"У Лукоморья" - читать интересную книгу автора (Аливердиев Андрей)

Глава 4. Новый год

Как водится, все хорошее быстро кончается. Подходила к концу и эта ночь в Лукоморье. А так как утро приходит с востока, Яне надо было возвращаться первой. Мы попрощались с новыми шведскими друзьями и отправились к Радужному Мосту. Од отлично справился со своей ролью, так что я смело оставил на него бремя проводить Линду и Йохана. Вообще, я был доволен. Все сложилось как нельзя лучше. Мы нашли Хеймдалла, взломали блок, и, кроме того, я запутал в свои сети новую подружку. Причем не какую-нибудь, а саму богиню любви и красоты. Правда, сегодня с ней был не я, а моя мыслеформа… Но я был не в обиде. Ведь со мной была Гуллвейг. А она… Нет, ничего не буду о ней говорить. Все и так ясно.

В который раз я шел по Радужному Мосту, но все же и теперь я не переставал восхищаться игрой его красок. В этом океане красок чудилось то море в час рассвета, когда природа только пробуждается и все или почти все кажется возможным, то огонь доброго туристского костра, в тот вечер, который всегда хочется вернуть, то солнечные протуберанцы.[7] Ну, в общем, вы понимаете, что найти должное сравнение с этой игрой красок найти все равно не удастся. Хотя, являясь отражением самых глубин нашего подсознания, именно огонь и вода составляли основу возникающих и исчезающих образов, не случайно наводящих на сентиментальные мысли.

— Как это похоже на море, — сказала вдруг Яна, когда голубая волна разлилась на нашем пути, — Я всегда хотела жить где-нибудь на побережье…

— Я тоже очень люблю море. Не знаю, что я без него бы и делал.

— Говорят, те, у кого море под боком, обычно им пренебрегают. Я, например, пару раз отдыхала в Гаграх и Махачкале, — на последнем городе она сделала некоторое ударение, но я не повел и бровью, — и там обычно сразу по загару видно приезжих. А у вас в Одессе не так?

Я чуть не поперхнулся от смеха.

— У нас, в Одессе, на такие дешевые провокации обычно не попадаются. И с чего это, интересно, ты взяла, что я из Одессы?

— Да так. Балагурить любишь.[8] Постоянно на разные акценты переходишь. Хохляцкие песни поешь.

— В общем, типичный одессит, — резюмировал я.

— Так значит это так? — в ее голосе звенела радость.

— Может — да, а может — нет. Это все еще секрет.

— А е-сли с-ерьезно, — она спросила это, заикаясь, как негр из некогда забодавшей рекламы.

— А е-сли с-ерьезно, то зачем возвращаться к решенному вопросу, передразнил ее я, — Может, в скором будущем ты и узнаешь меня земного. Но не думаю, что стоит спешить.

Конечно, она придерживалась иного мнения, но я был непреклонен. Так незаметно мы подошли к логическому[9] концу нашего пути — входу в ее квартиру.

И вот замерцавшее перед нами свечение открыло знакомую комнату, в которой на полуторной кровати лежало земное тело моей спутницы. Каким маленьким и хрупким оно казалось по сравнению с накаченным телом Гуллвейг, словно сошедшим с Валеджевских картин.

— Да, назад ты меня на руках бы не донес, — поймала она мои мысли.

— В своем земном теле — наверно, но в теле Видара, извиняюсь, — я напрягся, едва не разорвав одежду, — Если хочешь, могу доказать.

— Верю, верю. А можно остаться в этом теле?

— На Земле? К сожалению лишь несколько минут, пока не закроется Радужный Мост. Если бы я мог остаться таким на Земле…

— То что?

Боже, как не люблю я этот глупый вопрос, на который никогда не находится ответа.

— Черт его знает, что бы я сделал, но покуролесил бы изрядно. Однако ты можешь попытаться совместить это тело с физическим, и тогда последнее, может быть, будет постепенно стремиться к первому. Хотя не думаю, что тебе это надо. Женщине совсем не обязательно быть культуристкой.

— Ну, это уже мне решать.

— Но к совету прислушаться стоит. Тем более, что у нас страна Советов.

— Была…

— Ладно, не будем о грустном. Тем более времени у нас почти не осталось.

Мы обнялись и поцеловались.

— Когда следующий раз встретимся? — спросила она.

— Теперь я знаю к тебе дорогу, и даже Кот не сможет помешать нам встретится, как только это будет возможно.

— А когда это будет возможно?

— А вот это уже сложный вопрос. Наверно не раньше чем через месяц — в Новом Году. Так что с наступающим тебя.

— Так долго? Может, встретимся на Земле?

— К сожалению, я — не новый русский, и расстояние для меня та еще проблема. Но обязательно постараюсь что-то придумать.

Мы еще долго прощались, не в силах покинуть друг друга, но это не могло длиться вечно. И вскоре призрак Гуллвейг сошел в открывшееся двери и слился с телом Яны, оставив меня одного на Радужном Мосту, краски которого ясно показывали, что мне пора.

