"Пиранья. Жизнь длиннее смерти" - читать интересную книгу автора (Бушков Александр Александрович)

Глава шестая Господа отдыхающие

Никак нельзя сказать, что Мазур верил в Бога – скорее уж в силу профессии допускал его существование как версию, поскольку по роду службы обязан был для многих ситуаций допускать массу разных вариантов. Как бы там ни было, какая-то высшая справедливость на свете все же имелась. И проявила себя не далее как сегодня. Стоило только видеть, в каких условиях они все очутились после пережитого в пустыне ада.

Мазур сидел в плетеном кресле, положив ноги на легкий столик, и в руке у него был высокий стакан, до краев наполненный кока-колой, и до половины – медленно тающими кубиками льда. А неподалеку, только руку протяни, чуть слышно журчал высокий белоснежный холодильник, в котором льда хватило бы на всех, хоть горстями грызи. Под потолком размеренно вращался огромный вентилятор, распространяя волны приятной прохлады. И это был не сон – самая доподлинная явь, причем этот райский уголок достался им на халяву – домик был оплачен теми, кто их сюда привез, то есть, легко догадаться, родной разведкой, причем никто не станет требовать от них письменных отчетов и квиточков на каждую казенную инвалютную копеечку. Ну, не благодать ли?

Мазур посмотрел на сидевшего напротив Вундеркинда – тот откровенно блаженствовал, откинувшись в кресле, прикрыв глаза, – перевел взгляд на высокое окно, за которым открывался великолепный пейзаж: берег с аккуратными мостками и дюжиной разноцветных моторок, лазурная гладь моря, по которой скользили яхты под высокими белыми парусами. Совсем далеко, у самого горизонта, двигалось судно под не различимым отсюда флагом, судя по очертаниям – танкер.

Умный человек, как известно, прячет лист в лесу. Чья-то мудрая голова рассудила, что надежнее всего будет спрятать группу спецназовцев с ценной добычей не в каком-нибудь стоящем на отшибе домике или в портовых закоулках, а, наоборот, забросить их совершенно открыто на относительно недорогой, многолюдный приморский курорт. Туда, где люди постоянно сменяются, где царит вавилонское смешение наций и рас, где звучат самые экзотические наречия и никто никому не удивляется.

Выбравшись из песков и преодолев еще километров двадцать, попав в места, где трава и деревья уже не выглядели какими-то уникумами, они выслали разведку в указанное Вундеркиндом место. Вернувшаяся вскоре разведка доложила, что там стоит большой синий микроавтобус. Воспрянувший Вундеркинд выдал дальнейшие инструкции, и они какое-то время уже в полном составе наблюдали за машиной. Потом двое без всякого шума прокрались туда абсолютно незамеченными и в три секунды скрутили двух сидевших в ней типов. На место прибыл Вундеркинд, заключил, что все нормально, засады нет – и они наконец загрузились в микроавтобус всей теплой компанией. Помятых типов освободили. Они, как люди тертые, не особенно и обижались.

Какое-то время ушло на то, чтобы избавиться от старой одежды и облачиться в новую – цивильную, легкомысленно-пляжную, как и положено мирным курортникам. Оружие укрыли в тайниках, оставив необходимый для возможных дорожных осложнений минимум, и микроавтобус понесся на запад.

В нем ехали уже никакие не спецназовцы, а польские туристы из старинного города Гданьска, бывшего вольного Данцига, из-за которого в Европе приключилась не одна война. В подтверждение чего все имели при себе должным образом выправленные паспорта с египетскими, суданскими и джаббатийскими визами.

Откровенно говоря, маскировка была топорная – никто из них не владел польским достаточно хорошо, чтобы выдать себя за ляха. Даже Мазур, чьи далекие предки хотя и происходили из Речи Посполитой, но перебрались в Российскую империю еще до того, как вышеупомянутую Речь соседи начали кроить на кусочки, как именинный торт. Был риск нарваться на взаправдашнего поляка – нет на земном шаре такого уголка, где бы совершенно неожиданно поляк не обнаружился. Был риск в силу какой-нибудь случайности угодить под колпак местной контрразведки – страна была крохотная и, откровенно говоря, независимая наполовину, но спецслужбы и тут имелись, как же без них?

Риска хватало. Но выбранная легенда отнюдь не рассчитана на долгое оседание, а документы – на то, чтобы их предъявлять кому-нибудь посерьезнее дорожного полицейского. Им предстояло проторчать тут не более суток, – а затем незаметно для окружающих кануть в неизвестность.

Зато имелись и плюсы. Во-первых, от поляков традиционно ждут всевозможных чудачеств – и заранее прощают им любую эксцентричность. Во-вторых, при необходимости можно болтать на русском, выдавая его за польский, – человек несведущий разницы и не поймет. И, наконец, можно было великолепно замотивировать свое поведение. Нет ничего удивительного в том, что поляки не валяются на пляже, не бороздят на белопарусной яхте морскую гладь и не едут на экскурсии к историческим достопримечательностям. Дело все в том, что они по исконному польскому обычаю засели всей компанией в домике и пьянствуют водку. Поляки они или кто? Национальная традиция, знаете ли… А что, можно отдыхать как-то по-другому?

Для пущего правдоподобия все декорации были на месте – куча бутылок на столе, груда закусок, магнитофон, услаждавший слух отпускников шедеврами польской эстрады. Весь реквизит опять-таки скрупулезно подготовлен заранее невидимыми соучастниками, с коими так никогда в жизни и не придется встретиться.

Мазур старался не смотреть в сторону бутылок – поскольку в таком деле эрзацы неуместны, на столе стояла натуральнейшая водка нескольких сортов, старка, коньячок, настойки. Душа болела от того, что попробовать это добро так и не придется – шутки кончились, они были на работе, следует приготовиться ко всему на свете, и в этих непростых условиях никак не годится вводить в организм сорокаградусные, а то и покрепче, нектары.

Сидевший в уголке Куманек, судя по горестному виду, в точности разделял сожаления Мазура, – но по дисциплинированности мыслей вслух ни за что бы не высказал. Остальным было легче, они отсыпались в другой комнате перед ночным дежурством, если не считать доктора Лымаря, добросовестно исполнявшего роль заботливой няньки при своем пациенте.

