"У нас уже утро" - читать интересную книгу автора (Чаковский Александр Борисович)ГЛАВА VРайком помещался километрах в пяти от комбината, в маленьком японском городке. Доронин выехал утром, чтобы вернуться к обеду. Секретаря райкома не оказалось на месте. Молоденькая секретарша сказала, что Костюков срочно выехал в район и просил её передать директору рыбокомбината свои извинения. Доронин стоял посредине комнаты, размышляя, как ему теперь поступить. – Думаете ждать? – спросил его чей-то мужской голос. В углу на протёртом кожаном диване сидел немолодой, усатый, грузный человек. – Право, не знаю, – нерешительно сказал Доронин. – Товарищ Костюков вряд ли скоро вернётся. Усатый мужчина, кряхтя, поднялся с дивана. – Раньше чем к ночи не вернётся, это уж можете мне поверить. Не первый день с ним дело имею. А вы у нас недавно? – Второй день, – отозвался Доронин. – Давайте знакомиться. Висляков. Начальник шахты. А вы, насколько я понял, директор рыбокомбината? – Так точно. Они пожали друг другу руки. – Надеюсь, будем дружить. В случае чего поможете моим ребятам рыбкой. – Надо её ещё поймать, – хмуро сказал Доронин. – Поймаете, – уверенно сказал Висляков. – Вы бывали на промысле? – А как же? – удивился Висляков. – Мы же соседи. От нас до моря всего двадцать километров. Они попрощались с секретаршей и вышли на крыльцо. – Как у вас? – спросил Доронин. – Что-нибудь уцелело? Висляков махнул рукой: – Вы бы посмотрели, что на нашей шахте было два месяца назад. Я с Донбасса с ребятами приехал. Уголь рубали на самой передовой шахте – имени Калинина, Михаила Ивановича, в Горловке, может, слышали? Доронин кивнул головой. – Со мной ребята, пятеро – свои шахтёры, а остальные уголька и не нюхали. Зато от Волги до Берлина прошли… Ну, взяли лопаты, кайла, спустились в забой… Матушки! Не шахта – срамота! Самураи, за прибылью гнавшись, разрабатывали уголь сразу в пяти штольнях, да чего там разрабатывали, – грабили, можно сказать, уголь! Порядка никакого, ремонт не производился, горные выработки запущены, половина их вообще в негодность пришла!… Подвесная и узкоколейная дороги бездействуют, уголь не вывозится, лежит, выветривается!… Механизации никакой!… – Знакомая картина, – усмехнулся Доронин. – Вечером собираются ребята мои и говорят: «Вот не знали, что есть место на земле, где так работали люди… Прямо слов нет, как назвать такое…» Ну, я им объясняю: «Это, говорю, капитализмом называется. Ясно?» – он сделал паузу, точно желая убедиться, ясно ли это и Доронину. – Ну, теперь наводим свои, советские порядки. Приезжай в гости. – И Висляков дружески хлопнул Доронина по плечу. – Обязательно приеду, – невольно улыбнулся Доронин. – На фронте это называлось локтевой связью. – Вот, вот, – подхватил Висляков, – нам тоже без этого нельзя. Ну, бывай здоров, – он протянул Доронину руку. – Рад был познакомиться с соседом. Жду к себе. По его знаку к крыльцу подошла грузовая машина. Висляков, кряхтя, опустился на сиденье, затрещавшее под тяжестью его тела. Доронин зашёл в сектор учёта, оформил свои партийные дела и тронулся в обратный путь. Едва полуторка выехала из городка, он вдруг услышал громкий окрик: – Товарищ майор! Доронин! Шофёр затормозил. Высунувшись в разбитое окно кабины, Доронин увидел офицера, который бежал к полуторке, что-то крича. Это был молодой светловолосый человек в туго перепоясанной шинели серого «генеральского» сукна. Доронин сразу узнал лейтенанта Ганушкина – адъютанта командира одного из полков той самой дивизии, в которой он, Доронин, прослужил столько лет. А лейтенант вскочил на подножку и, просунув в окно кабины голову, быстро заговорил: – Вот дело какое, товарищ майор! Где встретились-то! А вы, значит, на «гражданку» ушли? Я вас сразу признал, вижу – майор Доронин едет! Вот ведь какое дело! Пётр Петрович-то как обрадуется! Сейчас прямо к нам поедем, прямо к нам. Разворачивайся, – сразу беря командный тон, крикнул он шофёру. – Погоди, Ганушкин, погоди, – взволнованный неожиданной встречей, сказал Доронин. – А чего же годить, товарищ майор? Время обеденное… – Не могу сейчас, некогда, – чуть прикусив губу, сказал Доронин. – А что, Пётр Петрович здесь один или со всей дивизией? – Какое с дивизией! – махнул рукой Ганушкин. – Дивизия на старом месте осталась. Только мы двое передислоцировались, снова пограничниками стали. Так как же вы, к нам-то не поедете? – недоумевающе и растерянно добавил он. – В другой раз, дружище, – тихо произнёс Доронин. – Дела у меня, понимаешь? Петру Петровичу привет передай… – Как же эта? =– снова спросил Ганушкин. – Столько времени не видались!