Письмо Фрее, то бишь Линде, я писал долго, с расстановками, в самых лучших традициях эпистолярного жанра. Благо писать можно было на русском, единственном языке, который я знаю в совершенстве, так что поизголяться можно было от души. И дав волю своим писательским наклонностям, я витиевато поблагодарил Линду за оказанную мне честь, и принялся в максимально возможных в рамках эпистолярного слога подробностях описывать нашу (то есть в большей мере ее и Ода встречу) в моем Замке, завершив ее практически риторическим вопросом, не помнит ли она этого, и приветом Йохану. Представляю, как они ждали этого письма. Ведь странный сон, приснившийся им обоим не мог пройти незамеченным! Первым моим стремлением было воспользоваться e-mail'ом, но пораскинув мозгами, сколько сил уйдет на получения разрешения на отправку, и, что самое главное, на объяснения коллегам по работе, которые по закону подлости не примянут сунуть в него свой нос, я решил воспользоваться обычным air-mail'ом, то есть авиапочтой. Тем более, что пришедший недавно телефонный счет воочию свидетельствовал, что в старые добрые времена люди писали письма. «Ух уж и понудятся они недельки две в ожидании моего письма,» — улыбнулся про себя я, довольный своим главенствующим положением.

Между тем, меня ждали земные дела. Не говоря о том, что мне пора уж было закруглять диссертацкую кандидацию, впереди лежала плеяда больших праздников, которую меньше чем через неделю должно было открыть католическое Рождество, которое, как известно, нам, православным, грех не отметить.

Отмечание рождества в нашей земной компании протекало плавно и перманентно вплоть до Нового Года. Так что я не успевал сожалеть о выходах в Лукоморье, а если и успевал, то не надолго. И вот, наконец, наступило 31 декабря, к которому все мы, несмотря на каждодневные пьянки, очень готовились.

Новый Год решили встречать у нас.

Где-то около восьми подкатил Аленкин брат Ромка со своей невестой и новым сотовым телефоном, который он приобрел буквально пару дней назад, и которым еще не успел вдоволь наиметься. До этого он, как фраер, ходил с пейджером.[10]

То, что Ромка пришел с телефоном было весьма кстати, так как это позволяло мне поздравить Яну сразу после того, как часы в ее городе пробьют полночь, и многочисленные дикторы, артисты и диджеи возвестят о том, что еще один год жизни остался за нашими плечами. Сделать это можно было бы и с обычным телефоном. Но пробовали ли вы когда-нибудь звонить по междугородке в праздники, особенно в наше смутное время? Если да, то, должно быть, понимаете, что дозвониться в этом случае сродни выигрышу в лотерею. И, кроме того у меня была еще одна веская причина не пользоваться домашним телефоном — при желании по меньшей мере город мог легко быть отслежен той стороной.

Не скажу, что моя просьба доставила Ромке удовольствие, но друзья есть друзья, а по большому счету халявщиком я никогда не был. Так что едва наступило время «Ч»,[11] я уже набирал знакомый номер, закрывшись предварительно на кухне.

— Алло, — ответил знакомый голос на том конце трубки. Несмотря на то, что нас разделяли километры и города, голос, переданный по спутниковой системе, звучал как из соседнего дома.

— Алло, — ответил я, — С Новым Годом!

— Спасибо, взаимно. А кто говорит?

— Не узнаешь? — это было не мудрено, моего земного голоса она никогда не слышала. Мне захотелось повалять дурака, и я песню, не раз слышимую ею у[12] меня,

— Ты, что ли, Алекс, — прервала она. — До Стивви Вандера все равно далеко.

Алекс было последнее земное имя Соловья. Будучи немного мертвым, позвонить он никак не мог. Но все же я сделал вид, что рассердился.

— Так тебе всякие Алексы уже звонят? — гневно спросил я.

— А, это ты — Видар.

— Тише, — опять возмутился я, — это имя не стоит упоминать всуе. Я ведь не называю тебя Гуллвейг. Хотя тебя зовут и Гуллвейг, и…

— Можешь повторить третий раз. Бог троицу любит.

— А я — нет.

— Ты всегда был вредным. А кстати, откуда ты звонишь?

— Со своей кухни. У нас тут идут последние приготовления к Новому Году. Но кухня уже свободна.

— Так значит, Новый Год у вас еще не наступил, — в ее голосе сквозила радость.

— Да, признаю, мой дом — не на Чукотке. И не на Камчатке.

— Это сужает круг. А еще более его сузит междугородний разговор.

Тут наступила моя очередь радоваться.

— Я, честно говоря, предвидел этот вопрос, — ответил я довольным голосом, — и, чтобы ты не тратила лишние силы, сообщаю: я звоню по сотовому телефону.

— Даже так?

— Даже так.

— Так ты — крутой?

— Честно говоря, — черт побери, никогда не могу врать, — телефон не мой. Но надеюсь, это не меняет дело. Хотя нет, меняет. Я не могу долго разговаривать. Тем более, что на кухню уже ломятся. Так что пока. Целую.

— И я. До скорой встречи, — не успел я щелкнуть рычаг, в телефоне раздались гудки.

