"У нас уже утро" - читать интересную книгу автора (Чаковский Александр Борисович)ГЛАВА IVДоронин приехал в Танаку поздно ночью. Маленький паровоз, с трудом тащивший за собой пять крохотных чёрных вагонов, остановился в полной темноте и, казалось, облегчённо вздохнул. Выйдя из вагона и сделав несколько шагов в сторону, Доронин уже ничего не видел вокруг себя. Тёмный поезд словно растворился в непроницаемом ночном мраке. Дул холодный, влажный ветер. Откуда-то издалека доносился мерный, то затихающий, то нарастающий шум. Точно что-то огромное, неимоверно тяжёлое с трудом громоздилось куда-то ввысь и, не достигнув вершины, низвергалось с шипением и грохотом. Доронин понял, что это и было море. Он двинулся наугад по направлению к этому шуму. Вскоре вдалеке показалась цепочка слабо мерцавших огоньков, над ней другая, третья. Это было похоже на Большую Медведицу, если смотреть на неё в очень тёмную ночь. Городок, видимо, был расположен на сопках. Стояла полная тишина, только где-то совсем рядом мерно шумело море. Не было видно ни души. Домики, в которых не светилось ни одно окно, выглядели ещё более лёгкими, чем в Средне-Сахалинске. Соседство этих непрочных построек с громадой моря показалось Доронину неестественным. «Как же мне найти этот рыбокомбинат? – подумал он. – Даже спросить не у кого!» Море на секунду затихло. Оно ползло где-то рядом, шурша галькой и подкрадываясь, как огромный хищный зверь. И, словно наконец решив, что скрываться больше ни к чему, оно с внезапным грохотом изо всей силы ударило о берег. Доронин остановился в испуге. Брызги не долетели до него, но он отчётливо ощутил сырое дыхание моря и невольно сделал несколько шагов в сторону. «Вот уж это надо бросить! – с досадой на свой испуг подумал он. – Мне придётся жить здесь, на берегу, и, вероятно, не раз выходить в море. Я должен побороть в себе этот страх». Он пошёл вдоль берега и скоро различил в темноте длинное узкое строение. – Кто идёт? – окликнул его чей-то молодой уверенный голос. Доронин облегчённо вздохнул. – Рыбокомбинат здесь, товарищ? – спросил он. – Здесь, – ответили из темноты. – А вы кто такой будете? – Как бы мне какое-нибудь начальство отыскать? – не отвечая на вопрос, сказал Доронин. Из темноты вышел человек и посветил карманным фонариком прямо в лицо Доронину. Тот зажмурился, но фонарик тотчас же погас, и Доронин смог разглядеть своего собеседника. Это был молодой парень в пилотке и ватнике, подпоясанном ремнём. – Вы откуда будете? – снова спросил парень. – Сейчас из области приехал, а вообще – с материка, – Все с материка. Вам кого надо-то? – Давай директора, – весело сказал Доронин, – Директор спит. – Придётся разбудить. – Нет уж, – твёрдо сказал парень, – если вы на работу прибыли, то давайте в барак… – А ну, друг, быстро веди меня к начальству. Ясно? – коротко приказал Доронин тем тоном, который безошибочно действовал на фронте на слишком несговорчивых часовых чужих подразделений. Расчёт оказался верен. Парень весь как-то подтянулся, – Есть, – сказал он. Они прошли мимо тёмных бараков, вошли в дом и поднялись по ветхой деревянной лестнице. – Может, вам не так срочно? – нерешительно спросил парень, останавливаясь перед дверью. Его забота о директоре тронула Доронина: он вспомнил своего ординарца, погибшего в сорок третьем под Любанью. – Не волнуйся, стучи, директор ждёт меня. Парень осторожно постучал. – Кто? – спросил за дверью женский голос. «Однако, – подумал Доронин, – мой предшественник устроился тут совсем по-семейному. Жена, детишки, наверное…» – К вам тут приехали, говорят – срочное дело, – неуверенно сказал парень. Дверь открылась. На пороге стояла женщина лет двадцати восьми, невысокого роста, в синем комбинезоне. Её густые волосы были наспех зачёсаны назад, и только одна русая прядь свешивалась на лоб. – Извините, пожалуйста, – смущённо сказал Доронин, – мне нужен исполняющий обязанности директора комбината. – Это я, – сказала женщина, – проходите. – У неё был негромкий, грудной голос. Доронин не двинулся с места. – То есть как это вы? – пробормотал он. – Очень просто. Вы ведь Доронин? Меня известили о вашем приезде. Ну, чего же вы… словно к полу приросли? Спасибо, Нырков, – кивнула она парню, все ещё стоявшему поодаль, – можешь идти. Доронин вошёл в комнату. Горел электрический свет. Женщина поправила одеяло на постели. – Давайте знакомиться, – сказала она. – Вологдина Нина Васильевна. Да что вы смотрите на меня, точно на осьминога? Ставьте же чемодан. Вологдина говорила серьёзно, но казалось, что она с трудом удерживает улыбку. – Видите ли, – начал Доронин, – меня не предупредили… – Что я женщина? – Да нет… – совсем смешался Доронин. – Словом… словом, вот я прибыл. – Что верно, то верно, – сказала Вологдина и вышла из комнаты. «Вот так штука! – подумал Доронин. – Почему же мне не сказали, что тут женщина заправляет?…» Он осмотрелся. Кроме железной, наспех застеленной кровати, в комнате стояли письменный стол и продавленное плетёное кресло. Над столом висело что-то похожее не то на картину, не то на чертёж. На желтоватой, точно посыпанной песком земле симметрично расположились лёгкие, изящные строения. За ними или, вернее, над ними, ибо чертёж был лишён всякой перспективы, голубело неподвижное море, совсем такое, как где-нибудь в Крыму. Под всем этим на деревянной раме виднелись какие-то иероглифы. В комнате было холодно. Свежий морской ветер свободно проникал сюда сквозь огромные, неплотно закрытые окна. Кроме того, и в стенах тоже, по-видимому, были щели. Вернулась Вологдина. Она гладко причесала волосы, и русая прядь больше уже не свешивалась у неё на лоб. – Я поставила чайник, – сказала она, – надо же напоить начальство с дороги. Тем временем мне приготовят комнату. Доронин внимательно посмотрел на Вологдину. У неё были тонкие, но не злые губы и чуть насмешливые глаза. – Насчёт комнаты отставить, – сказал Доронин, – вы будете спать здесь, а я… – Не выдумывайте, пожалуйста, – прервала его Вологдина, усаживаясь на кровать. – Скажите-ка лучше: вы к нам откуда? – Из Ленинграда. – Я не о том. С каких промыслов? – Собственно… я не с промыслов. – Из главка? – Нет. Я… очень давно работал по рыбе. Лет десять назад. Потом служил в армии. Я кадровый. – Но мне передали, что вы назначены директором нашего комбината. Так? – Говорят, что так. – Интересно, – неопределённо сказала Вологдина; она явно была разочарована и не думала этого скрывать. Доронин почувствовал себя задетым. Разве он не доказывал в Москве, что давно отстал от рыбного дела? Разве он приехал сюда по собственной воле? – Вы, кажется, недовольны моим приездом? – сухо спросил он. – Нет, что вы! – холодно ответила Вологдина, подымаясь с кровати. – Начальство знает, что делает. Она снова вышла из комнаты и вскоре вернулась с чайником. Это был огромный чайник, какие часто можно видеть в поездах дальнего следования. Вологдина несла его в одной руке, а