чужой пустой кошелек, потом нервно улыбнулась, мол, вы же не верите, что это я? Они верили, и для меня началось страшное время. Вся школа плевалась в меня, я шла по коридорам, и вслед мне неслось: «воровка». И самое поганое — я ничего не могла сделать. Ничего. Кошелек, в котором когда-то лежали новогодние деньги — был найден у меня в ранце.

Бабуля, Царствие ей небесное, тогда все решила. Пожгла скрученные вместе свечи, затушила их в тазике с травяным настоем, и назавтра Ленка Потеряева встала на математике и с пустыми глазами призналась, что деньги взяла она, а кошелек подкинула мне, потому что я ей списать на контрольной не дала. Деньги она вернула, мать ее перевела в другую школу, а передо мной особо никто извиняться не стал. Прямо как в анекдоте: «Ложечки-то мы нашли, но осадок остался, вы к нам в гости больше не ходите».

Если б не бабуля, я бы от такого позора руки на себя наложила. В десять лет такие стрессы пережить слишком сложно.

В следующий раз кошка мне приснилась уже много лет спустя, и вскоре я заболела раком. Сначала я лишь посмеивалась — ну что такое рак для ведьмы? Сделаю переклад на скотину, отчитаю обряд от лютой болезни — и все! Однако ни я, ни другие ведьмы не смогли убрать от меня эту напасть. Не помогло и лечение в дорогущей швейцарской клинике Женолье, что на полпути между Женевой и Лозанной. И лишь когда я приехала в Россию умирать, я узнала, что это мне подарочек от ведьмы-товарки. Серьезный конфликт у нас с ней вышел незадолго до болезни, вот она и решила, что нам двоим на земле тесно. И вправду тесно — упокоилась она в неизвестной могилке, наказали ее духи за жадность, а наведенный рак пропал вместе с ее смертью.

Третий раз кошка мне снилась перед тем, как убили смотрящего за городом. И случилось это тогда, когда мы с ним вдвоем стояли около Колосовского леса, он мне заказал обряд и мы к нему готовились. Кто виноват? Конечно же Марья. За мной тогда полгорода гонялось, отомстить за смерть смотрящего — это по понятиям. Чудом выжила, но при мысли о том времени неизменно вздрагиваю.

Единственный способ избежать беды — это убить кошку во сне. Но Дэн уже проснулся, да и по своему опыту помню, что вспоминаешь об этом способе только открыв глаза.

На кухне я принялась готовить завтрак для любимого. Кофе я заговаривала от лютой беды, тосты — от нещадных врагов.

— Господи, сохрани и спаси его, — беспрестанно шептала я.

«Перестань истерить!», — поморщился внутренний голос, и я очнулась. Действительно. Смерть ему не грозит, смерть по-другому является. Кошка только принесет беду, а это можно пережить. Разорится? Не страшно, я отлично зарабатываю. Заболеет? Я ведьма, вылечу. Главное — мы вместе. Мы выстоим и все переживем — вместе.

Дэн вверху уже вовсю плескался под душем, а я переписывала молитву Ангелу—Хранителю на обычный листок в клеточку и пыталась убрать из сердца панику. И злость. Если бы он смог изменить свое отношение к магии, кошки бы ему сейчас не снились. Я бы закутала его заранее в толстый-толстый кокон охранки, и все было бы хорошо. Но Дэн не одобряет моей профессии, и это единственный камень преткновения в наших отношениях. Сначала мы ругались, он пробовал меня убедить, что мне больше не надо зарабатывать на жизнь, что я могу бросить свое шарлатанство. Да, так и сказал — «шарлатанство», смертельно меня обидев. И тогда я ледяным тоном объяснила ему, что содержанку ищет пусть в другом месте, а я уже одиннадцать лет как ведьма, и это уже не исправить. Или принимает меня такой как есть — или пошел к черту. Все равно из меня домашней клуши не получится.

Он тогда не хлопнул дверью. Он смог меня тогда понять, и за это я любила его еще больше. Теперь он не задает вопросы, что я делаю на лоджии, а я стараюсь колдовать только когда он спит или отсутствует.

Он не знает, что когда он уезжает на работу, я стою у окна и шепчу ему наговоры для удачи, не знает он и о том, что во всех карманах его одежды изнутри нарисован защитный знак.

Вот только все это мелочи, настоящую крепкую охранку без его участия и доброй воли мне не поставить.

Дэн — это самое дорогое, что у меня есть. И я должна его защитить. Ради себя самой, ибо я здорово расстроюсь, если с ним что-то случится. И потому я, воровато оглянувшись, засунула листок с молитвой под стельку его ботинка.

Этим утром я была рассеянна и мрачна. Задумчива.

— Ну что с тобой? — наконец не выдержал Дэн после завтрака.

Вымыв последнюю чашку, я обернулась к нему и спокойно указала на часы:

— Опоздаешь ведь.

