"Боги слепнут" - читать интересную книгу автора (Алферова Марианна)

Глава 17 Апрельские игры 1976 года (продолжение)

Поезд тащился мимо станций, деревушек, городов. Люди входили и выходили. Шустрый чернявый парень уселся на скамью напротив. От него пахло чем-то приторно-сладким. Ярко-синяя туника была вышита красным шелком.

— Ты римлянин, — сказал он Элию и похлопал по яркому рекламному проспекту с фотографией Колизея.

— Возможно, — ответил тот. Было жарко. Ноги болели после перехода по пустыне. Хотелось спать.

— Куда едешь?

— Туда же, куда и поезд. Элий не выдержал, наклонился, потер правую голень.

Парень захохотал, обнажая белые зубы.

— Я Марк Библ. А ты?

Элий помедлил, затем сказал тихо:

— Я — Гай Элий Перегрин.

— У меня контора в Танаисе, торговое дело, — Марк Библ сунул карточку. — Будешь в Танаисе — заходи. Все струсили, думали, монголы грабанут Готию. ан не вышло. Слабоваты оказались.

— А ты уехал из Танаиса на всякий случай? — поинтересовался Элий.

— Бродяга, на что ты такое намекаешь?

— Я не намекаю, а говорю: ты уехал, когда опасность была близка, но теперь хочешь вернуться. Вполне закономерный поступок.

Торговец расхохотался, в преувеличенном восторге хлопнул ладонью по столу.

— Все рвали когти. И римляне, и варвары. Ты бы видел, что творилось. Билеты на теплоходы подскочили втрое в цене. А ты, ты сам-то! Небось был где-то далеко.

— Да, я был далеко, — согласился Элий.

— А теперь возвращаешься?

— Нет, просто еду на встречу.

— Так чего же попрекаешь?

— Я не попрекаю, а констатирую.

— Куришь? — спросил торговец и достал из кармана серебряную плоскую коробочку. Элий отрицательно покачал головой.

— Это не табак, кое-что получше. — Из серебряной коробки торговец извлек тонкую палочку. — Попробуй.

— Ты этим торгуешь?

Марк Библ опять взъярился, преувеличенно, фальшиво:

— Слушай, ты, без фокусов. Кури. А не то я велю ссадить тебя с поезда. Я могу.

— Староват ты для торговца в розницу, — заметил Элий, беря палочку и закуривая. Сделал затяжку и выбросил палочку в открытое окно.

— Ты что! — Торговец даже привстал с места, будто глазам не поверил.

— Ты сказал: закури, или высадишь. Вот я и закурил.

— Ну ты даешь! — то ли восхищенно, то ли осуждающе покачал головой Марк Библ, достал палочку и сунул меж зубов.

Элий выхватил из рук торговца коробочку и вытряхнул ее содержимое за окно.

— Э-э-э…— только и провыл кратенько Библ, выронил изо рта наркотическую палочку, позабыв, что хотел закурить. Потом завизжал тонко и зло. В смуглом кулаке сверкнул коротенький ножик.

Но рука его тут же намертво оказалась прижатой к сиденью, а пальцы будто раздавило тисками. Ножик дзинькнул, закатываясь под сиденье.

— Сейчас будет станция, — прошипел Элий в ухо с массивной золотой серьгой. — Там сойдешь.

— Так ты… — ахнул понятливо торговец, и губы его плаксиво запрыгали. — Да я… вижу, печалится человек, дай, думаю, помогу. Может, болит что, может плохо. Я по доброте душевной помочь хотел. Клянусь Геркулесом. Просто помочь.

— На станции сойдешь или, клянусь Геркулесом, позову вигилов.

Элий отпустил незадачливого благодетеля. Библ поднялся, постоял, пошатываясь.

— Да вигилам плевать на зелье. Здесь все курят… все…

— Пошел! — приказал Элий. И Библ исчез.

«Не надо было уезжать», — в который раз подумал Марк Проб.

