"Боги слепнут" - читать интересную книгу автора (Алферова Марианна)

Глава 16 Апрельские игры 1976 года

Малек ожидал, что посланец Летиции будто куда солиднее. А явился какой-то пройдоха. Лицо подвижное, обезьянье, не внушающее доверия, мерзавец — оттиснуто у посланца на лбу. Одет невероятно: зеленая шелковая туника, абба, расшитая золотом, островерхая шапка унизана драгоценностями (скорее всего, фальшивыми), за поясом — кинжал с золотой рукоятью. Все пальцы в перстнях. Посланец то присюсюкивал, то пришептывал, и спрашивал каждые пять минут, какой лупанарий самый лучший. Сущий идиот. По первому требованию проходимец выложил сто тысяч сестерциев, но с условием, что они отправятся в лупанарий. Малек согласился.

Поехали. По дороге передумали. Завернули в первую попавшуюся таверну. Там выпили. Малек хотел отказаться — партнер не отпускал. Пришлось удовлетворить просьбу нелепого посланца.

— Римляне стоят очень дорого, — бормотал проходимец. — Безумно дорого. А вот я бы лично не дал за них и асса.

— Это точно, — подтвердил Малек.

— А сейчас мы идем в лупанарий. Вот только еще по одной. На ход ноги.

Это был уже третий ход ноги, но посланец забыл об этом. И Малек тоже.

Они выползли из таверны буквально на карачках, чтобы тут же перебраться в соседнюю. И там тоже принять на ход ноги. Ноги, разумеется, уже не шли.

Римляне совсем не умеют пить.

Очнулся Малек наполовину зарытым в песок. Солнце стояло в зените. Голова раскалилась. Она горела. Она пылала. Если бы кто-нибудь оказал божественную милость и брызнул водою на лоб торговца живым товаром, вода бы зашипела. Но никто не собирался лить воду Малеку на лоб.

Малек перевернулся на бок и застонал.

— Кажется, он живой, — сказал кто-то. Малек решил, что это какой-нибудь дэв. Но потом узнал голос посланца Летиции.

— Квинт?

— Он самый, — отозвался тот. — Хотя поначалу я думал назваться другим именем. Небось плохо тебе?

— Ужасно.

— Мне тоже, — признался Квинт. — А будет еще хуже.

— Что значит — еще хуже?

— Когда ты начнешь умирать от жажды.

— Я уже умираю.

— Так быстро? Ну ты и слабак. Слова Квинта отрезвили Малека. Работорговец поднялся. Протер глаза и огляделся.

Перед ним простирались дюны. Гребни желтого песка поднимались на западе, на востоке, на юге и севере. Вдвоем с Квинтом они сидели в неглубоком песчаном котловане. И вокруг — никого. Лишь небо над головой и в небе две черные точки. Птицы, — догадался Малек, и его затошнило то ли при мысли о птицах, то ли от вчерашней неумеренности и сегодняшней жары.

— Пить, — прохрипел Малек. — Пить, немедленно!

Квинт развел руками.

— Ни капли.

Малек в ярости зарычал и опустился на песок. Даже сквозь одежду песок жег невыносимо.

— Мы умрем, — простонал работорговец.

— Не так скоро.

— Как мы сюда попали? Нас принес дэв?

— Нет, всего лишь авиетка. Небось читал про новую машину в вестниках. Летает, как птица.

— Вранье! — крикнул Малек, вскакивая. — Там, за горбом, автомагистраль и таверна. Вот увидишь.

Он вскарабкался на ближайшую дюну и огляделся. Вокруг не было ничего, кроме назойливой желтизны. Несколько скал, доведенных ветром до форм совершенно безумных, извиваясь, лезли из песка каменными червями. Малек добежал до ближайшей скалы и рухнул. Поднялся, двинулся дальше, вскарабкался на следующую дюну. Опять ничего. Песок, песок…

Малек застонал и медленно поплелся назад.

Оступился, скатился в котловину.

— Чего ты хочешь? Выкуп? — работорговец прохрипел.

— Ничего не хочу. Только посмотреть, как ты умрешь.

— Ты сам сдохнешь прежде.

— Я? Нет. Я — гений пустыни. Мне не нужна вода. Мне нужен песок. Я здесь живу, питаюсь песком и жарой. Это моя стихия.

Малек смотрел на своего похитителя и бессмысленно хлопал глазами.

— Разве я не приносил тебе жертвы?

— Слишком часто, — отозвался тот, кто называл себя гением пустыни. — И в основном человеческими жизнями.

— Но сейчас я спас тридцать римлян от смерти! Рискуя собственной головой. А они оказались неблагодарными свиньями, задумали бунтовать.