— Я гендиректор, кто меня уволит, — отмахнулся он. — Лучше скажи, о чем думаешь?

Я посмотрела в его прозрачные серые глаза под длинными девчоночьими ресницами и внезапно решилась:

— Позволь мне сделать тебе охранку, пожалуйста…

— Зачем? — взгляд его сразу закаменел, и это мне не понравилось.

— Ну мало ли что в жизни случается.

— Я мужчина, Магдалина. Я справлюсь.

Я села к нему на коленки, взъерошила темную челку и жалобно спросила:

— А ты обо мне подумал? Я же за тебя переживаю! А вот поставила бы охранку — и спокойна была бы.

— Ты знаешь как я отношусь к этой твоей… магии, — раздельно сказал он, — Я нормальный парень, на дворе двадцать первый век, и если у тебя у самой такое странное хобби, ты меня не впутывай, ладно?

— Сейчас обижусь, — спокойно сказала я.

— Извини, — сразу одумался он, обнял и прижался ко мне — щекой к щеке. — Ты не бойся за меня. Я большой и сильный. Я со всем справлюсь. И не переживай напрасно. Поняла меня?

Я молчала, закрыв глаза, и ресницы мои касались его темной челки. Было нечто пронзительно прекрасное в этом моменте — чувствовать, как его руки обвили меня, впечатывая нас друг в друга, ощущать своей щекой его кожу и знать, что это — мое… Сердце замирало, боясь стуком нарушить хрупкую красоту сказки, а в воздухе едва заметным маревом разливалась щемящая душу нежность…

— Ты меня слышишь? — тихо спросил он.

Как я могла ему возражать в такие моменты?

— Конечно, — шепнула я.

Он ушел, а я еще долго сидела и думала о сложившейся ситуации. Потом мои губы шевельнулись и устало сказали:

— Баран ты, прости Госсподи душу грешную.

Пять минут на сборы — и вот я уже выезжаю из подземного гаража на своей бээмвушке. Пойду просить помощь зала, может, другие ведьмы знают, как максимально эффективно защитить человека против его воли. Дэна я кошке не отдам.

Женька сидел прямо за воротами на лавочке. «Так вот отчего я его из окна не видела», — мелькнула мысль, а потом мы встретились глазами — и я аж вздрогнула от неожиданности. Он быстро опустил взгляд, сделал вид, будто меня не узнал, я тоже проехала мимо.

«Да отвяжется он от меня когда-нибудь или нет?», — нервно думала я по дороге.

Я ничего не понимала. Парень явно мерз, выглядел ужасно, но с упорством болтался около моего дома. Почему он не шел к себе? Там тепло и сухо, а во дворе мерзкая октябрьская погода, добрый хозяин собаку не выпустит… Если же ему от меня что-то надо — отчего он не придет и не поговорит? Приглашение ему особо не нужно, с его-то способностью проходить сквозь стены! Что ему мешало появиться у меня дома и конкретно так предъявить, мол, Марья, ты виновна в том, что со мной случилось, ты и расхлебывай! Однако же он не только не шел на контакт, он вроде еще от меня и шарахался.

Где логика???

Вера, мастерица лечить детвору, жила в пригороде, в большом частном доме. Еще со двора я поняла — конец моей фигуре: Вера пекла пирожки. Надо сказать, что выходило у нее это просто божественно. Ирина из Восточного микрорайона считает, что знает она какой-то особый заговор для стряпух, да и я так думаю, однако сама Вера упорно твердит, что просто на глазок добавляет в муку воду, яйца, дрожжи…

Ну да, так я и поверила. Я если на глазок все это смешаю да испеку — подзаборная дворняжка есть не станет. Впрочем, над душой стоять у Веры и пытать ее утюгом я не собиралась. Правильно делает, что не признается, так и перебить заговор можно.

— Можно к вам? — улыбнулась я с порога.

— Заходи, коль не шутишь, да к столу садись, угощайся, — бодро отозвалась она. — Что—то давно тебя не видать.

— Ну так у меня же семья!

Устроившись на облезлой крашеной табуретке, я цапнула с блюда пирожок, надкусила и застонала от счастья. Мне так никогда не научиться готовить.

— Семья? — хмыкнула Вера, ставя передо мной кружку с молоком.

— Кот, муж, — перечислила я и потянулась за следующим пирожком.

— Муж? — брови ее поднялись еще выше, да так демонстративно, что мне аж грустно стало. — И когда это вы повенчаться успели?

— Замуж выйти — не напасть, как бы замужем не пропасть, — наставительно ответила я. — У нас сейчас идет эксперимент. Уживемся — повенчаемся. Не получится — выставляю чемодан за порог — и аста ла виста, бэби.

— Не по-божески, — поджала она губы. — Пора уж тебе замуж, засиделась ты у нас в девках.

— Вера, погоди немного, и погуляете вы у меня на свадьбе, вот честное слово.