… Да Пётр Петрович меня с глаз прогонит за такое дело!… – Скажи – в другой раз… Машина тронулась. Ганушкин, все ещё стоя на подножке, крикнул: – Вон наше хозяйство! Приезжайте обязательно!… Он соскочил с подножки. Взглянув по направлению, указанному лейтенантом, Доронин увидел несколько домиков, прилепившихся к склону сопки. Доронин сидел, глубоко задумавшись. Встреча с Ганушкиным воскресила в его душе воспоминания, которые ему с таким трудом удалось заглушить. Пётр Петрович Алексеев был старый боевой офицер, любимец всей дивизии. В действующую армию он пришёл из пограничных войск. Доронина связывала с ним фронтовая дружба. Почему же он сейчас уклонился от встречи со своим старым другом? Доронин и сам не смог бы толком ответить на этот вопрос. То ли ему не хотелось снова оказаться в обстановке, так много говорившей его сердцу, то ли он чувствовав, что ещё ничего не успел добиться в гражданской жизни и не готов к ревнивому и взыскательному суду дружбы… – Однополчане? – прервал его размышления шофёр. – Да, – коротко отозвался Доронин. На землю надвигался туман. Он не опускался, а именно надвигался, и казалось, было слышно, как он плывёт по высокой влажной траве, по деревьям и кустам. Море затихло. Дальние мысы закрыла синеватая мгла. Машина подъезжала к комбинату. Ещё сидя в кабине, Доронин увидел, что на берегу царит необычное оживление. По пирсу бегали люди, размахивая руками и показывая на море. Шофёр распахнул дверь и, не выпуская баранки, высунулся из кабины. – Что там? Что случилось? – удивлённо спросил Доронин. Шофёр некоторое время продолжал вглядываться в море и вдруг, подпрыгнув на сиденье, обернулся к Доронину. – Горбуша пошла! – крикнул он. Доронин выскочил из машины и побежал на пирс. Два рыбака, стоя по колено в трепещущей тёмно-серебристой рыбе, бросали её в корзины. Рабочие тут же подхватывали корзины, ставили их на носилки и уносили к разделочным столам засольного цеха. А несколько поодаль, около устья реки, вода словно кипела. Тысячи маленьких фонтанов поднимались над ней. Рыбы выпрыгивали, перевёртываясь в воздухе. Слышался характерный плеск, как будто сотни прачек полоскали бельё. Огромный косяк горбуши вошёл в небольшую речку и буквально затопил её. Напор рыбы был так силён, что берега, казалось, с трудом выдерживали его. Река напоминала котёл, в котором бесновались десятки тысяч рыб. Они плыли, ползли друг по другу, выпрыгивали на берег и, бессильно извиваясь, всё же пытались двигаться дальше. Тёмные горбы самцов то и дело показывались из-под воды, точно в реке было второе дно, которое, как лента эскалатора, безостановочно двигалось против течения. Доронин стоял, потрясённый этим никогда не виданным зрелищем. Он забыл обо всём, даже о том, что он директор комбината, что ему нужно действовать, возглавить лов горбуши… Не в силах оторвать глаз от реки, он медленно шёл по берегу. Небольшая речка становилась все мельче и мельче, а косяк двигался, не замедляя хода. Достигнув переката, рыба преодолела и его. Она почти посуху перебиралась через камни, обдирала бока, быстрыми, конвульсивными движениями устремлялась вперёд. Доронин как зачарованный шёл за рыбьим потоком. Очнувшись, он увидел, что далеко ушёл от комбината. Ему стало стыдно. «Что за мальчишество! – подумал он. – Как я мог уйти в такой момент?» Быстрыми шагами, почти бегом, он устремился к берегу моря. На пирсе продолжалась вакханалия. Казалось, что в корзинах, на каменном причале, в воде, в воздухе – всюду трепещет серебристая горбуша. На разделочных столах рыба рвалась из рук резальщиков. Острые ножи легко вспарывали ещё живую, полную сил горбушу. Мойщицы небрежно вынимали внутренности, обильной струёй воды и щёткой очищая рыбу. В миле от берега десятки рыбаков перебирали ставные невода – огромные ловушки, в которые попадали целые рыбьи стаи. К пирсу один за другим приставали кунгасы. Здесь их ждали корзины, ведра – всё, в чём можно унести рыбу туда, к людям, вооружённым острыми разделочными ножами. …И всё это происходило без участия Доронина. Стоя на пирсе, провожая взглядами бегающих взад и вперёд людей, он с горечью и со стыдом сознавал, что от его присутствия ничего здесь не изменилось бы. Всем распоряжалась Вологдина. Это было