"В" - читать интересную книгу автора (Пинчон Томас)

II

Эстер узнала о нем почти случайно, через Стенсила, который в то время только-только познакомился с Командой. Стенсил тогда шел совсем по другому следу, и у него были свои резоны интересоваться историей Эвана Годольфина. Он проследил за ним до самого Мез-Аргоннского сражения. Потом обнаружил в документах экспедиционного корпуса имя Шунмэйкера и потратил еще пару месяцев, пока, наконец, не вышел на залитую дешевой музыкой больницу пластической хирургии в Немецком квартале. Добрый доктор отрицал все, несмоторя на любые виды лести, какие только были известны Стенсилу, и эта история оказалась очередным тупиком.

На некоторые огорчения мы реагируем приступом щедрости. Томно зрелая Эстер в то время с горящими глазами тусовалась в "Ржавой ложке", ненавидя свой нос шестеркой и изо всех сил подтверждая неудачную поговорку старшеклассников "Все уродки дают". Несчастный Стенсил искал кого-нибудь, дабы излить душу, и отчаяние Эстер сверкнуло для него надеждой; излияния души тянулись до печальных летних предвечерних часов, во время прогулок среди пересохших фонтанов, выцветших от солнечных ударов витрин, кровоточащих смолой улиц, и в конце концов их отношения стали субъектом "отцовско-дочернего контракта", но были достаточно будничными, чтобы контракт подлежал расторжению в любой момент по желанию одной из сторон и не включал в себя пункт о смерти. Однажды Стенсил с доброй иронией подумал о том, что знакомство с Шунмэйкером было бы для Эстер лучшим сентиментальным подарком-пустячком; соответственно, в сентябре знакомство состоялось, и Эстер без всяких церемоний легла под ножи и массажерские пальцы Шунмэйкера.

В тот день в приемной, словно специально для нее, была подобрана галерея уродов — будто из полицейского фотоархива. Лысая безухая женщина, кожа которой от висков до затылка лоснилась и сияла, разглядывала золотые часы с чертиками. Рядом с ней сидела девушка с тремя параболическими маковками, которые торчали из волос, продолжавших шкиперской бородкой расти по обе стороны ее густо усеянного прыщами лица. Изучая "Ридерс Дайджест", напротив сидел пожилой джентльмен в габардиновом костюме цвета мха, у которого не было верхней губы, но зато — третья ноздря и набор разнокалиберных зубов — покосившихся и скучившихся, как надгробные камни после торнадо. И, наконец, в дальнем углу, ни на кого и ни на что не глядя, располагалось бесполое существо с врожденным сифилисом, который поразил кости и разрушил их настолько, что его серый профиль представлял собой чуть ли не прямую линию, нос висел простым клочком кожи и доставал почти до рта, подбородок продавился сбоку в форме глубокой воронки с радиальными морщинами, веки сомкнуты под той же самой неестественной тяжестью, что спрямила все остальные черты профиля. Эстер, еще не утратившая впечатлительности, отождествила себя со всеми разом. Все это лишний раз усугубляло ощущение чужеродности, заведшее ее в постель ко многим из Больной Команды.

В первый день Шунмэйкер проводил предоперационную рекогносцировку на местности — фотографировал лицо и нос под разными углами, делал анализы на наличие инфекции в верхних респираторных путях, проверял реакцию Вассермана. Ассистировавшие Ирвинг и Тренч сделали два слепка, или "посмертные маски". Ей дали две бумажные соломинки, чтобы можно было дышать, и она, на свой детский лад, подумала о ларьках с газировкой, вишневой «коке» и "Истинных исповедях".

На следующий день она снова пришла. Слепки лежали бок о бок на столе Шунмэйкера.

— У меня появились близнецы, — хихикнула она. Шунмэйкер наклонился и щелчком сшиб у одной из масок гипсовый нос.

— А теперь смотри, — улыбнулся он. У него в руках, как у мага, появился кусочек глины, и он поставил его на место отбитого носа. — О каком типе носа ты мечтаешь?