Кряхтя, старая ведьма уселась на табуретку около стола, оттерла пот со лба платком и осторожно поинтересовалась:

— А сам-то чего говорит, согласен грех покрыть?

— Какой грех? — не поняла я.

— Ну так попортил поди девицу, а жениться ни в какую. Так ведь, Марья?

Я в немом изумлении уставилась на Веру — она что, прикалывается? Какая девица, мне уж почти тридцатник!

Однако ее глаза смотрели сочувственно, без доли иронии. Я прокашлялась и ответила:

— Вер, ты не понимаешь наших отношений. Я не заглядываю ему в глазки — ах, когда же он мне сделает предложение? Я не боюсь, что он меня бросит. Между нами все давно решено и нет никаких недомолвок. Мы родные, понимаешь? И мы никогда не расстанемся.

— Я посмотрю, как ты вскоре запоешь, — снисходительно ответила она.

«Да отстань ты от нее, что она понимает, дура-баба?», — сказал внутренний голос.

И правда.

Слепому не объяснишь про свет, глухому не объяснить про звук.

Как объяснить ей то, что мы с ним вросли друг в друга? Что нам расстояние не мешает чувствовать стук сердца и улыбки другого?

— Я к тебе по делу, — подняла я глаза на нее, ставя точку в бесполезном разговоре.

— Говори, — кивнула она.

— Вер, вот скажи — как можно человеку поставить охранку без его ведома?

Она помолчала, раздумчиво глядя на меня, не торопясь съела пирожок и вопросила:

— Своему охламону, что ли?

— Дэну, — с нажимом поправила я.

— А чего он сам-то, против?

— Против, — печально кивнула я.

— Вот остолоп, это же сколько б денег сэкономил, — покачала она головой. — Ты же за свои охранки деньжищи несусветные дерешь!

— Так они и действуют год!

— Ну-ну, разобиделась сразу! Мне-то что? Я чужие деньги считать не буду, я — не Лорка-Святоша.

— Что, опять эта змеюка под меня копает? — насторожилась я.

Святоша меня страсть как не любит, факт общеизвестный. И не упускает возможности с божьей помощью напакостить.

— Жалуется, что ты деньжищи заколачиваешь, а на церковь десятину не сдаешь!

— Чего? — возмутилась я. — А Святоше об этом откуда известно? Она что, меня со свечкой около церковного ящика караулит?

— Пьяной она тебя тут как-то видела. И курящей!

— Вот ведь врет, вехотка старая!

— Да я ей тоже сильно не поверила. Но в одном она права — в грехе ты с мужиком-то живешь.

— Слушай, я тебе говорю — это наше дело.

— Смотри, обрюхатит и бросит.

— ВЕРА!!!

— А ты на меня голос не повышай, — спокойно сказала ведьма. — Мое дело предупредить, а дальше сама думай, взрослая уже.

— Вер, у меня и так настроение паскудное, ты еще подливаешь.

На колени ко мне забралась трехцветная кошка-пеструшка, свернулась калачиком и заурчала от счастья под моей ладошкой.

— Успокоя дать? Недавно варила, у соседки совсем нервы никудышные стали.

— Лучше совет дай, — вздохнула я. — Как же мне Дэна в охранки-то закутать, а?

— Совет, говоришь, — Вера задумалась, рассеянно сжевала пирожок и наконец молвила: — А если ему заговоренную на охрану вещь подарить?

— Вер, ему кошка сегодня снилась, какая к черту вещь, — устало призналась я.

— Ого, так с этого и надо было начинать! — теперь она смотрела сочувственно, с традиционной русской жалостливостью во взоре. — Ну, коль так, то у твоего милого два пути. Или сделать охранку, или…

— Ну? — тихонько подтолкнула я запнувшуюся ведьму.

— Ну или пусть хлебнет горюшка, — пожала она плечами. — Все одно — жениться не хочет, чего ради тебе стараться.

— Да хочет он жениться!

Вера выразительно хмыкнула. «Ври больше, — было написано у нее на лбу, — да если б он тебе предложил — ты б давно уже поперед него в загс побежала!».

Я досчитала до десяти, выдохнула и очень вежливо спросила:

— Более вариантов нет? Я к тебе за советом пришла, надеясь что ты меня поопытнее, глядишь чего и подскажешь умного.

— А я тебе умного не сказала, значит? — усмехнулась она.

— Я это и так знаю, Вера. Я же мастер по охранкам, забыла? Но вот как сделать так, чтобы против воли поставить охранку — мне не сообразить. Там же нужно участие человека, сонного его не заговорить, понимаешь?

Вера чуток подумала и предложила:

— А оморочку на него сделать? Навесь пояс рабства, как миленький сделает все, что скажешь.

— Ну да, а потом сниму с него заклятье послушания, и он уйдет. Не простит он мне такого.

— Так память стери да и все!