Не надо было. Но почему? Знамений дурных не было. Предчувствий тоже. Была звенящая пустота, которая не давала вылупляться будущему. Пустота, затягивающая трясиной. Пустота, поглощающая голоса — богов, людей и гениев.

Нет гениев — понял вдруг Марк и ударил кулаком в стену. Стена незнакомая — гладкая, холодная и какая-то равнодушная, неживая. Стена дома, у которого нет ларов.

Марк повернул голову. Для этого потребовалось усилие. Для всего теперь требовалось усилие. Жизнь утратила вкус, сделалась пресной. Жизнь — это дом, в котором никто тебя не ждет, никто не всплакнет, когда уйдешь. Дом, который не жаль покинуть. Марк Проб изумился — немного, совсем чуть-чуть. Неужто это его, центуриона специальной центурии вигилов, осаждают такие нелепые мысли.

Он, верно, болен. И вспомнил, что в самом деле болен. И холодная чужая стена — это стена в палате ожогового центра Эсквилинской больницы. И еще он вспомнил, как авто свернуло с Аппиевой дороги…

Огромная толстенная ветка нависла над кроватью… крошечная голова с человечьим лицом и выпученными глазами закачалась на гибком стебле. Марк схватил со столика чашку и швырнул в голову…

— Ну вот, опять, — вздохнул младший медик, стирая воду с лица.

— Как он? — Фабия подняла не разбившуюся чашку и поставила на столик. Фабия была в зеленом медицинском балахоне, в марлевой маске.

— Очень плох, — отвечал медик. — Не побудешь здесь, домна, пока не подействует лекарство? Боюсь, опять начнется приступ.

— Что мне делать?

— Начнет буянить — нажми кнопку вызова. А то у меня в седьмой палате еще двое очень тяжелых.

Медик ушел. А Фабия придвинула легкий пластиковый стул и села. Два раза в месяц приходила она в Эсквилинскую больницу навестить безродных или забытых роднёю. Иметь собственных клиентов было Фабии слишком хлопотно. Но сообща общество вдов Третьей Северной войны патронировало больницу. Сегодня, получив в справочном имена одиноких больных, она с изумлением обнаружила в списке имя Марка Проба. Оказывается, этого молодого известного человека некому было навестить.

Фабия смотрела в лицо больного, силясь угадать, какие мысли бродят в мозгу центуриона. Чем-то Марк напоминал Гая Габиния, хотя и не был так безнадежен. Своей беспомощностью походил, своей зависимостью от посторонних бездвижностью тела. Каплю за каплей роняла капельница в вену на руке, даруя успокоение. Марк затих, веки его стали смеживаться. Можно было теперь уйти. Но Фабия не уходила. Она вглядывалась в лицо больного. И ей начинало казаться, что отрывки бредовых мыслей, что оплели мозг Марка Проба, медленно покидают воспаленный мозг и плывут по воздуху, чтобы поселиться в голове Фабии. Это пугало. Но любопытство пересиливало и не давало подняться со стула. Она будет здесь сидеть и час, и два… может быть до самого заката, пока все образы Марка не поселятся в ее голове.

…И вот уже пурпурная «триера» сворачивает с Аппиевой дороги…

Авто Макция Проба свернуло с Аппиевой дороги на узкую боковую дорогу. Марк, сидевший на заднем сиденье, подозрительно посматривал на бесконечную аркаду акведука, под который они вот-вот должны были въехать. Что-то не нравилось ему в мелькании бесчисленных арок. Что-то смущало. Он и сам не знал — что. Что-то не так, совершенно не так… Плохо… все плохо…

— Не понимаю, почему ты нянчишься с этим Бенитом? — раздраженно спросил Марк. — Я уверен, что именно он изнасиловал Марцию. Хотел стравить Элия с Руфином. Очень тонкий расчет. А теперь все эти убийства, поджоги. Тут явная связь. Как будто кто-то исполняет желания, причем самые мерзкие.