другой держала за ушки две крошечные японские чашечки. Разлив чай и снова присев на кровать, она сказала: – Пейте. Доронин пододвинул к себе чашечку. Некоторое время они пили молча. – Что это означает? – спросил наконец Доронин, указывая на чертёж, висевший над столом. – Не наш ли комбинат? – Да, – рассеянно ответила Вологдина. – Таким он, должно быть, снился японцам. А на деле то были сараи и вообще… сплошная кустарщина. Да сейчас и того хуже. Все сожгли, разрушили… – Она помолчала и вдруг спросила: – Вы на море-то когда-нибудь бывали? Доронин понял, что, отвечая на его вопрос, она думала совсем о другом. – Нет, – спокойно сказал он, – если не считать пригородных рейсов по Финскому заливу. Раздражение, которое овладело им несколько минут назад, внезапно улеглось. Он видел, что Вологдина не чувствует к нему ни доверия, ни уважения. Но это теперь не сердило и не обескураживало его. Ему даже нравилось грубоватое прямодушие этой женщины с внимательными, чуть насмешливыми глазами. «В сущности, она права, – усмехаясь про себя, думал Доронин. – Поди-ка, поруководи здесь таким комбинатом! Вот она и надеялась, что приедет директор, бывалый человек, и ей станет хоть немного легче. А приехал какой-то вчерашний солдат, который и моря-то никогда толком не видел. Откуда ей знать, что этот солдат и сам доказывал, что его не надо посылать на рыбу?…» И странно, – чем откровеннее Вологдина выказывала своё пренебрежение к нему, тем Доронин острее ощущал уверенность в собственных силах. – Ну, – сказал он, отставляя чашечку, – теперь, может быть, разрешите и мне вами поинтересоваться? – Пожалуйста, – хмуро отозвалась Вологдина. – Что же, – улыбаясь, сказал Доронин, – начнём в том же порядке. Откуда прибыли? – Ниоткуда, – ответила Вологдина. – Я местная. – То есть? – Рыба – ваша специальность? – Да. Сюда назначена начальником лова. По необходимости замещаю директора. – Она резко поднялась. – А теперь я пойду. Вам нужно отдохнуть с дороги. О делах поговорим завтра. – Вы больше ничего не хотите мне сказать? – спросил Доронин. – Нет, – ответила Вологдина и пошла к двери. – Вот что, – твёрдо сказал Доронин, поднимаясь и беря свой чемодан, – спать вы будете здесь. На этой постели. – Но… – Давайте прекратим дискуссию. …Он спустился по лестнице. У крыльца, прячась от ветра, стоял Нырков. – Слушай-ка, – сказал Доронин, – тут где-то помещение приготовили… – Для Нины Васильевны? – отозвался Нырков, – Там буду спать я. Покажи, как пройти. Нырков привёл Доронина в крошечную комнатку, почти всю площадь которой занимала железная кровать, покрытая серым солдатским одеялом. В углу стояло ведро воды. – Вот, – сказал Нырков. – Спасибо, – поблагодарил его Доронин, ставя чемодан и снимая пальто. – Ты давно здесь? – Я-то? – переспросил Нырков. – Да уж второй месяц пошёл… – Откуда прибыл? – Из армии. После демобилизации, значит, – Пехотинец? – Сапёр. Отделением командовал. Доронин сразу почувствовал симпатию к этому парню. – А сам из каких мест? – Брянский. – Дом-то уцелел? – Восстановили. – Женат? – Женатый, родители есть. – Я тоже из армии, Нырков, – зачем-то сказал Доронин, садясь на постель. – Ты где воевал? – На Западном… В Венгрии закончил. «На Западном», – повторил про себя Доронин. Так говорили здесь, на Дальнем Востоке. – А на Восточном? – И на Восточном довелось. – А я в Прибалтике воевал, – после паузы сказал Доронин. – В каких местах? – спросил Нырков словно с недоверием. – Выру, Цесис, Рига. На лице Ныркова мгновенно появилась улыбка. – Да это же наши места! – радостно воскликнул он. – А в каком, извиняюсь, звании были? – Майор. – Здорово! – удовлетворённо сказал Нырков, – Чего же ты в такую даль забрался? Почему к себе в Брянскую не вернулся? – спросил Доронин. – Остановиться не мог, товарищ майор, – со вздохом сказал Нырков. – То есть как это? – А так. Шёл, шёл… тут тебе Пруссия, Румыния, Болгария, Венгрия, тут тебе Корея, Маньчжурия… Весь шар земной под ногами вертится. Ну вот, объявилась новая земля – Сахалин, дай, думаю, и эту землю освою. Доронин рассмеялся. – Ну и как? Осваиваешь? – Трудная земля, – задумчиво ответил Йырков. Они помолчали. – А как тут люди, – спросил Доронин. – Эта… Вологдина как? Он не хотел спрашивать о ней. Вопрос вырвался у него невольно. – Нина Васильевна? – переспросил Нырков. – Ого! Генерал-лейтенант! Её у нас и зовут генеральшей. Корпусом свободно может командовать. – Да? – суховато сказал Доронин. И добавил: – Спасибо, Нырков. Не буду тебя больше задерживать. – Есть, – отозвался Нырков. – Спокойно отдыхать! Он ушёл, а Доронин снял сапоги и с удовольствием растянулся на кровати. «Через несколько часов, – думал он, – настанет утро, и я должен буду приступить к работе. Но с чего начать? С чего?…» По дороге в Танаку Доронин предполагал, что старый директор введёт его в курс дела и ему удастся, не выказывая прямо своей неопытности, исподволь включиться в работу. Но теперь всё складывалось иначе. Нечего было и думать, что Вологдина с её характером станет вводить его в курс дела… «Ладно, утро вечера мудренее, – сказал про себя Доронин. – Посмотрим, что это за премудрость такая – ловить рыбу на Сахалине!» Он повернулся на бок и тотчас крепко заснул. Когда он проснулся, в окно светило неяркое утреннее солнце. Доронин вскочил и выглянул за дверь в поисках умывальника. Не найдя его, он взял стоявшее в углу ведро с водой, вышел на улицу и умылся. Потом наскоро, чуть намыливая кожу, побрился. При этом дважды порезался, что с ним случалось очень редко. Покончив с бритьём, Доронин отправился в контору. Ещё на лестнице до него донёсся гул человеческих голосов. Доронин вошёл в комнату, которая была полна людей в ватниках и прорезиненных комбинезонах. Их высокие сапоги были покрыты блёстками рыбьей чешуи, похожими на гривенники. Пахло рыбой и морем. Люди со всех сторон окружили стол, за которым сидела Вологдина. Когда Доронин вошёл, она мельком взглянула на него и громко, покрывая голоса людей, сказала: – Тихо! Не все сразу. Говорите по очереди. Вот хоть ты, дядя Ваня. – Чем яруса обновлять, генеральша? – заговорил дядя Ваня – огромного роста человек в брезентовых штанах, выпущенных поверх сапог. – Где поводец? – Он растопырил свои большие красные сплюснутые пальцы. – Ты скажи: можно без дели лососёвый невод латать? А? Говорили третьёводни – дель подвезут, а где она, дель? Чем горбушу брать будем? Ведь не сегодня-завтра пойдёт!