— Я благодарю. От их имени. Малек опустился на песок.

— Сколько ты хочешь?

— Малость. Хочу твою голову. И твое сердце.

— Ерунда. Сколько ты хочешь денег? Тысячу сестерциев? Миллион?

— Зачем мне деньги? Деньги — это песок. — Дэв набрал полные пригоршни песку, тонкие струйки потекли меж пальцев. — Видишь, сколько денег? У кого еще есть столько? Ну, скажи!

— Ты врешь! — заорал Малек. — Ты — посланец из Рима, и ты сдохнешь точно так же от жажды. Возьми деньги. Я отдам тебе пленников даром.

— Ты их гений?

— Я — их хозяин.

— Хозяин людей? Разве такое возможно? Только гении могли быть чьими-то хозяевами. Но ведь ты не гений.

— Ты спятил от жары. Я — Малек. Я сильнее любого гения. Я все могу.

Глаза Малека налились кровью, он весь трясся, в уголках губ скопилась пена. Казалось, еще немного — и он просто взбесится.

— Ты можешь все? — удивился его собеседник. — Тогда беги и добеги до края пустыни.

Малек зарычал и бросился на наглеца. Но тот ускользнул. Руки Малека впились в горячий песок.

— Дай мне воды, у тебя есть вода, — захныкал Малек, внезапно обмякнув и не в силах подняться. — Я знаю, у тебя есть вода, и ты пьешь тайком.

— Я не люблю воду. Я люблю песок. Малек не понимал, чего хочет от него странный похититель.

Бежать… да, бежать… Он поднялся и пошел. Бросил тяжелый пояс с кошелем. Потом аббу. Остался в одной длинной белой тунике. Шел, обливаясь потом. Сейчас, сейчас покажется дорога, хижина, пальма и под ней колодец. Малек останавливался и отирал пот. Оглядывался. За ним тянулась лиловая цепочка следов. А по следам шел проклятый дэв. Иногда ему казалось, что дэв пьет. Малек кидался к нему, но дэв ускользал. Малек никак не мог его догнать. Они носились по кругу. Малек падал на горячий песок и тут же вскакивал. Странно, но к полудню они были еще живы. И к вечеру тоже. Малек надеялся — если доживет до ночи, то спасется. До ночи он дожил. Но спасения не было. Пронизывающий до костей холод заставил его зарыться в песок, будто заживо лечь в могилу. Он забылся тяжелым сном. В бреду ему мерещились сочные гроздья винограда. Он разминал их губами, и в рот ему сыпался песок.

Малек очнулся и вскочил. Над краем пустыни показался срез раскаленного шара. Солнце вновь всходило.

Проклятый дэв сидел подле.

— Я не хочу умирать, — прошептал Малек. И заплакал. Без слез.

Солнце поднималось. Но Малек никуда не шел. Не было сил. Он лежал, еще на что-то надеясь. На пощаду, на милость. Воды! Воды!

Он вновь открыл глаза. И тут понял, что лежит в своей комнате на широком ложе. Вокруг ковры и подушки. У изголовья кувшин. И нет ни пустыни, ни жаркого солнца, ни проклятого песка. Лишь на пустой тарелке несколько использованных шприцев. И подле записка. Дрожащими пальцами Малек развернул ее.

«Тебе нельзя пить еще шесть часов», — было начертано крупными буквами по-латыни.

Малек зарычал, завертелся на месте. Шесть часов! О нет! Шесть глотков! О да! Малек схватил кувшин. Тот был полон ледяной прозрачной влаги. Он приник губами и стал пить. Один глоток, второй… Вода не приносила облегчения, рот жгло, будто он пил не воду, а глотал песок. Третий… В животе разгоралось пламя. Четвертый, пятый… Пальцы разжались, кувшин упал на пол, вода пролилась и напитала ковер. Малек зарычал и повалился на ковер. Чудилось — под ним раскаленный песок. Малек вскочил. Воды! Он кинулся к окну. И провалился в черную ямину.

Горячий песок вновь обжег тело. Малек повернул голову. Увидел небо — синее, настоящее. А в животе пекло все сильнее. Малек корчился, кожа пузырилась и лопалась до костей. Несчастный дергался и бил ногами. Кто-то плеснул на него из кувшина, но вода обожгла его, как кипяток. А небо над головой из голубого сделалось белым, потом багровым и наконец померкло.

Люди, столпившиеся вокруг лежащего на мостовой человека, в изумлении смотрели на странного самоубийцу, который все время повторял: «Воды, воды» — и разрывал ногтями кожу на животе, пока не затих.