Только когда они благополучно смылись с пленным, Мазур наконец сообразил, зачем руководство включило в группу еще и Лымаря. Их эскулап как-никак был особым доктором – мог и вылечить почти все на свете, что только поддавалось врачеванию в полевых условиях, а мог и мастерски провести кое-какие другие процедуры, при виде которых старина Гиппократ наверняка слег бы с инфарктом.

Сразу, как только они разместились в микроавтобусе, Лымарь извлек свою аптечку, которую во всех передрягах берег, как зеницу ока, попросил подержать клиента и вкатил тому пару уколов, в завершение накапав в рот какой-то желтоватой дряни.

Пленник очень быстро перешел в крайне примечательное состояние: временами он, судя по всему, отлично осознавал происходящее вокруг, все видел и понимал, но в то же время членораздельно говорить не мог, и координация движений у него разладилась полностью. Лежал себе в уголочке, водя глазами вправо-влево, с блаженно расслабленной физиономией, и девяносто девять человек из ста с первого взгляда приняли бы его за вдрызг пьяного. Наличие такого вот типчика в развеселой польской компании никаких подозрений вызвать не могло – слабое звено среди выпивох, и не более того, в любом застолье хоть один такой да отыщется, и не обязательно среди поляков.

В общем, довезли благополучно, в домик заводили, словно персонажа какой-нибудь кинокомедии, – двое его бережно тащили, разражаясь беспричинным хохотом и пошатываясь, следом шел Вундеркинд с охапкой позванивавших бутылок, за ним валили остальные, помахивая легкими объемистыми сумками с покоившимися в них автоматами, а замыкал процессию Мазур, добросовестно горланивший с разухабистым выражением лица:

Песенку эту он не извлек из родовой памяти, а вычитал где-то, но какое это имело значение? Главное, провожавший их в домик вежливый и бесшумный прислужник вряд ли что-нибудь заподозрил. Нет сомнений, что стучал тут каждый второй из обслуги, не считая каждого первого, – но тут уж ничего не поделаешь, дело житейское, вполне обычное на таких курортах. Не возбуждать подозрений – и все обойдется.

Они и не возбудили. Судя по тому, что прислужник, осклабясь, добросовестно попытался воспроизвести парочку польских ругательств (вполне возможно, искренне веря, что поддерживает светскую беседу), поляки тут же отметились и вели себя, надо полагать, в полном соответствии с национальными традициями. Две симпатичных девушки, выглянувшие на шум из окошка соседнего домика, судя по их веселому фырканью, тоже не отметили никаких несообразностей.

Помянутое окошко Мазур видел краем глаза в щелочку меж легкой занавеской и рамой. Заметив там движение, он протянул руку, взял гитару из реквизита и громогласно добавил польского колорита:

На вопросительный взгляд Вундеркинда показал глазами на окно. Вундеркинд поднялся гибким кошачьим движением, подошел к окну, потянулся, изображая беззаботную праздность. Вернувшись к столу, сел не на прежнее место, а рядом с Мазуром, тихонько поинтересовался, почти не шевеля губами:

– Ничего не заметили?

Ничего подозрительного, – сказал Мазур серьезно. – Ну, а чего вы ожидали? Мрачных типов с поднятыми воротниками и в темных очках? Если нас вычислили и обложили, вокруг будет исключительно народец, подозрений не вызывающий, одни маски…

– Сам знаю, – пробурчал Вундеркинд. – Получше вас.

– Вот я и говорю… – пожал плечами Мазур. – Вы-то как думаете, могли нас вычислить? Вы ж разведка, обязаны все на свете знать.

– Вашими бы устами… – поморщился Вундеркинд. – Кто ж знает…

Мазур подумал с отстраненным профессиональным цинизмом: если о их миссии узнали неведомыми путями и готовят сейчас капкан, то, рассуждая со знанием дела, здесь и будет их последняя пристань, выражаясь интеллигентно, полный и законченный звиздец. Оказавшись запертым в облаве посреди такого вот местечка, уже не вырвешься. Штурмовые группы со всех направлений, приданные снайперы, несколько колец оцепления, акваторию, разумеется, блокируют, хренову тучу хваткого народа нагонят, и будешь тут торчать, как пельмень на тарелке. Останется лишь из кожи вон вывернуться, чтобы прихватить с собой на тот свет как можно больше народу – по крайней мере, не так обидно будет рапортовать кому-нибудь на той стороне: а вдруг есть все же та сторона, и кто-то согласно уставу принимает рапорты от новоприбывших… Как бы это местечко ни звалось, дежурный при входе есть наверняка, со всеми уставными причиндалами: мохнатый хвост там или белоснежные крылья.

– Внимание! – сказал Мазур тихонько.

– Что? – встрепенулся Вундеркинд.

Дремавший в углу Куманек моментально ожил и, повинуясь жесту Мазура, шмыгнул бесшумно в соседнюю комнату, чтобы в темпе сыграть там подъем.

– Она идет к нашему крылечку, – сказал Мазур. – Та, из соседнего домика. Второй пока не видно. Одна. Подозрительных предметов при ней не усматриваю.

Вундеркинд с непроницаемым лицом опустил руку на пояс, где под пестрой рубашкой у него, понятное дело, был заткнут за пояс пистоль с глушителем. Через несколько секунд в дверь громко, бесцеремонно постучали.

Они обменялись взглядами. Мазур встал, пошел открывать. Мимоходом взял со стола откупоренную бутылку, набрал в рот старки и брызнул на рубашку для запаха, мысленно передернувшись от такого кощунства.

Едва он приоткрыл легонькую дверь, девушка с длинными светлыми волосами энергично протиснулась мимо него в комнату. Пока она шла, Мазур, разумеется, три раза мог бы сломать ей лебединую шейку или прикончить каким-нибудь другим, не менее молниеносным и эффективным способом, – но спешка в таких делах ни к чему.

Она присвистнула, углядев натюрморт на столе, помотала головой и безмятежно произнесла по-английски:

– Ну вы даете… Основательно, – спохватилась. – Эй, а вы по-английски-то понимаете? А то жил тут до вас такой… Непонятно кто. Ни на одном человеческом языке не толковал… но по заднице хлопать порывался.