— Ты можешь доказать вину Бенита? — спросил Макций.

— В суде нет. Но мы можем начать кампанию в прессе.

— Не тебе сражаться на страницах вестников с Бенитом. Он мигом собьет тебя с исходной позиции [50].

— Послушай только, что пишет Бенит в своем «Первооткрывателе»! «Римлян сотни лет отучали от настоящих желаний. Пора вспомнить, что римляне — народ завоевателей! Чтобы вернуть народу величие, надо заставить его сражаться. Даже если он этого не хочет. С последней войны миновало более двадцати лет. Выросло поколение, которое не знает, что такое война. Пора поднять в обществе температуру». Ты только послушай! Каково! Поднять температуру. Ты потерял единственного сына, я вырос сиротой. А этот тип мечтает о новой бойне. Да он наверняка самый последний трус.

— Даже если он смельчак — это что-то меняет?

— Зачем этому типу поднимать температуру, скажи?

— Он хочет абсолютной власти. У людей слишком бедная фантазия. Все, что они могут придумать, — это попытаться вернуть прошлое. «Кто видел настоящее, тот уже видел все, бывшее в течение вечности, и все, что еще будет в течение беспредельного времени. Ибо все однородно и единообразно"[51]. — Макций Проб неожиданно замолчал. — Кстати, нет никаких известий от Квинта?

— Нет, — покачал головой Марк Проб. — Ты думаешь, что…

— Я ничего не думаю, — поспешно оборвал его престарелый диктатор.

И тут огромный желтовато-коричневый ствол повис над дорогой. Марк не успел даже крикнуть: берегись. Водитель затормозил. Но было поздно. Ствол изогнулся, длинные черные щупальца протянулись к горлу старика, обвились вокруг его шеи и вырвали слабое тело из машины. Марк завороженно смотрел, как черные гибкие «пальцы» оплетают худую вздрагивающую спину, кольцами свиваются вокруг шеи. В следующее мгновение, опомнившись, центурион выхватил меч. И тут же увидел, что щупальца тянутся к нему, ползут, закручиваясь усиками гигантского гороха. Марк рубанул наугад, черная липкая жидкость с шипением брызнула на дорогу, на обитые пурпуром сиденья авто. Тонко вскрикнул водитель, борясь с неведомой тварью. Марк увидел тело деда, поднятое над вершиною пинии. Старый диктатор еще был жив. Его выпученные бесцветные глаза смотрели на Марка и умоляли: спаси. Раскрытый рот с бледными деснами и белый лоскут языка… И вдруг рот наполнился вишнево-красным. Марк принялся рубить уже не по щупальцам, а по толстому, похожему на могучее древо телу неведомой твари. Клинок оставлял на туловище глубокие раны, и из них, шипя, выливалась черная густая жидкость. Тварь перекручивалась кольцами и отползала, и наконец Марк увидел голову — подлинно человеческую крошечную голову с маленькими голубыми глазками. Голова смотрела на центуриона немигающим взглядом, и изо рта по подбородку с редкой белесой бороденкой стекала все та же черная жидкость. Эта уродливая человеческая голова ужаснула центуриона куда больше, чем огромное змеевидное туловище, что свисало с акведука. Марк ударил еще раз с такой яростью, что едва не перерубил монстра пополам. Во всяком случае что-то важное удар повредил. Взметнувшаяся до самой вершины пинии голова внезапно рухнула вниз, щупальца опали, как завядшие под палящим солнцем срезанные сорняки. Тварь выронила тело диктатора и замерла. Вернее, замерла одна ее верхняя половина, а вторая отчаянно извивалась, дергалась, хватала змеевидными отростками все подряд. Из глубоких ран продолжала хлестать вонючая жидкость.