видно даже со стороны. Стоя в своём синем комбинезоне на стенке ковша, она встречала кунгасы, командовала выгрузкой рыбы, отдавала распоряжения уходящим в море рыбакам. Чувствовалось, что всё это – мокрый, покрытый рыбьей чешуёй пирс, море, трепещущая горбуша – её родная стихия, близкое, понятное ей дело… Ход горбуши кончился. Несмотря на то что люди работали с предельной нагрузкой, выполнить план не удалось. Не хватало ставных неводов. Не хватало судов. Не хватало людей: старые рыбаки насчитывались единицами, молодые были неопытны. Доронин видел, что Вологдина выбивалась из сил. На ночь она уходила в море с молодыми рыбаками. Днём командовала на берегу. Вечером составляла план выхода в море на следующие сутки. Ей ничего не стоило всю ночь проболтаться с рыбаками на сейнере, вместе со всеми выбирать сеть, жарить треску на железной печке, а потом, подстелив ватник, спать в кубрике на узких и коротких нарах. Доронин до поры до времени ни во что не вмешивался. Он неторопливо ходил из цеха в цех, присматривался, разговаривал с людьми, а по ночам внимательно, как студент, читал привезённые с собой книги по технике промышленного рыболовства. Через некоторое время он приказал Венцову взять на учёт всех, кто когда-нибудь плотничал, столярничал и вообще имел отношение к строительству или лесозаготовкам. Таких набралось пятьдесят человек. Затем Доронин вызвал главного инженера к себе. – Вот что, Виктор Фёдорович, – сказал Доронин, глядя на лежавший перед ним список, – надвигается осень, люди не могут жить в таких условиях, в каких живут сейчас. Венцов закивал головой. – Мы должны заготовить лес и начать строительство домов. Построим пока две или три хорошие русские избы с печами и банями. Разместим там тех, кто живёт сейчас в палатках. Эти пятьдесят человек, – он постучал пальцем по лежавшему на столе списку, – должны отправиться на заготовку леса. – Мы не раз думали об этом, – мягко возразил Венцов, – но ничего не получалось. Нужны пиломатериалы, кирпич, известь, торфопласты, столярные изделия… Главное, однако, не в этом. Главное в том, что очень трудно взять лес. Я обследовал окрестности. Весь лес, сколько-нибудь удобный для транспортировки, хищнически уничтожен японцами. Надо идти в сопки. Нужен транспорт, по крайней мере несколько полуторок и несколько тягачей. Где мы возьмём их? Доронин призадумался. Весь транспорт, имевшийся в его распоряжении, составляли пять-шесть лошадей и полуторка, которую нельзя было на несколько дней отправить в сопки. Он позвонил в райком. Костюков отвечал, что сейчас ничем помочь не может, но что машины и тягачи уже ждут погрузки во Владивостоке. Доронин повесил трубку. Он твёрдо решил сейчас же начать заготовку леса. Дело было не только в том, чтобы взять лес, дело заключалось в том, чтобы сделать первый, решительный шаг в будущее, сплотить людей, дать им понять, что отныне всё зависит от их воли, желания, уменья. Лесозаготовки представлялись Доронину не просто важным, жизненно необходимым хозяйственным мероприятием, но делом большого политического значения. И вот все упиралось в транспорт. По подсчёту главного инженера, на первых порах требовались три полуторки й хотя бы один тягач. Но взять их было неоткуда. Однажды он подумал… По правде говоря, эта мысль уже давно пришла ему в голову, но он гнал её и сердился на себя. «Нет, это не выход, – доказывал себе Доронин, – надо придумать что-нибудь другое…» Но, так ничего и не придумав, он сел в кабину полуторки и сказал шофёру: – Помнишь, тот лейтенант показывал своё хозяйство? Давай туда. Когда машина подъехала к украшенной еловыми ветками деревянной арке, Доронин сказал шофёру: – Встань здесь и жди. Я скоро вернусь. Он вылез из кабины и пошёл по аккуратно расчищенной, ведущей вверх дороге. Увидев часового с автоматом на груди, Доронин пошёл медленнее. Сколько раз входил он так же в расположение своего полка! Издали заметив командира, часовой подтягивался и салютовал ему по-ефрейторски, а иногда приветливо улыбался и, вопреки уставу, говорил: – Здравия желаю, товарищ майор… А теперь часовой пристально и насторожённо смотрел на медленно приближавшегося к нему человека в пальто и кепке… – Вам куда, гражданин? – строго крикнул он, положив руку на автомат. Доронин почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. – В вашу часть, – глухо ответил он. – Вызовите дежурного. Часовой пристально оглядел его и поднёс