— «Мечты» перебрал, — предположил низкорослый худощавый паренек, затягиваясь тоненькой табачной палочкой и сонно щурясь. — Видели мы такое, знаем…

Приехала медицинская машина и забрала тело.

Квинт сидел в маленькой таверне напротив и видел, как увозили тело Малека. Теперь работорговец уже никому не расскажет о том, что случилось в его крепости. Одним варваром, знающим про «ярмо», стало меньше. Варвары умрут, а римляне никогда никому ничего не расскажут. Прежде чем расстаться, каждый из римлян вытянул из мешка свой жребий — бумажку с именем. Квинту достался обрывок с надписью «Малек». Дело оказалось хлопотным и денежным, но нетрудным.

Впрочем, и потратился Квинт не слишком. Большая часть суммы, полученной от Летиции на выкуп пленных, осталась у Квинта: бывших пленников он одарил щедро, но и себя не забыл. До вечера Квинт проспал в своем номере в гостинице. Затем оделся и направился в алеаториум[45]. Несколько минут стоял у стола, наблюдая.

Немолодая женщина, затаив дыхание, следила, как падают на зеленое сукно кости. На худой жилистой шее светилась нитка крупного жемчуга. Когда-то жемчуг ценился в три раза дороже золота. С тех давних времен Рим питал слабость к жемчугу. Матрона выиграла. Засмеялась, обнажая блестящие зубы. Неестественно белые. Фальшивые. А может, и жемчуг фальшивый?

Квинт взял на тысячу серебряных тессер [46] и тоже сделал ставку. Он не вернется в Рим. Он дал клятву вместе с Элием, что не вернется. Квинт выиграл. Вновь поставил. И вновь — выигрыш. Но и на встречу с Элием фрументарий не поедет. Хватит ему бредовых приказов, хватит исполнения немыслимых желаний. Всего хватит. Устал. Весь — и душа, и шкура. Он не хочет больше никому служить. Он убежит в Новую Атлантиду. Зачем рисковать жизнью? К чему? Какова плата? Что получил Элий в награду за то, что хотел спасти Нисибис? Нечеловеческие муки, чудовищные унижения. Нет, ему такого не надо… Квинт отказывается от благородной роли. Это не для него. Но за все надо платить. За удачу — тоже. Квинт не против, он заплатит. Решено, плата за бегство — проигрыш. Если он проиграет, то убежит в Новую Атлантиду. Но он вновь выиграл. Матрона посмотрела на него с удивлением. Вздрогнули ярко накрашенные губы. Холеные белые пальцы постукивали по зеленому сукну.

Ну хорошо. Значит, не Новая Атлантида. Что-то другое. К примеру — Винланд. Еще ставка. И вновь кости выпали в пользу Квинта. Это ни на что не похоже! Квинта стала бить дрожь.

Красивая тонкогубая девица с бесстрастным лицом в белой тунике метала кости. Эй, красотка, постарайся для своего хозяина. Видишь эту гору тессер? Она ждет тебя. А меня ждет крайняя Фулла. Ну, разумеется, не край земли, а, к примеру… Лунный остров. [47]

И опять гора тессер перед Квинтом выросла вдвое. Он весь покрылся жарким липким потом. Напрасно он отирал платком лицо — кожа вновь становится мокрой. По спине стекали горячие струйки. Лицо девицы сделалось мраморным, белее ее белой туники. Итак, Лунный остров тоже не подходит. Тогда Республика Оранжевой реки. Постарайся, красотка. Я пришлю тебе оттуда алмаз на миллион сестерциев. Ничего не вышло. По-прежнему Фортуна была на стороне Квинта. Никто в зале уже не играл. И, похоже, не дышал. Все столпились вокруг. Следили. Кости гремели в стаканчике. Кто-то от волнения клацал зубами.

Тогда выберем место поближе. К примеру — Танаис… И… кости упали. Квинту — две единицы. Все. Чистый проигрыш. Окончательный. Никаких провокаций. Только смерть… Квинт засмеялся. И тут же смех замер на губах. Ведь он и должен был ехать в Танаис. Там назначена встреча с Элием. За что же он заплатил?

— Надо было вовремя остановиться, — прошептала перезрелая матрона, глядя, как серебряная лопаточка сгребает серебряные тессеры.

От Элия не убежать. Хоть горло режь, не убежать.

«За что же я заплатил?» — повторил вопрос Квинт, выходя на улицу.

Вдали на небе появились черные полосы. Они никли к земле, никли, но не сливались с нею. И черные черточки поддерживали их в дрожащем от жары воздухе. Телеграфные столбы вдоль дороги! Пыхтя от натуги, тащился старый-престарый паровоз, еще из прошлого века, рыжий, приземистый, с толстой трубой. Клубы дыма валили из трубы пышной седой бородою. С тоской путники проводили ползущего монстра взглядами.