Тут я вспомнил, что могу позвонить и Линде, и, пользуясь тем, что Ромка не подавал признаков жизни, я начал набирать ее номер.[14]

Голос на том конце трубки ответил что-то на шведском. Как я уже, вероятно, упамянал, я не являюсь специалистом в области шведского языка, и потому перешел на английский. И не найдя ничего лучшего запел:

Как я уже говорил, эта песня Ствивви Вандера является одной из моих любимых песен, а посему Линда, будучи у меня в гостях, тоже ее слышала. И не один раз.

Голос на том конце опять прервал меня на шведском. Что ж пришлось переходить на английскую прозу.

— Hello! — сказал я по возможности с английским акцентом, — Could you call Linda, please?

— I am. Who is speaking? — донеслось с того конца трубки. Ее английский был не лучше моего.

— Тогда, вероятно, нам лучше говорить по-русски.

Пауза на том конце трубки показалась мне слишком долгой, и я продолжил:

— Радужный мост, Замок, Зеркало Инкарнаций. Две недели назад…

— Од?

— А кто же? — ответил я вопросом на вопрос.

— Я как раз держу твое письмо. Еще не успела вскрыть.

— Тогда спешу восполнить то, чего забыл сделать письменно. Поздравляю с Новым Годом! — сказал я скороговоркой, и добавил. — Наступающим.

— Ты уже поздравил песней. Но, кстати, голос у тебя совсем другой.

— Конечно. И, держу пари, что хуже. Ведь любой из нас, если может выбирать, выбирает лучшее.

— А если не может, довольствуется тем, что есть.

— Ты читаешь мои мысли.

Тут совесть по поводу Ромки стала некстати подавать свои сигналы. И, еще раз поздравив Линду с Новым годом, я сказал, что вынужден закруглять разговор, ввиду его дороговизны.

— Какой твой номер, — спросила она, — Я могу перезвонить.

— Номер, вместе со всеми другими данными указан в письме. И, кстати, я его уже говорил его в Астрале.

— Это было последней проверкой, — сказала она, и попрощавшись повесила трубку.

И вовремя, потому что на кухню направлялся Рома.

— Ну что наговорился, — спросил он с порога.

— Ага. И все с Австралией и Гонконгом.

— Ладно, нормально. Тут я вспомнил, мне надо кое-куда прошвырнуться. Кстати, ты ведь тоже собирался к Ашуровым? Так что можем выйти вместе. Олег уже одевается.

Как я и сам мог это забыть? Тем более, что там у меня был, так сказать, личный интерес.[15] Хотя, это уже совсем другая история.

Вообще, какая это серьезная штука — организация большого праздника. Как правило, настолько серьезная, что практически никогда не получается. Как было известно с древних времен, ни одно сражение никогда не идет так, как было спланировано генералами. Так же и не один праздник.

Вот и в этом году спонтанные пьянки, открывавшие преддверие большого торжества проходили намного интереснее, чем само торжество.

Все началось того, что, отправляясь за Ашуровыми мы с Олегом успели принять у них лишнее, а, что самое главное провели там лишних два часа. Когда мы вернулись, Таня и Аленка были уже вне себя. Наташа, Ромкина невеста, была знакома с нами хуже, и потому претензий не высказывала, хотя лицо говорило само за себя. Кроме того,[16] маскарадную одежду взял с собой только один Вася, которого мы тоже застали у Ашуровых, и который тоже принял там лишнее. Точнее не тоже, а именно. Хотя это мелочи.

Но зато как весело мы ехали назад! Нас было пятеро: я, Олег, Вася, Коля и Джульетта (Колина сестра, и тот интерес, о котором я упоминал выше), и потому одного грача нам было мало. А так как разделяться мы не хотели (да и денег тоже у нас было не немеряно), мы стали ловить маршрутку. Уже был вечер. Предпраздничный, предновогодний вечер. И за время ловли этой самой маршрутки мы едва не загремели в другую машину. Благо представители правопорядка оказались знакомыми. Но это было еще ничего. Настоящий комикс начался в маршрутке, когда Вася в своей нудной манере начал рассказывать один длинный, длинный анекдот:

— Один мужик пришел как-то домой. Дома на него налетела жена:

— На вот возьми свое письмо! — Избила и выперла из дому.

Мужик в непонятках стоит на улице. Подходит к нему мент.

— Я никого не обидел, — тут Вася начал вертеть головой, нет ли в маршрутом такси служителей правопорядка. Выяснив, что нет, он продолжил:

— Спрашивает: — В чем дело?

— Да вот, — отвечает мужик. — Прихожу домой. Дома жена ни с того ни с сего набрасывается. Тычет каким-то письмом. Говорит, чтобы убирался.

— Давай, — говорит мент, — покажи, что в письме.

— А может не надо?

— Да ладно. Я ведь не враг. Хуже же не будет.

Прочитал он письмо. Достал дубинку. Исколотил мужика. Вызвал по рации «бобик».

Приехал «бобик» с пятью ментами. Они добавили мужику, и отвезли его в отделение. Дежурный по отделению спрашивает:

— Ну как, в чем дело? За что тебя так?

— Да вот, — отвечает мужик. — Прихожу домой. Дома жена ни с того ни с сего набрасывается. Тычет каким-то письмом. Говорит, чтобы убирался. Выхожу на улицу. Там меня милицинер спрашивает, что случилось. Просит показать письмо. Показал я ему письмо. Он прочитал и тоже набросился на меня, избил. И вот я здесь.