– Понимаем, – сказал Мазур. – И даже говорим иногда.

На ней были белоснежные шортики и легкомысленно завязанная узлом на загорелом пузике пестрая рубашка, весьма аппетитно распахнутая. Вся она была загорелая, вертлявая и симпатичная, как чертенок, даже убивать жалко, если что, не дай бог.

– Точно, говорите… Вы кто? А то, я слышала, песню пели на каком-то экзотическом наречии…

– Поляки,– сказал Мазур доброжелательно. – Польша – это, как бы вам объяснить… Если выехать из Парижа и держать все время на восток, никуда не сворачивая…

– Я студентка, – чуточку обиделась она, – университета. Так что примерно представляю, где ваша Польша… Возле Германии, а? Я имею в виду, возле красной.

– Точно, – сказал Мазур.

Она засунула ладошки в тесные карманы шортов и, покачиваясь с пятки на носок, с любопытством оглядывала комнату. Из соседней вернулся Куманек, гостеприимно кивнул и уселся на прежнее место. Судя по его виду, в соседнем кубрике в темпе сыграли побудку. Жить этой киске, ежели что, оставались секунды…

– Точно поляки?

– Не сойти мне с этого места, – сказал Мазур, перекрестившись на католический манер, как и следовало приличному поляку. – Я – Юзеф, это вот Рышард, – показал он на Вундеркинда, – а там, в углу – Янек. Можем паспорта показать.

– Зачем? Я же не полицейский… – сказала она, ухмыляясь во весь рот. – Поляки? Здорово. Экзотично, я имею в виду. А я – Джоанна, только не зовите меня ни Джо, ни Анна, я этого терпеть не могу. Канада, Квебек.

Выговор у нее, и в самом деле, был специфически канадский… или какой-то спец грамотно поставил ей именно канадский выговор, как Мазуру когда-то ставили австралийский. Могло быть и так, и этак. Верить в их положении нельзя никому и ничему.

– А остальные где? – спросила она, озираясь с детской непосредственностью. – Мы в окно видели, вас много было…

– Спят, – сказал Мазур. – Утомились в дороге.

– Ага, понимаю… – Она смешливо окинула взглядом натюрморт на столе. – Я поляков мало встречала, но анекдотов про них наслушалась… Парни, вы не гомики, а?

– Бог миловал, – сказал Мазур с искренним омерзением. – С чего вы взяли?

– Сидите тут взаперти и хлещете это ваше пойло с непроизносимыми названиями… А как же насчет того, чтобы жизнь прожигать на экзотическом курорте?

– Такая уж у нас национальная традиция, – сказал Мазур непринужденно. – Когда приезжаем на новое место, следует непременно выпить как следует, иначе счастья не будет. Вы хоть и из Канады, но, судя по имени, из англичан? Вот и прекрасно, что мне вам объяснять? Сами должны понимать, Джоанна, какая упрямая и цепкая штука – национальные традиции…

– Ага, понятно… А они что, по-английски совсем не понимают? Эти двое, я имею в виду? Сидят, как истуканчики.

– Почти не понимают, – сказал Мазур. – Я тут самый способный к языкам, отмечу без ложной скромности.

– Ну да, язычок у вас подвешен… – кивнула незваная гостья не без подначки.

Время шло, а она так и торчала посреди комнаты, не чувствуя ни малейшей неловкости, – то ли скучающая кукла, живая и непосредственная до ужаса, то ли… С ходу не определишь, пока не грянули события.

– Слушайте, э… Джузеф… А вы, часом, не разбираетесь во всякой бытовой технике? У меня в домике вентилятор барахлит, то вертится, то замрет, а жара такая, что никакого спасу..

– Ну, вообще-то… – осторожно произнес Мазур.

– Да разбираетесь, сразу видно! Вон вы какой… основательный. Не зайдете ко мне посмотреть, что с ним?

Мазур еще осторожнее сказал:

– Здесь же наверняка есть специальные люди…

– Да ничего они не умеют, научена горьким опытом! Только и знают, что чаевые сшибать за каждый чих! Нет, правда, не посмотрите? Может, там и дел-то на пару минут?

Момент настал щекотливейший. Весьма даже не исключено, что их начали растаскивать. Или возжелали взять языка, под благовидным предлогом выманить к соседям, а там уже от спецназовцев не продохнуть, по всем шкафам затаились, под потолком висят, люстрами прикинувшись…

Мазур оглянулся на Вундеркинда. Тот после мгновенного колебания едва заметно кивнул. Ах, ты ж сволочь, ласково подумал Мазур. Прекрасно понимаешь, что это – великолепная проверочка. Если там засада, то никакой неопределенности не останется, пойдут события, вот и не останется никакой неопределенности. А впрочем, я на его месте рассуждал бы точно так же, живца послал бы, не моргнув глазом – что поделать, служба такая…

Выходя следом за шустрой девицей, он вынул из-под ремня пистолет и, не глядя, швырнул его Куманьку, заранее зная, что тот поймает. Судя по отсутствию стука об пол, так и произошло. Пистолет ему пока что без надобности. Если в соседнем домике засада, то, во-первых, от них пистолетом не отобьешься, во-вторых, у засады и без того достаточно будет при себе стволов, которые можно в темпе национализировать, а в-третьих, без единой улики на теле есть шанс дурку гнать какое-то время.

Не голова у него сейчас была, а сплошная вычислительная машина, быстродействующая, не имевшая ничего общего с обычным человеческим мозгом. Он смотрел, как вихляет аппетитная попка в обтягивающих шортах, – и в то же время прикидывал, как встретить, если кто-то прыгнет на спину из-за того дерева, кинется в крохотной передней, рванется заламывать руку из-за дверцы шкафа.

«Бляха-муха, а если это проститутка? – пришло ему в голову вдруг. – На хорошем курорте всегда навалом проституток любого цвета кожи и вполне невинного облика. С ней же рассчитываться придется, а у меня – ни копья. Интересно, у Вундеркинда есть заначка? Нет, если возникнет намек на деньги, то нужно в темпе голубым прикинуться или на самую передовую идеологию сослаться. Может скандал устроить, кто-то из обслуги, а то и полиции у таких пташек определенно прикормлен…»

Никто на него так и не кинулся. Комната с низкой широкой постелью, закрытой смятым пестрым покрывалом, была пуста. На столике слева красовался примечательный натюрморт – несколько бутылок местного вина, окруженных тарелками с закуской.