Но Марк уже не обращал внимания на тварь. Он бросился к деду. Тот лежал, оплетенный черными мертвыми отростками, и не шевелился. Шея его была неестественно вывернута, глаза открыты и неподвижны. Рот был полон крови. Марк присел на корточки рядом с дедом и заплакал. Он не замечал, что на его коже, там, куда попали черные капли, вспухают огромные волдыри. Вскоре все тело Марка было покрыто ими. Когда к месту трагедии прибыла машина «скорой», центурион потерял сознание.

— Нападение гения-монстра на Макция Проба не может быть случайностью. Кто-то натравил чудовище на диктатора. В этом почти не приходится сомневаться. К сожалению, единственный свидетель Марк Проб пока не может дать показаний. Префект римских вигилов Курций отказался комментировать это убийство, — сообщила Верония Нонниан, ведущая заседание сената. — Но как бы то ни было, мы должны избрать нового диктатора.

В первую минуту никто из старейших сенаторов или консуляров не пожелал высказаться. Слово взял Луций Галл.

— Отцы-сенаторы, подумайте хорошенько! Вы собираетесь опять предоставить власть старику. Невероятно! Мы будем избирать диктатора каждый месяц или каждый год. Эта чехарда погубит Рим. Мы должны вручить власть сильному, мудрому и дальновидному политику, пока Постум еще ребенок.

— Лучше передать часть полномочий диктатора первому консулу, в том числе право подписывать бумаги за императора, — предложил сенатор Помпоний Секунд. — Тогда Риму не понадобится никого избирать.

— В этом случае мы меняем конституцию! — запротестовала Верония Нонниан. — Это недопустимо. Власть консула — одно. Власть императора — совсем другое. Император — главнокомандующий.

— Но Постум не может командовать войсками, — справедливо заметил Помпоний Секунд.

— А я предлагаю избрать Бенита, — заявил Луций Галл. — Лучшую кандидатуру просто не найти!. Он молод. Он может занимать эту должность все двадцать лет. У нас не будет хлопот. К тому же он родственник Императора, хотя и не связан кровными узами с ним. Трудно представить более подходящую кандидатуру. Вспомните, как он одним ударом подавил мятеж гениев. В наше смутное время нам нужен молодой энергичный правитель.

— Спору нет, Бенит талантлив и энергичен. Но средства, к которым он прибегает, весьма сомнительны, — сухо заметила Верония. — Я категорически против. Мы решили назначать сенаторов по старшинству. Выходит, что диктатором должен быть назначен Флакк.

В курии сделалось тихо. Если Макция Проба избрали практически единогласно, то Флакка большинство недолюбливали, его не поддерживала даже собственная партия оптиматов, авентинцы приходили в ярость при одном звуке его имени. Да и консул Силан его терпеть не мог.

— Скорее пегая свинья станет диктатором, — донеслось с заднего ряда.

Сдавленный смех прокатился по рядам.

— Пусть выскажется Бенит, — предложил Луций Галл, прыская в кулак.

Бенит поднялся. Обвел присутствующих тяжелым взглядом. И вдруг улыбнулся — радостно, открыто. И всех обворожила его улыбка. Даже Верония в ответ невольно улыбнулась. Хотя до этого хмурилась и строго поглядывала на сенаторов.

— Власть принадлежит Постуму Августу. Никто в Риме не может ее отнять у императора. Так что должность диктатора чисто номинальная, — сообщил Бенит прописные истины. Его слушали внимательно, будто он излагал волю богов. Всем вдруг понравились и его голос, и его тяжелый взгляд, и даже его несолидный вид.

— Гений, где мой гений, почему не подскажет, что делать, — прошептала Верония Нонниан.

— Если Бенит получит власть, он ее никогда не отдаст, — заявил Секунд и накрыл голову тогой в знак протеста.

— Нам нужен сильный правитель! — воскликнул Луций Галл.

— Сенаторы, вы сошли с ума, — сказал кто-то тихо. — Вы хотите погубить Рим. Неужели вы разучились думать, неужели разучились смотреть в будущее?