… – Ясно, – сказала Вологдина. – Ну, а вы что, Николай Матвеевич? Стоявший чуть поодаль мужчина средних лет, в тёплом городского покроя пальто решительно сказал: – Что-нибудь одно, Нина Васильевна: или давайте людей, или берите их совсем. Что это за система – вчера дали плотников на ремонт оборудования, а сегодня отправляют их на лесозаготовки! Я прошу, по крайней мере, оставить на заводе людей по этому списку… Он вынул из кармана смятую четвертушку бумаги и положил её на стол. – Так… – неопределённо сказала Вологдина, разглядывая четвертушку. – Ну, а ты что, Нырков? – Нина Васильевна, – торопливо и возбуждённо заговорил Нырков, – сегодня опять те же люди в море ушли. А молодёжь снова без кунгасов. Куда же это годится? Ведь решено было очерёдность ввести… Ребята деньги проедают, а заработков никаких. Как тут работу вести? – Ясно, – повторила Вологдина и медленно обвела взглядом стоявших перед ней людей. – Ты, Воронов, конечно, по поводу судоремонта? Нечем конопатить, верно? Ты, Андрей Андреевич, насчёт посольных чанов? Ты, Феоктистов, по поводу жилья… – Все, все с одними делами! – закричал дядя Ваня, – Жилья нет, дели нет, пакли нет!… И притихший было шум возобновился с прежней силой. Перебивая друг друга, люди кричали о жилье, о пакле, о судоремонте, о чанах, о кунгасах, упрашивали, требовали, грозили… Вологдина резко поднялась из-за стола. Мгновенно наступила тишина. – Вот что, товарищи, – негромко сказала Вологдина, – всё это я слышу каждое утро. Уже наизусть заучила. Того, что я делаю, видимо, мало. Вы недовольны, и я вас понимаю. Но, – она повысила голос, – к нам назначен новый директор. Теперь со всеми вопросами прошу обращаться к нему. Вот он стоит, знакомьтесь. Обернувшись к стоящему у окна Доронину, она вышла из-за стола. Было по-прежнему тихо. Десятки глаз внимательно смотрели на нового директора. Закусив губу и не глядя на Вологдину, он медленно прошёл к столу. – Я прибыл сюда сегодня ночью, – сказал Доронин, вглядываясь в обращённые к нему лица. – Ответить на ваши вопросы, естественно, ещё не могу. Мне нужно сначала войти в курс дела. Поэтому наш разговор придётся отложить. Прошу товарищей разойтись по местам. Стоявший прямо перед ним дядя Ваня с разочарованным видом развёл руками. Кто-то недовольно протянул: «Вот тебе и на!» Кто-то тихонько присвистнул. Люди нехотя поворачивались и один за другим шли к выходу. Последней медленно пошла к двери Вологдина. «Как она могла так поступить? – глядя ей в спину, думал Доронин. – Нет, с этим надо покончить. Такие вещи не должны повторяться». – Товарища Вологдину прошу остаться, – решительно сказал он. Вологдина вздрогнула и обернулась. Доронин продолжал стоять у стола. Он спросил напрямик: – Для чего вы устроили эту демонстрацию? – Почему демонстрацию? – чуть прищурившись, сказала Вологдина. – Разве в функции директора не входит разрешение важнейших производственных вопросов? – Не лицемерьте, – резко ответил Доронин. – Вы прекрасно понимаете, о чём идёт речь. Ваше поведение недопустимо. Ещё одна такая сцена… – И вы меня уволите? – закончила Вологдина; на лице её появилось злое выражение. – Если понадобится – уволю, – коротко сказал Доронин. – Сядьте. – Он кивнул на стоявшее перед столом плетёное кресло. Вологдина с подчёркнутой неохотой вернулась и села. – Зачем вам понадобилась эта демонстрация? – снова спросил Доронин. – Зачем вы разыграли всю эту сцену, вместо того чтобы по-деловому вместе со мной приступить к работе? – Вы директор и обязаны разрешать все вопросы, – упрямо повторила Вологдина. – А если не можете, не умеете… пусть вам будет стыдно. – Вы сами могли разрешить эти вопросы, – начал было Доронин, не обращая внимания на её последние слова, но она вскочила с кресла и прервала его: – Нет, не могла! Она замолчала и несколько раз прошлась по комнате. Доронин внимательно следил за ней. – Не могла!… – повторила Вологдина уже другим тоном. – Я тоже многого не знаю… Столько надо сделать, а сил не хватает! Вот я и думала: «Приедет директор…» Она снова замолчала. Доронин неожиданно почувствовал, что его раздражение проходит, но не подал виду. – Расскажите мне о комбинате и его руководителях, – подчёркнуто официальным точом сказал он. – Я могу вам сказать, из чего должен состоять комбинат, – ответила Вологдина, делая ударение на слове «должен». – Два завода – рыбоконсервный и крабовый. Цех обработки. Засольный цех. Холодильник. Флот, – всё это она перечислила безразличным голосом. – Главный инженер – Венцов. Человек с опытом. Механизатор! – В её голосе послышался оттенок пренебрежения. – Капитан флота Черемных – рыбачил в Приморье… Да что тут говорить! – с внезапным раздражением оборвала она себя. – «Расскажите», «Доложите»! Точно где-то в тресте сидим, а за окном троллейбусы бегают… Пришлю вам главного инженера, пусть докладывает: он это любит…» Водогдина, не оборачиваясь, пошла к двери. Доронин не остановил её и лишь усмехнулся, когда она, выходя, хлопнула дверью. Что-то в этой женщине одновременно и отталкивало и привлекало его. Она вела себя с ним просто возмутительно. Но в то же время только человек, который глубоко предан своему делу, мог так горячо говорить о надеждах, связанных с приездом нового директора. Как бы там ни было, она не имеет права вести себя подобным образом. Её надо приучить к дисциплине. Однако в глубине души Доронин понимал, что административными мерами он ничего не добьётся. Всё дело в том, что Вологдина знает больше, чем он, гораздо больше. До тех пор, пока это будет так, он не завоюет её уважение и останется для неё человеком со стороны. В дверь кто-то постучал, и, когда Доронин откликнулся, на пороге появился высокий худощавый человек с ввалившимися небритыми щеками. Он был одет в японскую зелёную куртку военного образца. – Товарищ директор? – спросил человек и, не дожидаясь ответа, сказал: – Моя фамилия Венцов. – Прошу садиться, – пригласил Доронин; он взял свой стул и поставил его против плетёного кресла, в котором расположился главный инженер. – Скажу вам прямо, товарищ Венцов, – начал Доронин, – пока что я директор только по названию. Весь мой опыт ограничивается двумя годами работы в Саратове. Вы знаете, что методы речного лова совсем иные. Кроме того, за последнее время наша рыбная индустрия ушла далеко вперёд. Поэтому прошу вас: введите меня в курс дела. Обращаясь к Венцову, Доронин напряжённо следил за выражением его лица. Но главный инженер слушал внимательно и, как казалось Доронину, даже сочувственно. – Друг мой, – сказал он, когда Доронин замолчал, – вы говорите, что работали в Саратове… Забудьте об этом. Забудьте, что вы живёте в веке атома. Японцы принесли сюда каменный век… Венцов говорил не спеша, у него был приятный баритон. Он явно любовался переливами своего голоса. – Я работал и в Саратове, и на Чёрном море, и в Приазовье, – продолжал он. – Я создавал там рыбную индустрию, которой по праву гордится наша страна. Волей судьбы в лице министерства попал сюда… Вы мой товарищ по несчастью… Он замолчал, чуть опустил веки, закинул ногу за ногу и обхватил руками колено. – Вы хотите знать, что мы здесь имеем? Извольте. На этой обетованной земле мы имеем тридцать катеров, из которых только десять отечественных, остальные брошены японцами за негодностью. Мы пока – увы! – не можем их отремонтировать. У нас нет даже пакли, чтобы конопатить суда. А для того чтобы выполнять план, мы должны ежедневно