О каком же еще? Конечно об ирландском, вздернутом. Все они хотят такой. Никому из них даже в голову не приходит, что курносость — такой же эстетический недостаток, как и еврейский нос, только наоборот. Лишь немногие просили его сделать «правильный» нос — с прямым основанием, с кончиком, который и не загибался бы крючком и не был бы вздернут, а колумела, разделяющая ноздри, смыкалась бы с верхней губой под углом 90 градусов. Все же остальные подтверждали его тезис о том, что любые коррекции — социальные, политические, эмоциональные — тяготеют к диаметральной противоположности, вместо того, чтобы искать золотую середину.

Пара артистичных росчерков пальцами и поворотов кисти.

— То есть, вот так? — Ее глаза загорелись, она закивала. — Понимаешь, он должен гармонировать со всем остальным лицом.

Такой нос, конечно же, не гармонировал. Все, что вообще может гармонировать с лицом — если смотреть с гуманистических позиций — это, очевидно, только то, с чем данное лицо родилось.

— Но, — склонен был он рационализировать, — гармония гармонии рознь.

Итак, нос Эстер. Он должен соответствовать тому идеалу красивого носа, что установлен фильмами, рекламами и журнальными иллюстрациями. "Культурная гармония", как называл это Шунмэйкер.

— Ну что ж, тогда попытаемся на следующей неделе. — Он дал ей время. Эстер трепетала. Это было, как ждать собственного рождения и вести переговоры с Богом — спокойно и деловито — о том, какой именно ты хотела бы появиться на свет.

На следующей неделе она пришла точно в назначенный срок — внутри все сжато, чувствительность кожи повышена.

— Проходи. — Шунмэйкер нежно взял ее за руку. Она почувствовала легкую пассивность и даже некоторое сексуальное возбуждение (самую малость). Ее усадили в зубоврачебное кресло, наклоненное и подготовленное Ирвинг, парившей вокруг, словно служанка.

Носовую часть лица Эстер протерли зеленым мылом, иодом и спиртом. Волосы в ноздрях выдернули, а преддверия обработали антисептиками. Потом ей дали нембутал.

Ожидалось, что препарат успокоит ее, но производные барбитуровой кислоты действуют на разных людей по-разному. Возможно, сексуальное возбуждение тоже сыграло свою роль, но как бы то ни было, когда ее ввели в операционную, она находилась на грани горячки.

— Лучше бы ей дали гиосцин, — сказал Тренч. — Полная амнезия, говорю вам.

— Потише, тормоз, — резко ответил доктор. Ирвинг занималась его арсеналом, а Тренч привязывал Эстер к операционному столу. У пациентки был дикий взгляд; она тихонько всхлипывала и, похоже, уже почти передумала.

— Уже поздно, ничего не поделаешь, — с ухмылкой успокаивал ее Тренч. Теперь лежи тихо.

Все трое были в хирургических масках. Эстер показалось, что в их глазах вдруг появилась недоброжелательность. Она затрясла головой.

— Тренч, держи ей голову, — раздался приглушенный голос Шунмэйкера, — А ты, Ирвинг, будешь анестезиологом. Тебе нужна практика, детка. Принеси-ка новокаин.

На голову Эстер положили стерильные салфетки, а глаза закапали касторкой. Лицо снова прошвабрили, но на сей раз — метафеном и спиртом. Глубоко в ноздри втолкнули марлевые тампоны, чтобы антисептики и кровь не попадали в глотку.

Ирвинг вернулась с новокаином, шприцем и иглой. Сначала она сделала уколы в кончик носа — по одному на каждую сторону. Потом — инъекции вокруг ноздрей, дабы заморозить alae — носовые крылья. Ее большой палец неизменно доводил поршень до упора.

— Вставь иглу побольше, — спокойно сказал Шунмэйкер. Ирвинг выудила из автоклава двухдюймовую иглу, которая легко вошла под кожу, и сделала все уколы — вверх по каждой стороне носа от ноздри до лба.

Эстер никто не говорил, что операция — это больно. А уколы оказались очень болезненными, — никогда раньше она не испытывала такой боли. Ей хотелось корчиться, но свободными оставались только бедра. Тренч придерживал ей голову и оценивающим взглядом искоса смотрел, как она — привязанная извивается на столе.