Перехватив его взгляд, Джоанна, не моргнув глазом, пояснила:

– Работников надо кормить, правда? У меня отец фермер, так что я понимаю. А ты вдобавок из-за «железного занавеса», где, везде пишут, люди ходят полуголые и голодные… – Она с сомнением пожала плечами: – Но у вас на столе столько всего… Не похожи что-то на голодающих… А может, вы видные коммунисты или кагебисты?

– Мы – моряки, золотко, – сказал Мазур не медля. – А моряки, надо тебе сказать, всегда заколачивают приличные деньги, что у вас, что за «железным занавесом».

И с любопытством на нее уставился: насколько мог судить по богатому жизненному опыту, жрицы платной любви моряков обожают – мало кого можно так качественно выдоить, как поддавшего морячка. Ну, проявит она свою сребролюбивую сущность?

Нет, она с милой гримаской произнесла совсем другое:

– Значит, и у вас есть люди, которые хорошо зарабатывают? А я думала, у вас так ужасно… Не жизнь, а сущий ад.

Припомнив один из своих любимых романов, Мазур без зазрения совести выдернул оттуда цитату:

– Ну, почему уж сразу и ужасно? Разве что навернется кто-нибудь с пятого этажа. Но это и в Канаде чревато неприятностями, а? Вот видишь…

– Ты, часом, не собираешься вести коммунистическую пропаганду? – с любопытством спросила она.

– Вот уж чего не умею, того не умею, – совершенно искренне сказал Мазур. – Когда нормальный парень видит такую девушку, как ты, у него на уме что угодно, только не пропаганда, неважно чья… Ну, что там с вентилятором?

Вентилятор и правда застыл под потолком в полной неподвижности и безмолвии. Джоанна с наигранной беспомощностью пожала плечами, бросила лукавый взгляд:

– Смотри сам, ты же мужчина. Мазур присмотрелся. Для того чтобы поставить диагноз, хватило секунд пять. Выпрямившись, он протянул не без ехидства:

– Понимаете ли, мисс Джоанна, вентиляторам, как и другим электроприборам, свойственно работать только тогда, когда вилка воткнута в розетку. А если она выдернута и лежит рядом на полу, вентилятор ни за что крутиться не будет…

Как интересно! – воскликнула Джоанна с видом полной и совершеннейшей невинности. – Кто бы мог подумать! Вот что значит понимающий мужчина в доме… А как теперь сделать, чтобы он завертелся?

– Элементарно, – сказал Мазур, нагнулся и воткнул вилку в розетку.

Вентилятор моментально завертелся. Выпрямившись, Мазур покачал головой и процедил:

– Интересные дела…

Джоанна стояла уже без пестрой блузочки, в одних коротеньких белоснежных шортах, заложив руки за голову, отчего самые выдающиеся ее прелести проявляли себя во всей красе, – загорелая везде, куда достигал взгляд, невозмутимая, хитро прищурившаяся.

– Вот, кстати, об этнографии… – произнесла она как ни в чем не бывало. – Этнография меня всегда интересовала. Что делают поляки, увидев симпатичную блондинку в одних шортиках, давно потерявшую невинность?

Если она рассчитывала смутить трепетную душу славянина из-за «железного занавеса», то крупно промахнулась – видывал Мазур подобное не единожды, в руках держал…

Он ухмыльнулся и преспокойно ответил:

– Поляки, солнышко, в таких случаях очень даже запросто могут с блондинки и шортики снять, а потом кучу всяких фривольностей сотворить.

– За чем же дело стало? – перехватив взгляд Мазура, она вдруг фыркнула: – Эй, ты, часом, не подумал, будто я из профессионалок? Честное слово, я бескорыстная любительница. Просто понимаешь ли… Потом мы все будем ужасно респектабельными и примерными – муж, карьера, репутация, дети… А пока я еще беззаботная студентка, нужно оттопыриться так, чтобы было что вспомнить. Мы с подругами здесь уже шестой день, от скуки остервенели – ну нет подходящих парней, и все тут, одни уроды да женатые в компании супружниц… Ну?

Мазур по-прежнему допускал за происходящим ловушку, любой хитрый ход неизвестно чьих спецслужб, – но что поделать, ситуация требовала немедленных действий. А посему он, не колеблясь, подхватил легкомысленную студенточку в охапку и переправил на постель, уже через несколько секунд убедившись, что блондинка она самая натуральная. Все последовавшее за этим как нельзя более вписывалось в концепцию дружбы народов вообще, и польско-канадской в частности. Дружба народов проходила пылко, разносторонне и с фантазией, наглядно опровергая брехню западных пропагандистов о том, что две социальные системы разделены непроходимой пропастью, а западный мир и советский блок никогда не смогут найти меж собой общий язык. Видали б они…

Прошло довольно много времени, прежде чем дружба народов получила некоторую передышку, и представители двух социальных систем умученно успокоились, лениво поглаживая друг друга.

– Точно, на следующий год поедем в Польшу, – заключила Джоанна, умело охальничая пальчиками. – Может, там все не так и ужасно?

– Да ну, какие там ужасы…

– А меня там не начнут вербовать, если я в Польше буду с тобой спать? Сфотографируют украдкой…

– Глупости, – сказал Мазур. – Ты что, знаешь какие-то секреты?

– Да никаких я секретов не знаю. Просто пишут так…

«Самое интересное, что у меня абсолютно те же подозрения, – подумал Мазур. – Возможно, и не контрразведка. Возможно, это просто девочка-вербовочка. Вербушечка мелкого пошиба, работающая по тем, кто приезжает из-за «железного занавеса». Вот смеху-то будет, если нас сейчас щелкают, и нынче же ввечеру какой-нибудь скользкий хорь начнет этими фотографиями в харю тыкать. Ну и завербуемся от имени пана Юзефа, что нам стоит? Пусть ищут потом в Польше, пока пятки до задницы не собьют…»

Дверь громко стукнула, и он машинально напрягся, – но тут же подумал, что всполошился зря, спецура постаралась бы войти совершенно бесшумно.