выпускать на лов двадцать единиц флота. У нас очень плохо дело с посольной ёмкостью… Плохо с жильём. Люди приезжают, мы размещаем их в японских халупах, почти под открытым небом. Что же удивительного в том, что они стремятся уехать? А на носу ход горбуши. Доронин слушал главного инженера, и всё вокруг казалось ему безнадёжно унылым и однообразным. Он вспомнил Вологдину. Корректно-равнодушный тон, каким говорил обо всём Венцов, так резко отличался от её чрезмерной порывистой горячности. – Люди, говорите, приезжают? – спросил Доронин. – Увы, в недостаточном количестве. – Рыбаки? – Если бы! – безнадёжно махнул рукой Венцов. – Большинство не нюхало моря, страдает водобоязнью, не отличает селёдку от камбалы… – А вы учите этих людей? – спросил Доронин, подумав о себе. – Техминимум? – подхватил Венцов. – Друг мой, первые кружки техминимума в Одессе были организованы мной. Но здесь люди разбросаны, точно иголки в сене. Часть на лесозаготовках, часть на судоремонте, часть в море… А средства связи прямо-таки доисторические! – Мне сказали в обкоме, что на этом промысле план добычи рыбы не выполняется. Венцов поспешно закивал головой. – Что же делать? Как выполнить план? – жёстко спросил Доронин. С главным инженером неожиданно произошла чудесная перемена. – Я ждал этого вопроса, – подавшись вперёд и сжав пальцами ручки кресла, горячо заговорил он. – Как выполнить план? Я скажу вам, как выполнить план. Прежде всего надо безоговорочно покончить с кустарщиной. Выбросить, сжечь, потопить эти катера-инвалиды. Оснастить флот, получить катера. Немедленно начать строительство кунгасов. Механизировать процесс подачи рыбы на берег. Запастись брезентовыми посольными чанами. Укомплектовать рыболовецкие бригады… Он все более воодушевлялся. Его глубоко запавшие глаза расширились. Воодушевление главного инженера мгновенно передалось Доронину, но так же быстро и покинуло его. – Позвольте, – прервал он Венцова, – а откуда вы собираетесь взять всё это. – С материка! – повышая голос, ответил Венцов. – Послушайте, вы же читали Закон о пятилетнем плане. Вспомните, что там говорится о механизации рыбной промышленности Дальнего Востока. Нам должны, обязаны дать все это! Вы должны потребовать от министерства всё, что нам надо. Писать в Совет Министров, в ЦК. Вы человек партийный! Требовать, требовать и ещё раз требовать! Доронин уже без всякого интереса слушал главного инженера. Конечно, со временем они получат и флот и всё необходимое, но ведь речь идёт о том, что делать сейчас! Не сидеть же сложа руки!… – Это – все? – холодно спросил он Венцова. – То есть? – не понял тот. – Всё, что вы можете посоветовать для выполнения плана? – Я мог бы говорить об этом сутки, – высокомерно сказал Венцов, – но главное выражено в лозунге: против кустарщины, за внедрение механизации во все процессы производства. – Хорошо, – устало сказал Доронин, – идите. Попросите ко мне, пожалуйста, капитана флота… Черемных, кажется. Столь неожиданный конец разговора, видимо, смутил Венцова. – Может быть, пройдём на пирс? – предложил он, вставая. – После, – сказал Доронин и вдруг спросил: – Почему вы носите эту японскую штуку? Венцов растерянно взглянул на свою куртку. – В ней тепло, – сказал он, пожимая плечами. – А что? – Ничего, просто так, – сказал Доронин, с трудом сдерживая раздражение. Венцов попрощался и ушёл. «Да, с руководящими кадрами дело здесь обстоит не блестяще! – подумал Доронин. Венцов произвёл на него резко отрицательное впечатление. – Сидит у моря и ждёт погоды!» – с неприязнью подумал он о главном инженере. Минут через пятнадцать в дверях появился низкорослый, широкоплечий человек в плаще. – Звали? – спросил он. У него было добродушное рябоватое лицо. – Товарищ Черемных? Садитесь, пожалуйста. Черемных сел. – Мне хотелось узнать ваше мнение, – начал Доронин, – почему не выполняется план лова. Черемных пожевал губами и медленно, точно нехотя, ответил: – За план лова отвечает начальник лова. – Вы коммунист? – Член партии. – Так вот, товарищ Черемных, мы здесь два коммуниста: один – местный, другой – прибывший на работу. Вот я и спрашиваю: почему здесь ловят мало рыбы? Черемных молча посмотрел на Доронина круглыми спокойными глазами. – Не умеем, потому и ловим мало, – сказал он наконец. – То есть как так не умеем? – Как не умеют, вы, наверное, не хуже моего знаете. Черемных усмехнулся, а Доронин подумал: «Видно, Вологдина постаралась, информировала». Однако он и на этот раз не отступил от своего старого обычая – всегда идти в открытую. – Моё и ваше неуменье – разные вещи, товарищ Черемных, – сказал он. – Я не рыбак, а военный человек. Мне партия приказала ехать сюда и работать здесь. Я приехал и буду работать. И учиться буду. А вы человек местный, дело знаете… – Но ведь вы же рыбачили в Приморье? – В Приморье – одно, а здесь – другое, – угрюмо сказал Черемных. – Здесь наши методы не годятся. Доронин сразу почувствовал интерес к разговору. – Методы? – переспросил он. – Что же за методы? Разве сельдь не везде одинакова? – Для тех, кто её со ста граммами употребляет, одинакова, – неторопливо сказал Черемных, – а для тех, кто ловит, наоборот. В Приморье, скажем, рыба идёт несколько недель, а здесь – считанные дни. Это раз. Здесь рыба под шторм идёт – это два. Там невод поставил – и гуляй, а здесь погода пять раз на дню изменится. Оставь невод – в клочья изорвёт. Выходит – то снимай, то обратно ставь… В том, что говорил Черемных, было для Доронина уже нечто новое. Он почувствовал благодарность к этому неторопливому человеку за то, что он первый заговорил с ним понятными, человеческими словами. – А с флотом как обстоит дело? – спросил Доронин. – С флотом? – переспросил Черемных. – На сегодняшний день плохо. Имею сорок катеров, из них двадцать – японское барахло. Судоремонтного леса нет! Пакли нет! Квалифицированной силы нет! От графика судоремонта на тридцать процентов отстали… Почти всем судам шпангоуты надо менять, многим – новые кили подводить… Суда на лов уходят, а я на иголках сижу: чи вернутся, чи нет… Он говорил, положив на колени свои большие, широкие руки с красными потрескавшимися пальцами; потом умолк и после паузы неожиданно сказал:… – Американцы, слышал я, в японских газетах пишут, что не умеем мы рыбу ловить. Японцы, видишь, больше нашего брали… – А на самом деле? – с интересом спросил Доронин. – И на самом деле больше. – Почему же? Черемных пожал плечами: – Рыбы в море много. Если её брать да на пристань валить – можно и побольше японцев взять. Доронин вспомнил разговор с Сато. – Девяносто процентов рыбы у них на тук шло, – продолжал Черемных, – удобрительную муку, из неё делали. А для тука что? Свали рыбу на берег – и пусть хоть гниёт. А мы должны принять, отсортировать, засолить… А чем принимать, в чём солить? Дело снова упиралось в «посольные ёмкости», о которых говорил Венцов. Многое в работе комбината было ещё для Доронина