Новая порция анестетиков — внутрь носа: Ирвинг воткнула иглу для подкожных инъекций между верхним и нижним хрящами, которая дошла до глабелы — бугорка между бровями.

Серия инъекций в септум — костно-хрящевую стенку, разделяющую две половинки носа, — и анестезия завершена. Тренч не упустил сексуальную метафору этого процесса. Он все время монотонно повторял: "Засовывай… высовывай… засовывай… о-о-о это было хорошо… высовывай…", и где-то над глазами Эстер звучало его тихонькое похихикивание. Ирвинг всякий раз сердито вздыхала. Казалось, она вот-вот скажет: "Ох уж мне этот мальчишка!"

Через некоторое время Шунмэйкер начал щипать и крутить Эстер за нос.

— Ну как? Больно?

— Нет, — прошептала она. Шунмэйкер ущипнул сильнее.

— Больно?

— Нет.

— Прекрасно. Закройте ей глаза.

— Может, она хочет смотреть, — предположил Тренч.

— Ты хочешь смотреть, Эстер? Видеть, что мы делаем?

— Я не знаю. — Ее голос ослабел и дрожал на грани истерики.

— Ну тогда смотри, — сказал Шунмэйкер. — Получай образование. Сначала мы срежем тебе горбинку. Следим за скальпелем.

Это была обычная рутинная операция; Шунмэйкер работал быстро — ни он, ни сестра не делали лишних движений. Кровь не успевала выступать — ласковый тампон сразу ее убирал. Редкая капля убегала от него, но ее успевали поймать на полпути до салфеток.

Сначала Шунмэйкер сделал два разреза внутри — по одному на каждой стороне у перегородки на нижней границе бокового хряща. Затем он просунул в ноздрю изогнутые и заостренные ножницы с длинными ручками. Они миновали хрящ и добрались до носовой кости. Конструкция ножниц позволяла резать ими как при сведении лезвий, так и при разведении. Быстро, как парикмахер, заканчивающий голову богатого клиента, он отделил кость от мембраны и кожи.

— Мы называем это подкопом, — объяснил он. Он проделал то же самое в другой ноздре. — Видишь ли, у тебя две носовые кости. Они разделены перегородкой. Внизу крепятся к боковым хрящам. И от этого соединения я делаю подкоп до того места, где кости смыкаются со лбом.

Ирвинг передала ему долотоподобный инструмент.

— Это — элеватор Маккенти. — Он прозондировал нос элеватором, и подкоп завершился.

— А теперь, — произнес он нежно, словно любовник, — я отпилю тебе горбинку.

Эстер пытливо всматривалась в его глаза, пытаясь разглядеть в них хоть что-нибудь человеческое. Никогда еще она не чувствовала себя такой беспомощной. Позже она скажет:

— Это — почти мистический опыт. В какой же это религии? — в какой-то восточной — высшая степень экстаза — ощущать себя предметом. Камнем. Было очень похоже. Мне казалось, меня несет вниз по течению, и я начинаю испытывать восхитительное чувство выхода из личности. Я постепенно перестаю быть Эстер и превращаюсь в нуль — без суеты, травм, просто так. Только Бытие…

Маска с глиняным носом легла на столик, стоявший рядом. Бросая на нее быстрые взгляды, Шунмэйкер вставил пилку в один из надрезов, которые он до этого сделал, и протолкнул ее до кости. Затем совместил ее с линией нового контура носа и стал осторожно пропиливать кость.

— Кости отпиливаются легко, — заметил он, обращаясь к Эстер. — Человек в сущности очень хрупок.

Лезвие достигло мягкой перегородки, и Шунмэйкер вытащил пилку.

— А сейчас — самое хитрое. Мне нужно отпилить вторую сторону точно так же. Иначе твой нос останется кривобоким.

Он вставил пилку во второй надрез, внимательно изучая маску. Эстер показалось, что у него ушло на это не меньше четверти часа. Потом Шунмэйкер сделал пару пробных движений и, наконец, отпилил кость и на этой стороне.

— Твоя горбинка теперь — это просто два кусочка кости, болтающиеся на перегородке. Нам нужно срезать их в два приема. — И он быстро проделал это ножиком, лезвие которого загибалось углом, и завершил фазу грациозным росчерком губки.