— Ты умеешь? — жестко спросила я ее. — Умеешь стереть память так, чтобы только вот этот эпизод убрать? Лично я — нет. Получится еще как с той девочкой, Пелагеиной клиенткой.

Тогда нам всем пришлось попахать. Девочка та пережила изнасилование, и кто-то очень умный подсказал родителям, что можно сходить «к бабушке», та память и сотрет, не будет малышка рвать себе сердце воспоминаниями. По мне, так тут хватило бы успокоя да снятия тоски, но меня никто не спросил. И Пелагеюшка, старый и опытный мастер, и та не смогла ювелирно сработать — вместе со сценой изнасилования из памяти девочки выпало слишком много. Папу забыла напрочь, подруг не узнавала, кое-что из школьного курса стерлось. Пришлось нам всем вместе собираться да переделывать работу Пелагеи.

— Святоша может, — помолчав, напомнила Вера.

— Святоша многое может, так что мне, в ножки ей кланяться идти? — хмыкнула я.

— Тогда не знаю, — развела Вера руками.

— А если подумать? — почти жалобно спросила я, заглядывая ей в глазки. — Верочка, ну кошка ведь. Сама понимаешь, как это серьезно. Помоги, а?

— Ну, разнылась, — неодобрительно цыкнула ведьма.

— А как не ныть, я же без него жить не могу, — несчастно и очень искренне призналась я.

— Дура девка, — покачала она головой.

Я молчала.

— Ну ладно, — решилась она наконец. — Можно помочь твоей беде.

— Как? — вскинула я на нее глаза, полные безумной надежды.

— Ты погоди, — поморщилась ведьма. — Плата сильно высока!

— Насколько высока?

— Лет десять жизни.

Я невольно присвистнула. За печкой кто-то возмущенно завозился.

— Ты мне домового не высвистывай, он мне еще от прабабки достался, — строго велела Вера.

— А что за обряд-то такой?

— На двойника. Вызовешь духа своего ненаглядного да и сделаешь на него обряд. Все, что сделаешь с духом — отразится на Дэне.

— Это не тот обряд, когда через зеркало дух живого призываешь? — что-то такое я припоминала, говорила мне бабуля про это.

— Ну да.

— А попроще ничего нет? — расстроено вопросила я. — Цена ведь чересчур высока!

Как я не любила Дэна, но понимала, что годы за избавление его от неприятностей — слишком много. Потом, когда мы с ним состаримся и ему придется меня хоронить раньше времени — он мне спасибо не скажет. Впрочем, если дело примет слишком серьезный оборот — пойду на это не колеблясь.

— А попроще — пусть он хлебнет беды от кошки, — охотно поделилась Вера мыслями. — Намается, да к тебе же и прибежит, около юбки твоей отдохнуть. Тут-то ты и не теряйся — через плечо его да под венец.

— Ясно, — безразлично молвила я, некстати вспомнив, что Вера с мужем жила плохо. Очень плохо. Уж давно он помер, а она к нему даже и на могилку не ходит, зарастает она бурьяном.

Уходить пора. Ничем мне Вера не помогла. Если и есть у нее какие-то секреты — открывать их мне она не намерена.

Что-то попало мне в глаз, я сморгнула, подняла глаза на ведьму и удивилась. Вера как-то чересчур пристально смотрела на меня.

— Пойду я, — устало сказала я. — Дел полно, да и тебя отвлекать не хочется.

— У тебя все нормально? — странным тоном спросила она.

Около моего дома бродит привидение, а любимому снятся кошки.

— Просто замечательно, — кивнула я, встала…и почему-то покачнулась. Оперлась рукой об некстати подвернувшееся блюдо с единственным пирожком, оно выскользнуло, упало на пол…

— К счастью, — выдохнула я, глядя на осколки.

— А ну-ка, счастье, сядь! — хреновым тоном велела ведьма, настороженно глядя на меня.

— Ты чего? — воззрилась я на нее в полном недоумении.

Та молча сдернула с головы платок; расплела длинную, с проседью, косу; положила руки мне на голову и замерла, едва слышно читая заклятье.

Пахнуло холодом.

Я молча сидела, не понимая, что нашло на коллегу. Случаи буйного помешательства ведьмам не грозят. Мы не умрем от ужаса при виде восставшего покойника, нам не страшны склероз, маразм и прочие радости возраста. Пелагее, вон, уже под сто лет, ровесницы ее давно как растения, а она у нас — живчик еще тот, ни одна свадьба без нее не обходится.

Веру я уважала. Ведьма была умелая, весьма здравая, да и ко мне словно мать родная относилась. Не верила я, что она мне возьмет и зло причинит. Однако на всякий случай я следила за ее действиями.

Пока волноваться не стоило — она всего лишь сканировала ауру. Это она делает просто мастерски, и надо быть идиотом, чтобы отказаться от такого сеанса. Сейчас она закончит, и у меня на руках будет полная диагностика состояния моего тела. Возможно, гастритик намечается, а я и не знаю об этом…

Вера закончила, сняла руки с моей макушки, села на табуретку и молча посмотрела на нее. Мне не понравился ее взгляд. Совсем.