неясным, но он понял, что одно из основных звеньев ему удалось схватить. Кроме того, он понял, что многие навыки, приобретённые им во время работы в Саратове, пригодятся и здесь. Слушая Венцова, а теперь Черемных, он с радостью сознавал, что знает гораздо больше, чем ему казалось. Доронин чувствовал, что больше не может сидеть в кабинете. Он знал, что ему ещё рано показываться на пирсе, что там к нему могут обратиться с вопросами, на которые он вряд ли сумеет дать вразумительный ответ. И всё-таки он решил пойти. Попрощавшись с Черемных, он вслед за ним спустился по лестнице и вышел на улицу. Холодный морской ветер ударил ему в лицо. По каменной набережной сновали люди в прорезиненных комбинезонах, в брезентовых куртках, в широких рыбацких шлемах – «зюйдвестках», в солдатских фуражках, а то и просто в пилотках. Все они тащили корзины, доверху наполненные рыбой. Группа мужчин растягивала огромную сеть, в которой бились сотни небольших серебристых рыб. Несколько девушек отцепляли их и бросали в стоявшую на носилках корзину. Кучи высохшей рыбьей чешуи блестели под солнцем, словно серебряные. У берега вздрагивали на мелкой воде два деревянных катера, точнее – две громадные лодки. Люди, стоявшие в лодках, кричали что-то людям на берегу. Пахло йодом, рыбой и ещё чем-то острым и пряным. Одна из девушек, отцеплявших рыбу, пронзительно закричала: – Эй! На кавасачке! Крабов давай привози! В столовой повар простаивает! Низкий мужской голос прокричал что-то в ответ, но слов не было слышно из-за ветра. На берегу у самой воды стояла Вологдина, окружённая рыбаками. Она сделала вид, что не заметила Доронина. Кавасаки, видимо, собирались выходить в море. Моторы уже несколько раз начинали тарахтеть, но тут же глохли. – Что, шкипер? – крикнула Вологдина. – Моторист с мотором спорит? Тот, кого она назвала шкипером, бородатый мужчина в низко надвинутой на лоб фуражке, ходил по палубе. – Ты ему скажи, другу, – продолжала Вологдина, – что на кавасаки ходить-это не московский автобус водить. Люди засмеялись. Но в эту минуту застучал мотор, и в люке показалось чьё-то чумазое молодое лицо: – Ладно, генеральша, не попрекай! Все снова рассмеялись. – Давай, давай в машину! – крикнула Вологдина. – А то она у тебя опять сядет. А ты, шкипер, запомни: без крабов в ковш не пущу. Слышал, чего девчата кричали? – Осьминога им привезу тонны на две да каракатиц на закуску, – невозмутимо ответил шкипер. Видно было, что Вологдину считали здесь своим человеком. Люди охотно смеялись её шуткам и с грубоватым дружелюбием отвечали на них. И Доронин поймал себя на том, что он завидует этой худенькой женщине в синем комбинезоне. Он здесь пока ещё чужой. Ладно, чёрт побери, посмотрим! Катер отвалил. Приятно было смотреть, как море играет с ним, а он будто отмахивается от набегающей волны. Доронин повернулся и пошёл прочь. В длинном и узком, похожем на коридор цехе обработки он встретился с Черемных. Они медленно прошли между двумя рядами квадратных чанов, вцементированных в землю. Черемных сказал, что это и есть вся посольная ёмкость, имеющаяся на комбинате. Её достаточно для того, чтобы засолить примерно половину той рыбы, которую комбинат должен взять в весеннюю путину. Доронин долго сидел с Черемных на борту чана. Капитан флота спокойно и неторопливо рассказывал ему, что, кроме этих чанов, есть ещё брезентовые чаны тысяч на пятнадцать центнеров и что для этих чанов надо сделать гнезда. Но, во-первых, нет плотников, а во-вторых, будет очень трудно вручную подносить рыбу к чанам… Доронин вышел из цеха сумрачный и злой. Он подошёл к толпе рыбаков, собравшихся на берегу. Вдали, на свинцовом, изборождённом морщинами море, покачивались две чёрные точки. Казалось, что они не плыли, а ползли, проваливаясь куда-то и вновь появляясь на поверхности. Это возвращались кавасаки с уловом крабов. Море было относительно спокойно. Только когда суда подошли ближе, Доронин понял, как обманчиво это спокойствие. Он стоял на скользкой от морской воды и рыбьей чешуи каменной пристани и не спускал глаз с приближающихся судов, которые взлетали и опускались, точно на гигантских качелях. Доронин вздохнул с облегчением, когда они наконец зашли в ковш. На палубах лежали крабы. Казалось, что это шевелится один гигантский осьминог. Слышался глухой стук сталкивающихся панцирей, словно между этими огромными безобразными зеленовато-серыми существами шёл медленный, но неумолимый бой. Рабочие складывали крабов в корзины, ставили на носилки и уносили. Доронин пошёл следом за ними и попал на консервный завод. Когда речь шла о рыбе, он многого не знал, но самое существо дела всё-таки было ему знакомо. Крабового же промысла он не знал совершенно. Теперь, остановившись в преддверье крабового завода, он с любопытством смотрел, как рабочий, вооружённый большим, похожим на вилку крючком, срывал с крабов панцири. Он делал это точными, хорошо рассчитанными движениями: хватал из корзины краба, бросал его на пол, становился левой ногой на его конечности и крючком сдирал с него панцирь. Всё это происходило очень быстро. За десять минут не менее ста крабов были освобождены от панцирей. После этого они стали похожи на толстых, мясистых пауков. Двое других рабочих складывали их в корзины и уносили. – Знакомитесь? – раздался за спиной Доронина знакомый низкий голос. Доронин обернулся и увидел Венцова. На главном инженере была теперь уже не японская куртка, а рыбацкая брезентовая роба с откинутым капюшоном. – Смотрю, – коротко ответил Доронин. – Пройдём в цех? – вежливо предложил Венцов. Они вошли в странную комнату неправильной геометрической формы. В огромной нише стоял вделанный в землю пустой котёл. Вдоль стен тянулись узкие столы. У столов спиной к Доронину стояли женщины и что-то делали. Рабочие внесли в цех корзину, наполненную крабами. – Сейчас мы будем их варить, – потирая руки, сказал Венцов. Из невидимых труб в котёл хлынула вода, она быстро заполнила его. Затем над котлом показался пар, и вода закипела. Рабочие прикрепили корзину с крабами к лебёдке, кто-то включил рубильник, и корзина стала медленно погружаться в кипящую воду. Минут через пятнадцать корзина с покрасневшими крабами вновь повисла над котлом. Её обдали холодной водой из шланга. Затем содержимое вывалили на столы, и женщины, вооружённые ножами, стали разрубать крабов на части и вытряхивать мясо. Уложив мясо в деревянные лотки, они передали их на мойку. Там его поместили в небольшие бамбуковые ванночки, прополоскали в воде и снова стали укладывать в лотки. – Это очень тонкая работа, – переливался над ухом Доронина баритон Венцова. – Существует семь сортов мяса: толстое, тонкое, коленце, коготь, розочка, клешня, лапша… Всё это надо отсортировать, промыть, взвесить… Они подошли к весам, где две женщины взвешивали мясо. Рядом рабочие укладывали его в банки, покрытые изнутри лаком. Доронин пошёл к выходу. Венцов по-прежнему следовал