к губам свисток. В сопровождении дежурного Доронин направился к дому командира. По деревьям тянулись провода телефонной связи. Стояли автомашины с крытыми кузовами. Доронину показалось, что после долгих скитаний он попал наконец в родные места. Он с горечью ощущал, что проходившие мимо солдаты и офицеры равнодушным или чуть удивлённым взглядом скользили по его штатской одежде. У небольшого русского домика, пахнувшего свежим тёсом, стояла «эмка». Около крыльца прохаживался часовой с автоматом. Доронин сразу понял, что это и есть квартира Петра Петровича Алексеева. – Вызовите адъютанта, – приказал дежурный. Через минуту показался Ганушкин. Увидев Доронина, он радостно крикнул: – Товарищ майор! – И тут же, смутившись, поправился: – Товарищ Доронин!… Дежурный подтянулся, а часовой с недоумением и даже некоторым испугом посмотрел на Доронина. Между тем Ганушкин исчез, и почти тотчас же на крыльце показался Алексеев. Это был коротконогий грузный человек в расстёгнутом кителе, из-под которого виднелась белоснежная, с широким вырезом рубаха. Протянув руки вперёд и тяжело ступая, он стремительно спустился с крыльца. По старой военной привычке глянув ему на погоны, Доронин увидел три большие светлые звезды. – Доронин! Андрей! Пришёл всё-таки! Ах ты, какой человек, – преодолевая мучительную одышку, повторял Алексеев низким, хрипловатым голосом. Перед глазами Доронина мгновенно возникли волховские болота, полузатонувшая землянка майора, а потом подполковника Алексеева, его речь на митинге в день взятия Шлиссельбурга и ещё многое, многое другое, навсегда связавшее их в долгие годы войны… Он протянул Алексееву руку и, стараясь, чтобы голос не дрожал, с трудом выговорил: – Здравствуйте, товарищ полковник! Они вошли в светлую квадратную комнату. У окна стоял письменный стол. Над ним висела большая карта. На столе, рядом с полевым телефоном, были аккуратно разложены бумаги. Около планшета лежали остро очиненные карандаши. Доронин с новой силой ощутил, что он дома, в привычной и строгой атмосфере военного штаба. Положив руку на плечо Доронину, полковник повёл его в другую комнату, где стояли кровать и небольшой обеденный стол. Доронину не терпелось начать разговор с Алексеевым. Он хотел рассказать ему о своих трудностях, попросить совета и, главное, помощи, практической помощи. Но… что-то мешало ему начать этот разговор. Доронин инстинктивно опасался, что Алексеев сразу спросит, почему он, Доронин, ушёл из армии, сочувственно покачает головой, пожалеет его. «Нет, я не нуждаюсь в сочувствии, – сказал себе Доронин. – Я коммунист и выполняю свой долг, так же как Алексеев выполняет свой». Он подтянулся, поднял голову и, чуть сощурив глаза, с вызовом посмотрел на полковника. – Ну, брат, не стыдно? – шумно, с хрипом дыша, заговорил Алексеев. – Скажи на милость, не поехал! Да я Ганушкина посадить хотел! Ганушкин! Появился Ганушкин. – Так-таки взял и не поехал? – спросил Алексеев, кивая на Доронина. – Не поехал, товарищ полковник, – о виноватой улыбкой отозвался Ганушкин. – Хорош! – покачал головой полковник и, подмигнув в сторону стола, сказал: – Ну, действуй! Ганушкин исчез. Доронин снял пальто и повесил его рядом с шинелью Алексеева. Пока Ганушкин и молоденький, с детски открытым лицом солдат «действовали», расставляя на столе водку и закуску, Алексеев говорил: – Вот ведь где встретились-то… Мне Ганушкин докладывает, а я не верю… Значит, ушёл, говоришь, из армии-то? Доронин насторожился. – Ушёл, – неохотно отозвался он. – Если можно так выразиться, демобилизован по партийной мобилизации. Чтобы перевести разговор на другую тему, Доронин спросил о своём бывшем командире: где он сейчас. – Павел Никанорыч – поднимай выше! – ответил Алексеев. – Генерала получил, дивизию дали. – А Сухомлин, Горохов, Ванин? – перечислял Доронин своих друзей-однополчан. Алексеев отвечал, что один из них получил очередное звание и служит в крупном штабе, другой – уже второй год в академии, третий – защитил кандидатскую диссертацию… – Ну, а ты, Андрей, – обняв Доронина за плечи, спросил Алексеев, – что же ты теперь за человек? – Ваш сосед слева, товарищ полковник. Директором рыбного комбината работаю, – сказал Доронин, глядя прямо в глаза Алексееву. Полковник несколько секунд молча смотрел на него своими чуть красноватыми глазами из-под густых седых бровей, потом покачал головой и сказал: – Вот оно что! Ну, теперь у тебя