"Каменное эхо" - читать интересную книгу автора (Имранов Андрей)

4. Оштон Костяная Рука

Оштон нахмурился и почесал левой рукой затылок. Происходящее ему нравилось все меньше и меньше. Нет, с деньгами, едой и всем прочим все было просто замечательно. Он никогда и не мечтал, что будет жить так богато, и случалось, даже некоторое недовольство по этому поводу испытывал. 'Ишь, вырядился, ровно байстрюк купеческий', - бормотал он порой, разглядывая себя в зеркале, - 'лесных братьев на тебя нет'. Беспокоила, правда, правая рука, мясо на которой, несмотря на давешнее обещание магика, так толком и не наросло. Управлялся теперь с ней Оштон через силу, и годилась она разве только кружку держать, да ложку ко рту подносить. Да еще подельников пугать своим видом - Оштон нарочно носил одежку с коротким рукавом, и не только страха ради. Частенько незнакомые с Оштоном противники, заметив руку и посчитав его калекой, осторожность поумеривали, что обычно было последней их ошибкой - Оштон и раньше неплохо обращался с оружием левой рукой, а нынче так совсем насобачился - не всякий правой так сможет.

Смущало его совсем другое обстоятельство, о котором раньше Оштон и не задумывался, а теперь - о прошлом месяце так даже в храм Милосердного пару раз заглянул. Допытывался у священника, что означает 'продаться Тьме'. Священник Оштона окинул пристальным взглядом и успокоил: 'Иди с миром', - сказал, - 'вижу я, не поселилась покудова Тьма в душе твоей, а ежели имеешь подозрение на кого, сходи в сторог окружной и братьям из ордена подозрение свое поведай'. Но Оштон не успокоился - ведь оно как выходит: милсдарь Вир-то - темный? Темный. Деньги ему, Оштону, платит? Платит. Выходит, Оштон Виру продался? А Тьме - тоже продался?

Идти же в сторог Оштон, разумеется, не торопился: Вира светляки, может статься, и прищучат, а может - и нет, Вир-то, он ведь тоже не пальцем деланный. А вот атамана светляки схарчат за милую душу, и пуговиц не выплюнут - этим только на их глаз хищный попадись - до гробовой доски не отстанут. Ежели б Вир хоть раз спиной к Оштону повернулся, уж атаман бы не сплоховал и мучавшую его проблему разрешил бы своим излюбленным способом, дак ведь нет. Даже не то, чтобы не поворачивался - спину магика Оштон наблюдал не единожды, да вот только чутье ему всякий раз говорило, что и пытаться не стоит. А чутью своему Оштон доверял куда как более, нежели зрению или слуху. Подумывал Оштон деру дать - когда атаман чувствовал, что ситуация ему не по зубам, он не стеснялся драпака наложить - но уж больно жаль было столь теплое местечко терять. Денежки в кошеле звенели, дружинники на хвосту не висели, наоборот - народ Оштона знал и уважал. И не токмо его ватажники, но и 'соседи', и даже (чего отродясь не бывало) некоторые сильные люди из магистрата, которые раньше и носом бы в его сторону не повели, нонеча уважительно при встрече кланялись и здоровались. Последнее грело душу бывшего ватажника даже поболее звона в кошеле и сильнее остального удерживало его на своем месте.

Поначалу, пока Вир жил в городе, Оштон не сильно беспокоился - подумаешь, подработал раз в две седмицы - дубье наше, деньги ваши, а делишки врозь - какой уж тут 'продался', обычная работа по найму. Но в последнее время Вир уж больно часто стал Оштона с собой таскать всяческими своими магиковскими путями, и поручать вещи совсем атаману не привычные, что ему нравилось все меньше и меньше. Особливо после того, как магик нежданно-непонятно-как в мальчонку мелкого превратился. Он вроде как и раньше не особо старым выглядел, так с некоторых пор вообще сопляком безусым стал. Иные Оштоновы подельники после этого превращения Вира как-то меньше опасаться начали, но самому атаману сия 'метаморфозия' (как высказался Крысомор-законник) шибко не нравилась. Вспоминались некстати пророчества богословские, особливо те, которые 'дитя шихарово' поминали. А дела Вировы, темнеющие день ото дня, спокойствия Оштону не добавляли. И ведь не порыпаешься - как-то Оштон попробовал не возразить даже, а так, тень недовольства высказать, для пробы, так Вир ему зараз все припомнил - и скляночку со слезами Серебряной Смерти, и дружину Алариковскую. Оштон заткнулся - по всем понятиям выходило, что должок у него погробный. Оштон понятия уважал, и будь Вир не настолько явственно темным, нимало бы не беспокоился и тянул бы на него лямку, что твой вол, даже если б Вир и вдесятеро столько не платил. Да вот беда - темнота Вирова никаким соменениям не подлежала, и ежели ему собственная душа была без интереса, то Оштон-то навечно в ад попадать совершенно не стремился.