за ним. – Мне хотелось бы посмотреть, как живут люди, – сказал Доронин. – Может быть, вы мне покажете? Венцов с готовностью кивнул головой. У подножья сопок было раскинуто несколько брезентовых палаток военно-санитарного образца. Рядом ютились японские хибарки. – Откуда палатки? – спросил Доронин. – Добрые люди дали, – ответил Венцов, – а то было совсем плохо. Доронин вошёл в одну из палаток. Мокрый полог хлестнул его по лицу. В палатке был полумрак. На наскоро сколоченных нарах спали люди. – Почему они не на работе? – спросил Доронин. – Не хватает судов, – ответил Венцов. Всюду, куда бы Доронин ни заходил, он видел одну и ту же картину. На брезенте или на земляном полу, на чемоданах или на расстеленных ватниках, на полушубках или на рыбацких робах сидели и лежали люди. Флота не хватало, они не могли выйти в море и были обречены на безделье. В одной из палаток к Доронину подошёл Нырков. – Товарищ директор, – горячо заговорил он, – вы только скажите, что делать, мы все сделаем. Ведь сердцу больно смотреть! У людей руки чешутся, а работы нет… Все бока отлежали! Как бы со скуки не стали оглобли поворачивать!… Некоторые уж интересуются, когда пароход на материк пойдёт… В голосе Ныркова было столько энергии, что Доронин повеселел. Ему стало радостно от сознания, что этот молодой горячий парень требует от него, Доронина, работы, что он готов горы своротить, если только его научат, как это сделать. Слух о том, что новый директор обходит палатки, быстро распространился по всему посёлку. Вокруг Доронина стали собираться люди. Образовалась группа человек в шестьдесят. В ватниках, накинутых на плечи, стояли они, поглядывая на нового начальника. Доронин понял, что с ними нужно поговорить. – Вот что, товарищи! – громко сказал он, – Я только сегодня ночью прибыл сюда (он чуть было не сказал: «В вашу часть»). Я вижу, что живёте вы плохо. Я не могу сказать, что уже завтра все вы будете жить хорошо, это было бы безответственно. Но я говорю вам, – он повысил голос, – даю честное слово коммуниста, что так дальше продолжаться не будет. Мы будем жить так, как должны жить советские люди. Мы будем ходить в море не раз в неделю, а каждый день. Мы будем… – А ты скажи, товарищ директор, почему обман происходит? – перебил его чей-то сипловатый голос; Доронин обернулся и увидел красное морщинистое лицо Весельчакова. – Какой обман? – недоуменно переспросил Доронин; он растерялся: меньше всего он ожидал встретиться здесь с Весельчаковым. – А это я расскажу, – нагло ответил Весельчаков; он стоял, распахнув своё драповое пальто и заложив руки в карманы ватных брюк. – Мне вербовщик что говорил? «Тысячи, говорил, зашибать будешь!» А что я здесь зашиб? Флота нет, в море ходить не на чём… Это с моей-то квалификацией! – Вы аванс получили? Всё, что вам по договору полагалось, государство выполнило? – спросил Доронин. – Допустим, – покачиваясь на широко расставленных ногах, ответил Весельчаков, – а мне дом нужен, настоящий! Мне сейнер нужен! – Я вам отвечу, гражданин Весельчаков! – крикнул Доронин. – Я вам отвечу. Да, сахалинские рыбаки получат и дома и флот. Но известно ли вам, сколько времени здесь наша Советская власть? Известно? Что же делать, японцы не приготовили для вас ни домов, ни надворных построек. Не позаботились они о вас, гражданин Весельчаков. И бойцы наши, которые кровь свою пролили, чтобы эти земли исконно русские вернуть, тоже не успели домов для вас выстроить, уж извините их. Доронин отвернулся от Весельчакова, сделал паузу и уже спокойно продолжал: – Тут, я слышал, некоторые интересуются, когда пароход на материк пойдёт. Драпануть, значит, хотят. Что же, кой-кому я и сам посоветую завернуть оглобли. Вот, например, вам, гражданин Весельчаков. На красном лице Весельчакова появилось растерянное выражение. – Это в каком же смысле? – негромко спросил он. – А в самом обыкновенном! – ответил кто-то из толпы; Доронин узнал голос Ныркова. – Катись ты отсюда, друг, подобру-поздорову! – крикнул Нырков. – Третий день народ мутишь! «Молодец!» – подумал Доронин, глядя на взволнованного, размахивающего руками Ныркова. – Нет, брат, это ты оставь, – неожиданно шутовским тоном отозвался Весельчаков. – Я, едучи сюда, можно сказать, в большие издержки вошёл, а теперь, значит, заворачивай оглобли!… Люди засмеялись. – Ты мне дай хоть своё оправдать, – продолжал Весельчаков, – а тогда я и сам отшвартуюсь… – Вопрос ясен, – прервал его Доронин. – По японскому, значит, методу. Все из земли вытянуть, все соки высосать – и восвояси. – Да что ты меня с японцем сравниваешь! – визгливо закричал вдруг Весельчаков. – Какое имеете право? Вы меня на работе видели? Вы мне возможность предоставили? Но Доронин уже не обращал на него внимания. – У нас, товарищи, будет все, – твёрдо сказал он, – и флот и жилища. Государство даст нам всё необходимое. Но мы и сами не должны сидеть сложа руки. Завтра вы получите указания, что кому делать. А сейчас, товарищи, закончим наш разговор! – Он хотел крикнуть: «Разойдись!», но вовремя сдержался. Люди направились к палаткам, а Доронин медленно пошёл к себе в контору. Уже вечерело. Солнце не спеша катилось к западу. Вокруг него клубились лёгкие, прозрачные облака, а в них ныряли стремительные белохвостые птицы. Они то бросались вниз, то взмывали вверх, то застывали в воздухе, словно рассматривая этот затерянный среди морей незнакомый остров. Ночь. За окном, невидимое в темноте, ворочается и шумит море. Доронин ходит из угла в угол по своему кабинету. Спать ему не хочется. В ушах ещё звучат обрывки дневных разговоров. Он ходит и размышляет: «Вот уже сутки, как я директорствую. Что же я сделал за эти сутки? Поссорился с Вологдиной – не бог весть какое достижение! Поговорил с Венцовым – выводы малоутешительные. Познакомился с комбинатом – правда, очень поверхностно. Побеседовал с людьми, обнадёжил их, пообещал дать указания… Какие же я им дам указания? Я обещал помочь людям, сказать им, с чего начинать перестройку всей жизни на этом острове, где мы призваны стать хозяевами, – думал Доронин. – А как я это сделаю? Ведь главное в жизни каждого коллектива – труд, деятельность, а у нас пока ещё нет базы для этой деятельности. Мало флота, не хватает орудий лова… Значит, я обманул людей?…» Чем больше он размышлял, тем тревожнее становилось у него на душе. Он прекрасно понимал, что приехавшие сюда люди давным-давно забыли о той жалкой кустарщине, с которой им приходилось здесь сталкиваться. Они ненавидели её, они хотели действовать широко, смело, масштабно, как привыкли у себя на родине. Пройдёт время – и хозяйство Южного Сахалина будет оснащено передовой техникой, как это уже сделано на Северном Сахалине. Но сейчас, сейчас… Что делать здесь сейчас, когда техники ещё мало, а есть только жалкое японское наследство?