хозяйство-то, наверное, поболе полка… Гордишься небось? Нос задираешь? Доронин покраснел и опустил глаза. – Ладно, ладно, – продолжал полковник, – не скромничай. Тебе такое дело по плечу. Доронин усмехнулся. Если бы Алексеев знал, что сейчас представляет собой комбинат! Они сели за стол. Доронину сразу стало весело – и от слов полковника, и от того, что перед ним стояли русские графины, тарелки, гранёные стаканы. Полковник осторожно и сосредоточенно разлил водку. – За встречу! – сказал он, подымая стакан. Они чокнулись, выпили и некоторое время молча закусывали. Потом Алексеев пододвинулся ближе к Доронину и тихо сказал: – А у меня большое счастье, Андрей. Доронин с интересом посмотрел на него. – Ты помнишь, Андрюша, кончилась война, и я, скажу тебе честно, задумался о своей судьбе. Ведь я старик, э-э, нет, не возражай, чего там, мне под пятьдесят, четыре войны за плечами… Вот я и подумал: куда меня теперь? В резерв? В отставку? Вдруг вызывают меня в отдел кадров. Слушаю – ушам своим не верю! Возвратили в родные погранвойска. Третью звезду дали и поздравили с почётным назначением на Сахалин. Как говорится, с повышением в должности и звании. – Алексеев засмеялся, и глаза его молодо заблестели. Слушая Алексеева, Доронин смотрел на него со смешанным чувством восхищения и стыда. «Как я мог подумать, что он осудит меня, будет сочувствовать, жалеть?» – думал Доронин. Просьба о помощи, с которой он собирался обратиться к Алексееву, теперь казалась ему простой и естественной, такой же естественной, как во время войны, когда он приезжал просить что-нибудь «взаймы» для своего полка. – Пётр Петрович, – сказал Доронин, – от души поздравляю вас. Я понимаю, что значит такая честь для боевого офицера. Рад, искренне рад вашему счастью. – Спасибо, Андрюша, спасибо, – растроганно проговорил Алексеев, пожимая протянутую ему руку. – А я ведь к вам за помощью приехал, – начал Доронин, – Выручайте по старой дружбе.: – Какая ещё помощь? – спросил Алексеев, сразу переходя на ворчливый тон, каким он всегда встречал «просителей», но глаза его лукаво заблестели, и Доронин понял, что Алексееву очень приятно выступать в привычной для него роли «богатого», хозяйственного командира. – Людям у меня жить негде. Надо лес заготовить, а транспорта нет… Вот я сижу у вас в доме – сердце радуется: все своё, русское… А мои люди в бумажных домах живут… Алексеев внимательно посмотрел на Доронина своими красноватыми глазами. – Людей-то много? – спросил он. – Более двухсот человек, – ответил Доронин. – И люди-то замечательные! – с неожиданной горячностью добавил он. – Почти все добровольно приехали! А жить негде… – Идём, – сказал Алексеев. Они вернулись в комнату, служившую кабинетом, и Алексеев, застегнув китель, сел за письменный стол. – Что же тебе надо? – коротко спросил он. – Три полуторки и тягач на трое суток. – Ганушкин! – крикнул Алексеев. – Начальника штаба ко мне! В комнату вошёл высокий молодой подполковник. – Знакомьтесь, – сказал Алексеев, – товарищ Доронин, мой фронтовой сослуживец. Теперь рыбокомбинатом командует. Так сказать, наш сосед слева. Алексеев приказал с завтрашнего утра выделить в распоряжение комбината четыре полуторки и два тягача. Начальник штаба ушёл. А Алексеев и Доронин ещё долго сидели, вспоминая былые походы, старых друзей, встречи и разлуки. Наконец наступило время прощаться. – Спасибо вам, Пётр Петрович, – взволнованно сказал Доронин. – Огромное вам спасибо. Алексеев удивлённо посмотрел на него: – За что же это? За полуторки да тягачи? «Нет, не только за это, – хотелось сказать Доронину, – но и за то, что ты не сочувствовал мне, и за то, что ещё раз заставил меня понять, как я был не прав когда-то, и за то, что с таким уважением говорил о моём скромном ещё рыбокомбинате…» Но вслух он сказал: – Эх, дорогой Пётр Петрович, если бы вы знали… За все вам спасибо! – Ладно, ладно, – ворчливо прервал его Алексеев. – Иди. Но имей в виду – транспорт я тебе даю с одним условием: явишься потом, доложишь, как использовал. – Есть, – улыбаясь, вытянулся Доронин. Уже на крыльце Алексеев догнал его. – Хочу тебе подарок сделать, – сказал он, протягивая Доронину какую-то тоненькую книжку. – Это я здесь у одного старожила раскопал. Прочитай. Любопытная вещь. Только верни. Вместе с транспортом верни, слышишь? Он ещё раз попрощался с Дорониным. – Ганушкин, проводить майора! Когда Доронин проходил мимо, часовой на всякий