И точно, вместо хмурых типов со стволами наперевес появилась блондинка в красном бикини – не та, что выглядывала утром из окна вместе с Джоанной, незнакомая какая-то. Мазур со свойственной полякам стыдливостью быстренько прикрыл кое-что простыней, зато Джоанна и ухом не повела, раскинувшись в непринужденной позе. Только повернула голову:

– Это Алиса, из нашего университета. Алиса, это Джузеф, он поляк, представляешь?

Алиса, присев на краешек постели и меряя Мазура бесстыжим взглядом, поинтересовалась:

– Судя по твоей довольной физиономии, сделан почин?

– Ага, – сказала Джоанна. – А учитывая, что у них там еще куча симпатичных парней, дела обстоят и вовсе прекрасно.

– Можно, я пока к вам присоединюсь?

– Да сделай одолжение, – хмыкнула Джоанна, усаживаясь в постели и потягиваясь.

Глянув на Мазура с потребительским интересом, Алиса притянула к себе Джоанну, погладила по груди, и подружки принялись целоваться взасос с большой сноровкой, выдававшей немалую практику. Стало ясно, что Мазура вот-вот затянут в вовсе уж растленные буржуазные забавы. Он в принципе был и не против – ситуация вынудила, так что нечего опасаться взбучки по партийной линии, – но хорошо понимал, что сослуживцы сидят сейчас как на иголках, гадая о его судьбе, просчитывая все мыслимые варианты и ожидая самого худшего. Делу время, потехе час…

Он бочком-бочком соскользнул с постели, прежде чем до него успели добраться расшалившиеся подружки, смаху запрыгнул в штаны и стал продвигаться к двери. Едва не налетел на третью жиличку – довольно симпатичную шатенку в коротком пестром платьице, вежливо посторонился.

– Джузеф! – с укором позвала Джоанна.

Милая, великолепная! – проникновенно сказал Мазур. – Ты была прекрасна, я тебе безмерно благодарен, но мы, поляки, люди ужасно старомодные. Что поделать – католическая страна, застарелые предрассудки… Для меня это уже чересчур, я лучше назначу тебе свидание, и мы будем романтически гулять вдоль морского берега.

Он галантно раскланялся и выскочил наружу под взрыв девичьего хохота. Успел еще услышать, как Алиса жизнерадостно пообещала:

– Ничего, сами доберемся…

Ханжески закатив глаза, Мазур размашистыми шагами направился к своему домику, ни о чем особенно не беспокоясь. Существовала, конечно, слабая теоретическая вероятность, что за время его отсутствия всех остальных повязали враги, но ей противоречили два железобетонных практических факта. Во-первых, захвати кто-то в плен группу, ни за что не оставили бы Мазура разгуливать на свободе, с девочкой развлекаться. Во-вторых, если бы его друзей попытались брать всерьез, ни за что не застали бы врасплох. Не те ребята, какое коварство враг ни измысли. В случае чего шум стоял бы сейчас на десять верст в округе, отовсюду торчали бы ноги незадачливых агрессоров, мирные туристы с воплями разбегались бы подальше от канонады ополоумевшими толпами, и пламя вставало бы до небес.

Он шагнул через порог, встретил профессионально настороженные взгляды Вундеркинда и Лаврика. Сменивший Куманька Викинг бдительно прилип к окну.

– Итак? – без выражения спросил Вундеркинд.

– А что там спрашивать? – ухмыльнулся Лаврик. – Насколько я могу судить по своему скромному жизненному опыту, вон те пятна у него на шее в народе именуются засосами. Эвон как жемчужные зубки отпечатались… – Он прищурился. – И она, конечно же, не мешкая, сделала к тебе вербовочный подход, ты размяк и в темпе Родину продал за смешные деньги…

– Вот за это я тебя и люблю, – устало сказал Мазур. – За твой неиссякаемый оптимизм и веру в людскую порядочность.

– Работа такая, – спокойно сказал Лаврик.

– Нет уж, милый друг, – сказал Мазур убежденно. – Не на мне ты заработаешь очередную звездочку, не надейся.

– Да я и не надеюсь, – сказал Лаврик. – Просто не хочу форму потерять. А заодно не мешает напомнить, что тебе отписываться придется.

Я так понимаю, она вас затащила в постель? – бесстрастно поинтересовался Вундеркинд.

– Ага, – сказал Мазур. – Простите уж, я не особенно и сопротивлялся. Ну подумайте сами, какой нормальный курортник будет сопротивляться?

– Проститутки?

– Любительницы, – сказал Мазур. – Студентки. Профессионалке, как легко догадаться, мне нечем было бы платить, и она меня сразу выставила бы без всяких цигель и ай-люлю… Девочкам скучно, и они, по их собственному выражению, хотят как следует оттопыриться. Как оно на курортах во всем мире и происходит. Чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы.

Вундеркинд никак не отреагировал на столь кощунственное употребление святых для всякого советского человека цитат. Он только спросил деловито:

– Вы стопроцентно уверены, что с ними обстоит именно так, как обрисовали?

– Я ни в чем не могу быть уверенным, – сказал Мазур ему в тон, так же деловито и отстраненно. – Просто пока что абсолютно все происшедшее укладывается именно в эту версию. И ничего пока ей не противоречит. Не то что вербовочных подходов, но даже провокационных разговоров…

– Внимание! – сказал Викинг, не отворачиваясь от окна. – Они идут, все трое.

Вундеркинд преспокойно распорядился:

– Быстренько налейте себе по рюмочке. Натюрморт выглядит очень уж… нетронутым. Кто поверит, что нормальные люди, разгульные поляки не коснулись этого великолепия?

С превеликой охотой выполняя приказ, Мазур промычал:

– Коли уж на то пошло, кто поверит, что славяне пьют водку рюмками…

Дверь распахнулась без стука, и ввалилась вся троица соседок, хихикая и подталкивая друг друга: впереди Джоанна, за ней Алиса в том же бикини и третья, державшая сразу четыре бутылки вина. Джоанна без церемоний прильнула к Мазуру, крепко обняла за талию, по-хозяйски положила голову на плечо и спросила:

– Интересно, среди вас есть замаскированный чекист, который должен за всеми следить, чтобы потом сослать парня в Сибирь за то, что он со мной переспал? Имейте в виду, если есть, я потом такой тарарам в газетах подниму.