— Что не так? — тихо спросила я.

Похоже, гастритиком тут дело не обойдется. Что, что заставляет ее смотреть на меня, как на будущую покойницу? Что притаилось во мне? СПИД? Тропическая лихорадка? Атипичная пневмония???

— Вот тут, — она указала на мой живот, — у тебя аура серая. Я сразу поняла, что дело неладно, но такого, признаться, не ожидала…

— Что? — видимо, я ослышалась.

Это же аура мертвых! Вернее, просто серая дымка, ничего не имеющая с семислойной аурой живых! Не может мертвое наложиться на живое, это просто редкостный бред!

— Аура, говорю, у тебя около пупка серая, — повторила Вера, вновь повязывая волосы платком. — Правда, отторгает ее тело, выталкивает, словно вода масло. Когда я положила тебе руки на голову, она была размером с суповую тарелку. А сейчас уже со спичечный коробок.

— Вера, — тихо сказала я. — Но, если эта дыра так быстро сокращается, то откуда она вообще взялась? Даже если допустить, что я к тебе пришла вся серая с ног до головы — и то сейчас бы этого пятна на животе уже не было!

Вера пристально посмотрела на меня и вздохнула:

— Знаешь, мне что странным показалось? Сидели мы, разговаривали, и вдруг ты замерла, лицо исказилось на миг, а потом ты взглянула на меня совершенно чужим взглядом. У меня прямо сразу мысль мелькнула: вот не Марьин взгляд и все тут! Умный такой…

— Это что, ты меня за олигофренку держишь? — возмутилась я.

Ведьма красноречиво посмотрела на меня, и я осеклась.

— Это в какой момент произошло? — очень тихо спросила я.

— Мы с тобой поговорили о вызове духа-двойника, ты сказала «Ясно», и после этого начались странности.

— Ты ошиблась. Все нормально, я все помню.

— Точно?

Я напряженно осмотрелась вокруг себя, пытаясь угадать в картинке десять отличий. Спустя секунду мне стало как-то очень нехорошо. Когда я пришла — огонь в печке вовсю полыхал, на плите исходила бульканьем кастрюлька. Теперь же она была отставлена на приступок, и дрова прогорели. Сквозь решетчатую дверцу виднелись алые угли.

— Сколько это длилось? — помертвевшие губы отказывались шевелиться.

— С полчаса.

— Я что, сидела мумией — и все? И ты полчаса ждала, чтобы просканировать ауру?

— Ничего себе мумия, — возмутилась она. — Все пирожки подмела подчистую!

— Конец моей фигуре, — горько заключила я, то-то мне так нехорошо в животе и тяжело на душе. — И что, я полчаса только пирожки лопала? Не разговаривала?

— Знаешь, ты была очень вежливая и вообще приличная, — задумчиво поведала она. — Сказала, что у меня тут очень мило и что мой платочек великолепно оттеняет цвет лица.

Я обвела кухню, не блещущую чистотой, ошалелым взглядом. Мило? Потом перевела глаза на застиранный платок на голове ведьмы с еле различимыми цветочками и вгляделась в лицо под ним, щедро отмеченное возрастом.

Боже, я сошла с ума…

«Это сказывается позавчерашний перепой», — гнусно хихикнул внутренний голос.

«Да я ни с какого такого перепою я не стану отвешивать комплименты старым ведьмам!!!», — рявкнула я на него.

— Это все, что я говорила? — снова обратилась я к Вере.

— Путина с тобой от души поругали, — охотно призналась она.

— Знаешь, а я ведь ничего против него не имею, — задумчиво сказала я, — Более того — на последних выборах специально взяла себе труд проголосовать за него. И мы с тобой не раз говорили, что я не желаю его ругать. Нравится он мне.

— Я помню, — спокойно ответила она. — Потому и поняла, что дело тут нечисто.

Я помолчала, припоминая горячий диск в сидюке и вкус баунти во рту.

— У меня шизофрения? — бесстрастно спросила я. — Только честно. Ты же видела все семь слоев…

— Балда! — не выдержала Вера. — В тебе — мертвый!!! Десять минут назад в твоем теле был мертвый!!! Иначе откуда тут серая аура???

И она снова ткнула пальцем мне в живот.

— Это невозможно, — устало спросила я. — Вера, я же некромантию практикую, так что поверь мне, дух мертвого никогда не попадет в чужое живое тело, просто потому, что нет такого понятия — «дух мертвого». Ведь именно дух делает тело живым, сломалось что—то в теле — и все, тут же дух отлетает на небеса.

— Так может какой заблудший, еще не долетел? — несмело предположила Вера.

Я покачала головой:

— Живое не может принять мертвое, это просто невозможно. Да и не может быть в одном теле более одного духа. Так что твои намеки про ауру… Ну бред ведь, согласись.