Они вышли к железной дороге и остановились, раздумывая. Какая станция ближе? Направо? Налево? Авиатор Корд напрасно всматривался в карту. Угадать, где они находятся, было невозможно. Элий достал монетку.

— Головы или башни [48]? — спросил Корда.

— Головы, — сказал тот.

— Почему?

— Я всегда отвечаю: головы.

Вышло идти направо. И они пошли. До станции добрели к вечеру. Да и какая это станция — уложенный неровно камень вместо платформы, несколько пальм, три домика, огромная ржавая цистерна с водой и над ней на тонких паучьих ножках — водонапорный бак. Не было вокруг ни войны, ни горя. Не было варваров, готовых растоптать весь мир. Мальчонка пас овец на лоскутке чахлой зелени. Солнце светило. Дул ветер. Вечность висела, уцепившись за край пустыни. Серые камни, израненные песком и ветром, столпились вокруг станции безмолвными часовыми.

Ссохшийся от времени старик спал в углу маленькой каморки, накрывшись собственной аббой. Мухи роились над пустой чашкой и замусоленной тетрадью с расписанием поездов. Смотритель приоткрыл один глаз, глянул на путников и изрек:

— Поезд только завтра. А гостиница тут же. Плата вперед.

За стеною в лачуге стояли три ложа, покрытые драными одеялами из верблюжьей шерсти. В эту ночь путники спали под кровом, и им снились кошмары. Они вновь шли через пустыню и умирали от жажды.

В квадратную прорезь окна глянул утренний луч и сделал стену оранжевой. На оранжевой стене была пришпилена обертка от сухарей. Элий сорвал ее и прочел наспех нацарапанное послание:

«Прощай, римлянин. Я вывел тебя из пустыни. Плату за услуги я взял. Дальше наши пути расходятся. А что касается войны, то тайна проста. Надо опустить на землю звезду любви. А чтобы это сделать, нигде на земле целый год не должно быть войн. Ни одной капли крови на поле брани в течение года, и войны прекратятся навсегда». Элий с самого начала подозревал что-то в этом роде. Простое и недостижимое. Что-то вроде опоры для рычага Архимеда. Все человечьи задачи похожи друг на друга. Все они неразрешимы.

Шидурху-хаган исчез. Элий повернулся… и что-то впилось ему в бок. Монета. Золотая монета попала под ребро. Он схватился за пояс. Пояс был пуст. Все ауреи, переданные Квинтом, исчезли. Элий ощупал пояс авиатора, брошенный возле стены. Он также был пуст. А возле изголовья кровати блестел золотой. Что ж, до Танаиса они доберутся. Элия стал разбирать смех. Звезда любви опустится на землю. И мы заплатим ей за год любви сто золотых. А можем заплатить и двести.

Корд проснулся.

— Нам уже пора в путь?

— Может быть. Поезд скоро придет. Поедем в последнем вагоне — наш общий друг унес все деньги. Оставил по золотому.

— Проходимец. Я так и знал, что этим кончится.

— Он вывел нас из пустыни.

— Мы вышли сами. А он только увязался за нами. Встречал я таких на восточных рынках — волосы крашеные, обряжены в пестрые тряпки и таскают с собой либо говорящую мартышку, либо собаку. Хорошо, что он еще не прирезал нас во сне.

— И как только он сумел вытащить деньги, а я не услышал, — подивился Элий.

Постум ползал по ковру. В одной руке у него был ярко раскрашенный паровозик, в другой — золотое яблоко. Он пытался пристроить яблоко в тендер вместо угля, но яблоко никак не желало помещаться и постоянно вываливалось. Постум злился. Логос с улыбкой смотрел на крошечного повелителя огромной Империи.

— Давай поговорим, малыш…

— Давай, — гукнул в ответ Постум.

— Людям кажется, что ты издаешь лишь какие-то бессвязные звуки. Но я тебя понимаю.

— Я тебя тоже. А говорить я могу вполне понятно, только не хочу. Привяжутся со своими глупыми вопросами.

— Ты видишь это золотое яблоко?

— Ну да, я им играю.

— Знаешь, что написано на нем?

— Нет, я еще не умею читать. Пытаюсь, но не умею.

— Написано: «Достойнейшему».

— Вот как!

— Не кричи так громко. А то нянька нам помешает. А у нас очень важный разговор, малыш. И кончай греметь погремушкой. Ты уже большой. Погремушка тебе совершенно не к лицу. Архит, которого семь раз избирали стратегом, изобрел погремушку, потому что очень любил детей.