Так что визит к священнику Оштона не успокоил - атаман полагал, что знай тот все подробности его с Виром жизни полюбовной, запросто мог бы мнение свое изменить. А посвящать священника в эти подробности значило самому совать голову волку в пасть - тайна исповеди дело-то, конечно, святое, да вот только святых людей за жизнь свою Оштону встречать не приходилось. Сколько раз было - идет молва про человека, как про воплощение чистоты небесной на земле, а ковырнешь его немного - так и гной брызнет. Так что Оштон, подумав хорошенько, предупредил Вира, что отъедет по делам на пару седмиц, да и засел в лесу на тропе Жемейского монастыря. Цель - бродячий проповедник - появилась на тропе уже на второй день его засидки, что показалось Оштону благим признаком. Атаман легонько тюкнул, не успешего ничего понять, служителя Гора по лысине, сунул ему кляп в рот, взвалил легкое тело на плечи и утащил свою жертву в заранее подготвленную лесную захоронку. Там развел костерок, вытащил кляп и уложил проповедника на землю, присыпанную, впрочем, травой да мелкими ветками - служителей церкви, особенно таких, радеющих о спасении душ, а не о набивании живота и кошелька, атаман уважал. Проповедник чаяний Оштона не обманул, с самого же начала, как очнувшись, огляделся вокруг, коротко помолился и сел, подогнув ноги, глядя на атамана со спокойным ожиданием.

- Кхм, - сказал Оштон, так и не дождавшись ни единого слова от проповедника, - прости меня, брат мой, но ничего другого я не придумал. Обещаю тебе, что не стану тебя убивать или иначе вредить, если ответишь ты честно на мои вопросы.

- Слушаю тебя, брат мой в вере, - ответил проповедник спокойно, словно сидел в келье монастыря, а не на пеньке у лесного костра, в компании несомненного душегуба.

- Про смертный грех хотел у тебя спросить. Вот, скажем, есть на свете темный человек, продавший душу Тьме, и есть у него раб, в полном его владении. И темный человек этот дела темные ворочает, и раба своего помогать заставляет. Так вот, вина ли в том раба? Будет ли он душу Тьме продавшим?

Проповедник задумался:

- А раб сей знает, что дела хозяина его темны?

Оштон кивнул.

- Тогда - да. Будет он в преисподней своему хозяину прислуживать.

- Но рабу сии дела неприятны и протвны, - возразил Оштон, - а ослушаться хозяина он не может. Но он мечтает о свободе!

- Дурак. Раб мечтает не о свободе, а о своих рабах, - именно потому мы, служители Господа нашего Гора, отрицаем рабство. Назвав себя чьим-то рабом, человек теряет свою добрую волю, отдает ее в руки своего хозяина и судьба его теперь неотделима от судьбы его хозяина. Потому единственным хозяином любого человека может быть лишь Гор Милосердный, только ему мы можем доверить свою судьбу, не опасаясь погубить безвозвратно свою душу. Рабов, мечтающих о свободе, не бывает - истинно свободный человек и в клетке будет свободнее раба, сидящего на троне.

Оштон задумчиво почесал затылок:

- Я в этих богословских тонкостях плохо рублю, ты мне конкретно скажи, есть у меня... а, шрат... не у меня, у раба того, возможность адского пекла избежать, али нет уже?

- Не богохульствуй, - строго сказал проповедник, - тебе уже все сказано, но, раз ты не понял, повторю. Тебе для простоты сказано про истинно свободного человека и про законченного раба, в жизни ты не встретишь ни того, ни другого, всяк человек в чем-то свободен, в чем-то нет. Раз тебе, то есть, разумеется, тому рабу, еще противны темные дела хозяина, то шанс у него еще есть. Но только от него зависит, воспользуется ли он этим шансом. Если он останется рабом и не постарается обрести свободы от воли своего хозяина, то быть ему рабом и после смерти.

Оштон посветлел лицом:

- То бишь ежели я, то есть, он, не будет до смерти хозяину этому прислуживать, а как-нибудь извернется и, скажем, сбежит, то в ад он не попадет?