Все обернулись в сторону говорящего. Он сидел на пустующем месте Макция Проба. Но это был не Макций Проб. Голова его была прикрыта тогой. А тога… О боги! Тога была пурпурной. Никто не видел, как этот человек вошел в курию. Постум, сидящий на своем курульном стульчике, украшенном слоновой костью и золотом, обряженный в пурпурную крошечную тогу, захныкал. Неизвестный откинул полу тоги со лба. И сенаторы узнали Элия. Все замерли. Но никто не мог не узнать покойного Цезаря — его бледное лицо с тонким носом и удлиненными серыми глазами. Усмешка, что прежде таилась в уголках рта, исчезла — губы были печально изогнуты, будто Элий оплакивал неразумный сенат. Призрак Цезаря переводил взгляд с одного сенатора на другого и осуждающе качал головой.

Всем стало не по себе.

— Это гений, гений Элия, Гэл, — сказал кто-то.

Луций Галл подбежал и всадил стило в запястье гостя, ожидая, что прольется кровь с платиновым ореолом. Но кровь не пролилась. Да и само стило прошло сквозь руку Элия, как сквозь воздух. А призрак Элия стал таять, и вскоре место Макция Проба вновь опустело.

— Элий против, чтобы его сына опекал Бенит, — сказала Верония Нонниан. Постум расплакался в голос.

— Император описался, — хихикнул Луций Галл. — Это его подпись.

Элий проснулся. Поезд однообразно гремел колесами на стыках. За окном мелькнуло море и скрылось за поросшей соснами горой. Напротив на скамье, подложив под голову сумешку, спал Корд. Запястье, в которое во сне сенатор Галл вонзил стило, болело. Странная слабость охватила Элия. Никогда прежде он не видел столь явственных снов — только что он присутствовал на заседании сената. Сенаторы хотели вручить диктаторскую власть Бениту. Элий им помешал. Заседание закрыли. Но надолго ли? Ведь он не образумил их, а только напугал. Вскоре страх пройдет. И что будет тогда? О боги, что же тогда будет?!

— Либерта Победительница, бодрствуй над нами! — едва слышно прошептал Элий.

Корд спал, голова его моталась из стороны в сторону. Поезд повернул, огибая очередную гору, солнечный луч упал Корду на лицо. Тот пробормотал невнятное, заворочался и крикнул: «Падаем!»

Поезд нырнул в туннель, и стало темно.

Дракон делал вид, что стережет сад, а на самом деле дрых самым бессовестным образом. Дракона звали Ладон. Люди говорили, что Геркулес его прикончил. Вранье. Жив-здоров. Развалился, заняв всю дорогу, и храпит. Желто-зеленая кожа от старости покрылась наростами и складками, а бока сделались зеленовато-лимонными, как у лягушки. Постарел и растолстел дракон, как и его хозяева — боги. Стены вокруг сада высокие. Но не слишком. Вполне нормальные стены. Замшелые. Тут и человеку нетрудно перелезть, не то что богу. Да и сад так разросся, что ветви перевешиваются через ограду. Исключительно из почтения к богам сюда никто не лазает. К тому же яблоки эти вовсе не молодильные. Ничтожный Эврисфей вернул яблоки, едва получил их от Геркулеса. Вполне понятный поступок — плоды сии божественные, людям они без надобности. И молодость никому вернуть не могут. Даже богам. Иначе бы Юнона не красила волосы в такой ужасный рыжий цвет, а скушала бы яблочко и омолодилась. Яблоки эти — божественные скафандры для путешествия из мира в мир, со звезды на звезду. Логос напрасно пугал Меркурия опасностями путешествия в Космосе. Боги не будут строить корабли, не будут надевать скафандры и погружаться в анабиоз. Они скушают по яблочку и удалятся. Энергии, разумеется, понадобится уйма. Но переход будет мгновенным.