Лаврик, не моргнув глазом, ответил светским тоном:

– Мисс, вы определенно насмотрелись старых фильмов. Нас, поляков, за границу ездит столько, что чекистов на всех не напасешься, ни один секретный бюджет не выдержит.

Шатенка, не тратя даром времени, непринужденно уселась Вундеркинду на колени, обвила шею голой загорелой рукой и обворожительно улыбнулась с видом примерной девочки, которой только что подарили новую куклу. Наблюдавший эту сцену Мазур воспрянул духом: дело определенно принимало оборот, при котором никому и в голову не придет потом попрекать персонально его проявленной моральной неустойчивостью.

Алиса потянулась и сообщила:

– Парни, не будем ходить вокруг да около. К нам с визитом доброй воли приходил ваш представитель, – она кивнула на Мазур, – и произвел самое хорошее впечатление. Поэтому давайте-ка наплюем на политиков, они еще сто лет не договорятся, и, не дожидаясь потепления отношений на официальном уровне, внесем свой вклад в польско-канадскую разрядку.. Штопор у вас есть?

Вундеркинд, сделав правой рукой почти неуловимое движение («Это он пистолет перемещает, чтобы восседающая у него на коленях бесшабашная студентка случайно не наткнулась», – догадался Мазур), ответил со всей галантерейностью:

– Поляк без штопора – что арабский шейх без гарема. Юзеф, посмотри там…

И послал Мазуру выразительный взгляд. Деликатно освободившись от повисшей на нем белокурой подруги, Мазур вышел в соседнюю комнату. Пленник распростерся на постели, пребывая в уютном наркотическом забвении, а трое бодрствующих воззрились на Мазура с немым вопросом, дисциплинированно ждали конкретных приказов.

Штопор на столе и в самом деле отыскался – казенное роскошное никелированное устройство, ничуть не похожий на своего убогого советского собрата затейливый механизм. Подхватив его, Мазур шепотом распорядился:

– Посматривайте тут. На всякий случай, если заглянут, дрыхните беспробудным алкогольным сном…

– А это не будет подозрительно? – спросил доктор Лымарь, завистливо косясь на дверь, из-за которой доносился девичий смех.

– Что-нибудь придумаем по ходу, – сказал Мазур. – Ушки на макушке, мало ли что…

Он закинул на плечо расстегнутую сумку, прижал локтем боковины, чтобы не выглядывал автомат. Покосился на ближайшую постель. На ней в лучах утреннего солнышка безмятежно дрыхли в обнимку Джоанна и шатенка Мишель, не обремененные одеждой. Мазур заботливо – как-никак, не чужие – укрыл их огромной простыней. Алиса посапывала на соседней койке – самая моторная и неугомонная из трех, но снадобье доктора Лымаря, украдкой подброшенное красоткам в бокалы на исходе ночи, и не таких с ног сшибало. Самый простой и гуманный вариант – спать будут до вечера, если не дольше, не убивать же их в самом-то деле, коли уж они оказались именно теми, за кого себя выдавали. Хорошие девочки, подумал Мазур с мимолетной сентиментальностью. Простые, как перпендикуляр. Захотели оттопыриться на полную – и оттопырились. Так, что дым стоял коромыслом и никто из группы в стороне не остался (исключая, понятное дело, одурманенного пленника, про которого соврали, что он единственный в компании наркоман, а вдобавок импотент).

После всех ночных забав – от которых вмиг поседел бы любой советский замполит и, будь его воля, разогнал бы товарищей офицеров по чукотским и среднеазиатским гарнизонам – Мазуру полагалось бы испытывать одни лишь положительные эмоции. Но он, как и все остальные, чувствовал, что запомнит эту ночку на всю жизнь вовсе не по эротическим причинам. Нервотрепка выдалась жуткая. Потому что до самого конца, до завершения банкета не было уверенности, что это не коварный ход империалистов, вознамерившихся повязать их тепленькими и расслабленными. Об этом в процессе следовало не забывать ни на секунду, слушать краем уха и косить краем глаза – а если кто-то считает, будто это легко, пусть сам попробует.

И только теперь наступила полная ясность, очистившая шальных девчонок от всех подозрений, но не станешь же их будить и извиняться за то, что все это время вынуждены были допускать самый скверный вариант и считать всю троицу подставой контрразведки.

– Пойдемте, пожалуй? – спросил Вундеркинд нейтральным тоном, тем самым старательно подчеркивая, что он четко понимает пределы своих полномочий и, боже упаси, не командует там, где начинается власть Мазура.

«Мужик он в общем неплохой, – великодушно подумал Мазур, перед заброской ожидавший худшего. – Ходить с ним можно. Подготовочка хромает, не боевик все же, ну да каждому свое…»

И распорядился:

– Пошли.

Оглянулся с мимолетной грустью: благодаря трем дрыхнувшим грациям и ночным забавам очередное случайное пристанище имело уютный, домашний и насквозь безопасный вид, даже уходить было жалко. Первым шагнул на крыльцо.

Вокруг, куда ни глянь, полное безлюдье. И безмятежная тишина. Очень уж ранний был час. Люди не для того ехали сюда отдыхать, чтобы вскакивать ни свет ни заря, – но чокнутых поляков, вторые сутки запоем пивших, это, понятно, не касалось, они просто обязаны были колобродить, благо за все уплочено…

И разудалая компания двинулась к лодочной пристани беззаботной хмельной ватагой. Посередине Викинг с Куманьком волокли под микитки пленного – он переступал своими ногами, почти не волочась на руках добрых приятелей, но физиономия озарена той же бессмысленной слюнявой улыбкой. Лымарь двигался следом, бдительно опекая своего пациента. Остальные их обступили, явственно пошатываясь, время от времени разражаясь бессмысленным пьяным хохотом. Лаврик время от времени притворялся, что отхлебывает из бутылки, Вундеркинд порой отбивал на ходу чечетку – кто тут знает в точности, как выглядят доподлинные польские пляски?! – а Мазур, терзая гитару, без особого надрыва распевал:

Кто сказал, что поляк не может петь украинские песни? Еще как может…

Одним словом, вылитые поляки, хоть в шляхту записывай всем скопом. Они вышли на причал, по пружинившим доскам прошли мимо шеренги лодок и яхточек со спущенными парусами, стали грузиться в большую белую моторку с номером «269» на скуле и намалеванной пониже ухмылявшейся русалкой. Все было в порядке, их безымянный проводник именно эту лодку для них законнейшим образом зафрахтовал на неделю, как и домик. И все же к ним опрометью кинулся неведомо откуда вынырнувший смуглый абориген в белом костюмчике и красной шапочке вроде фески с выписанным золотыми буквами названием курорта.