— Соглашусь, — кивнула она. — Соглашусь, милая ты моя. Только я своими глазами видела, как в твоем теле со мной разговаривал кто—то другой. И взгляд не твой, и разговаривала ты совсем другими речами. Да и аура не соврет.

Я молча смотрела на нее. Что сказать — я не знала. Вот тебе и съездила за советом о том, как уберечь любимого…

— Марья, тебе может помощь нужна? — помолчав, спросила ведьма.

— Там видно будет, — кивнула я, думая о своем.

— Если что — обращайся.

— Да скорее всего мне к батюшке Иоанну из Знаменского собора придется обращаться, — хмыкнула я. — Пусть хоть раз в жизни почувствует себя экзорцистом.

— Кем? — не поняла она.

— Изгоняющим дьявола, так сказать. Ладно, Вера, спасибо тебе огромное за все. Не знаю, чтобы я без тебя делала, но теперь точно надо идти.

— Будь осторожнее.

— Непременно.

На пороге меня нагнал ее голос.

— Марья?

— Да.

— Знаешь, а ведь то пятно у тебя на пупке не сходит. Словно въелось оно в тебя.

— Буду отстирывать тайдом, — пожала я плечами. — И не рассказывай никому, ладно?

Выйдя от Веры, к машине я не пошла. Глянула вправо — влево, углядела знакомый призрачный силуэт вдали и нисколько не удивилась. Да, любимому снятся кошки, какая-то тварь притаилась во мне, а еще за мной тенью следует настоящее привидение. Здорово. Жизнь бьет ключом, и все по голове. Подумав, я пошла к продуктовому магазину на пустынном пятачке. Шопинг меня всегда здорово успокаивал, и вообще…

Через десять минут я вышла из оттуда с покупками. Упакованная в полиэтилен куриная ножка для Бакса и здоровенная плитка шоколада для …

«Для кого?», — ласково осведомился внутренний голос.

Я не ответила. Мог бы и сам догадаться — когда ведьмам туго, они стараются сделать как можно добрых дел. Особенно тех, которые не хочется делать. Господь — он все видит, если что — зачтет.

С крыльца я обозрела окрестности, хмыкнула, обошла магазин, и наконец наткнулась на Женьку. Он стоял, привалясь к стене спиной и обхватив себя руками.

— Замерз? — сочувственно спросила я.

— Что? — он открыл глаза, увидел меня и явственно вздрогнул.

А я поразилась тому, как же он здорово сдал за это время… Он был, словно цветная простыня по весне, с лета забытая нерадивой хозяйкой на бельевой веревке. Он словно полинял.

— Надеюсь, убегать от меня не будешь? — вздохнула я.

— Да с чего это я забегал? — холодно спросил он.

— Ну, кто тебя знает, — неопределенно пожала я плечами. — Пошли в машину, поговорим.

— Нет.

Он так это сказал, что я поняла — обжалованию это не подлежит. Нет — значит нет. И упрашивать его бесполезно. Ну да ничего, я тоже вредная.

— Жень, ситуация слишком сложная, чтобы я вот так взяла и ушла. Странностей много и вообще…

— Магдалина, — раздельно сказал он. — Какое-то время я еще буду появляться тебе на глаза. Поверь, не по своей воле. Ты, главное, держись от меня подальше. И все будет хорошо.

— А что будет, если наоборот? — хмыкнула я. — Если я не отстану? Если я буду с тобой сидеть с тобой на лавочке во дворе и скрашивать твое одиночество?

— Ты заболеешь и умрешь.

— От общения с тобой, что ли?

— От простуды! — он мученически возвел глаза в дождливое осеннее небо.

Я проследила за его взглядом и согласилась:

— Да, погодка мерзопакостная. Так что поехали-ка домой ко мне, чай с шоколадкой попьем.

Он равнодушно посмотрел на продемонстрированную плитку и пожал плечами:

— Магдалина, я тебе уже как-то объяснял, что пить чай я не могу чисто технически. И не надо за мной ходить, ладно? Не надо пытаться со мной заговорить. Скоро ты избавишься от моего присутствия, обещаю.

— Насколько скоро? — помимо воли задала я нетактичный вопрос. Хотя — все равно доброе дело не состоялось, так чего церемониться?

— Не знаю, — ровно ответил он.

— А чего тогда обещаешь? Может быть, это еще пару лет продлится, — деловито поинтересовалась я.

— Максимум месяц, — сухо ответил он. — Но думаю — в ближайшие дни все решится.

— Я надеюсь, — благожелательно улыбнулась я ему, развернулась, и, не прощаясь, пошла к машине.

А по дороге я размышляла о том, что я на месте Женьки уже бы давно билась в истерике и валялась в ногах у той, что является единственной ниточкой-связью с привычным миром. Со мной. Ибо только я его вижу.