Проповедник кивнул:

- Грехи свои сей слуга приумножит деяниями хозяина своего, но если своей волей он темных дел вершить не будет, то хоть и избежит он преисподней, но переродится на низшем уровне и путь его обратный к бытию человеческому долог и тернист будет.

- Это уже неважно, - перебил, поднимаясь Оштон.

- Погоди! - повысил голос проповедник, - я не закончил. Не так все просто и лишь предполагаю я о деяниях хозяина сего и слуги его нерадивого, из предположений своих и вывод такой делаю. Но не все так просто, ибо хоть и не своей волей слуга сей вершит темные дела, но о грехе своем знает. Коль сказанные тобой дела просто тьме угодны, но смертного греха под собой не несут, будет, как я сказал. Если же слуга сей, зная о творящемся смертном грехе, ему не воспрепятствует, то гореть ему в горниле адовом от смерти и до скончания времен!

Оштон вздрогнул. Проповедник продолжал сидеть, с лицом спокойным, строгим и торжественным и, по-видимому, ничуть не волновался о собственной судьбе. Оштон подумал.

- Спасибо тебе, божий человек. Ежели я тебе денег дам за помошь твою, не обидишься?

Проповедник головой покачал:

- Мне деньги без надобности. Пожертвуй их любой церкви или монастырю. Грехов твоих это не преуменьшит, что б не говорили иные малочестивые служители, но делу веры поможет и, возможно, предотвратит чье-то падение. Ступай с миром, брат мой, и помни, что я тебе сказал. Обо мне не беспокойся, я научен путь к свету находить даже из самой чащобы.

Оштон поклонился сидящему в пояс и поспешил прочь.

Неизвестно, как бы себя повел Оштон - он еще и сам не решил, что будет делать и как, но затруднения его прекратил сам Вир. При первой же встрече по возвращении магик смерил его изучающим взглядом и заявил:

- Скоро кончится твоя служба. Решил я места ваши негостеприимные покинуть, а тебя, уж извини, с собой взять не могу, - и сопроводил Оштонов сдавленный вздох прищуренным взглядом. Но атаман уже все для себя решил - Вир, он хоть и обходительностью не отличался, но слово свое держал. Проповедник же не говорил, что Оштону следует немедля в бега пускаться, можно и потерпеть немного, коль скоро Вир сам свалить собрался.

Посему, когда Вир его с собой забрал в какую-то глушь у северного моря, где жилья был - один древний двухэтажный дом без единой души ни в нем, ни на десятки ли поблизости, Оштон выражать недовольства не стал. Хотя его новая служба ему опять сильно не понравилась, но на этот раз по другой причине. Нет для вольного человека врага злее тюремщика и нет для него занятия зазорнее, чем людей от свободы охранять. Узнает кто - мало что руки не подадут, перо под ребро воткнут при первом же удобном случае и никто убийце слова дурного не скажет. А новое его задание уж больно походило на то, чем псы тюремные себе хлеб зарабатывают. Одно радует - нет людей поблизости, и донести про него некому. А в остальном-то сие грех не смертный, да и как бы вообще не грех - иные монастыри и те охотно к себе кандальщиков да каторжников берут под охрану и греха не боятся. Так что Оштон прилежно носил корзины со снедью единственной узнице, уповая на скорое свое освобождение.

Мерное течение жизни нарушилось вечером пятого дня. Оштон вышел на улицу до ветру - хоть в последний год жизни он довольно близко познакомился с современными изобретениями в области сантехники, новомодным стульчакам с подогреваемой сидушкой он по-прежнему предпочитал обычный кустик. Сделав свое дело, он собирался вернуться в дом, но заметил сидящую на подоконнике нахохлившуюся разноцветную птицу. Эту птичку Оштон видал и раньше - она принадлежала той самой узнице, поэтому особого удивления он не испытал. Раньше он ее не разглядывал, стараясь свести контакт с узницей к минимуму. Но на этот раз атаману ничего не мешало рассмотреть диковинку поближе - он осторожно подошел к подоконнику и наклонился. Птичка встрепенулась, взъерошила хохолок и закрутила головой.

- Ишь ты, ну и курочка, - усмехнулся Оштон, - вот интересно, ежели с тебя суп сварить, бульон разноцветный выйдет, али как?

- Разноцветный выйдет, - сказала птичка отчетливо, потом наклонила головку и добавила сомневающимся тоном, - али как?

Оштон выпучил глаза и сел.

- Али как? - спросила птичка, спрыгивая с подоконника - Жрать! Али как?