В лодку как раз загружали пленника, смирнехонького и вовсе не имевшего ничего против морской прогулки. Викинг с Куманьком, и ухом не поведя, продолжали свою работу, – а Лаврик словно бы невзначай зашел крикуну за спину. Вундеркинд уже сидел за штурвалом в барском кожаном кресле.

Мазур молниеносно окинул окрестности цепким взглядом. Не было никаких признаков засады или облавы, местность далеко просматривалась.

Болван в белом, нимало не подозревавший, что в случае чего жить ему оставалось считанные секунды – вот он, ангел смерти, за спиной, в облике пьяненького ляха – затараторил на неплохом английском, со всем пылом восточного человека помогая себе отчаянными жестами, тыча пальцем то в небо, то в море и корча зверские гримасы.

Ничего тут не было непонятного для людей, знавших английский получше этого обормота. А тем более – моряков. Мазур и сам прекрасно видел, что в высоте нехорошо громоздятся кучевые облака, и понимал, что порывы ветра, налетающего с моря, в сочетании с понижавшимся давлением обещают не самую приятную погоду. Однако он добросовестно скорчил идиотскую гримасу и пожимал плечами с видом пьяного дурака, забывшего даже свой родной язык, не говоря уж про иностранные. Служитель, картинно хватаясь за голову и воздевая руки к хмурившимся небесам, добросовестно талдычил, что погода портится, что может, как частенько в это время года, налететь шквал, и все это очень серьезно и очень опасно, так что он убедительно просит господ воздержаться от морской прогулки, тем более в их, деликатно выражаясь, утомленном состоянии.

Не обращая на него ровным счетом никакого внимания, Мазуровы ребята один за другим прыгали в лодку. Выбросив руку, Мазур бесцеремонно сграбастал аборигена за щуплое плечо, притянул к себе и жизнерадостно рявкнул в лицо:

– Еще Польска не сгинела, пся крев!

Перепрыгнул через борт, плюхнулся рядом с Вундеркиндом, моментально включившим мотор, сделал ручкой аборигену. Абориген прямо-таки взвыл от такой непроходимой тупости, схватился за голову в нешуточном расстройстве, завопил что-то насчет строгих запретов, – но моторка уже отвалила от мостков, отпрыгнула, задрав нос, подпрыгивая на волнах, понеслась в открытое море, стремясь побыстрее уйти из территориальных вод в более подходящие для субъектов вроде них нейтральные.

Погода портилась не на шутку, солнышка уже вовсе не видно за громадами темневших кучевых облаков, волнение на море усиливалось, верхушки волн загибались, и с них срывались брызги – не менее четырех баллов согласно Бофорту, приятного мало…

– Пеленг, – бросил в пространство Мазур.

И оглянулся через плечо, чтобы бдительно проконтролировать, как и положено командиру. Убедился, что Землемер моментально извлек небольшой транзистор, в темпе обломал маскировавшие подлинную натуру прибора боковины и стал привычно манипулировать немногочисленными верньерами.

– К осту на двадцать, – прилежно стал он подавать команды Вундеркинду. – Право руля… Так держать…

Резкие порывы ветра налетали с разных сторон, дышать становилось все труднее, прав был абориген чертов, прав с самого начала, шквал вовсю разворачивался над Баб-эль-Мандебским проливом, погромыхивая раскатами грома, нависая темными облаками. Полоса дождя хлестнула по лодке справа налево, и все моментально промокли до нитки, невольно сутулясь, вжимая головы в плечи, один только пленник с бессмысленной улыбкой таращился в темное небо. Слева сверкнула ветвистая молния, вскоре донесся оглушительный треск грома. Мазур моментально чисто автоматически отсчитал секунды меж вспышкой и грохотом – получилось, молния прошила облака всего в полутора километрах к зюйд-весту.

Ливень ударил, обрушился, как лавина, хлеща косыми струями, – но впереди уже чернел изящный силуэт «Маршала Ворошилова». Моторку отчаянно швыряли волны, под ногами хлюпала вода, на людях не осталось сухой нитки, – но сжавший губы в ниточку Вундеркинд вел суденышко уверенно и твердо, что твой Джон Грей из классической песенки, а потом аккуратно, ловкими маневрами удерживал его на расстоянии от стеной нависавшего борта, чтобы пляжную скорлупку не разбило о корабельную броню. Мазур, выплевывая затекавшую в рот воду, зорко наблюдал за рулевым, готовый в любой миг кинуться к штурвалу, – но его вмешательства так и не потребовалось. Следовало окончательно признать, что Вундеркинд все же не совершенный растяпа.

Сверху упали тали, и на них лодку подняли на борт, днище стукнуло о палубный настил довольно чувствительно, что-то затрещало – однако беречь суденышко больше не было нужды, как раз наоборот. К нелепо завалившейся на бок моторке со всех сторон бросились соответствующие спецы, молчаливые и привыкшие ко всему на свете, в развевавшихся непромокаблях. Двое скорехонько извлекли пленника и уволокли куда-то с глаз долой, о чем Мазур нисколечко не сожалел. Остальные занялись лодкой, ее должны были вскорости непременно выловить аборигены, кормившиеся морем, – перевернутую, с пробитым днищем, сорванным мотором. Вряд ли кто удивится, получив столь явное доказательство проявленной пьяными поляками трагической бесшабашности. Семь мудрецов в одном тазу пустились по морю в грозу.. Вот именно. Случается на морских курортах. Никто и не встрепенется, разве что случайные подружки мимолетно погрустят – благо на столе осталась написанная пьяными каракулями записочка: спите, мол, лапочки, кисочки и солнышки, а мы немного прокатимся и вернемся.