случай встал по команде «смирно». Приехав на комбинат, Доронин о удовольствием вдохнул запах мокрых сетей, бензина и рыбы. Вызвав к себе командный состав комбината, он с радостью подумал о том, что на этот раз будет говорить с людьми уже не вообще, а о конкретном, живом деле. Один за другим вошли Венцов, Вологдина, Черемных, «дядя Ваня», директор консервного завода и ещё несколько человек. – Завтра мы начинаем заготовку леса, – сразу приступая к делу, оживлённо заговорил Доронин. – Я поеду с людьми, на следующее утро вернусь. Замещать меня будет главный инженер. Виктор Фёдорович, распорядитесь, чтобы к вечеру были собраны все пилы, топоры, все канаты, – словом, всё, что необходимо для заготовки леса. Ясно? Венцов молча пожал плечами. Упрямство директора удивило его. Ведь только вчера он, Венцов, доказал ему, что вся эта затея совершенно нереальная… – На чём вы собираетесь вывозить лес? – не глядя на Доронина, спросила Вологдина. – Лес будем вывозить на четырёх полуторках. Кроме того, есть два тягача. Люди с удивлением посмотрели на Доронина. – Простите, – нерешительно заговорил Венцов, – четыре полуторки, тягачи… Откуда все это? – Транспорт даёт пограничная часть, – коротко объяснил Доронин. – Вопросов больше нет? Можно разойтись. Оставшись один, Доронин несколько раз взволнованно прошёлся по кабинету. «Так, так, – говорил он про себя, – значит, выдвигаемся на огневые позиции. Скоро начнём бой!» Он вспомнил о брошюре, которую дал ему Алексеев, Вытащив её из кармана, он с недоумением прочитал на обложке: «Нужен ли нам Сахалин?» – Это ещё что такое? – пробормотал Доронин и, сев за стол, погрузился в чтение. В кабине головной машины сидел знавший дорогу Нырков. В следующей ехал Доронин. Моторы загудели на второй скорости, преодолевая подъем. Ритмично звякали цепи на колёсах. Справа и слева тянулись склоны сопок. Но деревьев на них не было. Лес начинался чуть ли не на самых вершинах. Там он стоял сплошной зелёной стеной. А вдоль дороги тянулись однообразные пеньки, точно кто-то огромным топором о одного удара срубил все деревья. – Японская работа, – усмехаясь, сказал шофёр, – весь лес вырубили, бандиты. Подъём стал круче. Шофёр включил первую скорость. Мотор загудел ещё громче. Потом головная машина затормозила. Нырков вышел из кабины и закричал: – Товарищ директор! Доронин тоже вылез из кабины и подошёл к нему. – Дальше дороги нет, – сказал Нырков, – видите? Действительно, дальше шла только узкая, едва различимая тропинка. Склон сопки был не особенно крутым, но машины всё-таки не преодолели бы его. Да и тягачи не смогли бы подняться из-за пеньков, которые усеивали склон. А там, выше, метрах в двухстах отсюда, начинался желанный лес. – До сих пор мы уже не раз добирались, – сказал Нырков. – Заберёмся наверх, кубов пять нарубим, своим ходом кое-как скинем и – обратно. Умаемся, а толку с гулькин нос. Пилить эти пеньки надо под корень. Тогда тягачи взберутся. Доронин пристально посмотрел вверх. Сейчас он чувствовал себя так, будто, выдвинувшись на передовые позиции, наблюдал сильно укреплённый вражеский пункт. Пеньки походили на противотанковые надолбы. – Зови народ, – сказал он Ныркову. Люди быстро собрались у головной машины. Они стояли, переминаясь с ноги на ногу. Доронин поднялся на подножку машины и громко сказал: – Товарищи! Может быть, кто-нибудь из вас думает, что дома сами собой появятся из-под земли. Но так не бывает! Вот перед нами прекрасный строевой лес. Высоко, правда, но на земле же, не в воздухе! У нас есть инструмент, есть транспорт. Возьмём лес, товарищи? – Возьмём! – крикнул Нырков. – Начальником партии назначаю товарища Ныркова. Он объяснит, в чём состоит задача. Раздать инструмент! Через полчаса раздался звук первой пилы. Начало было положено. Доронин вздохнул радостно и облегчённо. Он с любовью смотрел на людей, согнувшихся над пеньками. Впервые за последнее время он ощутил то чувство уверенности, которое охватывало его при виде своих солдат. Постепенно прокладывалась дорога. Лес всё приближался. К вечеру передовая группа рабочих достигла первых деревьев. Берёзы, осины, ели заслоняли небо. Неподвижно стояла высокая, почти в человеческий рост, трава. Огромные папоротники и лопухи стелили по земле свои метровые листья. Причудливое дерево распростёрло в вышине свою красноватую крону. В просветах между деревьями виднелись другие сопки. На них возвышались зелёные стены