Логос взобрался на дракона — тот даже и не проснулся, пока Логос топал по его загривку. Из вежливости Логос постучал в ворота. Подождал. Никто не собирался открывать. Да и не заперто было. Между створками щель, и в ту щель из сада сочился зеленоватый свет. Железные ворота отворились со скрипом, и Логос вступил в сад. Яблони были огромны. Листья изумрудные, белые стволы. Вот только яблоки… Что-то их не видно. Логос обошел сад. И наконец приметил на одной из яблонь, на самой вершине, там, где ветки особенно хрупки, первый золотой плод. Логос поднялся в вышину и сорвал яблоко. Смертный ни за что бы не достал. А вот и второе яблоко притаилось на макушке соседнего дерева. Логос медленно плыл в небе над садом и собирал золотые яблоки. И собрал ровно двенадцать штук. Немного же яблок для путешествия в космосе припасли боги. Но есть еще одно, щедро подаренное гладиатору Веру. Выходит, что всего плодов тринадцать. Минерва не обманывала, говоря, что Логоса обещали прихватить с собой.

Двенадцать олимпийцев плюс юный Логос.

Остальных просят не беспокоиться и напрасно не паковать вещи…

Логос перемахнул через стену, через дракона. Теперь надо было придумать, что делать с яблоками, чтобы боги их не нашли.

Понтий присел на мраморную глыбу и отер лоб. В ушах звенело. Волдыри на ладони лопнули и кровили. От огромной статуи Геркулеса, которую планировали установить в центре форума Бенита, успели отлить две ступни в сенаторских башмаках с полумесяцами. Ступни водрузили на постамент в ожидании остальных частей.

Понтий прислонился спиной к мраморному блоку и смотрел, как по ступеням недостроенной лестницы, бездарно скопированной с каменного водопада Пренесты, наверх поднимается стайка подростков. Впереди шагал долговязый юноша в тоге-протексте. За ним — девушка лет шестнадцати с охапкой фиалок. Они остановились у гранитной базы и принялись перешептываться.

Потом юноша поднял девушку на плечи, и она положила букет цветов на бронзовую ступню.

— Эй, — крикнул Понтий. Парень едва не уронил девчонку. С визгом и криками вся компания кинулась вниз.

— Опять принесли цветы к ступням Элия? — усмехнулся напарник Понтия Марк, подходя и садясь рядом. — Закурить есть?

— Что ты сказал? Ступни Элия?

— Ну да. Те самые, которые ему отрубили в Колизее.

— Погоди, но ведь это Геркулес!

— Не слышал, чтобы Геркулес носил когда-нибудь сенаторские башмаки, — ухмыльнулся Марк.

— Вернее, Бенит в облике Геркулеса, — поправил сам себя Понтий.

— Каждый трактует образ по-своему. Так есть у тебя табачная палочка или нет?

— Нет, — огрызнулся Понтий. — А когда привезут остальные части статуи?

— Какие части? — хмыкнул Марк. — На ступни пошло тридцать тысяч фунтов бронзы. Все запасы металла кончились. Так что у нас будут одни ступни.

Понтий закусил губу. Он ощущал обиду смертную. Личную. Непереносимую. Какие же вокруг Бенита толкутся идиоты! Да и сам вождь…

— Это же должен быть Геркулес, — настаивал Понтий.

— Но пока его нет. А ступни есть. А вон еще почитатели идут! Ей, ребята, найдется закурить? — весело крикнул Марк.

Парень в пестрой тунике, явно слушатель какой-нибудь риторской школы, протянул Марку пачку.

— Я слышал, отлили еще два уха, но их не к чему приделать, — шепотом спросил будущий ритор. В глазах его прыгали веселые огоньки.

— Но ступни вышли отменные, клянусь Геркулесом! — отозвался Марк, закуривая.

— Ступни бога!

— Или Цезаря.

— Заткнитесь вы, оба, — заорал Понтий, и на глазах его выступили слезы.

— Тебе не нравятся ступни? — невинным тоном осведомился Марк. — Тогда любуйся Капитолием.