— Ну, что — говорит дежурный, — Показывай письмо.

— А может не надо?

— Да ладно. Хуже ведь не будет.

Прочитал он письмо.

— Ах ты, сука, — набросился на мужика, вызвал подкрепления.

В общем, избили мужика, отправили в камеру. Там уголовники спрашивают:

— Ну как, за что взяли.

Вся маршрутка развесила уши.

Мужик и начал рассказывать:

— Прихожу я домой. Дома жена ни с того ни с сего набрасывается. Тычет каким-то письмом. Говорит, чтобы убирался. Выхожу на улицу. Там меня милиционер спрашивает, что случилось. Просит показать письмо. Показал я ему письмо. Он прочитал и тоже набросился на меня, избил. Дежурный тоже попросил письмо. А прочитав, тоже избил, отправил сюда.

— Ну что, — говорят уголовники, — Показывай письмо.

— А может не надо?

— Да ладно. Хуже ведь не будет. Мы же ведь не менты. Разберемся.

Прочитали уголовники письмо… Избили его, опустили.

Вася опять завертел головой с немым вопросом, не сказал ли он лишнего при посторонних. И прочитав в лицах пассажиров немой ответ, что ему не мешало бы продолжить рассказывать, продолжил:

— Забился, значит, мужик в угол, ждет суда.

Вызывают его на суд. Судья просит его рассказать свою историю. И мужик начал рассказывать:

— Прихожу я домой. Дома жена ни с того ни с сего набрасывается. Тычет каким-то письмом. Говорит, чтобы убирался. Выхожу на улицу. Там меня мент, то есть, милиционер спрашивает, что случилось. Просит показать письмо. Показал я ему письмо. Он прочитал и тоже набросился на меня, избил. Потом в отделении тоже избили. Уголовники тоже избили, опустили.

— Ну что, — говорит судья, — Показывай письмо. Это вещественное доказательство.

— А может не надо?

— Да ладно. Хуже ведь не будет. Мы ведь суд. Разберемся.

Прочитал судья письмо. Показал прокурору, потом адвокату, заседателем.

Прокурор:

— Разговоров нет, требую высшую меру.

Адвокат:

— Ничего не могу сказать в оправдание.

Судья, посовещавшись с заседателями:

— Выносим смертный приговор. Здесь другого мнения быть не может.

Расстреляли, значит, мужика, и попадает он в рай к Богу. И спрашивает его Бог:

— Как же это ты такой молодой, вроде не очень грешный, попал под расстрел?

— Да вот, говорит мужик, — и снова рассказывает свою историю, Прихожу я домой. Дома жена ни с того ни с сего набрасывается. Тычет каким-то письмом. Говорит, чтобы убирался. Выхожу на улицу. Там меня милиционер спрашивает, что случилось. Просит показать письмо. Показал я ему письмо. Он прочитал и тоже набросился на меня, избил. Потом в отделении тоже избили. Уголовники тоже избили, опустили. В суде вынесли смертный приговор, и вот я здесь.

— Ну что, — говорит Бог, — Показывай письмо. Разберемся, за что тебе такие страдания.

— А может не надо?

— Да ладно. Хуже ведь не будет. Я ведь Бог. А ведь сказано в Писании, что Бог есть Любовь.

Прочитал Бог письмо.

— Ну что, — говорит, — В Ад! Тут другого мнения быть не может.

Отправили мужика в Ад. Там черти спрашивают. Как же это ты попал сюда. И мужик начал рассказывать.

Тут Васю перебила совершенно незнакомая девушка. Как я уже говорил, вся маршрутка сидела молча и слушала анекдот. Ну, так вот, совершенно незнакомая девушка, вдруг, говорит:

— Пожалуйста, не надо рассказывать все сначала, мне уже выходить, а очень дослушать хочется.

— А вы можете присоединиться к нам, — раздался голос пьяного Коли.

Девушка была симпатичная, и Колю можно было понять. Тем более все мы были под основательным градусом. Девушка, естественно, стала сумбурно возражать, что дескать так не получается. И, наконец, попросила остановить. И тут случилось чудо. Водитель, остановив маршрутку, сказал, что подождет, пока анекдот не кончится. Девушка и правда была симпатичная. И Вася продолжил:

— Значит, прочитали черти письмо. И отправили его в самый горячий котел.

И тут мужик подумал:

— Дай и я прочитаю это письмо. За что я так натерпелся.

Раскрыл письмо, а там буквы поплыли, и не разобрать уже ничего.

— Это все, — сказал Вася, когда воцарившаяся в маршрутке пауза затянулась.

Реакцию на анекдот можно не передавать. Водитель даже не хотел брать с нас денег. Но к сожалению, это оказался единственный веселый момент за последующие несколько часов. Ибо, как только мы переступили порог, вместо оваций нас встретил тяжелый взгляд наших женщин.