А он меня гонит.

Да, я не могу ему помочь. Но ведь он сам себе не поможет, так хотя бы не отвергал мою руку, вместе со мной ему было бы проще пережить эту ситуацию.

Упрямство — вот имя твое, Евгений…

«Скорее, тут дело в дзен», — тяжко вздохнул внутренний голос.

«Дзен, не дзен, главное — он умный мальчик и не лезет ко мне со своими проблемами», — цинично подвела я итог и аж сама загордилась тому, какая же я все-таки сука.

«Тебе надо другой настрой, — поморщился внутренний голос. — У тебя проблемы, не отягощай душу грехами».

«Настрой, значит, другой? — задумчиво протянула я, — это можно».

И, развернувшись, я поехала на Текутьевское кладбище.

По пути я остановилась на Малыгина около «Цветочного Дождя», чтобы купить роскошнейшую корзину алых роз. Продавщицы меня знали.

— Тридцать две, как всегда? — мило улыбнулись они.

Я лишь кивнула, пытаясь протолкнуть в горле комок. Да, год назад Димке было тридцать два года, а мне двадцать восемь. Я отпраздновала с тех пор еще один день рождения, а его возраст навсегда замер.

Продавщицы меня явно жалели. Однажды я стояла за огромным кустом в кадке, ждала заказанного букета, и нечаянно услышала их разговор.

«И не жалко людям такие деньги выкидывать, — бурчала одна, ловко обвивая лентой колючие стебельки. — Добрые люди на такие деньги неделю живут всей семьей».

«А я думаю — у нее кто-то дорогой умер, и ему она цветы носит, — понизив голос, ответила другая. — Муж или любимый парень. Ты видела, какие у нее глаза больные, когда она с цветами уходит?»

«Да как-то не присматривалась, — пожала плечами цветочница. — Но, наверно, ты права, она ведь всегда просит тридцать две алые розы. Четное число, для покойников».

Девчонки помолчали, составляя букет.

«Дуры бабы, — наконец вздохнула первая. — Так сердце себе рвать. Я, признаться, ее по первости-то обсчитывала, как и всех, а потом увидела, как она на цветы смотрит — и все, как отрезало. Грех на таком наживаться».

Я тогда долго стояла за развесистым кустом, незамеченная добрыми цветочницами. Смотрела сквозь стекло на шпиль башни Газпрома, через дорогу от которого и расположилось Текутьевское кладбище.

Потом забрала букет и как обычно отправилась на могилу к любимому парню.

В этот раз девушки тоже расстарались для постоянной посетительницы, выбрали самые свежие цветы, с росой на тугих бутонах, и вскоре я уже шла по притихшему погосту.

«Только один раз человек любит», — сказал когда-то Соломон. Димка был моей половинкой, и если бы не нелепая смерть — была бы я уже его женой. Я бы сделала для него то, на что ради Дэна я не могу решиться — венчание, дети. Я бы забросила колдовство, ибо зачем мне все это, если у меня есть любимый муж?

Я очень тяжело пережила его смерть. Выла, как волчица в своем логове, и мне очень не хотелось жить. Но Господь смилостивился надо мной и дал мне взамен Димки — Дэна. Они очень, очень похожи внешне, и иногда, когда я вглядываюсь в Дэна, то с замиранием сердца вижу Димку. В интонации, в повороте головы, во взгляде — я ловлю отблеск единственно любимого, и сердце мое наполняется безграничной нежностью к Дэну, за то, что он дает мне это увидеть.

На кладбище было как всегда очень тихо и темно из-за высоких корабельных сосен. Этот погост очень старый, на нем почти не хоронят, только что по большому блату, да если родственники заранее оставили в оградке место для своих.

До Димкиной могилы оставалось совсем немного, когда я услышала плач. Поколебавшись, пошла на звук и вскоре обнаружила девушку. Тоненькая, со светлыми густыми волосами, она сидела прямо на могиле, вдавливала ладошки в мерзлую землю и горько плакала, глядя невидящими глазами вверх.

— Умер, — шептала она, — умер, и не забот тебе, не хлопот. А я осталась тебя оплакивать, понимаешь ты это? Знаешь, каково жить, похоронив любимого? Лешка, это непереносимо, сердце так болит, что я уже не могу. Не могу, Лешенька…

И я остановилась, глядя на ее опухшее от слез лицо. Когда-то и я так же плакала на могиле Димки и выговаривала ему за то, что он умер. Что больше никогда он не будет рядом со мной, что навсегда я лишена его улыбок и слов, и никогда, никогда я не подойду к нему, и, приподнявшись на цыпочках, не поцелую в ямочку на подбородке…

Нет ничего страшнее на свете, чем хоронить парня, которого любишь всей душой — я это тогда четко поняла. Боль тогда кипела серной кислотой в моих венах, разъедая душу пониманием, что отныне я одна. Что в моей жизни еще будет много-много дней, плохих и хороших, солнечных и дождливых, а любимого со мной рядом больше никогда не будет.