— А теперь твоя горбинка валяется внутри. — Он оттянул пинцетом одну из ноздрей, вставил в нос пару щипчиков и принялся вылавливать горбинку. Сейчас пришью ее назад, — улыбнулся он. — Надо же, она еще и не хочет вылезать. — И он ножницами отрезал горбинку, которая продолжала держаться за боковой хрящ. Потом пинцетом вытащил темный кусок хряща и торжествующе помахал им перед лицом Эстер. — Двадцать два года социальной обездоленности, nicht wahr? Конец первого акта. Мы положим ее в формальдегид. Если хочешь, можешь сохранить как сувенир. — Во время монолога Шунмэйкер поглаживал острые края срезанного хряща маленьким рашпилем.

Итак, с горбинкой покончено. На ее месте теперь осталась плоская площадка. Носовой мост был слишком широк, чтобы служить началом носа, и его предстояло сузить.

Шунмэйкер снова занялся подкопом к носовым костям — на этот раз в том месте, где нос соприкасался со скуловыми костями и далее. Вынув ножницы, он вставил прямоугольную пилку.

— Понимаешь, твои носовые кости очень жестко закреплены: по бокам — к скулам, наверху — ко лбу. Мы должны их сломать, чтобы нос можно было двигать, как этот кусочек глины.

Он пропилил кости с обеих сторон, отделяя их от скуловых костей. Затем взял зубило и принялся проталкивать его в ноздрю, пока оно не дошло до кости.

— Если что-нибудь почувствуешь, скажи. — Он пару раз ударил по зубилу молоточком, потом остановился, подумал и начал стучать сильнее. — Твердая, сволочь. — Он отбросил свой шутливый тон. Тук, тук, тук. — Ну давай, скотина. — Зубило, миллиметр за миллиметром, продалбливало себе путь между бровями Эстер. — Scheisse! — С громким щелчком ее нос отделился ото лба. Зажав его большими пальцами, Шунмэйкер закончил процесс перелома.

— Видишь? Теперь он свободно двигается. Акт второй. А сейчас мы укоротим das septum, ja.

Он сделал скальпелем надрез вокруг перегородки — между ней и примыкающими боковыми хрящами. Затем разрезал перегородку от верха до «хребта» в самой глубине ноздрей.

— Теперь с твоей перегородкой можно делать все, что угодно. Возьмем ножницы и окончим работу. — Он сделал подкоп вдоль перегородки до самой глабеллы.

Потом просунул скальпель в надрез — так, чтобы инструмент вошел в одну ноздрю и вышел из другой, — и продолжал им работать, пока перегородка не отделилась от основания. Затем приподнял пинцетом ноздрю, залез внутрь зажимом Аллиса, вытянул часть свободно болтающейся перегородки и быстро перенес на нее разжатый кронциркуль, которым перед этим измерил маску. Потом прямыми ножницами отрезал от перегородки треугольный кусок.

— А теперь сложим все на место.

Поглядывая одним глазом на маску, он свел вместе носовые кости. Это сузило мост и убрало площадку оттуда, где до этого была горбинка. Потом он долго сверял — сошлись ли обе половинки в одну точку. Кости, передвигаясь, похрустывали.

— Теперь наложим пару швов на твой вздернутый нос.

Шов проходил от недавно надрезанного края перегородки до колумелы. Держа в руках иголку в специальном зажиме, он сделал шелковой ниткой два косых стежка через всю ширину колумелы и перегородки.

Операция заняла, в общей сложности, меньше часа. Лицо Эстер вытерли, сняли эти ужасные тампоны и вместо них наложили сульфамидную мазь и свежий бинт. Один кусочек пластыря лег на ноздри, а другой — пересек мост ее нового носа. Сверху — лекало Стента, оловянный зажим и еще немного пластыря. В ноздри засунули резиновые трубки, чтобы она смогла дышать.

Через два дня вся эта упаковка была снята. Через пять дней — пластырь. Через семь — швы. Готовый продукт производства выглядел смешно, но Шунмэйкер заверил, что через пару месяцев он немного опустится. Так оно и получилось.