Как я уже говорил, когда мы вернулись, Таня и Аленка были уже вне себя. И оставшиеся до Нового года часы проходили под этим, так сказать лейтмотивом. После же того, как часы пробили полночь, и Новый год был по местной традиции послан, куда обычно посылают, все вдруг решили, что им уже хватить, и стали самым наглым образом халтурить, и, что самое главное, сидеть тихо и зло смотреть по сторонам. Исключение составлял Вася, который в противовес всем держался слишком шумно. Видимо успех рассказчика так вскружил ему голову, что он пытался влезть буквально во все дырки.

Через два часа такого веселья стало ясно, что нужно что-то делать. Вот только что, не знал никто. Нет, Вася все время встревал со своими предложениями, но остальным явно не хватало его кондиции. Не знаю, как бы это продолжалось дальше, если бы прозвеневший звонок не возвестил, что кто-то решил-таки поздравить нас с новым годом, что сами мы, грешным делом никому сделать не догадались.

Я поднял трубку. Голос на другом конце запел:

Видимо пение в телефонную трубку оказалось заразительным. Но, к счастью, в данном случае это не было прискорбно. Что кстати составляло редкое исключение, ибо в большинстве случаев, к которым, к сожалению, можно отнести и мой, лучшим советом является следующее правило: «Если не можешь не петь — не пой». Или не пей. Кому что ближе.

— продолжал петь голос на той стороне трубки,

Где-то на заднем плане звучала музыка. Пела же она просто восхитительно. Почти как ее однофамилица из АББы. В общем, все было так замечательно, что я, грешным делом, даже включил громкоговорящую связь.[17]

Я был не очень согласен с такой постановкой вопроса, но все же был еще не настолько пьян, чтобы занудствовать и перебивать столь замечательное пение. Вместо этого я решил испортить его другим образом. А именно, я начал подпевать.[18]

Припев закончился, и у меня не хватило духу подпевать дальше, тем более, что опрометчиво включенный мною телефон заставил притихнуть и всех наших гостей.

Eighty-nine. Восемьдесят девятый. Студенческие годы. Как давно и как недавно это все было. Я чуть не прослезился от нахлынувших ностальгических воспоминаний. Между тем песня продолжалась.

Она закончила песню. У меня просто не было слов. Видно Од хорошо сыграл свою роль.

— That's wonderful! — только и смог я сказать, продолжая находится в английской среде понимания, если можно так выразиться.

— Тебе действительно понравилось? — Линда сама перешла на русский.

— Спрашиваешь, — ответил я, и к явному неудовольствию гостей снова нажал кнопку громкоговорящей связи, на этот раз уже в сторону отключения. И вовремя, потому что следующий же вопрос касался наших астральных прогулок, знать о которых остальным было совсем не обязательно.

— К сожалению, у меня много лишних ушей, — ответил я ей, и, к счастью, как я уже говорил, она была на редкость понятливой.

Но мы все же еще долго болтали. Минут наверно десять, пока я не напомнил ей, что время международной связи не является самым дешевым временем. Она почти обиделась на мое замечание. Боюсь, что я повторяюсь, но все же моя мыслеформа Ода была действительно очень хороша. Однако, здравый смысл, который вообще присущ шведам все же, наконец, возобладал.

Но что характерно, именно после этого разговора веселье в компании пошло на лад. И даже перешло те границы, за которыми хозяева дома начинают понимать, что погорячились, настаивая на проведении праздника именно у них. Лучше всего охарактеризовать то, что творилось далее, может песня Юрия Лозы «Новый год», которая за этот вечер звучала несколько раз. Так Вася чуть было не повторил подвиг вышеупомянутого Феди.[19] Ну а я, дурак, вспомнив, что тоже бывший парашютист и обещал составить ему компанию. И хотя наш этаж не шестой, а второй ничего хорошего эта затея не сулила. Хорошо, что Олег с Колей оказались умнее, и кое-как урезонили нас отложить затею до утра. Но тут сам Коля вдруг собрался на море… Вот Томы у нас не было. Хотя Джульетта еще долго вспоминала мое поведение, хотя я, хоть убей, ничего не мог вспомнить. В общем, несмотря на тяжелое начало, праздник тоже запомнился надолго.

Конечно, лукоморская братва тоже не могла обойти без внимания столь светлый праздник. Но так как непосредственное его празднование не могло быть отложено или перенесено на Земле, так сказать, в реальном мире, то в Лукоморье его решили отмечать в Ночь по православному календарю. Тем более, что где-где, а в Лукоморье все чтили русские традиции. К этому времени земные празднования успели поутихнуть, и потому, Астральный праздник был более, чем кстати.

Так как праздник намечался большой, то Кот, как обычно рассылал своих посыльных для сбора гостей. За этим занятием я и застал его, когда по своему обыкновению заявился на праздник на час раньше его официального начала.

— Если хочешь, можешь встретить свою Гуллвейг сам, если хочешь, сказал он мне после бурных приветствий, и обменов поздравлениями.

Я замялся. Честно говоря, меня сейчас больше интересовала Фрея. Но Коту об этом знать было совсем не обязательно.

— А она разве еще не здесь? — нашелся я после секундной заминки. — У нее ведь время на три часа раньше.

— И то верно, — Кот стукнул себя по голове, — я уже послал за ней Вольдемара.

И прищурясь посмотрел на меня. Он знал, что я не очень, мягко говоря, люблю Вольдемара.