— Боги могли бы подарить Архиту такое яблоко? — Постум тряхнул погремушкой и засмеялся.

— Это яблоко вырастили боги. На волшебной яблоне в саду Гесперид. Но подарили тебе яблоко не боги. Яблоко тебе отдал твой отец.

— Откуда он знал, что я — достойнейший?

— Разве он мог думать иначе о своем сыне?

— Отец умер.

— Он оставил тебе яблоко. Нет, только не плачь, а то нянька меня выгонит.

— Ты боишься няньки?

— Все боятся нянек. К тому же она — соглядатай Бенита. Вот так. И оставь наконец погремушку. Неужели она тебе не надоела? Хорошо, очень хорошо. А я тебе открою тайну: твой отец не умер. Он жив. Я это точно знаю. Только сейчас он очень-очень далеко, и ему не добраться до Рима.

Нянька оглянулась. Чего это малыш хохочет? И что в детской делает этот парень? Правда, Летиция велела не мешать и позволять им играть, сколько угодно. Но все же… Вер няньке очень не нравился. Бывший гладиатор. Чему он может научить малыша?

— Римляне верят в разум, — продолжал Логос. — Я — бог разума. «Что есть благо? Знание. Что есть зло? Незнание», — сказал Сенека. Правда, Нерон велел ему вскрыть вены. Но это от незнания…

— Разве знание могло исправить Нерона?

— Ты знаешь, кто такой Нерон?

— О нем постоянно говорят во дворце.

— Нет, знание не может исправить таких людей, как Нерон. Но оно может их обуздать. Люди добра — так их называл Сенека — должны знать, что в руки неронов нельзя отдавать власть. Ни при каких обстоятельствах. Ведь людей хороших гораздо больше, нежели злых. Иначе бы мир кончился давно.

— Не замечал пока, — фыркнул малыш и протестующе затряс погремушкой.

— Подожди. Послушай меня. Все-таки я бог. И значит, могу тебя кое-чему научить. Люди слишком часто ошибаются. Они почему-то считают, что могут позволить злым управлять собой. И тогда… Тогда все становятся злыми…

— Как бабушка Сервилия?

— Да, как бабушка Сервилия. Знаешь, чего я боюсь?

— Ты боишься? А я думал, что боги ничего не боятся.

— Я боюсь, что злые люди возьмут над тобой власть.

— Я тоже этого боюсь. И мама боится. И Гет.

— Но ты, как почувствуешь, что становишься злым, посмотри на яблоко…

— А если яблоко сопрут? Кто-нибудь наверняка захочет иметь такое яблоко, раз на нем написано «Достойнейшему».

— Ты прав, малыш. Давай его спрячем.

— Куда?

— Отдай его на сохранение кому-нибудь. Гету, к примеру.

— Змею? Ага, он хорошо спрячет яблоко. Он хитрый. Вот только я боюсь, что он его съест. Знаешь, какой он прожорливый? Он каждый день вырастает на полфута. А может, на четверть. Я путаю половину и четверть. А ты не путаешь? Ты точно знаешь, что половина, а что четверть?

Логос рассмеялся.

— Зачем Гету есть золотое яблоко?

— Ну как же! Ты же сам сказал: яблоко из сада Гесперид. Молодильное яблоко. А Гет так боится умереть.

— Малыш мой! Радость моя! Дай я тебя поцелую! Ну конечно же! Сад Гесперид! Как я раньше не подумал! Дай-ка мне сюда это яблоко.

— Оно мое!

— Ну что ты, малыш, конечно же, твое. Я прошу дать на время. На минуту. Или на две.

— Ладно, но только на две. Логос взял яблоко, прижал к щеке и тут же отдернул руку.

— Что с тобой?

— Ничего. — Логос огляделся. Нянька как раз вышла из комнаты. — Эй, Гет, — позвал он бывшего гения.

Вентиляционная решетка сдвинулась в сторону, и наружу высунулась плоская змеиная голова.

— Держи яблоко и никому его не отдавай. Никому, пока я не позволю. Ни человеку, ни богу. Ты понял?

— А как я справлюсь с богом? — спросил змей.

— Как-нибудь обхитришь.

— А мы с тобой еще поговорим об Элии? — спросил Постум.

— Ну разумеется, — пообещал Логос.

Вечером нянька обыскала детскую. Все игрушки были на месте — и погремушки, и лошадки, и крошечные куклы-гении, — а золотого яблока не было. Тотчас нянька побежала к Летиции, позвали слуг. Искали. Малыш Постум смотрел на переполох и улыбался.