… Венцов, видимо, бездельник, но кое в чём он всё-таки прав… Надо нажимать на министерство. Надо потребовать немедленной помощи, и притом в крупных масштабах. Ведь заместитель министра, прощаясь с Дорониным, сказал ему: «Если что нужно будет, пишите, поможем». Доронин сел к столу и набросал текст телеграммы. Он составил её в коротких, энергичных выражениях, как военный рапорт. Утром телеграмма пойдёт в Москву, а копию он пошлёт в обком, Русанову. На следующий день Доронин решил съездить в райком партии, познакомиться с секретарём и стать на партийный учёт. Но когда он сказал об этом Венцову, тот задержал его. – Секретарь райкома здесь, на комбинате, – пояснил главный инженер. – То есть как на комбинате? – удивился Доронин. – Очень просто. Приехал чуть свет и укатил на дальний рыбозавод. – Как же он ко мне… – начал было Доронин, но оборвал себя, а Венцов, видимо поняв его недоумение, сказал: – Когда товарищ Костюков приехал, вы, Андрей Семёнович, ещё спали. Вот он и решил вас не беспокоить. Доронин почувствовал раздражение и против Венцова, который, как ему казалось, посмеивается над ним, й против секретаря райкома, который, как нарочно, приезжает в такую рань. Однако решил тотчас же разыскать этого Костюкова. Сев в полуторку, Доронин помчался на рыбозавод, расположенный в пятнадцати километрах от конторы комбината. Там ему сказали, что Костюков действительно приезжал, провёл на заводе несколько часов, а теперь уехал неизвестно куда. Доронин решил, что секретарь райкома вернулся на комбинат и они разминулись в дороге. Он погнал машину обратно. Но секретаря райкома не было и на комбинате. «Куда же он запропастился?» – растерянно думал Доронин. Наступил вечер, а Костюков так и не появился. «Как же так? – со смешанным чувством обиды и недоумения думал Доронин. – Он же знает, наверное, что я здесь новый человек, а не встретился, не поговорил…» Пришла Вологдина и попросила разрешения не надолго расположиться в его кабинете. Вид у неё был озабоченный. Получив разрешение, она позвала в кабинет Черемных. Устроившись за столом, они принялись составлять завтрашний план выходов в море. Доронин вышел из конторы, собираясь пройти на пирс, но в тот момент, когда он уже выходил из ворот, возле него остановился один из тех потрёпанных «газиков», которые на фронте называли «козлами». Из «газика» не спеша вылез человек огромного роста, в пиджаке, который, казалось, трещал на его могучих плечах. «Костюков!» – сразу решил Доронин. – Товарищ Костюков? – повторил он вслух, – Я Костюков, – ответил человек. У него было спокойное лицо медлительные движения и очень внимательные глаза. – Доронин, директор комбината. – Это было сказано таким тоном, словно Доронин хотел упрекнуть секретаря райкома: «Видишь, я тебя жду, а ты даже поговорить со мной не удосужился». – Вот и хорошо! – сказал Костюков. У него оказался волжский окающий выговор. Он осторожно пожал Доронину руку. Очевидно, он побаивался собственной силы и сдерживал её. – Знаю, знаю, что прибыл, – улыбаясь, продолжал Костюков. – Из обкома звонили, – добавил он, словно желая придать своей осведомлённости самое обычное объяснение. – Ты когда прибыл-то? – Позавчера. – Ну давай осматривайся. – У меня есть деловой разговор, – официальным тоном сказал Доронин, – я хотел сегодня ехать к вам в райком. – Да? – чуть подымая брови, произнёс Костюков. – Ты извини, что так получилось. Приехал я рано, решил тебя не будить. Думал, рано вернусь с рыбозавода. А там завертелся… Словом, пошёл с ребятами в море. Восемь часов проболтались… Видишь, какое дело!… Хотел сейчас зайти познакомиться, хоть час поздний… Костюков говорил таким дружелюбным тоном, что на него невозможно было сердиться. – У меня есть неотложные дела, – сказал, однако, Доронин. – Мне бы хотелось начать разговор сегодня. – Сегодня? – переспросил Костюков. – Ну что же, давай сегодня. – Вот только… у меня в кабинете люди работают, – смущённо сказал Доронин, – Придётся их попросить… – Зачем? – возразил Костюков. – Походим по берегу, подышим воздухом. Они вышли на берег. Было уже совсем темно. Доронин с опаской посмотрел на неясную, колеблющуюся массу воды, которая то приближалась к ним, то снова отдалялась. – Вот какое дело, товарищ Костюков, – начал Доронин, – положение на комбинате тяжёлое. Во-первых, кадры. Мне кажется, что командный состав оставляет желать много лучшего. Например, Венцов, главный инженер. Странный человек. Произносит громкие лозунги, декламирует о рыбной индустрии, а все кругом разваливается. Или, скажем, Вологдина. Знаете её? Костюков кивнул. – Вопросы самолюбия, личного первенства у неё на первом плане… Доронин остановился, чтобы дать возможность секретарю райкома проявить своё отношение к его словам, но Костюков по-прежнему молчал и сосредоточенно глядел себе под ноги. – Оснащения на производстве никакого, – уже начиная горячиться, продолжал Доронин. – Флот – старые калоши. Жилья нет. Люди работают от случая к случаю. Коммунистов – раз-два, и обчёлся. Партийной организации нет. В путину нам предстоит взять сто десять тысяч центнеров сельди. Я спрашиваю: как мы их возьмём? – совсем уже разгорячившись, воскликнул Доронин. Они шли возле самой воды. Совсем рядом вздымались, налетали друг на друга и снова опускались чёрные высокие волны. От близкого соседства этой движущейся воды Доронину стало не по себе. – Ты, товарищ Доронин, человек женатый? – вдруг спросил Костюков. – Нет, – буркнул Доронин. – А то я думаю, жене бы доставалось… – Костюков покачал головой и, помолчав, добавил:– Ты сейчас прямо из Ленинграда? – Заезжал в Москву. Но сейчас речь идёт… – Погоди. – Костюков взял Доронина под руку. – Какой ты человек, право! Приехал к нам из самого центра, и ни о чём тебя спросить нельзя. Что на комбинате делается, я немножко знаю, тут ты мне Америки не откроешь. А вот ленинградцев давно не встречал. Памятник товарищу Ленину опять на месте? – На месте. – А как, скажи мне, театр имени Кирова? Отремонтирован? – Отремонтирован, – пробурчал Доронин, – об этом в газетах писали. – Видишь ли, – Костюков легонько сжал его локоть, – я в сорок четвёртом был в Ленинграде… Подарки от сормовичей привозил… Какой город! Одна Нева чего стоит! Я ведь волжанин, реки люблю. К этому морю сначала никак привыкнуть не мог. По секрету скажу, – он понизил голос, – я этой воды пуще огня боялся… «Зачем он это говорит? – подумал Доронин. – Неужели почувствовал, что я тоже побаиваюсь моря?» – Вот что, товарищ Костюков, – скрывая своё смущение, решительно сказал он. – Мне нужна помощь райкома. – В чём? – спросил Костюков. – То есть как в чём? В получении флота, орудий лова, в кадрах… – Ты ведь советским офицером был, товарищ Доронин, так? – тихо спросил Костюков. – Ну и что же? – Теперь стал хозяйственником. Верно? Тебе, очевидно, кажется, что с переменой твоих собственных функций изменились и функции партийных органов. Ты же к райкому обращаешься, а не к главку. С каких это пор райком распределяет флот, орудия лова, а? – Я у вас флота не прошу, – понимая, что