— Кстати, я давно хотел тебя спросить, кто он этот Вольдемар. Сначала я думал, что он — твоя мыслеформа. Но потом стал замечать, что для мыслеформы у него слишком много самостоятельности. Где ты его выкопал?

— Он не мыслеформа. А вот кто он конкретно? Придет время — узнаем. Да, кстати, твои фокусы с Фреей мне совсем не нравятся.

— А вот это уже не твоего ума дело, — ответил ему я и поперся искать Гуллвейг.

Встреча с Гуллвейг. Поход за Фреей и Хеймдаллом. Все прошло так просто и обыденно, что даже не интересно об этом писать.[20] Единственным заслуживающим вниманием было то, что я долго не мог войти в нормальную колею в разговорах с Фреей. Она ведь считала, что я — земной, это Од, а никак не Видар. Самого же Ода я присоединил к нам только в Лукоморье. То есть, было отчего запутаться.

На самом празднике тоже ничего особенного не случилось. Даже история, показанная Котом, была старой полухудожественной историей об Илье Муромце и Царе Поганине, где этот, извиняюсь, сукин сын опять высветил меня не в самом лучшем свете. По нему, оказалось, что Поганина надо было вызвать на поединок. Так он на него и пошел бы! Но мне в данном случае было не до мелких разбирательств, ибо нас ждало Зеркало настоящих Инкарнаций.

Лукоморье поплыло перед глазами, и мы с Хеймдаллом оказались в той самой инкарнации, где я когда-то вновь имел счастье встретить Гуллвейг.

— Слушай, Хемдалл, — спросил я его, — Я-то ищу свой меч. Это понятно. Но что ищешь ты? Насколько я помню у тебя небыло чудесного оружия.

— Ты ошибаешься. Чудесное оружие было у каждого из нас. Разница состояла в том чье оружие, как бы это сказать, чудеснее. У меня, например, был чудесный рог.

— Как еще один? — я не мог удержаться, чтобы не подколоть его еще раз.

— Знаешь, если ты будешь продолжать в том же духе, мне придется тебя убить.

Вмешавшаяся Гуллвейг опять смягчила разговор. Все-таки, она была чудесной женщиной.

— А вы думаете, что наши вещи сейчас где-то дожидаются нас сквозь сотни лет? — этот вопрос был настолько естественен, что я удивился, как он не пришел в голову раньше.

И каково же было мое удивление, когда я услышал:

— Конечно.

Конечно. Без тени сарказма или шутки.

— Никто не может пользоваться чужим оружием, ибо оно создано только для своего хозяина и служит только своему хозяину. Любой другой, кто попытыется им воспользоваться… Ну, в общем, ему не позавидуешь.

Она сделала многозначительную паузу, значительность которой я так и не понял. — Хотелось бы, знаете ли, подробнее, — спросил я, вложив в слова весь отведенный мне Богом сарказм. — Пожалуйста. Оружие выпьет его душу. Даже трогать чужой меч крайне нежелательно.

— Постой, — как это часто бывает, память неожиданно выплеснула из своих анналов неувязку, — Помнится великаны как-то похитили знаменитый молот моего братца Тора. Он, что не был заговоренным?

— Он именно был заговорен. Перед, в процессе и после кражи они проводили ритуалы перезаговора. И это почти удалось. — Она остановилась и выразительно посмотрела на меня. — А ты, я вижу, не так прост, как пытаешься казаться.

К несчастью, я был именно так прост, но все же был польщен и сделал довольно-важную мину. Однако кое-что мне все-таки не было ясно.

— Так значит, где мы оставим свое оружие, там оно и будет лежать сотни лет, убивая вокруг все живое? Не хочется показаться слишком недоверчивым, но, согласитесь, верится с трудом.

Я специально говорил излишне витиевато, стараясь лишний раз привлечь к себе внимание Гуллвейг, но на этот раз ответил мне, как не странно, Хеймдалл.

— Во-первых, оружие убивает постороннего не всегда и не сразу, а только в процессе, когда он пытается им воспользоваться. Чувствуешь нюанс?

Я кивнул головой.

— А во-вторых, у каждого магического оружия, помимо хозяина есть хранитель. Иногда их бывает несколько. И иногда часть этих товарищей бывают хозяину оружия совсем не товарищами.

Хеймдалл явно все больше и больше заражался от меня витиеватостью. Хотя, может быть, я слишком преувеличиваю свою скромную роль? Не зная. Да это и не важно.

— Так вот, — опять включилась в разговор Гуллвейг, — Вероятнее всего вам следует искать свои принадлежности у нибелунгов — их создателей и первых хранителей.

«Мои принадлежности и так при мне,» — хотел было сказать я, но передумал. Зачем, собственно говоря, лишний раз пошлить? Тем более, что путешествие в Нифльхейм не сулило ничего хорошего. Однако, будучи оптимистом, я все же продолжал надеяться, что до этого не дойдет. Тем более, что, по меньшей мере, мой меч должен был быть где-то именно в нашем мире, Мидграде, если угодно. Нибелунги же могли его стащить только в самое ближайшее время. А может они не успели? Во всяком случае я на это очень надеялся.

И тут эстафету распросов принял Хеймдалл.