сплошного хвойного леса. Наступал вечер. Длинные лучи солнца едва пробивались сквозь густую листву. По гигантским паутинам поспешно ползли большие пауки. Сумерки сгущались быстро. В воздухе появились насекомые, будто сотканные из парашютного шёлка. На западе небо стало красным, словно земля горела. Когда совсем стемнело, на фоне чёрного неба, усеянного бледными звёздами, стали отчётливо видны кроны больших деревьев с узловатыми ветвями, – Разожжём костёр, ребята! – крикнул Доронин и стал собирать сухие сучья. Скоро запылал первый костёр. Сотни ночных бабочек закружились над ним. Люди расселись вокруг, и Доронин с радостью заметил, как они изменились за этот день. Он не видел ни одного угрюмого лица. Кто-то вполголоса запел песню. Загорелся другой костёр, потом третий. За спиной Доронина раздался чей-то голос: – Можно к вам обратиться, товарищ директор? Доронин обернулся и увидел Ныркова. Он почему-то обрадовался, увидев сейчас этого парня: – Что скажешь, Нырков? – Я к вам по делу. – Говори. – Вот какое у меня к вам дело, товарищ майор, – застенчиво произнёс Нырков. – Вы меня прошлый раз спросили насчёт жены. – Помню. В Брянской области живёт? – В Брянской, – подтвердил Нырков, – только главного я вам не сказал… Доронин внимательно взглянул на Ныркова. – Получил я от неё письмо. – Нырков достал из кармана гимнастёрки смятый конверт и бережно разгладил его. – Что же она пишет? – спросил Доронин. – В этом-то и загвоздка, – сказал Нырков, глядя на конверт. – Перед самой войной мы с ней поженились… Четыре года войны врозь жили – и теперь обратно в разлуке. «Семейная драма?» – подумал Доронин. – Так вот, – продолжал Нырков, – пишет она, что надоело ей одной жить… Хочет сюда ехать. – Что же ты ей ответил? Нырков медленно покачал головой: – Три письма написал. В одном пишу: приезжай, мол, жду. Потом подумал: плохо мы ещё тут живём, – порвал. Второе написал: не езди, мол, подожди, дескать, здесь не больно сладко… Потом подумал: а ну, как она другим людям расскажет, – кто же к нам тогда поедет?… Порвал. Теперь вот третье написал: опять приезжай… Десять ден в кармане ношу. Вот и пришёл посоветоваться: посылать или как? Доронин отвернулся, чтобы Нырков не заметил его волнения. – И потом вот ещё… Это уж я вам прямо по-солдатски скажу… Тут некоторые говорят: пограничная это земля. Всякое может случиться. Доронин резко повернулся к Ныркову. – Вот что, – твёрдо сказал он. – Это ты выбрось из головы. Сахалин наш, понял? Мы его открыли, мы его кровью своей полили. – Я-то ничего, – оправдывающимся тоном сказал Нырков, – я человек военный, в случае чего, всегда место найду. А женщины… сами знаете… – Ты за свой Брянск ведь не боишься? – спросил Доронин. – Скажете тоже… – усмехнулся Нырков. – Так же не бойся и за Сахалин. За Брянском Советская страна и за Сахалином Советская страна. Ясно? – Ясно, – кивнул головой Нырков. – А насчёт письма как же? – Тут дело другое, – помолчав, сказал Доронин, – Живёшь-то ты как? – Плохо пока, – вздохнул Нырков, – впятером в японской хибаре. – Скажи, Нырков, как ты думаешь: сумеем мы построить здесь дома? Ну, не такие, скажем, как в Брянске, а на первый случай хорошие русские избы, чистые, просторные, тёплые, а? – Что ж, – негромко отозвался Нырков, – должны суметь… – Ты мне скажи, – загораясь и повышая голос, продолжал Доронин, – веришь ты в это? Как солдат солдату скажи! Сумеем мы взять лес? – Нелёгкое дело, – тихо сказал Нырков. – Ты коммунист, Нырков? – В сорок четвёртом вступил. – Где вступал? – Под Тукумсом, если знаете. Перед боем вступил. – Так веришь ли ты, коммунист Нырков, что мы наладим здесь советскую жизнь не хуже, чем в твоей Брянской области? Нырков молча смотрел прямо перед собой, точно там, за стеной леса, виделись ему и родной Брянск, и далёкие просторы полей, и лицо жены, тоскующей в разлуке с мужем… Потом он перевёл взгляд на Доронина и твёрдо сказал: – Верю! – Тогда посылай письмо! – весело крикнул Доронин. Сейчас он испытывал почти нежность к этому парню. Доронин немало поработал за день. Но усталость он почувствовал только к вечеру. Кроме того, у него стали мёрзнуть ноги. Чтобы согреться, он присел к костру. – Сами-то откуда будете? – спросил его один из рабочих. – Ленинградский. – Тоже, наверное, на этой земле нелегко, – сочувственно сказал рабочий. – Сегодня нелегко, завтра легче будет, – ответил Доронин. – Мы с вами вроде пионеров. – Вроде