Никогда…

Девушка заметила меня, и мы обе смутились.

— Извините, — пробормотала она.

И я отчего-то не прошла мимо, подошла к оградке и сочувственно спросила:

— Сильно тяжело?

Она молчала, отворачивая лицо.

— Я тоже похоронила любимого, — вздохнула я. — Вон там он лежит, видишь могилу под белым гранитом? Год уже…

Она встрепенулась, взглянула мне в глаза и порывисто спросила:

— Скажи, это проходит когда-нибудь?

Я знала, про что она говорит. Про боль, непереносимую боль, словно живое сердце без наркоза варят в кипящем масле.

Я присела около нее на лавочке и кивнула:

— Проходит, примерно через год. Остается светлая память и печаль. Но вот в первые месяцы мне сильно плохо было.

— А потом? — жадно спросила она.

— А потом я поняла, что смерть — это не конец, это отсрочка, — тихо и мечтательно улыбнулась я. — Виделись мы с ним. И знаю я, что когда кончится отпущенный мне срок — мы с ним будем вместе.

Она помолчала, после чего нерешительно призналась:

— Мне кажется, что он около меня, рядом. Поймешь меня или за сумасшедшую посчитаешь — не знаю, но я каким-то странным образом иногда чувствую его присутствие. Как, я не знаю. Ничего конкретного. Ничего пугающего. Никаких прикосновений, дуновений, шевелений штор и листьев на комнатных растениях. Никаких видений. Вообще ничего. Но он здесь…

— Ничего удивительного, — пожала я плечами. — Душа — она ведь не сразу после смерти покидает те места, что обитала при жизни. Первые три дня вообще витает над телом.

— Точно, — воскликнула девушка. — Я первые три дня очень сильно чувствовала его присутствие дома, мы ведь только месяц как поженились…

И она, не сдержавшись, снова заплакала. Я гладила ее по узкой спине и вспоминала, как рыдала над телом Димки, как хотела умереть вслед за ним, только бы не чувствовать эту боль. Но он словно был рядом, нашептывал мне в уши, что не оставит меня, что смерть — это не конец всему, и не надо отягощать душу грехом самоубийства.

Только это меня и спасло.

— У Лешеньки уже седьмой день, — сквозь слезы сказала девушка. — Что потом, после третьего дня с ним случилось?

— На третий день после смерти ангел-хранитель ведет освобожденную от телесных оков душу на первое поклонение к Богу. И с того момента и начинается отторжение всего земного. Это время осознания произошедшего покойным, время понимания неизбежности наступивших перемен. Время прощания «оттуда» со всеми, с кем пришлось расстаться. До девятого дня ты будешь чувствовать его присутствие. Он еще с тобой…

Я посмотрела на фотографию парня на памятнике. Худое мальчишеское лицо, нос бульбочкой, короткие волосы ежиком. Простое и хорошее лицо.

— Расскажи еще, что с ним сейчас, — горячо попросила девушка.

— С третьего по девятый день ангел водит душу, показывая ей рай и ад. Покойный окончательно понимает, что ему просто некуда больше вернуться. И на девятый же день добрая душа посещает места своих хороших дел, а грешная вынуждена вспомнить все свое дурное. Поминки на девятый день помогают душе преодолеть эти испытания. Вот потому-то и говорят, что о покойных или хорошо, или никак. Молись о своем Леше. Вспоминай его хорошие поступки, это ему сейчас поможет.

— Спасибо, — порывисто сказала она. — Спасибо, что подсказала, как можно мне ему помочь. Я неверующая, но раз это Лешеньке надо — покрещусь и буду ходить в церковь.

Я лишь грустно улыбнулась. Да, и я когда-то цеплялась за все, что хоть призрачной нитью, но свяжет меня с Димкой. Украшала его могилу, ворошила в памяти прошлое…

— И запомни, очень важен сороковой день, — вздохнула я. — Это день, когда после всего увиденного и осознанного, после всех мытарств ангел-хранитель приводит душу к престолу Творца. Он решает, куда отправится душа далее: в райские кущи или искупать свои прегрешения. Так что сороковины справь особенно тщательно, Чтобы это было не просто поминовение, но и просьба, мольба о снисхождении к покойному. Накрой стол, он будет символизировать доброе отношение к покойному. Поможет ему и щедрое подаяние, милостыню раздай.

— Все сделаю, — потерянно шептала она. — Только вот скорей бы боль эта прошла, не могу больше…

Я встала, подхватила корзинку с розами и сказала ей на прощанье:

— Не вешай нос. Смерть — это временное расставание, а не конец всему. Что бы ни случилось, что бы ни пришлось перетерпеть, жизнь все нити склеивает заново, как паук, и гораздо быстрее, чем можно вообразить, и этому не воспрепятствуешь. Я это точно знаю, поверь мне.