Оштон сглотнул, и, не сводя глаз с птицы, отполз назад, потом поднялся, спотыкаясь, чуть не падая, забежал внутрь дома, захлопнул дверь и упал на нее спиной. Отдышался, покрутил головой.

- Жрать! - тихо, но отчетливо донеслось из-за двери. Оштон вздрогнул и бросился внутрь дома - искать Вира. Хотя последние дни Оштон старался на глаза ему не попадаться - милсдарь Вир ходил смурной, как грозовая туча, причем с каждым днем - все мрачнее. Видать, что-то у него не ладилось. Но сейчас Оштон предпочел бы общество Вира, даже ежели он огнем изо рта рыгать начнет - что нигромант душой своей чернее ночи, атаман давно понял и принял, а вот говорящих птиц его разум принимать отказывался напрочь.

Вир стоял у стола в комнате, заставленной всякими стеклянными бутылями странных форм и возился с какими-то жидкостями, что-то там помешивая и подливая. Появления Оштона он не ждал и оным был явно недоволен:

- Я тебя не звал, - рыкнул он неприязненно, - чего тебе?

Оштон сглотнул.

- Там, - сказал он, - там... милсдарь, там...

Вир поднял изумленно брови, замер в задумчивости на мгновение, потом посмотрел пристально на атамана.

- Что - там? - спросил он уже вполне спокойно.

Но Оштон только головой помотал:

- Идите, сами посмотрите. Я сам себе не верю, а уж вы-то и подавно...

Вир хмыкнул, поставил на стол бутыль, в которой булькала и пузырилась какая-то бурая жидкость, и сказал заинтересованным тоном:

- Ну давай, веди, и в самом деле интересно посмотреть, что привело тебя в такое состояние.

Оштон пошел к двери, мысленно молясь всем богам, чтобы бесова тварь не успела улететь куда-нибудь. Но бесова тварь, к счастью, никуда не делась - сидела на том же месте, где поначалу увидел Оштон - на подоконнике.

- Вот, - обвинительным жестом ткнул в нее атаман, - вот!

Вир посмотрел на птицу, потом на Оштона, потом снова на птицу.

- Что - вот? - спросил он вроде спокойно, но Оштон наметанным слухом почуствовал в голосе признаки закипающего гнева, - это просто птица. Не говори мне, что ты не видел ее раньше. Не знаю, зачем она выкидывает ее на холод, и знать не хочу.

- Она разговаривает, - выпалил Оштон и замер, полный тоскливых предчувствий. Если птица сейчас ничего не скажет, то магик определенно решит, что Оштон умом повредился.

- Кто - разговаривает? - медленно, четко выделяя буквы, процедил Вир, прищурившись и слегка наклонив голову. Оштон сглотнул, сделал шаг назад, но сказать ничего не успел.

- Жрать! Еда, - донесся звонкий голос из-за спины магика и атаман облегченно вздохнул. Признаться, последние мгновения он уже и сам начал сомневаться в своей вменяемости. Вир замер, широко открыв глаза, потом медленно обернулся.

- Интересно, - сказал он многообещающим тоном.

- Интересно, - сказала птичка тем же голосом, - интересно, интересно, - добавила голосом Оштона, - вот интересно, ежели с тебя суп сварить..., - и опять звонким женским голосом, -Еда! Жрать!

Рука Вира метнулась, подобно змее и сомкнула пальцы на шее птицы, тирада закончилась коротким сдавленным писком. Магик поднес руку к лицу, посмотрел на улов, ощерившись, повернулся и зашел в дом. Оштон выждал некоторое время, вздохнул и зашел следом. Вир как раз спускался по лестнице.

- Отнеси ей ужин, - сказал он мрачно и прошел мимо.

Атаман пожал плечами, взял на кухне корзину, покидал в нее остатки ужина и понес наверх. Девка сидела в своей комнате над тушкой птицы и рыдала весенней сосулькой. Оштон не повел и бровью, но в душе почувствовал немалое удовлетворение. Не должны звери и птицы разговаривать, аки люди. Мерзко это и ненормально. Оштон закрыл дверь, спустился вниз и чуть не наткнулся на, вылетевшего из-за двери, магика. Отскочил, сдавленно выругавшись. Вир, зло стрельнув взглядом, прошел мимо и начал подниматься по лестнице. Оштон замер, обычно после вечернего визита к узнице дел больше никаких у него не оставалось, но сегодня атаман решил уточнить:

- Милсдарь Вир... я вам не нужен?

- Нет, - донеслось с лестницы после некоторой паузы, - сегодня - нет. Иди к себе.

Оштон снова пожал плечами и пошел к себе. Нет - так нет.