— Вот я смотрю. Нас трое. Как вы думаете, подтянутся ли остальные?

Что и говорить, вопрос был, конечно, интересным. Животрепещущим. И, самое главное, совешенно неразрешимым. Гуллвейг молчала.

— Я думаю подтянутся, — ответил я твердо.

— Откуда такая уверенность, — не унимался Хеймдалл.

— А иначе, какого черта?

Как не странно, все всё[21] поняли. Я сам удивился, потому что понимал далеко не всё. И потому добавил:

— Особенно должны появиться Тор и Один.

— Хотелось бы, — неуверенно медленно произнес Хеймдалл, — Надеюсь, когда рог будет у меня, мы это узнаем наверняка.

— Тор появится, — произнесла, наконец, Гуллвейг. Еще не знаю, когда и где, но появится. А вот вокруг Одина — темно. Не знаю, то ли сам он напустил вокруг себя туману, то ли его нет среди нас.

— Откуда ты знаешь, — спросили мы почти хором, скорее автоматически.

Мы ведь уже прекрасно знали ее пророческие способности. Она тоже знала, что мы знали. И потому просто улыбнулась.

Как вы должны были заметить, в отличие от предыдущих сеансов коллективной борьбы с блоками, информационный результат этого сеанса был крайне невелик. Практически, ничего нового мы не узнали.

— И это все? — так и летало в воздухе.

Естественно, все остались крайне недовольными. Особенно Линда, которой не удалось вспомнить вообще ничего. Слабым утешением для нее был Од, с таким же результатом, но едва ли это действовало успокаивающе.

У меня были кое-какие мыслишки по этому поводу. Но я решил не портить праздник, и потому сказал:

— Это, вероятно, знак свыше, что, отмечая Новый Год надо праздновать, а не дурака валять! Так что, давайте, собираемся. «У Р-я», я слышал, намечается хороший гудеж.

А так как это был Новогодний бал-маскарад, я предложил всем выбрать себе костюмы, коих в моем замке было превеликое множество. С самого начала все решили, что, так как это Новый год, то должен быть дед Мороз, а лучшей кандидатуры на эту роль, чем я, и быть не может. Я помялся, помялся, утверждая, что дед Мороз там наверняка есть, и им, если на то пошло, должен был быть Кот, но все же согласился. При этом, взяв телесный облик Ильи Муромца в летах, наиболее соответствующий играемому образу.

Увидев меня настоящим дедом, все чуть не упали со смеху. Но смеялись они не долго, потому что сразу встал вопрос о Снегурочке. Гуллвейг сразу сказала, что не хочет быть моей внучкой, и уступила эту роль Фрее, которая еще не очень хорошо освоилась в Лукоморье и потому особо не возражала. Сама же Гуллвейг решила одеться, как вы думаете кем? Правильно, бабой Ягой. Сначала я даже испугался, что она примет это буквально, и возьмет не только одежду, но и тело, своего тогдашнего состояния. Но она оказалась не такой дурой. И, в конце концов, перед нами предстала прелестная амазонка, которой была Яга до того, как ей переломали косточки, но в стилизованных лохмотьях. Которые, кстати, ее совсем не портили, ибо испортить ее было просто невозможно. Таким образом, без костюма у нас остался только Хеймдалл, то есть Йохан.

Сначала, он пытался, было, отделаться от нас, одевшись Хеймдаллом, но мы с Яной на полном серьезе стали убеждать его, что в русском Лукоморье надо одеваться по-русски.[22] В конце концов, его все же оставили Хеймдаллом, но одели в костюм лешего. Это было что-то несуразно-мохнатое, и на редкость идиотское. Так что одеться мог так только швед, впервые пришедший на наш праздник. Но, с другой стороны, он и был шведом, впервые пришедшим на наш праздник, так что это было не удивительно и, таким образом, содержание очень даже соответствовало форме.

Вы наверно спрашиваете: «Куда же девался Од?» О нем как раз я чуть не забыл. Но вспомнив о том, что часть лукоморцев без особого труда выкупают мыслеформы, я симулировал срочное пробуждение Ода, с аварийным возвратом.

И вот в таких идиотских обличиях мы отправились в уже известное вам кафе. Единственное, что действовало успокаивающе, это то, что и все остальные посетители кафе тоже должны были быть в маскарадных костюмах. Должны. Были.

Но вы не знаете наших лукоморцев! Оказалось, что в то время, которое мы посвятили на, как оказалось, бесполезные копания в нашем прошлом, в тусовочных олимпах кто-то создал тенденцию, направленную на то, что Новый Год — праздник серьезный, и встречать его надо серьезно. И, что самое главное, тенденция сия всем почему-то очень понравилось. По крайней мере, по части одежды.

Первые сомнения у меня появились при виде озадаченных взглядов «секьюрити». К слову, в виду нерезиновости кафе, по большим праздникам в него пускали только приглашенных. Но меня, к счастью это не касалось, в виду наличия пожизненно забронированного столика, за которым, если потесниться можно уместится вдесятером.