А впрочем, все эти тонкости уже никоим образом не касались ни Мазура, ни его людей, сделавших свое от сих и до сих. Они уже через несколько минут полной ложкой вкусили заслуженного блаженства – изолированный кубрик, никаких любопытных глаз, горячий душ сколько влезет. Они сидели, распаренные и размякшие, завернувшись в огромные мохнатые простыни, прихлебывая чаек дегтярного цвета, на короткое время исполненные любви ко всему человечеству без малейших исключений. Вполне вероятно, случись здесь Ван Клеен, ему бы даже по морде не дали.

Землемер жестом фокусника извлек непочатую бутылку «Старки», каким-то чудом прихваченную из «реквизита» на глазах всех встречающих, и Мазур растроганно подумал, что кадры у него подобрались стоящие, – на ходу подметки режут. Он и сам не заметил, когда подчиненный успел напроказить.

И отстранил протянутую ему первым делом как командиру бутылку, показав глазами в сторону Вундеркинда, – как-никак, тот был самым старшим по званию, а, кроме того, заслужил, чтобы его включили в компанию. Это был тот редкий момент, когда субординация не работает, и командир может пропустить с подчиненным глоточек. Землемер с выжидательно-вежливой улыбкой переадресовал сосуд. Вундеркинд после короткого колебания все же его принял, сделал добрый глоток, передал стеклотару Мазуру Мазур видел, что ас тайной войны прямо-таки ерзает на стуле, и прекрасно догадывался о причинах: Вундеркинд жаждал побыстрее дорваться до добычи, колоть, допрашивать, вытряхивать тайны и загонять в угол коварными вопросиками. И должен был, несомненно, то и дело напоминать себе: для интеллектуальных поединков пленный пока что непригоден.

– Знаете, чего я больше всего боялся? – лениво признался доктор Лымарь. – Названия операции. Интересно бы знать, какому умнику пришло в голову окрестить ее «Синдбадом»… – Он спохватился, покосился на Вундеркинда: – Простите, товарищ капитан первого ранга, ежели мы, темные, чего сболтнули, не подумавши…

– Названия обычно придумывают генералы и адмиралы, – бесстрастно ответил Вундеркинд. – И в данном случае тоже…

– Ну, тогда все в порядке, – облегченно вздохнул Лымарь. – Я имею в виду очень простую истину, всем известную: названия бывают как счастливые, так и чреватые… Если разобраться, всякое приключение Синдбада начиналось с того, что он попадал в жуткое кораблекрушение, на берег его выкидывало в самом плачевном состоянии, голым и босым… Ну, обошлось. А ведь бывают названия чреватые…

– Это точно, – сказал Землемер. – У кого-то, у англичан, кажется, давненько уж военные корабли не называют «Аллигаторами». Стоило только назвать, как он либо утопнет совершенно по-идиотски, либо на мель наскочит…

– Либо штурман зарежет боцмана, приревновав к канониру..

– Нет, точно, я где-то читал.

– Вы, мужики, не о том, – вмешался Куманек. – Вторую операцию за короткое время крутим, и обе прошли, как по маслу. Как-то мне это…

Со всех без исключения лиц исчезло отрешенное блаженство, все стали хмурыми и серьезными, кто-то покривился:

– Не накаркай, зараза…

– Да я так, мысли вслух…

– А ты молча думай, как оно и положено…

Словно холодным ветерком просквозило по комнате. Мазур прекрасно понимал, в чем тут суть, – от суеверий никуда не денешься, особенно на флоте, испокон веков полнившимся суевериями.

Ему и самому не нравились такая тишь, гладь да божья благодать. Вовсе не факт, что на каждой операции кто-то неминуемо должен гибнуть или калечиться, но Куманек абсолютно прав: две столь гладких акции подряд поневоле заставляют насторожиться, вспомнить о законе подлости и ждать от судьбы подвоха. Иногда подобное везение – до поры. Океан свое возьмет, слишком уж он огромный, равнодушный и древний…

Вошел Адашев, повесил в углу у притолоки истекавший водой дождевик и патетически воскликнул, сияя:

– Нет слов, товарищи офицеры! Прекрасная работа! Командование непременно будет в восторге…

На него смотрели устало и хмуро, с должным чинопочитанием: пусть себе треплется, ему по должности положено. Лаврик, однако, не утерпел, громко откликнулся:

– Прекрасную поговорку я читал в сборнике пословиц, товарищ контр-адмирал: «Советскому патриоту любой подвиг в охоту». Народная мудрость себя оказывает, особенно в сочетании с диалектическим материализмом.

Адашев пытливо уставился на него, но особист взирал наивно и преданно, взгляд его был по-детски незамутнен, а выражение лица – насквозь политически грамотное. Мазур ухмыльнулся, про себя завидуя в душе: Лаврику в некоторых отношениях было полегче, положение ему позволяло вот так вот порой балансировать на грани в стиле бравого солдата Швейка.

Контр-адмирал чуть растерянно кивнул, соглашаясь, что народная мудрость – вещь неопровержимая, особенно в сочетании с самым передовым учением. Переступил с ноги на ногу – Лаврик определенно сбил его с накатанного хода мысли, – изрек еще парочку банальностей, чтобы не терять лица, и тогда только вышел, сославшись на срочные дела. Лица у всех смотревших ему вслед были одинаково бесстрастными, но каждый, поклясться можно, думал об одном и том же – тертый был народец, послуживший… Строго говоря, не было никакой производственной необходимости в том, чтобы Адашев торчал сейчас на «Ворошилове», а еще раньше на тральщике. Однако грамотно составленный рапорт с толковым напоминанием о том, что и сам контр-адмирал пребывал чуть ли не в боевых порядках, во всяком случае на переднем крае, иногда весьма способствует карьерному ходу и позволяет без мыла проскочить в наградные списки. Нужно только уметь грамотно себя подать. Немало блистательных карьер подобным образом смастрячено, немало орденов порхнуло на грудь – и вовсе не обязательно в двадцатом веке, и не только на одной шестой части земного шара. Тенденция, однако, справедливая для всего мира.

А в общем, не стоило забивать этим голову. Подобные вещи проходят по разряду неизбежного зла, и к ним следует относиться философски. Главное, в очередной раз вернулись с победой, и стыдиться нечего, право слово.