детей, значит? – усмехнулся кто-то. – Нет, товарищи, – сказал Доронин, – это слово имеет и другое значение. Пионеры – это люди, которые приходят первыми, принимают на себя главные трудности, чтобы тем, кто придёт вслед за ними, лучше и легче жилось. Пионерами были те русские люди, что открыли этот остров. А мы с вами являемся пионерами советской жизни на нём. – Скажите, товарищ директор, – звонким голосом спросил кто-то из темноты, – как на этой земле японцы оказались? «Вот сейчас, именно сейчас и нужно поговорить с людьми об этой земле», – подумал Доронин и тут же вспомнил о брошюре, которую дал ему Алексеев, Он достал из кармана брошюру и поднял её над огнём. – А это я вам сейчас скажу, – ответил он. – У этой книжки очень странное название – «Нужен ли нам Сахалин?». Она была издана в тысяча девятьсот пятом году, перед заключением мирного Портсмутского договора с японцами. Доронин сделал паузу и с удовлетворением заметил, что люди смотрят на него с насторожённым любопытством. – О чём же пишет автор этой книжки? Он ругает царское правительство за то, что оно разбазаривает русские земли. Вот, слушайте: «Мы не один раз уже были наказаны за слабое знакомство с нашими окраинами. Вспомним Аляску, о богатствах которой мы и не подозревали. В настоящее время вопрос неизмеримо важнее, потому что речь идёт о Сахалине, который тесно примыкает к нашим владениям на материке, составляет естественную границу на востоке, и потеря его грозит нам потерей всего Приамурья…» Люди, сидевшие вокруг костра, слушали Доронина со всё возраставшим вниманием. – Автор этой книжки доказывает, – продолжал Доронин, – что сахалинский уголь мог бы избавить Россию от необходимости закупать плохое и дорогое топливо в Шанхае. Он пишет о сахалинских ископаемых, которые могли бы стать базой мощной металлургической промышленности на нашем Дальнем Востоке. Он пишет о рыбе, которой Сахалин может снабжать материк… Доронин сложил брошюру и сунул её в карман. – Но царское правительство всё-таки отдало Южный Сахалин японцам, не смогло удержать его после поражения в русско-японской войне. Теперь он снова наш. Наступило молчание. Взошла луна, но свет её почти не проникал в лес сквозь густую листву. Издалека донёсся тоскливый крик болотной цапли. Где-то очень далеко вспыхивали не то прожектора, не то зарницы, и на фоне мгновенно освещавшегося неба отчётливо вырисовывались контуры хвойных деревьев. Доронину показалось, что он сидит у фронтового костра, в родной боевой обстановке, среди близких, хорошо знакомых людей. И от этого на душе его стало радостно и тепло. Стали укладываться спать. Доронин улёгся рядом с Нырковым, возле самого костра, на мелко нарубленных еловых ветках, с головой укрывшись брезентовым полотнищем. Конечно, он мог с вечера вернуться на комбинат. Но ему хотзлось провести ночь вместе с людьми. По своему фронтовому опыту он знал, что ночь, проведённая под одним брезентом, сблизит его с людьми гораздо больше, чем добрый десяток обстоятельных служебных разговоров. Стало совсем тихо. Почти не потрескивали догорающие костры. Замерли птицы… И вдруг небо заволокла огромная лохматая туча. Луна погасла. Налетел ветер. Деревья разом зашумели и качнулись в одну сторону. В ту же секунду хлынул дождь. Люди под брезентовым полотнищем прижались друг к другу. Через несколько минут ливень прошёл. Снова показалась луна. Доронин высунулся из-под брезента. Где-то в чёрном небе ещё вспыхивала молния, и тогда весь лес точно сдвигался с места. При свете луны на лопухах, папоротниках, листьях чуть поблёскивали тысячи мелких капель. Воздух казался сладким, и дышать было очень легко. Снова укрывшись с головой брезентом, Доронин повернулся на бок и сейчас же уснул. Когда он проснулся, люди ещё спали. Несколько звёзд ещё мерцало в светлеющем предутреннем небе. По-прежнему было тихо. Но несмотря на то что лес был ещё полон ночной тишины, во всём уже ощущалась близость утра. Две высокие берёзы, стоявшие как бы отдельно от других деревьев, словно прислушивались к тому, как оно начинается. Заалел восток. Тёмно-красное сияние распространилось по небу. Чуть заметные розоватые блики легли на листья папоротников. Лёгкий, едва различимый туман стал подниматься над землёй. Погасли звезды. Лес наполнился шорохами, писком, стрекотанием, клёкотом-. Наконец показалось солнце, огромное, яркое, со всех сторон окружённое сверкающей светло-золотистой полосой. |
||
|