Когда же мы показались в кафе…

Нет, эту сцену надо представить красочно. Представляйте: кафе, всегда напоминавшее собой вертеп Дикого Запада, теперь было в, не побоюсь этого слова, траурном убранстве. Все же посетители были одеты исключительно в смокинги и строгие вечерние платья. Подчеркиваю, мужчины — в смокингах, а женщины — в СТРОГИХ ВЕЧЕРНИХ ПЛАТЬЯХ. Эти слова выделены не случайно, ибо на каждое из них следует поставить ударению. В таких платьях, наверно, ходят на прием к английской корове или папе римскому. Представили. Отлично.

Теперь в это кафе, а точнее уже ресторан, заходит компания: дед Мороз — единственная классическая фигура, Снегурочка — в очень фривольном наряде, явно рассчитанном на бутафорский мороз, баба Яга — без сломанного носа, но зато в весьма эротически прохудившихся лохмотьях, и, наконец, леший. Тут я не скажу ничего. Ибо описать это чучело огородное человеческим языком вещь если и возможная, то доступная только столпам герменевтики.

Когда мы вошли, в кафе замолкло все. Даже оркестр.

Наши лица надо было видеть! Точнее лица моих спутников, устремивших свои пронизывающие взгляды прямо в меня.

— Все нормально, — произнес я как можно тише. — Такое бывает. Главное — не комплектовать, и вести себя так, как будто все идет по графику. Вон там — мой столик. — Я показал на пустующий столик, во все праздники забронированный за мной.

Тут оркестр, наконец, вышел из оцепенения, и грянул туш. Поднявшийся же со своего места Соловей, выглядевший в смокинге еще несуразнее, чем Хеймдалл — в костюме лешего, ломанулся к нам навстречу.

— Здравствуй, дедушка мороз, борода из ваты, — поприветствовал он меня, и уже набрал, было, воздух для окончания фразы, но я не дал ему этого сделать.

Логическое окончание этой фразы мне не нравилось,[23] и я самым дед-Морозовским голосом произнес:

— Здравствуйте, здравствуйте, внучата мои дорогие. Борода моя не из ваты. Но зато у меня для вас целый мешок подарков.

И с этими словами, я вытащил из мешка и торжественно вручил Соловью фигу. Да именно фигу. И это был совсем не инжир,[24] а не безызвестная комбинация из трех пальцев, сделанная из каучука. К слову, мой мешок весь был забит этими резиновыми изделиями, так что должно было хватить на всех гостей кафе.

Соловей долго рассматривал мой подарок, даже попробовал его на зуб, и, наконец, выдал:

— Ну и кто ты теперь после этого?

Честно говоря, я не знал, что и ответить. Благо, возле меня уже столпилась очередь за халявными подарками. И единственное, что меня теперь беспокоило, это чтобы кто-нибудь из новичков, не зающих в лицо Илью Муромца, не вздумал приставать к нашим дамам, и так чувствовавшим себя не в своей тарелке.

Раздача подарков закончилась на редкость быстро. То есть, закончились подарки. Одной «внучке», вместо фиги пришлось дать свою визитку, и чуть было не пожалел об этом при виде нескольких пар глаз, загоревшихся таким знакомым халявным огнем. Но очередь за визитками я предотвратил, объявив, что остальные подарки ждут их дома.

— Если хочешь, я организую тебе очередь, желающих посидеть на руках у Санта Клауса, — сказал Соловей, когда мы двинулись к столику.

— Глаз выбью, — ответил ему я, и он не стал проверять аллегоричность моих слов.

— Какой ты нудный, — просто ответил он мне, — А я вот для тебя даже песню в подарок заказал. Так и называется «Илья Муромец».

— Не «Сектора газа» ли? — спросил я, зная его пристрастия.

— Вот-вот.

— А ты сам-то ее слышал?

— Пока, нет. А что?

— Да нет, ничего.

Не знаю, хотел ли Соловей подколоть меня, или, в самом деле, думал сделать подарок, но песни этой он однозначно не слышал. Когда же она дошла до нашей с ним встречи,[25] он с криком: «Неправда!», подскочил, как ошпаренный.

Но все же Соловью удалось меня достать. А именно, вдруг он вспомнил, что у него еще куча дел в «Диогене». После чего, вокруг меня собралась толпа каких-то озабоченных обоего пола, желающих посидеть на коленях у Санта-Клауса. Так что нашей компании тоже пришлось делать оттуда ноги.

В общем, в конце концов, как и на Земле праздник встречи Нового года, в общем, удался. Но все же тень от неудачных инкарнационных раскопок продолжала преследовать нас, периодически выныривая из глубин нашего подсознания.

Даже когда я провожал Гуллвейг до хаты, разговор напрочь отказывался клеиться. И это несмотря на все мои усилия. Даже краски Радужного моста не смогли поднять нам настроение. Как это не похоже это было на наше прошлое расстование.

Единственным объяснением, которое я нашел по сему поводу, было запоздалое похмелье после чреды праздников. По крайней мере, на Гуллвейг это объяснение подействовало. И я был рад и этому. Тем более, что что-то мне подсказывало, что для срыва многих следующих блоков Гуллвейг брать с собой крайне противопоказано. Именно этим я и объяснял столь неудачный последний сеанс. Но вот как только объяснить это ей? Хотя, с другой стороны, зачем?