Костюков прав, и не глядя на него, сказал Доронин. – Сегодня утром я послал телеграмму в министерство с требованием, чтобы нам дали то минимальное, что необходимо для нормальной работы комбината. А вас я прошу поддержать мои требования. Он вынул из кармана копию отправленной в Москву телеграммы, передал её Костюкову и засветил электрический фонарик. Костюков очень долго читал телеграмму, потом вернул её Доронину. – Я прошу минимум, – проговорил Доронин. – А ты максимум проси, – усмехнулся Костюков. – Страна большая, казна богатая. Просил бы вдвое, глядишь – своё и получишь… – И, помолчав, добавил:– Эх, товарищ Доронин, дорогой, всё, что нужно, тебе дадут. Не туда ты свою энергию направил… Он осторожно, точно боясь придавить Доронина, положил руку на его плечо и повернул в сторону комбината. – Удивляюсь я твоим талантам, директор, – тихо и даже как будто с грустью сказал Костюков, – за сутки успел всех людей раскусить… Кто о чём думает, кто к чему стремится… Кадры, говоришь, плохо подобраны? А известно ли тебе, что эти самые кадры всё-таки сумели весной взять рыбу? Не полностью, мало, но взяли… Знаешь, что тогда делалось? Сети на сушку поставят – назавтра порванными находят… Японских рук дело. На судах ни один мотор не работает… И всё-таки взяли… – С тех пор ничто не изменилось, – прервал его Доронин. – Та же кустарщина. Новую путину придётся вытягивать на той же рухляди. – Неправду ты говоришь, – неожиданно повысив голос, сказал Костюков. – Страна уже дала Южному Сахалину тысячи тонн грузов! Сотни катеров, десяток из них и тебе достался, дель для сетей, механизмы для консервных заводов. А для шахтёров? А для нефтяников? Ты о них забываешь? Тут при японцах даже хлеб испечь не умели, знаешь ли ты это? Школ не было, баня одна фанерная на сто километров округ! А теперь?! И главное, людей, людей дала тебе страна. Не нравятся тебе эти люди? Воспитывать их не хочешь? Костюков остановился и с размаху, точно футбольный мяч, швырнул ногой в море вынесенную волной корягу. – Вологдина ему не нравится… Что и говорить, она женщина своенравная. Отца её, сахалинского чекиста, японцы в двадцатом живьём в землю закопали. Сама рыбачка… На Северном Сахалине чудеса делала… В Пилеве работала – тамошний рыболовный центр. Рассказывали мне, в тридцать восьмом у них трудная зима была. Морозы дикие, снег глубокий… Район оказался без тёплой одежды, без фуража и продовольствия. Было такое мнение: свернуть комбинат, прикрыть до лучших времён, а народ распустить… Эта Вологдина всю молодёжь подняла. Пошли в тайгу, валили деревья… На себе выносили… Потом, рассказывают, ранней весной из Павлово в Агниево прошла. Там в это время проезжей дороги не было, так она пошла через Татарский пролив по льду. Пурга началась… Лёд стал передвигаться. А дойти надо было: боевое задание комбината выполняла… Костюков посмотрел на Доронина, словно хотел убедиться в том, что его слова оказывают нужное действие. Но Доронин шёл, упрямо опустив голову. – Венцов, по-твоему, болтун и прожектёр, – снова заговорил Костюков. – Он человек с недостатками, не спорю. А знаешь ли ты, что этот самый Венцов на крабовом заводе придумал? Японцы после варки охлаждали крабов той же водой. От этого и мясо и тара портились. А он специальное охлаждение придумал. Он лебёдку ввёл и варку крабов механизировал. У японцев девять человек на варке работало, а у нас двое. У японцев было ручное вращение станка предварительной закатки, а Венцов и его механизировал. Электричество вон у них здесь… Прожектёр, говоришь? Не поторопрлся ли с оценкой? Они уже подходили к комбинату. Вдруг Костюков посмотрел на Доронина и широко улыбнулся: – Да ну тебя, товарищ Доронин, не верю я тебе! – То есть как это не веришь? – с тревогой подался вперёд Доронин, – Хитришь ты все, страхуешься, – продолжал Костюков, – будто я не знаю вашу армейскую хватку!… Да как с людьми работать, как их души раскрывать, как их на бой сплачивать, – это ты во сто крат лучше меня знаешь… Доронин смущённо улыбнулся. – В одном ты безусловно прав, – серьёзно сказал Костюков, – мы виноваты, что до сих пор не создали на комбинате партийную организацию. Раньше не хватало коммунистов, а сегодня – пора. Впрочем, – поправился он, – и вчера тоже было пора. Кого думаешь секретарём? «Ныркова!»-чуть не вырвалось у Доронина, но он сдержался. Ведь он даже не знал, коммунист ли Нырков. – Не знаю, – сказал Доронин, – за сутки не определишь. – Вот это правильно! – весело сказал Костюков. – Что же, давай вместе подумаем. В райком приезжай, поговорим… Простившись с Дорониным, Костюков сел в свой «газик» и затрясся по разбитой танками и ещё не полностью восстановленной дороге в город. Директор рыбокомбината понравился Костюкову. Разговаривая с Костюковым по телефону, Русанов сказал, что этот Доронин, видимо, человек трудный и к тому же очень неохотно идёт на хозяйственную работу. Но сам Доронин ни словом не высказал этой своей неохоты. «Значит, он человек долга, – размышлял Костюков. – Только во многом ещё ошибается, ох во многом! Требует флот, орудия лова – вынь да положь ему немедля. Видно, думает все вопросы разрешить, так сказать, административным напором… Ничего, жизнь научит, коллектив подскажет, офицерский опыт поможет. А человек он, видать, энергичный, упрямый. Такие, раз уж возьмутся за дело, так доведут его до конца». А Доронин, проводив секретаря райкома, направился к сопкам; ему хотелось побыть одному, подумать. Луна на секунду выглянула из-за чёрных туч и снова скрылась. Но едва Доронин дошёл до сопки, как небо вдруг прояснилось. Стало тихо, даже шум волн как будто умолк. На фоне неба, озарённого лунным светом, резко выделялись очертания деревьев. Белые стволы берёз казались чуть желтоватыми. Неподвижно стояли высокие ели, словно огромные медведи, раскинув свои мохнатые лапы. «Как хорошо здесь! Какой странный и чудесный край!» – подумал Доронин. Он с наслаждением вдыхал тёплый, пахнущий смолой ночной воздух. Мысли его сами собой вернулись к разговору с Костюковым: «Как это он насчёт моря угадал!» Ещё во время разговора с секретарём райкома Доронину стало ясно, что, отправив телеграмму в министерство, он зря погорячился. Во-первых, грузы на Сахалин шли вне зависимости от его телеграммы. Во-вторых, разве он, Доронин, исчерпал все местные ресурсы? Разве он толком знал, какими возможностями располагает комбинат? Кроме того, разве так должен был вести себя коммунист, офицер Советской Армии? Он не познакомился с людьми как следует, дал им случайные, опрометчивые характеристики и получил заслуженную отповедь от Костюкова. После разговора с секретарём райкома Доронин особенно остро ощутил свою ответственность перед людьми, приехавшими на эту землю. «Не так, не так я поступаю, – твердил он себе, – надо все делать по-другому, с другого конца начинать!…» Но как «по-другому», с какого «другого конца» – этого он ещё не знал. |
||
|