"Сильвия и Бруно" - читать интересную книгу автора (Кэролл Льюис)

ГЛАВА I Меньше хлеба! Больше пошлин!

…И вот все эти люди вновь завопили, а один, возбуждённый больше остальных, подбросил свою шляпу высоко в воздух и выкрикнул (насколько я мог разобрать):

— Кто это орёт за Под-Правителя?

Да все орали, но за Под-Правителя или за кого-то ещё, было неясно; некоторые выкрикивали: «Хлеба!», другие: «Пошлин!» — и никто, казалось, не знал точно, чего же он на самом деле хочет.

Я наблюдал за ними из столовой губернаторского дворца, выглянув в раскрытое окно через плечо Лорда-Канцлера, который вскочил на ноги тотчас, как послышались крики с улицы, словно бы он уже ждал их, и бросился к тому окну, из которого открывался наилучший обзор рыночной площади.

— Что же это может значить, а? — непрерывно вопрошал он теперь, а сам, сцепив руки за спиной, в развевающейся мантии скорым шагом мерил комнату. — Таких громких криков я ещё не слыхивал — тем более в этом часу утра! Да ещё с подобным единодушием! Вот вы — не находите это весьма необыкновенным?

Я сдержанно высказал своё мнение — мол, люди выкрикивают разные требования; но Канцлер только замахал на меня руками.

— Разные? Да они кричат одни и те же слова! — выпалил он, после чего, основательно высунувшись из окна, прошептал мужчине, стоявшему прямо под ним: — Не могли бы вы все держаться вместе? Правитель вот-вот войдёт сюда. Дайте им знак начать движение строем.

Его слова явно не предназначались для моих ушей, но я невольно подслушал, ведь мой подбородок снова почти уткнулся в плечо Канцлера.

Забавен был вид этого «движения строем»: беспорядочная процессия мужчин, марширующих по двое, начиналась у другого конца рыночной площади и необычным, зигзагообразным манером приближалась ко дворцу, нелепо лавируя из стороны в сторону подобно паруснику, прокладывающему себе путь против неблагоприятного ветра — так что голова процессии была зачастую дальше от нас в конце одного галса, чем когда она завершала предыдущий.

Было, однако, очевидно, что это делалось по команде, ибо, как я заметил, все глаза были устремлены на человека, стоящего под нашим окном — того самого, которому Канцлер непрерывно что-то нашёптывал. Этот человек держал в одной руке свою шляпу, а в другой — маленький зелёный флажок, и когда он взмахивал флажком, процессия продвигалась поближе, когда он опускал флажок, люди как-то бочком-бочком отодвигались; когда же он взмахивал своей шляпой, то все они испускали режущие слух вопли: «Ура! Не-ет! Консти! Туцья! Меньше! Хлеба! Больше! Пошлин!»

— Довольно, довольно, — прошептал Канцлер. — Пусть чуть-чуть подождут, пока я не скажу тебе. Его ещё нет.

Но в этот момент огромные раздвижные двери комнаты рывком растворились, и он, обернувшись, виновато рванулся встретить Его Высокопревосходительство. Однако это был всего лишь Бруно, и Канцлер, слегка раскрыв рот, облегчённо выдохнул.

— Доброе утро, — сказал малыш, обращаясь, в своей обычной манере, одновременно и к Канцлеру, и к прислуге. — Кто-нибудь видел Сильвию? Я ищу Сильвию.

— Она, я полагаю, у Правителя, вшечство! — ответил Канцлер с низким поклоном. Довольно неуместно, подумал я, применять подобный титул (а ведь вы и без моего пояснения отлично поняли, что он означал просто «Ваше Королевское Высочество», сжатый до одного слога) к мальчугану-крохе, чей отец являлся всего-навсего Правителем Волшебного края; однако можно извинить человека, который провёл несколько лет при дворе Сказочной страны, где и овладел почти невозможным искусством произнесения одиннадцати слогов как одного-единственного.

Но Бруно не за поклонами сюда пришёл; он выбежал из комнаты ещё до того, как выдающееся исполнение непроизносимого монослога было с триумфом завершено.

А сразу же после этого в окно ворвался отчётливый возглас:

— Слово Канцлеру!

— Конечно, друзья мои! — отозвался тот с необычайной готовностью.

— Вы должны сказать слово!

Здесь один из слуг, который некоторое время занимался приготовлением подозрительно выглядевшей смеси из яиц и шерри, почтительно предложил её на большом серебряном подносе. Канцлер надменно принял, вдумчиво выпил, благосклонно улыбнулся счастливому слуге, ставя пустой стакан назад, и начал. Насколько мне помнится, сказал он вот что.

— Гм! Гм! Гм! Потерпевшие друзья, или, вернее, друзья-терпеливцы… («Зачем вы их так зовёте?» — прошептал человек под окном. «Вовсе не полицию я зову», — ответил Канцлер.) Верьте мне, я всегда сочу… («Верно, верно!» — ревела толпа, да так громко, что совершенно заглушала тонкий писклявый голосок говорившего.) Я всегда сочу… — повторил он. («Оставьте же вашу слащавую улыбку! — прошипел человек под окном. — Вид, как у идиота!» А над рыночной площадью всё рокотало раскатами грома: «Верно, верно!») — Я всегда сочувствую! — закричал Канцлер, улучив момент тишины. — Но кто ваш истинный друг — так это Под-Правитель. День и ночь он печётся о вашей неправоте… я хотел сказать, о ваших правах… то бишь, о том, что вы не правы… нет… я имел в виду, что вы лишены прав. («Лучше уж молчите, — прорычал человек под окном. — Вы всё испортите!»)

В эту минуту в столовую вошёл Под-Правитель. Это был худой человек со злобным и хитрым лицом изжёлта-зелёного цвета; и комнату он пересекал очень медленно, подозрительно глядя вокруг, как бы выискивая прячущегося где-то свирепого пса.

— Браво! — вскричал он, похлопав Канцлера по спине. — Ваша речь в самом деле превосходна. Вы прирождённый оратор, дружище!

— О, ерунда, — скромно отозвался Канцлер. — Все ораторы, знаете ли, прирождены.

Под-Правитель задумчиво поскрёб подбородок.

— Да, это так, — признал он. — Я как-то об этом не задумывался. Всё равно, вы всё сделали правильно. Хочу сказать по секрету…

Тут он перешёл на шёпот, и поскольку я не мог больше ничего слышать, то решил пойти поискать Бруно.

Я нашёл малыша в передней, где перед ним стоял лакей в ливрее, от чрезвычайной почтительности согнувшийся едва ли не пополам и оттопыривший локти, словно рыба плавники.

— Его Высокопревосходительство, — говорил почтительный лакей, — находятся в своём кабинете, вшечство! — Его произношение этого слога было не таким совершенным, как у Канцлера.

Бруно засеменил в указанном направлении, и я счёл за лучшее последовать за ним.

Правитель, высокий и величественный человек с важным, но очень приятным лицом, сидел за письменным столом, сплошь покрытым бумагами, а у него на колене примостилась одна из самых миловидных и привлекательных девчушек, каких мне только доводилось видеть. Выглядела она на четыре-пять лет старше Бруно, но имела такие же розовенькие щёчки и искрящиеся глазки, такой же богатый чёрный волос, весь в завитках. Её живое улыбающееся личико было обращено вверх, к лицу отца, и восхищённому взору открывалась та взаимная любовь, с которой оба они — девочка, переживающая весну жизни, и её отец, находящийся в поре поздней осени, — созерцали друг друга.

— Нет, вы его никогда не видели, — говорил старик, — да и не могли видеть: он очень долго отсутствовал — путешествовал по разным странам, поправлял здоровье, — ещё за много лет до того, как ты родилась, моя маленькая Сильвия!

Тут Бруно взобрался на другое его колено, результатом чего явились обильные поцелуи, весьма замысловатые по исполнению.

— Он вернулся только этой ночью, — продолжал Правитель, когда целование закончилось. — Последнюю тысячу миль или около того он двигался с особенной поспешностью, чтобы успеть ко дню рождения Сильвии. Но он очень рано встаёт, и я думаю, он уже в библиотеке. Пойдёмте-ка навестим его. Он всегда добр к детям. Вы наверняка его полюбите.

— А Второй Учитель тоже приехал? — спросил Бруно голосом, преисполненным благоговейного страха.

— Да, они прибыли вместе. Второй Учитель, он… Ну, возможно, он не понравится вам так сразу. Видишь ли, он немного более мечтательный.

— Хочу, чтобы Сильвия была немного более мечтательной, — сказал Бруно.

— Что ты такое говоришь, Бруно? — изумилась Сильвия.

Но Бруно обращался к отцу, а не к ней.

— Она сказала, что не может, понимаешь? Но я думаю, она просто не хочет.

— Сказала, что не может мечтать? — озадаченно повторил Правитель.

— Да, сказала! — настаивал Бруно. — Когда я сказал ей: «Прекратим уроки!», она сказала: «И мечтать не могу, чтобы урок уже окончился!»

— Он всегда хочет, чтобы урок кончился, через пять минут после начала! — объяснила Сильвия.

— Пять минут уроков в день! — сказал Правитель. — Многого ты за такое время не выучишь, малыш.

— Это так Сильвия говорит. Она говорит, что я не хочу учить уроки. А я ей всё время толкую, что я не могу учить их. И что ты думаешь, она говорит? Она говорит: «Ты просто не хочешь».

— Пойдёмте же повидаем Учителя, — сказал Правитель, мудро избегая дальнейшего разговора. Дети, поддерживаемые за руки, слезли с его колен, и счастливая троица — а следом и я — направилась в библиотеку. По дороге я признался самому себе, что никто из всей компании (за исключением Лорда-Канцлера, и то всего один раз) даже не взглянул в мою сторону. По-моему, они вовсе не замечали моего присутствия.

— А что у него со здоровьем, папочка? — спросила Сильвия, двигаясь с несколько преувеличенной степенностью, чтобы подать пример Бруно, который непрестанно подпрыгивал с другого боку отца.

— А вот что — хотя я надеюсь, что теперь с ним всё в порядке, — люмбаго и ревматизм, и прочее подобное. Он, видите ли, лечится сам; он весьма учёный доктор. Только представьте, он даже изобрёл три новых болезни, не говоря уже о новом способе ломания ключицы.

— А это приятный способ? — спросил Бруно.

— Ну, гм, не очень, — сказал Правитель, и мы вошли в библиотеку. — А вот и Учитель. Доброе утро, Учитель! Надеюсь, вы хорошо отдохнули после дороги!

Маленький толстый живчик в цветастом халате, держащий под мышками по огромной книге, засеменил в дальнем конце комнаты, двинувшись прямо к нам и не обращая на детей ни малейшего внимания.

— Я ищу третий том, — сказал он. — Вы, случайно, не знаете, где он стоит?

— Поглядите же на моих детишек, Учитель! — воскликнул Правитель, беря Учителя руками за плечи и поворачивая его лицом к детям.

Учитель неистово расхохотался; успокоившись, он минуту или две не произнося ни слова пристально оглядывал детей сквозь свои огромные очки. Наконец он обратился к Бруно:

— Ну-с, мальчик, как прошла твоя ночь?

Бруно растерялся.

— Моя ночь была той же самой, как у всех, — ответил он. — Со вчерашнего вечера прошла всего одна ночь.

Теперь растерялся Учитель. Он снял свои очки и протёр их носовым платком. Затем он снова уставился на детей. Спустя полминуты он повернулся к Правителю с вопросом:

— Они все были переплетены?

— Ещё чего! — сказал Бруно, решивший, что и сам может ответить на такой вопрос. — Нас не бьют плетьми — мы же не преступники!

Но Учитель уже забыл про них. Он вновь обратился к Правителю.

— Могу вас обрадовать, — сказал он. — Барометр-то сдвинулся…

— Так-так, и в какую же сторону? — спросил Правитель, добавив специально для детей: — Не то чтоб я беспокоился, понимаете? Просто он полагает, что это влияет на погоду. Он замечательно умный человек, понимаете? Иногда он говорит такие вещи, которые может понять только Второй Учитель. А иногда он говорит такое, чего никто не может понять. Так в какую же сторону, Учитель? Вверх или вниз?

— Ни вверх, ни вниз, — сказал Учитель, потирая руки. — Вбок, если можно так выразиться.

— И какую же погоду это нам предвещает? — спросил Правитель. — Слушайте, дети! Сейчас вы услышите нечто заслуживающее внимания.

— Горизонтальную, — сказал Учитель и направился прямо к двери, по дороге едва не растоптав Бруно, в последнее мгновение успевшего отскочить.

— Ну не истинный ли он учёный? — сказал Правитель, глядя вслед Учителю восхищёнными глазами. — С какой учёностью он смотрит на вещи!

— И вовсе не смотрит, меня чуть не сбил, — пожаловался Бруно.

Учитель мигом вернулся: он сменил свой халат на сюртук и обул на ноги пару очень странно выглядевших сапог, отвороты которых сильно смахивали на раскрытые зонтики.

— Как вам нравится? — спросил он. — Как раз для горизонтальной погоды.

— Но какой смысл носить зонтики вокруг колен?

— В обычный дождь, — признал Учитель, — особого смысла, конечно же, нет. Но если дождь пошёл горизонтально, то, посудите сами, польза от них неоценима, просто неоценима!

— Ведите-ка Учителя в столовую, дети, — сказал Правитель. — Да скажите там, чтобы меня не ждали. Я рано позавтракал, и мне нужно работать.

Дети схватили Учителя за руки, да так бесцеремонно, словно он был их давним приятелем, и потащили из комнаты. Я почтительно последовал за ними.